Хорош ли наш календарь? Смотреть что такое "Не родись ни хорош, ни пригож, родись счастлив." в других словарях

– А родись в Любви Тот, кто хочет, чтобы его любили, должен знать, что любовь притягивается только любовью. Только подобное притягивает к себе подобное. Вызволите свою любовь из плена страха, тогда Вас будут любить. Лууле Виилма «ТЕПЛО НАДЕЖДЫ СВЕТЛЫЙ ИСТОЧНИК

Не родись ни хорош, ни пригож, родись счастлив.

Пословицы русского народа. - М.: Художественная литература . В. И. Даль . 1989 .

Смотреть что такое "Не родись ни хорош, ни пригож, родись счастлив." в других словарях:

Не родись ни умен, ни красив (ни хорош, ни пригож), а родись счастлив. Ср. Ничего не нужно; только будь счастье. Вот уж правду то русская пословица говорит: не родись умен, не родись пригож, а родись счастлив. Островский. За чем пойдешь, то и… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона

Век протянется, всем (всякому) достанется. День на день не приходит. День на день не приходится, час на час не выпадает. На свете всяко бывает (и то бывает, что ничего не бывает). Гора с горой не сойдется, а человек с человеком (или: а горшок с… … В.И. Даль. Пословицы русского народа

- (со частье, доля, пай) ср. рок, судьба, часть и участь, доля. Такое наше счастье, что на мосту с чашкой. Всякому свое счастье; в чужое счастье не заедешь. | Случайность, желанная неожиданность, талан, удача, успех, спорина в деле, не по рассчету … Толковый словарь Даля

ПРИГОЖАТЬСЯ, пригодиться кому, к чему, быть к чему годным, полезным на что. Не плюй в колодец, пригодится напиться. Всякая небылица (или тряпица) в три года пригодится, сберегай все. Человек человеку пригожается. Богу молиться вперед пригодится.… … Толковый словарь Даля

Параллель с повестью 1818 года - сразу представилась мне, когда я, в связи с этим стихотворением (рассказывающем о встрече Петра с Мазепой в 1696 году), заговорил о поэме "Полтава": в обоих этих произведениях - . В поэме Пушкина - донос генерального судьи Кочубея на гетмана Мазепу, злоумышляющего, по его мнению, против царя Петра. В повести 1818 года - какие-то таинственные "моравские" заговорщики, готовящие некий "заговор" против австрийского императора, правда - в чем же именно этот заговор заключается, в повести ни слова не сказано.

И оба этих произведения - имеют очевидную, хотя и в обоих случаях НЕПРЯМУЮ, связь с животрепещущими событиями современной отечественной истории: с вялотекущим заговором "декабристов", замыслами цареубийства.

Параллель эта - представлялась поначалу самой общей, ничего не говорящей о генетическом родстве этих произведений и не обещающей - обнаружения такого родства. Теперь же, когда я вновь обратился к ТЕКСТУ журнальной повести 1818 года, - в ней, один за другим, стали обнаруживаться явственные следы прикосновенности, принадлежности ее - к той же самой, прослеживаемой нами, постольку поскольку на нее бросает след "рылеевское" стихотворение, творческой предыстории поэмы "Полтава".

И сразу же - встает вопрос о связи этой истории с жизненной и творческой драмой К.Н.Батюшкова, которая разрешилась событиями 1821 года. В этом - заключается разгадка смысла еще одной (повторю: из поистине бесчисленных!) пушкинской реминисценции, обнаруживаемой нами в первых же абзацах этого произведения. В этих строках приводится обоснование матримониальных замыслов овдовевшей Графини, послуживших завязкой и любовной, и политической историй, рассказываемых в этой повести:

"Графиня имела много причин оплакивать потерю такого мужа; но она сокрушалась всего более о том, что он, оставив ей знатное имение и славное имя, НЕ ОСТАВИЛ НАСЛЕДНИКА".

При чтении этой фразы - сразу же вспоминается... реплика героя трагедии Пушкина "Моцарт и Сальери" - также служащая обоснованием ее конфликта, заключающая в себе причины, по которым Сальери решился на убийство своего друга, гениального музыканта:

...Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет;
Оно падет опять, как он исчезнет:
НАСЛЕДНИКА НАМ НЕ ОСТАВИТ ОН.

И, если мы еще в чем-то сомневаемся, если еще у нас остается подозрение в том, что это предвосхищающее воспроизведение знаменитых пушкинских слов является простым совпадением, - то нам остается вспомнить только хрестоматийное определение, трюизм из учебников: "Моцарт - великий австрийский композитор".

И - в предыдущей же фразе текста повести, во фразе, представляющей собой - предыдущее звено той же самой цепи логического обоснования семейной политики персонажа, - мы встречаем... прямое, дословное отражение этого трюизма:

"Она пользовалась общим уважением, сколько по богатству своему, столько и по причине лестного покровительства, которое во всяком случае оказывал ей АВСТРИЙСКИЙ двор; ибо покойный супруг ея, посвятив себя службе Императора, принес на одном сражении самую жизнь свою в дар избранному им новому отечеству".

И если после этой фразы, содержащей это именно слово, - мы встречаем реминисценцию из будущей трагедии, посвященной великому АВСТРИЙСКОМУ музыканту, чуть ли - не современнику происходящих в этой повести событий, всего каких-то три года до них не дожившему, - то ни о каком "совпадении" речи уже, конечно, идти больше не может.

Речь же - идет теперь об ином; сомнения, которые вызывает в нас эта встреченная нами предвосхищающая пушкинская реминисценция, - вызываются теперь другими причинами: какое отношение к данной повести, к происходящему в ней, к ее художественному замыслу, - имеет... трагедия Пушкина "Моцарт и Сальери"? Именно с этого, с затруднения с ответом на этот вопрос - и началось для меня обнаружение и прослеживание следов присутствия в повести 1818 года... поэмы "Полтава"! Потому как , что "маленькая трагедия" 1830 года - служит в творчестве Пушкина не чем иным, как именно - аллегорическим рассказом о судьбе... Батюшкова; о причинах, вызвавших трагические события 1821 года.

Г Л А В А Т Р Е Т Ь Я

После того, как стало понятно, что такое необъяснимое, казалось бы, обращение автора повести 1818 года к мотивам будущей трагедии Пушкина - может найти себе истолкование в свете гипотезы о родстве замысла этой повести с творческой историей поэмы "Полтава", - естественно, встал вопрос: а до каких пор можно проследить эту линию родства? И оказалось, что... вплоть до мельчайших деталей.

Начать такое сравнение естественнее всего с наложения друг на друга этих произведений, повести и поэмы, в тех их очертаниях, сходство которых изначально было наиболее очевидно: то есть - в ситуации, сюжете доноса, общих для них обоих.

И тогда оказалось, что своеобразие, специфика этой ситуации, как она представлена в поэме Пушкина, - в точности соответствует, повторяет это своеобразие в повести. Донос ведь в поэме делается не на какого-то подпольщика, а на... властителя государства, лицо всемогущее, в руках которого находится судьба доносчика, - правда, подчиненного властителю еще более могущественному, против которого и строится предполагаемый заговор. В повести 1818 года безымянные моравские заговорщики - характеризуются тем же самым; они являются некими влиятельными людьми, разоблачение которых, так же как и разоблачение Мазепы Кочубеем, может дорого обойтись - самому разоблачителю:

"...Здесь, в Моравии, также есть неспокойные головы, и ко мне дошли слухи, что существует опасный для спокойствия Государства заговор. Им управляет человек хитрый, предприимчивый, на все способный; я знаю его и страшусь тем более..."

Здесь следует обратить внимание еще на одно обстоятельство: "я знаю его" - говорит вдохновитель главного героя повести о главе заговорщиков. В данном контексте это означает не только то, что ему известно - кто он, его имя; но еще более - то, что он с ним - лично знаком, находится с ним в более или менее близких отношениях. Иными словами - точно так же, как Кочубей по отношению к Мазепе, который ведь был настолько с ним близок, что являлся крестным отцом его дочери.

Эта близость, объясняет пушкинский повествователь в поэме, и позволила Кочубею проникнуть в тайные замыслы Мазепы, несмотря на всю его скрытность:

Так! было время: с Кочубеем
Был друг Мазепа; в оны дни,
Как солью, хлебом и елеем,
Делились чувствами они.
Их кони по полям победы
Скакали рядом сквозь огни;
Нередко долгие беседы
Наедине вели они -
Пред Кочубеем гетман скрытный
Души мятежной, ненасытной
Отчасти бездну открывал
И о грядущих измененьях,
Переговорах, возмущеньях
В речах неясных намекал...

В повести этот мотив - личная близость к заговорщику и проникновение в его замыслы - расщепляется надвое и распределяется между двумя персонажами. Второе - войти в доверие и раскрыть заговор - предоставляется герою повести, Модесту:

"...Если б ты, Модест, взял на себя предупредить сей гибельный умысел - а это состоит в том, чтобы вкравшись в доверенность заговорщиков и искусно обо всем разведав, донести во время Императору - тогда признательный Монарх... конечно не откажется в знак благодарности ходатайствовать за тебя у Графини".

Однако, несмотря на эти отличия в диспозиции мотивов - самая мотивная структура сюжетной ситуации, нюансировка ее в повести - точь-в-точь предвосхищает конфигурацию сюжетной ситуации в поэме; создает как бы - МАКЕТ ее; пробную МОДЕЛЬ перед созданием основного произведения.

Дальше - наоборот, сюжетные функции, которые в поэме будут распределены между двумя персонажами, - в повести объединяются в одном. Как мы знаем, перед Кочубеем - встает проблема гонца, доверенного лица, "связника": кто доставит разоблачительные сведения о малороссийском гетмане русскому царю? В поэме находится казак, влюбленный в Марию, который охотно готов подвергнуть себя опасности, чтобы отомстить счастливому сопернику. В повести такой проблемы не возникает - потому что сам же Модест, проникающий в замыслы заговорщиков, и выступает в функции такого гонца:

"Через полгода заговор наконец созрел; время исполнения приближалось, медлить было опасно. Модест улучил минуту, скрылся и поскакал в Вену. Является во дворец, просит, чтобы его допустили к Императору, бросается к ногам Государя, открывает о существовании заговора и в подтверждение слов своих вручает бывшия при нем бумаги".

И вновь - развитие сюжета возвращается к своеобразию его трактовки у Пушкина. Опасения дяди Аделаиды, вдохновившего героя на это предприятие, как будто бы начинают сбываться, и Модесту... начинается грозить участь героев поэмы "Полтавы" - быть схваченным, подвергнуться допросу, пыткам и казни:

"Таким доносам обыкновенно верят не скоро. Модеста учтиво проводили в крепость, а между тем послали разведывать..."

В отличие от хода развития событий в поэме, здесь эта коллизия оканчивается благополучно: для героя-разоблачителя, но не для заговорщиков. Мы в свое время обратили внимание на то , что этот мотив ареста лица, делающего донос на злоумышленников, - восходит... к мифу о древнегреческом певце Арионе, как он рассказан в "Истории" Геродота: герой, который, как известно, благополучно спасся, благодаря дельфину, - подает жалобу на ограбивших его корабельщиков по прибытии в ближайший город, и его - точно так же заключают под стражу, как лицо подозрительное, которое - и само может оказаться злоумышленником, обвинителем невинных (каковым и был сочтен Мазепа в пушкинской поэме) людей!

Здесь, как и в случае с самой поэмой "Полтава", остается только поражаться. Историки литературы, все как один, до сих пор героически хранят гробовое молчание о том, что в своем аллегорическом стихотворении Пушкин изображает себя в образе древнегреческого легендарного певца Ариона (сходство усиливается тем, что традиция называет Ариона - зачинателем трагических хоров, а Пушкин в пору, к которой относится эта аллегорическая картина, сочинял трагедию "Борис Годунов"), окружавших же его до 1825 года включительно заговорщиков-"декабристов" - в виде корабельщиков, которые, согласно сюжету этого мифологического рассказа, НАМЕРЕВАЛИСЬ ЕГО УБИТЬ И ОГРАБИТЬ!

Во всей истории пушкинистики, кажется, только один-единственный исследователь, А.Ю.Чернов в своей брошюре о поиске места захоронения пятерых казненных "декабристов", вслух сказал об этой поистине сенсационной коллизии, образующей миф, положенный в основу "декабристского" стихотворения Пушкина, - но тут же... отрекся от своих собственных слов, сделал вид, что ничего не случилось: заявив, что эта коллизия к замыслу стихотворения под названием "Арион" - никакого отношения не имеет.

Выбирая для своей политической аллегории подобный мифологический сюжет, Пушкин, конечно же, хотел сказать только одно: прийди эти "умные кормщики" к власти ("великий кормчий" - общеизвестный титул... Мао Дзе Дуна!) - его бы ожидала участь Ариона, и только чудо, подобное сверхъестественным образом появившемуся в мифе дельфину, могло бы его спасти. Накануне восстания, в 1825 году, он пишет стихотворение "Андрей Шенье" - о другом поэте, не древнем, но современном, но тоже - казненном революционерами за участие в роялистском заговоре. Как говорится, тенденция в отношениях Пушкина к движению декабризма ясна нам насквозь.

И поэтому в повести 1818 года реминисценция сюжета об Арионе - сопровождается... наброском будущего стихотворения Пушкина об Андрее Шенье. Повесть публикуется - как раз накануне выхода, в 1819 году, посмертного итогового собрания поэзии Шенье, сыгравшего решающую роль в его общеевропейской славе и формировании его облика в сознании последующих поколений (о предвосхищающем отклике на страницах журнала "Благонамеренный" на другой этапный для французской и европейской поэзии сборник, элегии А. де Ламартина, ).

"Куда, куда завлек меня враждебный гений?..."

Начинается вторая часть монолога поэта в темнице перед казнью в стихотворении Пушкина 1825 года. А в повести 1818 года , в той же мере являющейся политическим памфлетом, косвенным откликом на те же политические события современности, мы находим - прообраз этой фразы, узнаваемую синтаксическую формулу восклицания, по которой она будет построена:

"Неосторожный рыцарь! или не знал ты своего сердца, которое хотя билось в груди геройской; но было нежно, чувствительно? КУДА ВЛЕЧЕТ ТЕБЯ ТВОЕ ЛЮБОПЫТСТВО?..."

Причем - это фраза, произнесенная по отношению к герою, которого затем, как мы только что видели, "учтиво проводили в крепость", который - получил возможность почувствовать себя на месте Андрея Шенье (так же как - и томившихся в Петропавловской крепости современников Пушкина, арестованных по делу 14 декабря)! Об этом мы и говорим: что повесть эта - наполнена СХЕМАТИЧЕСКИМИ НАБРОСКАМИ, "чертежами" будущих пушкинских произведений.

С этого, с обнаружения сюжетного мотива мифа об Арионе, - и возникло у нас обостренное внимание к этой повести. В аллегорическом рассказе, в котором прозрачно выступают современные события заговора "декабристов", - использован тот же самый сюжет, который, после разгрома этого заговора, будет использован Пушкиным - для аллегорического же рассказа о нем! Спрашивается: чьей же рукой было сделано это литературное заимствование в 1818 году, чтобы почти десятилетие спустя - быть повторено в классическом, программном стихотворении Пушкина!

Уже тогда, на первых шагах исследования этой повести, ответ мне представлялся очевидным. Теперь же, взявшись изучить текст этого произведения детально, я убеждаюсь в своей правоте, на каждом шагу встречаясь - с предвосхищающими реминисценциями других пушкинских произведений. А главное - с магистральной, пронизывающей весь сюжет этой повести нацеленностью на создание поэмы "Полтава": почти одновременной написанному в 1827 году стихотворению "Арион" и, подобно ему, как мы в этом (впервые, пожалуй в истории пушкинистики) убедились, сопоставляя эту поэму со стихотворением, входящим в цикл Рылеева "Думы", - 1825 года.

Единая отнесенность к политическим событиям современности рождает общность двух этих, на первый взгляд, художественно несоизмеримых произведений, объясняя, почему предварительный набросок "Полтавы" - мы встречаем именно в данной повести 1818 года, а также - их обоюдную обращенность к мотивам одного и того же греческого мифа, который затем будет использован при создании поэтического манифеста Пушкина 1827 года.

Говоря о разработке проблематики политического доноса в поэме 1828 года, имя Ф.М.Достоевского, о том, что у него эта проблематика будет сформулирована в виде мучительно-неразрешимой нравственной коллизии. И теперь обратим внимание: автор повести 1818 года, обращаясь к предварительным, эскизным разработкам сюжета "Полтавы", - ЗНАЕТ О ТОМ, ЧТО ПРОБЛЕМАТИКА ЭТОЙ, ЕЩЕ НЕ НАПИСАННОЙ ПОЭМЫ СТАНЕТ ПРЕДМЕТОМ РАЗДУМИЙ БУДУЩЕГО РОМАНИСТА!

А проявляется это - в выборе... имени главной героини повести. Мы уже обратили внимание на последовательно проводимый в этом произведении ПУШКИНСКИЙ жест: выбор имен героев - становится предметом авторского комментирования; значимость имен персонажей - входит необходимой составной частью в сферу самого замысла этого произведения. Происходит это, как оказалось, и с именем героя повести, Модеста.

Поначалу мы усомнились, когда, говоря о системе предвосхищающих реминисценций "Пиковой дамы", обратили внимание на то, что это же ведь - имя... брата величайшего русского композитора, написавшего либретто для его знаменитой оперы на основе пушкинской повести, Модеста Ильича Чайковского! Но потом, когда мы увидели, что в эту же повесть 1818 года вторгаются и мотивы будущей пушкинской "Полтавы", наша неуверенность - начала испаряться, потому что мы осознали, что вместе с этой группой реминисценций в литературном плане повести приобретает актуальность и ЛИЧНОЕ ИМЯ самого автора оперы, и одновременно - героя поэмы 1828 года: ПЕТР!

Точно так же обстоит и с именем героини, хотя и в этом случае специальный комментарий при его выборе автором - отсутствует. Но насколько значимо это отсутствие! АДЕЛАИДА - имя... одной из сестер Епанчиных в будущем романе Достоевского "Идиот".

Здесь - вновь, как и в случае с "батюшковской" реминисценцией из ненаписанной еще трагедии "Моцарт и Сальери": совпадение имен героинь повести 1818 года и будущего великого романа - было бы необъяснимым, если бы - мы не вскрыли существенного генетического родства этой повести с поэмой "Полтава". Теперь же дарование героине этого имени, имени одной из будущих героинь Достоевского, - становится для нас не чем иным, как закономерным проявлением этого родства; знаком изначальной, еще до ее написания, еще у самых истоков ее замысла, ориентированности поэмы Пушкина - на будущую проблематику Достоевского.

И наоборот: имена героев будущей пушкинской поэмы - обнаруживают свою значимость, свою "внутреннюю форму" - будучи обыгрываемы в тексте повести 1818 года. С этим явлением в другом таком эскизном наброске поэмы 1828 года, стихотворении "Петр Великий в Острогожске". Героем его не только является "пушкинский" Мазепа, но этот исторический персонаж - предстает уже в этом стихотворении 1823 года... как бы в том же персонажном окружении, что и у Пушкина, что и в поэме "Полтава".

И происходит это - именно благодаря ИГРЕ СЛОВ; в лексике этого стихотворения - обыгрывается имя другого персонажа поэмы, ИСКРЫ: "Где герою вождь свирепый Клясться в ИСКРЕННОСТИ смел?..." - вопрошается по поводу участия Мазепы в описываемом в стихотворении историческом событии, о присутствии при котором самого Искры - история, как и стихотворение, умалчивают.

С этого и началось для нас обнаружение функционирования аналогичного приема в повести 1818 года . То же самое имя, и в той же самой лексике - обыгрывается уже в тексте этой прозаической вещи, за пять лет до написания "рылеевского" стихотворения:

"Добродушный дядя благосклонно принял Модеста... Он нежно любил племянницу и потому ИСКРЕННО желал бы соединить судьбу ея с судьбою такого достойного человека".

После того, как мы это заметили, у нас - как-то сам собою, независимо даже от нашей воли возник вопрос: а нельзя ли встретить в тексте этого произведения - случая обыгрывания... имени и другого, помимо Мазепы, героя будущей поэмы Пушкина: наряду с его единомышленником Искрой - и главного разоблачителя гетмана, Кочубея.

Потом, вновь вглядываясь, с этой именно точки зрения, в окружающий текст - в текст, окружающий, соседствующий со случаем обыгрывания имени Искры, - я понял, откуда взялся такой "автоматизм" направленности моего интереса. Дело в том, что именно этот окружающий текст, следующий же его (правда - чрезвычайно пространный) абзац, - предоставляет нам очередную "неразрешимую" повествовательную загадку:

"Решись, Модест, назваться слугою; перемени платье, ОБСТРИГИ ВОЛОСЫ: тебя не узнают и примут в камердинеры",

Советует герою дядя его возлюбленной.

А загадка - заключается в том, что в одной из дальнейших фраз - этот же самый мотив повторяется, и, повторяясь, еще при этом и детализируется, более того - историзируется, неожиданно предъявляя нам историческую специфику причесок времени действия повести и соответствующую им терминологию:

"Как сказано, так и сделано: Модест надел приличное новому званию своему платье, ОБСТРИГ ПУКЛИ, ПРИГЛАДИЛ ТУПЕЙ и явился в Олмиц, в дом главного заговорщика..."

Да еще и затем, в следующей же фразе, - пародируется; прячется в словесном составе текста, делается неузнаваемым, трудноидентифицируемым:

"...Его осмотрели с ног ДО ГОЛОВЫ".

Спрашивается: чем же объясняется такая интенсивная и тонкая работа с мотивом? Именно неразрешенность этого вопроса - как я теперь понимаю, и заставила меня задуматься о... присутствии в тексте повести - имени второго персонажа пушкинской поэмы. Ведь в имени Кочубея - присутствует слово, обозначающее - именно деталь, элемент прически (а если говорить об известных нам по творчеству Гоголя малороссийских козаках - то и "прически" в целом!): ЧУБ.

Таким образом, настойчивое экспонирование перед читателем и такая изобретательная нюансировка мотива "прически" - является у автора повести 1818 года не чем иным, как способом обыгрывания в ее тексте имени второго, наряду с простенько, одним-единственным словом репрезентированным именем Искры, персонажа поэмы "Полтава".

Имя АДЕЛАИДА, однако, имеет в повести 1818 года еще одно значение, входит еще в один реминисцентный ряд; самостоятельный, но тоже - пересекающийся с содержанием поэмы "Полтава".

Этот ряд - уводит в ту же самую современность, которой принадлежит отмеченный нами в самом первом абзаце этого произведения сталинский афоризм о наступлении в СССР основного социалистического общества, и обнаруживает себя реминисценцией, фразой, напоминающей об одном из известных художественных произведений, которые будут созданы в эту эпоху. О первоначальных шагах любви Модеста к героине повести говорится:

"Неустрашимый на войне, смелый в опасностях, он боялся, не зная сам чего, подойти к ней".

В этой фразе - кратко сформулирована коллизия, разворачивающаяся в песенке, распеваемой неунывающим энтомологом Жаком Паганелем в кинофильме "Дети капитана Гранта" по одноименному роману Жюля Верна - старом, односерийном, снятом еще в 1936 году. В первом куплете - излагается первая часть сформулированного в повести 1818 года парадокса:

Жил отважный капитан.
Он объездил много стран
И не раз бороздил океан.
Раз пятнадцать он тонул,
Погибал среди акул -
Но ни разу даже глазом не моргнул.

А потом - с ним случается происшествие, которое приводит его - к тому же самому положению, в котором находится и герой повести:

Но однажды капитан
Был в одной из дальних стран
И влюбился, как простой мальчуган.
Раз пятнадцать он краснел,
Заикался и бледнел,
Но ни разу объясниться не посмел.

А несколько ранее в тексте повести - происходит первое знакомство читателя с этим влюбленным ее героем, то самое, в котором обсуждается выбор для него имени автором, - и в этой фразе, как бы невзначай, на этот раз - уже безо всяких комментариев, звучит... воинское звание, в котором он находится в это время, в эпоху взятия Суворовым Варшавы.

И конечно же, звание это - находится в полном согласии с той кинематографической реминисценцией, которая будет характеризовать развитие его любовного романа: КА-ПИ-ТАН! Звание это - особенно поражает слух, на фоне пронизывающих всю повесть пушкинских реминисценций, потому что заставляет, конечно, вспоминать о... романе Пушкина с соответствующим заглавием: "КАПИТАНСКАЯ дочка" - и настороженно наблюдать: не появится ли в дальнейшем повествовании каких-либо черт, которые бы - подтвердили возникающую у нас догадку, что и это произведение Пушкина - отразилось, предвосхищено в этой повести; что об этом предвосхищении - сигнализирует бросающееся в глаза звание его главного героя.

Так ли это, или не так - об этом мы будем рассуждать в дальнейшем, а пока что подчеркнем, что такой эффект - привлекает особое внимание к этому воинскому званию; выделяет его, ставит на нем особый акцент, и эта его выделенность - сразу же находит себе оправдание в предвосхищающей реминисценции, относящейся - не к историческому роману Пушкина, а роману французского писателя-фантаста и к советскому кинофильму, который будет поставлен сто лет спустя после написания знаменитой пушкинской повести.

И вот имя АДЕЛАИДЫ - продолжает эту линию жюль-верновских реминисценций! Аделаида - название... одного из крупнейших городов Австралии. А в романе-то (и в фильме) "Дети капитана Гранта" - действие одного из наиболее впечатляющих и запоминающихся эпизодов происходит - как раз в Австралии. Именно по совету географа Паганеля - герои и принимают дерзкое решение пересечь весь этот континент вдоль по 37-й параллели, в поисках точки пересечения с неизвестной им долготой, на которой может находиться разыскиваемый ими... капитан.

И если мы теперь зададим вопрос о причинах появления в повести 1818 года этой удивительной реминисценции - то ответ на него может быть получен очень легко, и вновь - в свете формирующегося в тексте этой повести замысла пушкинской "Полтавы". Исполнитель роли Жака Паганеля в том старом фильме - Николай Черкасов. А на следующий год - он сыграет не менее впечатляющую роль... царевича Алексея в фильме по роману А.Н.Толстого "Петр Первый": где русский самодержец будет представлен не менее панегирически, чем в пушкинской "Полтаве", и к тому же - в качестве предшественника, прообраза и своего рода исторического оправдания сталинского "самодержавия".

Г Л А В А Ч Е Т В Е Р Т А Я

Теми же мотивами, наполненностью повести 1818 года замыслом поэмы "Полтава", обусловлено появление на ее страницах отдаленного отражения, тени - и предшествующего властителя советского государства, "вождя мирового пролетариата". Уже давно, когда обращенность поэмы Пушкина - к НАШЕЙ современности только начинала осознаваться мною, у меня родился вопрос: одного из героев поэмы зовут ИСКРА. Значение этого слова и в личной биографии Пушкина (одно из его дружеских прозвищ), и в истории его поэзии ("Из искры возгорится пламя" - ответ, данный от имени декабристов на пушкинское "Послание в Сибирь") - общеизвестно.

Но строка из этого ответного стихотворения, авторство которого приписывается А.И.Одоевскому, стала впоследствии - эпиграфом к известной газете Российской социал-демократической рабочей партии, названной тем же словом: "Искра". Вот я и задумался: имела ли какое-нибудь актуальное отношение эта тематика революционного движения в России начала ХХ века, фигура самого организатора этой газеты, "Н.Ленина", - к поэме "Полтава", учитывалась ли она Пушкиным при создании этого произведения?

Никаких следов этой именно темы, этой именно политической фигуры в поэме "Полтава" мне до сих пор обнаружить не удалось. Но, может быть, это объясняется тем, что фигура эта - вынесена за ее пределы; всякое сходство, сопоставление с ней - заканчивается, оборвано на сопоставлении этих слов, этих имен: "Искра"?

И вот теперь, именно - за границами канонического текста пушкинской поэмы 1828 года, в произведении, эту поэму - подготавливающем, в повести 1818 года - мы, наконец, следы присутствия этой фигуры - наблюдаем; нацеленность имени исторического персонажа, введенного Пушкиным в число действующих лиц своего произведения, на будущий печатный орган РСДРП - здесь наконец-таки ре-а-ли-зу-ет-ся!

"О, можно ли описать восторг его, как однажды по окончании музыки, пользуясь всеобщим движением и тусклым светом нагоревших люстр, он осмелился наконец изъявить Аделаиде удивление свое к ея таланту и был выслушан с знаками отличной благосклонности? - Между тем заиграли Польской , и Модест, ободренный ласковым взором Аделаиды, просит ее танцевать с собою.

Кто не знает, как выгоден Польской для объяснений всякого рода?..."

Говорится о первом сближении героев повести на балу в доме Графини. И мы слышим в этом риторическом вопросе - фразу... венчающую известный политический анекдот о наследнике первого вождя советского государства.

Приходит Крупская к Сталину и говорит: "Товарищ Сталин, вы меня, конечно же, знаете. - Нет, не знаю. - Как, вы меня не узнаете? Я ведь Крупская, Надежда Константиновна. - Нет, извините, не узнаю. - Совсем не узнаете? - Совсем. - Ну, а мужа-то моего вы должны знать?! - Ну-у, кто же не знает товарища Крупского!"

Помимо воспроизведения самой схемы риторического вопроса (такого же, какое мы наблюдали для риторического вопроса из стихотворения "Андрей Шенье"), - название танца, повторенное в составе этой именно фразы, - сходно, созвучно с фамилией... мнимого "супруга" Надежды Константиновны КРУПСКОЙ. Более того, два этих созвучных слова - связывает еще и смысловая игра, перекличка: ведь "крупа", зёрна, составляющие затем "крупу", - созревают... именно в "полях"!

Единство же обработки текста анекдота и текста будущего стихотворения "Андрей Шенье" - также не остается без последствий. В свете "декабристской" аллегорики этого стихотворения Пушкина, так же как и аллегорики стихотворения "Арион", реминисценцией из которого, как мы видели, предвосхищение элегии "Андрей Шенье" здесь сопровождается, - может быть прочитана... и фраза, следующая непосредственно за этим риторическим вопросом, начинающая открываемую этим вопросом общую характеристику бального этикета:

"...Ловкой волокита с большой смелостию напевает под шумок танцующей с ним даме о страстной любви своей, постоянстве, верности, которые у него только на языке..."

Действие будущего антисоветского анекдота - как бы распространяется за его собственные границы; супружеские отношения покойного главы государства, при аллегорическом прочтении этой фразы, - могут быть спроецированы... на политическую историю страны.

Большой почитатель "товарища Крупского", Иосиф Виссарионович Сталин - предстает, благодаря этой фразе, "ловким волокитой", обольстившим, коварно завлекшим в свои сети ненаглядное детище Владимира Ильича Ленина, любовно созданную им (при помощи, в том числе, того же "органа" - газеты "Искра"), выпестованную "партию" ("составить партию кому-либо", замечает в своих рассуждениях по аналогичному поводу В.Н.Турбин, - означает также: вступить в брак).

И... ну, всем известно, что "товарищ Сталин" с этой партией, с большевиками-"ленинцами" потом сделал.

Теперь возникает вопрос: какое отношение вся эта система политических реминисценций в повести 1818 года - имеет к поэме Пушкина "Полтава". Сформулируем вопрос точнее: на основании чего мы говорим, что такое отношение - существует?

Основание для этого известно нам также уже давно. Отношение это - отношение пушкинской поэмы 1828 года к жгучим, кровавым политическим коллизиям столетнего будущего - проявилось... в написанном в связи со смертью Ленина в январе 1924 года очерке М.А.Булгакова "Воспоминание...", изучению художественного замысла которого мы посвятили отдельное исследование .

Нас тогда, по мере того как мы вглядывались в структуру художественных мотивов, образующих это произведение, поразило - насколько интенсивно здесь присутствие реминисценций из пушкинской "Полтавы". Мы указали целый ряд мотивов булгаковских мотивов, восходящих к этой поэме.

Потом, уже по завершении исследования, когда мы обратились к самой поэме Пушкина в поисках разрешения нашего недоумения по поводу этой историко-литературной загадки, мы поняли: поэма Пушкина, сама по себе, настолько интенсивно ориентирована на БУЛГАКОВСКУЮ СОВРЕМЕННОСТЬ, вернее - историческую эпоху, следующую за той, которой посвящен этот очерк, эпоху 1930-х годов, - что обращение к ней Булгакова как к своему литературному источнику, использование ее в качестве строительного материала для очерка, посвященного событию, открывающему эту эпоху, завершающему предыдущую, смерти Ленина, - более чем естественно и закономерно.

Таким образом, апелляция к "ленинской" теме в повести 1818 года, анекдотический взгляд на политическую историю Советской России, - действительно может рассматриваться как составная часть творческой истории поэмы "Полтава". И это родство, органическое вхождение этой темы в предысторию величайшего творения пушкинского гения, опосредовано - именно очерком Булгакова; ответным пристальным его вниманием к созданию Пушкина, ощущением им родства этого произведения - собственной современности.

Воспоминание, которым делится Булгаков с читателем в своем очерке на смерть Ленина, посвящено не столько самому Ленину, сколько - его вдове. При этом, анекдот о роли и месте Крупской в будущей партийной жизни - едва ли не подразумевается в самом этом булгаковском очерке. Во всяком случае, в центре его - находится тот самый мотив, на котором этот анекдот построен: несовпадение, рассогласование фамилий вождя и его супруги. Спрашивается, как бы должен был прореагировать в той же, избранной сочинителем анекдота ситуации Сталин, напомни ему Крупская о себе - по-другому: "Я - Надежда Константиновна Ульянова-Ленина!"

Никакого бы анекдота - не получилось; второй персонаж его - должен был бы, в устах рассказчика, немедленно выскочить из-за своего письменного стола, залебезить, засеменить перед Крупской, начать усаживать ее в кресла, потчевать чаями и т д. Но потому анекдот и получился, что Крупская - НЕ ИМЕЛА ПРАВА так себя называть; "Ульянов-Ленин" - в советской иерархии было ТИТУЛОМ, перед которым Сталин, конечно же, обязан был расшаркиваться, но которым - бедная Надежда Константиновна, несмотря на то, что являлась вдовой его носителя... не обладала.

Все это - азбучные истины. Но дело в том, что в очерке Булгакова - именно это, нафантазированное сейчас нами - и происходит! Возникает ТА САМАЯ КАРТИНА (несопоставимая, конечно, по уровню своего исполнения с нашей), которую - мы только что предложили вообразить себе читателю!

Булгаков рассказывает одну из тех фантастических историй о близких контактах с властями предержащими, которые он любил рассказывать и в своих художественных произведениях, и в устных новеллах, некоторые из которых известны по воспоминаниям его супруги, Е.С.Булгаковой: в борьбе за жилплощадь сразу по приезде в Москву, он проник, якобы, на прием к своему вышестоящему начальству - одному из руководителей Наркомпроса, Н.К.Крупской и добился... чтобы она поставила визу на его заявлении.

Виза эта - имела тот самый вид, о котором мы только что сказали: "Н.Ульянова (Ленина)". А дальше - описывается, как он пришел с этой визой в свою жилконтору и что при виде этой подписи произошло с ее функционерами, всеми этими клонированными "сталиными". И все это, повторю, - происходит на фоне, переплетается с мотивами пушкинской "Полтавы" (вплоть до того, что присутствуют они, как мы обращали на это внимание в нашем исследовании, - в том числе, и в самой этой невероятной сцене визита повествователя в кабинет Крупской!).

Вот отражением этого литературно-реминисцентного построения, я думаю, и было воспроизведение, отзвук фразы из анекдота о Сталине и Крупской в повести 1818 года, прозвучавший на фоне таких же предвосхищающих отзвуков пушкинской поэмы, как и отзвуков других пушкинских произведений.

О судьбе партии большевиков в терминах семейных отношений - "рожденной" Лениным и "соблазненной" и погубленной Сталиным - Турбин говорит в своей работе о Маяковском ("Ангел революции"), вошедшей в последнюю его книгу "Русские ночи: Три новеллы о поэтах, сочинявших свои стихи во время бессонницы..."

Теперь, заново, своими словами и применительно к рассмотренному нами фрагменту повести 1818 года пересказав это метафорическое построение Турбина, я неожиданно для себя самого осознал, что ведь это - сюжет пушкинской "Полтавы"! Судьба Марии Васильевны Кочубей - это ведь... модель судьбы партии большевиков, если взглянуть на нее так, как это сделал Турбин. Конец героини, ее сумасшествие, ее прозрение в супруге, сожителе кровавого злодея - с этим все ясно. Это - судьба "старых большевиков", прозревающих, оказавшись в созданных их же руками пыточных застенках.

Но интересно с этой же точки зрения взглянуть и на предшествующие сцены семейной жизни героини поэмы. Ее препирательства с Мазепой, и одновременно пылкие изъявления своей любви к нему - не служат ли они отображением партийных дискуссий второй половины 1920-х годов, безудержного восхваления победившего в них, вопреки им, Сталина - начавшегося в 1930-х?

Еще интереснее, если использовать сюжет "Полтавы" в качестве такой модели, - то, что в таком случае отношения Мазепы и Кочубея - являются... отображением отношений Ленина со Сталиным! Спо-движ-ни-ки; причем сподвижники - ин-те-рес-ны-е: Д.Н.Бантыш-Каменский в третьей части своей "Истории Малой Россиии" (вышедшей в 1822 году и служившей одним из источников пушкинской поэмы 1828 года) рассказывает:

"Из записок Кочубея видно, что вражда между им и Мазепою возымела начало еще в 1691 году",

То есть задолго до похищения Мазепой Кочубеевой Матрены, случившегося в 1704 году и послужившего прообразом сюжета пушкинской поэмы; все это время, испытывая к нему ненависть, Кочубей - оставался сподвижником Мазепы.

В конце концов, отношения Ленина и Сталина, как известно, подобно отношениям пушкинских персонажей, переходят в открытую конфронтацию: дело доходит до того, что Сталин едва ли не физически устраняет своего предшественника, а Ленин - как и Кочубей, сочиняет на своего преемника... до-нос: донос партии - свое знаменитое политическое "завещание":

"Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д."

Уж в этом, в том, что Пушкин - ЗНАЛ "завещание" Ленина, содержащуюся в нем характеристику Сталина, знал самый его ТЕКСТ, - можно быть СОВЕРШЕННО УВЕРЕННЫМ. По той простой причине - что он, на пороге собственной смерти... повторил, спародировал этот ленинский жест! Написал - нечто в роде такого "завещания": "Письмо к издателю" (опубликованное в третьем томе "Современника" в ответ на рецензию Белинского на предыдущий том пушкинского журнала) - содержащее сдержанно-негативную характеристику, нет, не Иосифа Виссарионовича Сталина, но... Виссариона Григорьевича Белинского, причем сформулированную - В ТЕХ ЖЕ САМЫХ ВЫРАЖЕНИЯХ, содержащую ОТЧАСТИ ТЕ ЖЕ САМЫЕ ОЦЕНКИ, что и в письме Ленина своему партийному съезду!

"Если бы с независимостию мнений и с остроумием своим соединял он более учености, более начитанности, более уважения к преданию, более осмотрительности - словом, более зрелости, то мы бы имели в нем критика весьма замечательного".

Воспроизведение в этом пушкинском тексте ленинского письма - совершенно очевидно, и никогда у меня сомнения это не вызывало. Недоумевал же я в этом случае - по другому поводу: хорошо, Пушкин каким-то образом умудрился заглянуть через плечо пишущему это письмо Ленину, на девять десятилетий вперед, но зачем, спрашивается, ему нужно было - его, это письмо, пе-ре-пи-сы-вать; какие причины побудили его - этот текст, тогда, в 1836 году, воспроизвести?

И как теперь я понимаю, все дело заключается в том, что эта транс-историческая шутка великого поэта - являлась лишь ЧАСТЬЮ, краешком пушкинских раздумий над политической историей будущего, ХХ века, плодом которых и явилась, в частности, поэма "Полтава". В письме с характеристикой Виссариона Белинского (воспользовавшись, конечно, этим громогласным совпадением имен) он - показал, продемонстрировал нам этот краешек: чтобы мы - недоумевали по этому поводу, ломали головы, строя догадки о причинах такого разительного "совпадения" текстов, и в итоге - добрались до восстановления, реконструкции картины его провидческих раздумий - в целом.