Татьяна Львовна Сухотина-Толстая

От составителя

Татьяна Львовна Сухотина-Толстая вела Дневник с четырнадцати лет: первая запись сделана ею 28 октября 1878 года в Ясной Поляне, последняя -13 декабря 1932 года в Риме. И за эти пятьдесят четыре года через все записи проходит любовь старшей дочери к отцу и ответное его чувство. «За всю мою жизнь то особенно сильное чувство любви и благоговения, которое я испытывала к отцу, - писала Татьяна Львовна, - никогда не ослабевало. И по тому, что я сама помню, и по тому, что мне рассказывали, и он особенно нежно всегда ко мне относился». Дневник ее, писанный о себе и для себя, проигрывая иногда в полноте и обстоятельности, много выигрывает в искренности и непосредственности. «Если кто-нибудь, когда-нибудь прочтет мой дневник, - заносит она на страницы своей тетради 29 мая 1882 года, - то не осуждайте меня, что я пишу такой вздор и так несвязно. Я пишу все то, что мне только в голову приходит, и искренне надеюсь, что никто, никогда его не прочтет».

Как хорошо, что это не сбылось! Дневник ее много дает читателю для постижения эпохи, среды, быта семьи Толстых и, конечно, главное, сведения, о самом гениальном писателе. Не говоря уж о том, что письма, им написанные, ряд событий, приезды его, отъезды - точно и правильно датируются на основании ее свидетельств.

За первые годы Дневник ее написан по-детски, кратко. О Толстом всего восемнадцать упоминаний, но и они характерны: Лев Николаевич еще страстный охотник, сторонится «светских» знакомых Софьи Андреевны в Туле, «не любит лекарств и никогда, ничем не лечится».

Внутренняя, душевная жизнь отца пока еще незаметна для пятнадцатилетней дочери его.

Дневник молодости более обширен; внимание се главным образом сосредоточено на личной жизни: светских развлечениях, веселье, небольших романах. Но в ней уже постепенно, неуклонно, вполне осознанно начинается внутреннее сближение с отцом, тот процесс, который так искренне отражен на страницах Дневника.

Еще в 1909–1915 годах первый биограф Л. Н. Толстого - П. И. Бирюков, как он пишет в своем предисловии к третьему тому биографии писателя, включил (с разрешения Татьяны Львовны) большие выдержки из ее Дневника (описание, работы с отцом «на голоде», поездку в Петербург к Победоносцеву) в свою книгу, которая вышла в 1921 году на русском языке в Берлине в издательстве И. П. Ладыжникова, а через год была переиздана в Москве. Немного позднее описание ее встречи с Победоносцевым перепечатано в кн.: «Толстой. Памятники творчества и жизни. 3». М., 1923, с. 62–72.

Вскоре после смерти Татьяны Львовны (она скончалась в Риме 21 сентября 1950 года) Дневник был издан отдельной книгой (не целиком):

1) на английском языке в Лондоне, 1950, изд-во Harwill Press.

2) тоже на английском языке, в Нью-Йорке, 1951: «The Tolstoy home. Diaries of Т. Sukhotin-Tolstoy». Columbia University Press.

3) на французском языке с предисловием Андрэ Моруа в 1953 г. Tatiana Tolstoi: Journal. Изд-во Plon. Paris.

В предисловии (стр. X) А. Моруа писал: «Т. Л. Сухотина-Толстая, из скромности, никогда не собиралась печатать свой дневник, начатый ею в 14 лег. Один из ее друзей, писатель и философ, прочитал случайно ее дневник и стал настаивать на его издании. Она согласилась, потому что главным делом своей жизни считала сохранение и распространение идей отца. А Дневник мог этому способствовать. Но она робела и смущалась при мысли, что все будут читать то, что она писала для себя одной».

На русском языке Дневник Т. Л. Сухотиной-Толстой отдельным изданием не выходил ни разу. Выдержки из него Н. Н. Гусев включил в IV том своей биографии Толстого и пользовался им в работе над «Летописью жизни и творчества Л. Н. Толстого».

Отрывки из дневника Татьяны Львовны, начиная с 1970-х годов, стали появляться в газетах и в журнале «Новый мир». Наиболее полная сводка всех предыдущих публикаций - в книге: Сухотина-Толстая Т. Л. «Воспоминания», М., «Художественная литература», 1976, с. 167–240.

В настоящем издании Дневник Т. Л. Сухотиной-Толстой печатается по хранящимся в Государственном музее Л. Н. Толстого в Москве подлинным тетрадям. Их всего двадцать семь: три хранились в Архиве Музея с 1925 года, когда она уехала за границу, остальные двадцать четыре переданы в дар Татьяной Михайловной Альбертини, рожд. Сухотиной, - дочерью Татьяны Львовны, живущей с семьей в Риме.

Дневники Т. Л. Толстой за 1878–1910 годы печатаются с небольшими сокращениями, которые были намечены ею самой. Вторая часть Дневника (1911–1932), когда Л. Н. Толстого уже не было в живых, вошла в настоящую книгу частично, поскольку там есть интересные данные о жизни и творчестве великого писателя.

Считаю приятным долгом принести глубокую благодарность старшему научному сотруднику Государственного музея Л. Н. Толстого, кандидату наук, Эвелине Ефимовне Зайденшнур, которая пятьдесят четыре года плодотворно работает над изучением наследия Л. Н. Толстого. Ее дружеские советы и указания немало помогли мне в работе над Дневником Татьяны Львовны. Ряд сведений о крестьянах я получила летом 1965 года в деревне Ясная Поляна от В. С. Ляпуновой, которая полжизни прожила в семье Толстых и умерла в преклонном возрасте в Ясной Поляне.

Сотрудники Отдела Фондов ГМТ - О.Е.Ершова, Т. К. Поповкина и И. В. Ильенкова - отобрали для Дневника интересные фотографии и помогли мне в датировке их; приношу им мою глубокую благодарность.

В издании сохранена стилистика и орфография автора дневника.

Дневник

Татьяна Львовна Сухотина-Толстая Дневник
Сост. и автор вступит. статьи Т. Н. Волкова.
М.: Современник, 1979.
OCR Ловецкая Т. Ю.

От составителя
Татьяна Львовна Сухотина-Толстая вела Дневник с четырнадцати лет: первая запись сделана ею 28 октября 1878 года в Ясной Поляне {Первая страница Дневника не сохранилась. Возможно, что 28 октября – не первый, а второй или третий день записей.}, последняя -13 декабря 1932 года в Риме {Даты указываются до 1918 года – по старому стилю, после 1918 г., как у Татьяны Львовны,- двойные, во время ее пребывания за границей – по новому стилю.}. И за эти пятьдесят четыре года через все записи проходит любовь старшей дочери к отцу и ответное его чувство. "За всю мою жизнь то особенно сильное чувство любви и благоговения, которое я испытывала к отцу,- писала Татьяна Львовна,- никогда не ослабевало. И по тому, что я сама помню, и по тому, что мне рассказывали, и он особенно нежно всегда ко мне относился" {Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания. М., 1976, с. 48.}. Дневник ее, писанный о себе и для себя, проигрывая иногда в полноте и обстоятельности, много выигрывает в искренности и непосредственности. "Если кто-нибудь, когда-нибудь прочтет мой дневник,- заносит она на страницы своей тетради 29 мая 1882 года,- то не осуждайте меня, что я пишу такой вздор и так несвязно. Я пишу все то, что мне только в голову приходит, и искренне надеюсь, что никто, никогда его не прочтет".
Как хорошо, что это не сбылось! Дневник ее много дает читателю для постижения эпохи, среды, быта семьи Толстых и, конечно, главное, сведения, о самом гениальном писателе. Не говоря уж о том, что письма, им написанные, ряд событий, приезды его, отъезды – точно и правильно датируются на основании ее свидетельств.
За первые годы Дневник ее написан по-детски, кратко. О Толстом всего восемнадцать упоминаний, но и они характерны: Лев Николаевич еще страстный охотник, сторонится "светских" знакомых Софьи Андреевны в Туле, "не любит лекарств и никогда, ничем не лечится" {Дневник. Запись 5 января 1879 г.}.
Внутренняя, душевная жизнь отца пока еще незаметна для пятнадцатилетней дочери его.
Дневник молодости более обширен; внимание се главным образом сосредоточено на личной жизни: светских развлечениях, веселье, небольших романах. Но в ней уже постепенно, неуклонно, вполне осознанно начинается внутреннее сближение с отцом, тот процесс, который так искренне отражен на страницах Дневника.
Еще в 1909-1915 годах первый биограф Л. Н. Толстого – П. И. Бирюков, как он пишет в своем предисловии к третьему тому биографии писателя, включил (с разрешения Татьяны Львовны) большие выдержки из ее Дневника (описание, работы с отцом "на голоде", поездку в Петербург к Победоносцеву) в свою книгу, которая вышла в 1921 году на русском языке в Берлине в издательстве И. П. Ладыжникова, а через год была переиздана в Москве {Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого, Т. III. M., Госиздат, 1922}. Немного позднее описание ее встречи с Победоносцевым перепечатано в кн.: "Толстой. Памятники творчества и жизни. 3". М., 1923, с. 62-72.
Вскоре после смерти Татьяны Львовны (она скончалась в Риме 21 сентября 1950 года) Дневник был издан отдельной книгой (не целиком):
1) на английском языке в Лондоне, 1950, изд-во Harwill Press.
2) тоже на английском языке, в Нью-Йорке, 1951: "The Tolstoy home. Diaries of Т. Sukhotin-Tolstoy". Columbia University Press.
3) на французском языке с предисловием Андрэ Моруа в 1953 г. Tatiana Tolstoi: Journal. Изд-во Plon. Paris.
В предисловии (стр. X) А. Моруа писал: "Т. Л. Сухотина-Толстая, из скромности, никогда не собиралась печатать свой дневник, начатый ею в 14 лег. Один из ее друзей, писатель и философ {Вячеслав Иванов, поэт-символист.}, прочитал случайно ее дневник и стал настаивать на его издании. Она согласилась, потому что главным делом своей жизни считала сохранение и распространение идей отца. А Дневник мог этому способствовать. Но она робела и смущалась при мысли, что все будут читать то, что она писала для себя одной".
На русском языке Дневник Т. Л. Сухотиной-Толстой отдельным изданием не выходил ни разу. Выдержки из него Н. Н. Гусев включил в IV том своей биографии Толстого {Гусев Н. Н. Л. Н. Толстой. М., изд-во "Наука", 1970.} и пользовался им в работе над "Летописью жизни и творчества Л. Н. Толстого" {Гусев Н. Н. Летопись. М., Гослитиздат, 1960}.
Отрывки из дневника Татьяны Львовны, начиная с 1970-х годов, стали появляться в газетах и в журнале "Новый мир" {"Новый мир", 1973, No 12.}. Наиболее полная сводка всех предыдущих публикаций – в книге: Сухотина-Толстая Т. Л. "Воспоминания", М., "Художественная литература", 1976, с. 167-240.
В настоящем издании Дневник Т. Л. Сухотиной-Толстой печатается по хранящимся в Государственном музее Л. Н. Толстого в Москве подлинным тетрадям. Их всего двадцать семь: три хранились в Архиве Музея с 1925 года, когда она уехала за границу, остальные двадцать четыре переданы в дар Татьяной Михайловной Альбертини, рожд. Сухотиной, – дочерью Татьяны Львовны, живущей с семьей в Риме.
Дневники Т. Л. Толстой за 1878-1910 годы печатаются с небольшими сокращениями, которые были намечены ею самой. Вторая часть Дневника (1911-1932), когда Л. Н. Толстого уже не было в живых, вошла в настоящую книгу частично, поскольку там есть интересные данные о жизни и творчестве великого писателя.
Считаю приятным долгом принести глубокую благодарность старшему научному сотруднику Государственного музея Л. Н. Толстого, кандидату наук, Эвелине Ефимовне Зайденшнур, которая пятьдесят четыре года плодотворно работает над изучением наследия Л. Н. Толстого. Ее дружеские советы и указания немало помогли мне в работе над Дневником Татьяны Львовны. Ряд сведений о крестьянах я получила летом 1965 года в деревне Ясная Поляна от В. С. Ляпуновой, которая полжизни прожила в семье Толстых и умерла в преклонном возрасте в Ясной Поляне.
Сотрудники Отдела Фондов ГМТ – О.Е.Ершова, Т. К. Поповкина и И. В. Ильенкова – отобрали для Дневника интересные фотографии и помогли мне в датировке их; приношу им мою глубокую благодарность.
В издании сохранена стилистика и орфография автора дневника. Т. Волкова Дневник

Я прожила невероятно, незаслужено счастливую и интересную жизнь. И удачливую. Толстая Т. Л. Запись в "Дневнике" 13 декабря 1932 года

1878

28 октября. Суббота.

Нынче я не ходила гулять, потому что у меня шишка в горле. Мама говорит, что ее надо вырезать, когда мы поедем в Москву после Рождества.
У нас есть два осла. Мы на них ездим каждый день. Вперед они всегда идут шагом, а назад, если погнать, то они скачут галопом. Одного зовут Бисмарк, а другого Мак-Магон 1.
Нынче шел град, а снега нет и не было. Папа говорит, что он не помнит года, когда бы в этот день не было снега.
У меня гувернантка m-lle Gachet, а у Маши – Annie англичанка, у мальчиков m-r Nief, а у Андрюши няня. Еще у нас русский учитель Василий Иванович. Он живет во флигеле с женой Елизаветой Александровной, сыном Колюшкой (ему год и 2 месяца); у него же живет падчерица восьми лет Лиза. Она ходит к мама каждый день учиться по-французски. Жена m-r Nief тоже намеревается приехать сюда; m-r Nief уже нанял избушку для нее и для своего мальчика.
Еще к нам приезжают вот какие учителя: учитель рисования Василий Тимофеевич – он маленький, горбатый. Потом учитель греческого – Ульянинский, священник, учитель музыки Александр Григорьевич, немка – Амалия Федоровна.
12 ноября. Воскресенье.
Нынче мы ездили к баронам2. В семь часов были там у них. Было очень весело. Когда мы приехали, были у них только барон Боде и какие-то маленькие девочки. Мы сначала играли в жмурки, но потом пришли Кислинские.
Коля стал играть. Он отлично играет, но фортепиано у Дельвиг плохое, и маленькие ужасно шумели, так что ничего почти не было слышно. Он играл из оперы "Lucia di Lammermoor" и много сонат Бетховена. Потом мы танцевали вальс. Я танцевала с Колей. Пока мы танцевали, он спросил у меня, танцую ли я [кадриль]. Я сказала, что да, но потом я вспомнила, что это значит, и ответила, что нет. Тогда он меня пригласил на кадриль. Первую кадриль я с ним танцевала, а вторую с Антоном, а вальс со всеми, даже со всеми барышнями.
Варя Кисливская послала за костюмами, чтоб представлять живые картины, но было мало времени; мы так и оставили. Бедный Артурочка болен, мы его не видали. Мне ужасно не хотелось уезжать, но делать было нечего: Андрюша уж и так четыре часа не сосал грудь. Потом мы со всеми простились и уехали. Было очень темно и грязно. Мы купили фонарь, чтобы освещать дорогу, но он не понадобился. Папа вышел к нам навстречу.

13 ноября. 1878 года. Понедельник

.
Нынче довольно скучный день. Я уроки очень дурно приготовила, а священнику так плохо, что ужас!
Учитель музыки привез скрипку, и он играл, а Сережа аккомпанировал; но он путается, потому что не считает, и не очень хорошо вышло. Кажется, играли они сонату Гайдна. Вечером папа играл с Александром Григорьевичем.
Утром было пошел снег, да перестал, и опять ужасная грязь. Я оттого дурно училась, потому что все читала комедии графа Соллогуба и выбирала, что бы нам играть. Мама выбрала одну: "Мастерская русского живописца", очень смешная и миленькая. Мы с Дельвигами про это поговорим, когда они приедут, и тогда мы выберем еще какой-нибудь водевиль. Они обещали нам привезти еще целую кипу разных водевилей. Если будет мало нас и Дельвигов, то мама хотела пригласить Николая Львовича Боде играть с нами, если папа позволит. Мама даже говорила, что хорошо бы пригласить Колю Кислинского; я бы была очень рада, но потом об этом не было больше речи. Жалко!
Верно, Дельвиги будут в воскресенье, они так говорили. Мы нынче с мама рассуждали, что отчего, когда мы у них, то они так устроят, что всем весело, а что когда они у нас, то мне всегда кажется, что им скучно.
Мне нынче не совсем здоровится, но, верно, это скоро пройдет. У бедной Нади болели зубы; дай бог, чтобы они прошли до воскресенья.
Вот папа и Александр Григорьевич играют! Я бы желала знать, на всех ли музыка так действует, как на меня? Мама еще говорила как-то, что ей кажется, что я не понимаю и не люблю музыки. Неужели другие могут любить ее больше меня? Когда играют, то на меня такое находит тяжелое и вместе с тем приятное чувство. Я думаю, что я оттого люблю Колю, потому что он так играет. Когда он играл, я не понимаю, как все могли так равнодушно говорить о посторонних вещах.
Ну вот, кажется, теперь больше нечего писать про нынешний день, пойду слушать музыку в зал.
Папа нынче ездил на охоту, затравил шесть зайцев и видел двух лисиц.

14 ноября. Вторник.

Нынче день рождения наследницы Марии Федоровны, но мы все-таки учимся. После завтрака приехал князь Оболенский. Его жена и дети в Крыму, и он от скуки второй раз к нам заезжает. Мама все сидела с ним, и мы оттого пропустили с ней урок истории. Я этому очень рада, потому что я ничего не приготовила. Папа был на охоте и принес лисицу, которую он застрелил очень близко.
Я знала, что когда мама побывает в Туле и увидит всех наших знакомых, то ей захочется всех почти их к нам пригласить; но папа этого не любит и все как-то неохотно соглашается.
Кто-нибудь да, наверное, будет с нами играть театр из гимназистов. Мама думает, что Колю Кислинского не отпустит мать, но, может быть, хоть не одного, а с баронами его отпустят к нам.
Вот мы все сидим и пишем дневники: т. е. Илья, я, и мама послала Лёлю принести свой. Леля начал, но у него не идет, и он бросил.
Смотрели картинки, которые были назначены для "Войны и мира", папашиного сочинения, но их не поместили, потому что это стоило бы слишком дорого3. Ходили гулять, но не ездили на ослах, хотя был мой и Машин черед ездить.

15 ноября. Среда.

Опять ничего не делала, все с Сережей мечтали про то, как мы будем жить в Москве через два года. Илью за обедом побранили за то, что он дурно учится.
Папа был на охоте с борзыми и затравил трех зайцев и лисицу. Мы нынче считали, сколько папа нынешней осенью затравил: вышло с нынешними 55 ровно и лисиц 10.

16 ноября. Четверг.

Приезжала Амалия Федоровна, мы с ней учились по-немецки. Мне она поставила 4.

17 ноября. Пятница.

Илья очень дурно себя вел, и перед обедом m-r Nief за что-то его побранил, а он взял мокрую губку и хотел бросить в него, но побоялся. Тогда Лёлька говорит: "Брось! Ведь он тебя за это не убьет!" Илья взял и бросил губкою прямо в лицо m-r Nief. Его за это оставили без обеда.

18 ноября. Суббота.

Приехал после обеда учитель рисования. Он привез мне головку, которую он сам нарисовал. Очень хорошо. Я бы хотела выучиться, чтобы когда-нибудь так рисовать.
Получила письмо от Россы Дельвиг, что они все больны и не могут приехать. Какие скучные!

19 ноября. Воскресенье.

Утром рисовали. Потом поехали смотреть императора – мальчики в Ясенки, а мы едем кататься по шоссе: Лёля и я верхами, a m-lle Gachet с Машей в тележке; m-lle Gachet сама правила. Лёля ужасно несносный: как мы немного поскорее поедем, он сейчас кричит: "Ай, потише, потише!"
Я хочу выучить вальс и польку какие-нибудь, чтобы когда у нас гости и мы танцуем, я бы тоже могла играть, а то все время Надя Дельвиг должна играть. Ведь ей тоже хочется танцевать.
Вечером прибежала Лиза, и мы танцевали. Мальчики императора не видали, а видели только поваров4.

20 ноября. Понедельник.

Приезжал Александр Григорьевич, очень в духе: все хохотал. Привез письмо от Нади Дельвиг. Они все больны и оттого не приехали вчера и завтра тоже не приедут. Еще получила письмо от Андрюши Дельвиг: "Таня, я тебя люблю!" Коротко и ясно.
Я ему послала букет и написала: "Милый Андрюша, посылаю тебе на память".
Папа ходил на охоту и застрелил двух зайцев.
Рассуждали с Сережей; он говорит, что я никогда ни в кого не была влюблена; это мне очень обидно, точно как будто только он может любить.
У нас у всех горло болит, мы покашливаем и оттого не ходили гулять.

21 ноября. Вторник.

Мы ждали Дельвигов, но они написали, что все кашляют и не могут приехать. Мы тоже все кашляем. Вечером танцевали.

26 ноября. Воскресенье.

Ветер и холод, но снега нет еще. Дельвиги опять не были. Утром рисовала с учителем подошву. Очень трудно сделать хорошенько тени. Эту неделю я не получила ни одной единицы и ни одной двойки. Целые два часа после урока рисования я сидела и пробовала сделать задачу на правила процентов и, наконец, только при помощи папа решила ее.
После обеда танцевали кадриль и вальс. Мы все не выходим, потому что у нас кашель. Илья ужасно несносен последнее время; и мы все с ним не очень дружны. Андрюша тоже очень нездоров, верно зубы идут. Гольга – или Сережа – ужасно надоел своим вальсом Штрауса "Du und Du" {"Ты, только ты" (нем.).}. Целый день его играет, но хорошенько его еще не выучил. Мне привезли вчера шубу новую из черного трико с черным барашком и кофточку тоже из трико с бархатом.
Вчера папа долго разговаривал с учителем рисования, нынче папа нам рассказал, что он с ним говорил про то, сколько он хочет за уроки. Папа спрашивал у директора, сколько ему надо дать; он сказал 10 рублей. Но вчера Симоненко сказал, что это ему много, что ему только шесть рублей нужно, потому что ему совсем не трудно нас учить. Потом с большим чувством рассказывал про свое хозяйство, что он прежде обедал в гостинице, а теперь он нанял себе кухарку и ее учит готовить, и ему это очень весело.
За обедом нынче говорили про соседа нашего Гиля (Heel). У него родился сын урод. И он тихонько от матери взял его в Москву в дом сирот, а оттуда берет ребенка вместо этого. Но урод не доехал до Москвы и умер 5.

1 декабря 1978. Пятница.

По Брюсову календарю предсказано, что нынче выпадет снег. Так и есть: земля нынче утром вся покрыта снегом. Дай бог, чтобы он остался, а то так скучна эта длинная осень.
Получили письмо от баронов Дельвиг. Опять они не могут приехать. Все кашляют. Мы тоже кашляем. У самого барона было воспаление в легком, и он очень слаб. Дай бог, чтобы он скорей поправился, для него и для его детей.
Нынче папа рассказывал, что он учил свою тетю завязывать бант, потому что она не умела. Как через несколько десятков лет этому будут удивляться, потому что теперь уже все умеют.

2 декабря. Суббота.

Как все рады зиме! Когда мы встали утром, земля была покрыта на четверть аршина снегом. Вот скоро пойдут коньки, катанье с гор и прогулки в санях при лунном свете.
Папа в первый раз ездил на порошу и привез пять зайцев.
Училась вечером рисованию.
К девяти часам заболел Андрюша, все плачет, жмется и кричит от боли в желудке.

5 декабря. Вторник.

Получила письмо от Нади Дельвиг. Она пишет, что будет на трех балах. Я ей ужасно завидую. Но я надеюсь, что когда мне будет 16 лет, то и я также буду разъезжать. Росса прислала еще пьесу "Бедовая бабушка". Это нам понравилось, и мы это будем играть. Но то, что мы прежде выбрали, теперь мне не нравится, потому что там слишком много мужских ролей и я должна буду играть мужскую роль, и потому, что Наде придется очень мало играть. Ведь нельзя же мне взять себе самую лучшую роль, а ей почти что не играть совсем.
Снега очень много. Нынче утром было 7 градусов мороза. Мы еще не выходим, потому что у всех еще продолжается кашель. Андрюше, слава богу, гораздо лучше: он почти совсем здоров. Нынче я сломала брошку Annie; она на меня ужасно сердится.

1879

5 января 1879 г.

Вот уже ровно месяц, как я не писала свой дневник. С тех нор, как я бросила писать, была елка и мы театр играли. На елке мне подарили бинокль, бумажки с моим вензелем на 4 р. 50 к. Бабушка прислала мне кольцо из Петербурга. Еще мне мама, подарила сочинения папа1, две вазы и флакон для туалета и еще английский роман "Jane Eyre".
Мы играли 3-го января "Бедовую бабушку" и "Вицмундир". "Бедовая бабушка" вышло хорошо, но "Вицмундир" довольно плохо, потому что Сережа, который играл главную роль, и Илюша – не знали своих ролей. Антоша и Росса Дельвиг играют очень хорошо, но Надя не так хорошо.
Колю я с тех пор, как перестала писать, видела раз у баронов, но он пробыл какие-нибудь полчаса.
Я купила себе за 20 копеек скамейку и несколько раз каталась с гор на ней, но на коньках я ни разу не каталась, потому что было очень много снега все время. Как пруд расчистят, опять нападает столько снега, что невозможно кататься. Раз на святках мы ночью на четырех одиночках ездили кататься, но были такие ужасные раскаты, что я ужасно боялась и нельзя было очень скоро ехать.
Я себе сшила немецкий костюм; уже мы несколько раз наряжались.
Коля на все святки уехал в Москву, так что я его ни разу не видала, а после святок я поеду в Москву, и опять мы не увидимся очень долго.
У нас на спектакле были очень страшные зрители: князь Оболенский с женой и князь Урусов. И столько дворовых и даже крестьян пришло, что зала была полнешенька.
У нас несколько дней гостил мой двоюродный брат Николенька Толстой с своей молодой женой. Она очень милая, и мы все ее очень полюбили. И Николай Николаевич Страхов2.
Еще вчера у Лели на лице высыпала сыпь. Мама думает, что может быть корь, потому что еще к сыпи кашель. Она написала доктору письмо – спросить у него совета – и вложила три рубля и отдала Annie, которая нынче уехала в Тулу. К двум часам она воротилась на извозчике и говорит, что вчера с вечера положила три письма в свой дорожный саквояж, а нынче, когда в Туле открыла его, то не нашла их. Верно, кто-нибудь пронюхал, что у нее там были деньги, и взял их. У нас в последнее время много вещей пропадало. Прежде всего, у Annie пропало 100 рублей, потом у мама 25 рублей, серебряная вилка, ложка, ножницы у мама и, наконец, вот эти три рубля. Видно, в доме какой-нибудь ловкий вор завелся. Дай бог, чтобы он скорей отыскался, а то на всех думаешь и не знаешь наверное – кто.
Папа нынче целый день лежит: у него сильная лихорадка. Мама просила его принять какое-нибудь лекарство, но он не хочет. Он не любит лекарства и никогда ничем не лечится. Мы почти все кашляем, так что очень может быть, что у нас сделается корь.
Мы приглашены на завтра к баронам Дельвиг. Я бы очень желала ехать, потому что завтра Коля должен приехать из Москвы и, может быть, будет у Дельвиг, но мы, верно, не поедем по случаю болезни папа и Илюши с Лелей. В воскресенье к нам собираются Оболенские, так что, верно, и тогда нам не придется съездить. Дай только бог, чтобы у нас кори не сделалось, а то все веселье пропадет. Мама написала письмо доктору Кнерцеру и описала ему болезнь мальчиков и спрашивает – корь ли это?

7 января 1879 года. Суббота.

Встала в 11 часов. Доктор пишет, что по всем признакам у мальчиков корь. Вот и поездки в Москву и в Тулу не состоятся. Как это досадно! Ходила гулять и каталась на скамейке. Лиза с Васильем Ивановичем и с матерью уехали в Тулу. Я все время после завтрака читала "Jane Eyre" и писала дневник. Нынче утром я написала Наде письмо, что мы, верно, не приедем, и послала с Васильем Ивановичем.
Приезжал священник с крестом. Папа не лучше, он все лежит. У Илюши все кашель, а у Лельки сыпь еще сильнее. Читала Prady по-английски; ужасно хохотала.

14 января. Воскресенье.

Вот началось учение. У меня в эту неделю уже две единицы были. Мы все собираемся в Москву, но вот у Сережи заболело горло, а для мама из Петербурга платья не присылают. Она себе заказала черное шелковое платье, и до сих пор оно не готово.
Нынче я бы была в Туле, если бы у Сережи не заболело горло, и увидала бы Колю. Он приехал из Москвы, и когда Росса была на моих именинах 12-го, то обещала мне, что если я буду нынче, она мне приготовит Колю. Ах, боже мой, как досадно, что этот несносный Гольга заболел!
От завтрака до обеда катались на коньках и на скамейках.
Мы думали, что у Лели начинается корь, и послали за доктором, но он сказал, что это от духов, которыми он облил лицо.
10-го был Фет у нас и привез нам огромный ящик конфет3.

29 января 1879 года. Понедельник.

В пятницу вечером приехали из Москвы. Были в опере два раза, в Малом театре раз. Играли в опере "Бал-маскарад", а другой раз "Линда ди Шамуни". Первое мне не понравилось, потому что пели дурно, но зато второе было чудесно. Все-таки я думала, что опера произведет на меня впечатление гораздо сильнее, чем в самом деле, и что я совсем ошалею.
Нынче уехала от нас няня Андрюшина; кажется, новая будет хорошая и Андрюша не будет скучать по старой.
Вчера был князь Урусов и обещал взять нам билеты в театр в Туле. Нынче у меня немного горло болит, и оттого я не пошла кататься на коньках, чтобы к воскресенью выздороветь и ехать в театр.
В театре была. Чуть но остались дома. Я охрипла. Мама не знала – взять ли меня или нет, но я напилась горячего молока, и прошло. Играли "Лакомый кусочек" и "Скандал в благородном семействе". Видела Колю, говорила с ним, но он во втором и третьем антракте гулял с одной Быстржинской барышней. Ужасный урод! Особенно хорошо играл барон Боде. Вся зала хохотала.

31 марта. Суббота.

Завтра Светлое Христово Воскресение. Яйца все покрашены. У меня 17 яиц; 12 выкрашены линючими ситцами и шелками. Мама была третьего дня в Туле у Дельвиг. Ей рассказывали, что Кислинские уехали в Москву. Когда они уезжали, Коля прибежал к Дельвиг и велел мне кланяться, но потом вдруг покраснел и говорит: "И Сереже, и всем ясенским". А про Варю Кислинскую они рассказывали, что они были у Хомяковой, т. е. Кислинские, Дельвиг, Боде, который играл, и т. д. Играли в секретари – вопросы и ответы. Варя написала: "не надеть ли лавровый венец на зеркало (т. е. на плешь) С. Л. Боде?" Он ей на это ответил: "На такие дерзости я не могу отвечать",- и сказал Россе Дельвиг: "Не можете ли вы ответить за меня?" Она посмотрела, и все заметили, как она удивилась. Кое-как она ответила. Когда прочли, то все узнали сейчас же, что это Варя написала. Ее очень жалко, но это ей урок. Все, кто там были, сказали ей на это какую-нибудь неприятность, а она все время молчала. Удивительно, как ее все не любят! Князь Урусов духа ее не может слышать, княгиня Оболенская ее не хвалит и очень советовала нам не знакомиться с Кислинскими. Мама пригласила к нам Боде и Валентину Ушакову. Надеюсь, что они приедут, потому что они мне оба очень нравятся.
Дорога ужасная. Вчера поехали в церковь на плащаницу, лошадь чуть не потопили, и когда приехали, священника не было дома, и мы ждали полтора часа. Все-таки не дождались и уехали. Если дорога будет хороша, то приедут к нам Дельвиг, но надежды мало, потому что вода все больше разливается.
Андрюша стал такой смешной. Ему теперь полтора года; он начинает говорить, но еще не ходит.
К заутрене и к обедне я не поеду, потому что горло болит. В пятницу и нынче я ничего не ела, кроме хлеба и воды, и нынче утром выпила чашку чая.

29 мая 1879 года. Вторник.

Вчера приходили к нам двое слепых и пели разные песни: "Книгу Голубину", "Федора Тырина", "Лазаря" и т. д.
Сережа и Илюша держат экзамены. Сережа – в седьмой, Илюша – в четвертый класс гимназии 4.
Кузминские уже месяц как у нас живут. Его определили в Харьков, и он теперь там. Тетя Таня в нынешнем году очень мало поет. Это очень жалко, я так люблю ее слушать.
Яблоков в нынешнем году совсем не будет, а земляники, напротив, очень будет много; она скоро поспеет.
Третьего дня мы ездили на Козловку, чтобы видеть императора, но не видали, потому что в поезде, который мы видели, его не было, а другого мы не дождались. Один гимназист сказал про меня другому, что я – "jolie fille" {красивая девочка (франц.).}.
Грибов белых ужасно много, но все червивые. Мы теперь еще не ходим за грибами, потому что уроки не кончились.
Нашей Анни какой-то англичанин сделал предложение, и она через год выходит замуж. Жена и сын m-г Nief приехали и поселились в избе на деревне. Она все скучает и хочет ехать назад в Женеву, но ее удерживает petit Paul {маленький Поль (франц.).}. Отец его не хочет с ним расстаться, а оставить одного без матери не может.

31 мая. Четверг.

Спала нынче у мама, потому что папа уехал в Пирогово, а оттуда проедет в Покровское к Николеньке Толстому. Он очень болен: у него был тиф, потом он поправился, а теперь опять ему хуже. Он, главное, что ужасно упал духом и все плачет и говорит, что он не вынесет болезни и умрет 5.
Нынче я целый день ужасно скучаю и не знаю, что мне делать: я не могу с маленькими в куклы играть и мне совсем нечего делать. Я один день сделала платья и играла с big Машей, а нынче сказала, что не буду с ней больше играть, а она обиделась, говорит, что я ее прогнала, и теперь точно как будто я со всеми перессорилась. Теперь я не знаю, что я все лето буду делать. Ну, встану утром, буду писать, дневник, потом поработаю,- конечно, одна все,- потом мне целый день делать нечего. Вот Сережа совсем другое дело. Он пойдет рыбы половит, пойдет гулять, за грибами, за ягодами, а я завишу, во-первых, от Анни, а во-вторых, от маленьких детей. Если они не хотят идти, гулять, то я тоже должна оставаться дома и скучать. Им хорошо, их четыре девочки, а я совсем одна: ни к большим, ни к маленьким.

1880

4 февраля 1880 года.

Как я давно не писала своего дневника! Но мне теперь стало так грустно на свете жить, что я решилась начать делать что-нибудь, для меня интересное и приятное. С тех пор как я перестала дневник писать, я очень переменилась: я стала совсем большой; в ином я к лучшему переменилась, а в ином к худшему. Во-первых, я стала любить наряды,- но это я не считаю дурным, только пустым,- стала много думать и сама с собою рассуждать, а самое дурное, что я стала ужасно тщеславна. И все, что я делаю, то мне неприятно, если другие этого не узнают и не похвалят меня. Оттого я очень зла к тем, кто меня не знает и не ценит.
К несчастью, теперь ни в кого не влюблена. Мне этого ужасно не хватает и как-то пусто от этого. Недавно была в Собрании на фокусах. Там был Коля Кислинский; он ко мне на весь вечер прилип и ужасно кокетничал, но напрасно, потому что я удержалась. Росса Дельвиг мне говорит, что он – фат, и я ей верю; мне очень хочется его опять увидать, тогда будет решено, а то теперь я то влюблена, то нет. Мы с Россой прошлый раз, как я у них была, все философствовали о том, что зачем жить на свете и что хорошего на свете? Я теперь не могу об этом говорить, потому что для того надо быть особенно настроенной.
У нас новая русская гувернантка. Она очень умненькая, но институтка; это ее портит. Когда я ей это говорю, то она ужасно сердится.
Сереже к Рождеству подарили скрипку; он теперь учится на ней играть. Леле тоже купит папа детскую полускрипку. Я играю довольно плохо, но зато я рисую хорошо; теперь я рисую голову старика с гипса, выходит очень похоже.
Вчера были в Туле на выставке картин. Мне особенно понравилась картина В. Маковского "Осужденный" и потом одна красавица; потом мы были на катке, катались на коньках и заехали, наконец, к Дельвиг. Кажется, больше писать нечего, пойду кончать сочинение "Реформы Петра".

11 февраля. 1880. Понедельник.

Прошлую неделю очень мало училась, все читала "Войну и мир", нынче только кончила.
Вчера ездили за учителями, но приехал только Илюшин учитель греческого.

Воспоминания, документы

«...Смиренно переживать

теперешнее смутное

ПИСЬМА ДОЧЕРИ ЛЬВА ТОЛСТОГО.

1917-1925 ГОДЫ

Татьяна Львовна Сухотина (урожд. графиня Толстая, 1864-1950) - второй ребенок в семье Толстых. Родившаяся в то время, когда Л. Н. Толстой работал над романом «Война и мир» и в семье царили мир и благополучие, Танечка росла в атмосфере любви и счастья. Еще ребенком она нежно, по-матерински заботилась о братьях и сестрах. Заметив это, Лев Николаевич писал своей родственнице, что из Танечки выйдет прекрасная женщина и мать. Именно она умела, как никто другой, примирять родителей, когда в семье возникали конфликты. В детстве у Тани обнаружилось пристрастие к рисованию, и когда Толстые переехали жить в Москву, она поступила в Училище живописи, ваяния и зодчества. Наставниками ее в разное время были Репин, Прянишников, Ге.

Сочувствуя взглядам Льва Николаевича, она помогала ему во многих делах: переписывала рукописи, отвечала на письма, хлопотала за осужденных. В доме, где было достаточно прислуги, Таня под влиянием отца приучилась сама обслуживать себя, выполнять любую работу по дому, познакомилась и с крестьянским трудом.

В тридцать пять лет Татьяна Львовна вышла замуж за человека, которого любила, притом взаимно, уже давно. Михаил Сергеевич Сухотин (1850 -1914), тульский помещик, действительный статский советник, а позднее депутат Первой Государственной Думы, к тому времени был вдовцом с шестью детьми. Замужество дочери не обрадовало родителей, не пожелавших даже присутствовать на венчании. Софья Андреевна записала в дневнике, что, когда дочь уходила в церковь, «Лев Николаевич так рыдал, как будто прощался со всем, что у него было самого дорогого в жизни» (Толстая С. А. Дневники. В 2-х тт. Т. 1. М., «Худ. лит.», 1978, с. 454).

Несмотря на все опасения и тревоги, брак оказался счастливым. У Татьяны Львовны сложились прекрасные отношения не только с мужем, но и с его детьми, а у Льва Николаевича - с зятем. В 1905 году Татьяна Львовна родила долгожданную дочь Таню.

Летом 1914 года, почти сразу после начала первой мировой войны, скончался Михаил Сергеевич Сухотин. С его смертью жизнь Татьяны Львовны резко изменилась. Дети Сухотина к тому времени были уже взрослыми и не нуждались в ее опеке. Вместе с дочерью она переехала жить к матери в Ясную Поляну.

В Ясной застал Татьяну Львовну февраль 1917 года. С надеждой, хотя и робкой, встретила она известия о событиях в Петрограде. Надежды эти разрушились еще до наступления октября. Но дочь Толстого не позволяла себе впадать в отчаяние. С 1917 по 1925 год, год отъезда из России, особенно проявился ее мужественный характер, толстовская закваска. Она возделывала огород, плела из веревок обувь, вязала платки на продажу, зарабатывала на хлеб для себя и своих близких. Вместе с матерью, сестрой Александрой Львовной и братом Сергеем Львовичем она среди всеобщей разрухи и неустроенности занималась созданием музеев Л. Н. Толстого.

Но семья Толстых была не в состоянии самостоятельно поддерживать Ясную Поляну. По их просьбе в 1919 году управление имением взяло на себя «Просветительское общество ”Ясная Поляна“ в память Толстого», созданное в Туле в 1917 году.

Хранителем яснополянского дома была назначена младшая дочь Толстых Александра Львовна, которая к тому времени уже прошла сестрою милосердия по фронтам первой мировой войны и имела боевые награды. Однако в 1919 году она жила преимущественно в Москве, где в неотапливаемом помещении Румянцевского музея, голодная, занималась разбором рукописей отца и подготовкой их к печати. В том же 1919 году Александра Львовна оказалась под следствием по делу Тактического центра, участниками которого среди прочих были С. П. Мельгунов, С. М. Леонтьев, С. Е. Трубецкой. Вина ее заключалась в том, что она была знакома с некоторыми членами Центра и несколько раз предоставляла им для собраний, в которых участия не принимала, свою квартиру в Мерзляковском переулке. Дважды подвергалась она аресту, а 16-20 августа 1920 года Верховный трибунал ВЦИК приговорил ее к заключению в концентрационном лагере сроком на три года.

Ясная Поляна осталась на попечении Татьяны Львовны. 14 декабря 1919 года она вместо сестры заняла должность хранителя. Однако эта должность не давала достаточно прав, чтобы обеспечить сохранность усадьбы, и 13 января 1920 года Т. Л. Сухотина была назначена комиссаром-хранителем.

Одновременно с работой в Ясной Поляне она принимала участие в создании музеев Толстого в Москве. В 1923 году Т. Л. Сухотина была назначена заведующей Толстовским Музеем на Пречистенке, а в 1924 году после его объединения с домом Толстых в Хамовниках стала директором музея.

Татьяна Львовна переехала жить в Москву в сентябре 1921 года, когда вернувшаяся из заключения Александра Львовна вновь стала хранителем Ясной Поляны. В Москве она открыла школу живописи и рисования, в которой сама и преподавала. Находила она время и для литературной работы. В 1923 году вышла книга Т. Л. Сухотиной «Друзья и гости Ясной Поляны».

Гражданская война, разгром имений, тяжелый быт, работа в музеях, школа живописи... Казалось бы, достаточно. Но Татьяна Львовна постоянно была занята заботами о родных, знакомых и незнакомых людях. На свои скудные средства она собирала и отправляла посылки, обивала пороги кабинетов, чтобы выхлопотать для кого-то пенсию, жилье, паек, работу...

С особыми трудностями встречалась Татьяна Львовна в своем стремлении помочь людям, подвергавшимся гонениям и неправедному суду. Множество подобных дел, в которых ей приходилось принимать участие, вынудило Татьяну Львовну в ответ на очередную просьбу оправдываться перед племянницей и объяснять (письмо к Толстой-Полевой А. И. от 3 февраля 1923 г.), почему она не может помогать всем: «Если я буду хлопотать за людей, осужденных на 2 года, да еще мне неизвестных, то у меня будут тысячи таких дел, и Калинин и Енукидзе перестанут меня принимать. Я же должна очень беречь возможность пойти к ним, чтобы хлопотать за осужденных к смертной казни». Многие вопросы ей удавалось решить благодаря тому, что она была дочерью Толстого (именно в эти годы она стала подписываться двойной фамилией: Сухотина-Толстая).

Имя великого писателя, однако, не всегда помогало защитить других, да и самих детей Толстого оно не всегда защищало. Им пришлось испытать на себе все тяготы и невзгоды того бурного времени, которое во всем его многообразии и противоречии оживает на страницах писем Татьяны Львовны Сухотиной.

27 марта 1925 года Т. Л. Сухотина вместе с дочерью уехала из России. Путь ее лежал сначала в Прагу, а затем во Францию, куда она была командирована А. В. Луначарским для чтения лекций о Л. Н. Толстом. В 1930 году ее дочь Таня вышла замуж за итальянца Леонардо Альбертини. Татьяна Львовна вслед за дочерью переехала жить в Рим, где провела остаток своих лет и скончалась в 1950 году.

В публикации использованы только документы, хранящиеся в отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого. В связи с этим часть писем

Т. Л. Сухотиной печатается по черновикам и авторским копиям.

Т. Л. Сухотина - С. Л. Толстому 1

Ты хочешь знать, как в Ясной была встречена революция. Да так же, как и везде: с спокойным чувством удовлетворения.

Мужики, как всегда недоверчивые и осторожные, держатся по отношению к новой власти так, как, бывало, Филипп Родивоныч 2 , говаривавший, что «хвалить надоть погодить». Но старой власти никто не жалеет, и то, что я слышала в последнее время на деревне о царе, царице и пр., доказывало, что недовольство правительством насытило всю Россию до такой степени, что уже больше его никто терпеть не мог.

Можно старую власть искренно поблагодарить за то, что она была настолько плоха, что из-за нее нет борьбы, и поэтому революция проходит так беспримерно мирно.

Если в народе революция прошла спокойно и сдержанно, то у рабочих и железнодорожников большое волнение. На Засеке, всегда пустынной и сонной, страшное оживление: сборища, толки, жадное чтение газет. Станционный жан-

дарм - товарищ и приятель служащих - был со смехом и очень добродушно арестован, или, скорее, сам себя арестовал. Все в восторге и возбуждении.

В воскресенье я еще была в халате, когда услыхала на усадьбе крики «Ура!» и пение «Марсельезы». В окно я увидала собирающуюся со всех сторон толпу людей с красными значками. Через несколько минут ко мне прислали от мама─ 3 сказать, чтобы я шла в тот дом. Я наскоро оделась и побежала. Таня 4 бросилась за мной, очень волновалась, спрашивала, буду ли я говорить с рабочими и не арестуют ли меня, если я скажу что-нибудь «запрещенное». Я ее успокоила, хотя сказала, что даже если меня и арестуют, то бывают минуты, когда надо сказать то, что думаешь, какие бы последствия ни произошли. Решив, что если меня посадят в тюрьму, то и она сядет со мной, она успокоилась. Говорить мне не пришлось. Когда мы прибежали к дому, там стояла толпа в несколько сот человек с красными знаменами и красными значками. На одном знамени было: «Да здравствует Государственная Дума!» На другом: «Вечная память великому борцу за свободу!» На других не разобрала.

Когда мы пришли, мама─ уже сказала свою речь рабочим и все направились к могиле. Мама─ сказала несколько слов в том духе, что «если вы-де пришли к дому Толстого, то вы должны понимать его взгляды и учение, потом говорила о том, что свобода хороша, но должна быть направлена на доброе, а не на злое. Сергей Попов 5 , который присутствовал, говорит, что она хорошо сказала. Бедную поставили на табуретку, чтобы все ее видели. Рабочие все встали на колени и кричали «Ура!». Потом с мама─ сделалось такое сердцебиение, что Душан 6 счел нужным остаться с ней до обеда, не пошел с нами на могилу и даже чай пить ко мне отказался прийти. К обеду мама─ совсем оправилась.

А мы по страшным сугробам, по неистовой метели, при лютом морозе - утром было –20o - все пошли на могилу. Люди шли по пояс в снегу, были девицы в мелких калошах на туфельки. Но все перли против бешеной метели. На могиле пели «Вечную память», благодарили Толстого за то, что он сделал в пользу свободы, потом «снимались» и вернулись к дому за путеводителями по Ясной Поляне, которых раскупили с полсотни. Я забыла сказать, что все эти рабочие были с Косой Горы 7 .

В этот день у них открылась читальня и они просили книг, особенно запрещенных. Я, к сожалению, не могла их удовлетворить, но дала им каталог «Посредника» 8 и экземпляр «Пути жизни» 9 .

Некоторые знакомые нашим горничным молодые люди и девушки зашли к ним напиться чаю, и Ганя 10 потом рассказывала мне о том, что теперь молодежь хочет идти на фронт, а старичков вернуть, говоря, что если старых убьют, то никто не заменит отцов их сиротам, а что они молоды и холосты и готовы идти защищать родину.

Не знаю, исполнят ли и исполнимо ли их намерение, но, во всяком случае, приятно чувствовать то, что первое их движение при новом строе не мысль о себе и о том, чтобы как-нибудь для своей выгоды использовать революцию, а напротив - первое чувство благородное и самоотверженное. Хорошо было бы, кабы так и продолжалось. Но я на это не надеюсь, и хотя ты и не велишь бояться, но я боюсь грабежей и всякого хулиганства. Боюсь больше всего из-за Тани и мама─. Будь я одна - мне бы и горя мало.

У меня к этой революции чувство двоякое. Конечно, нельзя не радоваться тому, что теперь слово будет свободнее, что всякий плохой правитель легко может быть сменен, что про─пасть бессмысленно и зловредно истраченного народного богатства будет сбережено, что теперь можно будет все отцовское печатать без страха цензуры, что можно будет писать и говорить за национализацию земли и единый налог и, может быть, даже против нелепого и губящего всякое улучшение подоходного налога.

Но есть еще власть. Есть накопление громадных богатств. Есть война и войско. И пока это есть, будут неравенство, ненависть, рабство, подкупы и всякая гадость. Будут те же аресты, перлюстрация, цензурные запрещения и пр.

Вот когда люди дорастут до того, что не нужна будет никакая власть, когда перекуются мечи на орала, тогда можно будет заплакать от радости.

Я понимаю, что это сразу произойти не может и что теперешняя революция есть этап и шаг в этом направлении. Потому я ее и приветствую. Но настоящая радость впереди. И если, как это более чем вероятно, я до нее не доживу, тем не менее я верю в наступление такого времени.

Самое лучшее в этой революции - это то, что она такая мирная. Это трогательно и показывает большой духовный рост русского народа. Наш отец всегда верил в русский народ, и, кто знает, не придется ли ему действительно показать пример другим народам?

О Саше 11 я, слава Богу, имею хорошие известия: рана заживает, и температура нормальная. Я написала ей о том, что, по-моему, следовало бы из Толстовского фонда 12 дать хоть 1000 рублей для выпущенных политических. Я думаю, папа этому сочувствовал бы.

Получила сегодня письмо от Булгакова 13 из Минска от 23 февраля. Если он еще не в Толстовском Музее, то на днях будет.

Ну, вот тебе подробный отчет нашей внешней жизни и моих личных переживаний.

А затем прощайте. Целую тебя, Машу 14 и Сергея Сергеевича 15 .

Сестра Татьяна.

P. S. Услыхала сегодня о том, что в Богородицке Бобринский вооружил 400 австрийцев и устроил целую битву против представителей новой власти. Но говорят, что всех австрийцев обезоружили и забрали. Я это слышала от нашей прислуги, которой об этом рассказывал наш урядник. Какое глупое и предательское поведение, если только это правда! И который из Бобринских - не знаю.

1 Толстой Сергей Львович, граф (1863-1947) - старший сын Толстых. Окончил естественный факультет Московского университета. Земский деятель, гласный Московской городской думы, музыковед, мемуарист.

2 Егоров Филипп Родионович (1839-1895) - кучер у Толстых в Ясной Поляне.

3 Толстая (урожд. Берс) Софья Андреевна, графиня (1844-1919) - жена Л. Н. Толстого.

4 Альбертини Татьяна Михайловна (1905-1996) - дочь Т. Л. и М. С. Сухотиных.

5 Попов Сергей Михайлович (1887-1932) - сын петербургского чиновника, педагог, единомышленник Толстого.

6 Маковицкий Душан Петрович (Душанчик) (1866-1921) - друг и единомышленник Толстого из Словакии. С 1904 г. жил в Ясной Поляне в качестве домашнего врача.

7 Косая Гора - поселок вблизи Ясной Поляны. В ноябре 1917 г. рабочие и служащие косогорского металлургического завода охраняли Ясную Поляну.

8 «Посредник» - книгоиздательство, основано в Петербурге в 1884 г. В. Г. Чертковым при участии Толстого.

9 «Путь жизни» - сборник изречений религиозно-философского характера, созданный Толстым в последний год его жизни.

10 Иванова Агафья Терентьевна - горничная Т. Л. Сухотиной.

11 Толстая Александра Львовна, графиня (1884-1979) - младшая дочь Толстых. В 1929 г. уехала в Японию для чтения лекций о Толстом. Затем переехала в США, там занималась фермерским хозяйством, а с 1939 г. возглавляла «Комитет помощи всем русским, нуждающимся в ней» (Толстовский фонд). Александра Львовна узнала о февральской революции в минском госпитале, где находилась по поводу заражения крови и тропической лихорадки, полученной ею на Турецком фронте.

12 Очевидно, имеется в виду фонд, образовавшийся от издания «Посмертных произведений Л. Н. Толстого» и использовавшийся для благотворительных и издательских целей.

13 Булгаков Валентин Федорович (1886-1966) - секретарь Толстого в 1910 г., автор книг и статей о нем, один из организаторов и сотрудников музеев Толстого.

14 Толстая (урожд. Зубова) Мария Николаевна, графиня (1867-1939) - вторая жена

С. Л. Толстого.

15 Толстой Сергей Сергеевич, граф (1897-1974) - сын С. Л. Толстого от первого брака. Лингвист.

Т. Л. Сухотина - А. Н. Дунаеву 1

Все, что вы переживаете, я отлично угадываю. И часто, часто за последние дни я только думаю одно: «Как Александр Никифорович с своим сердцем может еще переносить все то, чем это сердце болеет?» Хорошо, что нет в живых отца и Михаила Сергеевича 2 ! У них сердца бы кровью изошли, глядя на нашу родину, которую они оба (хотя и по-разному) любили всем сердцем.

На днях, когда я показывала отцовские комнаты группе солдат, один сказал: «Как жаль, что Л. Н. не дожил до настоящего момента!» Я не могла удержаться, чтобы не сказать, что я каждый день благодарю Бога за то, что он не дожил до него.

Когда я рассказала, что делается у нас в окрестностях среди мужиков и рабочих, солдат очень спокойно сказал: «Да отчего мужички с конокрадами и ворами не расправляются по-своему: поймал его, так тут же его и прикончил бы».

За последние дни у нас в деревне в разное время увели пять лошадей. На шоссе ограбили и изнасиловали бабу, шедшую в Тулу с 400 рублями для покупки коровы. На шоссе зарезали мужика-сапожника, ехавшего в Тулу за товаром. На Косой Горе убили сторожа. У нашего священника увели лошадей. В Овсянниково 3 (где, к великому моему огорчению и разорению, я завела свое хозяйство) ночью приходила целая толпа человек в 15, и мой садовник и сторож слышали, что они собирались «за ноги вытащить» девушек-работниц, которые живут вчетвером в отдельной избе. Только когда мои люди открыли стрельбу, толпа разбежалась. <...>

Сегодня я получила от кочетовского управляющего 4 письмо. Вот что он пишет: «Подо Мценском у В. Н. Шеншина в имении солдаты разбили винокуренный завод, перепились. 150 человек отравились и умерли, и 5 человек зарезано на полотне железной дороги». У нас в Кочетах пока очень смирно и хорошо. Мужикам сделаны некоторые уступки, как-то: удаление черкеса и урядника из имения. Мужики отвечают сами за порубки и кражи и обещали, что их не будет. Управляющий пишет: «Новосильский уезд к дому Сухотиных и ко Льву Николаевичу Толстову относится доброжелательно. При общем собрании народа в Новосиле из управы портреты всех помещиков повышвыряли, оставили портрет Михаила Сергеевича и пожелали повесить портрет Льва Николаевича». В другом месте он пишет: «Мужики страшно волнуются, собираются ежедневно. Главная беда - некому ими руководить... Мужики наши пока держатся, но, помилуй Бог, один провокатор - и все погибло... Сегодня ожидаем Петра Григорьевича в Кочеты (доктор Дашкевич, сосланный в Сибирь и бежавший оттуда, большой наш друг, чистейший и честнейший человек) в школу поговорить с крестьянами, которые послали за ним и хотят его послушать».

Видите - какая жажда что-либо уяснить себе и что-либо узнать. А что дают им нынешние товарищи: возбуждают низкие инстинкты, озлобление, ненависть и жадность.

Власть теперь более всего в руках рабочих. А что они показали? Начали с шкурного интереса: прибавки жалованья и уменьшения работы.

Солдаты по 24 часа сидят не евши в окопах, и с ними же их офицеры. Миша 5 , брат, говорит, что ему, «буржую», приходилось по два дня не есть. Саша, «буржуйка», по три дня круглые сутки работала сестрой милосердия, когда это бывало нужно...

Вчера при мне соседний мужик ссыпал мне картошку в Овсянникове, а другой мужик, из другой деревни, приходил получать деньги за работу. Так после двух или трех слов они стали с таким озлоблением говорить друг с другом, что только бы подзудить их, и они полезли бы драться. Второй мужик (получавший деньги за работу) имеет мало земли и кормится тем, что малярничает, кровельничает и делает всякие поделушки. Ему было обидно, что первый крестьянин продал картофель за 2 р. 50 к. меру, а за ржаную муку просил 6 р. Он требовал, чтобы тот продавал по твердой цене. А продававший картофель утверждал, что он свободен за свой труд просить сколько ему угодно и что если ему поставят твердые цены на его продукты, то следует и второму мужику поставить твердые цены на его руки и ограничить ему плату.

Я вполне соглашалась с продавцом картофеля и считаю, что «свобода», отнимающая у трудящегося человека плод его труда, далека от настоящей свободы.

Помните, папа─ говорил, что свобода не может быть целью, а есть только последствие доброй и нравственной жизни?

«Товарищи» ничего не понимают и ходят глупые, торжествующие и самоуверенные.

Ко мне ходит очень много народа: рабочих, солдат, мужиков, а теперь и учащихся. На днях на меня вытаращили глаза гимназисты, когда я сказала, что оппортунистские газеты, как «Русское Слово», в былое время печатали на первой странице портреты вешателей и убийц, как Столыпин и компания, а теперь убийц Спиридонову6, Сазонова 7 и других. Разницы в них никакой нет: и те и другие действовали во имя блага народа. Гимназисты мои так смутились, но промолчали. Думаю, может, они назовут меня ретроградкой и приверженицей старого режима, а может быть, это наведет их на здравые мысли и будет им прок. Во всяком случае, «делай, что должно» 8 .

Теперь о деле: посылаю вам свой вкладной билет и прошу вас положить мои деньги опять на год, но из них 5 тысяч рублей перевести на мой текущий счет в Тулу. Пишу об этом отдельное заявление. Остальные же 78 тысяч положите опять у себя на годовой вклад. Хорошо, кабы вы прибавили мне %%. А то деньги утекают у меня, как вода. Надо еще Таньку воспитать. А потом, Бог даст, она сможет заработать.

Ну, прощайте, дорогой друг. Напишите о своем настроении. Как обидно думать, что европейцы теперь с презрением смотрят на нас и только об одном жалеют - это зачем они связались с такой безобразной нацией. А не все мы такие. Я постоянно вижу разумных, добрых, религиозных, идеальных людей. Но их голос сейчас заглушен. У нас есть такие люди, которых европеец и понять не в состоянии. Недаром Тютчев сказал: «Не поймет и не оценит гордый взгляд иноплеменный, что сквозит и тайно светит в наготе его смиренной...»

Будем на них надеяться и сами не грешить.

Т. Сухотина.

P. S. Прибавлю вам еще вот что: что в минуты горя и отчаяния, а главное, осуждения к людям у меня иногда вдруг проходит по сердцу мягкая и радостная волна жалости и прощения к тем людям, которые «не ведают, что творят». И становится ясно то, что люди, держанные поколениями в темноте и рабстве, не могут сразу ясно видеть.

Они не виноваты. Виноваты отчасти мы. И нам надо терпеливо и смиренно переживать теперешнее смутное время, греша как можно меньше злобой и осуждением.

Вероятно, когда-нибудь все «образуется». Ни я, ни вы этого не увидим. Но внуки наши, может быть, дождутся...

1 Дунаев Александр Никифорович (1850-1914) - один из директоров Московского торгового банка, близкий знакомый и единомышленник Толстого.

2 М. С. Сухотин.

3 Овсянниково - имение Т. Л. Сухотиной.

4 Овсянников Петр Иванович - управляющий имением М. С. Сухотина Кочеты.

5 Толстой Михаил Львович, граф (1879-1944) - сын Толстого, земский деятель, во время первой мировой войны служил в Кавказской туземной дивизии. С 1920 г. в эмиграции.

6 Спиридонова Мария Александровна (1884-1941) - член партии эсеров. В 1906 г. убила Г. Н. Луженовского, руководившего подавлением крестьянских восстаний в Тамбовской губ.

7 Сазонов (Созонов) Егор Сергеевич (1879-1910) - член «Боевой организации» эсеров; 15 июля 1904 г. убил министра внутренних дел В. К. Плеве.

8 Любимая французская поговорка Л. Н. Толстого: «Fais ce que dois, advienne, que pourra» («Делай, что должно, и пусть будет, что будет»).

Soukhotine (ne Tolstaya) T.

4/16 октября 1864 (Ясная Поляна Тульской губ.) - 21 сентября 1950 (Рим). Живописец, график, художник книги и педагог, общественный деятель, мемуарист.

Второй ребенок и старшая дочь Льва Николаевича Толстого и Софьи Андреевны Толстой (урожд. Берс); сестра скульптора и литератора Льва Львовича Толстого.

В детстве увлеклась рисованием под впечатлением от работы И. Н. Крамского над портретом отца. Рисовала пейзажи Ясной Поляны, портреты родных и друзей отца, местных крестьян. В 1881 поселилась с родителями в Москве, в Хамовниках. В 1882 поступила в МУЖВЗ, училась, с перерывами, 15 лет. С 1885 работала в созданном по инициативе отца издательстве «Посредник». Оформляла детские книжки, подготовила к изданию альбомы русских и французских художников, позднее возглавляла художественную часть издательства.

Профессиональным художником себя не считала, но возвращалась к живописи в течение всей жизни и поддерживала тесные связи с художниками. Исполнила более 300 живописных и графических работ, из которых особую ценность представляет галерея портретов отца в разные годы жизни. Ее творческие способности ценили многие художники, посещавшие Ясную Поляну: Н. Н. Ге, В. Г. Перов, Н. А. Касаткин, И. М. Прянишников, Л. О. Пастернак; ее близким другом был И. Е. Репин.

В 1899 вышла замуж за тульского помещика, действительного статского советника, позднее депутата 1-й Государственной думы Михаила Сергеевича Сухотина (1850-1914). Летом 1914, после смерти мужа, вернулась в Ясную Поляну и в дальнейшем направила свою деятельность на пропаганду и сохранение литературного наследия отца. Вместе с матерью, младшей сестрой Александрой и старшим братом Сергеем занималась созданием музеев Л. Н. Толстого. В 1919 по их просьбе управление имением взяло на себя «Просветительское общество “Ясная Поляна” в память Толстого», созданное в Туле в 1917. В декабре 1919 стала хранителем музея в Ясной Поляне, сменив в этой должности Александру, которая была арестована ЧК по делу так называемого «Тактического центра». В 1921, после возвращения сестры из лагеря, жила в Москве, где также участвовала в создании музеев Л. Н. Толстого; в 1923 была назначена заведующей Толстовским Музеем на Пречистенке, а в 1924, после его объединения с домом Толстых в Хамовниках, стала директором объединенного музея. В 1923 выпустила книгу «Друзья и гости Ясной Поляны». В те же годы открыла в Москве детскую художественную школу.

27 марта 1925 с дочерью Татьяной (1905-1996) выехала за границу по командировке Наркомпроса для чтения лекций об отце. Через Прагу попала во Францию. В 1926-1929 жила в Париже. Читала публичные лекции о творчестве Л. Н. Толстого в Сорбонне (1927), Русском студенческом христианском движении (1927, 1928), Союзе молодых поэтов и писателей (1928), Тургеневском артистическом обществе (1928, 1929), выступала с лекциями в разных городах Европы. В 1928 возглавила комитет по празднованию 100-летия со дня рождения писателя.

В июне 1929 открыла и возглавила в Париже Русскую художественную академию, в которой преподавали М. В. Добужинский, К. А. Коровин, И. Я. Билибин, Б. Д. Григорьев, Н. Д. Миллиоти и др.; сама вела уроки рисования для детей. В конце 1930 академия закрылась из-за финансовых трудностей.

В 1930 переехала в Рим к дочери, которая вышла замуж за итальянского юриста Л. Альбертини. Жила на via di Porta Pinciana 36. Собирала материалы о жизни отца, писала статьи и воспоминания, печаталась во французских и итальянских журналах. Продолжала вести дневник, начатый ею в 14 лет (первая публикация дневника состоялась после ее смерти в 1950 в Лондоне на английском языке; в СССР фрагменты дневниковых записей публиковались с 1973). С 1939 участвовала в работе международного благотворительного Толстовского фонда.

Похоронена на римском некатолическом кладбище Тестаччо (Testaccio). Завещала Институту славяноведения в Париже книги, архив рукописей и фотографий Л. Н. Толстого (в 1952 в Институте был основан Музей-библиотека Л. Н. Толстого). В 1950 часть архива перешла в дар Дому-музею Л. Н. Толстого в Москве; там же хранятся многие ее произведения.

Ее портреты написали И. Е. Репин (1893), Л. О. Пастернак («Л. Н. Толстой в кругу семьи», 1902; «Л. Н. Толстой с дочерью Татьяной Львовной среди крестьян», 1903) и Н. Д. Миллиоти (1932).

Библиография:

И. Е. Репин: Художественное наследство / Под ред. И. Э. Грабаря и И. С. Зильберштейна: В 2 т. М.; Л., 1948-1949. (Указ.).

Толстая А. В. гр. Т. Л. Сухотина (Толстая) // Возрождение (Париж). 1950. № 12. С. 178-184.

Шербухина Л. Лев Толстой в рисунках дочери // Художник. 1965. № 7. С. 37-38.

Новое о Репине: Статьи и письма художника. Воспоминания учеников и друзей. Публикации / Сост. И. А. Бродский и В. Н. Москвинов. Л., 1969. (Указ.).

И. Е. Репин: Избранные письма. 1867-1930: В 2 т. / Сост. И. А. Бродский. Т. 2. М., 1969. С. 445 (указ.).

Пастернак Л. О. Записи разных лет / Сост. Ж. Л. Пастернак. М., 1975. С. 283 (указ.).

Шаховская З. Отражения. Париж: YMСA-PRESS, 1975. С. 244-245.

Mazzucchelli S. Tat’jana Lvovna Suchotina Tolstaja // Russi in Italia.

Друзья и гости Ясной Поляны. М., 1923.

Воспоминания / Сост., вступ. ст. и примеч. А. И. Шифмана. М., 1976; 1980; 1981.

То же // Lib.ru

Дневник / Сост., вступ. ст. и примеч. Т. Н. Волковой. М., 1979; 1987.

То же // Lib.ru

Racconti e ricordi di Tolstoj raccolti e illustratii della figlia Tatiana. Milano, 1942; 1974.

The Tolstoy Нome. Diaries of T. Sukhotin-Tolstoy. New York, 1951.

Tatiana Tolstoi: Journal. Paris, 1953.

Tolstoi (Soukhotine) T. Sur mon pre. Paris, 1960.

Tolstoj T. Anni con mio padre… Milano, 1976.

Приложения: Связи: География: Составители: Благодарности:

Julia&Keld за предоставленную фотографию.

Автор публикуемых воспоминаний -- старшая дочь Л. Н. Толстого Татьяна Львовна Толстая, в замужестве Сухотина. Она родилась в Ясной Поляне в 1864 году и на протяжении почти полувека, до самой смерти отца, была одним из самых близких ему людей -- близких не только по родственной связи, но и по духу, по глубокому пониманию его творчества, по искреннему сочувствию его взглядам. "За всю мою жизнь, -- пишет она, -- то особенно сильное чувство любви и благоговения, которое я испытывала к отцу, никогда не ослабевало. И по тому, что я сама помню, и по тому, что мне рассказывали, -- и он особенно нежно всегда ко мне относился". Эта близость еще более возросла в последние годы жизни писателя, когда он, переживая тяжелую духовную и семейную драму, особенно нуждался в любви и понимании.
"Умная, любезная и обходительная, веселая и остроумная и ко всем доброжелательная, Татьяна Львовна всегда и везде пользовалась всеобщей любовью, -- вспоминал о ней живший в доме Толстого его молодой друг и секретарь В. Ф. Булгаков. -- Она одна, с ее тактом, умела одинаково удачно находить душевный подход и к отцу, и к матери, даже в пору их расхождения" {Вал. Ф. Булгаков. Лев Толстой, его Друзья и близкие Воспоминания и рассказы. Тула, 1970, с. 151.}. Душевно щедрой, одаренной талантом чуткости и доброты она осталась до конца своей жизни.
Татьяна Львовна прожила в доме родителей тридцать пять лет, и уже одно это придает ее воспоминаниям большой интерес. А ведь она была не сторонней свидетельницей жизни отца, а ее повседневной заинтересованной участницей. Ценность воспоминаний увеличивает еще и редкая память мемуаристки и ее унаследованный от отца литературный дар.
Свои первые дневниковые записи Татьяна Львовна сделала в четырнадцатилетнем возрасте и продолжала их на протяжении почти сорока лет. В ранние годы их иногда читал Лев Николаевич, который поощрял детей к ведению дневников. Прямое влияние отца сказалось в том, что записи Татьяны Львовны носят предельно откровенный, исповедальный характер. Позднее, после его смерти, она написала ряд очерков, которые по своей искренности, достоверности и психологической тонкости занимают одно из первых мест среди мемуаров о Толстом. Большой интерес представляет и обширная переписка Татьяны Львовны с родными и современниками.
Л. Н. Толстой считал мемуары ценнейшим литературным жанром и в конце жизни сам обратился к нему ("Воспоминания", 1903). Напомнив пушкинское "Воспоминание" ("Воспоминание безмолвно предо мной свой длинный развивает свиток"), он провозгласил высшим законом мемуаров -- честность и правдивость, решительный отказ от "смешения правды с выдумкой". "Я думаю, -- писал он, -- что самое важное и полезное людям, что может написать человек, это то, чтобы рассказать правдиво пережитое, передуманное, перечувствованное им". Этому требованию полностью отвечают мемуары Т. Л. Толстой. Никто из членов семьи писателя, кроме, пожалуй, С. Л. Толстого ("Очерки былого"), не достиг в своих воспоминаниях той степени правдивости, глубины, исторической объективности, какие мы видим в ее мемуарах. Чуждая личных пристрастий, озабоченная единственно стремлением восстановить истину, старшая Дочь Толстого повествует о прошлом, о пережитом и передуманном, с чувством большой ответственности перед отцом, перед эпохой, перед историей. И это придает ее мемуарам особенный интерес и значение.
Мемуары Татьяны Львовны посвящены преимущественно Л. Н. Толстому, и в этом их основная ценность. Они воспроизводят атмосферу яснополянского дома в 1860--1870-х годах и рассказывают о том периоде, когда необходимость отдать подросших детей в гимназию заставила семью писателя в 1880-х годах переехать в Москву.
О двадцати годах жизни Толстого в Москве мы многое знаем по его письмам, дневникам и записным книжкам, -- мемуары Татьяны Львовны дополняют их новыми ценными сведениями. Таковы, например, ее рассказы о переезде семьи в Москву, о быте хамовнического дома, о друзьях и гостях писателя, о его творческой и общественной деятельности, наконец, об исподволь нараставшем отчуждении между родителями, об отказе Толстого от собственности; о трагедии последних лет... Наблюдения эти, сделанные человеком чутким, любящим, искренним, чрезвычайно ценны для характеристики этого столь важного времени в жизни писателя.
Особенный интерес в мемуарах Татьяны Львовны представляют для нас страницы, на которых рассказано об отце, о его образе жизни, о Толстом в повседневном быту, за работой, в общении с родными, друзьями, с народом. В отличие от многих мемуаристов, Татьяна Львовна изображает отца не отрешенным от жизни схимником, а человеком земным, деятельным, веселым, любящим жизнь. Толстой, в рассказах дочери, не только глубокий мыслитель и гениальный писатель, но при случае умеет придумать шуточную игру, сочинить веселую песенку, протанцевать мазурку. Ничто человеческое ему не чуждо. В обыденной жизни Толстой доступен, душевен, обходителен, создает вокруг себя обстановку теплоты и дружелюбия.
Рисуя отца в кругу семьи, в отношениях с женой, детьми и близкими, Татьяна Львовна, однако, не забывает о всей сложности этой необычайно даровитой, но и противоречивой натуры. "Вот каким он был, -- пишет она, -- постоянно в борьбе со своими страстями, погруженный в самоанализ, судящий себя с беспощадной строгостью, требовательный и к себе и к другим. В то же время неисправимый оптимист, никогда не жалующийся, находящий выход из всякого трудного положения, ищущий решения для каждой проблемы, утешения для всякого несчастья или неприятности".
Татьяна Львовна рано узнала о литературных занятиях отца и с благоговением относилась к его творчеству. В свою очередь, и он, отвечая на искренний интерес дочери, постепенно приближал ее к своему делу, делясь с ней планами, рассказывая о новых замыслах, поручая ей переписывать рукописи и отвечать на письма. Так Татьяна Львовна с юных лет оказалась сопричастной к писательской деятельности отца и помогала ему до самой его кончины.
На страницах публикуемых очерков мы находим множество интересных рассказов о творческой работе Толстого. На глазах Татьяны Львовны рождались и осуществлялись замыслы "Власти тьмы", "Крейцеровой сонаты", "Писем о голоде", "Воскресения", "Отца Сергия", "Хаджи-Мурата" и других произведений. Некоторые из рукописей этих произведений она переписывала по многу раз, и это давало ей возможность убедиться, сколь отец требователен к себе, сколь он строг и взыскателен к каждому слову.
По мере своего взросления Татьяна Львовна становится своеобразным поверенным отца в его творческих делах. По ее записям можно узнать, как шла работа над тем или иным произведением, какие трудности вставали перед Толстым. Из других записей мы узнаем, как глубоко, он любил природу, музыку, живопись, как легко он чувствовал себя среди простого деревенского народа, с каким наслаждением он работал в поле, шагая за сохой или кося сено для бедной яснополянской вдовы. Все эти записи, запечатлевшие Толстого в обыденной жизни, озарены светом любви дочери к отцу, исполнены благоговения перед ним.
Большой интерес представляет и личность самой мемуаристки, даровитая индивидуальность которой ярко отражена в ее воспоминаниях.
В одном из писем 1872 года, характеризуя своих детей, Толстой отметил в восьмилетней Тане незаурядные способности, черты душевной доброты и самоотвержения. У нее, писал он, "механизм головы хороший. Она будет женщина прекрасная" {Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90-та томах, т. 61. М., Гослитиздат, 1953, с. 334. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием лишь тома и страницы.}. Это предсказание впоследствии полностью сбылось. Татьяна Львовна унаследовала от отца редкую нравственную чистоту, душевную взыскательность в соединении с большим художественным талантом.
Как и все дети Толстого, Татьяна Львовна росла под неустанным духовным влиянием отца, и это -- одна из важнейших тем ее воспоминаний. Как она сама писала в старости, ее записи интересны тем, как под влиянием отца из обыкновенной девушки "вышло существо мыслящее и стремящееся к добру" {ГМТ.}. Действительно, по дневнику и воспоминаниям Т. Л. Толстой можно проследить становление и развитие ее незаурядной личности, ту нравственную атмосферу, которая царила в доме Толстых.
Влияние Толстого на детей проявлялось отнюдь не в скучных нотациях или в строгих наказаниях. Толстому достаточно было пристально взглянуть на дочь, как она уже сердцем знала, поступила она хорошо или дурно. Отцу нельзя было сказать неправды, от его зорких глаз нельзя было ничего утаить -- это чувствовали все дети Толстого, и уже одно это воспитывало в юной Тане черты правдивости, доброты, душевной открытости.
Взаимоотношения Татьяны Львовны с отцом в годы ее отрочества и юности составляют увлекательный "роман", описанный в ее дневнике с большой искренностью и теплотой. Душевно тяготея к отцу, чувствуя, как ей нужна его доброта и ласка, юная Татьяна иногда отчуждалась от него, сама глубоко страдая и заставляя его страдать. Причиной этому бывали неожиданные вспышки детского самолюбия, упрямства, а то и просто свойственная переходному возрасту замкнутость. Толстой чутко улавливал колебания настроений у своих детей и делал все возможное, чтобы восстановить душевный контакт с ними. И тогда в сердце дочери возникало ощущение вины перед ним, чувство стыда и раскаяния, что тоже доставляло ей немалые огорчения. "Папа -- единственное утешение и поддержка в моей жизни, и я часто мучаюсь тем, что мало доставляю ему радости", -- записывает она.
С возрастом ее отношения с отцом усложняются. Дочь радует, что отец высокого мнения о ней и возлагает на нее большие надежды. Но иногда ей кажется, что он обманулся в ней, и это становится предметом ее горестных переживаний. "Я всю жизнь чувствовала, что он во мне обманывается, считает меня лучше, чем я есть, и боялась и желала, чтобы у него открылись глаза. И вот теперь я жалею и радуюсь тому, что это произошло. Но сейчас плачу, пиша это".
Так, в душевных борениях -- с кратковременными периодами отчуждений и радостными периодами сердечной близости -- проходил этот "роман" дочери с отцом, столь талантливо воспроизведенный в ее воспоминаниях.
По дневнику дочери писателя можно проследить, как рано проснулись в ней высокие моральные требования к себе, ощущение несправедливости существующего уклада жизни. "Как это гадко и противно, что за мной... должна ходить тридцатипятилетняя женщина и исполнять все мои капризы за то, что ей платят деньги, на которые тоже я никакого права не имею", -- записывает Таня, чуткая к словам и мыслям отца. "Недавно папа вечером говорил... о том, как он находит хорошим жить, как богатство мешает быть хорошим". "Все, что во мне хорошего, -- это все он". "Он мне всегда напоминает, что хорошо и что дурно".
Толстой поощрял свою дочь в ее стремлении к моральному совершенствованию, в желании держать себя "в струне". А когда случалось, что, несмотря на все старания, в ее жизни, под влиянием окружающей среды, кратковременно брали верх эгоистические начала, Толстой своим отеческим словом возвращал ее на правильный путь. Так, в частности, было, когда, переехав с семьей в Москву, восемнадцатилетняя Таня, подобно молодежи ее аристократического круга, пережила период увлечения светскими удовольствиями. Однако вскоре в душе умной, пытливой девушки взяли верх серьезные духовные интересы, и это стало для Толстого большой радостью. "Ай да Таня! Спасибо, милая, за письмо, -- писал он ей 18 октября 1885 года. -- ...Ты в первый раз высказалась ясно, что твой взгляд на вещи переменился. Это моя единственная мечта и возможная радость, на которую я не смею надеяться" (63, 292).
По мере приближения к нравственным требованиям отца Татьяна Львовна все чаще убеждалась и в правоте его социальных воззрений. Об этом свидетельствуют воспроизведенные в дневнике ее первые, еще наивные разговоры с ним о том, почему в деревне царит нищета: "почему так много голых, когда так много наготовленных... товаров", "почему у помещиков хлеб преет в амбарах, дожидаясь цен, и столько голодных".
Толстой терпеливо отвечал на вопросы дочери, исподволь подводя ее к пониманию сложных, наболевших проблем. Эти серьезные разговоры, доверие к уму и сердцу дочери окрыляли ее, делали еще более восприимчивой к его воззрениям, а также лечили ее душу от ранней неудовлетворенности и хандры. "Если я не унываю, если я стараюсь быть нравственной и честной, то главным образом благодаря ему. Если бы не его любовь, я впала бы в беспросветное отчаяние и, конечно, было бы в тысячу раз хуже, чем теперь".
Благодаря возросшей близости с отцом Татьяна Львовна стала серьезно интересоваться общественными проблемами. В эти и последующие годы Толстой все чаще делится с ней своими мыслями о происходящем в России, о растущем народном недовольстве, о назревающих тревожных, но благотворных переменах. Юная Таня вдумчиво воспринимает слова отца. По ее дневникам и письмам этих лет можно проследить, как расширяется ее кругозор, как ее молодая, деятельная натура ищет применения своим силам, с какой искренностью и душевной отдачей она становится единомышленницей и соратницей своего отца.
Писательская работа Толстого была всегда неотъемлемой отчего многообразной общественной деятельности. В мемуарах и дневниках Татьяны Львовны много рассказано об участии Толстого в работе издательства "Посредник", выпускавшего популярную литературу для народа. Толстой привлекал к этой работе крупнейших писателей и художников и всячески поощрял участие дочери в нелегком, но шпионом деле.
Интересным начинанием "Посредника" было издание -- в квалифицированных переводах и переработках -- лучших произведений мировой литературы. Сам Толстой "пересказал" для массового читателя мысли Сократа, Платона, Амиеля, произведения Руссо, Гюго, Анатоля Франса, Мопассана -- и нуждался в способных помощниках. "Почему ты не возьмешься за какую-нибудь работу для печати народных изданий? -- писал он Татьяне Львовне в 1885 году.-- Я читаю теперь понемножечку "Bleak House" {"Холодный дом" (англ.), роман Ч. Диккенса.} -- очень хорошо, и я думал об "Oliver Twist" {"Оливер Твист" (англ.), роман Ч. Диккенса.} (63, 293).
Двадцатилетняя Татьяна Львовна не решилась сразу взяться за сложную литературную работу, но она охотно начала более доступное ей, молодой художнице, дело -- создание иллюстраций к выпускаемым книжкам, издание для народа дешевых репродукций картин русских художников. Она выпустила в "Посреднике" иллюстрированное издание рассказа Толстого "Чем люди живы", альбом репродукций картин Н. Н. Ге и другие аналогичные издания, к подготовке которых привлекла своих учителей и друзей по Школе живописи, ваяния и зодчества. "Как это хорошо, -- писал ей И. Е. Репин, -- что вы взяли вести художественную часть "Посредника"... Я верю в ваш личный вкус и радуюсь, что вы взялись за это дело" {"И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым В его семьей", М--Л., 1949, с. 83.}.
Позднее Татьяна Львовна участвовала в деятельности "Посредника" и как автор и как редактор. Ее перу принадлежит интересная книга об итальянском педагоге Марии Монтессори. До этого ею были составлены альбом картин французских художников, сборники "Восточная мудрость", "250 мыслей философов, поэтов и ученых". Под ее редакцией вышли в свет новые переводы романов Мопассана "Жизнь" и "Монт-Ориоль".
Повседневная помощь отцу, совместная с ним работа для "Посредника" были первым проявлением общественной зрелости молодой Татьяны Львовны. Но с особенной силой ее недюжинные способности проявились в 1891--1892 годах во время ее двухлетнего пребывания с отцом в деревнях на голоде. Эти годы, проведенные среди крестьян, сыграли большую роль в формировании личности и духовного облика дочери Толстого.
Всенародное бедствие -- голод, охвативший в начале 1890-х годов ряд губерний, участие Толстого в помощи потерпевшим -- одна из знаменательных страниц биография писателя. Много нового об этом периоде мы узнаем из дневника Татьяны Львовны. Ужаснувшись размерам бедствия, Толстой ринулся в гущу голодающих крестьян, чтобы спасти людей от смерти. Не раздумывая, пошла за ним в этот период вся его семья -- жена Софья Андреевна, сыновья Сергей и Лев, взрослые дочери, и первая среди них -- Татьяна Львовна.
Записи Татьяны Львовны этого периода -- один из ярких документов эпохи. В работе на голоде раскрылись лучшие черты ее характера, еще более укрепилась ее душевная связь с отцом. Эти записи полны дельных рассуждений о том, где и как открывать столовые, как купить дешевую шерсть, чтобы занять женские руки, как печь хлебы из картофельных и свекольных отходов, как варить дешевый и сытный овсяный кисель... И наряду с этим дневник полон тонких наблюдений над жизнью народа, глубоких раздумий о путях изживания его беды. Вместе с горем и страданиями крестьян дочь Толстого уловила и зреющие в голодающих деревнях "нетерпение, озлобление и ропот на правительство". "Как бы нынешний год не повернул дела круто, -- читаем мы в ее дневнике. -- Меня пугает то, что эта бедность и голод есть способ для очень многих поработить себе людей, и кончится это тем, что или опять будут рабы хуже крепостных, или будет восстание, что, по-моему, по духу времени, вероятно".
Как известно, эти наблюдения, схожие с наблюдениями Толстого, оказались весьма верными. Голод 1891--1893 годов, а затем и недород 1899 года в немалой мере содействовали вызреванию в русской деревне тех бунтарских настроений, которые вскоре, в 1905--1907 годах, обернулись первой революционной грозой.
Характерно, что с этого временя дочь Толстого попадает под "недреманное око" царской охранки. Как явствует из хранящегося в Музее Л. Н. Толстого объемистого "Дела департамента полиции о графине Татьяне Львовне Толстой" за No 1594, она начиная с 19 ноября 1891 года, то есть с первых дней ее пребывания в Рязанской губернии, была взята под тайный и строгий полицейский надзор. Ее корреспонденция вскрывается, прочитывается, а наиболее "крамольные" места из писем заносятся в ее "дело". В сводной справке, составленной о ней департаментом полиции, мы читаем: "По сведениям, полученным из секретных источников, Татьяна Толстая вполне разделяет политические и религиозные заблуждения своего отца и служит ему посредницей по сношениям с единомышленниками и по распространению его недозволенных сочинена!" {"Дело департамента полиции о графине Татьяне Львовне Толстой", No 1594, л. 1.}.
В "деле" Татьяны Львовны зафиксированы ее многочисленные связи с лицами, распространявшими запрещенные сочинения Толстого, с людьми, отказавшимися от военной службы, и другими "неблагонадежными элементами". Особенно много места уделено знаменитому "делу" Марии Холевинской -- тульского врача, к которой Татьяна Львовна направила в 1896 году крестьянина И. П. Новикова за запрещенными произведениями своего отца. Перехватив записку Татьяны Львовны, полиция устроила у Холевинской обыск и нашла у нее сочинения Толстого, в которых, по утверждению охранки, "автор высказывает идеи, направленные к колебанию основ существующего государственного порядка" {Там же, л. 5.}. По указанию свыше тульское жандармское управление арестовало Холевинскую, предало ее суду и намеревалось учинить также расправу над Львом Толстым, как автором, и над Татьяной Львовной, как распространительницей крамольных сочинений. Однако министерство юстиции, "руководствуясь дважды выраженными по означенному предмету высочайшими воззрениями в бозе почившего государя императора", разъяснило, что "ввиду особого занимаемого графом Толстым положения в качестве знаменитого отечественного писателя, возбуждение против него преследования может повлечь за собой крайне нежелательные последствия" {Там же.}. Так, спасовав перед Толстым, царское правительство не решилось тронуть его дочь. Однако оба они остались под строгим надзором полиции.
Воспоминания Татьяны Львовны вводят нас в круг молодых художников, с которыми она училась живописи, рисуют дом Толстого как место притяжения видных деятелей искусства.
Из очерка "Отрочество Тани Толстой" мы узнаем, что толчком к пробуждению художественного таланта Татьяны Львовны был приезд в Ясную Поляну в 1873 году И. Н. Крамского, его интересные беседы с Толстым, его работа над ставшими знаменитыми портретами Л. Н. Толстого. Девятилетняя дочь писателя внимательно следила за работой великого художника и как чудо воспринимала то, что на ее глазах возникало на холсте. "Вот и глаза папа -- серые, серьезные и внимательные, как настоящие его глаза. Какое чудо!" Отец, заметивший интерес дочери к живописи, сам привез ей из Тулы учителя рисования, а когда семья переехала в Москву, отвел ее в Школу живописи, ваяния и зодчества.
Среди учителей, а затем и друзей Татьяны Львовны оказались такие выдающиеся мастера, как И. Е. Репин, Н. Н. Ге, В. Г. Перов, Н. А. Касаткин, И. М. Прянишников, Л. О. Пастернак и другие. Все они, общаясь с Толстым, заинтересованно следили за успехами его дочери и помогали ей овладевать мастерством.
И. Е. Репин был в большой дружбе с Татьяной Львовной, поощрял ее к вдумчивому, кропотливому труду. "Не бросайте живописи, -- писал он ей в ответ на жалобу о трудностях и неудачах. -- Голова Марии Львовны и другие этюды Ваши представляют такое уже большое уменье, которому позавидуют многие из профессиональных художников" {"И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей", с. 95.}.
Н. Н. Ге писал Татьяне Львовне: "Я надеюсь, что и я послужу вам и многое смогу вам передать в деле, с которым я сжился, занимаясь им целую жизнь. Я рад, что вы хотите заняться искусством, способности у вас большие, и знайте, что способности без любви к делу ничего не сделают" {Письмо от 6 ноября 1892 г.-- "Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка". М. -- Л, 1930, с. 153.}. Одобряющие письма писали ей также И. М. Прянишников, В. А. Серов, М. П. Ярошенко, Н. А. Касаткин, И. Я. Гинцбург, Л. О. Пастернак и другие художники. Все они возлагали на нее большие надежды.
Еще более заинтересованно следил за ростом своей дочери сам Л. Н. Толстой. Исподволь передавая ей свои взгляды на искусство, поощряя ее скромность, он одновременно призывал ее учиться мастерству, укреплял в ней веру в ее силы. "Пиши, пиши хорошенько, и хоть не совсем, но немножко верь тому, что тебе говорил Пастернак", -- писал он ей в 1893 году (66, 404).
Молодая художница сделала в живописи заметные успехи. Этому содействовала и вся обстановка отцовского дома. "В Ясной Поляне, -- рассказывает скульптор И. Я. Гинцбург, -- всегда царила любовь к искусству, уважение к художникам и их работе... Душою художников, их постоянным покровителем была Татьяна Львовна; она сама серьезно и успешно занималась живописью как ученица и большая поклонница Репина" {И. Гинцбург. Художники в гостях у Л. Н. Толстого. -- "Голос минувшего", 1916, No 11, с. 195.}.
Из воспоминаний Татьяны Львовны мы узнаем, что первыми сюжетами ее рисунков, подсказанными отцом, были любимые яснополянские места -- деревня, ее окрестности, леса, поля, река Воронка,-- она рисовала их с упоением и любовью. Одновременно она, по предложению отца, создала ряд портретов яснополянских крестьян -- своеобразную художественную галерею деревенских типов, столь близких Толстому. Татьяна Львовна с детства дружила с ними, встречалась в поле, в лесу, на деревне, и эта близость к ним отразилась в ее талантливых работах.
На других листах мы находим ее зарисовки родных и близких, друзей и единомышленников Толстого, но особенную ценность представляют созданные ею портреты отца -- более тридцати работ, на которых он запечатлен в разные периоды жизни {См. об этом: Л. Щербухина. Лев Толстой в рисунках дочери. -- "Художник", 1965, No 7.}. Толстой никогда не позировал дочери и бывал недоволен, когда она вечерами за столом, с карандашом в руках, устремляла на него свой пристальный взор. Но она все же на лету, незаметно для него, умело схватывала его характерную фигуру, голову, глаза, и эти тонко уловленные черты передают нам внешний облик и внутренний мир писателя. Особенно хорош рисунок Татьяны Львовны, запечатлевший отца за работой. По свидетельству близких, он -- наиболее похожий из всех портретов Толстого последнего периода. В восторге от мастерства своей ученицы, И. Е. Репин писал ей об этом рисунке: "Подержите его у себя до будущего сезона выставок... Уверен, куда бы Вы ни послали это произведение, оно везде будет принято" {"И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей", с. 98.}. Однако неуверенная в себе Татьяна Львовна никуда его не послала, как не выставляла и других своих работ.
К сожалению, живопись не стала главным делом жизни молодой художницы. При незаурядном таланте у нее, по-видимому, не хватило упорства, а -- еще важнее -- веры в свои силы, чтобы вырасти в большого мастера. И все же художественное наследие Татьяны Львовны, около трехсот работ, особенно созданная ею галерея портретов отца, представляет бесспорный интерес.
Заметное место в мемуарах Т. Л. Сухотиной-Толстой занимают ее воспоминания "Друзья и гости Ясной Поляны" -- о встречах с Тургеневым, Ге, Сулержицким и другими выдающимися современниками.
И. С. Тургенева автор мемуаров видела в Ясной Поляне уже тогда, когда, изжив прежнюю неприязнь, оба писателя стремились восстановить былую дружбу. Тургенев в эти годы трижды бывал здесь наездами, недолго, и все же в памяти Татьяны Львовны, тогда еще совсем юной, отложились многие его характерные черты.
Как известно, личные отношения между Тургеневым и Толстым были нелегкими. Едва познакомившись и подружившись, они часто оказывались на противоположных краях глубокого "оврага" (выражение Тургенева), который в течение многих лет, при всем взаимном тяготении, им не всегда удавалось перешагнуть. Причин было много -- противоположность натур, несходство характеров и, особенно, различие взглядов, которое с годами становилось все больше и закончилось в 1861 году разрывом.
Дочь Толстого не застала этих острых столкновений. На ее долю выпал счастливый период их примирения, когда Тургенев приезжал в Ясную Поляну с искренним намерением засыпать "овраг" былых расхождений. Тем ценнее ее наблюдения над последней фазой этой многолетней дружбы-вражды. В записях Татьяны Львовны чутко уловлена атмосфера последних встреч Толстого и Тургенева -- искренняя теплота и сердечность, глубокое уважение друг к другу и одновременно взаимная неловкость, настороженность, стремление избежать всего, что могло бы вспугнуть или омрачить вновь затеплившуюся дружбу. Тонко подмечены в мемуарах и характерные черты поэтической натуры Тургенева -- его жизнелюбие, душевная открытость, тяготение к молодежи, его возвышенное представление о любви, о женщинах, его любовь к природе, тонкая деликатность в обращении с окружающими. Наблюдения Татьяны Львовны дополняют знакомый нам облик позднего Тургенева новыми ценными штрихами.
Еще более ярок в описании Татьяны Львовны портрет Н. Н. Ге -- художника и человека, портрет, написанный с большой и искренней любовью. Н. Н. Ге в последние годы жизни находился под большим идейным влиянием Толстого. Именно Толстой поддерживал художника в его тяготении к евангельским темам, к большим философским обобщениям, а порою и сам подсказывал ему сюжеты будущих картин. Трактовка религиозных замыслов Ге также во многом исходила от Толстого, -- к некоторым его картинам он писал пояснительные тексты.
Как мы узнаем из публикуемых мемуаров, Н. Н. Ге был в Ясной Поляне желанным гостем. В большой дружбе с ним находилась и Татьяна Львовна, которой импонировали его щедрый художественный талант, душевная молодость, а главное, необычайная скромность и простота в обыденной жизни. И все же она избежала опасности иконописного изображения художника. Н. Н. Ге вышел из-под ее пера удивительно живым, полнокровным, веселым, озорным и даже чуть-чуть "грешным" человеком. "Надо жить, надо любить, надо обмирать при виде красоты", -- вот символ веры старика Ге, мироощущение которого Татьяна Львовна полностью разделяет. В ее мемуарах мы видим художника то сосредоточенно-углубленным в свои замыслы, то негодующим против "сильных мира сего", а то и просто веселым, перепачканным краской мастеровым, который "сидит далеко от своего рисунка, глаза его улыбаются, торчат его седые волосы, и он кричит во всю глотку: "Voila un tableau!" ("Вот это картина!").
Воспринимая творчество Ге сквозь призму собственных воззрений на искусство, Т. Л. Толстая высказывает и критические суждения о нем. По ее мнению, религиозная символика картин Ге не всегда убедительна, а их формальная незавершенность вредит впечатлению от них. Вместе с тем автор мемуаров восхищен стихийной мощью таланта старого мастера. "Он -- один из редких художников, -- пишет она, -- в произведениях которых видно вдохновение. Форма иногда немного груба и не отделана, но это оттого, что он перестал хорошо видеть, а содержание в его вещах всегда удивительно сильно и трогательно". И далее о своем восприятии его картин: "Когда он развесил свои эскизы углем... и рассказывал нам смысл их, то что-то мне подступило к горлу, -- мне плакать хотелось от восторга..."
Портрет Н. Н. Ге в воспоминаниях Татьяны Львовны -- один из самых ярких и достоверных в литературе об этом художнике.
Многолетняя искренняя дружба связывала Татьяну Львовну с Л. А. Сулержицким -- странным, беспокойным, богато одаренным человеком. Ему посвящены лучшие страницы ее воспоминаний.
Соученик Татьяны Львовны по Школе живописи, молодой друг Льва Николаевича Л. А. Сулержицкий оставил заметный след в различных областях русского искусства. С его именем связаны эстетические искания молодых художников начала века, а затем и многие страницы истории МХАТа. В описании Татьяны Львовны Сулержицкий прежде всего яркий, "солнечный" человек, девиз которого: "Жизнь должна быть прекрасна. Люди должны быть счастливы". Этот свой девиз Сулержицкий пронес через многие тяжкие испытания и остался верен ему до конца. Татьяне Львовне, как и Льву Николаевичу, импонировали разносторонние дарования "Сулера" -- его яркий талант художника и актера, феноменальная жизнестойкость, никогда не покидавшие его бодрость и энергия. В свою очередь, и Сулержицкий относился к семье Толстых с большой нежностью и благоговением.
В воспоминаниях Татьяны Львовны упоминаются также В. В. Стасов, Н. Н. Страхов, Д. В. Григорович, А. А. Фет, Н. С. Лесков, А. П. Чехов, А. Ф. Кони и многие другие деятели русской культуры. Не обо всех из них автор рассказывает обстоятельно, некоторые упоминаются лишь мимоходом, но даже и краткие упоминания о них обогащают наши представления о Толстом и его окружении.
Особое место в мемуарах Т. Л. Сухотиной-Толстой занимает очерк "О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода". Он выделяется в мемуарной литературе о Толстом своей искренностью, достоверностью и строгой объективностью.
Мотивы ухода Толстого из дома нашли во многих мемуарах неправильное освещение. На первый план в них, -- особенно в известной книге В. Г. Черткова "Уход Толстого", -- выдвигались религиозные причины, якобы вытекавшие из основ духовного учения Толстого. Некоторые утверждали, будто Толстой к концу жизни "смирился", "раскаялся", искал смерти и т. п. И те и другие делали упор на семейный разлад, виновниками которого одни объявляли Софью Андреевну, другие -- В. Г. Черткова.
Объективной оценки трагических событий мы не находим в воспоминаниях некоторых детей Толстого, особенно в книге Л. Л. Толстого "В Ясной Поляне. Правда о моем отце и его жизни" (Прага, 1923) и в книге А. Л. Толстой "Отец" (Нью-Йорк, 1953), авторы которых в памятные дни находились во враждующих "лагерях". В отличие от них, Т. Л. Сухотина-Толстая, как и ее старший брат Сергей Львович {См.: С. Л. Толстой. Очерки былого. Тула, 1975.}, дает наиболее точную картину яснополянской трагедии, глубоко анализирует ее причины.
Выше отмечалось, с какой любовью и пониманием, с каким проникновением во внутренний мир отца нарисован в мемуарах портрет Льва Николаевича. Столь же ярок и правдив в них и портрет С. А. Толстой. Софья Андреевна справедливо предстает в них как смачная мать, верная жена и заботливая хозяйка большого дома -- "стеклянного, открытого для всех приходящих". Старшая дочь пишет о матери с любовью, как о человеке доброго сердца, неутомимой энергии и незаурядных способностей.
Мать тринадцати детей и бабушка двадцати пяти внуков, Софья Андреевна была всегда в тревогах, заботах и хлопотах. Когда дети были маленькими, она не только их растила, но и лечила и учила, следила за их успехами. Подрастая, дети требовали еще большего внимания. А сколько людей проходило через дом Толстого, -- их надо было принять, накормить, устроить на ночлег. На плечах Софьи Андреевны лежало и хозяйство Ясной Поляны -- имение, земля, лес, поля. И при этом она успевала помогать мужу -- переписывать его рукописи, вести дела с издателями, книгопродавцами, отвечать на многочисленные письма.
В Ясную Поляну приезжали со всего мира не только выдающиеся деятели -- писатели, художники, ученые, музыканты. Сюда тянулись и тысячи праздных, малоинтересных, пустых, а то и корыстных людей-- "людская пыль", -- вносивших в дом писателя свои никчемные распри. Софья Андреевна по мере сил ограждала мужа от бесконечного потока неприятных посетителей -- псевдопоследователей, открытых и скрытых врагов, которые, не считаясь со временем, возрастом и здоровьем Толстого, рвались к нему, требовали внимания, мешали работать, а порой и отравляли ему жизнь.
Современники знали Софью Андреевну и как издательницу сочинений Толстого, и как общественную деятельницу. Когда над головой мужа сгущались тучи, как, например, в 1901 году, во время отлучения его от церкви, Софья Андреевна публично выступила в его защиту, и ее гневные письма в редакции читались всей Россией. Широкий отклик получили и ее публичные обращения к общественному мнению, когда нужно было (как, например, в дни голода 1891--1893 гг.) привлечь внимание людей к важным общественным начинаниям Толстого. В этих случаях Софья Андреевна становилась рядом с мужем и отдавала начатому делу свои силы, средства и недюжинные организаторские способности. Немало ее заслуг и в том, как успешно она боролась за выход в свет запрещенных сочинений мужа, смело отстаивая их в цензуре, в сенате и даже перед самим царем, ограждая их от произвола журналистов и корыстных издателей.
В некоторых мемуарах образ Софьи Андреевны нарисован односторонне. Жена писателя предстает в них сварливой Ксантиппой, злым гением своего мужа, губителем его таланта и даже виновницей его смерти. Другие рисуют ее мелким, ограниченным человеком, не способным понять и разделить духовные интересы мужа. Татьяна Львовна решительно опровергает это. Жена Толстого была одаренным человеком, близко причастным к литературе и искусству. Она писала повести, рисовала пейзажи Ясной Поляны, любила музыку, отлично фотографировала. Среди ее друзей были И. С. Тургенев, А. А. Фет и другие писатели и художники. Она искренне стремилась понять и разделить убеждения своего мужа, но не смогла сделать этого. И в этом была ее личная трагедия.
Касаясь семейного конфликта, Татьяна Львовна подчеркивает разность натур своих родителей, различия в их характерах и взглядах. "Странное сочетание этих двух людей! -- пишет она. -- Редко можно встретить людей таких различных и вместе с тем крепко привязанных друг к другу". И действительно, несмотря на все различия, Толстой любил свою жену -- и не только в ранние годы сватовства и женитьбы, но и до самого конца жизни, о чем он искренне писал ей в ночь ухода из Ясной Поляны.
Что же породило разлад в семье писателя? В чем же заключалась семейная драма Толстого? Почему он после сорока восьми лет семейной жизни вынужден был темной октябрьской ночью тайно покинуть свой дом? Татьяна Львовна дает на эти вопросы убедительный ответ. Драма Толстого состояла в том, что его семья не последовала за ним, когда, пережив глубокий идейный перелом, он пришел к необходимости изменить свою жизнь, отказаться от собственности. "Я не могу, -- заявлял он, -- продолжать жить в роскоши и праздности. Я не могу принимать участие в воспитании детей в условиях, которые считаю губительными для них. Я не могу больше владеть домом и имениями. Каждый жизненный шаг, который я делаю, для меня невыносимая пытка... Или я уйду, или нам надо изменить жизнь: раздать наше имущество и жить трудом наших рук, как живут крестьяне".
Татьяна Львовна с объективностью исследователя прослеживает эту драму с момента ее зарождения и до трагического конца. Она с большим пониманием относится к позиции отца, уважая и одобряя его намерения. Вместе с этим она справедливо подчеркивает, что в отказе Софьи Андреевны пойти за мужем не было ни осознанной корысти, ни тем более злой воли. "Это было больше ее несчастьем, нежели виной". Воспитанная в традициях дворянской морали, не свободная от предрассудков своей среды, она просто не могла перешагнуть через самое себя и отказаться от привычного уклада жизни. Она считала, что отказ от прав собственности на сочинения мужа только обогатит алчных издателей и лишит ее детей и внуков средств к существованию. К тому же с годами прогрессировало ее нервное расстройство, особенно усилившееся к концу жизни. На предложение Толстого раздать имущество мужикам и перейти в крестьянскую избу, на его угрозу уйти из дому, она, по словам Татьяны Львовны, отвечала: "Если ты уйдешь, я убью себя, так как не могу жить без тебя. Что же касается перемены образа жизни, то я на это не способна и на это не соглашусь, и я не понимаю, зачем надо разрушать во имя каких-то химер жизнь, во всех отношениях счастливую". Толстой же, любя жену и близких, не желая причинить им боль, долго не решался уйти из дому, хотя пребывание в семье, с ее барским укладом, доставляло ему тяжкие муки. Так постепенно образовался тот заколдованный круг, из которого, казалось, не было выхода...
В своих воспоминаниях Татьяна Львовна сосредоточивается на семейном аспекте драмы, в меньшей мере акцентируя духовную трагедию, которую в это время переживал Толстой. Эта трагедия, неотъемлемая от его семейной драмы, состояла прежде всего в том, что условия его личной жизни находились в очевидном противоречии с его проповедью опрощения, в чем его упрекали не только враги, но и друзья. Толстой не раз и устно и письменно разъяснял, что он уже давно -- с 1892 года -- отказался от собственности. Многократно писал он и о том, почему он не уходит из дому, -- это было бы трагедией для близких, своеобразным "насилием" над ними, что противоречит его коренному убеждению в недопустимости противления злу насилием. Однако его разъяснения никого не убеждали и вызывали только новые упреки и нападки.
Еще более горестным было увиденное Толстым к концу жизни неустранимое расхождение между его религиозно-нравственным учением, в которое он свято верил, и живой жизнью, которая на каждом шагу опровергала его. Толстой десятилетиями отстаивал идею всеобщей любви и непротивления злу насилием как единственной основы социального переустройства общества. По его учению, только внутреннее, моральное самосовершенствование человека, а не его "внешняя" борьба за свои права, может привести мир к "царству божьему" -- свободе, братству и счастью. А опыт истории, особенно опыт народных масс в первой русской революции, показал, что без жестокой борьбы за освобождение нельзя свергнуть власть богатых, устранить ярмо угнетателей, нельзя получить землю, нельзя приостановить разгул виселицы, топора и плахи...
Толстой был бесстрашным мыслителем, он не отбрасывал одолевавших его сомнений, -- они многократно отражены в его дневниках. Но признать неправоту своего учения он не смог, ибо истоки его противоречий заключались не только в его личной мысли, но и в самих условиях русской жизни, особенно жизни крестьянских масс, выразителем идеологии которых он выступал. Это стало под конец жизни все более ощущаемой трагедией. "Главное же, в чем я ошибся, -- записал он в дневнике 13 февраля 1909 года,-- то, что любовь делает свое дело и теперь в России с казнями, виселицами и пр." (57, 200). И незадолго перед смертью: "Чем определеннее и решительнее решаются вопросы о неизвестном, о душе, о боге, о будущей жизни, тем неопределеннее и нерешительнее отношение к вопросам нравственным, к вопросам жизни" (58, 10).
Так, нарастая и обостряясь, и создалась в конечном счете та невыносимая для Толстого обстановка, когда он на закате жизни оказался одиноким и вынужден был покинуть родной дом. Его намерением было уйти в народ, в обширный крестьянский мир, где он надеялся обрести покой и осуществить свои многочисленные художественные замыслы. Незадолго перед уходом он даже просил знакомого крестьянина М. П. Новикова найти в его деревне "самую маленькую, но отдельную и теплую хату" (82, 211), где он мог бы спокойно жить и работать. Но, увы, и этой его последней мечте не суждено было сбыться. Жестокая простуда в пути, крупозное воспаление легких, неделя между жизнью и смертью, -- и, наконец, кончина на затерянной в степях станции Астапово -- таков был финал этой большой трагедии.
Правдиво воспроизводя события последних лет в Ясной Поляне, Татьяна Львовна из скромности умолчала о своей роли в этих событиях. А роль эта была очень велика. В обстановке обостренной борьбы, то и дело вспыхивавшей между женой писателя и его другом В. Г. Чертковым, -- борьбы, вовлекавшей и других членов семьи, она одна, с ее умом и душевным тактом, умела повсюду вносить успокоение и примирение. Словно на пожар, она много раз мчалась из имения мужа Кочеты в Ясную Поляну, и уже одно ее появление утихомиривало страсти, заставляло людей одуматься. Иногда она забирала отца к себе и этим доставляла ему драгоценные дни покоя и отдохновения.
До сих пор не опубликованы письма Татьяны Львовны к родителям, к братьям и сестре, -- из них видно, как велико было ее благотворное влияние на всех участников драмы. Неизменно поддерживая и ободряя отца, считая его желание справедливым и законным, она умела добром воздействовать на мать, успокаивая ее больную душу и раскрывая ей глаза на происходящее. "Вы страдаете, когда ему еда плоха, -- писала она матери в июне 1910 года; -- стараетесь его избавить от скучных и трудных посетителей, шьете ему блузы, -- одним словом, окружаете его материальную жизнь всевозможной заботой, а то, что ему дороже всего, как-то вами упускается из вида. Как он был бы тронут и как он воздал бы это вам сторицей, если бы вы так же заботливо относились к его внутренней жизни" (ГМТ).
Без обиняков, со всей силой гнева, осуждала она братьев Андрея и Льва, игравших в яснополянской трагедии неблаговидную роль противников отца. "Это неслыханно, -- писала она Андрею, -- окружить восьмидесятидвухлетнего старика атмосферой ненависти, злобы, лжи, шпионства и даже препятствовать тому, чтобы он уехал отдохнуть от всего этого. Чего еще нужно от него? Он в имущественном отношении дал нам гораздо больше того, что сам получил. Все, что он имел, он отдал семье. И теперь ты не стесняешься обращаться к нему, ненавидимому тобою, еще с разговорами о его завещании" {Цит. по кн.: Валентин Булгаков. Л. Н. Толстой в последний год его жизни. М., ГИХЛ, 1957, с. 42--43.}.
Такие же резкие, откровенные письма писала она и В. Г. Черткову, осуждая его за властность, самоуверенность, деспотичность, за грубое отношение к Софье Андреевне. Однако с отъездами Татьяны Львовны временно утихавшие страсти разгорались с новой силой. "Я убежден, -- пишет В. Ф. Булгаков, -- что если бы в 1910 году Татьяна Львовна жила постоянно в Ясной Поляне, то она нашла бы способы предотвратить тяжелую семейную драму, стоившую жизни Толстому" {Вал. Ф. Булгаков. Лев Толстой, его друзья и близкие, с. 151.}. К сожалению, дочь Толстого, обремененная своей семьей, не могла постоянно находиться в доме родителей...
В трагические дни конца октября 1910 года, когда Толстой ушел из Ясной Поляны, Татьяна Львовна была одним из немногих членов семьи, кто отнесся к его решению с полным пониманием, чем доставила ему большую радость. Она находилась в Астапове при отце до его последнего вздоха, а после его кончины первой выполнила его волю: отказалась от собственности, передала свою землю крестьянам.
Воспоминания Т. Л. Сухотиной-Толстой об уходе и смерти отца -- одно из самых правдивых и объективных свидетельств во всей мемуарной литературе о Толстом.
Вся дальнейшая жизнь Татьяны Львовны была посвящена отцу, пропаганде его творчества. Вскоре после его смерти она потеряла мужа и осталась с восьмилетней дочерью -- Татьяной. (Лев Николаевич очень любил свою внучку и ласково называл ее "Татьяной Татьяновной".) Вскоре Татьяна Львовна вернулась из имения мужа в Ясную поляну.
После Октябрьской революции она, вместе с Софьей Андреевной, целиком посвятила себя сохранению литературного наследия отца, а также его дома и усадьбы -- этих бесценных памятников русской культуры. В 1920 году Т. Л. Толстая переехала в Москву, где организовала детскую художественную школу. Одновременно она активно включилась в работу Толстовского музея, а с 1923 года стала его директором. В этот период еще более раскрылись незаурядные способности Татьяны Львовны. К этому времени относится ее близкое знакомство с А. В. Луначарским, К. С. Станиславским, В. И. Немировичем-Данченко, В. И. Качаловым, М. В. Нестеровым, И. Э. Грабарем и другими деятелями советской культуры, помогавшими ей в музейной работе.
Справедливо возмущенная участившимися устными и печатными выступлениями бывших последователей ее отца, искажавших события 1910 года, Татьяна Львовна прочитала в Москве ряд публичных лекций, в которых восстановила правду о яснополянской трагедии. С намерением широко пропагандировать литературное наследие отца Т. Л. Толстая в 1925 году выехала с дочерью за границу и провела несколько лет в странах Западной Европы, где выступала с лекциями о Толстом. Ее выступления пользовались большим успехом.
Оказавшись вдали от родины, она не раз с теплым чувством вспоминала свой родной "дом на Кропоткинской". "Ни одного часа в дне не проходит, чтобы я не думала о вас всех и о моем милом музее",-- писала она из Парижа 20 июня 1925 года (ГМТ). Об этом же писала и ее юная дочь Татьяна Михайловна, до этого также работавшая в музее: "У нас сейчас мрачно. На меня напала такая тоска по Москве, вроде как в первые дни... Мы с большой любовью говорим об улице Кропоткина" (ГМТ).
Живя за рубежом, Татьяна Львовна общалась со многими деятелями русской и мировой культуры, видевшими в ней продолжательницу дела отца. Среди них были И. Репин, И. Бунин, Ф. Шаляпин, А. Куприн, М. Цветаева, Л. Пастернак, К. Сомов, Р. Роллан, М. Ганди, А. Моруа и многие другие. В Музее Л. Н. Толстого хранятся письма к ней, из которых видно, как велико было всеобщее уважение к дочери писателя.
В 1928 году Татьяна Львовна возглавила за рубежом празднование столетия со дня рождения Л. Н. Толстого. По этому поводу, а также в связи с выходом в свет ее книги об уходе и смерти отца она получила много писем из России и от своих соотечественников за границей. Ф. И. Шаляпин писал ей: "Как ярко оживают в памяти моей Хамовники! Какое великое наслаждение испытал я петь Льву Николаевичу! Как горжусь я этой великой для меня минутой в моей жизни!" (ГМТ). М. И. Цветаева прислала ей книгу своих стихов "в знак внимания и симпатии" (ГМТ). С большой теплотой многократно писал Татьяне Львовне и И. А. Бунин: "Целую Ваши ручки с большой любовью и родственностью: ведь вы, Толстые, истинно как родные были мне всю жизнь" (ГМТ).
Последующие годы Татьяна Львовна провела в Риме, где поселилась ее единственная дочь Татьяна Михайловна, вышедшая в 1930 году замуж за известного римского юриста и общественного деятеля Леонардо Альбертини. Привязанная к дочери и внукам, Т. Л. Толстая осталась в Италии, но всеми силами души тянулась в Россию, в родную Ясную Поляну. В одном из писем к брату, Сергею Львовичу, она в 1935 году с грустью писала:
"Я часто думаю, как странно, что я никогда уже Ясной не увижу. А как бы вдруг я себя почувствовала дома, легко, тепло, спокойно в своей комнате над девичьей или с корзинкой в Абрамовской посадке за подберезовиками. Иногда попадался бы толстый белый гриб с седой шапочкой; земляника запоздалая на жидких стеблях в тени берез, серые крутобокие сыроежки... Видно, "где родился, там и сгодился" (ГМТ).
Но и на чужбине Татьяна Львовна помнила о своем долге перед родиной, перед отцом. Она написала биографию молодого Толстого, издала сборник писем отца, антологию его малоизвестных публицистических выступлений, а также подготовила отдельные сборники его художественных произведений. Одновременно она продолжала писать воспоминания о своем детстве и отрочестве в Ясной Поляне.
Нашей горячей благодарности заслуживает и собирательская деятельность Татьяны Львовны. Она кропотливо собирала материалы и документы, относящиеся к жизни Толстого. Вскоре в ее доме образовался маленький музей, который она непрерывно пополняла новыми приобретениями. Эти ценнейшие материалы она сумела сохранить и при фашистской диктатуре Муссолини, а затем, в годы второй мировой войны, некоторые из них завещала Славянскому институту в Париже. Выполняя волю матери, дочь Татьяны Львовны -- Татьяна Михайловна Альбертини передала в дар Музею Л. Н. Толстого в Москве весь зарубежный архив Татьяны Львовны -- ее дневники, переписку с родными, друзьями, а также с деятелями русской и мировой культуры.
Т. Л. Сухотина-Толстая умерла в 1950 году в Риме. Ее дочь и внуки свято берегут память о Толстом, о России, являются искренними друзьями нашей страны.
Мир Льва Толстого безграничен -- мир глубоких раздумий, страстных поисков правды, вдохновенного творчества. Дочь писателя, естественно, не объяла жизнь отца во всей ее широте, глубине и сложности. Не всегда ее суждения совпадают с нашими представлениями о его взглядах, бытии и творчестве. Будучи единомышленницей отца, Т. Л. Толстая разделяет и его религиозно-нравственное учение, его философские взгляды со всеми их слабостями и противоречиями. Но мы благодарны ей за то, что она проникновенно и правдиво, с горячей любовью к отцу раскрыла нам некоторые стороны многогранной личности Толстого.