С такими мыслями приступал Достоевский к одному из ключевых произведений своего творчества - к роману "Преступление и наказание". Это одна из самых сложных книг в истории мировой литературы. Писатель работал над нею в условиях трудного времени конца 60-х годов, когда Россия вступила в сумеречную, переходную эпоху. Начался спад общественного движения шестидесятников, в стране поднялась волна правительственной реакции: лидеры революционного движения были арестованы, крестьянские бунты подавлены, надежды революционеров-демократов на крестьянскую революцию оказались несостоятельными.
"Куда идти? Чего искать? Каких держаться руководящих истин? - задавал тогда тревожный вопрос М. Е. Салтыков-Щедрин.- Старые идеалы сваливаются со своих пьедесталов, а новые не нарождаются... Никто ни во что не верит, а между тем общество продолжает жить и живет в силу каких-то принципов, тех самых принципов, которым оно не верит". Положение усугублялось тем, что раздиравшие дореформенную Россию социальные противоречия к концу 60-х годов не только не сгладились, но еще более обострились. Половинчатая крестьянская реформа ввергла страну в мучительную ситуацию двойного социального кризиса: незалеченные крепостнические язвы осложнились новыми, буржуазными. Нарастал распад вековых духовных ценностей, смешались представления о добре и зле, циничный собственник стал героем современности.
В атмосфере идейного бездорожья и социальной расшатанности угрожающе проявились первые симптомы общественной болезни, которая принесет неисчислимые беды человечеству XX века. Достоевский одним из первых в мировой литературе дал ей точный социальный диагноз и суровый нравственный приговор. Вспомним накануне его душевного исцеления: "Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу... Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими... Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали".
Что это за "моровая язва" и о каких "трихинах" идет здесь речь? Достоевский видел, как пореформенная ломка, разрушая вековые устои общества, освобождала человеческую индивидуальность от культурных традиций, преданий и авторитетов, от исторической памяти. Личность выпадала из "экологической" системы культуры, теряла самоориентацию и попадала в слепую зависимость от "самоновейшей" науки, от "последних слов" идейной жизни общества. Особенно опасным это было для молодежи из средних и мелких слоев общества. Человек "случайного племени", одинокий юноша-разночинец, брошенный в круговорот общественных страстей, втянутый в идейную борьбу, вступал в крайне болезненные отношения с миром. Не укорененный в народном бытии, лишенный прочной культурной почвы, он оказывался беззащитным перед соблазном власти "недоконченных" идей, сомнительных общественных теорий, которые носились в "газообразном" обществе пореформенной России. Юноша легко становился их рабом, исступленным их служителем, а идеи обретали в его неокрепшей душе деспотическую силу и овладевали его жизнью и судьбой.
Фиксируя трагические проявления новой общественной болезни, Достоевский создал особый - идеологический. По замечанию исследователя К.Ф. Корякина, Достоевский "одержим мыслью о том, что идеи вырастают не в книгах, а в умах и сердцах, и что высеиваются они тоже не на бумагу, а в людские души... Достоевский понял, что за внешне привлекательные, математически выверенные (*45) и абсолютно неопровержимые силлогизмы приходится порой расплачиваться кровью, кровью большой и к тому же не своей, чужой".
В основе драматического конфликта романов Достоевского - борьба одержимых идеями людей. Это и столкновение характеров, воплощающих разные идейные принципы, это и мучительная борьба теории с жизнью в душе каждого одержимого человека. Изображение общественной ломки, связанной с развитием буржуазных отношений, Достоевский сочетает с исследованием противоречивых политических взглядов и философских теорий, которые это развитие определяют.
Герой Достоевского - не только непосредственный участник событий, но и человек, идеологически оценивающий происходящее. Бросая идеи в души людей, Достоевский испытывает их человечностью. Романы его не только отражают, но и опережают действительность: они проверяют на судьбах героев жизнеспособность тех идей, которые еще не вошли в практику, не стали "материальной силой". Оперируя "недоконченными", "недовоплощенными" идеями, романист забегает вперед, предвосхищает конфликты, которые станут достоянием общественной жизни XX века. То, что казалось современникам писателя "фантастическим", подтверждалось последующими судьбами человечества.
Вот почему Достоевский и по сей день не перестает быть современным писателем как в нашей стране, так и за рубежом.
«Преступление и наказание» как черновой роман, эпилог служит переходом к роману «Идиот». В нём еще нет совершенной структуры. Замысел работы не соответствует результату. Сначала роман задумывался как произведение о маленьком человеке (Мармеладове), но Д. стал писать о человеке, который ради идеи пошел на преступление.
Художественная логика Д. тесно связана с религиозной догмой.
В контексте этого романа особую роль играют понятия веры и атеизма. Атеизм в Европе и в России различен. В России он рассматривается в контексте веры. В Европе через контекст философии. Для Д. также важно понятие греха. Для христианства оно основополагающее.
Человек ошибается в силу его дуализма. Его спасает дух, который он получает при крещении. С понятием греховности связано понятие добродетели. С религиозной точки зрения добро и зло несмешиваемые понятия. Грех нельзя путать с проступком. Грех – это помысел. Мысль и поступок противопоставлены.
Любой малозначительный герой у Д. высказывает свои идеи. Так, Мармеладов – комплекс идей нищеты. Социализм для Д – враг, т к это то, что противостоит человечности.
В Раскольникове сочетаются и критик, и теоретик. Он предлагает этическую концепцию, но не в рамках религии. Человек для Р. Идеален, поэтому он близок к антиутопии.
Д. пытается навязать логику жития. Житие, как религиозный жанр, отменяет время. Чудо находится за пределами жизни. Эпилог романа отменяет это житие.
Идеологизм - важнейшее художественное качество поздних романов Достоевского. Миромоделирующим принципом выступает в них та или иная идеологема в разнообразных формах своего воплощения. В центр системы персонажей нового романа выдвигаются герои-идеологи: Раскольников, Свидригайлов («Преступление и наказание»), Мышкин, Ипполит Терентьев («Идиот»), Ставрогин, Кириллов, Шигалев («Бесы»), Аркадий Долгорукий, Версилов, Крафт («Подросток»), старец Зосима, Иван и Алеша Карамазовы («Братья Карамазовы») и др. «Принципом чисто художественной ориентировки героя в окружающем является та или иная форма его идеологического отношения к миру», - писал Б.М. Энгельгардт, которому принадлежит терминологическое обозначение и обоснование идеологического романа Достоевского.
М.М. Бахтиным были описаны и жанровые праструктуры, вписавшиеся в поэтику многих произведений Достоевского. Это сократический диалог и мениппова сатира, генетически восходящая к народной карнавальной культуре. Отсюда такие композиционные признаки романов и некоторых других жанровых форм, как поиск истины героем в самых различных бытийных сферах, организация художественного пространства по мифологической модели (ад - чистилище - рай), экспериментирующая фантастика, морально-психологические эксперименты, трущобный натурализм, острая злободневность…
Конфликт в самой общей форме выражен названием романа, которое, будучи символическим, несет несколько смыслов.
Преступление - первая из двух композиционных сфер романа, ее центр - эпизод убийства процентщицы и ее, возможно, беременной сестры - стягивает линии конфликта
и всю художественную ткань произведения в тугой узел. Наказание - вторая композиционная сфера. Пересекаясь и взаимодействуя, они заставляют персонажей, пространство и время,
изображенные предметы, детали быта, подробности разговоров, картины снов и отрывки текстов (общеизвестных или «личных»: Библия, статья Раскольникова) и т. д., - т. е. весь образный строй - воплощать смысл, авторскую картину мира. Романный хронотоп в художественном мире «Преступления и наказания» сложен и многолик. Его эмпирические составляющие: середина 60-х годов XIX в., Россия, Петербург.
Художественное время расширяется до времени всемирно- исторического, точнее, легендарно-исторического. К событиям сегодняшним вплотную приближается время Нового Завета -
земной жизни Христа, его воскресения, время предстоящего Конца Света. Предупреждением Раскольникову накануне убийства звучат слова спившегося чиновника Мармеладова о Страшном Суде; чтение притчи о чудесном воскресении Христом Лазаря становится прямым и мощным побуждением к покаянию героя. Каторжный сон (в тексте - «сны») о моровой язве, поразившей землян, вызывает аналогии с трагическим исходом земной истории в Апокалипсисе.
Переступить черту, преступить преграду, преступить порог - выделенные слова образуют в романе семантическое гнездо с центральной лексемой порог, которая вырастает до размеров символа: это не только и не столько деталь интерьера, сколько граница, отделяющая прошлое от будущего, смелое, свободное, но ответственное поведение от безудержного своеволия.
Каковы же мотивы убийства? - Взять несправедливо нажитые процентщицей деньги, «посвятить потом себя на служение
всему человечеству», сделать «сотни, тысячи добрых дел...»? Такова форма самозащиты, самообмана, попытка скрыть за добродетельным фасадом истинные причины. В минуты жестокого самоанализа герой осознает это. И Достоевский, по словам Ю. Карякина, открывает «тайную корысть видимого бескорыстия»1. Она основывается на суровом жизненном опыте Раскольникова, на его «правде», по-своему понятой молодым человеком, на личном неблагополучии,
неустроенности, на правде о мытарствах родных, на правде о недоедающих детях, поющих ради куска хлеба в трактирах
и на площадях, на беспощадной реальности обитателей многонаселенных домов, чердаков и подвалов. В подобных ужасающих реалиях справедливо искать социальные причины преступления-бунта против действительности, которые первоначально воплощались лишь в умозрительных (мысленных) построениях героя. Но мысленно отрицая существующее зло, он не видит, не хочет видеть того, что противостоит ему, отрицает не только юридическое право, но и человеческую мораль, убежден в тщетности благородных усилий: «Не переменятся люди, и не переделать их никому, и труда не стоит тратить». Больше того, герой убеждает себя в ложности всех общественных устоев и пытается на их место поставить придуманные им самим «головные» установления вроде лозунга: «да здравствует вековечная война». Это неверие, подмена ценностей - интеллектуальный исток теории и преступной практики.
Современный мир несправедлив и незаконен в представлении Раскольникова. Но герой не верит и в будущее «всеобщее
счастье». Идеал социалистов-утопистов представляется ему недостижимым. Позиция писателя здесь совпадает с позицией главного героя, как и со взглядами Разумихина на социалистов вообще. «Я не хочу дожидаться "всеобщего счастья". Я и сам хочу жить, а то лучше уж и не жить». Этот мотив хотения, возникший в «Записках из подполья», в «Преступлении и наказании» будет повторяться («Я ведь однажды живу, я ведь тоже хочу...»), перерастая в мотив своенравия, самоутверждения любой ценой. «Самолюбие непомерное», присущее герою, рождает культ абсолютного своеволия.
В этом психологическое основание теории преступления.
Сама теория излагается в газетной статье Раскольникова, напечатанной за полгода до преступления, и пересказывается двумя участниками одной встречи: следователем Порфирием Петровичем и Раскольниковым. Диалог после убийства на
квартире следователя - важнейший, кульминационный в идейном развитии конфликта эпизод. Главная мысль, в которую
верит (!) Раскольников, выражена лаконично: «Люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низших
(обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно
на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в своей среде новое слово».
Одним из ведущих мотивов конкретного преступления стала попытка утвердить само право на вседозволенность, «правоту» убийства. М.М. Бахтин говорил об испытании идеи в романе: герой-идеолог экспериментирует, практически стремится доказать, что можно и должно переступать, «если вы люди сколько-нибудь талантливые, чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое». Отсюда вытекает второй важнейший мотив преступления: проверка собственных сил, собственного права на преступление. Именно в этом смысле следует понимать слова, сказанные Раскольниковым Соне: «Я для себя убил». Разъяснение предельно прозрачно: проверить хотел, «тварь ли я дрожащая
или право имею...»
Роман «Преступление и наказание» – сложный, многоуровневый текст. Внешний уровень сюжета построен таким образом, что всё его действие концентрируется вокруг убийства и расследования. Вновь подчеркнём, что в центре внимания автора – смерть. В данном случае смерть насильственная, кровавая, смерть как результат присвоения «сильной личностью» нечеловеческого права решать «кому жить, а кому умирать».
На первый взгляд, фабула, связанная с убийством и расследованием, напоминает детектив. Однако подобная аналогия при первой попытке осмысления отметается как абсолютно несостоятельная. Вместо традиционной детективной схемы сюжета (труп – расследование – убийца) в этом романе представлена совсем другая (убийца – труп – расследование).
Уже на первых страницах романа происходит знакомство с главным героем, который сначала мучительно принимает решение, а затем становится убийцей старухи‑процентщицы и ее сестры Лизаветы. Таким образом, сама суть истории расследования, в ходе которого обычно выясняется имя убийцы, как бы теряет смысл для читателей, точно знающих, кто совершил преступление.
Но внимание к судьбе героя отнюдь не ослабевает – и это один из интереснейших эффектов сюжета романа Достоевского. Читательским сочувствием к герою и последующим событиям, происходящим с ним, движут отнюдь не любопытство к приёмам «заметания следов» преступления и не жажда торжества справедливости, которой томятся обычно любители детективного жанра. В данном случае пробуждается интерес другого рода: на убийство решился нормальный человек, который в авторском описании «был замечательно хорош собою, с прекрасными тёмными глазами», который до этого со слезами на глазах читал письмо от матери, сочувственно слушал исповедь пьяного чиновника, а потом отвёл его домой, отдав жене и детям последние деньги, позаботился о пьяной девочке на бульваре, видел сон об избиваемой лошади, за которую не мог не вступиться…
Как и почему это могло произойти? Стечение каких обстоятельств способно толкнуть на убийство себе подобного? Каким образом умный, добрый, чуткий к чужому горю человек может решиться преступить заповедь «не убий»? И что в этом случае с ним будет дальше? Сможет ли он вернуться к людям, способна ли воскреснуть его душа? Вот круг вопросов, которые косвенно ставит автор и которые волнуют читателя.
В зависимости от глубины погружения в текст можно получить разные ответы на все эти вопросы, и в соответствии с найденными для себя ответами по‑разному определяли жанр романа литературоведы‑исследователи. Так, Б. Энгельгард называет «Преступление и наказание» «идеологическим» романом, А.А. Белкин – «интеллектуальным», М.М. Бахтин применяет к пяти последним романам Достоевского определение «полифонический». Полифония, или многоголосие, произведений писателя – это равноценное с автором участие героев в общем хоре голосов романа. По утверждению М.М. Бахтина, «все элементы романной структуры у Достоевского глубоко своеобразны; все они определяются… заданием построить полифонический мир и разрушить сложившиеся формы европейского, в основном монологического романа».
Вершинная система образов «Преступления и наказания», сфокусированная вокруг одного главного героя, на первое место выдвигает образ Раскольникова, в котором более всего воплотились авторские идеи. В нём, как и во многих произведениях Ф.М. Достоевского, вновь проявился архетип Героя‑Спасителя. Жажда восстановить нарушенный несправедливостью миропорядок, спасти человечество от зла, вероятно, в молодости определяла собственные поступки Фёдора Михайловича и стала двигателем многих поступков героев его произведений, в том числе «Преступления и наказания».
Но состояние самого героя можно определить одним словом, подчёркнутым его говорящей фамилией, – «расколотость». Раскол в его уме, в его чувствах, в его представлениях о человеке и о границах допустимого для него. Именно внутреннее сомнение в устоях мироздания и пределах дозволенного для человека становится фундаментом для создания теории, толкнувшей Раскольникова на преступление. За полгода непрерывных размышлений и месяц полного уединения в комнате, которая похожа на гроб, в сознании героя происходит полная подмена прежних мировоззренческих установок.
Былая вера в Бога сменяется верой в идею «разрешения крови по совести»; то, что представлялось нормальному рассудку убийством, теперь называется «делом», на которое нужно решиться, потому что задуманное им – «не преступление». «Да, может, и Бога‑то совсем нет», – откровенно высказывает свое сомнение Раскольников в разговоре с Соней. Он убеждённо доказывает следователю: «Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда, на низший (обыкновенных)… и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово». Вера в человеческую мысль, порождённую рассудком идею, теорию, по мнению автора, не просто абсурдна, она гибельна для души.
Абсолютно точно этот болевой центр нащупывает в своем письме Пульхерия Александровна, мать Раскольникова: «Молишься ли ты Богу, Родя, по‑прежнему и веришь ли в благость Творца и искупителя нашего? Боюсь я, в сердце своём, не посетило ли тебя новейшее модное безверие? Если так, то я за тебя молюсь».
Для Достоевского после каторги было очевидно, что именно вопрос веры определяет состояние души человека: её гармоничности и спокойствия в любых внешних обстоятельствах, как у Сони, или сомнения и раздвоенности, как у Раскольникова («Полтора года я Родиона знаю, – говорит о нём Разумихин, – угрюм, мрачен, надменен и горд… точно в нём два противоположных характера поочерёдно сменяются»).
Вовсе не условия существования, не социальный статус человека дают ему внутреннюю гармонию и равновесие, а вера в существование Божие. «Я скажу вам про себя, – писал Ф. М. Достоевский в письме в 1854 г., – что я – дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор, и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных». Утрата веры, сомнение в справедливости миропорядка, следствием которых является внутренняя расколотость, и одновременно страстное желание изменить, улучшить окружающую жизнь по собственному представлению – вот исходные, внутренние, причины преступления Раскольникова.
Автор в романе как бы намечает единственно возможный вариант поведения для неверующих (на примере Раскольникова и его идейного двойника Свидригайлова) – готовность к убийству и самоубийству, т. е. неизбежное попадание в орбиту смерти.
Тяготение к «логике», «арифметике», «упрощению», стремление свести все многообразие и сложность жизни к математическому расчету были характерны для общественного сознания 2‑й половины XIX столетия в России, можно сказать, были веянием века. В этом смысле Раскольников, конечно, Герой своего Времени. Мысль автора, выраженная устами Разумихина, что «с одной логикой нельзя через натуру перескочить! Логика предугадает три случая, а их миллион!», для него не сразу становится истинной, а лишь в результате пережитой собственной духовной смерти и воскресения после совершённого убийства.
Тяжкий путь главного героя к осознанию этой истины составляет внутренний сюжет романа. По сути дела, его главное содержание – это медленное продвижение Раскольникова от внутреннего раскола, посеянного сомнением в существовании Божием, к обретению веры и внутренней гармонии. Для образованного, рассудочного человека, каким предстает перед нами Раскольников, путь этот крайне мучителен, но, по убеждению Достоевского, возможен, подобно тому, как возможен он был для него самого. Неспособность верить без логических доказательств, отрицание возможности чуда, скепсис по отношению к окружающему – вот главные внутренние препятствия героя (от них, как мы помним, очень близко до того, чтобы стать антигероем). Именно их пришлось ему преодолеть. От раскалённого, узкого, смрадного, призрачного Петербурга, где торжествуют зло и несправедливость, которые Раскольников видит сквозь призму своей идеи, начинается движение героя к постепенному расширению взгляда, отражающего не только несовершенство собственного видения.
Многие свои внешние поступки главный герой как бы вычисляет рассудком (таков первый визит к Порфирию Петровичу). Но одновременно постоянно, прислушивается к себе, к своим внутренним необъяснимым порывам, неясным безотчётным влечениям. Подчиняясь одному из них, он идёт к Соне накануне второй встречи со следователем. Его поражает, что Соне, положение которой, как понимает Раскольников, еще страшнее, чем его собственное, удаётся сохранять состояние внутреннего равновесия, «переступая через себя», не утрачивать детской чистоты и душевной невинности. «Что же поддерживало её?.. Что она, уж не чуда ли ждёт?» – спрашивает он себя.
Достоевский тщательно исследовал во многих своих произведениях причины, факторы, которые могут привести человека к изменению убеждений. В «Преступлении и наказании» для Раскольникова значительную роль играет именно столкновение с чудом.
Чудо – заметный элемент в поэтике Достоевского, который проявляется, во‑первых, в изображении внутреннего мира человека. «Человек есть тайна», значит, непредсказуем. Его поступки, мысли не поддаются мотивировке от начала и до конца, он способен к своеволию. Во‑вторых, чудо как элемент поэтики проявляется в развитии сюжета, где повышенную роль играет встреча героев, в евангельском стиле – Сретение. В Евангелии почти каждый рассказ – встреча: встреча Христа с апостолами, апостолов с людьми, людей с Христом и апостолами.
В романе «Преступление и наказание» именно встречи предопределяют поведение Раскольникова и его последующий мировоззренческий переворот. Важно отметить, что все наиболее значимые для Раскольникова встречи и разговоры происходят трижды: три «поединка» с Порфирием Петровичем, три разговора с Соней, со Свидригайловым, три значимые встречи с матерью и сестрой. Символика спасительного для героя числа «три» ставит его в один ряд с героями народных сказок, которые осознают, понимают самые важные вещи, лишь пройдя через испытания трижды. Герой, который утрачивает, а потом вновь, пройдя через страдания, обретает веру, – это, по Достоевскому, и есть истинный герой его романа.
Своеобразно преломляются в этом романе неизменно главные для Достоевского события человеческой жизни – любовь и смерть. Оба даны как бы в зеркальном отражении. В этом романе оказались в одном пространственном измерении Петербурга, а потом и сошлись в трёх важнейших для обоих встречах Герой и Антигерой – Раскольников и Свидригайлов. Для обоих главным средством для достижения поставленной перед собой дели стало убийство. Предположение о том, что убийство Марфы Петровны совершил Свидригайлов, производит потрясающий эффект: сюжетные события преступлений оказываются абсолютно параллельными, они совершены фактически одновременно. Наверное, это было важно для Достоевского, чтобы ярче обозначить разницу между состоянием обоих героев после этого деяния, чтобы показать основное различие между Героем и Антигероем. Способность души верить и любить, да еще и пробуждать любовь в сердцах других людей является этим различием. И как неизбежное следствие этой способности – духовное воскрешение Раскольникова в эпилоге романа и неизбежное самоубийство Свидригайлова после тщетной для него самого череды добрых дел. Таков, по Достоевскому, итог метаний и поисков героев.
Авторский акцент на образах Раскольникова и Свидригайлова художественно выражен Достоевским при помощи ещё одного важного приёма. Лишь у этих двух героев во всей полноте характеры раскрываются через сны, отражающие состояние их внутреннего мира и подсознания.
Так, у Раскольникова можно явственно обнаружить разницу между первым сном, в который он погрузился до преступления , и снами, которые привиделись после преступления, а также накануне выздоровления от власти теории. Поразительно, что в каждом из его снов центральное место занимает либо сцена насилия, либо убийства. Отличаются, главным образом, отношение к происходящему и поведение самого героя.
Первый сон, где семилетний Родя не может видеть избиение лошади, не вступившись за нее, открывает Раскольникову его бессознательную взаимосвязь с нравственным законом, попрание которого невозможно уже хотя бы потому, что вызывает неприятие до физического отвращения. Второй и третий сны привиделись герою уже после убийства старухи‑процентщицы и её сестры Лизаветы. Реакция Раскольникова на избиение хозяйки во втором сне уже иная: «Страх, как лёд обложил его душу, замучил его, окоченил его…». В своём третьем сне Раскольников вновь отправляется на преступление, бьёт топором старушонку по темени, однако в ужасе видит, что «она даже и не шевельнулась от ударов, точно деревянная», а всмотревшись внимательнее, замечает, что она «сидела и смеялась». Бесплодность, бессмысленность, невозможность поразить зло при помощи топора открываются Раскольникову через этот сон со всей очевидностью.
Особую роль в этом сне играет символический образ топора. Впервые он появляется в романе ещё в первом сне Раскольникова, когда из толпы наблюдающих за избиваемой лошадью раздаётся крик: «Топором её, чего! Покончить с ней разом!» Призывы «покончить разом» с мировым злом и несправедливостью, «призвать Русь к топору» были в числе главных лозунгов революционных демократов во главе Н.Г. Чернышевским. В романе «Преступление и наказание» на разных уровнях (сюжетном, образном, символическом) отразилась полемика с его романом «Что делать?».
Четырём снам Веры Павловны, в которых выражены революционно‑демократические взгляды Чернышевского, Достоевский противопоставляет четыре сна Раскольникова, после которых происходит его духовное воскресение, и четыре «кошмара» Свидригайлова, после которых тот застрелился. При этом четвёртый сон оказался решающим в обоих случаях. Последний сон Раскольникова в бреду на койке острожной больницы – сон о трихинах и их ужасающем влиянии на эпидемию убийств – произвёл решающий перелом в его душе, открыл ему ужас идейного безумия, которое может охватить человечество в случае распространения его теории. Последний кошмар Свидригайлова, увидевшего в пятилетней девочке черты развратной камелии, втягивает его в бездну ада. Ибо тот, кто не способен увидеть в ребёнке «образ Христов», по Достоевскому, не имеет шансов на духовное преображение на земле.
Кроме того, с первых страниц романа Достоевский выделяет курсивом и наполняет своими смыслами слово «проба». Первоначально оно возникло в романе Чернышевского в связи с образом Рахметова, который «пробовал» спать на гвоздях, проверяя свою силу воли. У Раскольникова «проба» – это посещение старухи‑процентщицы перед убийством. Б романе «Бесы» Николай Ставрогин в предсмертном письме напишет: «Я пробовал большой разврат и истощил в нём силы…».
Важно отметить, что для «Преступления и наказания», как и для многих произведений Достоевского, характерной особенностью является сочетание злободневности, публицистичности с ярко выраженной художественностью, устремлённой к всеобщим, вневременным ориентирам.
Замысел «Преступления и наказа-ния» возник у Достоевского на основе глубокого осмысления са-мых живых, самых злободневных явлений русской действительности середины 60-х гг. Рост нищеты, пьянства, уголовных преступлений, смещение нравст-венных норм, «шаткость в понятиях», эгоизм, анар-хическое своеволие новейших дельцов и крайняя беспомощность «униженных и оскорбленных», способных только к стихийному индивидуалистическому бунту,— все это было предметом пристального изу-чения писателя.
Противоречия, резко обозначившиеся в порефор-менной действительности, прямо отразились в рома-не — идеологическом по своей структуре, социально- философском по содержанию, трагическом по раскры-тию и истолкованию поставленных в нем проблем.
Создавая роман, Достоевский использовал уже имеющиеся литературные традиции. В частности, можно заметить, что существуют преемственные свя-зи главного героя произведения — Раскольникова с целой галереей героев русской и мировой литера-туры: с пушкинскими Сальери («Моцарт и Салье-ри») и Германном («Пиковая дама»), лермонтовс-кими Арбениным («Маскарад») и Печориным («Герой нашего времени»), Корсаром и Манфредом у Байро-на, Растиньяком и Вотреном у Бальзака («Отец Горио»), Жюльеном Сорелем у Стендаля («Красное И черное») и т. д.
Особенно дорог был для автора «Преступления и наказания» роман Виктора Гюго «Отверженные». Достоевский считал, что «Отверженные» имеют все-мирное значение, так как в них выражена с не-обычайной силой основная мысль всего искусства XIX в.— восстановление падшего человека.
Литературных ассоциаций в «Преступлении и на-казании» много, но особое значение автор придавал своей полемике с романом Чернышевского «Что делать?», начатой еще в «Записках из подполья». Чернышевский надеялся на обновление русской жиз-ни путем революционной борьбы, он верил в разум человека. Достоевский же, напротив, считал не-возможным разрешение общественных противоречий на разумной, рациональной основе.
Разумихин, который в данном вопросе, по на-шему мнению, близок к позиции автора, решитель-но возражает против популярного лозунга: «Пре-ступление есть протест против ненормальности со-циального устройства — и только...» Он отрицает роковое, фатальное влияние среды на человека, по-тому что при этом не принимается в расчет че-ловеческая натура. «С одной логикой нельзя через натуру перескочить!» — восклицает Разумихин. Он не признает возможности переустройства общества на разумных началах с помощью одной только логики. Разум обманчив. С помощью логических от-влеченных рассуждений можно оправдать буквально все — даже преступление. Материал с сайта
Вспыльчивый Разумихин предлагает следователю Порфирию Петровичу на спор доказать, что цвет его ресниц находится в прямой зависимости от величины колокольни Ивана Великого: «Ну, да хо-чешь, я тебе сейчас выведу, — заревел он,— что у тебя белые ресницы единственно оттого только, что в Иване Великом тридцать пять сажен высоты, и выведу ясно, точно, прогрессивно и даже с либе-ральным оттенком? Берусь!..» А ведь, пожалуй, и выведет ! Что уж говорить о Раскольникове, кото-рый с помощью разума отточил, как бритву, свою теорию — и мы знаем, к чему она привела на прак-тике. Итак, логика или натура, «арифметика» или чувство, ум или сердце, бунт или смирение — вот те координаты, которые определяют идейную на-правленность романа Достоевского.
Разумеется, смысл «Преступления и наказания» вовсе не сводится только к полемике с Чернышев-ским. Автор романа поставил перед собою задачу более общую, мы бы даже сказали, более гло-бальную. Речь идет о месте человека в мире, о судьбах даже не одного человека, а человечества. Потому-то и было для Достоевского совершенно не-приемлемо расхожее выражение «среда заела». Он исходил из совершенно иной — христианской идеи о нравственной ответственности каждого человека не только за собственные поступки, но и за всякое зло, которое совершается в этом мире.
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском
Федор Михайлович Достоевский - писатель глубокой психологической направленности. Его произведения построены на столкновении друг с другом героев, различных взглядов на мир, на свое место в жизни. Их диалоги полны драматического напряжения. Они ведут споры, отстаивая свою точку зрения, не соглашаясь на компромиссы.
В романе «Преступление и наказание» герои ведут интересные психологически обоснованные споры о смысле жизни, вере, месте человека в этом мире, но хочется подробнее остановиться на «поединках» Порфирия Петровича и Раскольникова. Они прекрасно понимают друг друга без слов, а диалоги их представляют скрытую полемику, желание обратить собеседника «в свою веру». Это в большей мере относится к Порфирию Петровичу. А Раскольников напоминает загнанного зверя, которому некуда деться, и он лишь на время оттягивает развязку, хорошо известную обоим. Они слишком умны, чтобы ограничиться внешней стороной этих споров. Из внутреннего монолога Раскольникова мы ясно понимаем, что он тщетно пытается укрыться от следователя, прекрасно видя расставляемые им ловушки. Но то ли психологический настрой Родиона Романовича таков, то ли Порфирий Петрович чрезвычайно умен, но он отлично чувствует подтекст всего произносимого Расколь-никовым. Порфирию Петровичу нужно вывести преступника из равновесия, чтобы
он сознался в содеянном. Раскольников это тоже понимает, объясняя себе действия следователя: «Я в злобе-то и проговорюсь!» Родион Романович находит точное определение поведению следователя, Порфирии Петрович играет с ним «как кошка с мышью». Раскольников в запале почти готов гордо выкрикнуть о своем преступлении, потом смиряет себя, заставляя выслушать собеседника, узнать его планы. Это очень интересный разговор, когда произносятся ничего не значащие фразы, а во внутреннем монологе герой раскрывается до конца. Построение диалога показывает необыкновенное мастерство автора, его умение составить психологическую характеристику героя. Раскольников, как шахматист, старается выстроить не только свои ходы, но и Порфирия Петровича, сердится на свою горячность, пытается все «свалить» на горячечный бред. Он сильный противник, и следователь это знает. Но беда Раскольникова в том, что он молод и опрометчив. Его статья в газете о наполеонизме не проходит мимо внимания Порфирия Петровича. Следователь уверен, что убийца процентщицы - Раскольников, больше некому. Причем преступник не примитивный, а идеологический, доказывающий некую теорию. Пытаясь дознаться правды, Порфирии Петрович открывается Раскольникову: «...пришел к вам с открытым и прямым предложением - учинить явку с повинною. Это вам будет бесчисленно выгоднее, да и мне тоже выгоднее,- потому с плеч долой... я вам, вот самим Богом клянусь, так «там» подделаю и устрою, что ваша явка выйдет как будто совсем неожиданная. Всю эту психологию мы совсем уничтожим, все подозрения на вас в ничто обращу, так что ваше преступление вроде помрачения какого-то представится, потому, по совести, оно помрачение и есть...»
Следователь видит Родиона Романовича насквозь. Он уверен, что рано или поздно психика Раскольникова не выдержит: «Сами еще за час знать не будете, что придете с повинною. Я даже вот уверен, что вы "страданье надумаетесь принять"; мне-то на слово теперь не верите, а сами на том остановитесь».
Этот идеологический спор много объясняет в характере Раскольникова. С помощью Порфирия Петровича писатель объясняет скрытые механизмы человеческой психики. Следователь - мастер своего дела, он прекрасно понимает действия и даже намерения преступника, подводя его к раскаянию. Здесь проявился основной постулат писателя: пусть человеку невыносимо больно, но его жизнь будет спасена. С этого начинается возрождение Раскольникова. Он, понимая свою обреченность, постепенно приходит к мысли, что открыть свою душу - значит спастись.
Великий гуманист - Ф. М. Достоевский показывает путь к спасению заблудшей душе.
«Преступлении и наказание» открывает цикл великих романов Достоевского. «Великого Пятикнижия», как именуют эти романы по аналогии с Моисеевым Пятикнижием, открывающим Библию. Литературоведы до сего дня не сойдутся в предпочтения, какому из романов, первому или последнему, отдать первенство.
Достоевский является отцом идеологического романа. Основу конфликта в произведениях этого жанра составляет столкновение идей. Идеологический роман имеет глубокие исторические корни, которые обретаются в античности, были у Д. и предшественники. Но… если до Д. столкновение идей носило абстрактный характер: идеи оставались только идеями, а произведения являли собой философские сочинения, облеченные в беллетризованную форму (менее или более удачную), то у Достоевского идея впервые становится художественным образом. Объектом изображения в искусстве является человек, так вот у Достоевского это человек, существом которого овладевает идея. Человек и идея сливаются у Достоевского в неразрывное единство. Идея руководит поступками героя, формирует его характер, становится основным двигателем романного действия.
Как правило в романе сходятся сразу несколько идеологов, представляющих сразу несколько идей. Создается идеологическое «многоголосие», составляющее основу «полифонического романа» (М.М. Бахтин). При этом Д. не опошляет, не профанирует, не дискредитирует ни одну из точек зрения: все они представлены на равных, ни одной не отдаётся предпочтение, даже голос самого писателя не обладает в этом многоголосии никакими преимуществами, он на равных спорит с другими голосами. У каждого человека, сколько их на земле, своя правда, каждый человек воспринимает свою позицию как истину, и решить, какая из этих правд соответствует Истине, может только жизненная практика. Поэтому и у Достоевского истинность той или иной идеи поверяется не писателем, но самой жизнью, прежде всего тем, как складывается судьба того или иного идеолога.
Борьба идей у Достоевского – это не только столкновение идеологов, это и борьба в душе самого идеолога, где борются либо различные идеи, либо происходит борьба между некоей идеей и сердцем героя, его человеческой природой.
И ещё – самое важное и актуальное с точки зрения современного читателя Достоевского. Писатель предупреждал о той безмерной ответственности, которая возлагается на тех людей, которые решаются формулировать и запускать в свет новые идеи, или даже просто отстаивать некогда сформулированные. Идея – вещь далеко не безобидная, особенно тогда, когда овладевает умами большего или меньшего количества людей, человека, облечённого властью. И необходимо признать, что Д. стал величайшим провидцем Нового времени, ибо предсказал самые масштабные социальные катаклизмы и самые уродливые идеологические явления ХХ столетия. Первым в цикле идеологическим романов является «Преступление и наказание» (1866 г.).
Ситуация 60-х годов. Великие реформы обернулись не только позитивными последствиями, они породили и негативные явления, прежде всего в области морали. В 60-е года стремительно растёт сеть питейных заведений, пьянство, повышается уровень преступности, привычным явлением становится проституция, пошатнулась традиционная мораль. Есть основания говорить об идейном кризисе, когда пали традиционные представления о жизни, а новые ещё не утвердились. Наряду с прочими зарождаются индивидуалистические теории, принимающие форму горделивого протеста. В марте 1865 г. вышла книга Наполеона Третьего «Жизнь Юлия Цезаря», в предисловии к которой автор защищал идеи бонапартизма и выдвигал тезис о праве сильной личности нарушать любые законы и нравственные нормы, обязательные для прочих, обыкновенных людей.
В те же годы всё большую популярность в России обретают идеи бельгийского математика и социолога Адольфа Кетлé (1796-1874). Опираясь на статистические данные, Кетлé делал вывод о том, что уровень преступности и проституции в обществе – величина постоянная, это не общественная язва, а необходимое условие нормального функционирования социума, поэтому особых усилий для борьбы с этими явлениями прилагать не стоит. Взгляды Кетле разделял и популяризировал публицист и критик журнала «Русское слово» Варфоломей Зайцев (которого почему-то называли русским Рошфором, не тем, который представлен в «Трёх мушкетерах», но тем который послужил прообразом героя Дюма, которого звали граф Шарль-Сезар де Рошфор, который являлся правой рукой кардинала Ришелье и о котором мало что известно), с которым Достоевский резко полемизировал в 60-е годы.
В 60-е годы проявился кризис религиозных воззрений, а так как во все времена мораль находилась в ведении религии, то приходилось перетолковывать и мораль, которая должна была получить новое обоснование. Какое? Конечно, позитивистское, т. е. основанное на данных точных, позитивных наук, прежде всего математических и естественных. Широко распространяются идеи социального дарвинизма, в соотвествии с которыми не только в природе, но и в человеческом обществе выживает сильнейший, слабый обречён на погибель, о чём, разумеется, не стоит жалеть.
Достоевский рассматривал свои произведения как художественный отклик на события текущей, «животрепещущей» действительности, поэтому в «Преступлении» нашли своё отражение все эти теории, течения, веяния, насторения.
В 1864 г. Д. задумал роман «Пьяненькие». Основная проблема – пьянство и его последствия в семейной жизни, в сфере воспитания детей… Неожиданно Д. отказывается от реализации этого замысла и начинает работу на повестью, содержание которой должна составить исповедь преступника-убийцы. Был задуман своеобразный психологичсекий отчёт о преступлении, повествование велось от первого лица, а внимание было сосредоточено на переживаниях главного героя. Замысел постепенно расширялся, в действие вовлекались всё новые действующие лица и уяснив, что форма дневника ограничивает его творческую свободу, Д., пребывавший тогда в чрезвычайно стесненных материальных обстоятельствах, сжигает написанное и заново начинает работу – теперь уже над романом, где повествование ведётся уже от третьего лица, лица всеведущего автора. В конце ноября 1865 г. Д. начинает работу над последней редакцией романа, первые главы которого публикуются в январском номере «Русского вестника» за 1866 г. Не был забыт и замысел «Пьяненьких» - в окончательный текст он входит с линией семьи Мармеладовых.
Томас Манн назвал «Преступление» «величайшим уголовным романом всех времён». Однако считать творение Достоевского криминальным романом, детективом можно разве что по недоразумению. Если подбирать адекватные жанровые определения, то уместнее будет назвать его философско-психологическим романом. Не соответствует канонам детективного жанра прежде всего главный герой: человек незаурядный, исключительно одаренный, исключительно достойный и сострадательный, всегда готовый помочь страждущему. Раскольников – человек с философским складом ума, что и становится источником его трагедии: мысль увлекает его на тот путь, пойдя которым, он становится преступником.
Неблагообразие окружающего мира (Сенная площадь, нищета, всеобщая озлобленность, пьянство, проституция…) заставляет его уйти в себя, окружить себя «скорлупой», укрыться в «подполье». Р. – недоучившийся юрист, он хорошо знаком с историей человеческого общества, историей права. Он пришёл к выводу, что историей движет личность: проходят сотни лет, прежде чем рождается «великий гений», способный изречь новое слово и повести людей вперед. Первая сложность определяется следующим обстоятельством: новое слово сопряжено с необходимостью отмены старого и получается, что все великие реформаторы являются преступниками, ибо они преступают старый закон, отменяя его. Современники, живущие по ветхому закону, негодуют, а грядущие поколения возносят реформаторов на пьедестал, сама история благодарна им за совершенные некогда шаги. Очередная сложность обозначается тогда, когда сам собой встает вопрос: а как должен поступать реформатор, если на своём пути он встречает неодолимое препятствие. Ответ Раскольникова однозначен: он имеет право, он обязан переступить через него, имея в виду благо грядущих поколений. А если препятствием является человек, его жизнь, или жизни некоего множества людей? Характер препятствия, по Раскольникову, не имеет значения: вся кровь, все преступления на пути великого гения будут оправданы, так как в противном случае прекратилось бы поступательное движение истории, был бы невозможен прогресс.
В этом пункте историческая теория Раскольникова обретает качества этического учения. Все люди делятся на два разряда: гениев, реформаторов, законодателей, имеющих право преступать закон, обходиться без морали, и тех, для которых законы и создаются, для кого существует мораль. Это люди обыкновенные, обеспечивающие видовое существование человечества, воспроизводство биологического материала и не способные к самостоятельному существованию. Вот эти-то обыкновенные люди и обязаны жить по законам, созданным для них сверхчеловеками, реформаторами. Люди необыкновенные могут законы не исполнять уже потому, что они сами эти законы создают.
Сформулированный вывод ставит Раскольникова перед проблемой: к какому из разрядов отнести самого себя: «вошь ли я, как все, или человек», «тварь ли я дрожащая или право имею?». «Тварь дрожащая» - это образ одного из стихотворений пушкинского цикла «Подражание Корану».
Клянусь четой и нечетой,
Клянусь мечом и правой битвой,
Клянуся утренней звездой,
Клянусь вечернею молитвой: