Быстрыми темпами изменяется мир. Появляются новые реалии и, как следствие, новые понятия. Все чаще и чаще мы слышим со всех сторон популярные, ходовые термины, одним из которых является «концепт». Определим это понятие.

Концепт – это универсальная и базовая для данного языка семантическая категория, отраженная в человеческом сознании и обозначенная словом или словами этого языка. Культурный концепт формируется в процессе развития национального сознания и национального языка, и этот процесс формирования чрезвычайно важен, с одной стороны, для понимания сущности содержания концепта, а с другой – для описания особенностей языка в целом. К культурным концептам русской языковой картины мира, которые находятся в стадии формирования, относится концепт «PR».

Cловосочетание «паблик рилейшнз» в настоящее время известно большинству носителей языка, хотя является относительно новой единицей лексической системы.

На сегодняшний день существует более пятисот определений PR, отражающих наличие самых разных концепций и точек зрения на предмет. Обобщенное: «Паблик рилейшнз — это управленческая работа, направленная на установление взаимовыгодных, гармоничных отношений между организацией и общественностью, от которой зависит успех функционирования предприятия».

Лаконичное: «PR — это формирование общественного мнения о товаре, услугах, компании, событии».

Связи с общественностью — это феномен ХХ в., корни которого, однако, уходят глубоко в предание. Ещё во времена расцвета таких цивилизаций, как Вавилон, Древняя Греция и Древний Рим, застройщиков убеждали в том, что им следует признать господство своих правительств и своей религии. Подобная практика существует до сих пор: межличностная коммуникация, мимика краснобайства, строй специальных праздников, паблисити и т. д. Конечно же, никогда эту работу не осуществляла фирма «коммуникаций с общественностью», но сегодня перед работниками публичной сферы, которые занимаются сходной деятельностью, стоят те же задачи. Дополнительный смысл понятие PR обретает благодаря эпитетам. Чёрный PR — использование «чёрных технологий» (иллюзии, фальсификации) для очернения, уничтожения конкурирующей партии, группы и т. д., распространение от её имени оскорбительных или экономически опасных заявлений и др.

Жёлтый PR — использование, с целью привлечения внимания, оскорбительных для большинства населения данного государства приемов (табуированных слов в названии торговых марок, сексуального содержания – в снимках).

Серый PR — раскрутка (положительная или отрицательная). Отличие от «чёрного PR» заключается в том, что он не предполагает прямой лжи. Белый PR — словосочетание возникло для демонстрации определения, контрастного к чёрному PR.

SelfPR — «раскручивание» себя самого, нередко анонимное. Коричневый PR — нечто родственное неофашистской и фашистской пропаганде.

Зелёный PR — социально ответственный PR. Формирование названного концепта, по-видимому, в связи с его идеологической и мировоззренческой значимостью на данном этапе развития языка и общества, начинается вскоре после заимствования соответствующей лексемы. Чрезвычайно интересно то, что формирование нового культурного концепта «PR» в русской языковой картине мира инициировало возникновение художественного концепта в художественной картине мира писателя Виктора Пелевина, что представлено в его романе «Generation «П».

В период глобального социально-исторического перелома конца ХХ в. в обществе заявляет о себе новый тип общекультурного сознания, который знаменует переход «из тоталитарной эпохи – в виртуальную» (М. Эпштейн) и определяется «как постмодернистское мироощущение». Виктор Олегович Пелевин – наиболее яркая фигура современного русского постмодернизма, вызывающая диаметрально противоположные оценки в критике и литературоведении. Большинство исследователей определяет его творчество как «пограничное», связывающее литературу «больших идей» и массовую беллетристику.

В целом лишь в самое последнее время начала формироваться тенденция основательного осмысления вклада Виктора Пелевина в современный литературный процесс. Работы, касающиеся его творчества, по- прежнему сводятся в основном к критическим публикациям в периодике, но появляются – пусть недостаточно полные – обзоры в исследованиях, посвященных современной русской литературе.

Обзор критических откликов и рецензий, а также диссертаций, которыми располагает литературоведение сегодня, позволяет установить достаточно малую степень разработанности интересующего нас концепта «PR» в романе Виктора Пелевина «Generation ‘П’».

Актуальность работы продиктована сложившейся в науке ситуацией. До сих пор данная тема не становились объектом специального исследования, а рассматривались только в свете других проблем. Выявление своеобразия поэтики постмодернистских произведений является значимым и приоритетным направлением сегодняшней науки. Целью исследования становится изучение концепта «PR» в романе Виктора Пелевина в связи с образной, сюжетно-композиционной структурой произведения, особенностью творческой индивидуальности В. Пелевина, что позволяет глубже понять прозу одного из ярких представителей современной литературы, дает возможность увидеть одну из закономерностей литературного процесса в России конца XX – начала XXI вв.

Исследование дает представление о художественной специфике произведений Виктора Пелевина, отражающей сложнейшие процессы внутренней динамики социальной направленности личности в современном мире.

Романы Виктора Пелевина анализируются как феномены современного сознания, воплощающего с помощью неомифологизации, неопределенности, фрагментарности, деканонизации, карнавальной театральности, иронии и самоиронии, интертекстуальности кризисное состояние современного мира. Гипотеза, выдвигаемая в настоящем исследовании, следующая: идейно-тематический замысел романов Виктора Пелевина выражается через архитектонику, подобную компьютерным играм (символ автоматизма современного мышления), с помощью перенасыщения текста англицизмами (знак компьютеризации сознания и космополитизма), через абсурдизацию повествования. Слово повествователя построено по типу слова сценариста. В романе «Generation ‘П’» авторское сознание выражается через философские, авантюрные, фольклорные, религиозные интертексты, свободно варьируемые

Виктором Пелевиным в иронически-игровом модусе.

Постмодернистский роман – это особенная жанровая категория, в которой антинаправленность по отношению к предшествующему культурному опыту рассматривается большинством теоретиков постмодернизма в качестве основной базовой составляющей эстетической парадигмы постмодернистского романа. Роман «Generation ‘П’» несколько расходится с основными установками постмодернизма, предполагающими бесконечность и текучесть смыслов, установление однозначности всех явлений, приводящих персонажи к безысходности. Автор романа «Generation ‘П’» включает в эти художественные тексты только атрибуты постмодернистской философии в неизменном виде. Рассматривая «Generation ‘П’», можно обнаружить особую систему персонажей, в которой выделяются группы «преданных рабов революции», «слуг информации» и «хозяев жизни». В романе «Generation ‘П’» в образах «слуг информации» типизируются пороки современного общества, в котором девальвированы культура, мораль, наука, милосердие, зато процветают и приветствуются «скверноприбытничество», жестокость, насилие и эгоизм, распространено взяточничество, но нет места чувству патриотизма и любви к Родине.

Герои романа «Generation ‘П’», живущие в освобожденном от тоталитаризма, якобы «открытом» обществе, оказываются не свободны, так как вынуждены подчиняться диктату волчьих денежных «бизнес»-законов. «Свобода слова», «свобода печати», «свобода совести», «свобода рынка», «свобода любви», «свобода самовыражения» – эти концепты приобретают, по мнению Виктора Пелевина, качество относительности, становятся симулякрами, фантомами современного общества, которое представляет собой царство тотальной человеческой низости.

Виктор Пелевин показывает те чудовищные формы, которые обрела «симулякровая» свобода, обернувшаяся еще большим рабством и распадом духовности. Вместо единой абсолютной Истины люди обрели множественность относительных, частных «истин». Нормой стала внедренная в сознание идея о правах человека, понимаемая как возможность жить без «репрессирующей» нормы, то есть по законам дикой природы, подчиняясь воле инстинктов. А следование инстинктам, как известно, превращает людей в животных. В романе «Generation ‘П’» ключевым персонажем, демонстрирующим этот процесс «биологизации человека» является Вавилен Татарский.

Анализируя взаимоотношения личности и общества в различные эпохи существования, Виктор Пелевин ярко демонстрирует смену жизненных целей, резкое изменение аксиологических концептов (от жертвенного подчинения идеологическим установкам страны «победившего социализма» до тотальной вседозволенности и поклонения культу «западно- демократического» идеала, воплощенному в преуспевающем бизнесмене). Показывая распад и гибель духовного в человеке, автор «Generation ‘П’» вскрывает и резко обнажает иллюзию стабильности и процветания человека в мире рекламных симулякров, показывает страшную человеческую растерянность, одиночество, опустошенность и бессмысленность существования.

Варьирование интертекстов классических произведений в романах Виктора Пелевина отражает духовно-нравственные изменения в обществе, свидетельствует о значительных сдвигах массового сознания. Наблюдения над обыгрыванием Виктором Пелевиным выдержек и цитат из других произведений в романе«Generation ‘П’», над высмеиванием клишированных фраз позволяют сделать вывод, что применение различных форм интертекстуальности мастерски используется автором для речевых характеристик различных персонажей и для выражения собственной позиции по поводу художественно воссоздаваемых реалий окружающего мира. Пелевин виртуозно владеет различными функциональными стилями русского и английского языков и использует их смешение, неожиданное комбинирование и обнажение скрытых смыслов для более глубокого и емкого осознания последствий распада глобальной «отвлеченно умственной» социальной системы. Писатель воспроизводит в комических формах абсурд бытия на постсоветском пространстве, бывшем когда-то великой державой. Особенно актуален для постмодернистской поэтики прием комической абсурдизации действительности.

В романе Виктора Пелевина «Generation ‘П’» сатирические приемы направлены и на разоблачение «виртуальной реальности» как средства манипулирования массовым сознанием. «Generation ‘П’» – это поколение людей, выбравших «Пепси», жизненные ориентиры и идеалы которых сформировала телереклама, получаемая по телевидению тенденциозная информация. Писатель совмещает документальные приметы постсоветской эпохи с абсурдной метафоризацией, доводит до крайних пределов комическое изображение, применяет гротескные образы и ситуации, чтобы продемонстрировать их фальшь.

Виктор Пелевин, создавая в своем романе фантасмагорический мир, опирается на понимание метаморфозы и как традиционного художественного приема, и как социального явления. Отсюда и амбивалентность механизма превращения. Мы наблюдаем почти традиционные сказочные метаморфозы: из скудной жизни советского человека, устремленного к жертвенному подвигу во имя прекрасного будущего, внезапно образовался быт «широкого потребления», разрекламированный и растиражированный, но существующий большей своей частью только в виртуальной реальности. В романе описано огромное количество различных рекламируемых воображаемых и существующих в реальности только для «новых русских» продуктов. Автор иронизирует по этому поводу: «Все упоминаемые в тексте торговые марки являются собственностью их уважаемых владельцев, и все права сохранены». Он также смеется и над собой: «Мнения автора могут не совпадать с его точкой зрения».

Фамилии и имена, составленные из инициалов вождей пролетариата (Ленин) в сочетании с инициалами знаковых фигур «перестроечного» периода, писателей андеграунда (например, Василий Аксенов), выполняют травестирующую роль, демонстрируя абсурдное совмещение в постсоветский период старых (тоталитаристско-социалисти-ческих) и новых (либерально-демократических по западно-американскому образцу) ценностей (Вавилен). Используя реминисцентные имена, фамилии, пародирующие известных литературных персонажей, намеренно искажающие их семантику, писатель-постмодернист достигает эффекта игровой относительности, зыбкости истины, эстетической перекодировки семантики предшествующей культуры.

Здесь можно говорить о своеобразной эклектике стилей: рекламного, разговорного, научного, сленгового, телевизионно-газетного. Стиль романа несет яркий отпечаток постмодернистского времени, о котором Пелевин пишет так: «И тут случилось непредвиденное. С вечностью, которой Татарский решил посвятить свои труды и дни, тоже стало что-то происходить. <…> Не то чтобы они изменили свои прежние взгляды, нет. Само пространство, куда были направлены эти прежние взгляды (взгляд ведь всегда куда-то направлен), стало сворачиваться и исчезать, пока от него не осталось только микроскопическое пятнышко на ветровом стекле ума». Само время отражается и выражается в языке, где смешано английское и русское, высокое и вульгарное, научное и сленговое, сложное и примитивное, вечное и одномоментное.

В своей словесной игре Виктор Пелевин не меняет значения слова, он лишь «уточняет» его, конструирует удвоение смысла посредством удвоения звучания. Используя фразеологические обороты, писатель закладывает возможность игры переносными значениями, которая и реализуется в тексте романа. Например: «Христос Спаситель. Солидный Господь для солидных господ». Как правило, писатель с помощью контекста создает условия для использования словосочетания или слова как в прямом, так и в метафорическом значении. Азеева И.В. первая обратила внимание на то, что обыгрывание устойчивых речевых оборотов, чаще всего каламбурное, – одна из важных особенностей авторского стиля Пелевина, которая обусловлена и спецификой эстетики постмодернизма, и игровой природой PR.

Все и всюду говорят о том, что надо что-то предпринимать, чтобы не потерять будущие поколения в этой все укрепляющейся системе ложных символов. Но чтобы противостоять чему-то — надо это что-то знать. Роман В. Пелевина «Generation «П»», главным пафосом которого является отрицание идеологии потребления, представляет в этом смысле большой интерес. Это история карьерного роста «невостребованного эпохой» выпускника Литературного института по имени Вавилен Татарский, становящегося тружеником рекламы- сначала копирайтером, затем криэйтором. Затем творцом телевизионной реальности, замещающей реальность окружающую, и, наконец,- остается один шаг - живым богом, земным мужем богини Иштар. Одна из важных прикладных тем романа- гуманистически- образовательная. Хотя большинство людей и так догадывается, что реклама и политика (граница между которыми очень расплывчата) по сути вещи недобросовестные и что «жевать «Тампакс» без сахара - это вовсе не высшее счастье в жизни» Пелевин четко и профессионально, на уровне терминологических и технических подробностей, лишь слегка утрируя, показывает, каким именно образом изготавливается рекламно-политическое вранье. Этот роман затрагивает один из нервных центров современной жизни.

Если остановиться поподробнее на романе В. Пелевина «Generation «П», то мы сможем найти в нем довольно оригинальное отражения концепта «PR». Отражение символического существования в романе: все упирается в деньги, потому что деньги давным-давно уперлись сами в себя. После крушения тоталитаризма средства имитации перестают быть послушными орудиями диктатуры, но не исчезают, приобретают автономное существование. Главный герой романа, клипмейкер Татарский не может не предположить, что управляющие государством «средства электронной коммуникации» все же являются орудием некой тайной диктатуры, но, в конце концов, убеждается, что нет диктатуры более могущественной, чем диктатура самой виртуальности. Выраженная во вставном трактате философская идея романа заключается в том, что поскольку телевидение делают люди, а сознание людей формируется телевидением, то таким образом суть современной социальности заключается в самодостаточном, закольцованном существовании телевизионного изображения.

В современном мире нет человека, человек редуцируется к телевизионному изображению, которого – по сути, в конечном итоге – тоже нет, поскольку оно лишь изображает, копирует реальность, а реальности нет. Пройдя путь снизу доверху в структуре СМИ, герой осваивает цели и принципы работы этой структуры, цели и принципы создания ложных имен-символов. В основе принципа создания ложных символов лежит принцип столпотворения, то есть смешения всего: языков (прежде всего русского и английского), культур, религий, исторических фактов, персоналий и т.д. (здесь все без разбора: восточные символы, Латинская Америка с Че Геварой, русские березки и косоворотки, ковбои в джинсах, средневековая романтика, христианская символика и т.п.). Гигант рекламной мысли тот, кто может срифмовать штаны хоть с Шекспиром, хоть с русской историей. С эрой телевидения наступает эра смешения времен и пространств, в которой есть единственная мера — деньги, а все остальное — товар. Товаром становятся даже пространство и время (они сдаются и продаются). Символы, будучи вырванными из своей культурно-исторической парадигмы, лишаются своего истинного содержания, в результате чего открывается возможность толковать их на основе каких угодно ассоциаций. Так, Вещий Олег, символизируя национальный характер, осмысливается как символ вещизма, и возникает слоган «Как ныне сбирается Вещий Олег в Царьград за вещами. На том стояла и стоит русская земля». Демократия (внутри корпоративной страны телевизионщиков) трактуется как «демоверсия для ботвы». Ложные символы рождают и ложные стили. Возникают два основных стиля – «западнический» и «ложнославянский». Суть «западнического» стиля в пропаганде через пепси-колу победы нового над старым, победы всего «крутого» и способного двигаться напролом. Суть «ложнославянского» стиля — игра на чувстве обывательского патриотизма и приверженности «нашим» традициям. Набор образов здесь примитивен: березки, церкви, колокола, красные рубахи навыпуск, бороды, сарафаны, подсолнухи, лузга. В целом же все разнородное и разнообразное множество рекламных образов создает один единственный образ счастливого человека (причем счастливого примитивно — как правило, это «телесный комфорт», «шкурная безопасность»). Реклама показывает людям других людей, которые сумели обмануться и найти счастье в обладании материальными объектами. Она стремится убедить, что потребление рекламируемого продукта ведет к высокому и благоприятному перерождению, причем не после смерти, а сразу же после акта потребления.

Виктор Пелевин создал первый полноценный миф о роли рекламы в современной российской действительности. Сегодняшний фольклор выражает следующую главную мысль: реклама представляет собой искусную и беспринципную манипуляцию массовым сознанием. Разумеется, профессионал в приватной беседе усмехнется: реклама — это в первую очередь 12-часовой рабочий день, бессмысленная нервотрепка и бесконечная мелочная бухгалтерия, как в сигаретно-пивном ларьке (из которого и перешел в рекламный бизнес главный герой Вавилен Татарский); но подобное определение на миф, разумеется, не тянет. А вот зомбирующий «25-й кадр», использование гипнотизеров или, скажем, разработка рекламных кампаний неким «сионо-масонским лобби» — материал вполне подходящий. Этим Пелевин и пользуется. Собственно, описанное в книге с действительной рекламной реальностью соприкасается главным образом психологически. Именно точность психологических мотиваций людей, заказывающих и делающих рекламу, является основным «реалистическим» достоинством романа. Так, первые встречающиеся в романе заказчики рекламы — одержимые манией величия финансовые махинаторы, большей части которых уготовлена печальная роль жертв бандитской мести, — психологически очень правдоподобный тип. Маловразумительное выражение собственных мыслей, болезненная реакция на намеки относительно возможного краха, хроническое пьянство, дорогая пыжиковая шапка под «стеклянным колпаком» (мелкая, но подкупающая подробность) и, наконец, тщательно скрываемая, но от этого не менее патологическая одержимость суевериями, сила которой такова, что заставляет даже откупаться от «злого духа» значительными суммами, которые выплачиваются сценаристу за совершенно ненужную, но попавшую в больную точку идею — вот вам портрет важнейшей прослойки заказчиков образца 1994 года. Портрет настолько точный, что читатель, убедившись в компетентности автора, принимает за чистую монету и все остальное: и заказчики в те времена случались самые живописные, и заказы зачастую срывались по весьма траурным поводам.

Владимир Евстафьев, президент рекламной группы «Максима», президент РАРА замечает: «Новая книга Пелевина обречена на успех: хищное дыхание бестселлера, т. е. брэнда, отнимающего время и деньги target group у конкурентов, так и сквозит между строк». Потенциальная возможность разъема на цитаты, которые могут быть использованы в качестве слоганов в саморазвивающейся «рекламной кампании» книги (как это происходит, скажем, с «Мастером и Маргаритой» или «Двенадцатью стульями»), роману обеспечена. Слоганы, обильно представленные в романе, неожиданно нашли свое реальное воплощение в жизни. Так, например, одна из новгородских пивоваренных компаний позаимствовала из текста Пелевина слоган про квас «Никола». («Квас — не кола, пей «Николу»»). Спустя всего два месяца после вывода бренда «Никола» на рынок и старта рекламной кампании узнаваемость марки, по данным исследовательской компании «О+К» (Санкт-Петербург), в северной столице составляла уже 66%, при этом 21% респондентов, перечисляя известные им квасные бренды, упоминали эту марку первой. Успехи своего квасного бренда производители объясняют грамотно спланированной рекламной кампанией, достаточным бюджетом на продвижение и оригинальным, «цепляющим» креативом.

Если ряд опорных (большей частью психологических) точек рекламной деятельности указан в «Generation «П» очень правдоподобно, то в целом судить по книге о рекламной действительности, конечно, нельзя — это все равно что изучать историю нэпа по «Двенадцати стульям». Да и нужно ли это? Для этого существуют учебники и пресса, а скоро наверняка появятся и воспоминания… Выход в свет «Generation «П» — появление первого отечественного литературного мифа о рекламном мире.

Сюжет любого произведения Пелевина всегда обильно сдобрен разнообразнейшими гротескными оборотами, усыпан замысловатыми придумками, экзотическими сценками. Здесь их также хватает, а некоторые из них даже можно принять за основное содержание фабулы. Кажется, вот он, ключ всей композиции. Но нет, не то! Взять хотя бы «испанскую коллекцию живописи». Помещенная почти в самый конец, эта сцена наталкивает на мысль, что Пелевин посвятил всю книгу одной задаче,- нарисовать современный портрет общества потребления. Тут же сама собой всплывает параллель с «Одномерным человеком» Герберта Маркузе. Бумажки с печатями- вместо картин и скульптур. Читателю остается только согласиться с персонажем Пелевина Азадовским: и правда, зачем вывешивать подлинные полотна, ведь нынешних участников светских околокультурных тусовок, все равно, интересует лишь цена шедевра в миллионах долларов да имя нынешнего его владельца. Пожалуй, «Generation П» можно было бы принять за отечественный вариант «Одномерного человека», а Пелевина- за сегодняшнего российского Герберта Маркузе. И реакции вроде как, подтверждают догадку. Читающая публика узнала себя. Оттого одни этим романом восторгаются,- узнали. Оттого же другие выражают резкое неприятие,- тоже узнали.

Герой в течение всего повествования куда-то дрейфует, создает рекламные ролики, потом начинает творить посредством мощного компьютера президентов и депутатов, а под конец оказывается творцом судеб всех людей, то есть почти Богом, получая в свои руки жезл,- мобильный телефон с одной единственной кнопкой на панели. Разрыв Пелевина с модернистской традицией еще более двусмыслен. Это особенно отчетливо видно, если сопоставить “Generation П” с другими пелевинскими текстами. Скажем, с “Чапаевым и Пустотой”.

Поэт-декадент Петр Пустота и главный герой нового романа “криэйтор” рекламных текстов и концепций Вавилен Татарский, в сущности говоря, антиподы. Пустота не знает, какая из известных ему реальностей реальна, а какая фиктивна. Но он сам выбирает для себя тот мир, в котором он - комиссар Чапаева, и следует этому выбору со всей возможной последовательностью. Татарский целиком и полностью принадлежит данной, т. е. сегодняшней, реальности, и для того, чтобы выйти за ее пределы, ему нужны стимуляторы, вроде мухоморов, дурного героина, ЛСД или, на худой конец, планшетки для общения с духами.

Пустота проходит путь философского “просвещения” и в конце концов обретает способность “выписаться из больницы”, иначе говоря - по примеру Чапаева - создавать свою реальность. Татарский тоже, казалось бы, проходит путь возвышения от ларечного “реализатора” до живого бога, главы некоего тайного ордена, Гильдии Халдеев, поставляющей России иллюзорную реальность. Но на самом деле его возвышение предопределено его именем, составленным из “Василия Аксенова” и “Владимира Ильича Ленина” и лишь случайно совпавшим с “именем города”. Именем, т. е. “брэндом”. А как шутит коллега Татарского по рекламным делам, “у каждого брэнда своя легенда”. Вавилен Татарский - такая же вещь, такой же продукт, как и то, что он рекламирует.

Петр Пустота - почти романтический образ модерниста; подлинного поэта, творца, избирающего пустоту как предельное выражение философской свободы. А Татарский - пустое место, никто, человеческий word processor, не творец, а “криэйтор”, как настойчиво подчеркивается в романе, волей случая вознесенный до небес. Со своей книжечкой, в которую в любой удобный и неудобный момент записываются рекламные идеи, он просто комичен. Особенно эта комичность очевидна, когда в момент наркотического “прозрения” он “во искупление” сочиняет для Бога “слоган”, действительно гениальный по своей пошлости: “Христос Спаситель. Солидный господь для солидных господ”. Его продвижение по мистико-карьерной лестнице, разумеется, напоминает компьютерную игру (три ступени, три загадки, башня, на которую надо взойти), но на самом деле не он восходит, а им двигают, как фишкой, - недаром каждое новое возвышение Татарского совершается после того, как его прежний босс-наставник, по неясным причинам, погибает. Выбрав в качестве зеркала (сюжета) и маски (автора) - двух главных компонентов описанного в романе “древнего халдейского ритуала” - вполне посредственного тупаря, “типический характер в типических обстоятельствах”, Пелевин демонстративно захлопнул дверь, ведущую не только к романтико-модернистской традиции изображения исключительного героя в исключительных обстоятельствах, но и к себе самому прежнему. Ведь Пелевин не то чтобы однообразен, скорее, последователен: начиная с ранних рассказов и “Омона Ра” вплоть до “Чапаева”, он умно и изобретательно вел свою тему, сразу же отличившую его от других постмодернистов. Если другие открывали за стандартизированными представлениями об истине и реальности - мнимости, фикции, симулякры, то Пелевин упорно доказывал, что из симулякров и фикций можно заново построить реальность.

Новый роман рожден горестным открытием того факта, что эта приниципиально индивидуальная стратегия свободы легко оборачивается тотальной манипуляцией “ботвой”: симулякры превращаются в реальность массово, в индустриальном порядке. Каждый рекламный клип - это на самом деле облеченный в виртуальную плоть квазиреальности симулякр счастья и свободы: “Свободу начинают символизировать то утюг, то прокладка с крылышками, то лимонад. За это нам и платят. Мы впариваем им это с экрана, а они потом впаривают это друг другу, и нам, авторам, это, как радиоактивное заражение, когда уже не важно, кто взорвал бомбу”. При таком раскладе разницы между творцом иллюзий и их потребителем не так уж и много. При “массовом воспроизводстве” творца заменяет криэйтор, а Петра Пустоту - Вавилен Татарский. Пелевин не мог не думать, когда писал этот роман, кто в период “массового воспроизводства симулякров” заменит его, Виктора Пелевина, точнее, много ли останется от Пелевина, если он захочет подольше удержаться в роли культового писателя поколения “П”? Над романом Пелевина, конечно же, витает тень Жана Бодрийяра. Именно с легкой руки этого философа концепция “симулякра и симуляции” стала знаменем постмодернизма. Именно он первым заговорил о том, что ТВ, и в первую очередь реклама, размывают границу между реальным и иллюзорным, создавая массовым потоком образы власти и вожделения (соответственно, анальный и оральный вау-факторы, как это называется у Пелевина). Эти образы могут иметь отношение к реальности, а могут быть более или менее искусной иллюзией реальности, их главная функция не в отражении, а в моделировании реального в сознании и в поведении потребителя.

Разрушая всякие связи с реальностью, симулякры, по Бодрийяру, размывают любую цель человеческой деятельности, что в свою очередь “делает неопределенным различие между правдой и ложью, добром и злом, и в конечном счете устанавливает радикальный закон эквивалентности и обмена, железный закон власти”. Естественно, по Бодрийяру, и сама власть, попадая в зависимость от гиперреальности симулякров, подменяется системой фикций. Те, кто читал роман Пелевина, помнят, что он заканчивается августовским кризисом, возникшим, по Пелевину, из-за перепроизводства симулякров: главный программист подторговывал налево “черным PR”, т. е. скрытой рекламой тех или иных товаров, вопреки заключенным контрактам на скрытую рекламу совсем других товаров. Разоблаченный, он посмертно отомстил встроенным в систему вирусом, который стер все виртуальное правительство.

Смешнее, чем у Бодрийяра. Но по идее все то же: кризис - всего лишь ограниченная инъекция реальности в систему симулякров, которая служит ее обновлению, мифологическому возрождению. В романе этот мотив выражается в финальном возвышении Татарского, становящегося живым богом вместо неприятного (и ответственного за кризис) Азадовского - ритуал умирающего и воскресающего бога налицо.

“Generation П” - первый роман Пелевина о власти per se, где власть, осуществляемая посредством симулякров, оттесняет поиск свободы. Да и, собственно, сама свобода оказывается таким же симулякром, вкачиваемым в мозг потребителя вместе с рекламой кроссовок; недаром жаргонное “лаве” саркастически расшифровывается одним из персонажей романа как сокращение от “liberal values”, иначе говоря - ценностей свободы. Оттого самому Пелевину нескрываемо скучно писать о Татарском и ему подобных. Пелевин - все-таки лирик по складу таланта, и там, где нет нервного контакта между его “я” и “я” героя из текста, исчезает живой напор и остается просто беллетристика среднего качества.

Возвращаясь к теме концепта, отметим, что Пелевин рассматривает рекламу и PR с точки зрения «внедрения и вовлечения». «Внедрение» обозначает процент людей, которые запомнили рекламу. «Вовлечение» — процент вовлеченных в потребление с помощью рекламы. Проблема, однако, состоит в том, что яркая, скандальная реклама, способная обеспечить высокое внедрение, вовсе не гарантирует высокого вовлечения. Аналогично, умно раскрывающая свойства товара кампания, способная обеспечить высокое вовлечение, не гарантирует высокого внедрения. Термин «вовлечение» не просто оказался полезным в работе. Он заставил Татарского задуматься над тем, кто, кого и куда вовлекает.

Сверхзадача любой телерекламы – создание образа счастья, впечатление, что приобретение тех или иных товаров и принесет его человеку. «Поэтому человек идет в магазин не за вещами, а за этим счастьем, а его там не продают». Рекламное счастье существует лишь в клипах. На самом деле они предлагают суррогат счастья, основанный на подмене представления о полноценном существовании, открытом всей полноте проявлений жизни, лишь потребительским вариантом. Мир симулякров-подделок теснит реальность, закрывает ее от человека, плодит теленаркоманов.

PR – это термин, а значит он относится к области науки. Однако это не только наука, но еще и искусство, прежде всего – искусство обмана. Благодаря подобным противоречиям концепт «PR» воспринимается как своеобразный парадокс, причем подобное восприятие создается и за счет того, что он представляется автором в виде оксюморона – как своеобразная «виртуальная реальность».

Парадокс пи-ара еще и в том, что, будучи ориентирована на внешнюю привлекательность, он нуждается в украшении, так как суть его в действительности некрасива.

Пелевин - мастер держать внимание читателя. Но, оторвавшись от текста и взглянув со стороны, обнаруживаешь, что пустота Пелевина так же виртуальна, как и его мир, то есть ее нет, рассеялась, как дым. Пока читаешь роман, легко увериться, что человек - это всего лишь телепередача, которая смотрит другую телепередачу, транслируемую непонятно кем для тех, кого на самом деле нет; но когда, оторвавшись от книги и выходя за дверь, ты реально получаешь кулаком в глаз или проливаешь на ногу кипяток из чайника, о пелевинских доводах как-то забываешь и жизнь сразу наполняется вполне конкретным содержанием. Такой ход мысли тоже неоднократно был обыгран автором, поэтому логически и казуистически его позиция неуязвима, да и не особенно тянет ее уязвлять.

Все это достаточно банальные рекламные технологии. Ничего удивительного в том, что роман «Generation П» посвящен именно им. Главный герой романа - перспективный рекламист, который «входит в бизнес», начиная с гротескно-реальных ступеней и заканчивая фантасмагорией «контроля над миром», превращаясь в бога - не только символически, но и фактически. Книга рассчитана с буквально математической точностью, от эпиграфа до последних строк. Она испещрена сценариями рекламных заставок; обнажая прием, автор объясняет, как именно легче всего завладеть вниманием потребителя. С одной стороны, реклама кругом, все к ней привыкли, все живут в ее мире; с другой - она надоел донельзя, поэтому все с благодарностью принимают любую форму добродушного издевательства, «стеба» над рекламой, в который с определенного момента начинает превращаться роман Пелевина. Здесь играет роль еще один метод, вполне цинично обозначенный автором на страницах романа: привлекать публику за счет отрицания осточертевшей рекламы; антиреклама действеннее рекламы, тем более, что Пелевину безразлично, что рекламировать (десятки самых расхожих товарных марок проходят вереницей через страницы книги, смешиваясь в единую пеструю картину). Ведь главный аспект, который его интересует - раскрутка собственного текста.

Вот он - «серый PR» (тут же рождается еще одно название: «Поколение PR»), прославляемый Пелевиным в его новом романе. Другими словами, самореклама (SelfPR), проводимая настолько умно и в то же время незавуалированно, что читателя немедленно «берет за живое». Самореклама, соединенная с минимальной неожиданностью фабулы, привнесением знакомых реалий, ироническим преломлением эзотерических «откровений»; умелые и джентльменские «отношения с публикой» - попросту PR.

Почему, собственно, реклама? Как знак современного мира, как воплощение семасиологических схем, с одной стороны, открывающих бесконечную перспективу трактовки, с другой - замкнутых на самих себе. В них и суждено блуждать Татарскому и читателю вместе с ним. Кстати, герой нового романа Пелевина - своего рода «человек без свойств», что тоже симптоматично: он не есть персонаж в привычном понимании, а лирическая проекция тени, возникающей при совмещении, в ходе диалога читателя и писателя; отсюда вавилонское смешанное имя, отсюда «космополитическая», национально-невнятная фамилия. Универсальный, всеобщий характер героя и его поисков выражен в старой притче о «птичьем короле» Семурге, имя которого переводится как «тридцать птиц». В финальном рекламном ролике герой тоже множится на тридцать, уходя вдаль по неведомой дороге. Однако результата и финиша у этого пути нет; Пелевин и его персонаж идут вперед по бегущей дорожке, не сдвигаясь с одной точки. И в итоге Татарский - человек вообще - выбирает трон правителя этого гротескного мира, больше не задавая вопросов. Отказавшись от роли мистического учителя, Пелевин оставляет себе право на то, чтобы остаться писателем; право на иронию. Особенно явно она выражена в немногих, но ключевых сценах «озарений» Татарского (как правило, под воздействием тех или иных наркотиков).

Единственное, что от них остается в памяти героя (а также читателя и самого автора) - ничего не значащая вне забытого контекста фраза-формула, разгадка неизвестной теоремы, воплощающая смысл бытия: «Ниточки исчезают, но шарик-то остается!» Подобно Алисе в Стране Чудес, герой Пелевина получает ключ от двери, войти в которую он не в состоянии.

Таким образом, подводя итог работы, мы можем говорить о том, что художественный концепт «PR» в романе В.О. Пелевина «Generation «П», с одной стороны, непосредственно соотнесен с культурным концептом «PR» в языковой картине мира, а с другой – включает в свое ассоциативно- семантическое поле множественные смыслы, выходящие за пределы одноименного культурного концепта и связанные исключительно с художественной картиной мира писателя.

Каждый сам выбирает как жить и кем быть. Прежде чем думать об отношениях с другим человеком, подумайте о самом себе, позаботьтесь о том, кто вы есть.

(Извините, за некоторые сленговые и не литературные слова)

Пелевин в эпизоде «Homo Zapiens» (и в дальнейшем будем говорить об этом эпизоде) показывает каким образом под воздействием СМИ происходит непрерывная модификация человека в дистанционно управляемую, безвольную клетку огромного бессмысленного организма ORANUS-а. Человек, по мнению автора, уже и не человек, а зависимый виртуальный субъект, который реагирует на импульсы, посылаемые ORANUS-ом через и посредством СМИ. Эти импульсы и определяют поведение субъекта и все возможные психические процессы и реакции.

При выключении телевизора, субъект перестает получать импульсы напрямую, но возникает эффект «остаточной намагниченности», когда импульсы генерируются автоматически. При постоянном и регулярном воздействии СМИ субъект как бы облучается и далее в его сознании импульсы возникают спонтанно в качестве фона, на котором проявляются все остальные мысли.

Такая современная модель человека, его поведения, сознания и общества в целом как бы не может приниматься всерьез. Так как вышла из под пера (точнее с помощью мистической планшетки) главного героя — В.Татарского, который регулярно принимает психоделические и галлюциногенные наркотические вещества, не имеет семьи, цели, интересов и являет собой образ типичного мрачного неудачника-наркомана, способного производить и продавать галлюцинаторный бред, а на вырученные деньги покупать себе очередную порцию галлюциногенов.

Но с другой стороны в этом бреде есть доля правды и довольно большая. Ни для кого не секрет, что современное общество — это общество потребителей и общество, помешанное на потреблении. И собственно эта проблема не нова, в Америке уже давно волнуются на этот счет. Их общество начало усиленно потреблять раньше российского. И темпы их потребления довольно выше, но мы торопимся, стараемся достичь их уровня. Нам есть к чему стремиться и на кого ориентироваться.

Влияние СМИ огромно, оно формирует общественное мнение, оно заставляет сравнивать себя с образцами, транслируемыми СМИ. Сравнивать других с этими образцами. Испытывать искреннее сладострастное удовольствие, приближаясь к образцам и страдать, находясь от них далеко. В случае невозможности достичь образцов — всю жизнь проводить в страданиях, в озабоченном стремлении к ним. Обесценивается природа человека, обесцениваются чувства. Имеет ценность только, кто во что одет, на какой машине ездит и в каком доме живет.

Автор не находит в таком мироустройстве ничего дурного. Здесь я с ним согласна, так как тоже не нахожу в этом ничего дурного. Так устроен мир. Телевидение и интернет не возникли сами по себе, они родились в результате человеческого запроса и усилий. Глупо жаловаться на то, куда катится мир, но при этом самим же его толкать и катить.

Единственное в чем я не согласна с Пелевиным, так это в невозможности выбора, в невозможности избавиться от влияний и воздействия импульсов. Хотя тут автор противоречит сам себе, утверждая о полной невозможности перестать быть клеткой ORANUS-а и разорвать с ним все связи, а затем говорит, что это было бы огромным духовным подвигом, но потом окончательно ставит точку о невозможности такого прорыва.

Я не считаю человека существом безвольным. Я считаю, что каждый сам определяет для себя, под каким влиянием находиться и какими импульсами быть движимым. Сознательно или бессознательно человек делает выбор, но он его делает по собственной воле. Телевизор можно выбросить, можно уехать в тайгу, на необитаемый остров (благо, границы нашей страны открыты) , перестать пользоваться сотовой связью, оградить себя от общества-потребителей. В конце концов, перестать ходить на не любимую работу, ради возможности потреблять не нужные вещи. Перестать искать счастье, а начать производить его. Ну или просто быть счастливым — Jast be — в духе Пелевина. Все просто и ничего не надо усложнять.

Можно предположить, что общество настолько зомбировано, что вырваться из этой зависимости не представляется сколько-нибудь возможным. Но для меня это звучит, как оправдание страдающего алкоголика или наркомана, что я бы рад не употреблять, но я уже алкоголик и наркоман. Выбор сделан, бороться бесполезно, остается только подчиниться импульсам.

Человечество порочно, пороки видоизменяются от эпохи к эпохе. СМИ — это порок, болезнь нашего времени. Т.е. СМИ является лишь распространителем, возбудителем заболевания. Но согласиться с утверждением, что заражены заболеванием абсолютно все, я не могу!

Я не имею ввиду полный отказ от потребления. Неиспользование прокладок и стиральных машин. Это гениальнейшие изобретения, игнорировать их глупо и некомфортно. Я имею ввиду тех людей, которые нацелены на потребление само по себе как таковое: лучше, больше, моднее, престижнее, выглядеть как все! Выглядеть лучше всех! Быть как те! Быть похожими на этих! Шелковистые волосы! Большие сиськи! У соседа больше! Прибавляем размера, скорости! Быстрее, выше, сильнее! И т.д.

Люди заражены этой гонкой, не понятно зачем и непонятно куда. Кто кого догоняет, а кто кого обгоняет тоже не понятно, да и по большому счету не интересно.

Человек сам творец своей судьбы, он сам определяет радоваться ему или страдать, плакать или улыбаться, деградировать или развиваться. Человек свободен и обладает свободной волей. Если бы Пелевин это понимал, он перестал бы увлекаться психоделиками и не нагнетал бы такую негативную, безвыходную и всененавидящую атмосферу в своих произведениях.

Человек свободен! Есть в этом мире счастливые люди, которые выбирают быть счастливыми, и модифицируют ORANUS в полезный источник. Наподобие мирового финансового рынка — ORANUS глотает сотни тысяч, а выплевывает одного. И в этом случае связи не нарушаются, они трансформируются. И ORANUS из бессмысленного полипа превращается в источник духовной и физической пищи, позволяющей расти, развиваться и окультуриваться.

СМИ в этом случае превращается в уникальное и универсальное учебное пособие, позволяющее классифицировать любые концепции, мировоззрения, выучить любой язык, воспользоваться любым мировым знанием и опытом. Каждый сам выбирает, что черпать из СМИ: идти на поводу вау-импульсов или преобразовать их в инструмент управления и построения.

Это моя точка зрения и в моем сознании она полностью обоснована теорией и практикой. Будда и сейчас способен донести своими словами любого человека «на другой берег, к ничем не стесненной свободе». И каждый сам выбирает услышать эти слова или нет.

Может быть Пелевин грустит из-за того, что не может вытащить тонущее и гибнущее поколение Пи, вырвать его из лап ORANUS-а, или в данном контексте развернуть, направить в иную сторону, изменить траекторию движения.

Так ведь он и не Бог. (По крайней мере в моем восприятии он слишком далек от этого образа.) Откуда такие претензии? Человечество развивается по своим законам. Каждая отдельная личность вправе развиваться по своим. Конечно, большинство выбирают готовые шаблоны и образцы. И развиваются по ним. Это удобно и дарит ложное ощущение безопасности. Это может быть путь в никуда. Это может быть концом света или его ожиданием. Это может быть телепередачей. Но это личный выбор каждого. И, как говорится: «Плохой путь не менее важен, чем хороший, а может быть еще важнее». Тут можно начать рассуждать, что есть хорошо, а что есть плохо и прийти к единственному мнению, что все ни хорошо и ни плохо. Поэтому, мне больше по душе выражение: «Все, что можно купить за деньги — уже дешево».

Я редко у какого автора читаю больше двух-трех книг. Как правило, этого количества достаточно, чтобы понять все последующие произведения и при всем желании не извлекать из них ничего нового. Пелевин не исключение. До этого читала «ДПП из ниоткуда в никуда», «Священная книга оборотня» и «Жизнь насекомых». Автор, несомненно талантлив и оригинален в своем стиле распутывания сложносплетенных мыслей и идей. Но мне не близок, так как рассказы об употреблении мухоморов и поганок, и производимого ими эффекта — меня не впечатляют, а отталкивают.

Это похоже на то, как герой Пелевина рассуждает о том, может ли чему-то научить его человек в одежде с заплатками. Примерно такое отношение у меня к Пелевину. Выслушать — выслушала, точнее прочитала, но желание поскорее уйти и больше не встречаться, только окрепло.

Знакомство с «Поколением Пи» произошло благодаря заданию по курсу. Пелевин все тот же: эмоционально напряженный, невероятно правдоподобный в своем бреде, безнравственности и отсутствии любви.

С этой точки зрения мне сложно представить, что книга может выступить в качестве «прививки от болезни». Но все же я глубоко надеюсь, что хотя бы один из многих «виртуальных субъектов», помешанных на потреблении, прочитав данное произведение Пелевина, сможет остановиться, осознать в каком направлении он двигается и сменить его. Человек же не дерево.

3. Анализ романа «Generation П»

Роман В. Пелевина «Generation "П"», главным пафосом которого является отрицание идеологии потребления, представляет в этом смысле большой интерес. Это история карьерного роста «невостребованного эпохой» выпускника Литературного института по имени Вавилен Татарский, становящегося тружеником рекламы - сначала копирайтером, затем криэйтором. Затем творцом телевизионной реальности, замещающей реальность окружающую, и, наконец, - остается один шаг - живым богом, земным мужем богини Иштар. Одна из важных прикладных тем романа - гуманистически-образовательная. Хотя большинство людей и так догадывается, что реклама и политика (граница между которыми очень расплывчата) по сути вещи недобросовестные и что жевать «Тампакс» без сахара- это вовсе не высшее счастье в жизни, Пелевин четко и профессионально, на уровне терминологических и технических подробностей, лишь слегка утрируя, показывает, каким именно образом изготавливается рекламно-политическое вранье. Этот роман затрагивает один из нервных центров современной жизни.

Главным структурным элементом «Generation П» является троица. Ее образуют две группы персонажей. Часть персонажей романа - это альтернативные состояния психики главного героя Татарского. В момент общения с Пугиным и Ханиным, Малютой и Бло, Гиреевым и Азадовским он как бы раздваивается. Части его личности ведут между собой диалог. Другую группу составляют трое - Гусейн, Морковин и Фарсейкин. Они нужны для связки сюжета. Морковин выступает в качестве как бы главного телевизионного ведущего разворачивающегося в романе действа. Он завершает всяческие эволюции, исчерпав свою функцию, в самом финале повествования, когда Татарский достигает Золотой комнаты, то есть гармоничного конечного состояния души. Именно в тот момент роль ведущего переходит к Фарсейкину. Гусейн ведет судьбу героя на начальной фазе и пытается еще раз ворваться в повествование. Но дорога, по которой собирался вести Татарского Гусейн отвергается оба раза. Таким образом, мы видим комбинацию в виде двойной троицы: трое ведущих и три альтернативные пары состояний, из которых герой временно выбирает одно, а затем преодолевает оба. Первая пара возможных состояний Татарского- Пугин и Ханин. Вернувшийся из Америки таксист и комсомольский функционер, как промежуточные несамостоятельные состояния поочередно умирают в душе героя. Их физическая смерть в результате бандитских разборок - это, само собой разумеется, аллегория. «…Этот виртуальный Пугин, подобно тяжелому металлу из конца периодической таблицы, просуществовал в сознании Татарского считанные секунды и распался». А Ханин задержался чуть подольше. Малюта и Бло - вторая пара состояний. Ориентированный на запад Бло и почвенный Малюта имеют сходные черты с первой парой (эмигрант и чиновник). Они представляют собой более длительное состояние. Под самый занавес Малюту удаляют из «Института пчеловодства». Таков выбор Пелевина, надо думать. Мол, всечеловеческое одержало победу над национальным. «Убей в себе государство». «Войти в цивилизованную семью народов». И прочие замечательные перспективы, персонифицированные в образе Бло. Его братья делают бизнес на гробах, спрос на которые усилился из-за банковских разборок (Похоронное бюро братьев Дебирсян). Третья пара состояний - Гиреев и Азадовский - символизирует социальный выбор Татарского. Первый олицетворяет собой свободный полет души, к которому главный герой всю жизнь стремился. Но «следы унизительной бедности» в одежде и в квартире (дыры на штанах, дешевые сорта водки) Гиреева останавливают движение Татарского к этому состоянию. Кроме того, Гиреев несмотря на свою одухотворенность оказывается всецело в плену у телевизионного монстра, поддается чужим бредовым рекламным фантазиям, которые мастерит «Институт пчеловодства». Азадовский - сам мастер телевизионного бреда. Азадовский - состояние, к которому стоит стремиться. И Татарский достигает его. Правда, Татарский не повторяет Азадовского, а достигает нового состояния, постигает Самость и оборачивается мужем богини Иштар, то есть сам обожествляется. Отражение символического существования в романе Все упирается в деньги, потому что деньги давным-давно уперлись сами в себя. В. Пелевин После крушения тоталитаризма средства имитации перестают быть послушными орудиями диктатуры, но не исчезают, приобретают автономное существование. Главный герой романа, клипмейкер Татарский не может не предположить, что управляющие государством «средства электронной коммуникации» все же являются орудием некой тайной диктатуры, но, в конце концов, убеждается, что нет диктатуры более могущественной, чем диктатура самой виртуальности. Выраженная во вставном трактате философская идея романа заключается в том, что поскольку телевидение делают люди, а сознание людей формируется телевидением, то таким образом суть современной социальности заключается в самодостаточном, закольцованном существовании телевизионного изображения. В современном мире нет человека, человек редуцируется к телевизионному изображению, которого – по сути, в конечном итоге – тоже нет, поскольку оно лишь изображает, копирует реальность, а реальности нет. Пройдя путь снизу доверху в структуре СМИ, герой осваивает цели и принципы работы этой структуры, цели и принципы создания ложных имен-символов. В основе принципа создания ложных символов лежит принцип столпотворения, то есть смешения всего: языков (прежде всего русского и английского), культур, религий, исторических фактов, персоналий и т.д. (здесь все без разбора: восточные символы, Латинская Америка с Че Геварой, русские березки и косоворотки, ковбои в джинсах, средневековая романтика, христианская символика и т.п.). Гигант рекламной мысли тот, кто может срифмовать штаны хоть с Шекспиром, хоть с русской историей. С эрой телевидения наступает эра смешения времен и пространств, в которой есть единственная мера - деньги, а все остальное - товар. Товаром становятся даже пространство и время (они сдаются и продаются). Символы, будучи вырванными из своей культурно-исторической парадигмы, лишаются своего истинного содержания, в результате чего открывается возможность толковать их на основе каких угодно ассоциаций. Так Вещий Олег, символизируя национальный характер, осмысливается как символ вещизма, и возникает слоган «Как ныне сбирается Вещий Олег в Царьград за вещами. На том стояла и стоит русская земля». Демократия (внутри корпоративной струны телевизионщиков) трактуется как демоверсия для ботвы. Ложные символы рождают и ложные стили. Возникают два основных стиля - западнический и ложнославянский. Суть западнического стиля в пропаганде через пепси-колу победы нового над старым, победы всего «крутого» и способного двигаться напролом. Суть ложнославянского стиля - игра на чувстве обывательского патриотизма и приверженности «нашим» традициям, использующийся набор образов здесь примитивен: березки, церкви, колокола, красные рубахи навыпуск, бороды, сарафаны, подсолнухи, лузга и некоторые другие подобные. В целом же все разнородное и разнообразное множество рекламных образов создает один единственный образ - образ счастливого человека (причем счастливого примитивно - как правило, это телесный комфорт, шкурная безопасность). Реклама показывает людям других людей, которые сумели обмануться и найти счастье в обладании материальными объектами. Она стремится убедить, что потребление рекламируемого продукта ведет к высокому и благоприятному перерождению, причем не после смерти, а сразу же после акта потребления.

В те дни в языке и в жизни вообще было очень много сомнительного и странного. Взять хотя бы само имя «Вавилен», которым Татарского наградил отец, соединявший в своей душе веру в коммунизм и идеалы шестидесятничества. Оно было составлено из слов «Василий Аксенов» и «Владимир Ильич Ленин». Отец Татарского, видимо, легко мог представить себе верного ленинца, благодарно постигающего над вольной аксеновской страницей, что марксизм изначально стоял за свободную любовь, или помешанного на джазе эстета, которого особо протяжная рулада саксофона заставит вдруг понять, что коммунизм победит. Но таков был не только отец Татарского, - таким было все советское поколение пятидесятых и шестидесятых, подарившее миру самодеятельную песню и кончившее в черную пустоту космоса первым спутником - четыреххвостым сперматозоидом так и не наставшего будущего.

Татарский очень стеснялся своего имени, представляясь по возможности Вовой. Потом он стал врать друзьям, что отец назвал его так потому, что увлекался восточной мистикой и имел в виду древний город Вавилон, тайную доктрину которого ему, Вавилену, предстоит унаследовать. А сплав Аксенова с Лениным отец создал потому, что был последователем манихейства и натурфилософии и считал себя обязанным уравновесить светлое начало темным.

Несмотря на эту блестящую разработку, в возрасте восемнадцати лет Татарский с удовольствием потерял свой первый паспорт, а второй получил уже на Владимира.

После этого его жизнь складывалась самым обычным образом. Он поступил в технический институт - не потому, понятное дело, что любил технику (его специальностью были какие-то электроплавильные печи), а потому, что не хотел идти в армию. Но в двадцать один год с ним случилось нечто, решившее его дальнейшую судьбу.

Летом, в деревне, он прочитал маленький томик Бориса Пастернака. Стихи, к которым он раньше не питал никакой склонности, до такой степени потрясли его, что несколько недель он не мог думать ни о чем другом, а потом начал писать их сам. Он навсегда запомнил ржавый каркас автобуса, косо вросший в землю на опушке подмосковного леса. Возле этого каркаса ему в голову пришла первая в жизни строка – «Сардины облаков плывут на юг» (впоследствии он стал находить, что от этого стихотворения пахнет рыбой). Словом, случай был совершенно типичным и типично закончился - Татарский поступил в Литературный институт. Правда, на отделение поэзии он не прошел - пришлось довольствоваться переводами с языков народов СССР. Татарский представлял себе свое будущее примерно так: днем - пустая аудитория в Литинституте, подстрочник с узбекского или киргизского, который нужно зарифмовать к очередной дате, а по вечерам - труды для вечности.

Потом незаметно произошло одно существенное для его будущего событие. СССР, который начали обновлять и улучшать примерно тогда же, когда Татарский решил сменить профессию, улучшился настолько, что перестал существовать (если государство способно попасть в нирвану, это был как раз такой случай).

Поэтому ни о каких переводах с языков народов СССР больше не могло быть и речи. Это был удар, но его Татарский перенес. Оставалась работа для вечности и этого было довольно.

И тут случилось непредвиденное. С вечностью, которой Татарский решил посвятить свои труды и дни, тоже стало что-то происходить. Этого Татарский не мог понять совершенно. Ведь вечность - так, во всяком случае, он всегда думал - была чем-то неизменным, неразрушимым и никак не зависящим от скоротечных земных раскладов. Если, например, маленький томик Пастернака, который изменил его жизнь, уже попал в эту вечность, то не было никакой силы, способной его оттуда выкинуть.

Оказалось, что это не совсем так. Оказалось, что вечность существовала только до тех пор, пока Татарский искренне в нее верил, и нигде за пределами этой веры ее, в сущности, не было. Для того чтобы искренне верить в вечность, надо было, чтобы эту веру разделяли другие, - потому что вера, которую не разделяет никто, называется шизофренией. А с другими - в том числе и теми, кто учил Татарского держать равнение на вечность, - начало твориться что-то странное.

Не то чтобы они изменили свои прежние взгляды, нет. Само пространство, куда были направлены эти прежние взгляды (взгляд ведь всегда куда-то направлен), стало сворачиваться и исчезать, пока от него не осталось только микроскопическое пятнышко на ветровом стекле ума. Вокруг замелькали совсем другие ландшафты.

Татарский пробовал бороться, делая вид, что ничего на самом деле не происходит. Сначала это получалось. Тесно общаясь с другими людьми, которые тоже делали вид, что ничего не происходит, можно было на некоторое время в это поверить. Конец наступил неожиданно.

Однажды во время прогулки Татарский остановился у закрытого на обед обувного магазина. За его витриной оплывала в летнем зное толстая миловидная продавщица, которую Татарский почему-то сразу назвал про себя Манькой, а среди развала разноцветных турецких поделок стояла пара обуви несомненно отечественного производства.

Татарский испытал чувство мгновенного и пронзительного узнавания. Это были остроносые ботинки на высоких каблуках, сделанные из хорошей кожи.

Желто-рыжего цвета, простроченные голубой ниткой и украшенные большими золотыми пряжками в виде арф, они не были просто безвкусными или пошлыми.

Они явственно воплощали в себе то, что один пьяненький преподаватель советской литературы из Литинститута называл «наш гештальт», и это было так жалко, смешно и трогательно (особенно пряжки-арфы), что у Татарского на глаза навернулись слезы. На ботинках лежал густой слой пыли - они были явно не востребованы эпохой.

Татарский знал, что тоже не востребован эпохой, но успел сжиться с этим знанием и даже находил в нем какую-то горькую сладость. Оно расшифровывалось для него словами Марины Цветаевой: «Разбросанным в пыли по магазинам (Где их никто не брал и не берет!), Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед». Если в этом чувстве и было что-то унизительное, то не для него - скорее для окружающего мира. Но, замерев перед витриной, он вдруг понял, что пылится под этим небом не как сосуд с драгоценным вином, а именно как ботинки с пряжками-арфами. Кроме того, он понял еще одно: вечность, в которую он раньше верил, могла существовать только на государственных дотациях - или, что то же самое, как нечто запрещенное государством. Больше того, существовать она могла только в качестве полуосознанного воспоминания какой-нибудь Маньки из обувного. А ей, точно так же, как ему самому, эту сомнительную вечность просто вставляли в голову в одном контейнере с природоведением и неорганической химией. Вечность была произвольной – если бы, скажем, не Сталин убил Троцкого, а наоборот, ее населяли бы совсем другие лица. Но даже это было неважно, потому что Татарский ясно понимал: при любом раскладе Маньке просто не до вечности, и, когда она окончательно перестанет в нее верить, никакой вечности больше не будет, потому что где ей тогда быть?

Деньги - главная мифологема романа. Большинство остальных символов, по сути, лишь контекстные метафоры денег. На мой взгляд, роман Пелевина «Generation П» хорошо обрисовал картину, сложившуюся на переходе от социалистической власти к демократической. Хорошо показан психологический склад людей того времени, который, в принципе и сейчас остается почти неизменным в плане символики. Этот роман стал для меня очень познавательным, указывая на многие недостатки правительства, «дыры» в сознании людей. Все книги Пелевина хороши по - своему, «Generation П» - вобрало в себя некоторые моменты из уже вышедших в печать его творений: Отец называет сына странным именем, связанным с древней цивилизацией – из романа «Омон Ра», главный герой встречает старого друга, тоже литератора, и эта встреча выводит унылую судьбу главного героя на новый виток – из романа «Чапаев и Пустота», эпизоды «из жизни крутых», неповторимо остроумный взгляд на механизмы российского бизнеса – из рассказа «История паинтбола в России», и еще немного идей, удачно использованных в работах Пелевина. Но книгу читать все равно очень интересно – при чтении погружаешься в проблемы главного героя, понимаешь их смысл, и все встает на свои места. «Generation П» дает четкое представление о том, как человеческая личность может деградировать под влиянием извне, превращаясь в марионетку рекламы и потока общественности, потеря индивидуальности.

Предполагать, что подобный качественный скачок, по мнению Пелевина, способна и должна совершить Россия. 2. Элементы массовой культуры в творчестве Пелевина 2.1 Массовая литература / постмодернизм в прозе В. Пелевина Важным направлением исследования современного литературного процесса является изучение проблемы иерархии и взаимодействия двух существенных элементов художественной...

Влиятельным метарассказам, транслируемым и одновременно воспринимаемым, как к причине и цели структурирования индивидуального сознания.2. Неомифологизм и концепция пустоты в романе «Чапаев и Пустота» 2.1 Неомифологизм как элемент структуры романа «Чапаев и Пустота» В романе В. Пелевина «Чапаев и Пустота» используется более традиционный подход к романному конфликту, то есть система образов не...

Ему автор «доверяет» сказать те самое слова-коды, которые сам не может произнести в силу своей «отстранённости» от написанного текста. II.VII. Буддийская концепция Освобождения и Абсолютной Пустоты, интертекстуально раскрываемая В. Пелевиным. Категория Пустоты в русском постмодернизме в отличие от западного приобретает иную направленность. Так, например, для М.Фуко пустота – это некая почти...

Анализ романа «Generation П»

Роман В. Пелевина «Generation "П"», главным пафосом которого является отрицание идеологии потребления, представляет в этом смысле большой интерес. Это история карьерного роста «невостребованного эпохой» выпускника Литературного института по имени Вавилен Татарский, становящегося тружеником рекламы -- сначала копирайтером, затем криэйтором. Затем творцом телевизионной реальности, замещающей реальность окружающую, и, наконец, -- остается один шаг -- живым богом, земным мужем богини Иштар. Одна из важных прикладных тем романа -- гуманистически-образовательная. Хотя большинство людей и так догадывается, что реклама и политика (граница между которыми очень расплывчата) по сути вещи недобросовестные и что жевать «Тампакс» без сахара-- это вовсе не высшее счастье в жизни, Пелевин четко и профессионально, на уровне терминологических и технических подробностей, лишь слегка утрируя, показывает, каким именно образом изготавливается рекламно-политическое вранье. Этот роман затрагивает один из нервных центров современной жизни.

Главным структурным элементом «Generation П» является троица. Ее образуют две группы персонажей. Часть персонажей романа -- это альтернативные состояния психики главного героя Татарского. В момент общения с Пугиным и Ханиным, Малютой и Бло, Гиреевым и Азадовским он как бы раздваивается. Части его личности ведут между собой диалог. Другую группу составляют трое -- Гусейн, Морковин и Фарсейкин. Они нужны для связки сюжета. Морковин выступает в качестве как бы главного телевизионного ведущего разворачивающегося в романе действа. Он завершает всяческие эволюции, исчерпав свою функцию, в самом финале повествования, когда Татарский достигает Золотой комнаты, то есть гармоничного конечного состояния души. Именно в тот момент роль ведущего переходит к Фарсейкину. Гусейн ведет судьбу героя на начальной фазе и пытается еще раз ворваться в повествование. Но дорога, по которой собирался вести Татарского Гусейн отвергается оба раза. Таким образом, мы видим комбинацию в виде двойной троицы: трое ведущих и три альтернативные пары состояний, из которых герой временно выбирает одно, а затем преодолевает оба. Первая пара возможных состояний Татарского-- Пугин и Ханин. Вернувшийся из Америки таксист и комсомольский функционер, как промежуточные несамостоятельные состояния поочередно умирают в душе героя. Их физическая смерть в результате бандитских разборок -- это, само собой разумеется, аллегория. «…Этот виртуальный Пугин, подобно тяжелому металлу из конца периодической таблицы, просуществовал в сознании Татарского считанные секунды и распался». А Ханин задержался чуть подольше. Малюта и Бло -- вторая пара состояний. Ориентированный на запад Бло и почвенный Малюта имеют сходные черты с первой парой (эмигрант и чиновник). Они представляют собой более длительное состояние. Под самый занавес Малюту удаляют из «Института пчеловодства». Таков выбор Пелевина, надо думать. Мол, всечеловеческое одержало победу над национальным. «Убей в себе государство». «Войти в цивилизованную семью народов». И прочие замечательные перспективы, персонифицированные в образе Бло. Его братья делают бизнес на гробах, спрос на которые усилился из-за банковских разборок (Похоронное бюро братьев Дебирсян). Третья пара состояний -- Гиреев и Азадовский -- символизирует социальный выбор Татарского. Первый олицетворяет собой свободный полет души, к которому главный герой всю жизнь стремился. Но «следы унизительной бедности» в одежде и в квартире (дыры на штанах, дешевые сорта водки) Гиреева останавливают движение Татарского к этому состоянию. Кроме того, Гиреев несмотря на свою одухотворенность оказывается всецело в плену у телевизионного монстра, поддается чужим бредовым рекламным фантазиям, которые мастерит «Институт пчеловодства». Азадовский -- сам мастер телевизионного бреда. Азадовский -- состояние, к которому стоит стремиться. И Татарский достигает его. Правда, Татарский не повторяет Азадовского, а достигает нового состояния, постигает Самость и оборачивается мужем богини Иштар, то есть сам обожествляется. Отражение символического существования в романе Все упирается в деньги, потому что деньги давным-давно уперлись сами в себя. В. Пелевин После крушения тоталитаризма средства имитации перестают быть послушными орудиями диктатуры, но не исчезают, приобретают автономное существование. Главный герой романа, клипмейкер Татарский не может не предположить, что управляющие государством «средства электронной коммуникации» все же являются орудием некой тайной диктатуры, но, в конце концов, убеждается, что нет диктатуры более могущественной, чем диктатура самой виртуальности. Выраженная во вставном трактате философская идея романа заключается в том, что поскольку телевидение делают люди, а сознание людей формируется телевидением, то таким образом суть современной социальности заключается в самодостаточном, закольцованном существовании телевизионного изображения. В современном мире нет человека, человек редуцируется к телевизионному изображению, которого - по сути, в конечном итоге - тоже нет, поскольку оно лишь изображает, копирует реальность, а реальности нет. Пройдя путь снизу доверху в структуре СМИ, герой осваивает цели и принципы работы этой структуры, цели и принципы создания ложных имен-символов. В основе принципа создания ложных символов лежит принцип столпотворения, то есть смешения всего: языков (прежде всего русского и английского), культур, религий, исторических фактов, персоналий и т.д. (здесь все без разбора: восточные символы, Латинская Америка с Че Геварой, русские березки и косоворотки, ковбои в джинсах, средневековая романтика, христианская символика и т.п.). Гигант рекламной мысли тот, кто может срифмовать штаны хоть с Шекспиром, хоть с русской историей. С эрой телевидения наступает эра смешения времен и пространств, в которой есть единственная мера - деньги, а все остальное - товар. Товаром становятся даже пространство и время (они сдаются и продаются). Символы, будучи вырванными из своей культурно-исторической парадигмы, лишаются своего истинного содержания, в результате чего открывается возможность толковать их на основе каких угодно ассоциаций. Так Вещий Олег, символизируя национальный характер, осмысливается как символ вещизма, и возникает слоган «Как ныне сбирается Вещий Олег в Царьград за вещами. На том стояла и стоит русская земля». Демократия (внутри корпоративной струны телевизионщиков) трактуется как демоверсия для ботвы. Ложные символы рождают и ложные стили. Возникают два основных стиля - западнический и ложнославянский. Суть западнического стиля в пропаганде через пепси-колу победы нового над старым, победы всего «крутого» и способного двигаться напролом. Суть ложнославянского стиля - игра на чувстве обывательского патриотизма и приверженности «нашим» традициям, использующийся набор образов здесь примитивен: березки, церкви, колокола, красные рубахи навыпуск, бороды, сарафаны, подсолнухи, лузга и некоторые другие подобные. В целом же все разнородное и разнообразное множество рекламных образов создает один единственный образ - образ счастливого человека (причем счастливого примитивно - как правило, это телесный комфорт, шкурная безопасность). Реклама показывает людям других людей, которые сумели обмануться и найти счастье в обладании материальными объектами. Она стремится убедить, что потребление рекламируемого продукта ведет к высокому и благоприятному перерождению, причем не после смерти, а сразу же после акта потребления.

В те дни в языке и в жизни вообще было очень много сомнительного и странного. Взять хотя бы само имя «Вавилен», которым Татарского наградил отец, соединявший в своей душе веру в коммунизм и идеалы шестидесятничества. Оно было составлено из слов «Василий Аксенов» и «Владимир Ильич Ленин». Отец Татарского, видимо, легко мог представить себе верного ленинца, благодарно постигающего над вольной аксеновской страницей, что марксизм изначально стоял за свободную любовь, или помешанного на джазе эстета, которого особо протяжная рулада саксофона заставит вдруг понять, что коммунизм победит. Но таков был не только отец Татарского, - таким было все советское поколение пятидесятых и шестидесятых, подарившее миру самодеятельную песню и кончившее в черную пустоту космоса первым спутником - четыреххвостым сперматозоидом так и не наставшего будущего.

Татарский очень стеснялся своего имени, представляясь по возможности Вовой. Потом он стал врать друзьям, что отец назвал его так потому, что увлекался восточной мистикой и имел в виду древний город Вавилон, тайную доктрину которого ему, Вавилену, предстоит унаследовать. А сплав Аксенова с Лениным отец создал потому, что был последователем манихейства и натурфилософии и считал себя обязанным уравновесить светлое начало темным.

Несмотря на эту блестящую разработку, в возрасте восемнадцати лет Татарский с удовольствием потерял свой первый паспорт, а второй получил уже на Владимира.

После этого его жизнь складывалась самым обычным образом. Он поступил в технический институт - не потому, понятное дело, что любил технику (его специальностью были какие-то электроплавильные печи), а потому, что не хотел идти в армию. Но в двадцать один год с ним случилось нечто, решившее его дальнейшую судьбу.

Летом, в деревне, он прочитал маленький томик Бориса Пастернака. Стихи, к которым он раньше не питал никакой склонности, до такой степени потрясли его, что несколько недель он не мог думать ни о чем другом, а потом начал писать их сам. Он навсегда запомнил ржавый каркас автобуса, косо вросший в землю на опушке подмосковного леса. Возле этого каркаса ему в голову пришла первая в жизни строка - «Сардины облаков плывут на юг» (впоследствии он стал находить, что от этого стихотворения пахнет рыбой). Словом, случай был совершенно типичным и типично закончился - Татарский поступил в Литературный институт. Правда, на отделение поэзии он не прошел - пришлось довольствоваться переводами с языков народов СССР. Татарский представлял себе свое будущее примерно так: днем - пустая аудитория в Литинституте, подстрочник с узбекского или киргизского, который нужно зарифмовать к очередной дате, а по вечерам - труды для вечности.

Потом незаметно произошло одно существенное для его будущего событие. СССР, который начали обновлять и улучшать примерно тогда же, когда Татарский решил сменить профессию, улучшился настолько, что перестал существовать (если государство способно попасть в нирвану, это был как раз такой случай).

Поэтому ни о каких переводах с языков народов СССР больше не могло быть и речи. Это был удар, но его Татарский перенес. Оставалась работа для вечности и этого было довольно.

И тут случилось непредвиденное. С вечностью, которой Татарский решил посвятить свои труды и дни, тоже стало что-то происходить. Этого Татарский не мог понять совершенно. Ведь вечность - так, во всяком случае, он всегда думал - была чем-то неизменным, неразрушимым и никак не зависящим от скоротечных земных раскладов. Если, например, маленький томик Пастернака, который изменил его жизнь, уже попал в эту вечность, то не было никакой силы, способной его оттуда выкинуть.

Оказалось, что это не совсем так. Оказалось, что вечность существовала только до тех пор, пока Татарский искренне в нее верил, и нигде за пределами этой веры ее, в сущности, не было. Для того чтобы искренне верить в вечность, надо было, чтобы эту веру разделяли другие, - потому что вера, которую не разделяет никто, называется шизофренией. А с другими - в том числе и теми, кто учил Татарского держать равнение на вечность, - начало твориться что-то странное.

Не то чтобы они изменили свои прежние взгляды, нет. Само пространство, куда были направлены эти прежние взгляды (взгляд ведь всегда куда-то направлен), стало сворачиваться и исчезать, пока от него не осталось только микроскопическое пятнышко на ветровом стекле ума. Вокруг замелькали совсем другие ландшафты.

Татарский пробовал бороться, делая вид, что ничего на самом деле не происходит. Сначала это получалось. Тесно общаясь с другими людьми, которые тоже делали вид, что ничего не происходит, можно было на некоторое время в это поверить. Конец наступил неожиданно.

Однажды во время прогулки Татарский остановился у закрытого на обед обувного магазина. За его витриной оплывала в летнем зное толстая миловидная продавщица, которую Татарский почему-то сразу назвал про себя Манькой, а среди развала разноцветных турецких поделок стояла пара обуви несомненно отечественного производства.

Татарский испытал чувство мгновенного и пронзительного узнавания. Это были остроносые ботинки на высоких каблуках, сделанные из хорошей кожи.

Желто-рыжего цвета, простроченные голубой ниткой и украшенные большими золотыми пряжками в виде арф, они не были просто безвкусными или пошлыми.

Они явственно воплощали в себе то, что один пьяненький преподаватель советской литературы из Литинститута называл «наш гештальт», и это было так жалко, смешно и трогательно (особенно пряжки-арфы), что у Татарского на глаза навернулись слезы. На ботинках лежал густой слой пыли - они были явно не востребованы эпохой.

Татарский знал, что тоже не востребован эпохой, но успел сжиться с этим знанием и даже находил в нем какую-то горькую сладость. Оно расшифровывалось для него словами Марины Цветаевой: «Разбросанным в пыли по магазинам (Где их никто не брал и не берет!), Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед». Если в этом чувстве и было что-то унизительное, то не для него - скорее для окружающего мира. Но, замерев перед витриной, он вдруг понял, что пылится под этим небом не как сосуд с драгоценным вином, а именно как ботинки с пряжками-арфами. Кроме того, он понял еще одно: вечность, в которую он раньше верил, могла существовать только на государственных дотациях - или, что то же самое, как нечто запрещенное государством. Больше того, существовать она могла только в качестве полуосознанного воспоминания какой-нибудь Маньки из обувного. А ей, точно так же, как ему самому, эту сомнительную вечность просто вставляли в голову в одном контейнере с природоведением и неорганической химией. Вечность была произвольной - если бы, скажем, не Сталин убил Троцкого, а наоборот, ее населяли бы совсем другие лица. Но даже это было неважно, потому что Татарский ясно понимал: при любом раскладе Маньке просто не до вечности, и, когда она окончательно перестанет в нее верить, никакой вечности больше не будет, потому что где ей тогда быть?

Деньги - главная мифологема романа. Большинство остальных символов, по сути, лишь контекстные метафоры денег. На мой взгляд, роман Пелевина «Generation П» хорошо обрисовал картину, сложившуюся на переходе от социалистической власти к демократической. Хорошо показан психологический склад людей того времени, который, в принципе и сейчас остается почти неизменным в плане символики. Этот роман стал для меня очень познавательным, указывая на многие недостатки правительства, «дыры» в сознании людей. Все книги Пелевина хороши по - своему, «Generation П» - вобрало в себя некоторые моменты из уже вышедших в печать его творений: Отец называет сына странным именем, связанным с древней цивилизацией - из романа «Омон Ра», главный герой встречает старого друга, тоже литератора, и эта встреча выводит унылую судьбу главного героя на новый виток - из романа «Чапаев и Пустота», эпизоды «из жизни крутых», неповторимо остроумный взгляд на механизмы российского бизнеса - из рассказа «История паинтбола в России», и еще немного идей, удачно использованных в работах Пелевина. Но книгу читать все равно очень интересно - при чтении погружаешься в проблемы главного героя, понимаешь их смысл, и все встает на свои места. «Generation П» дает четкое представление о том, как человеческая личность может деградировать под влиянием извне, превращаясь в марионетку рекламы и потока общественности, потеря индивидуальности.

Роман «Generation П»

«Generation П» («Поколение „П“») - постмодернистский роман Виктора Пелевина, впервые опубликован в 1999 г.

Это роман о поколении россиян, которое взрослело и формировалось во времена политических и экономических реформ 1990-х годов. Действие романа разворачивается в Москве 1990-х годов. Главный герой романа -- Вавилен Татарский, интеллигентный юноша, выпускник Литературного института, своё необычное имя он получил от отца -- поклонника Василия Аксенова и Владимира Ленина. Татарский -- собирательный образ «поколения П» -- поколения семидесятых.

Благодаря случайности он попадает в мир рекламы и открывает у себя талант -- сочинять рекламные слоганы. Таким образом, он становится сначала копирайтером, затем «криэйтором». Задачей Вавилена становится адаптация рекламы зарубежных товаров к отечественной ментальности. Затем Татарский становится творцом телевизионной реальности, замещающей реальность окружающую. Татарский участвует в создании телеобразов государственных деятелей и самой политической жизни страны с помощью компьютерных технологий. Однако он постоянно мучается «вечными вопросами», кто же всё-таки этим управляет, и в конце становится живым богом, земным мужем богини Иштар.

Вавилен Татарский - собирательный образ, который обобщает в себе поколение людей 1990-х годов. В итоге мы понимаем предназначение героя и вместе с ним предназначение целого поколения - отдать свою жизнь «главному мифу общества потребления: мифу рекламы, обусловливающему правильное кровообращение капитализма» . «Он и всё Поколение "П" отдают свои жизни ради денег. Татарский стал жертвой своего сознания».

Роман повествует не об эволюции героя, а о процессе его самопроникновения, нахождения себя в мире, узнавании своего назначения, заданного изначально. Важна не столько точка отправления героя и конечный пункт его пути, сколько постепенное разворачивание сути, углубление сознания персонажа. пелевин роман чапаев пустота

Главная проблема, поднятая в романе В. О. Пелевина «Generation "П"», - это проблема идеологии потребления, установившейся в стране с падением тоталитарного режима и крушением Советского Союза .

Большинство исследователей рассматривают роман В. О. Пелевина «Generation "П"» в русле постмодернизма. М. Князева выделила следующие черты постмодернизма в романе: неоднозначность трактовки названия, смешение жанров в рамках одного произведения, многоплановость восприятия содержания, интертекстуальность, обилие цитат из других произведений, нарочитая перевернутость изображаемого мира.

Что касается смысла названия романа, то следует отметить тот факт, что существует несколько вариантов его интерпретации: Поколение «Пепси», Поколение П... (синоним конца), Поколение PR, Поколение Пы, Поколение Пелевина, Поколение Попсы, Поколение Пса, Поколение Постмодернизма, Поколение Потребителей, Поколение Посредников, Поколение Порошка, Поколение Пустоты, Поколение Прямых попаданий; просто первая буква слова generation располагается на одной клавише с буквой «П».

Еще одной отличительной чертой романа В. О. Пелевина «Generation "П"» является жанровая многоплановость . Под жанром мы понимаем устойчивую форму произведения, предопределенную его содержанием. Жанр анализируемого произведения сложно определить: автор сочетает множество разнообразных жанровых элементов. Некоторые исследователи определяют жанр романа как мистика или драма, однако, наиболее общепринятой точкой зрения является определение жанра «Generation "П"», как современная проза. По мнению В. В. Плясовой, в тексте присутствуют элементы фантастики, мистики, детектива, боевика, наркоромана и киберпанка.

М. Князева о стиле В. О. Пелевина пишет следующее: «Стиль Виктора Пелевина - смешение литературных стилей и форм, стилизация и пародирование, коллаж и лубок, калейдоскоп и пазл, сборник афоризмов и анекдотов, ирония».

Следующая черта постмодернизма - многоплановость восприятия содержания . Специфика данного произведения в том, что реалии его текста можно воспринимать под любым углом зрения, «хочешь - как глубокую эзотерику, или как блестящее надругательство над рекламой».

Также одним из приёмов постмодернизма, ярко представленным у В. О. Пелевина, является интертекстуальность. Буквально интертекстуальность означает включение одного текста в другой.

Далеко не каждый даже образованный человек способен расшифровать все интертекстуальные коды в романе В. О. Пелевина «Generation "П"». «Это самые разные мифы и архетипы, различные религиозные традиции и философские системы, всевозможные мистические практики и магические техники. Также необходимо ориентироваться и в современной «наркотической мифологии».

В интернет-энциклопедии «Википедия» также приводится список различных цитат в «Generation «П»:

• · песня группы ДДТ «Что такое осень» (впрочем, цитата из неё неточна: строки «Что такое осень -- это листья» в песне нет)
• · песня Леонарда Коэна «Democracy» (…I"m sentimental, if you know what I mean…)
• · книги Эла Райса: реально существующая «Positioning: а battle for your mind» и, видимо, выдуманная «The Final Positioning»
• · «Звездные войны»
• · фильм «Звёздный десант»
• · фильм «Золотой глаз»
• · фильм «Кин-Дза-Дза!»
• · цитаты из произведений Грибоедова
• · книга «Confessions of an Advertising Man» («Признание рекламщика») Дэвида Огилви
• · роман «1984» Джорджа Оруэлла
• · произведения «Буря» и «Гамлет» Шекспира
• · романы Харольда Роббинса
• · «Роза Мира»
• · стихотворение Тютчева («Умом Россию не понять…»)
• · песня Pet Shop Boys «Go West»
• · «Песнь о вещем Олеге»
• · фильм «Hellraiser» («Восставший из ада»)
• · фильм «The Deer Hunter» («Охотник на оленей»)
• · фильм «Ben-Hur» («Бен-Гур»)
• · книга (сборник) «Сумерки богов»
• · «Алиса в Стране чудес»
• · фильм «Кавказский пленник»
• · притча «Зеркало и Маска» Хорхе Луис Борхес
• · стихотворение «Роза» из сборника «Страсть к Буэнос-Айресу» Хорхе Луис Борхес («Какая роза персов?.. Какой Ариосто?..»)
• · фильм «Андалузский пёс» Луиса Бунюэля
• · книга Достоевского «Преступление и наказание». Практически полностью пересказан монолог Свидригайлова о вечности (про баньку с пауками).
• · книга Роберта Пирсига «Дзен и искусство ухода за мотоциклом» о философии первичности моральных ценностей.
• · часто упоминаются различные торговые марки и рекламные слоганы.

Этот список ярко подчеркивает интертекстуальность текста В.Пелевина.

Пелевин нередко использует чужие тексты, что весьма распространено в современной литературе, заимствует он их не потому, что у него не хватает своих идей - он дополняет и переосмысливает чужие мысли, выводя новые концепции.

В романе «Generation П» Пелевин излагает некую социально-философскую концепцию , оценивающую современный западный мир и происходящую вестернизацию России.

Композиции романа свойственна «многослойность».

Свободно дробящаяся композиция романа позволила вставить в текст множество остроумных реприз. Многие критики утверждают, что роман «Поколение „П“» состоит из смеси разрозненных анекдотов, городского фольклора, американского масскульта, а язык романа состоит из бандитской фени, молодёжного сленга, терминологического волапюка, рекламы и PR. Для Пелевина характерен образ инициации простодушного, когда путь героя и самого читателя составляют переходы от незнания к знанию. В романе присутствуют постоянные англоязычные вкрапления в текст

Все повествовательные линии итогово пересекаются в финале (глава «Золотая комната»), где читатель находит развернутое толкование символов, периодически встречавшихся ему в процессе прочтения романа.

Все эти символические образы предстают на черной базальтовой плите в Золотой комнате Иштар, рисуя схематическую картину мира. По сути, о каждом из изображенных на ней символов говорилось в предыдущих главах романа, но именно здесь они впервые предстают в совокупности, их значение окончательно проясняется во взаимодействии. Примечательно, что, в сущности, автор эксплуатирует детективную конструкцию.

Одна из главных тем творчества Пелевина -- это миф с учётом всех его форм, вариаций и трансформаций, от классической мифологии до современной социальной и политической мифологии. Роман представляет собой пародию на антиутопию с описанием многочисленных рекламных роликов и изображением выдуманной реальности. В самом романе Фарсейкин обращается к главному герою со следующими словами: «Ты, Ваван, не ищи во всем символического значения, а то ведь найдешь» , таким образом автор обращается к критикам и читателем, ожидая разоблачение замысла. Критики выделяют следующие основные темы романа:

• · Шумеро-аккадская мифология, эзотерика и религиозные вопросы.
• · Рекламные и маркетинговые стратегии, их влияние на человека, а также адаптация зарубежных маркетинговых стратегий к русской ментальности.
• · Вера в СМИ, отечественная ментальность и национальная идея.
• · Теории заговора (в книге обыгрывается идея того, что миром правит «ложа рекламщиков»).
• · Роль наркотиков в творчестве. Тематика влияния наркотиков на творчество осуществлена путём включения описаний бредового состояния главного героя после употребления наркотических средств. Употребление мухоморов вызывает у героя дисфункцию речи, что наводит Татарского на мысль, что «абсолютной истины нет, она зависит от наблюдателя и свидетеля событий». В эпизоде вызова духа Че Гевары показывается зависимость человека от телевизора и превращение его в «виртуальный субъект».

Пелевин на одной из интернет-конференций сказал, что в его романе «Generation П» героев нет, а есть лишь персонажи и действующие лица. Персонажи взяты непосредственно из жизни России 1980-х и 1990-х годов. Здесь «новые русские» и простой народ, бандиты и руководящая элита, наркоманы, люмпены-пролетарии и циничные рекламщики, управляющие всем происходящим. По мнению некоторых критиков, герои романа разделены на три группы персонажей. Для связки сюжета автором была создана группа персонажей, которую составляют Гусейн, Морковин и Фарсейкин. Другую группу персонажей составляют Пугин, Ханин, Малюта, Бло, Гиреев, Азадовский, в момент общения с ними личность Татарского как бы раздваивается, и части его личности ведут между собой диалог. Гусейн встречается главному герою на начальной фазе и ещё один раз пытается ворваться в повествование. Но их дороги расходятся оба раза.

Писатель дает характеристику своим персонажам через сравнение. Люди похожи на столбы: «…Подобно фонарному столбу он выпадал из поля восприятия из-за полной визуальной неинформативности», а столбы -- на людей: «Довольно долго Татарский ждал продолжения, пока не понял, что Гусейн -- это столб с прибитым плакатом «Костров не жечь!», плохо различимым в полутьме». Автор не описывает портрет героев, потому что, по его мнению, «настоящего облика» у них нет не может быть. Пелевин изображает их схематично, без подробностей: «Его лицо было очень интеллигентным», «черты его лица вполне интеллигентны ».

Задача автора не изображение внутреннего мира, ведь цель духовных исканий героев всего лишь деньги, персонажей, а их самопостижение в изменившемся внешнем мире, поэтому он использует в их описании стандартные клише и сухой язык «на неглубоком дне его глаз уже закипала ярость»; « его глаза заволокло холодной белой яростью»; «лицо Азадовского было белым от ярости».

Виктор Пелевин - яркий, обладающий своеобразным видением мира, писатель. И именно это может как привлекать, так и отталкивать его читателей. Но равнодушным не остается никто.