В издательстве «Никея» вышел сборник воспоминаний «Няня. Кто нянчил русских гениев»

Текст: Наталья Соколова/РГ
Отрывок и обложка книги предоставлены издательством «Никея»

Русская няня — для нас это знаменитая «Арина Родионовна», няня Александра Сергеевича. Такие няни были у многих русских людей, но о них было ничего неизвестно до недавнего времени. Идея сборника воспоминаний о нянях принадлежит педагогу, богослову, писателю и поэту Сергею Дурылину . В первой половине XX века он начал искать материалы, собралась внушительная папка, благодаря потомкам дошедшая до наших дней, но закончить задуманное Сергей Николаевич не успел. «Русская няня в религиозном, нравственном, эстетическом развитии русского человека имела несравненно большее значение, чем сотни всяких педагогов, публицистов, просветителей, проповедников и т. д., — писал Дурылин, — … русскую науку и историю можно горько упрекнуть за то, что она не уделила никакого внимания историческому подвигу русской няни, тогда как русская поэзия и художественная литература, в числе немногих положительных образов, сохранили и возвеличили именно образ русской няни».
Почему же в издательстве «Никея» через много лет решили обратиться к этому проекту? Феномена няни в том патриархальном, «пушкинском» понимании больше не существует. Няня теперь перешла в разряд домработниц и прислуги, выполняющих прикладную функцию — посидеть с ребенком, пока мама и папа заняты работой и делами. Тем интереснее вспомнить былое и, может, даже чему-то поучиться у добрых нянь прошлого, этих ангелов-хранителей.

Книга «Няня. Кто нянчил русских гениев» развенчивает миф, что няни были дремучи.

Несмотря на отсутствие должного образования, они несли бесценный опыт крестьянской мудрости, обладали чувством юмора и особым достоинством. Они были источником тепла и любви, которыми ребенок с рождения должен быть окружен. «Няням и дядькам должно быть отведено почетное место в истории русской словесности, — писал другой известный публицист . — В их нравственном воздействии на своих питомцев следует, по крайней мере, отчасти, искать объяснения, каким образом в конце прошлого и первой половине нынешнего столетия, в наше оторванное от народа общество, в эту среду, хвастливо отрекавшуюся от русских исторических и духовных преданий, пробивались иногда, неслышно и незаметно, струи чистейшего народного духа».
Материалы, которые вошли в книгу, очень долго лежали в архивах. Составитель книги Виктория Торопова , автор биографии Дурылина в , в 60-е годы прошлого века жила в доме Дурылина в Болшеве. Вдова писателя Ирина Алексеевна передала папку с собранным материалом и попросила подготовить ее к печати, а при возможности издать, дополняя ее другими материалами о нянях, которых в архиве Дурылина не было.
Больше половины воспоминаний не известны широкому читателю, они никогда не публиковались. Список имен, чьи воспоминания собраны в книге в хронологическом порядке, впечатляет: сам Сергей Дурылин, конечно, Николай Пирогов, Яков Полонский, Сергей М. Соловьев, Федор и Андрей Достоевские, Константин Станиславский, Модест Мусоргский, Василий и Александр Верещагины, Дмитрий Мережковский, и даже Вера Фигнер и Петр Шумахер. Воспоминания детства от представителей дворянских семей, мещанских и купеческих. «В книге собраны разные жанры: воспоминания, небольшие свидетельства, стихотворения, — говорит о сборнике литературный критик Николай Александров. — Весь этот удивительный мир со своими достоинствами и недостатками.

Несмотря на различное происхождение людей, чьи воспоминания опубликованы в книге, характер няни неизменен.

Типология сразу узнается и читается. Няни не были равны по своему социальному происхождению, они несколько отличались по степени образованности, но не это было главным. Дядьки и няньки — это то, что составляло мир ребенка. Они были носителями особой душевности, религиозности, соединенной с суевериями и бытовым язычеством, бескорыстной преданности. Няня не приходила и уходила, она постоянно жила в семье, она была членом семьи, у нее была отдельная комната, она была хозяйкой в детской. У Дурылина есть воспоминания, что родители даже не заходили в детскую. Няня закладывала основы — что хорошо, что плохо, что есть любовь и нелюбовь. Мир этот не восстановить. Единственное, что мы можем сделать — сохранить воспоминания о нем и рассказать об этом опыте нашим детям».

Издатели очень долго спорили, включать или нет в сборник воспоминания известной террористки Веры Фигнер, несколько раз совершавшей попытки убить Александра II.

В итоге в книгу вошли ее воспоминания о няне и письмо к сестрам из Шлиссельбургской крепости, датированное 9 марта 1904 года. Оказавшись в заточении — в одиночной камере она провела двадцать лет — Фигнер писала мемуары. И важнейшее место в них занимают воспоминания именно о няне, которая в противовес ее отцу, в семье, где росли восемь детей, была источником тепла и добродетели. «Няня в первые десять лет нашей жизни была единственным существом, с которым мы чувствовали себя свободно и которое не ломало нас; она одна, как умела и как могла, любила и ласкала нас, и ее одну мы могли любить и ласкать без стеснения, — вспоминала Вера Фигнер. — В семье нас держали строго, даже очень строго: отец был вспыльчив, суров и деспотичен… Мать - добра, кротка, но безгласна. Ни ласкать, ни баловать, ни даже защитить перед отцом она нас не могла и не смела, а безусловное повиновение и подавляющая дисциплина были девизом отца».

Портал «Год литературы» приводит отрывок из книги «Няня. Кто нянчил русских гениев?»

«Няня. Кто нянчил русских гениев?»,

М., «Никея», редакция «Встреча», 2017

Николай Пирогов

Другая черта, свидетельствовавшая о моей детской наивности в ту пору, была привязанность к моей старой няне. Эта замечательная для меня личность называлась Катериною Михайловною; солдатская вдова из крепостных, рано лишившаяся мужа и поступившая еще молодою к нам в дом, с лишком 30 лет оставалась она нашим домашним человеком, хотя и не все это время жила с нами; горевала вместес нами и радовалась нашими радостями. Я сохранил мою привязанность, вернее, любовь к ней до моего отъезда из Москвы в Дерпт.

Видел ее и потом еще раза два; но в последние годы она начала сильно зашибать; и прежде это добрейшее существо с горя и с радости иногда прибегало к рюмочке, но уже одна рюмка вина сейчас выжимала слезы из глаз. «Михайловна заливается слезами» - это значило, что Михайловна, с горя ли с радости, выпила рюмку. Мы - и дети, и взрослые - все это знали и, зная, иногда с нею же плакали, не зная о чем. Все существо этой женщины было пропитано насквозь любовью к нам, детям, вынянченным ею.
Я не слыхал от нее никогда ни одного бранного слова; всегда любовно и ласково останавливала она упрямство и шалость; мораль ее была самая простая и всегда трогательная, потому что выходила из любящей души. «Бог не велит так делать, не делай этого, грешно!» - и ничего более.
Помню, однако же, что она обращала внимание мое и на природу, находя в ней нравственные мотивы. Помню, как теперь, Успеньев день, храмовый праздник в Андроньевом (правильно: Андрониковом. - В. Т.) монастыре; монастырь и шатры с пьяным, шумящим народом, раскинутые на зеленом пригорке, передо мною, как на блюдечке, а над головами толпы - черная грозовая туча; блещет молния, слышатся раскаты грома. Я с нянею у открытого окна и смотрим сверху. «Вот, смотри, - слышу, говорит она, - народ шумит, буянит и не слышит, как Бог грозит; тут шум да веселье людское, а там, вверху, у Бога - свое».

Это простое указание на контраст между небом и землею, сделанное, кстати, любящею душою, запечатлелось навсегда и всякий раз как-то заунывно настраивает меня, когда я встречаю грозу на гулянье. Бедная моя нянька, как это нередко случается у нас с чувствительными, простыми людьми, начала пить и, не перенося много вина, захирела, и так, что собралась уже умирать; не знаю уже, почему, но решено было поставить промывательное; я был тогда уже студентом и в первый раз в жизни совершил эту операцию над моею нянею; она удивилась моему искусству и после сюрприза тотчас же объявила: «Ну, теперь я выздоровлю». Через три дня она, действительно, поднялась с постели и жила еще несколько лет; прожила бы, может быть, и более, если бы, на свою беду, не нанялась у Авдотьи Егоровны Драгутиной, молодой жены пожилого мужа-купца. Был у них сынок, Егоринька; к нему и взяли мою няню, а через няню познакомилась и наша семья с Драгутиными.
О, tempora, o mores! Цицерон, которого я тогда не читал, кажется, всегда и везде кстати.
Замоскворечье; хорошенькая, веселенькая, красиво меблированная квартира во втором этаже.
Хозяйка, лет 25, красивая, всегда наряженная брюнетка с притязанием на интеллигенцию, с заметною и для меня, подростка, склонностью к мужскому полу, с раннего утра до ночи одна с маленьким сыном, нянею и учителем, кандидатом университета, рослым и видным мужчиною, Путиловым. Муж, угрюмый, несколько напоминающий медведя, впрочем, не из дюжинных и добропорядочный во всех отношениях, целый день в лавке, в гостином дворе; дом - как полная чаша; чай пьется раз пять в день, кстати и некстати.
Муж, возвращающийся поздно домой, усталый, идет прямо к себе в комнату, пьет чай, ужинает и ложится спать. Ребенок уходит спать в детскую с нянею.
Хозяйка и учитель остаются наедине, в двух больших комнатах, пьют чай, запирают и входные, и выходные двери, и так на целую ночь до рассвета. Ежедневно одна и та же история.
- Да что же они там делают одни? - любопытствовал я узнать от моей няни.
- Да кто же их, батюшка, знает; никого не пускают к себе - как тут узнаешь? Слышно, что то говорят, то молчат.
- А муж что?
- Муж спит.
Так продолжается целые годы. Я охотно посещал этот дом, забавлялся и с мальчиком, шутил и сплетничал с Авдотьею Егоровною, и всегда в присутствии няни (не упускавшей меня из виду) пил чай, кофе, шоколад, сколько в душу влезало. Однажды прихожу - молчанье, темнота, шторы спущены.
Что такое? Авдотья Егоровна что-то нездорова. Смотрю - моя Авдотья Егоровна лежит на полу, в одном спальном белье; в комнате чем-то летучим пахнет.
Слышу - что-то бормочет; няня около нее и делает мне какие-то знаки, чтобы я вышел. Что за притча! Оказалось, что эта милая дамочка чистит себе зубы табаком и потом упивается гофманскими каплями, бывшими тогда в большом употреблении как домашнее средство против всех лихих болезней. Потом гофманские капли заменились полынною, а, наконец, и простяком.

Учитель кончил курс. Хозяин обрюзг более прежнего и сделался еще неприступнее; а хозяйка, спившись с круга, увлекла в запой и мою добрую, милую няню, Катерину Михайловну. /…/

Василий Верещагин

Из впечатлений самых первых годов не осталось у меня ничего сознательного; говорили, что я всегда просил у няни: «папки-кокс!»: папки - хлеб; кокс - кости, глодать которые я очень любил. Мне рассказывали также, что очень маленького меня полушутя-полусерьезно мамаша иногда посекала, и чтобы не оставалось во мне сердитого чувства, после экзекуции заставляла кричать: «Ку-ка-реку!» - в горе, в слезах, я исполнял
приказание, но, к счастию, совсем не помню об этом.
Тоже неясно помню ссоры из-за меня няни с первым гувернером нашим Витмаком Федором Ивановичем и даже с мамашею, которым она не давала меня наказывать. Я был, как рассказывали, ребенок болезненный, нервный. Почти все мы страдали так называвшейся у нас золотухой, в сущности, мокрыми лишаями, от которых лечили нас декоктами, прикладыванием папоротника и другими домашними средствами; по милости комаров, впрочем, расчесывание кожи детьми было только натурально, а комаров было великое множество!

Вспоминаются и дамы - помещицы и чиновницы, ведущие беседу на диванах «в каминной» и «гостиной». Тут впервые совершенно ясно выступает передо мною моя собственная фигура: в синей мериносовой, прошитой красным шнурком рубашечке, с такою же сумочкою для платка через правое плечо, в белых коленкоровых штанишках я иду здороваться с гостями. Волосы мои гладко причесаны и сильно напомажены помадой - «Мусатова в Москве с сыном», как гласил ярлычок на банке, - панталоны
накрахмалены и шумят.
- Няня, как хрустит! - говорю я старушке, следующей за мною или, вернее, за нами, потому что помню себя со старшим братом. Няня, тоже принаряженная и без табака под носом, идет с праздничным выражением на лице и ласково, низко кланяется барыням, называя всех по именам, с прибавкой «матушка» для тех, кто постарше.

О чем эта книга

Для кого эта книга
Кто мы? Кто наши предки? Как они жили? На кого мы похожи? Как могло быть или как должно быть? Такими вопросами, наверное, задавался и задается каждый думающий русский человек. О том, как воспитывались дети в 19-20 веках, мы можем узнать из этого собрания мемуаров. История мысли и общественного развития в России едва ли может...

О чем эта книга
Книга "Няня" представляет собой уникальное собрание воспоминаний выдающихся деятелей русской культуры и науки 19-20-го веков о своих нянях. Идея сборника принадлежит замечательному русскому писателю С. Н. Дурылину. Собрав папку мемуаров своих знаменитых современников и предшественников, он, к сожалению, приступить к этой работе не успел. Однако колоссальное историческое и культурное значение феномена русской няни, "…этой великой матери русского человека только по закону любви, а не по закону родительства", заставило Викторию Николаевну Торопову - автора биографии С. Н. Дурылина (ЖЗЛ) - завершить бесценный труд.

Для кого эта книга
Кто мы? Кто наши предки? Как они жили? На кого мы похожи? Как могло быть или как должно быть? Такими вопросами, наверное, задавался и задается каждый думающий русский человек. О том, как воспитывались дети в 19-20 веках, мы можем узнать из этого собрания мемуаров. История мысли и общественного развития в России едва ли может быть вполне понятна без частной истории семей. Эта книга - для всех, кому дорог уклад и нравы ушедшей эпохи, для широкого круга читателей, интересующихся нашей культурой.

Почему мы издали эту книгу
Для нас русская няня - это всегда Арина Родионовна… Но были и другие гении, и другие няни. "В течение тысячелетий именно педагогика матерей, бабушек, нянь и была исторической педагогикой целого народа", - пишет Сергей Дурылин. "Детским богословием" называет он чистую православную веру няни, которую она прививает своему чаду. Сегодня няни снова появляются в семьях - но к ним предъявляются совершенно другие требования. Может, критерии выбора няни своему ребенку все-таки строить по другому принципу? Об этом предлагается подумать, читая эту книгу, которая сегодня становится как никогда актуальной.

"Изюминка" издания
Сергей Дурылин, Александр Пушкин, Софья Капнист-Скалон, Николай Пирогов, Александр Герцен, Петр Шумахер, Яков Полонский, Сергей Соловьев, Федор Достоевский, Иван Никитин, Григорий Ге, Модест Мусоргский, Василий Верещагин, Александр Верещагин, Андрей Лесков, Софья Ковалевская, Анна Черткова, Сергей Танеев, Евгений Трубецкой, Дмитрий Мережковский, Иван Бунин, Надежда, Татьяна Щепкина-Куперник, Алексей Ремизов, Александр Блок, Мария фон Бок (урожд. Столыпина), Владислав Ходасевич, Анастасия Цветаева, - это далеко не полный перечень имен наших великих соотечественников, оставивших удивительные воспоминания о своем детстве и нянях.

Цитата:
Няня ставила меня перед образом - "Семь спящих отроков" - с всегда горящей, темно-малиновой с белыми пятнышками лампадкой и учила шептать молитву: "Ангел мой хранитель! Сохрани меня и помилуй, дай мне сна и покою и укрепи мои силы". Этой молитвы нет ни в каких молитвенниках. Ее сложила сама няня, для нас, детей, - сложила тут же, перед иконой. И если б случилось, что я забыл все молитвы, я не забуду этой.
… О, милое немудрое богословие няни и мамы! Ты одно неопровержимо. Ты одно целишь и прощаешь...
Сергей Николаевич Дурылин
2-е издание.

Русская няня. Ее образ можно встретить в творчестве и воспоминаниях многих русских деятелей. Но много ли о ней известно?

Подчас становясь полноценным членом семьи, она всегда остается в тени своих воспитанников. Лишая себя собственного семейного счастья, няня отдавала всю любовь и ласку своим подопечным, становясь самым близким человеком для ребенка, лишенного из-за условностей этикета любви родителей. Именно няня формировала душу своих подопечных. Пускай она не могла обучить хорошим манерам, не знала иностранного языка, но прививала главное - любовь и уважение к простому человеку, русской культуре, слову. Предлагаем посмотреть, как русские деятели вспоминали о своих нянях.

Арина Родионовна

Самая известная русская няня. Удивительно, но Пушкин ни разу не назвал ее по имени, даже в письмах, обращаясь к ней, писал просто «няня». Но вся его любовь и благодарность к няне, «доброй подружке бедной юности моей» выливалась в его стихотворениях.

Арина Родионовна прошла через все творчество Пушкина. Она с детства прививала любовь поэта к русскому слову, культуре, рассказывая сказки, которые, как принято считать, впоследствии легли в основу его произведений. Няня знакомила Пушкина с русским обычаями и обрядами, показывала жизнь простого русского народа. Не оставила его во время его ссылки в Михайловском, скрашивая дни своими сказками. Арина Родионовна была своеобразной «литературной няней», став прообразом няни Татьяны в «Евгении Онегине», прототипом женских образов в романе «Арап Петра Великого» и мамки Ксении в «Борисе Годунове».

Алена Фроловна

Няня Федора Достоевского была взята из московских мещанок по найму. Она вырастила все семейство писателя. Достоевский в своем дневнике описывает ее как сорокапятилетнюю женщину с ясным веселым характером, рассказывающей «такие славные сказки». Действительно, Алена Фроловна знала множество сказок, игр и песен. Именно она привила писателю любовь к русской культуре. Однажды в доме Достоевских случился пожар, сгорело все: и избы, и амбар, и скотный двор, и запасы зерна. Алена Фроловна, не бравшая жалованья уже несколько лет, предложила все свои имеющиеся деньги семье писателя. Достоевский вспоминал, что денег у нее так и не взяли.

Для Гончарова няня Аннушка стала главным источником познавания русского фольклора. Писатель вспоминал, как няня с увлечением рассказывала ему сказки о Жар-птице, Емеле-дураке, Медведе на деревянной ноге. «Рассказ лился за рассказом. Няня повествовала с пылом, живописно, с увлечением, местами вдохновенно, потому что сама вполовину верила рассказам».

Ее выражения и прибаутки можно увидеть во многих произведениях писателя. Например, во «Сне Обломова» явно чувствуются личные впечатления автора. «Отчего это, няня, тут темно, а там светло, а ужо будет и там светло? Оттого, батюшка, что солнце идет навстречу месяцу и не видит его, так и хмурится; а ужо, как завидит издали, так и просветлеет». Няня дает маленькому Илюше сказочное, мифологическое объяснение мира, которым довольствуется сама. При этом она развивает в ребенке воображение и поэтическое мировосприятие. Образ няни прошел через все творчество писателя. В очерке «Русские в Японии в 1854 году» Гончаров соотносит ощущения от происходящих событий с впечатлениями от рассказов няни: «Мне не верилось, что все это делается наяву. В иную минуту мне казалось, что я ребенок, что няня рассказала мне чудную сказку о неслыханных людях, а я заснул у ней на руках и вижу все это во сне».

Анна Ивановна Катаменкова

Анна Ивановна Катаменкова, няня Николая Бердяева, была горячо верующей, доброй и заботливой. Ее, как и многих нянь в русских домах, считали не прислугой, а членом семьи. Бердяев видел в ней воплощение классической русской няни.

«Она представляла собой классический тип русской няни. Горячая православная вера, необыкновенная доброта и заботливость, чувство достоинства, возвышавшее ее над положением прислуги и превращавшее ее в члена семьи. Няни в России были совсем особым социальным слоем, выходящим из сложившихся социальных классов. Для многих русских бар няня была единственной близкой связью с народом».

Катеринушка

Няню Дмитрия Лихачева звали Катеринушкой. У нее был свой дом в Усть-Ижоре, но жила она большей частью в чужих семьях, помогая им, не думая о вознаграждении. «Катерина закатилась», говорили про нее, когда няня вдруг пропадала на месяц или год, уходя в другую семью, где нуждались в ее помощи.

Лихачев в своей книге «Воспоминания» приводит забавный случай, связанный с его няней. «Помню, что жила она на Тарасовом в одной со мной комнате, а было мне тогда лет шесть, и я открыл впервые, к своему удивлению, что у женщин есть ноги. Юбки носили такие длинные, что видна бывала только обувь. А тут по утрам за ширмой, когда Катеринушка вставала, появлялись две ноги в толстых чулках разного цвета (чулок все равно под юбкой не видно). Я смотрел на эти разноцветные чулки до щиколоток, появлявшиеся передо мной, и удивлялся».

Она была высокой и худой, из-за чего ее стали называть «длинной няней». Няня балерины «Русских сезонов» Тамары Карсавиной, Дуняша, вырастила не только танцовщицу, но и ее брата Леву. Балерина в своей книге «Театральная улица» вспоминает, что Дуняша научила ее испытывать неудержимую жалость ко всем живым созданиям, попавшим в беду.

Няня неодобрительно относилась к тому, что ее воспитанница стала учиться балету. Дуняша часто рассказывала историю про знакомого акробата, которому «переломали все кости», чтобы он стал гибким. Поэтому она с жалостью смотрела на те фотографии Карсавиной, где та была снята, стоящей на пуантах. Во время же первого дебюта балерины в Мариинском театре Дуняшу охватило столь глубокое горе, что она принялась громко рыдать, из-за чего ее пришлось увести из театра.

Образ и роль няни в жизни Дягилева хорошо иллюстрирует портрет Бакста «Портрет С. П. Дягилева с няней». Преданная няня Дуня сидит в углу, и с любовью и трепетом смотрит на своего воспитанника, гордо и выступающего на переднем плане.

Няня Сергея Дягилева не оставила своего воспитанника и после того, как тот вырос. Верная Дуня провела всю свою жизнь рядом с великим импресарио. После его поступления в университет она переехала с ним в Петербург и стала полноправной хозяйкой его квартиры. Дуня присутствовала на всех заседаниях «Мира искусства», журнала, одним из создателей которого являлся Дягилев. Все, бывавшие у Дягилева дома, почитали Дуню, считая ее «своим человеком», здороваясь с ней за руку. Бенуа вспоминал, что Дуня была типичной деревенской старушкой, с морщинистым лицом и каким-то застывшим выражением в глазах вопрошающей тревоги.

Я – француженка, родилась в Париже. Отец мой был инженером, хорошим специалистом, и поэтому в конце 30-х годов его пригласили в Америку на работу в одну крупную промышленную компанию. Вот так получилось, что мы пережили Вторую мировую войну за океаном, – нам повезло, что мы не видели нацистов на улицах Парижа.

В 1945 году папе предлагали продлить контракт в США, но он отказался, потому что война заканчивалась и родители мечтали поскорее вернуться во Францию. Мы приехали в Париж в июне 1945 года. Все военные годы наша парижская квартира простояла закрытой, и родители нашли ее непригодной для жизни. Они решили провести капитальный ремонт. Папа сам сделал чертежи, составил смету, нашел рабочих, мама активно ему помогала. Встал вопрос: что делать со мной, десятилетним ребенком, на время ремонта? Решено было отправить меня под присмотром няни в наше сельское поместье в Бордо.

Мама принялась искать няню. Она хотела найти надежную и образованную женщину, но на собеседования приходили в основном испуганные беженки из Восточной Европы, по разным причинам не желавшие возвращаться на родину. Гувернантки-француженки ехать в Бордо на два с половиной месяца не соглашались. Поиск затягивался.

– Они все, как одна, безграмотны! – сетовала мама. Согласно ее плану, няня должна была все лето натаскивать меня по французской грамматике. Наконец однажды, когда я копала траншею в куче строительного мусора посреди разрушенной гостиной, мама подозвала меня и представила молодую девушку:
– Элиза, это твоя няня. Мадемуазель Анна Полякова.

Я сразу почувствовала какой-то удивительный медовый запах от ее одежды. Ани была очень красивой девушкой. Особенно хороши были ее глаза – даже не голубые, а по-настоящему синие. Их взгляд притягивал так, что на ее лицо постоянно хотелось смотреть. Когда наш поезд на пути в Бордо проверял военный патруль, я, наблюдательная, как все десятилетние французские девочки, подметила, с каким восхищением оглянулся на нее молодой офицер…

Приехав, мы нашли поместье в ужасном состоянии. Во время войны там укрывались какие-то беженцы, которые не берегли своего временного пристанища. Мы долго и трудно открывали проржавелый замок, а, войдя, поняли, что не нужно было так трудиться: огромные окна, выходившие в сад, были разбиты – мы могли бы спокойно влезть через них. Темнело, моя няня была растеряна, а я чуть не плакала при мысли, что в этом страшном пустом разоренном доме нам придется прожить целых два месяца. Электричества не было, водопровод не работал.

Мы сели на уцелевшие стулья и молча посмотрели друг на друга.

– Я вас очень прошу, Ани, давайте вернемся в Париж! – взмолилась я.

Она ответила мне известной русской пословицей, которую я уже не помню дословно, но ее смысл был в том, что лучше подумать утром, а не вечером. Затем она пошла к соседям, принесла воды, свечей, мы умылись, приготовились ко сну…

Спали на чердаке, забаррикадировав двери от вторжения ночных воров. Эти подробности, наверное, уже мало кому интересны, но я все так хорошо помню! И сейчас мне кажется почти прекрасным запах мышей, пропитавший стены нашего чердака, – ведь это было мое детство… Мое детство…

Ани разбудила меня рано. Приготовила завтрак. Она нашла стекольщика, который уже пришел чинить окна. Несмотря на все наши бытовые проблемы, Ани в первый же день провела для меня урок русской литературы. Она прочитала мне рассказ Толстого “Лев и собачка”. О, я его очень хорошо поняла, потому что, уезжая из Америки, мы оставили на попечении соседей нашу собаку, скучая по которой, я даже плакала иногда. Заплакала я и на уроке, представив, что нашего доверчивого Чарли отведут в Нью-Йоркский зоопарк, в клетку со львом.

Ани не стала меня утешать. Она смотрела с улыбкой и говорила, что это хорошо, что я плачу. Я на нее обиделась. Почувствовала себя страшно одинокой и никому не нужной. Родители меня не любят, думала я. Они отправили меня в деревню! С такой холодной и жестокой русской! А сами сейчас, наверное, ужинают в ресторане или пошли в синема…

Сейчас-то я понимаю, как было трудно Ани – молоденькой девушке, оставившей ради куска хлеба свою семью, друзей и приехавшей с чужим капризным ребенком в незнакомую местность. Но тогда я была уверена, что самые главные трудности пали на меня.

Я капризничала, отказывалась принимать душ и требовала горячей ванны, плакала, что нет электричества, была недовольна, что молоко пахнет коровой. В общем, как я понимаю сейчас, от нее требовалось много терпения и сил, чтобы оставаться ровной, приветливой, доброжелательной. Чтобы согревать мне молоко по утрам, читать книги, проверять диктанты, рассказывать интересные поучительные истории, играть со мной в мяч, ходить на прогулки, всячески развлекать меня и организовывать мой день.

Клод Моне. Японский мостик (пруд с водяными лилиями). 1897 – 1899

* * *
Мне запомнилось, как однажды шел дождь и мы разговаривали на террасе. Ани всегда слушала меня серьезно и внимательно, какие бы глупые вещи я ни говорила. На этот раз я рассказала ей, что в Америке у меня остался дружок, который обещал писать мне письма и за которого я выйду замуж, когда вырасту. Она не отмахнулась от меня, как мама, а сразу поверила, что это возможно. Спросила, как его зовут, и с интересом рассмотрела его фотографию, которую я привезла с собой. Даже поинтересовалась, где мы будем жить – в США или в Европе?

Как я потом узнала, ее жених – тоже русский – погиб во время войны в концлагере, поэтому Ани носила по нему траур. Какой был удивительный обычай – в те времена многие женщины, становясь вдовами, одевались в черное. Иногда я чувствовала тот самый приятный медовый аромат от ее одежды, который уловила, когда увидела ее в Париже впервые. Однажды я спросила, что это за духи.

– У меня нет духов, – ответила Ани.
– А чем же от вас так приятно пахнет?
– Это свечи, – догадалась она и достала из своего старого потертого саквояжа связку желтых свечей. Я понюхала их и согласилась, что это тот же самый запах.
– А зачем тогда в первый вечер вы пошли за свечами к соседям, если у вас они были? – удивилась я.
– Их нельзя жечь просто так. Это церковные свечи, их зажигают перед иконами.
– Вы верите в Бога?
– Да.

И она, помолчав немного, рассказала мне, что после гибели жениха очень тосковала. Его сожгли в печи концлагеря, и вот Ани, бедная, все представляла себе, как он задыхается там в дыму. Она перестала есть, выходить на улицу, разговаривать с людьми.

– Но однажды я увидела сон, – рассказывала она. – Такое прекрасное зеленое, цветущее пространство у какого-то незнакомого озера. И там на берегу я увидела его. Он сидел спиной ко мне и не хотел поворачиваться, не хотел разговаривать… А я еще принесла булочки с шоколадом и пыталась его накормить. И какой-то светящийся, очень красивый человек – наверное, это был Ангел, – объяснил мне, что мой жених очень страдает. Что моя тоска мучает его, и он не может быть спокойным и счастливым. Он любит меня даже сильнее, чем на земле, но на небе ему хорошо. После этого сна я проснулась утешенная. И постепенно начала чувствовать, что силы к жизни возвращаются ко мне.

– А как вы с ним познакомились? – заинтересовалась я.
– С женихом? – чуть наивно спросила она. – Мы с ним вместе выросли. Наши родители вместе эмигрировали в Париж в 1920 году.
– Он был красив?
Она достала из своего бумажника и показала мне фотографию, где рядом с ней – празднично одетой и веселой – стоял высокий молодой парень.
– Как его звали?
– Сергей.
– И вы больше никого не сможете полюбить так, как его?
– Нет… – серьезно ответила она.

Я слушала ее молитвы на ночь и постепенно научилась среди многих имен разбирать свое – Елизавета: она молилась и обо мне. В августе мы вернулись в Париж. А осенью Ани ушла в православный монастырь под Парижем.

Клод Моне. Дама в саду Сент-Адресс. 1867

* * *
Мои родители всегда были равнодушны к религии, муж тоже был атеистом. Я прожила неплохую жизнь. У меня была хорошая семья, мы много путешествовали, но сейчас дети выросли, живут отдельно, муж умер. Теперь у меня много свободного времени, и все чаще я размышляю о том, что со мной будет, когда я умру. Все пожилые люди много размышляют над подобными вопросами.

Может быть, Бога нет, и тогда меня просто не будет. А вдруг Он есть, а я всю жизнь не хотела узнать о Нем? Может быть, глупо считать, будто нам все известно, и не замечать многих вещей, напоминающих о существовании другой жизни? Думая об этом, я начала читать религиозные книги, нашла православную церковь.

Но самым сильным свидетельством присутствия Бога для меня была жизнь моей няни. Как вам объяснить?.. После войны общество как будто сошло с ума. Люди хотели забыть о страшной войне, о смерти, ранах и о мучениях. Все хотели наслаждаться жизнью, радоваться, любить. Все-все без исключения хотели любить и быть любимыми. Ради этого многие готовы были переступить любые заповеди, разорвать все связи. Это трудно было осудить – желание радоваться жизни.

Ани тогда был всего двадцать один год, и она была очень красива. Мужчины, которые в послевоенные времена были слишком избалованы женским вниманием, смотрели на нее с нескрываемым интересом. Но она не захотела этих нормальных человеческих радостей: любви, семьи, детей. Отказалась от всего, что для каждой молоденькой девушки ее возраста составляет смысл жизни. И при этом не стала несчастной или грустной. Она была какой-то изнутри радостной. Значит, у нее была еще большая радость, чем наслаждение жизнью здесь. Это я поняла со временем.

Несколько лет назад я крестилась в православной церкви. Знаю, это произошло благодаря молитвам моей няни. Русской женщины по имени Анна.

На заставке: картина Клода Моне “Маки”, 1873

Профессия "няня" обретает былую популярность не только заграницей, но и в России.

Кто же такая русская няня сегодня?

Многие из них в прошлом педагоги с высшим или средне-специальным образованием, с большим стажем работы в детском саду или школе, работники с детьми по призванию.

В какой-то момент решившие посвятить свое время воспитанию одного ребенка. Русская няня - женщина, воспитавшая своих детей, понимающая всю ответственность, которая будет теперь на ее плечах.

Няня должна понимать, что отныне воспитание ребенка – ее прямая обязанность. Не все решают гены, многое зависит от влияния окружения, от знаний, привычек, заложенных и приобретенных в раннем детстве.

Современная женщина много времени проводит на работе, чаще всего разрываясь между карьерой и личной жизнью. И любой матери приходится жертвовать временем либо в пользу семьи, либо в пользу карьеры, либо в пользу себя.

Помощник маме в воспитании – няня для ребенка. К услугам няни прибегают, когда малыш ходит в детский сад и его некому забрать вечером, если малыш находится дома, если маме необходимо выходить на работу и ребенка оставить не с кем. Если бабушка и родственники не в состоянии помочь с ребенком по каким-либо причинам.

Няня – помощница маме в воспитании малыша и делах домашних. Няня может и с ребенком погулять, и присмотреть, если маме необходимо ненадолго отлучиться, а то и няня может взять на себя полную заботу о ребенке, если родители не могу уделять все свое время малышу по состоянию здоровья, загруженности на работе или другим обстоятельствам. Няня сможет приготовить покушать, иногда не только для ребенка, но и для всей семьи.

Конечно, если малыш грудной и требует постоянного внимания со стороны няни, взвалить на нее домашние хлопоты будет ошибкой. Но многие семьи прибегают к услугам няни, и няня, в свободное время, когда ребенок спит или играет сам, может приготовит еду или сделать легкую уборку.

Функции няни в каждой семье индивидуальны. Как индивидуальны и графики работы.

Няня может приглашаться к ребенку на весь день 5 дней в неделю, а может приглашаться на выходные дни. Няня у малыша может быть дневная,