Фирдоуси. Шах-наме

Миниатюра из рукописи «Шах-наме» XVI века.

Фирдоуси-слава и гордость мировой

культуры

Всемирная история знает яркие, насыщенные грозными событиями периоды, которые Стефан Цвейг образно назвал «звездными часами чело­вечества». В эти эпохи самые передовые представители своего времени, те, кого справедливо именуют совестью народной, остро и сильно пережи­вая драматические ситуации своей эпохи, создают великие творения человеческого духа.

К числу подобных произведений, отразивших в высокохудожествен­ной форме духовный и общественный подъем народов, относятся: «Махабхарата» и «Рамаяна», «Илиада» и «Одиссея», «Божественная комедия» Данте и трагедии Шекспира. В этом ряду стоит и «Шах-наме» гениального Фир­доуси.

Поэт, взявший себе псевдоним «Фирдоуси», что означает «райский», жил и творил в восточном Иране, который входил в те далекие времена в состав государства Саманидов, объединившего земли, на которых жили предки современных таджиков и персов. Это территориальное единство двух народов продолжалось многие столетия, и вплоть до XVI века куль­турное достояние персов и таджиков было общим.

В государстве Саманидов, политическими и культурными центрами которого были города Бухара и Самарканд, в X веке на базе развития производительных сил, городской жизни и роста национального самосо­знания народа расцвели наука и художественная литература. На террито­рии Хорасана и Средней Азии в то время жили и творили выдающиеся математики Хорезми (IX в.), Худжанди (Хв.), великие философы и ученые Аль-Фараби (IX в.), Ибн-Сина (X-XI вв.) и Бируни (X-XI вв.).

В X веке в столице Бухаре и других городах державы Саманидов бур­но развивалась литература на языке дари, иначе именуемом также фарси. Она послужила основой для дальнейшего развития классической пер­сидско-таджикской поэзии: в X веке был выработан и отшлифован литера­турный язык фарси, сформировались основные жанры персидско-таджик­ской поэзии, сложилась система образов с развитой поэтической лексикой и богатством речевых средств, были канонизированы все стихотворные мет­ры и их модификации.

В этот период в государстве Саманидов творила плеяда замечатель­ных поэтов, в произведениях которых наряду с характерными для эпохи панегириками воплотились идеи и мысли, волновавшие передовых людей того времени и отразившие коренные интересы народа. В поэзии достигла высокого развития лирика как философско-этического, так и любовного характера; лирические стихи поэтов были проникнуты глубокими раздумиями о судьбе человека, о мироздании, социальной несправедливости.

О философской лирике дают яркое представление стихи выдающегося поэта-философа Шахида Балхи (X в.), в которых он выразил свое понима­ние взаимоотношения богатства и знаний:

Видно, званье и богатство - то же, что нарцисс и роза,

И одно с другим в соседстве никогда не расцветало.

Кто богатствами владеет, у того на грош познаний,

Кто познаньями владеет, у того богатства мало.

Этот мотив несовместимости знания и богатств в персидско-таджик­ской поэзии был излюбленным, он встречается у многих поэтов, в том числе и у великого Рудаки (ум. в 941 г.) - признанного основоположника классической поэзии на языке фарси.

Персидско-таджикскую поэзию X века характеризует живое восприя­тие бытия, призыв к полнокровной жизни со всеми ее радостями, вызов неумолимой судьбе. Такими мотивами навеяно известное стихотворение Рудаки:

Будь весел с черноокою вдвоем,

Затем что сходен мир с летучим сном.

Ты будущее радостно встречай,

Печалиться не стоит о былом.

Я и подруга нежная моя,

Я и она - для счастья мы живем.

Как счастлив тот, кто брал и кто давал,

Несчастен равнодушный скопидом.

Сей мир, увы, лишь вымысел и дым,

Так будь что будет, насладись вином!

В VII веке Иран и Средняя Азия были завоеваны Арабским халифа­том и включены в сферу экономической, политической и культурно-духовной жизни этого огромного государства. Однако уже через столетие в среде иранских образованных кругов началось движение, известное под названием шуубийа, в котором отразился протест порабощенных пародов против их духовного закабаления. Так, например, иранские шуубиты со­бирали древние сказания, переводили древнеиранские книги на арабский язык, использовали в своих стихах идеи, образы и мотивы Авесты и других зороастрийских религиозных сочинений.

Особое распространение в X веке получило сведение древних иран­ских мифов и героических сказаний в специальные сборники, носившие название «Шах-наме» («Книга о шахах»). При составлении этих произве­дений широко использовались написанные на среднеперсидском языке своды «Худай-наме» («Книга о царях»), в которых наряду с официальной придворной хроникой династии Сасанидов (III-VI вв. н. э.) содержались также мифы и сказания иранских народов.

В течение X века на языке дари было составлено три (по свидетель­ству некоторых источников - четыре) прозаических свода «Шах-наме», которые носили полуисторический-полухудожественный характер и не могли оказывать должного эстетического воздействия. Следовательно, в то время уже созрела настоятельная потребность создания истинно поэти­ческих произведений о героическом прошлом. Все это было обусловлено, с одной стороны, все возрастающим процессом пробуждения народного самосознания у предков таджиков и персов, необходимостью духовного самовыражения, то есть создания художественной эпической литературы на родном языке; с другой стороны, было продиктовано необходимостью консолидации внутренних сил страны перед угрозой иноземного вторже­ния кочевых племен, с которыми Саманидам приходилось вести беспрерыв­ные войны. Этот социальный заказ остро чувствовали все передовые пи­сатели и общественные деятели Саманидского государства, и первым, кто попытался удовлетворить эту настоятельную потребность общества, был поэт Дакики, погибший совсем молодым (977 г.) и успевший написать всего несколько тысяч бейтов (двустиший).

Завершить неоконченную работу Дакики взялся Абулькасим Фир­доуси, создавший гениальную эпопею «Шах-наме» - венец всей персидской и таджикской поэзии.

Исторические и историко-литературные источники сообщают о жизни Фирдоуси лишь скудные сведения. Известно, что он родился где-то около 934 года, в семье обедневшего дихкана - представителя полупатриар­хальной-полуфеодальной знати, теснимой новым классом феодальных землевладельцев.

В 994 году, как об этом говорится в заключительной части «Шах-наме», Фирдоуси закончил первую, неполную редакцию своего произве­дения. За долгие годы, в течение которых он писал «Шах-наме», ему при­шлось испытать и голод, и холод, и жестокую нужду. О незавидном материальном положении великого поэта говорится во многих лирических отступлениях, разбросанных по всей огромной книге. Так, в одном из них он сетует:

Луна померкла, мрачен небосвод,

Из черной тучи снег идет, идет.

Ни гор, ни речки, ни полей не видно,

И ворона, что мглы черней, не видно.

Ни дров, ни солонины у меня,

И нет - до новой жатвы - ячменя.

Хоть вижу снег - слоновьей кости гору,-

Поборов я боюсь в такую пору.

Весь мир вверх дном перевернулся вдруг...

Хотя бы чем-нибудь помог мне друг!

Над первой редакцией поэт, судя по сведениям первоисточников и текста самого «Шах-наме», трудился около двадцати лет и лишь в старо­сти получил вознаграждение за свой поистине титанический труд. В то время правители платили поэтам за посвящение им произведений. Однако Фирдоуси оказался в незавидном положении: в 992 году (то есть за два года до завершения первой редакции «Шах-наме») Бухара - столица Са­манидов, политике которых отвечал идейный смысл эпопеи и на покрови­тельство которых поэт имел все основания рассчитывать, была взята Караханидами - предводителями кочевых племен из Семиречья. И надеж­дам Фирдоуси не суждено было осуществиться, но он не прекратил работы и приступил ко второй редакции, по объему почти вдвое предвосходившей первоначальную, которая была закончена в 1010 году. К этому времени Саманидов в качестве правителя Хорасана и части Средней Азии сменил могущественный властитель Газны султан Махмуд (997-1030), прославившийся как жестокий завоеватель Северной Индии. Он отверг творение Фирдоуси.

Существует много легенд о причинах конфликта между гениальным поэтом и грозным тираном. Одна из них была поэтически обработана вели­ким немецким романтиком Генрихом Гейне.

Согласно этой легенде, султан обещал поэту заплатить за каждое двустишие по золотой монете. Но Махмуд жестоко обманул его. Когда прибыл караван от султана и развязали тюки, оказалось, что золото за­менено серебром. Оскорбленный поэт, который, по преданию, будто бы находился в бане, разделил эти деньги на три части: одну вручил банщику, другую - людям каравана, а на третью купил прохладительные напитки. Это был явный и прямой вызов деспотичному правителю. Султан приказал наказать поэта - бросить его под ноги слону. Фирдоуси бежал из родных мест и много лет провел в скитаннях. Лишь в старости он решил вернуться ыа родину.

Однажды главный министр в присутствии Махмуда произнес двусти­шие из великой поэмы. Султан, сменив гнев на милость, решил вознагра­дить поэта. Когда караван с дарами входил в ворота города, из противо­положных ворот вынесли носилки с телом умершего Фирдоуси.

А в тот же час из восточных ворот

Шел с погребальным плачем народ.

К тихим могилам, белевшим вдали,

Прах Фирдуси по дороге несли,

Так заканчивает свою балладу, посвященную великому персо-таджикскому поэту, Генрих Гейне.

Советские ученые указали на подлинные причины отрицательного отношения султана к «Шах-наме». С одной стороны выступал Махмуд жесткий деспот, беспощадно подавлявший народные восстания и прово­дивший свои грабительские походы под знаменем священного ислама, с другой - великий поэт, воспевший борьбу за отчизну, но осудивший жестокость и беспричинное кровопролитие, прославивший справедливых правителей и простых людей, призывавший ценить «тех, кто зарабатывает трудом хлеб насущный». Султан не признавал никаких иных законов, кроме собственной воли, Фирдоуси же провозглашал гимн законности и правопорядку. Махмуд не ставил человеческую жизнь ни в грош, Фир­доуси же призывал ценить жизнь как величайшее благо. Одним словом, вся идейная основа, весь строи мыслей «Шах-наме» решительно противо­стояли политике Махмуда, и никакой речи, конечно, не могло быть о при­знании султаном великого творения.

«Шах-наме» - огромная стихотворная эпопея. В течение тысячеле­тия поэма многократно переписывалась, и средневековые писцы, не отли­чаясь особой щепетильностью в вопросах авторского права, поступали с текстом, как им заблагорассудится, так что количество бейтов в различ­ных вариантах «Шах-наме» колеблется от сорока до ста двадцати тысяч. В критическом же тексте, впервые подготовленном на основе древнейших рукописей сотрудниками Института востоковедения АН СССР, содержится пятьдесят пять тысяч бейтов, и эту цифру следует полагать близкой к истине.

Композиция «Шах-наме» такова: поэма состоит из описаний пятиде­сяти царствований, начиная от царей легендарных и кончая личностями историческими. Некоторые эпизоды, как, например, разделы о сасанидских шахах, содержат всего лишь несколько десятков двустиший, иные же разделы насчитывают более пяти тысяч. Есть и такие разделы, в которые автор включил самостоятельные поэмы героического или романтического плана, нередко весьма крупные по объему. Именно они вследствие своей художественной силы приобрели наибольшую популярность. Таковы, например, «Рустам и Сухраб», «Сиявуш», включенные в повествование о царствовании Кей-Кавуса.

Исследователи делят «Шах-наме» на три части: 1) мифологическую (до появления систансккх богатырей); 2) героическую (до Искандара); 3) историческую. Хотя у самого автора такого деления нет, но оно вполне оправданно и имеет под собой реальную почву.

Каждый раздел предваряется тронной речью, как, например, речь Бахрама Гура. В этом обращении к великим мира сего и простым людям вступающий на престол властелин сообщает о своей будущей политической программе.

В заключительной части каждого раздела поэт устами умирающего шаха излагает предсмертмое завещание - наставление наследнику. В этом назидании наряду с пессимистическими нотками о бренности мира содер­жатся призывы быть справедливым и не обижать подданных, заботиться о процветании страны. Taк звучит, например, завещание Ардашира Бабакана:

Так будь разумным, щедрым, справедливым.

Страна счастлива - будет царь счастливым.

Лжи приближаться к трону запрети,

Ходи всегда по правому пути.

Для добрых дел сокровищ не жалей,

Они стране - как влага для полей.

А если шах жесток, и скуп, и жаден,-

Труд подданных тяжел и безотраден.

Дихкан скопил казну, украсил дом,-

Он это создал потом и трудом,-

И царь не отнимать казну дихкана,

А должен охранять казну дихкана.

Книги о царствованиях и включенные в них поэмы имеют обязатель­ные зачины и концовки, ко»торые не повторяются буквально, а варьируются в зависимости от ситуации.

Характерно, что, в отличие от книг всех средневековых персидских поэтов, Фирдоуси непосредственно за славословием богу помещает похвалу разуму. И в дальнейшем в повествовании автор неоднократно восхваляет человеческие знания, о которых он пишет так, словно сам является нашим современником:

Познанье выше имени и званья,

И выше свойств врожденных - воспитанье.

Коль в воспитанье сил не обретут,

Врожденные достоинства замрут.

О личном благородстве всяк болтает;

Лишь светоч знанья душу украшает.

И тот, в ком светоч разума горит,

Дурных деяний в мире не свершит.

Вся эпопея Фирдоуси пронизана одной, главной философской идеей- это борьба добра против зла. Силам добра, возглавляемым верховным божеством Ахурамаздой, противостоят полчища злых сил, главой которых является Ахриман. Иранцы в «Шах-наме» олицетворяют доброе начало, их враги - злое; небезынтересно, что те из иранцев, которые выбрали для себя неправый путь, изображаются как ступившие на стезю Ахримана. Фирдоуси так и пишет: «Его совратил Ахриман».

Злой дух в «Шах-наме» выступает в разном обличье, он не всегда действует сам, а большей частью исполнение своих нечестивых замыслов поручает дивам, то есть нечистой силе, выступающей в образе получелове­ка-получудовища.

Царевич Заххак, пишет Фирдоуси, был благородный и богобоязнен­ный юноша, но его совратил Иблис (сатана), и он убил отца, захватил престол и стал систематически истреблять иранцев. Он процарствовал тысячу лет, пока силы добра во главе с потомком царей Фаридупом и куз­нецом Кавой не свергли его.

В «Шах-наме» окончательное торжество всегда на стороне добра. В этом плане интересен конец эпопеи: иранское государство рухнуло под сокрушительным ударом арабских войск, величие Ирана повергнуто в прах. Но идейный смысл «Шах-наме», все призывы автора, помыслы изоб­раженных им героев направлены на прославление своей страны. И по­скольку падение Ирана изображено ретроспективно, как факт, проис­шедший несколько веков назад, само произведение Фирдоуси служит предостережением против повторения прежних ошибок, приведших к поражению.

Таким образом, основная мысль «Шах-наме» - это прославление родной страны, восторженный гимн Ирану, призыв к единению разрознен­ных сил, к централизации власти во имя отражения иноземных нашествий, на благо страны. Иранские правители - герои «Шах-наме» ни разу не начинают несправедливой войны, они всегда правая сторона, будь их вра­гами туранцы, византийцы или иные народности.

Богатыри и витязи в «Шах-наме» беззаветно преданы родной стране и шаху, олицетворяющему для них отчизну. Будучи незаслуженно оби­жены правителем, богатыри прощают обиды и оскорбления во имя общих интересов. Рустам но неведению убил юного туранского витязя Сухраба, и лишь после нанесения смертельной раны он узнает, что сразил собствен­ного сына. А у шаха Кей-Кавуса был чудодейственный бальзам, способный вылечить смертельно раненного Сухраба, и Рустам отправляет к власте­лину гонца с просьбой дать зелье. Однако Кей-Кавус отказывает и без обиняков говорит прибывшему богатырю Гударзу, что он вовсе не желает, чтобы Сухраб остался в живых, из опасения, как бы отец и сын, объеди­нившись, не свергли его с престола. В этой сцене поэт противопоставил низменности шаха величие Рустама, который и после этого остался верным вассалом Кей-Кавуса, так как для богатыря последний олицетворял собой Иран.

Вряд ли будет преувеличением утверждать, что именно Рустам - главный персонаж «шах-наме», а не властители, в войске которых он слу­жит. В его образе автор воплотил свои представления об идеальном герое, Рустам наделен такой богатырской силой, что способен свергнуть любого шаха, а пережил их он много, поскольку сам прожил шестьсот долгих лет. Но он не поступает так, поскольку, согласно воззрениям Фирдоуси, царствовать может лишь отпрыск древних царей, наделенный фарром, божественной благодатью, осеняющей в виде нимба носителей верховной власти.

Вместе с тем Рустам в «Шах-наме» не безмолвный раб, а самостоя­тельная личность, наделенная огромным чувством собственного достоин­ства, сознающая свою силу и мощь, но тем не менее соблюдающая древние обычаи. Таким изображает его Фирдоуси в сцене, в которой шах Кей-Кавус осыпал его бранью и угрозами за опоздание на несколько дней, когда был вызван для похода против Сухраба. Сначала Кей-Кавус шлет богатырю письмо с просьбой, чуть ли не умоляет:

Пусть вечно бодрым разум твой пребудет!

Пусть в мире все тебе на радость будет!

Ты с древних лет опорой нашей был,

Ты - столп страны, источник вечных сил...

Пусть вечно над вселенною цветет,

От миродержца твой идущий род!

И счастье шахское не потускнеет,

Пока Рустам своим мечом владеет.

И вот Рустам прибывает во дворец вместе с посланным за ним витя­зем Гивом. Кей-Кавус приходит в ярость, и речи его звучат полным контрастом тому, что было сказано в письме:

Рассвирепел Кавус, насупил брови,

Привстал, как лютый лев, что жаждет крови.

От ярости, казалось, был он пьян,

В растерянность поверг он весь диван.

Вскричал: «Измена! Знаю я давно их!

Схвати их, Тус! Веди, повесь обоих!»

Хотя Рустам и верный вассал и подданный, он не дозволяет никому оскорблять свою честь и достоинство, и вот как он отвечает вспыльчивому властелину:

Шагнул и шаху в ярости сказал:

«Зря на меня ты гневом воспылал!

Безумен ты, твои поступки дики,

Ты недостоин звания владыки!..

Когда меня избрать хотели шахом

Богатыри, охваченные страхом,

Я даже не взглянул на шахский трон.

Был мной обычай древний соблюден.

А ведь - когда бы взял венец и власть я,

Ты б не имел величия и счастья».

Рустам покидает шаха, но вельможи и витязи посылают к нему муд­рого Гударза, который уговаривает разгневанного богатыря простить шаха во имя спасения Ирана. Он возвращается, и вновь Кей-Кавус произносит совершенно иные, лицемерные слова:

Ему навстречу встал с престола шах

И молвил со слезами на глазах:

«Я нравом одарен непостоянным,-

Прости! Так, видно, суждено Йезданом...

Ты нам, Рустам, один теперь защита,

Опора наша, воин знаменитый!..

Мне в мире нужен только ты один,-

Помощник, друг мой, мощный исполин!»

В этих сценах поэт утверждает абсолютное гражданское превосход­ство народного героя и любимца над шахом. Величие Рустама и ничтожест­во властелина со всей мощью своего таланта Фирдоуси изобразил и в конфликте его с Исфандиаром. Художественное разрешение и мотивировка конфликта в данном случае намного сложнее, поскольку Исфандиар вы­ступает как положительный герой, которому симпатизирует сам автор. Исфандиар - фигура трагическая, раздираемая противоречивыми чувст­вами. Он - молодой и неуязвимый воин, несправедливо оклеветанный, но тем не менее вставший грудью на защиту отчизны, когда ей угрожают неприятели. Он совершает множество блестящих подвигов и сокрушает врагов родины.

С другой стороны, Исфандиар жаждет и шахского трона. И после за­вершения победоносного похода он требует от отца, шаха Гуштаспа, уступить ему обещанный трон. Однако Гуштасп ставит еще одно условие - привести в столицу Рустама, скованного по рукам и ногам. Гуштасп заведомо посылает сына на смерть, так как со слов мудрого Джамаспа ему известно, что Исфандиар погибнет только от руки Рустама. Исфандиар осознает всю несправедливость требования Гуштаспа, видит, что отец платит Рустаму черной неблагодарностью, чувствует, что идет на неправое дело, и тем не менее соглашается выполнить желание отца, так как страст­но жаждет царской власти. В данном случае к Исфандиару с полным ос­нованием можно отнести слова Гегеля, сказанные им об Ахиллесе как о характере, сотканном из противоречий.

Фирдоуси облагораживает образ Рустама, который готов подчиниться шахскому требованию и явиться с повинной в столицу, но категорически отказывается разрешить сковать себя по рукам и ногам, так как рыцарская честь не позволяет ему этого. И Рустам старается склонить Исфандиара к мирному исходу, умоляет решить спор полюбовно, но тот неумолим и надменен, так как он получит трон лишь при выполнении отцовского приказа.

В этой коллизии проявляется мастерство Фирдоуси в создании трагического конфликта, решение которого может быть найдено лишь в смерти Исфандиара.

Величие гения Фирдоуси сказалось и в оценке им народных антифеодальных движений. Как великий художник он стремился преодолеть историческую и классовую ограниченность своего мировоззрения и под­нялся выше средневековых представлений о характере и сущности восстаний, направленных против сильных мира сего.

Авторы исторических хроник и придворные поэты стремились за­клеймить и очернить восставших крестьян и их вождей. Для сравнения можно привести слова историка X века Саалиби: «Чернь и бедняки бес­порядочными толпами стекались к Маздаку, они сильно полюбили его и поверили в его пророческую миссию. Он же беспрестанно говорил лживые слова». Другой историк, Табари, называет восставших «разбойниками, насильниками, прелюбодеями», а Маздака - корыстолюбцем и подстре­кателем.

И совершенно иную, правда, в некотором отношении противоречивую характеристику Маздаку и повстанцам дает Фирдоуси:

Был некий муж по имени Маздак,

Разумен, просвещен, исполнен благ.

Настойчивый, красноречивый, властный,

Сей муж Кубада поучал всечасно.

«Разбойники» и «грабители» средневековых хроник для автора «Шах-наме» были голодными отчаявшимися людьми, вынужденными изъять хлеб из царских амбаров; Фирдоуси так описывает этот эпизод:

Сказал Маздак: «О царь, живи вовек!

Допустим, что закован человек.

Без хлеба, в тяжких муках смерть он примет,

А некто в это время хлеб отнимет.

Как наказать того, кто отнял хлеб,

Кто не хотел, чтоб страждущий окреп»

А между тем,- ответь мне, царь верховный,-

Умен, богобоязнен был виновный?»

Сказал владыка: «Пусть его казнят:

Не убивал, но в смерти виноват».

Маздак, склонившись ниц, коснулся праха,

Стремительно покинул шаханшаха.

Голодным людям отдал он приказ:

«К амбарам отправляйтесь вы тотчас,

Да будет каждый наделен пшеницей,

А спросят плату,- пусть воздаст сторицей».

Он людям и свое добро вручил,

Чтоб каждый житель долю получил.

Голодные, и молодой и старый,

Тут ринулись, разграбили амбары

Царя царей и городских господ:

Ведь должен был насытиться народ!

Когда же, пишет Фирдоуси, шаху донеели об этом, он потребовал Маздака к ответу, и тот дал такое объяснение:

Лекарство для голодного - еда,

А сытым неизвестна в ней нужда.

Поймет владыка, что к добру стремится:

Без пользы в закромах лежит пшеница.

Повсюду голод, входит смерть в дома,

Виной - нетронутые закрома.

В повествовании Фирдоуси проскальзывает какое-то легкое осужде­ние, когда он пишет «разграбили», или же в другом случае:

К Маздаку люди шли со всей державы,

Покинув правый путь, избрав неправый.

Фирдоуси изображает вооруженные столкновения как величайшие бедствия для населения, страдавшего не только от вражеского нашествия, но и от воинов своей страны, которые обирали во время походов мирных жителей, вытаптывали их посевы. Поэт глубоко переживает участь труже­ников, он скорбит об их доле, и его отношение к этому отразилось в «Шах-наме» в форме приказов, которые издают правители перед походами. Так, например, шах Кей-Хосров наставляет военачальника Туса:

Ты никого не обижай в пути,

Законы царства должен ты блюсти.

Тех, кто не служит в войске,- земледельцев,

Ремесленников мирных и умельцев,-

Да не коснется пагубная длань:

Вступай ты только с воинами в брань.

Об этом же свидетельствует и другой пример: во время похода в Ма­лую Азию шах Хосров Ануширван велел казнить воина, посмевшего ото­брать у земледельца мешок соломы. И поэт-гуманист видит в подобном по­ступке правителя факт величайшей справедливости.

В своей социальной утопии Фирдоуси призывает властелинов забо­титься о нетрудоспособных членах общества, о сиротах и вдовах, стариках и инвалидах. И опять-таки подобные сцены, где шахи проявляют о своих подданных заботу, надо воспринимать не как отражение действительного положения вещей, а лишь как выражение воззрений самого автора. Взгля­ды Фирдоуси находят воплощение, например, в речах Бахрама Гура:

Кто стар, трудиться не способен боле,

Кто молод, но иссох от тяжкой боли,

Кто весь в долгах, кто беден, слаб, убог,

От зла заимодавцев изнемог,

Сироты, чья одежда вся в заплатах,-

Пусть хлеб и кров получат от богатых.

Есть женщины, родившие детей,

Скрывающие бедность от людей.

Умрет богач, оставив деток малых,

О боже, кто б обидеть пожелал их?

Но опекун является туда

И грабит их без страха и стыда.

Иной дела такие втайне прячет,-

Кто втайне прячет, пусть потом не плачет!

В богатых превращу я бедняков,

В безгрешных превращу еретиков,

От горя должников освобожу я,

Невинных от оков освобожу я,

Несчастных, втайне терпящих нужду,

К врагам своей казны я приведу.

А если, позабыв о благородстве,

Детей, что жизнь свою влачат в сиротстве,

Обокрадет распорядитель-вор,

То виселицей будет приговор!

Таков Фирдоуси - великий человеколюбец, сумевший, оставаясь сыном своей суровой эпохи, создать строки, полные благородного негодо­вания, искреннего сострадания, неподдельной доброты и понимания чело­веческих нужд, забот надежд и стремлений.

Герои и персонажи «Шах-наме» стали впоследствии знаменем революционной борьбы и освободительных войн. Ведь недаром гилянские революционеры Ирана в 1921 году изображали на своих знаменах кузнеца Каву, и не случайно поэт Таджикистана лауреат Ленинской премии Мирзо Турсун-заде на антифашистском митинге народов Средней Азии читал стихи из «Шах-наме».

Много можно сказать об этой великой поэме. Я, помню, еще ребенком наблюдал, как простые крестьяне с любовью слушали чтеца «Шах-наме» в моем родном кишлаке в Таджикистане. Чтение «Шах-наме» проводилось в чайхане, в чайном доме, и всюду, где собирались люди и где находился чтец. И сейчас «Шах-наме», или, как называют ее в народе, «Книга о Рустаме», исключительно популярна среди широчайших народных масс. В Иране и в Афганистане Фирдоуси остается величайшим поэтом. Почти в каждом населенном пункте в Иране можно найти людей, которые зовутся «Шах-намехон» (то есть чтец «Шах-наме»), с большим успехом декламирую­щие эту поэму. Полностью поэма «Шах-наме» на русский язык еще не пере­ведена, однако отдельные, ранее переведенные, отрывки пользуются огромной популярностью среди советских любителей литературы. В этой связи я позволю себе процитировать строки, написанные выдающимся дея­телем современной иранской культуры, профессором Саидом Нафиси более четверти века назад, в дни празднования тысячелетия со дня рожде­ния Фирдоуси:

«Он повсюду - этот певец Ирана. Всюду, где Гомер, Вергилий, Шекспир, Мольер, Дайте, Сервантес, Шиллер и Лермонтов,- всюду он рядом с ними. Тысячу лет назад, оставаясь в своем деревенском углу, в ок­рестностях Туса, он направился на завоевание мира. Но среди всех стран, через которые он прошел, в ряду горячих встреч, которые ему были оказаны, ость страна, где он был понят лучше, чем где-либо, почти так же хорошо, как на своей родине... Кто лучше русского уловит это состояние спокойного блаженства, это великолепие отречений, эту тишину мучений и захватывающую гиперболичность, присущую гению таких поэтов, как Рудаки, Дакики, Фирдоуси...»

Это справедливые слова. Фирдоуси - слава и гордость всей мировой культуры - близок и дорог всем народам нашей страны. Национальная гордость иранского народа, он является и великим поэтом таджиков, вхо­дящих в братскую семью народов СССР. Все народы, населяющие нашу страну, знают и любят гениального создателя образов Рустама, Сухраба, кузнеца Кавы, зачитываются волнующими эпизодами «Шах-наме». Любовь к Фирдоуси и его творчеству стала в нашей стране ярким проявлением дружественных и сердечных чувств к нашему южному соседу - иранскому народу, внесшему бесценный и неповторимый вклад в сокровишницу все­мирной цивилизации.

«Шахнаме» — эпическая поэма Абул-Касима Мансура Фирдоуси, персидского и таджикского поэта X—XI вв. К сочинению поэмы Фирдоуси приступил предположительно в 975—976 гг., первая редакция была завершена в 994, вторая — в 1010 г.

По мнению исследователей, поэт черпал материал для создания своего шедевра из самых разнообразных источников, в том числе устных легенд и преданий древности, а главное — из свода иранской эпической традиции Абу Мансура. По утверждению поэта, он отдал тридцать пять лет жизни этому труду, завершив который приступил к изнурительному, а порою унизительному поиску меценатов в надежде положить конец нищенскому существованию и обеспечить материально свою старость. Фирдоуси питал большие надежды на патриотизм первой после арабского завоевания Ирана национальной династии Саманидов. Однако надежды оказались тщетными. Саманиды были разбиты, и власть в Мавераннахре (Средняя Азия) перешла в руки тюрка султана Махмуда Газневи со столицей в Газне. Поэт благожелательно отнесся к этим переменам, усмотрев в новом правителе долгожданного объединителя и восстановителя целостности Ирана. В 58-летнем возрасте он посылает по частям свою поэму «Шахнаме» в Газну, сопровождая каждое свое послание панегирическими стихами в адрес вновь обретенного сюзерена. Наконец, завершив свой гигантский труд, Фирдоуси, очевидно, лично отправляется в столицу, но опять его надежды не оправдались. Легенда говорит, что на непринятие его труда султаном Махмудом поэт написал дерзкие стихи, в результате чего в течение пяти лет должен был скрываться от преследования разъяренного султана. После больших страданий и крайней нищеты, поэт, получив, наконец, прошение, вернулся на родину и вскоре умер. Существует еще одна легенда: когда поэта хоронили, в ворота города вошел караван с богатыми дарами от султана Махмуда.

«Шахнаме» в большинстве списков насчитывает от 48000 до 55000 двустиший. Композиционно эпос разделен на 50 неодинакового объема песен (падишахи), посвященных отдельным правителям иранской древности, начиная от первого мифического царя вплоть до конца эпохи Сасанидов (VII в.). «Это великая эпопея человечества, конкретизированная в истории Ирана» (Я. Рыпка). Особенность творческой манеры поэта заключается в том, что он строго придерживается своих источников, не давая воли фантазии или своим субъективным суждениям. Повествование ведется по хронологическому принципу: первые мифические и легендарные цари представляют эпоху варварства, примитивное индо-арийское общество.

В древнейшей мифологической части «Шахнаме» Фирдоуси единственные враги Ирана — дивы, служители зла. С ними успешно борются первоцари Хушанг, Тахмурас, Джамшид (в Авесте Йима). Мифический образ последнего был воспринят в первую очередь как образ созидателя, положившего начало иранской государственности, культурного героя, принесшего миру много благ. Однако больше половины «Шахнаме» посвящено Турану и его отношениям с Ираном. А в эпической традиции владыкой мифического Турана считается Афрасияб. Этот богатырь (в Авесте Франграсьян) у Фирдоуси полностью обрел черты тюркского владыки, предводителя тюркских племен.

Из легендарно-мифических событий в «Шахнаме» очень важно появление на арене борьбы иранцев с туранцами эпического богатыря Рустама, с именем которого связана победа иранцев как над дивами, так и над реальными врагами-тюрками во главе с Афрасиябом. В «Шахнаме» Рустаму отводится исключительное место. Он залог победы иранцев, воспитатель самого любимого героя иранского эпоса Сиявуша, отец героя самого трагического сказания Сухраба, освободитель самого могущественного царя иранской древности Кей-Кавуса и одного из честнейших и храбрейших богатырей иранского эпоса — Бижана.

Колоритнейшей фигурой в «Шахнаме», несомненно, является Сиявуш, сын Кей-Кавуса. Сказание о нем имеет особую жанровую специфику и относится к жанру лиро-эпическому, нечасто встречающемуся в «Шахнаме».

Реально-историческая сюжетная линия в эпосе Фирдоуси начинается с эпохи Аршакидов (парфян) и завершается падением иранской государственности и гибелью последнего представителя династии Сасанидов.

Тенденция стадиального развития иранского эпоса находит продолжение в последующих главах «Шахнаме», где повествуется об исторических событиях, например, о деяниях Александра Македонского, правителей парфян, Сасанидов и др. На этой стадии освобожденный от мифов эпос вбирает в себя много хроникального материала.

Действие романа происходит в эпоху Реставрации, время, когда всем ещё памятны как события революции, так и правление Наполеона. В гостиной замка Де-ла-Бри близ Парижа сидят трое: хозяин дома, полковник Дельмар, некогда бравый военный, а теперь «отяжелевший и лысый», его девятнадцатилетняя жена, очаровательная хрупкая креолка Индиана, и её дальний родственник сэр Ральф Браун, «мужчина в полном расцвете молодости и сил».

Слуга докладывает, что в сад кто-то забрался, и полковник, схватив ружье, убегает. Зная суровый нрав мужа, Индиана боится, как бы тот сгоряча не убил кого-нибудь.

Полковник возвращается. Следом за ним слуги несут бесчувственного юношу «с тонкими благородными чертами лица». Из раны на его руке струится кровь. Оправдываясь, полковник утверждает, что стрелял всего лишь солью. Креолка Нун, молочная сестра и горничная Индианы, вместе со своей хозяйкой хлопочут вокруг раненого. Садовник сообщает, что этот «очень красивый мужчина» - господин де Рамьер, их новый сосед. В полковнике просыпается ревность.

Придя в сознание, де Рамьер объясняет свой проступок стремлением проникнуть на расположенную рядом с домом фабрику полковника и выведать секрет её процветания, ибо у его брата на юге Франции есть такое же предприятие, однако оно приносит ему одни убытки. Дельмар однажды уже отказался беседовать на эту тему с Рамьером, поэтому тот, желая помочь брату, дерзнул нарушить границы владений полковника. Господин Дельмар удовлетворён его объяснением.

Истина же такова, что «блестящий и остроумный», «наделённый различными талантами» Раймон де Рамьер влюблён в Нун, и пылкая креолка отвечает ему взаимностью. В этот вечер в саду Дельмаров у них было назначено свидание.

Чувства юноши столь сильны, что он даже помышляет о том, чтобы пойти на мезальянс и узаконить их связь. Однако постепенно страсть его угасает, он начинает тяготиться Нун и спешит вернуться в Париж. Безутешная креолка пишет ему искренние, но неуклюжие письма, вызывающие у её возлюбленного только смех.

Светский лев де Рамьер встречает в одном из парижских салонов Индиану. Молодые люди вспоминают о своей первой встрече в замке Де-ла-Бри. Индиана покорена обаянием Раймона, в душе её пробуждается любовь. Рано выданная замуж за господина Дельмара, «неумного, бестактного и невоспитанного», юная креолка любит впервые, ибо к своему верному другу сэру Ральфу она испытывает исключительно дружеские чувства. Раймон также пленён робкой красавицей.

Влюблённые объясняются. Любовь Индианы чиста и самоотверженна, в чувстве Раймона есть изрядная толика тщеславия и себялюбия. Положение молодого человека осложняется присутствием Нун, которая, увидев его у госпожи Дельмар, решает, что он пришёл в дом ради неё.

Думая, что Раймон по-прежнему любит её, Нун в отсутствие хозяев приглашает его в замок Дельмаров. Боясь, как бы Индиане не стало известно о его романе с её служанкой, Раймон соглашается приехать к Нун, надеясь, что эта их встреча станет последней. Во время бурной ночи любви в спальне Индианы креолка признается возлюбленному, что ждёт ребёнка. Раймон в ужасе, он хочет услать Нун подальше от Парижа, но та не соглашается.

Неожиданно возвращается госпожа Дельмар. Нун, не подозревая о новом увлечении Рамьера, собирается во всем признаться хозяйке. Раймон запрещает ей это. Обнаружив юношу у себя в спальне, Индиана решает, что тот проник сюда ради неё, и обвиняет Нун в пособничестве бесчестным замыслам молодого человека. Однако поведение служанки выдаёт истинную причину появления Раймона в замке. Его смущение подтверждает подозрения Индианы, чувства её оскорблены, и она прогоняет его. Де Рамьер хочет объясниться с Индианой, но прибытие сэра Ральфа вынуждает его спешно покинуть замок. Нун понимает, что надеяться ей не на что, и бросается в реку. Индиана по-прежнему любит Раймона, но смерть Нун, в которой она справедливо винит молодого человека, наполняет её отвращением к нему. Она отказывается его видеть. Стремясь вновь завоевать расположение госпожи Дельмар, Раймон прибегает к помощи матери. На правах соседей они вместе наносят визит полковнику. Как хозяйка дома Индиана вынуждена выйти к гостям.

Проявив интерес к работе фабрики и почтительно отзываясь о свергнутом Бонапарте, Рамьер завоёвывает симпатию господина Дельмара и право запросто бывать у него в доме; он вновь находит путь к сердцу Индианы и получает её прощение. Изощрённая в светских уловках француженка не поддалась бы так легко его обольщениям, но неопытная креолка верит ему. Индиана ждёт, что Раймон будет любить её «безраздельно, безвозвратно, безгранично», готовый ради неё на любые жертвы. Захваченный «неотразимой прелестью» молодой женщины, де Рамьер обещает все, что от него требуют.

Раймон желает получить доказательство любви Индианы. Но все его попытки провести ночь с возлюбленной оказываются неудачными из-за бдительности сэра Ральфа, который как родственник и друг дома постоянно опекает Индиану. Чувствуя в нем соперника, Раймон пытается унизить его в глазах Индианы. Вместо ответа та рассказывает ему историю сэра Ральфа Брауна.

Детство и юность Ральфа и Индианы прошли на далёком острове Бурбон, что в Карибском море. Нелюбимый ребёнок в семье, Ральф привязался к маленькой Индиане, воспитывал и защищал её. Затем он уехал в Европу, где женился по настоянию родных. Но в браке он не обрёл счастья, и, когда жена его, а ещё раньше и сын умерли, он вернулся к Индиане. К этому времени её уже выдали замуж за полковника Дельмара. Сэр Ральф без обиняков попросил у мужа Индианы разрешения поселиться рядом с ними и приходить к ним на правах родственника. Когда дела полковника в колониях пошли плохо и он с женой отправился в Европу, сэр Ральф последовал за ними. У него нет ни родных, ни друзей, Индиана и её муж - это все его общество, все его привязанности. По словам госпожи Дельмар, он доволен теперешней своей жизнью подле неё; в её отношения с мужем он не вмешивается, а счастье и радость для него заключаются в покое и «удобствах жизни».

Все же Раймону удаётся заронить в душу Индианы зерно недоверия к Другу детства. Невозмутимый с виду сэр Ральф глубоко страдает от охлаждения к нему Индианы, но ещё ревностней оберегает её от пылкого де Рамьера.

Раймону надоедают затворническая жизнь и возвышенная любовь без надежды на сближение. Он уезжает в Париж. Индиана в отчаянии; чтобы вновь увидеть возлюбленного, она уже готова признаться в своей любви мужу. Но полковник неожиданно разоряется и вынужден ехать в Париж. Затем, уладив дела и продав замок, он собирается отбыть на остров Бурбон, где у него остался дом.

Обычно покорная Индиана наотрез отказывается ехать с мужем. Не добившись её согласия, разъярённый полковник запирает её в комнате. Индиана выбирается через окно и бежит к своему возлюбленному. Всю ночь она проводит в его спальне, а когда под утро возвращается Раймон, заявляет ему, что готова остаться у него навсегда. «Пришло время, и я хочу получить награду за моё доверие: скажите, принимаете ли вы мою жертву?» - спрашивает она Рамьера.

Испуганный такой решимостью и желая поскорей отделаться от надоевшей ему возлюбленной, Раймон под предлогом заботы о её репутации отговаривает её от такого шага. Однако Индиана все предусмотрела - ночь, проведённая ею в доме молодого человека, уже скомпрометировала её в глазах света и мужа. Раймон в ярости: он попался в сети своих собственных клятв. Потеряв над собой власть, он пытается овладеть Индианой. Поняв, что Рамьер больше не любит её, она вырывается и уходит.

В отчаянии Индиана печально бредёт по берегу реки: она хочет последовать примеру Нун. Разыскивающий её с раннего утра сэр Ральф спасает её от рокового шага и провожает домой. Вместо объяснений Индиана холодно заявляет возмущённому Дельмару, что готова отплыть с ним в колонии. Верный сэр Ральф едет вместе с Дальмарами.

Своими заботами сэр Ральф изо всех сил старается скрасить жизнь Индианы на острове Бурбон. Неожиданно молодая женщина получает письмо от Раймона: тот пишет, что несчастен без неё. Тлеющий огонь былой любви вспыхивает в душе Индианы с новой силой.

Письмо Раймона попадает в руки Дельмара. Ревнивый муж избивает Индиану. Узнав о чудовищной жестокости полковника, возмущённый Ральф хочет убить его, но с Дельмаром случается апоплексический удар. Забыв о ненависти, Индиана ухаживает за больным мужем. Но однажды ночью она, прихватив свои скудные сбережения, отплывает во Францию, к Раймону.

Политические ветры меняются, и Рамьер оказывается на грани разорения. Дабы поправить дела, он выгодно женится на приёмной дочери богатого буржуа, купившего поместье Дельмаров.

Прибыв в Бордо, Индиана заболевает воспалением мозга и, не имея документов, попадает в больницу для бедных. Через месяц, без денег и самого необходимого, она оказывается на улице. К счастью, корабль, на котором она прибыла, ещё не отплыл обратно, и честный капитан возвращает ей оставшиеся на борту её вещи и деньги.

Добравшись до Парижа, она узнает, что Раймон купил принадлежавший её мужу замок Де-ла-Бри, и решает, что он сделал это в надежде на её возвращение. Однако, приехав в замок, она встречает не только Раймона, но и его жену...

Не помня себя от горя, Индиана возвращается в Париж и останавливается в дешёвой гостинице. Тут её находит сэр Ральф. Обнаружив исчезновение Индианы и зная про письмо Раймона, он понял, что та бежала в Европу к возлюбленному. Сэр Ральф сообщает Индиане, что муж её скончался, не приходя в сознание, она свободна и может выйти замуж за своего избранника. «Господин де Рамьер женился!» - кричит в ответ Индиана.

Индиана презирает Рамьера, она в отчаянии и хочет умереть. Сэр Ральф предлагает ей вместе уйти из жизни, сделав это на их родном острове, в ущелье, где они играли детьми. Индиана соглашается, и они вновь пересекают океан. По дороге Индиана начинает ценить мужественный и благородный характер Ральфа, и в душе её гаснут последние воспоминания о её слепой любви к Раймону.

На острове Бурбон Ральф и Индиана, готовясь расстаться с жизнью, поднимаются на живописную гору. Здесь Ральф в последнем порыве признается, что всегда любил Индиану. Молодая женщина впервые видит его столь страстным и возвышенным. Она понимает, что должна была любить его, а не Раймона. «Будь моим супругом на небе и на земле!» - восклицает Индиана, целуя Ральфа. Тот берет её на руки и идёт на вершину.

Через год, бродя в горах острова Бурбон, молодой путешественник неожиданно набредает на хижину; в ней живут сэр Ральф и Индиана. Счастье далось им ценой многих усилий, зато теперь дни их «одинаково спокойны и прекрасны». Жизнь их течёт без горя и без сожалений, и они наслаждаются безвестным счастьем, коим обязаны только самим себе.

Действие романа происходит в эпоху Реставрации, время, когда всем еще памятны как события революции, так и правление Наполеона. В гостиной замка Де-ла-Бри близ Парижа сидят трое: хозяин дома, полковник Дельмар, некогда бравый военный, а теперь «отяжелевший и лысый», его девятнадцатилетняя жена, очаровательная хрупкая креолка Индиана, и её дальний родственник сэр Ральф Браун, «мужчина в полном расцвете молодости и сил».

Слуга докладывает, что в сад кто-то забрался, и полковник, схватив ружье, убегает. Зная суровый нрав мужа, Индиана боится, как бы тот сгоряча не убил кого-нибудь.

Полковник возвращается. Седом за ним слуги несут бесчувственного юношу «с тонкими благородными чертами лица». Из раны на его руке струится кровь. Оправдываясь, полковник утверждает, что стрелял всего лишь солью. Креолка Нун, молочная сестра и горничная Индианы, вместе со своей хозяйкой хлопочут вокруг раненого. Садовник сообщает, что этот «очень красивый мужчина» - господин де Рамьер, их новый сосед. В полковнике просыпается ревность.

Придя в сознание, де Рамьер объясняет свой проступок стремлением проникнуть на расположенную рядом с домом фабрику полковника и выведать секрет её процветания, ибо у его брата на юге Франции есть такое же предприятие, однако оно приносит ему одни убытки. Дельмар однажды уже отказался беседовать на эту тему с Рамьером, поэтому тот, желая помочь брату, дерзнул нарушить границы владений полковника. Господин Дельмар удовлетворен его объяснением.

Истина же такова, что «блестящий и остроумный», «наделенный различными талантами» Раймон де Рамьер влюблен в Нун, и пылкая креолка отвечает ему взаимностью. В этот вечер в саду Дельмаров у них было назначено свидание.

Чувства юноши столь сильны, что он даже помышляет о том, чтобы пойти на мезальянс и узаконить их связь. Однако постепенно страсть его угасает, он начинает тяготиться Нун и спешит вернуться в Париж. Безутешная креолка пишет ему искренние, но неуклюжие письма, вызывающие у её возлюбленного только смех.

Светский лев де Рамьер встречает в одном из парижских салонов Индиану. Молодые люди вспоминают о своей первой встрече в замке Де-ла-Бри. Индиана покорена обаянием Раймона, в душе её пробуждается любовь. Рано выданная замуж за господина Дельмара, «неумного, бестактного и невоспитанного», юная креолка любит впервые, ибо к своему верному другу сэру Ральфу она испытывает исключительно дружеские чувства. Раймон также пленен робкой красавицей.

Влюбленные объясняются. Любовь Индианы чиста и самоотверженна, в чувстве Раймона есть изрядная толика тщеславия и себялюбия. Положение молодого человека осложняется присутствием Нун, которая, увидев его у госпожи Дельмар, решает, что он пришел в дом ради нее.

Думая, что Раймон по-прежнему любит её, Нун в отсутствие хозяев приглашает его в замок Дельмаров. Боясь, как бы Индиане не стало известно о его романе с её служанкой, Раймон соглашается приехать к Нун, надеясь, что эта их встреча станет последней. Во время бурной ночи любви в спальне Индианы креолка признается возлюбленному, что ждет ребенка. Раймон в ужасе, он хочет услать Нун подальше от Парижа, но та не соглашается.

Неожиданно возвращается госпожа Дельмар. Нун, не подозревая о новом увлечении Рамьера, собирается во всем признаться хозяйке. Раймон запрещает ей это. Обнаружив юношу у себя в спальне, Индиана решает, что тот проник сюда ради нее, и обвиняет Нун в пособничестве бесчестным замыслам молодого человека. Однако поведение служанки выдает истинную причину появления Раймона в замке. Его смущение подтверждает подозрения Индианы, чувства её оскорблены, и она прогоняет его. Де Рамьер хочет объясниться с Индианой, но прибытие сэра Ральфа вынуждает его спешно покинуть замок. Нун понимает, что надеяться ей не на что, и бросается в реку. Индиана по-прежнему любит Раймона, но смерть Нун, в которой она справедливо винит молодого человека, наполняет её отвращением к нему. Она отказывается его видеть. Стремясь вновь завоевать расположение госпожи Дельмар, Раймон прибегает к помощи матери. На правах соседей они вместе наносят визит полковнику. Как хозяйка дома Индиана вынуждена выйти к гостям.

Проявив интерес к работе фабрики и почтительно отзываясь о свергнутом Бонапарте, Рамьер завоевывает симпатию господина Дельмара и право запросто бывать у него в доме; он вновь находит путь к сердцу Индианы и получает её прощение. Изощренная в светских уловках француженка не поддалась бы так легко его обольщениям, но неопытная креолка верит ему. Индиана ждет, что Раймон будет любить её «безраздельно, безвозвратно, безгранично», готовый ради нее на любые жертвы. Захваченный «неотразимой прелестью» молодой женщины, де Рамьер обещает все, что от него требуют.

Раймон желает получить доказательство любви Индианы. Но все его попытки провести ночь с возлюбленной оказываются неудачными из-за бдительности сэра Ральфа, который как родственник и друг дома постоянно опекает Индиану. Чувствуя в нем соперника, Раймон пытается унизить его в глазах Индианы. Вместо ответа та рассказывает ему историю сэра Ральфа Брауна.

Детство и юность Ральфа и Индианы прошли на далеком острове Бурбон, что в Карибском море. Нелюбимый ребенок в семье, Ральф привязался к маленькой Индиане, воспитывал и защищал её. Затем он уехал в Европу, где женился по настоянию родных. Но в браке он не обрел счастья, и, когда жена его, а еще раньше и сын умерли, он вернулся к Индиане. К этому времени её уже выдали замуж за полковника Дельмара. Сэр Ральф без обиняков попросил у мужа Индианы разрешения поселиться рядом с ними и приходить к ним на правах родственника. Когда дела полковника в колониях пошли плохо и он с женой отправился в Европу, сэр Ральф последовал за ними. У него нет ни родных, ни друзей, Индиана и её муж - это все его общество, все его привязанности. По словам госпожи Дельмар, он доволен теперешней своей жизнью подле нее; в её отношения с мужем он не вмешивается, а счастье и радость для него заключаются в покое и «удобствах жизни».

Все же Раймону удается заронить в душу Индианы зерно недоверия к Другу детства. Невозмутимый с виду сэр Ральф глубоко страдает от охлаждения к нему Индианы, но еще ревностней оберегает её от пылкого де Рамьера.

Раймону надоедают затворническая жизнь и возвышенная любовь без надежды на сближение. Он уезжает в Париж. Индиана в отчаянии; чтобы вновь увидеть возлюбленного, она уже готова признаться в своей любви мужу. Но полковник неожиданно разоряется и вынужден ехать в Париж. Затем, уладив дела и продав замок, он собирается отбыть на остров Бурбон, где у него остался дом.

Обычно покорная Индиана наотрез отказывается ехать с мужем. Не добившись её согласия, разъяренный полковник запирает её в комнате. Индиана выбирается через окно и бежит к своему возлюбленному. Всю ночь она проводит в его спальне, а когда под утро возвращается Раймон, заявляет ему, что готова остаться у него навсегда. «Пришло время, и я хочу получить награду за мое доверие: скажите, принимаете ли вы мою жертву?» - спрашивает она Рамьера.

Испуганный такой решимостью и желая поскорей отделаться от надоевшей ему возлюбленной, Раймон под предлогом заботы о её репутации отговаривает её от такого шага. Однако Индиана все предусмотрела - ночь, проведенная ею в доме молодого человека, уже скомпрометировала её в глазах света и мужа. Раймон в ярости: он попался в сети своих собственных клятв. Потеряв над собой власть, он пытается овладеть Индианой. Поняв, что Рамьер больше не любит её, она вырывается и уходит.

В отчаянии Индиана печально бредет по берегу реки: она хочет последовать примеру Нун. Разыскивающий её с раннего утра сэр Ральф спасает её от рокового шага и провожает домой. Вместо объяснений Индиана холодно заявляет возмущенному Дельмару, что готова отплыть с ним в колонии. Верный сэр Ральф едет вместе с Дальмарами.

Своими заботами сэр Ральф изо всех сил старается скрасить жизнь Индианы на острове Бурбон. Неожиданно молодая женщина получает письмо от Раймона: тот пишет, что несчастен без нее. Тлеющий огонь былой любви вспыхивает в душе Индианы с новой силой.

Письмо Раймона попадает в руки Дельмара. Ревнивый муж избивает Индиану. Узнав о чудовищной жестокости полковника, возмущенный Ральф хочет убить его, но с Дельмаром случается апоплексический удар. Забыв о ненависти, Индиана ухаживает за больным мужем. Но однажды ночью она, прихватив свои скудные сбережения, отплывает во Францию, к Раймону.

Политические ветры меняются, и Рамьер оказывается на грани разорения. Дабы поправить дела, он выгодно женится на приемной дочери богатого буржуа, купившего поместье Дельмаров.

Прибыв в Бордо, Индиана заболевает воспалением мозга и, не имея документов, попадает в больницу для бедных. Через месяц, без денег и самого необходимого, она оказывается на улице. К счастью, корабль, на котором она прибыла, еще не отплыл обратно, и честный капитан возвращает ей оставшиеся на борту её вещи и деньги.

Добравшись до Парижа, она узнает, что Раймон купил принадлежавший её мужу замок Де-ла-Бри, и решает, что он сделал это в надежде на её возвращение. Однако, приехав в замок, она встречает не только Раймона, но и его жену…

Не помня себя от горя, Индиана возвращается в Париж и останавливается в дешевой гостинице. Тут её находит сэр Ральф. Обнаружив исчезновение Индианы и зная про письмо Раймона, он понял, что та бежала в Европу к возлюбленному. Сэр Ральф сообщает Индиане, что муж её скончался, не приходя в сознание, она свободна и может выйти замуж за своего избранника. «Господин де Рамьер женился!» - кричит в ответ Индиана.

Индиана презирает Рамьера, она в отчаянии и хочет умереть. Сэр Ральф предлагает ей вместе уйти из жизни, сделав это на их родном острове, в ущелье, где они играли детьми. Индиана соглашается, и они вновь пересекают океан. По дороге Индиана начинает ценить мужественный и благородный характер Ральфа, и в душе её гаснут последние воспоминания о её слепой любви к Раймону.

На острове Бурбон Ральф и Индиана, готовясь расстаться с жизнью, поднимаются на живописную гору. Здесь Ральф в последнем порыве признается, что всегда любил Индиану. Молодая женщина впервые видит его столь страстным и возвышенным. Она понимает, что должна была любить его, а не Раймона. «Будь моим супругом на небе и на земле!» - восклицает Индиана, целуя Ральфа. Тот берет её на руки и идет на вершину.

Через год, бродя в горах острова Бурбон, молодой путешественник неожиданно набредает на хижину; в ней живут сэр Ральф и Индиана. Счастье далось им ценой многих усилий, зато теперь дни их «одинаково спокойны и прекрасны». Жизнь их течет без горя и без сожалений, и они наслаждаются безвестным счастьем, коим обязаны только самим себе.

Однажды поздней осенью, в дождливый и холодный вечер, трое обитателей небольшого замка Де-ла-Бри в раздумье сидели у камина, смотрели на тлеющие угли и машинально следили за медленно двигающейся часовой стрелкой. Двое из них молчаливо и покорно скучали, тогда как третий выказывал явные признаки нетерпения. Он еле сдерживал громкую зевоту, поминутно вскакивая со стула, разбивал каминными щипцами потрескивающие головешки, словом, всячески старался не поддаваться одолевавшей их всех скуке.

Этот человек - полковник Дельмар, хозяин дома, - был значительно старше двух других. Некогда красивый, бравый вояка, теперь отяжелевший и лысый, с седыми усами и грозным взором, он, выйдя в отставку, стал превосходным, но строгим хозяином, перед которым трепетало все - жена, слуги, лошади и собаки.

Наконец он встал, чувствуя, что начинает терять терпение от напрасных усилий придумать, как бы прервать тоскливое молчание, и принялся тяжелыми шагами ходить по гостиной; во всех его движениях сказывалась выправка бывшего военного: он держался очень прямо, повертывался всем корпусом с самодовольством, никогда не покидающим образцового офицера, привыкшего всю жизнь красоваться на парадах.

Но миновали дни его славы, когда он, молодой лейтенант, упивался победами на поле брани. Теперь он вышел в отставку, был забыт неблагодарным отечеством, и ему приходилось терпеть все последствия своей женитьбы. Он был женат на молодой и красивой женщине, владел недурной усадьбой с прилегающими к ней угодьями и, сверх того, успешно вел дела на своей фабрике. Поэтому полковник постоянно пребывал в дурном настроении, в этот же вечер в особенности, потому что погода была сырая, а полковник страдал ревматизмом.

Он важно расхаживал по старой гостиной, обставленной в стиле Людовика XV, по временам останавливаясь то перед фреской над дверью, где голые амуры украшали гирляндами цветов учтивых ланей и добродушных кабанов, то перед лепным панно с таким запутанным рисунком, что его причудливые узоры и капризные завитки утомляли глаз. Но это незначительное и пустое занятие только на время отвлекало его внимание, и каждый раз, проходя мимо двух своих молчаливых компаньонов, полковник бросал то на одного, то на другого проницательный взгляд. Вот уже три года, как он неотступно следил за женой, ревниво охраняя свое хрупкое и драгоценное сокровище.

Ей ведь было девятнадцать лет, и если бы вы видели эту тоненькую, бледную и грустную женщину, которая сидела, облокотясь на колено, у огромного камина из белого мрамора с позолоченными инкрустациями, если бы вы видели ее, совсем еще юную, в этом старом доме рядом со старым мужем, ее, похожую на цветок, вчера только выглянувший на свет, но уже сорванный и распускающийся в старинной вазе, - вы пожалели бы жену полковника Дельмара, а может быть, еще больше вы пожалели бы самого полковника.

Третий обитатель этого уединенного дома сидел тут же, по другую сторону пылающего камелька. Это был мужчина в полном расцвете молодости и сил; его румяные щеки, густая золотистая шевелюра и пушистые бачки составляли резкий контраст с седеющими волосами, с поблекшим и суровым лицом хозяина. Однако даже человек со слабо развитым вкусом предпочел бы суровое и строгое лицо полковника Дельмара правильным, но невыразительным чертам третьего члена этой семьи. Пухленькое личико амура, изображенное на чугунной плите камина и устремившее свой взгляд на горящие поленья, было, пожалуй, более осмысленно, нежели лицо белокурого и румяного героя нашего повествования, также смотревшего на огонь. Впрочем, его сильная, статная фигура, резко очерченные темные брови и гладкий белый лоб, спокойные глаза, красивые руки и даже строгая элегантность охотничьего костюма делали его «красавцем мужчиной» в глазах всякой женщины, склонной во взглядах на любовь придерживаться так называемых философских вкусов прошлого века. Но, по всей вероятности, молодая и скромная жена господина Дельмара никогда еще не рассматривала мужчин с такой точки зрения, и едва ли между этой женщиной, хрупкой и болезненной, и этим мужчиной, любившим поспать и поесть, могло быть что-нибудь общее. Как бы там ни было, ястребиный взор аргуса-супруга тщетно старался уловить взгляд, вздох или трепетное влечение друг к другу этих столь различных людей. Убедившись в полном отсутствии повода для ревности, полковник впал в еще большее уныние и резким движением засунул руки глубоко в карманы.

Единственным счастливым и радующим глаз существом в этой компании была красивая охотничья собака из породы грифонов, голова которой покоилась на коленях сидящего мужчины. Это был огромный пес с большими мохнатыми лапами и умной, острой, как у лисицы, мордой, с большими золотистыми глазами, сверкающими сквозь взъерошенную шерсть и похожими на два топаза. Эти глаза гончей, такие мрачные и налитые кровью в азарте охоты, теперь выражали грусть и бесконечную нежность. И когда хозяин, предмет ее инстинктивной любви, часто более ценной, чем рассудочная любовь человека, перебирал пальцами ее серебристую шерсть, нежную, как шелк, глаза собаки блестели от удовольствия и она равномерно ударяла длинным хвостом по мозаичному паркету, задевая очаг и разбрасывая золу.

Эта бытовая сценка, слабо освещенная огнем камина, могла бы послужить сюжетом для картины в духе Рембрандта. Яркие вспышки пламени по временам озаряли комнату и лица, затем переходили в красные отблески и понемногу гасли. Тогда большая зала постепенно погружалась в темноту. Каждый раз, когда господин Дельмар проходил мимо камина, он появлялся как тень и тотчас исчезал в таинственном сумраке гостиной. На овальных рамах с лепными веночками, медальонами и бантами, на мебели черного дерева с медными украшениями и даже на поломанных карнизах деревянной панели вспыхивали по временам золотые полоски света. Но когда в камине одна из головешек гасла, а другая еще не успевала как следует разгореться, предметы, которые только что были ярко освещены, погружались в темноту, и из мрака, поблескивая, выступали другие. Таким образом, можно было рассмотреть постепенно все детали обстановки: консоль на трех больших позолоченных тритонах, расписной потолок, изображавший небо в облаках и звездах, тяжелые, отливавшие шелком драпировки алого штофа с длинной бахромой, широкие складки которых, казалось, колыхались, когда на них падал колеблющийся свет камина.

При взгляде на неподвижные фигуры двух людей, четко выделявшихся на фоне камина, можно было подумать, что они страшатся нарушить неподвижность окружающей обстановки. Застывшие и окаменевшие, подобно героям старых сказок, они словно боялись, что при первом слове или при малейшем движении на них обрушатся своды какого-то заколдованного замка, а хозяин с нахмуренным челом походил на колдуна, который своими чарами держит их в плену. В тишине и полумраке комнаты раздавались только его размеренные шаги.

Наконец собака, поймав благосклонный взгляд своего господина, поддалась той магнетической власти, какую имеет глаз человека над умным животным. Она робко и тихо залаяла и с неподражаемым изяществом и грацией положила обе лапы на плечи любимого хозяина.

Пошла прочь, Офелия, пошла!

И молодой человек сделал на английском языке строгий выговор послушному животному; пристыженная собака с виноватым видом подползла к госпоже Дельмар, как бы прося у нее защиты. Но госпожа Дельмар по-прежнему сидела задумавшись; она не обратила внимания на собаку, положившую голову на ее белые, скрещенные на коленях руки, и не приласкала ее.

Что же это такое? Собака, видно, окончательно расположилась в гостиной? - сказал полковник, втайне довольный, что нашел повод сорвать на ком-то свое раздражение и хоть как-нибудь скоротать время. - Ступай на псарню, Офелия! Вон отсюда, глупая тварь!

Если бы в ту минуту кто-нибудь наблюдал за госпожой Дельмар, он отгадал бы по одному этому ничтожному эпизоду печальную тайну всей ее жизни. Легкая дрожь пробежала по ее телу, и, как бы желая удержать и защитить свою любимицу, она судорожно сжала крепкую мохнатую шею собаки, голова которой лежала у нее на коленях. Господин Дельмар вытащил из кармана куртки охотничью плетку и с угрожающим видом подошел к несчастной Офелии, которая растянулась у его ног, закрыв глаза, и заранее испуганно и жалобно заскулила. Госпожа Дельмар побледнела сильнее обычного, рыдания сдавили ей грудь, и, обратив на мужа большие голубые глаза, она произнесла с выражением неописуемого ужаса:

Ради бога, не убивайте ее!

Услышав эти слова, полковник вздрогнул. Вспыхнувший в нем гнев сменился печалью.

Ваш намек, сударыня, мне хорошо понятен, - сказал он. - Вы непрестанно укоряете меня с того самого дня, когда я в запальчивости убил на охоте вашего спаниеля. Подумаешь, велика потеря! Собака, которая не хотела делать стойку и накидывалась на дичь! Кого бы это не вывело из терпения? К тому же, пока она была жива, вы не проявляли к ней особой привязанности, но теперь, когда это дает вам повод упрекать меня…

Разве я когда-либо вас упрекала?.. - сказала госпожа Дельмар с той кротостью, какая вызывается снисходительностью к любимым людям или уважением к самому себе, если имеешь дело с теми, кого не любишь.

Я этого не сказал, - возразил полковник скорее тоном отца, нежели мужа, - но в слезах иных женщин таятся более горькие укоры, нежели в проклятиях других. Черт возьми, сударыня, вы прекрасно знаете, что я не выношу слез…

Вы, кажется, никогда не видели, чтобы я плакала.

Ах, да разве я не вижу постоянно ваших покрасневших глаз! А это, честное слово, еще хуже!

Во время этой супружеской размолвки молодой человек встал и спокойно выпроводил Офелию. Потом он вернулся на свое место напротив госпожи Дельмар, но сначала зажег свечу и поставил ее на камин.

Столь незначительное обстоятельство оказало неожиданное влияние на настроение господина Дельмара. Как только ровный свет разлился по комнате и, сменив колеблющееся пламя камина, озарил его жену, он заметил ее страдальческий, изможденный вид, усталую позу, исхудалое лицо, обрамленное длинными черными локонами, и темные круги под утратившими блеск, воспаленными глазами. Он несколько раз прошелся по комнате, потом вдруг подошел к жене и резко переменил разговор.

Как вы себя чувствуете, Индиана? - спросил он с неловкостью человека, у которого сердце и характер почти всегда находятся в разладе.

Как обычно, благодарю вас, - ответила она, не выражая ни удивления, ни обиды.

- «Как обычно» - это не ответ, или, вернее, это женский, уклончивый ответ. Он ничего не выражает: ни да, ни нет, ни хорошо, ни плохо!

Так оно и есть, я чувствую себя ни хорошо, ни плохо.

Ну, так вы лжете, - снова грубо сказал полковник, - я знаю, что вы чувствуете себя плохо. Вы говорили об этом присутствующему здесь сэру Ральфу. Что, разве я лгу? Отвечайте, Ральф, говорила она вам это или нет?

Говорила, - флегматично ответил сэр Ральф, не обращая внимания на укоризненный взгляд Индианы.

Тут появилось четвертое лицо - правая рука хозяина дома, старый сержант, когда-то служивший в полку господина Дельмара.

В немногих словах он сообщил полковнику, что, по его наблюдениям, жулики, ворующие у них уголь, залезали в парк в предшествующие ночи как раз в эту пору, и потому он пришел за ружьем, чтобы обойти парк перед тем, как запереть ворота. Господин Дельмар, усмотрев в этом происшествии какое-то воинственное приключение, тотчас же схватил охотничье ружье, дал другое Лельевру и уже пошел к дверям.

Как? - в ужасе воскликнула госпожа Дельмар. - Вы собираетесь убить несчастного крестьянина из-за мешка угля?

Убью, как собаку, каждого, кто бродит ночью в моих владениях, - ответил Дельмар, раздраженный ее словами. - И если вы знакомы с законом, вы должны знать, что законом это не карается.

Отвратительный закон, - с жаром возразила Индиана, но тотчас же сдержала себя и прибавила более мягко: - А как же ваш ревматизм? Вы забыли, что идет дождь? Вы завтра же заболеете, если выйдете сегодня вечером.

Видно, вы очень боитесь, что вам придется ухаживать за старым мужем, - ответил Дельмар и, хлопнув дверью, вышел, продолжая ворчать на свои годы и на жену.

Индиана Дельмар и сэр Ральф (или, если вам угодно, мы можем называть его господином Рудольфом Брауном) продолжали сидеть друг против друга так же спокойно и невозмутимо, как если бы муж все еще находился с ними. Англичанин вовсе не думал оправдываться, а госпожа Дельмар чувствовала, что у нее нет оснований серьезно упрекать его, так как он проговорился из добрых побуждений. Наконец, с усилием прервав молчание, она решилась слегка пожурить его.

Вы поступили дурно, дорогой Ральф, - сказала она. - Я запретила вам повторять слова, вырвавшиеся у меня в минуту страдания, а с господином Дельмаром я меньше чем с кем-нибудь хотела бы говорить о своей болезни.

Не понимаю вас, дорогая, - ответил сэр Ральф, - вы больны и не желаете лечиться. Мне пришлось выбирать между возможностью потерять вас и необходимостью предупредить вашего мужа.

Да, - грустно улыбаясь, сказала госпожа Дельмар, - и вы решили предупредить «высшую власть».

Вы напрасно, совершенно напрасно, поверьте мне, настраиваете себя против полковника: он человек честный и достойный.

Но кто же возражает против этого, сэр Ральф?..

Ах, да вы первая, сами того не замечая. Ваша грусть, болезненное состояние и, как он сейчас сказал, ваши покрасневшие глаза говорят всем и каждому, что вы несчастны…

Замолчите, сэр Ральф, вы слишком далеко заходите. Я не разрешаю вам высказывать свои догадки.

Я вижу, что рассердил вас, но ничего не поделаешь. Я Неловок, не знаю тонкостей французской речи, и, кроме того, у меня много общего с вашим мужем: я, как и он, совсем не умею утешать женщин ни на английском, ни на французском языке. Другому, может быть, удалось бы без слов объяснить вам то, что я сейчас так неумело высказал. Он нашел бы способ незаметно завоевать ваше доверие, и, вероятно, ему удалось бы смягчить ваше сердце, которое ожесточается и замыкается передо мной. Уже не в первый раз я замечаю, что слова имеют больше значения, чем мысли, особенно во Франции. И женщины предпочитают…

О, вы глубоко презираете женщин, дорогой Ральф. Я здесь одна, а вас двое, и мне остается лишь примириться с тем, что я всегда бываю неправа.

Докажи нам, что мы неправы, дорогая кузина, будь, как прежде, здоровой, веселой, свежей и жизнерадостной! Вспомни остров Бурбон, очаровательный уголок Берника, наше веселое детство и нашу дружбу, которой столько же лет, сколько и тебе.

Я вспоминаю также и моего отца… - сказала Индиана и, бросив на сэра Ральфа взгляд, исполненный грусти, взяла его за руку.

Они снова погрузились в глубокое молчание.

Видишь ли, Индиана, - немного погодя сказал сэр Ральф, - наше счастье всегда зависит от нас самих, и часто нужно только протянуть руку, чтобы схватить его. Чего тебе недостает? Ты живешь в полном достатке, а это, может быть, даже лучше богатства. У тебя прекрасный муж, который любит тебя всем сердцем, и, могу смело сказать, у тебя есть верный и преданный друг…

Госпожа Дельмар слегка пожала ему руку, но продолжала сидеть в прежней позе, уныло опустив голову и не сводя печального взора с волшебной игры огоньков на тлеющих углях.

Ваша грусть, дорогой друг, - продолжал сэр Ральф, - результат вашего болезненного состояния. У кого из нас не бывает горя и тоски. Посмотрите на окружающих: многие из них с полным основанием завидуют вам. Так устроен человек - он всегда стремится к тому, чего у него нет…

Мы избавим читателя от повторения тех избитых истин, которые сэр Ральф, желая утешить Индиану, твердил однообразным и нудным голосом, вполне соответствовавшим его тяжеловесным мыслям. Сэр Ральф вел себя так не потому, что был глуп, но потому, что область чувств была ему совершенно недоступна. Он обладал и здравым смыслом и знанием жизни, но роль утешителя женщин, как он сам признавался, была не по нем. К тому же ему так трудно было понять чужое горе, что при самом искреннем желании помочь он, касаясь раны, только растравлял ее. Он отлично сознавал свою беспомощность и потому обычно старался не замечать огорчений своих друзей. Сейчас ему стоило невероятных усилий выполнить то, что он считал самым тяжелым долгом дружбы.

Видя, что госпожа Дельмар почти не слушает его, он умолк, и теперь в комнате слышно было только, как потрескивали на тысячу ладов дрова в камине, как жалобно пели свою песенку разгорающиеся поленья, как, съежившись, шипела и лопалась кора, как трещали, вспыхивая голубым пламенем, сухие сучья. По временам вой собаки присоединялся к слабому завыванию ветра, проникавшего в дверные щели, и к шуму дождя, хлеставшего в окна. Такого печального вечера госпожа Дельмар еще никогда не проводила у себя в усадьбе.

Кроме того, ее впечатлительную душу тяготило какое-то смутное ожидание несчастья. Слабые люди живут в постоянном страхе и полны предчувствий. Как и все креолки, госпожа Дельмар была суеверна, к тому же очень нервна и болезненна. Ночные звуки, игра лунного света - все предвещало ей роковые события, грядущие несчастья, и ночь, полная тайн и призраков, говорила с этой мечтательной и грустной женщиной на каком-то особом языке, понятном ей одной, который она и истолковывала сообразно со своими опасениями и страданиями.

Вы, наверное, сочтете меня безумной, - сказала она, отнимая свою руку у сэра Ральфа, - но я чувствую, что на нас надвигается несчастье. Опасность нависла здесь над кем-то, наверное надо мной… Знаете, Ральф, я так взволнована, как будто предстоит большая перемена в моей судьбе… Мне страшно, - сказала она вздрагивая, - я чувствую себя плохо.

Ее губы побелели, лицо стало восковым. Сэр Ральф, напуганный не ее предчувствиями, которые он считал признаком душевной подавленности, но ее смертельной бледностью, быстро дернул за шнурок звонка, чтобы позвать на помощь. Никто не шел, а Индиане становилось все хуже. Испуганный Ральф отнес ее подальше от огня, положил на кушетку и стал звать слуг, бросился искать воду, нюхательную соль; он ничего не мог найти, обрывал один за другим все звонки, путался в лабиринте темных комнат, ломая руки от нетерпения и досады на самого себя.

Наконец ему пришла в голову мысль открыть застекленную дверь, ведущую в парк, и он начал поочередно звать то Лельевра, то креолку Нун - горничную госпожи Дельмар.

Через несколько минут из темной аллеи парка прибежала Нун и с беспокойством спросила, что случилось, не чувствует ли себя госпожа Дельмар хуже, чем обычно.

Ей совсем плохо, - сказал сэр Браун.

Оба поспешили в залу и принялись приводить в чувство лежавшую в обмороке госпожу Дельмар; Ральф неуклюже и неумело суетился, а Нун ухаживала за своей хозяйкой с ловкостью и умением преданной служанки.

Нун была молочной сестрой госпожи Дельмар, они выросли вместе и нежно любили друг друга. Нун, высокая, сильная, пышущая здоровьем, жизнерадостная и подвижная девушка, с горячей кровью страстной креолки, затмевала своей яркой красотой бледную и хрупкую госпожу Дельмар. Но природная доброта обеих и взаимная привязанность уничтожали между ними всякое чувство женского соперничества.

Когда госпожа Дельмар пришла в себя, ей прежде всего бросились в глаза встревоженное лицо горничной, ее растрепанные мокрые волосы и волнение, сквозившее во всех ее движениях.