Первая Мировая Война оставила неизгладимый след на судьбах многих поколений, изменила моральный устой многих стран и национальностей, но не обошла стороной и те земли, которые находились далеко от очага боевых действий. Война, разгоревшаяся за океаном, шокировала молодое поколение американцев тысячами смертей и ужасающими разрушениями, поразила своей бессмысленностью и варварским оружием, которое применялось против всего живого. Послевоенная страна, которую они раньше считали своим домом, надежным бастионом, построенном на чувстве патриотизма и веры, рухнула, как карточный домик. Осталась лишь горстка молодых людей, столь ненужных и разрозненных, проживающих бесцельно отведенные им дни.

Такие настроения наводнили многие культурные аспекты жизни 1920-х годов, в том числе и литературу. Многие писатели осознали, что былые нормы больше неуместны, а прежние критерии письма изжили себя полностью. Они критиковали страну и правительство, потеряв остатки надежды на войне среди прочих ценностей, и в итоге сами почувствовали себя потерянными. Искать смысл в чем-либо для них стало неразрешимой проблемой.

Термин потерянное поколение

Понятие «потерянное поколение» принадлежит авторству Гертруды Стайн, представительнице американского модернизма, жившей в Париже. Считается, что некий автомеханик был крайне недоволен своим молодым помощником, который ремонтировал авто Гертруды Стайн. В момент порицания он сказал следующее: «Вы все потерянное поколение», тем самым объясняя неспособность своего помощника качественно выполнить его работу.

Эрнест Хемингуэй, близкий друг Гертруды Стайн, перенял это выражение, включив его в эпиграф своего романа « ». На самом же деле, термин потерянное поколение относится к тем молодым людям, которые повзрослели во времена , а в последствии разочаровались в столь чуждом послевоенном мире.

В отношении литературы, потерянным поколением считается группа американских писателей, большинство из которых эмигрировали в Европу и работали там в период между окончанием Первой Мировой Войны и . В итоге, Америка взрастила поколение цинично настроенных людей, которые едва ли могли представить свое будущее в этой стране. Но что же в итоге их подвигло перебраться за океан? Ответ довольно прост: многие из этих писателей поняли, что их дом и жизнь вряд ли подлежат восстановлению, а те Соединенные Штаты, которые они знали раньше, исчезли бесследно.

Богемный образ жизни в среде интеллектуалов оказался гораздо ближе и приятнее, нежели жалкое существование в обществе, лишенном веры, а наличие морали находилось под большим сомнением. Таким образом, писатели-эмигранты, жившие в Европе, писали об испытаниях и невзгодах этого самого потерянного поколения, будучи, что самое интересное, неотъемлемой частью этого поколения.

Выдающиеся деятели потерянного поколения

Среди самых знаменитых представителей потерянного поколения стоит отметить таких, как Эрнест Хемингуэй, Скотт Фицджеральд, Джон Дос Пассос, Гертруда Стайн и . Этими именами не ограничивается весь список, можно также упомянуть Шервуда Андерсона и других, которые относятся к потерянному поколению, но в меньшей степени, нежели их товарищи. Для того, чтобы получить более подробное представление об этом феномене, взглянем детальнее на некоторых из этих писателей.

Гертруда Стайн родилась и выросла в Соединенных Штатах, но переехала в Париж в 1903 году. Она была
большим знатоком и любителем живописи и литературы, многими (и собой лично) считалась настоящим экспертом этого искусства. Она начала проводить собрания в своем доме в Париже, наставляя молодых писателей и критикуя их работы. Вопреки ее устоявшемуся авторитету среди деятелей модернизма, она не входила в когорту самых влиятельных писателей того времени. В то же время многие писатели считали великой удачей стать частью ее клуба.

Эрнест Хемингуэй служил водителем скорой помощи на итальянском фронте во времена Первой Мировой Войны, где и был ранен. Он женился и переехал в Париж, где очень скоро стал частью сообщества экспатриантов. По большей же мере он известен благодаря своему необычному способу письма, будучи первым, кто отошел от стандартных норм ведения повествования. Скупой на красноречия, но умелый в использовании диалогов, Хемингуэй сделал осознанный выбор, отказавшись от красок речевых оборотов, которые преобладали в литературе до него. Конечно же, его наставником была Гертруда Стайн.

Скотт Фицджеральд был младшим лейтенантом; но как бы это странно не звучало, он никогда не служил
на чужбине. Наоборот, он женился на богатой девушке из Алабамы, которую он повстречал во время своей службы. Фицджеральда, как писателя, поразила послевоенная культура Америки, в итоге став основой его творчества, что так притягивало новое молодое поколение. Добившись известности, он постоянно находится в разъездах между Европой и Америкой и становится важной составляющей литературной общины, возглавляемой Гертрудой Стайн и Эрнестом Хемингуэем. Во многом Фицджеральд повторил судьбу описываемых в его работах людей: его жизнь была наполнена деньгами, гулянками, бесцельностью и алкоголем, который и погубил великого писателя. Хемингуэй в своих мемуарах «Праздник, который всегда с тобой» с невероятной теплотой отзывается о трудах Фицджеральда, хотя известно, что в определенный период их дружба приобрела оттенок враждебности.

На фоне вышеперечисленных деятелей несколько выделяется фигура Эриха Марии Ремарка . Его история отличается тем, что будучи немцем, он тяжело переживал последствия Первой Мировой Войны, на себе лично ощутив всю тягость и бессмысленность ужасающих событий тех времен. Военный опыт Ремарка несравним ни с одним из уже упомянутых писателей, а его романы вовек остаются лучшей иллюстрацией антифашистской литературы. Преследуемый на родине за свои политические взгляды, Ремарк был вынужден эмигрировать, но это не заставило его отказаться от своего языка на чужбине, где он и продолжал творить.

Тематика потерянного поколения

Литературный стиль писателей потерянного поколения на самом деле очень индивидуален, хотя общие черты прослеживаются как в содержании, так и в форме выражения. Полные надежд и любви истории времен викторианской эпохи ушли бесследно. Тональность и настроение письма изменились кардинально.

Теперь читатель может прочувствовать всю циничность жизни сквозь текст и те чувства, которые наполняют бесструктурный мир, лишенный веры и целенаправленности. Прошлое же рисуется яркими и счастливыми красками, творя практически идеальный мир. В то время, как настоящее выглядит некой серой средой, лишенной традиций и веры, а каждый пытается найти свою индивидуальность в этом новом мире.

Многие писатели, подобно Скотту Фицджеральду в его произведении « », освещали поверхностные аспекты жизни вместе с затаенными темными чувствами молодого поколения. Их характеризует, зачастую, избалованный стиль поведения, материалистический взгляд на жизнь и полное отсутствие ограничений и самоконтроля. В работах Фицджеральда можно увидеть, как писатель критикует природу такого образа жизни, как избыток и безответственность приводят к разрушению (пример романа «Ночь нежна»).

В итоге, чувство неудовлетворенности традиционной моделью ведения повествования овладело всей литературной общиной. Например, Хемингуэй отрицал необходимость использования дескриптивной прозы для передачи эмоций и понятий. В подтверждение этому он предпочел писать в более сложной и сухой манере, уделяя огромное внимание диалогам и молчанию как содержательным приемам. Другие писатели, например Джон Дос Пассос, экспериментировали с внедрением абзацев, исполненных в стиле потока сознания. Такие приемы письма были применены впервые, в большей мере будучи отражением влияния Первой Мировой Войны на молодое поколение.

Тематика Первой Мировой Войны зачастую находит применение в работах писателей потерянного поколения, которые непосредственно побывали на ее полях сражений. Иногда произведение буквально отражает характер участника Войны (например, «Три солдата» Дос Пассоса или « » Хемингуэя), или же передает абстрактную картину того, во что превратилась Америка и ее граждане после войны («Бесплодная земля» Томаса Элиота или «Уайнсбург, Огайо» Шервуда Андерсона). Зачастую действия сопряжены с отчаянием и внутренними сомнениями с редкими искорками надежды со стороны главных персонажей.

Подводя итоги следует отметить, что термин потерянное поколение относится к тем молодым писателям, которые повзрослели во времена Первой Мировой Войны, что тем самым, напрямую или опосредованно, повлияло на становление их творческих идеалов. Понимая, что Соединенные Штаты уже не могут быть надежным домом как раньше, многие из них переезжают в Европу, формируя литературную общину писателей экспатриантов во главе, пусть и несколько спорно, Гертруды Стайн. Как нечто щемящее из прошлого, их работы наполнены тяжелыми потерями, а главной идеей стала критика материализма и безнравственности, наводнивших послевоенную Америку.

Нововведением сформировавшейся общины стал разрыв с традиционными литературными формами: многие писатели экспериментировали со структурой предложений, диалогов и повествования в целом. Тот факт, что писатели потерянного поколения сами были частью испытываемых ими перемен и поиска смысла жизни в новом для них мире, качественно выделяет их на фоне многих других литературных течений. Потеряв смысл жизни после войны и находясь в постоянном его поиске, эти писатели явили миру неповторимые шедевры словотворческого искусства, а мы, в свою очередь, в любую минуту можем обратиться к их наследию и не повторить ошибки прошлого, ибо история циклична, а в столь непостоянном и изменчивом мире нам необходимо постараться не стать очередным потерянным поколением.

«Потерянное поколение» (английское Lost generation) это понятие получило свое название по фразе, будто бы произнесенной Г.Стайн и взятой Э.Хемингуэем в качестве эпиграфа к роману «И восходит солнце» (1926). Истоки мироощущения, объединившего эту неформальную литературную общность, коренились в чувстве разочарования ходом и итогами первой мировой войны, которое охватило писателей Западной Европы и США, причем некоторые из них были непосредственно вовлечены в военные действия. Гибель миллионов людей ставила под вопрос позитивистскую доктрину «благодетельного прогресса», подрывала веру в разумность либеральной демократии. Пессимистическая тональность, роднившая прозаиков «Потерянного поколения» с писателями модернистского склада, не означала тождества общих идейно-эстетических устремлений. Конкретика реалистического изображения войны и ее последствий не нуждалась в умозрительном схематизме. Хотя герои книг писателей «Потерянного поколения» - убежденные индивидуалисты, но им не чужды фронтовое товарищество, взаимовыручка, сопереживание. Исповедуемые ими высшие ценности - это искренняя любовь и преданная дружба. Война предстает в произведениях «Потерянного поколения» либо как непосредственная данность с обилием отталкивающих подробностей, либо как назойливое напоминание, бередящее психику и мешающее переходу к мирной жизни. Книги «Потерянного поколения» не равнозначны общему потоку произведений о первой мировой войне. В отличие от «Похождений бравого солдата Швейка» (1921-23) Я.Гашека, в них нет явно выраженного сатирического гротеска и «фронтового юмора». «Потерянные» не просто внимают натуралистически воспроизведенным ужасам войны и пестуют воспоминания о ней (Барбюс А. Огонь, 1916; Селин Л.Ф. Путешествие на край ночи, 1932), но вводят полученный опыт в более широкое русло человеческих переживаний, окрашенных своего рода романтизированной горечью. «Выбитость» героев этих книг не означала осознанного выбора в пользу «новых» антилиберальных идеологий и режимов: социализма, фашизма, нацизма. Герои «Потерянного поколения» насквозь аполитичны и участию в общественной борьбе предпочитают уход в сферу иллюзий, интимных, глубоко личных переживаний.

Хронологически «Потерянное поколение» впервые заявило о себе романами «Три солдата» (1921) Дж.Дос Пассоса, «Огромная камера» (1922) Э.Э.Каммингса, «Солдатская награда» (1926) У.Фолкнера. Мотив «потерянности» в обстановке послевоенного буйного потребительства сказался порой вне прямой связи с памятью о войне в повести О.Хаксли «Желтый Кром» (1921), романах Ф.Ск.Фицджералда «Великий Гэтсби» (1925), Э.Хемингуэя «И восходит солнце» (1926). Кульминация соответствующих умонастроений пришлась на 1929, когда почти одновременно вышли в свет наиболее совершенные в художественном отношении произведения, воплотившие дух «потерянности»: «Смерть героя» Р.Олдингтона, «На Западном фронте без перемен» Э.М.Ремарка, «Прощай, оружие!» Хемингуэя. Своей откровенностью при передаче не столько батальной, сколько «окопной» правды роман «На Западном фронте без перемен» перекликался с книгой А.Барбюса, отличаясь большей эмоциональной теплотой и человечностью - качествами, унаследованными последующими романами Ремарка на близкую тему - «Возвращение» (1931) и «Три товарища» (1938). Солдатской массе в романах Барбюса и Ремарка, стихотворениях Э.Толлера, пьесах Г.Кайзера и М.Андерсона противостояли индивидуализированные образы романа Хемингуэя «Прощай, оружие!». Участвовавший наряду с Дос Пассосом, М.Каули и другими американцами в операциях на европейском фронте, писатель в значительной мере подвел итог «военной теме», погруженной в атмосферу «потерянности». Принятие Хемингуэем в романе «По ком звонит колокол» (1940) принципа идейно-политической ответственности художника обозначило не только определенную веху в его собственном творчестве, но и исчерпанность эмоционально-психологического посыла «Потерянного поколения».

Богемные чудаки, истинные гении или тронувшиеся умом наркоманы? К сожалению или к счастью, все эти слова относятся к таинственным «битникам». Движение, возникшее в конце 50-х в Америке, сумело полностью «перевернуть игру». Писатели, поэты, музыканты, относящие себя к «разбитому поколению», раскрыли в искусстве совершенно новые методы, удивительные по своему исполнению. Читая или слушая их произведения, мы погружаемся в потоки сознания самих авторов, невольно чувствуем через строки малейшие мысленные импульсы, которые испытывали Керуак, Гинзберг или Берроуз. Смелые поступки, путешествия, свобода во всех смыслах – все это неотъемлемые части их насыщенной событиями жизни. И все это мы можем найти в их творчестве. Недооцененные и непонятые, многие из них выросли и стали теми «порядочными» американцами, против которых они так отчаянно боролись.

«Beat» – что в переводе с английского означает «разбитый», вполне характеризует суть этого движения. История битников фактически началась тогда, когда они пришли на смену «потерянному поколению», куда входили такие знаменитые писатели, как Эрнест Хемингуэй, Френсис Скотт Фицджеральд, Эрих Мария Ремарк. Битники сформировались из подростков, которым хотелось пойти против системы и высказать свой протест господствующему в то время конформизму. Удивительно, что многие из них воспитывались в довольно обеспеченных семьях. Но эта культура «мнимого счастья» рождала в подрастающем поколении острое чувство несовершенства окружающего мира.

Возникновение термина «битники»

Термин «битники» появился случайным образом. Колумнист Герб Кэин писал в одной из статей о довольно странной молодежной вечеринке и употребил слово «beat» с русским суффиксом «-ник» от названия советского «Спутника-1», который был запущен в 1957 году. Автор ссылался на то, что информация о «Спутнике» была тогда на слуху, и слово само родилось у него в голове. Это обозначение не несло в себе положительной окраски, скорее, отражало тот негатив, с которым общество относилось к участникам движения. Бородатые бездельники и любители джаза мало у кого вызывали симпатию.

Часто создание термина «битники» приписывается Джеку Керуаку, но он лишь единожды упомянул его и был против подобного обозначения. Во всяком случае, он придавал этому слову совершенно иной смысл и заявлял, что бит – это не разбитость, а музыкальный ритм, импульс.

Идеология

Битники никого не призывали громить существующий порядок, у них был иной подход. Уйти от реальности – вот лекарство. Бери с собой рюкзак, блокнот, бутылку чего-нибудь горячительного и отправляйся путешествовать. Смотри на людей, общайся, забудь о работе и обязательствах, живи ради того, чтобы жить. И у битников неплохо получалось влиять на сознание читателей. После выхода романа Джека Керуака «В дороге» тысячи молодых людей отправились путешествовать автостопом.

Битников не устраивал существующий жизненный порядок, и они решили создать собственный. Они отвергали устоявшиеся моральные ценности, не интересовались политикой и всячески игнорировали навязанные обществом поведенческие каноны.

Субкультура битников была очень насыщенной. У понятия «нормальность» постепенно начали стираться границы. Точнее, битники вовсе стремились избегать её. Это движение двигалось по направлению к полной отрешенности от внешнего мира: они были целиком погружены в книги, работали над собственными произведениями, слушали джаз и пробовали различные виды наркотиков. Как правило, все они были безработными. В одежде были непритязательны, носили старые, часто поношенные вещи, огромные свитера, джинсы. Образ дополнялся наличием бороды и очков. Традиция собираться в кофейнях или клубах и там читать свои произведения под музыку приобрела особенное значение для творческих людей той эпохи.

Причины появления

Подобное поведение не являлось массовым, но плоды творчества битников сыграли большую роль в распространении основной протестной идеи. Главной предпосылкой к возникновению битничества стали события, которые происходили на тот момент по всему миру. Постоянные угрозы ядерных взрывов, война во Вьетнаме, цветные революции и гонения инакомыслящих способствовали нарастающему волнению среди молодого поколения. Вера в счастливое будущее постепенно угасала. Наступил век полного внедрения технического прогресса в жизнь человека. И битники были первыми, кто осознал весь ужас этого события, ведь полная механизация убивала все человеческое. Конечно, все эти события способствовали зарождению протестных мыслей.

Философия

Культура битников была основана на страстном увлечении дзен-буддизмом. В его основе лежит идея о просветлении человека. Это нельзя назвать религией, скорее, это просто образ жизни, который проповедует доброту и смирение, чтобы достичь нирваны. Также основные постулаты буддизма сосредоточены на полном углублении в собственный внутренний мир, чтобы научиться понимать потоки собственного сознания. Все эти идеи были интересны и близки битникам, поэтому заповеди буддизма буквально стали их манифестом.

Именно из-за увлечения буддизмом о битниках нельзя судить, как об агрессивно настроенном протестном явлении. Сам Керуак говорил, что основывал своё движение на доброте, любви и наслаждении. А все агрессивные лозунги в газетах были провокацией, чтобы настроить общество против них.

Чуть позже представители битников открыли для себя ЛСД. Кен Кизи был первым, кто нашел ему немедикаментозное применение. После этого каждый творческий человек «был обязан» поставить над собой эксперимент и расширить границы сознания. Собственно, очень многие произведения битников написаны именно под влиянием наркотических веществ.

Литература

Основными мотивами в творчестве битников были:

• Призывы к путешествиям;
• Освобождение от условностей и рамок;
• Истории о собственной жизни или жизни людей, которыми писатели могли восхищаться.

Битники утверждали, что в литературе жизнь должна изображаться сплошным потоком, чтобы максимально соответствовать действительности. Но на практике авторы не были столь радикальны. Также они затрагивали такие темы как…

• Скитания;
• Добровольная бедность;
• Свободная любовь.

Битники в своих произведениях очень ярко выделяли собственную позицию отчужденности, соотнося себя с главными или второстепенными героями произведений.

Поэзия битников была наполнена анархическими настроениями. Эти стихи оказывали наибольшее воздействие, если их читали вслух. Именно этим и занимались поэты-битники, устраивая живые выступления в кафе, где читали свои стихотворения под джазовый аккомпанемент.

Наибольшее влияние на произведения битников оказали такие авторы как Перси Биши Шелли, Уильям Карлос Уильямс, Уолт Уитмен и Марсель Пруст.

Поэзия

Список поэтов-битников:

• Лоуренс Ферлингетти – основатель издательства City Lights, в котором печатались все книги битников. Его книжный магазин в Сан-Франциско стал местом собраний для культурных сообществ той эпохи.
• Аллен Гинзберг – самый значительный поэт в среде битников, а его поэма «Вопль» стала своеобразным манифестом. Он по праву считается идеологом бит-поколения, наравне с Керуаком.
• Питер Орловски – сын белогвардейского эмигранта, был активистом антиядерного движения. К нему пришла скандальная известность благодаря тому факту, что на протяжении 30 лет он был любовником Аллена Гинзберга.
• Гэри Снайдер – получил Пулитцеровскую премию за сборник стихотворений «Turtle Island». Позже, когда битничество начало постепенно исчезать, стал преподавать в Калифорнийском университете в Дэвисе.
• Грегори Корсо – один из ключевых авторов бит-поколения. Не любил рассуждать на тему политики, в отличие от Гинзберга. Он не был таким уж харизматичным и не любил привлекать к себе внимание, но его творчество могло все рассказать и без этого.

Стихотворения битников (примеры произведений):

• Аллен Гинзберг, «Вопль» – самое известное и важное произведение поколения битников. В 1956 году поэму опубликовали впервые, и это привело к настоящей революции в истории современной литературы. До этого момента никто и подумать не мог, что настолько экспрессивное и освобожденное от всяческих рамок и условностей произведение могло выйти в свет. Читать…
• Аллен Гинзберг, «Песня» — оригинальное стихотворение о любви. В нем чувство предстает тяжелым грузом, в котором каждый человек, в конце концов, найдет себе покой. Лирический герой ищет укрытия от мира в глубинах женского лона, возвращаясь в тело, «в котором был рожден». Читать…
• Лоуренс Ферлингетти, «Дельфийскому оракулу» — послание к пророческой Сивилле, где автор вопрошает, как людям спастись от самих себя и от власти, которая «творит плутократию из демократии». Он просит дельфийского оракула дать человечеству «новые мифы для жизни». Читать…
• Питер Орловски, «Первая поэма» — поток сознания, где воедино смешиваются сновидения, галлюцинации и фантазии автора. Предметы становятся живыми, лирический герой – наоборот, залетает в дуло, «чтобы сцепиться с пулей». В финале он взывает к архангелу Гавриилу и впадает в экстаз. Читать…
• Грегори Корсо, «Сумасшедший як» — стихотворение от лица яка, который гадает, как используют его тело после смерти. Люди делают из костей его собратьев пуговицы, а из хвостов – шнурки. Он сожалеет о судьбе своего грустного и усталого дяди, которого гоняет священник. Читать…

Проза

Список писателей-битников:

• Кен Кизи – первый автор, который начал экспериментировать с психоделиками, чтобы раскрыть собственное подсознание. Был создателем коммуны для битников под названием «Веселые проказники». Считается одним из главных писателей бит-поколения, оказал большое влияние на культуру этого движения.
• Джек Керуак – заслуженно имеет титул «короля битников». Именно он ввел в литературу метод джазовой импровизации. Это вдохновляло многих других писателей. Почти всю жизнь провел в путешествиях, либо жил в доме со своей матерью. Отчаянно пытался найти свое место в жизни, но те изменения, которые происходили в его стране, привели его к отрицанию новых ценностей.
• Уильям Берроуз – многие не верили, что этот приличный с виду человек может быть представителем битников. Но все же именно он являлся одной из ключевых фигур движения. Начал свою литературную карьеру в возрасте 39 лет. Благодаря Берроузу мир узнал о технике нарезок. Он часами сидел и вырезал фразы из газет, а затем перемешивал их и составлял готовые тексты. Эта техника существенно повлияла на его творчество.

Книги битников (примеры произведений):

• Кен Кизи, «Пролетая над гнездом кукушки». Был опубликован в 1962 году. К. Кизи написал его после того, как работал санитаром в одном из госпиталей. Он часто общался с пациентами, в том числе и во время своих экспериментов с наркотиками. Больные вовсе не казались ему «ненормальными», и он был первым, кто задумался о том, что этих людей отвергло общество, потому что они не вписывались в него. В сюжете его романа мы видим такую же историю. Глазами индейца Бромдена освещается жизнь Патрика Макмёрфи, которого перевели в психиатрическую больницу из тюрьмы. Он пытается нарушить существующий порядок, при этом губит себя, но дает свободу всем остальным пациентам.
• Джек Керуак, «В дороге». Этот роман неоднократно отвергался издателями, но в 1951 году все же был опубликован. Книга произвела фурор и стала бестселлером американской прозы. Керуак посвятил свой рассказ путешествию. Повествование ведется от лица Сала Парадайза – писателя, который скитается по Америке со своими друзьями. Основное его внимание сосредоточено на Дине Мориарти – его лучшем друге, с которым он совершает большую часть поездок. Образ Дина Мориарти имеет прототип: реально существующего друга Керуака – Нила Кэссиди. После смерти матери Нил с отцом-алкоголиком переезжает в Денвер. С 14 лет он неоднократно привлекался за различные мелкие преступления, а затем стал воровать, угонять автомобили и употреблять большое количество наркотиков. «В дороге» читатель может заметить полное соответствие жизни Дина с биографией Кэссиди.
• Уильям Берроуз, «Голый завтрак» — один из самых скандальных романов бит-поколения. Первое крупное произведение, написанное по методу нарезок. Долгое время находился под запретом из-за обильной нецензурной лексики и гомосексуальной направленности. Роман начал свободно издаваться только после двух громких судебных процессов. В защиту «Голого завтрака» выступали Норман Мейлер и Аллен Гинзбер, сравнивая роман с произведениями Марселя Пруста и Джеймса Джойса. Сюжет в книге практически отсутствует. Берроуз создавал его из выдержек писем к Гинзбергу и ранее неопубликованной прозы автора.

Музыка

Протестные идеи среди молодёжи совпали с музыкальными веяниями 40-х. Джазовая революция практически сформировала разбитое поколение. Ведь джаз – музыка интеллектуалов, людей ориентированных на индивидуальность, и поэтому у неё нашлись слушатели в лице разочарованных в жизни молодых людей. Многие произведения писателей появились именно благодаря вдохновению, полученному от сумасшедших джазовых ритмов. Музыка и творчество битников очень тесно переплетались друг с другом, образуя единую квинтэссенцию – странную, но весьма привлекательную для многих.

Русская

Самой главной и легендарной русской бит-группой, конечно же, является «Кино». Изначально они пришли в мир музыки под названием «Гарин и гиперболоиды». Но затем познакомились с легендой рок-андерграунда Борисом Гребенщиковым, и тот посоветовал им заменить название на более лаконичное. Виктор Цой хотел назвать группу кратко, для легкого запоминания и произношения. В итоге название само нашло их. Они увидели его на вывеске по дороге к станции метро «Технологический институт» и решили, что оно является подходящим.

Стиль исполнения группы очень близок к постпанку, но Цой, который писал музыку сам, отождествлял её с бит-звучанием. Виктор был очень заинтересован развитием музыкальных исполнителей на Западе и стремился выйти с ними на один уровень.

Главными источниками вдохновения для «Кино» стали такие группы, как: The Smiths, Duran Duran, The Cure, R.E.M.. Вокал самого Цоя чем-то отдаленно напоминает Иэна Кёртиса, вокалиста группы «Joy Division». А на его стиль, конечно же, повлияли музыканты «Аквариума», «Зоопарка» и «Алисы».

Для русских людей песни группы «Кино» очень значимы. А фигура трагически погибшего Виктора Цоя со временем стала культовой. Именно поэтому возник такой феномен как «Киномания», который до сих пор распространен среди молодежи.

Кроме того, с данным течением ассоциируются такие исполнители, как Егор Летов, Александр Башлачев и Янка Дягилева.

Зарубежная

За рубежом с бит-музыкой все было гораздо сложнее. После второй мировой войны у афроамериканцев появилось гораздо больше свободы и шансов для самореализации. Именно это и стало одной из причин музыкальной революции, во главе которой были «черные» музыканты. Многие из них считали, что исполнители джаза не пытаются передать в своих выступлениях энергетику этой музыки. Обстановка накалялась и многие из них начали покидать укоренившиеся составы и создавать собственные группы.

Основные представители: Чарли Паркер, Кенни Кларк, Чарльз Мингус, Кенни Дорэм, Бад Пауэлл.

Также музыка Тома Уэйтса является ярким отражением эстетики разбитого поколения.

Затем из джаза родилось совершенно новое звучание – появилась рок-музыка. Её прародителями стали Джими Хендрикс и Дженис Джоплин. Тогда впервые произошло слияние музыки «белых» и «черных», что стало настоящим переворотом.

Эрнест Хемингуэй (1899-1961), лауреат Нобелевской премии в области литературы, "гражданин мира" и писатель широчайшего диапазона навсегда сохранил некую отметку, клеймо "потерянных", которая проявляется порой в узнаваемой композиционной конструкции, узнаваемом повороте сюжета или черте характера героя.

Творчество Хемингуэя представляет собой новый шаг вперед в развитии американского и мирового реалистического искусства. Основной темой творчества Хемингуэя в течение всей его жизни оставалась тема трагичности судьбы рядового американца.

Основой его романов являются действие, борьба, рвение идти вперед и стремление к лучшему. Автор восхищается силой человеческого духа, теми, кто смог остаться людьми в самых тяжелый ситуациях, перед лицом опасности и смерти. Но все же некоторые из них бесповоротно обречены на отчаяние, одиночество и, следовательно, разочарование.

Проза Э. Хемингуэя, отточенная, предельно экономная в изобразительных средствах, была во многом подготовлена школой журналистики. Эта проза мастера, виртуозная простота которой лишь подчеркивала сложность его художественного мира, всегда опиралась на личный опыт писателя.

Реальные биографические факты (служба в отряде Красного Креста на итало-австрийском фронте, тяжелое ранение и пребывание в миланском госпитале, бурная, но принесшая Хемингуэю лишь горечь и разочарование любовь к медсестре Агнессе фон Куровски) художественно преображены в его произведениях и перенесены в отчетливую и пронзительную правдивую картину страданий и мужественного стоицизма "потерянного поколения".

Всегда оказывавшийся в гуще событий своего времени - как корреспондент, непосредственный участник и как писатель - Хемингуэй отзывался на них своей публицистикой и художественными произведениями. Так, атмосфера "гневного десятилетия" и гражданская война в Испании были воссозданы в новеллах сборника "Победитель не получает ничего" (1935), романе "Иметь и не иметь" (1937), "испанской публицистике", пьесе "Пятая колонна" (1938) и романе "По ком звонит колокол" (1940). События 1940-х, когда Хемингуэй, поселившийся на Кубе, охотился на своей яхте "Пилар" за немецкими подлодками в Карибском море, отразились в посмертно опубликованном романе "Острова в океане" (1979). В конце Второй мировой писатель как военный корреспондент участвовал в освобождении Парижа.

«Не дай тебе Бог жить во времена перемен» - к журналистам не имеет никакого отношения. Когда все тихо, спокойно и "стабильно", нам становится скучно. Хемингуэю скучно не было никогда. Он был молод и полон сил во время первой мировой войны и оказался в самом расцвете сил во время второй. Он никогда не писал о том, чего сам не видел, не знал, не понимал. В этом смысле он стремился быть репортером современности. Хемингуэй старался осуществить старый прием "о простых вещах писать просто", он блестяще владел телеграфным языком репортажа. Но мир вокруг него, жизнь в Европе была далеко не проста.

Если люди потерянного поколения были внутренне опустошенными жертвами войны, действующими обломками крушения, то молодой Хемингуэй не чувствовал себя ни опустошенным, ни потерпевшим крушение. Он был ищущим и думающим писателем, который глубоко воспринял трагедию своих сотоварищей и избрал ее своей темой. Но описывал он своих современников.

Читая Хемингуэя, - о чем бы он ни писал, о самом, казалось бы, разном, - неизменно чувствуешь его ненависть к людскому одиночеству, его стремление выйти, выбраться из этого одиночества к друзьям, к женщине, к делу, соединяющему между собой людей, даже когда это дело - война и где-то в финале обещает тебе смерть.

Писать Хемингуэй старается без всякой предвзятости и как можно конкретнее, о том, что действительно чувствует; писать, закрепляя сами по себе акты, вещи и явления, которые вызывают испытываемое чувство, и делать это так, чтобы, перефразируя слова самого Хемингуэя, суть явлений, последовательность фактов и поступков, вызывающих определенные чувства, оставались для читателя действенными и через год, и через десять лет, а при удаче и закреплении достаточно четком - даже навсегда.

"Если автор романа вкладывает в уста своих искусственно вылепленных персонажей собственные умствования… то это не литература", писал Хемингуэй. Писатель стремится передать внутреннее состояние героя, его переживания и настроения, используя для этого внутренний монолог. Душевный мир героя он стремится показать, тонко и точно описывая действия героя, раскрывая внешние проявления внутреннего мира. Поэтому он отказывается от рассуждений о внутреннем состоянии своих героев.

Один из исследователей его творчества пишет, что цепь коротких, не связанных между собою фраз выполняет основную задачу - показать распадающиеся связи сдвинувшегося с места и разобщенного мира так, как он непосредственно воспринимается смятенным сознанием, а не так, как потом организуется холодным рассудком и укладывается в традиционные формы.

Самый способ выражения без всяких разъяснений автора показывает пустоту и бессмысленность существования его героев и одновременно трагическую значительность жизни. А сдержанные, сжатые, четкие и емкие описания явлений, событий, внешних действий только подчеркивают беспомощную обреченность людей, подчеркивает исследователь.

Крайняя сжатость, лапидарность повествования, нетерпимость к высокопарному слову, к риторике и сентиментальности, мастерское введение неоднократно повторяющегося лейтмотива (будь это отдельная фраза или целый образ), естественно, во всей его обыденной шероховатости звучащий диалог, лирический подтекст, «второй план» изображаемого - эти особенности стиля Хемингуэя прочно вошли как в его новеллистику, так и в повести и романы.

Хемингуэй провозгласил так называемый "принцип айсберга". "Если это может что-то прояснить, - указывал писатель, - я хотел бы сказать, что литературное творчество напоминает мне айсберг. Видна только восьмая часть того, что находится в воде. Надо выкидывать все, что можно выкинуть. Это укрепляет ваш айсберг; то, что выброшено, уходит под воду".

Творчеству писателя присуща колоссальная убедительность, свежесть и действенная сила. Но здесь нужно заметить, что эта сжатость повествования и точность ограничивала возможные литературные приемы, которыми можно было бы пользоваться. Именно в силу этой простоты и фактологичности многое, очень многое выносится в подтекст. Литература Хемингуэя не для всех, ее нужно изучать и чувствовать.

Хемингуэй блестяще овладел телеграфным языком репортажа, ему нравилась крутая краткость, четкость и емкость кода, он даже щеголял намеренным упрощением и огрублением. Однако он уже чувствовал себя писателем. Газетные заготовки перерастали в литературно отработанные наброски.

Хемингуэй Грибанов Борис Тимофеевич

ГЛАВА 14 «ПОТЕРЯННОЕ ПОКОЛЕНИЕ»

«ПОТЕРЯННОЕ ПОКОЛЕНИЕ»

Да, по-моему, это было разбитое поколение, разбитое во многих отношениях. Но - черт возьми! - мы вовсе не погибли, конечно, кроме погибших, искалеченных и явно сошедших с ума. Погибшее поколение! - нет… Мы были очень выносливым поколением…

Э. Хемингуэй, Из интервью

В марте они вернулись из Шрунса в Париж.

Вновь Хемингуэй окунулся в это бурлящее море, в эту шумную и безалаберную жизнь Латинского квартала, в этот богемный космополитический котел, где варились представители самых разных наций. В тот год здесь было особенно много американцев.

Форд Мэдокс Форд вспоминал об этом времени: «Молодая Америка, освобожденная, ринулась из необъятных прерий в Париж. Они ринулись сюда как сумасшедшие жеребята, когда убирают изгородь между вытоптанным пастбищем и свежим. Шум от их нашествия заглушил все остальные звуки. Их бесчисленные отряды ободрали даже деревья на Бульварах. От их бесконечного движения начинала кружиться голова. Опавшие листья платанов, эти отличительные знаки серого спокойного Парижа, хрустели у них под ногами и исчезали, как снежинки в море».

Жизнь этой Банды, как называл ее Боб Мак-Элмон, протекала в непрерывном шатании из одного кафе в другое, в устройстве пьяных вечеринок, в тяжелом похмелье по утрам, в драках в ночных барах. Здесь все были знакомы друг с другом, мелкое честолюбие удовлетворялось тем, что человека знали как постоянного посетителя кафе «Купол» или, что было еще значительнее, «Ротонды» на перекрестке бульваров Монпарнас и Распай. Как писал Хемингуэй, «в какой-то мере эти кафе дарили такое же кратковременное бессмертие, как столбцы газетной хроники».

В этой Банде Левого берега были свои звезды, вокруг которых крутились спутники. Такой заметной фигурой Левого берега была англичанка леди Дафф Твисден, высокая, темноволосая женщина лет тридцати, с чуть раскосыми глазами. Она славилась своим богатым прошлым, обилием поклонников и способностью в огромных количествах поглощать спиртные напитки. Рядом с ней обычно маячила пьяная фигура джентльмена из Шотландии Пата Гатри, бездельника, который вечно был в долгах. В Дафф Твисден было нечто, трудно поддающееся определению, что неудержимо влекло к ней мужчин. Быть может, это был своеобразный стиль этой женщины, а может, бездумная легкость, с которой она относилась к жизни.

В этом веселом круговороте Левого берега Хемингуэй чувствовал себя как рыба в воде. Закончив дневную работу, он с удовольствием встречался с друзьями, выпивал с ними, спорил, регулярно посещал матчи бокса, велосипедные гонки, скачки. Он умел веселиться и развлекаться, в любых компаниях Хемингуэй оказывался своим человеком, интересным собеседником за рюмкой чего-нибудь крепкого, азартным зрителем любого спортивного зрелища. Отличался он от своих приятелей по веселью, пожалуй, тем, что, искренне участвуя в этом непрекращающемся празднике жизни, он в то же время оставался пристальным наблюдателем. Как подметила Гертруда Стайн, у него были глаза не столько интересные, сколько интересующиеся. Он внутренне фиксировал атмосферу, ее детали, характерные черточки поведения людей, их манеру разговаривать, общаться друг с другом. В нем жила убежденность, что все это нужно ему как писателю, и он копил в себе эти наблюдения, ощущения, эти людские характеры.

И его покорила женственность и безалаберность Дафф Твисден. Между ними возникли странные отношения - это была дружба, за которой стояло нечто большее, чего они сами, видимо, старались не касаться. Много лет спустя, когда Хэдли спросили об этом, она сказала: «Дафф! Она была красива. Смела и красива. Настоящая леди и очень во вкусе мужчин. Она пользовалась большим успехом, но и к женщинам относилась хорошо. Словом, хороша была во всех отношениях… Была ли у них связь? Возможно, но наверняка сказать не могу. Это не из таких тем, на которые мужья распространяются со своими женами, не правда ли? Думаю, что случаи всякие бывали, но в общем это женщины были от него без ума. Мне кажется, Дафф была очень неравнодушна к Эрнесту… Так что был ли у них роман? Не думаю. Но что может знать бедная жена?..» Сама Дафф Твисден высказалась на этот счет тоже довольно туманно. Когда Хемингуэя стали отождествлять с его героем Джейком Барнсом и шептаться о его мужской неполноценности, она с улыбкой говорила: «Бессилие Хемингуэя - это его жена и ребенок». Слова довольно многозначительные.

Когда Эрнест вернулся в Париж из Шрунса, к нему прибежал Гарольд Леб поздравлять Хемингуэя с тем, что оба они теперь будут издаваться в одном и том же издательстве «Бони и Ливрайт». В честь такого события Леб пригласил Эрнеста и Хэдли поужинать вместе с ним и его любовницей Китти Канелл. За ужином Китти познакомила их с двумя своими приятельницами, сестрами Пфейфер, Полиной и Вирджинией. Старшая из них, Полина, работала в парижском издании журнала мод «Вог». Их отец был президентом «Пиготт Кастом Джин Компани» в городе Пиготте в Арканзасе, изготовлявшей хлопчатобумажные ткани, и богатым землевладельцем. Превосходно одетая Полина с сожалением смотрела на бедненький туалет Хэдли. После того как они побывали в гостях у Хемингуэев в их квартирке над лесопилкой, Полина говорила Китти, что она была шокирована теми условиями, на которые Хемингуэй обрек свою жену и ребенка во имя искусства. Она не могла понять, как Хэдли может жить в такой обстановке.

Никакие развлечения, однако, не могли помешать Эрнесту заниматься главным его делом - литературой. Как и прежде, он с утра засаживался в пустынном кафе и писал, зная, что его никто не побеспокоит.

Были у него и другие заботы. Сразу же после приезда из Шрунса Хемингуэй со свойственной ему энергией бросился помогать Уолшу и Этель Мурхед в издании их нового журнала. Опять, как и с «трансатлантик ревью», он взял на себя массу обязанностей - он договаривался с авторами, организовывал печатание журнала, искал иллюстрации - в основном это были фотографии скульптур Бранкузи, - читал и правил гранки. В первом номере журнала, который вышел 26 мая 1925 года, были напечатаны его рассказ «На Биг-Ривер» и статья об Эзре Паунде.

Еще в марте, в разгар работы над первым номером «Куотера», из журнала «Дайал» ему вернули рассказ «Непобежденный». Рассказ этот был программным для Хемингуэя. В нем он подробнейшим образом изобразил бой быков со всеми его перипетиями, причем изобразил не внешнюю его сторону, так сказать, зрительскую, а показал бой быков глазами действующего лица - стареющего и больного матадора, одержимого одной идеей - доказать, что он еще может быть матадором, еще может убивать быков. Программность рассказа заключалась в мысли, очень дорогой и важной для Хемингуэя, что, и терпя поражение, человек может нравственно, с точки зрения «спортивности» - одного из любимых словечек Хемингуэя, - остаться непобежденным.

Редактор «Дайал» писал ему, что это прекрасный рассказ, но слишком сильный для американского читателя. Тогда Хемингуэй тут же вложил рукопись в другой конверт и отправил его на Ривьеру Уолшу. Уолш, прочитав рассказ, немедленно ответил, что принимает его. К письму был приложен чек за подписью Этель Мурхед. «Непобежденный» был напечатан в осенне-зимнем номере «Куотер» 1925/26 года. Но еще раньше, летом 1925 года, первая часть рассказа появилась в немецком журнале «Квершнитт». Вторая часть была напечатана там же в марте 1926 года.

Когда первый номер «Куотер» был целиком подготовлен, Хемингуэй решил, что он достаточно потратил сил на этот журнал, и написал Уолшу, что должен прекратить работу над журналом, чтобы заняться своими собственными делами. Ибо, когда он не пишет, он чувствует себя абсолютно несчастным и противен самому себе. Чтобы писать так, как он должен писать, его голова должна была быть свободна от всего. Если Уолшу нужен редакционный помощник, Хемингуэй рекомендовал ему своего друга юности Билла Смита, который вскоре приедет в Париж. Уолш отнесся к этой идее с подозрением. Хемингуэй обиделся, и с этих пор его отношения с журналом Уолша и с ним лично сильно охладились.

Тем временем на парижском горизонте появилась новая примечательная фигура. Однажды в мае, когда Эрнест вместе с Дафф Твисден и Патом Гатри сидели в баре «Динго», к ним подошел светловолосый молодой человек с высоким лбом, горящими, но добрыми глазами и нежным ирландским ртом. Он представился - писатель Скотт Фицджеральд. Дафф о Патом ушли, а Скотт, радуясь знакомству с Хемингуэем, продолжал безостановочно говорить.

В книге «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэй вспоминал об этой встрече:

«Скотт говорил, не умолкая, и так как его слова сильно меня смущали - он говорил только о моих произведениях и называл их гениальными, - я вместо того, чтобы слушать, внимательно его разглядывал. По нашей тогдашней этике похвала в глаза считалась прямым оскорблением… До тех пор я полагал, что сокровенная тайна о том, какой я гениальный писатель, известна только мне, моей жене и нашим близким знакомым. Я был рад, что Скотт пришел к тому же приятному выводу относительно моей потенциальной гениальности, но я был рад и тому, что красноречие его стало иссякать».

Через несколько дней они опять встретились и долго говорили о литературе. Скотт с некоторым пренебрежением говорил обо всем, что написал, и Хемингуэй понял, что новая книга Скотта, должно быть, очень хороша, если он без горечи говорит о недостатках предыдущих книг.

Скотт к тому времени был уже известным, вполне преуспевающим писателем. Тем не менее в нем были черты, поразившие и возмутившие Хемингуэя.

«Он рассказал мне, - вспоминал Хемингуэй, - как писал рассказы, которые считал хорошими - и которые действительно были хорошими, - для «Сатердей ивнинг пост», а потом перед отсылкой в редакцию переделывал их, точно зная, с помощью каких приемов их можно превратить в ходкие журнальные рассказики. Меня это возмутило, и я сказал, что, по-моему, это проституирование. Он согласился, что это проституирование, но сказал, что вынужден так поступать, потому что журналы платят ему деньги, необходимые, чтобы писать настоящие книги. Я сказал ему, что, по-моему, человек губит свой талант, если пишет хуже, чем он может писать. Скотт сказал, что сначала он пишет настоящий рассказ и то, как он потом его изменяет и портит, не может ему повредить. Я не верил этому и хотел переубедить его, но, чтобы подкрепить свою позицию, мне нужен был хоть один собственный роман, а я еще не написал ни одного романа. С тех пор как я изменил свою манеру письма, и начал избавляться от приглаживания, и попробовал создавать, вместо того чтобы описывать, писать стало радостью. Но это было отчаянно трудно, и я не знал, смогу ли написать такую большую вещь, как роман. Нередко на один абзац уходило целое утро».

Они стали друзьями, причем, хотя Скотт был старше Хемингуэя и уже известным писателем, в их дружбе роль старшего досталась Хемингуэю. Скотт относился к нему совершенно влюбленно. Своему редактору Максуэллу Перкинсу Скотт сразу же после знакомства с Эрнестом написал: «Хемингуэй - прекрасный, обаятельный парень, и он чрезвычайно высоко оценил ваше письмо. Если Ливрайт не удовлетворит его требований, он придет к вам, а за ним будущее». Критику Менкену Скотт писал из Парижа: «Я встретил здесь подавляющее большинство американских литераторов (толпа, группирующаяся вокруг Паунда) и нашел, что в основном это ненужное старье, за исключением нескольких, вроде Хемингуэя, которые, пожалуй, думают и работают больше, чем молодые люди в Нью-Йорке».

Скотт и его жена Зельда вели в Париже весьма великосветский образ жизни, каждый вечер кончался попойкой. Зельда ревновала мужа к работе и подталкивала его на пьянство, чтобы он не мог на следующий день писать. Скотт впоследствии вспоминал это время в Париже как сплошную вечеринку, стоившую тысячу долларов. При этом у Скотта была черта, совершенно противопоказанная Хемингуэю, - Скотт преклонялся перед богатыми людьми, благоговел перед ними. Однажды он в присутствии Хемингуэя с убежденностью сказал: «Богатые не похожи на нас с вами», на что Хемингуэй ответил: «Правильно, у них денег больше».

Обычно раз в неделю они встречались втроем - Хемингуэй, Скотт и их приятель Кристиан Гаусс, профессор французской литературы в Принстонском университете, который интересовался как французской, так и американской авангардистской литературой. Обсуждали они серьезные вопросы, связанные с литературой, причем каждый раз уславливались, о чем будут говорить в следующую встречу.

Однажды у них зашел разговор о литературных влияниях. Кто-то из них вспомнил совет Стивенсона молодому писателю усердно подражать старшим писателям, пока в свое время он не найдет свой материал и свою манеру. Скотт сказал, что некоторыми сторонами своего романа о Принстонском университете «По эту сторону рая» он обязан произведениям английского писателя Комптона Маккензи. Кроме того, на него повлиял роман Джойса «Портрет художника в молодости». Хемингуэй назвал своим первым образцом книгу Шервуда Андерсона «Уайнсбург, Огайо». «Однако оба они согласились на том, - вспоминал Гаусс, - что позднее приходится расплачиваться за любую помощь, которую в период ученичества получаешь от такого подражания».

В июне этого знаменательного 1925 года Хемингуэй совершенно неожиданно для себя вдруг засел за роман. Назвал он его «Вместе с юностью». Героем романа был Ник Адамс, местом действия - военный транспорт «Чикаго», шедший июньской ночью 1918 года через Бискайский залив. Хемингуэй успел написать всего 27 страниц - в основном это были разговоры между Ником, двумя польскими офицерами, Леоном Чокиановичем и Антоном Галинским, и еще одним пьяным молодым человеком. На этих первых страницах ничего не происходило, попутчики выпивали и разговаривали. По всей вероятности, Хемингуэй уже тогда хотел воплотить в романе свой жизненный опыт и описать путешествие Ника Адамса через Бордо, Париж, Милан, описать Шио, Пьаве, свою любовь к Агнессе. Но, написав эти 27 страниц, он почувствовал, что ничего не получается. Видимо, время для такого романа еще не настало.

Еще с весны Хемингуэй мечтал о новой поездке летом на фиесту в Памплону и сколачивал хорошую компанию для этого. Кроме самого Хемингуэя, Хэдли и Билла Смита, приехавшего к этому времени в Париж, собирались ехать Дональд Стюарт и Гарольд Леб. К концу июня все было готово и договорено. Бэмби отправляли в Бретань с няней. В журнале «Квершнитт» Эрнест получил аванс под книгу о бое быков, которая должна была быть иллюстрирована рисунками Пикассо, Хуана Гриса и других художников.

Эрнест и Хэдли намеревались провести неделю в Бургете и половить там рыбу, а Билл Смит, Стюарт и Гарольд Леб должны были позже присоединиться к ним. Незадолго до намеченного срока Гарольд Леб сказал Хемингуэю, что он хочет уехать на неделю в Сен-Жуан-де-Люз к морю. При этом он не сказал только одного - что едет туда вместе с Дафф Твисден, с которой у него начался бурный роман.

Когда Дафф вернулась в Париж, она прислала Эрнесту записку на обратной стороне счета в баре: «Приходи, пожалуйста, немедленно в бар Джимми. У меня неприятности. Звонила сейчас на Парнас, но от тебя нет ни слова. SOS. Дафф». О чем она ему рассказывала? Быть может, об этой случайной связи и о том, что Гарольд успел надоесть ей. Лебу она, во всяком случае, написала, что хочет вместе с Патом приехать в Памплону - не будет ли он против? Гарольд побаивался Эрнеста, его ревности. Тогда Дафф написала ему еще одно письмо, в котором сообщала, что «Хем обещал вести себя хорошо и мы должны прекрасно провести время». Пока что она предложила провести неделю втроем с Патом в Сен-Жуан-де-Люз. Гарольд согласился и телеграфировал Эрнесту, что не приедет в Бургете, а встретится с ними в Памплоне 5 июля.

Поездка Эрнеста и Хэдли в Бургете оказалась неудачной - весной лесорубы работали на берегу реки, и рыба исчезла.

В Памплоне тоже все было не так, как в прошлые фиесты. Внешне все были веселы, но в компании чувствовалась напряженность, ее создавал Гарольд, который никак не мог примириться с мыслью, что Дафф его отвергла. Дело дошло до прямого скандала между Гарольдом и Патом Гатри, в который вмешался и Хемингуэй, закричавший на Гарольда, что он не смеет приставать к Дафф. Они чуть было не подрались.

А фиеста тем временем предлагала им свои развлечения - каждый день происходил бой быков. Кумиром публики на этот раз стал 19-летний матадор Каэтано Ордоньес, выступавший под именем Ниньо де ла Пальма. Хэдли немедленно стала его поклонницей, а Ордоньес преподнес ей ухо быка.

Фиеста кончилась, и все разъехались в разные стороны. Гарольд Леб и Билл Смит наняли машину и увезли Дафф и Пата в Байонну, Дон Стюарт уехал на Французскую Ривьеру, а Эрнест с Хэдли отправились в Мадрид, чтобы там посмотреть корриду с Каэтано Ордоньесом. Потом из Мадрида они перекочевали вслед за Ордоньесом в Валенсию.

Здесь, в Валенсии, в день своего рождения, 21 июля 1925 года, Хемингуэй начал писать новый роман. Следующая коррида должна была состояться только 24-го, у него были свободные дни, и вот он, сидя в номере гостиницы, начал писать. «Все в моем возрасте уже написали по роману, - объяснил он впоследствии, - а я все еще испытывал трудности, чтобы написать абзац».

Поначалу он хотел назвать роман «Фиеста» и начал со сцены в темной спальне гостиницы Монтойя в Памплоне, где одевается к бою молодой матадор Педро Ромеро. Хозяин гостиницы представляет ему двух молодых американцев - Джейкоба Барнса и Уильяма Гортона. Потом Джейк и Билл выходят на площадь, видят там машину американского посла, который приехал в сопровождении племянницы и некой миссис Карлтон, происходит разговор, затем друзья направляются в кафе «Ирунья», где их ждет компания, в том числе и леди Бретт Эшли.

Потом он почувствовал, что такого начала ему мало для экспозиции романа, и решил начинать с Парижа, где можно было показать своих героев в обычной для них обстановке, раскрыть их генезис, рассказать их биографию.

Из Валенсии они с Хэдли вернулись в Мадрид, здесь не было ферии и можно было достать приличную комнату. В комнате был даже стол, так что, как вспоминал Хемингуэй, «я писал в роскошной обстановке за столом». Кроме того, за углом гостиницы, на площади Альварес, был уютный пивной бар, где было прохладно и хорошо работалось.

Августовская жара выгнала их из Мадрида, и они перебрались в Андай. Там на большом прекрасном пляже был маленький дешевый отель, и работать там было тоже очень хорошо. Вскоре Хэдли уехала в Париж, чтобы подготовить квартиру к возвращению Бэмби, а Эрнест провел в Андае еще неделю. Он работал с таким напряжением, как никогда в жизни, зачастую до трех-четырех часов утра. Впоследствии Хемингуэй вспоминал об этой работе над первым своим романом: «Когда я за него принимался, я совершенно не знал, как нужно работать над романом: я писал слишком быстро и каждый день кончал только тогда, когда мне уже нечего было больше сказать. Поэтому первый вариант был очень плох».

В Париже он продолжал работать с таким же напряжением. 21 сентября он поставил на рукописи слово «конец». Вся работа над этим первым вариантом заняла шесть недель.

Написать роман в столь короткий срок можно было, только обладая невероятной работоспособностью Хемингуэя. Но было и другое обстоятельство, еще более значительное, - он писал роман о своем поколении, о людях, которых он знал до последней черточки их характера, которых наблюдал в течение нескольких лет, живя рядом с ними, выпивая с ними, споря, развлекаясь, бывая вместе на корриде в Испании. Он писал и о себе, вложив в образ Джейка Барнса свой личный опыт, многое пережитое им самим.

На обоих главных героях романа - Джейке Барнсе и Бретт Эшли - лежит проклятье прошедшей войны, которую Хемингуэй не раз называл «самой колоссальной, убийственной, плохо организованной бойней, какая только была на земле». У Джейка это ранение, вследствие которого он, оставшись мужчиной со всеми его влечениями, не может осуществлять их из-за эмоциональной травмы. У Бретт это погибший на фронте жених и исковерканная в результате жизнь.

Но зловещий отсвет войны лежит не только на них, он лежит на всем поколении, на тех, кто остался жив после войны, и, поняв, что в мире ничего не изменилось, что все красивые лозунги, призывавшие их умирать за «демократию», «родину», были ложью, что они обмануты, - растерялись, потеряли веру во что бы то ни было, утратили старые иллюзии и не обрели новых, и, опустошенные, стали прожигать свою жизнь, разменивать ее на беспробудное пьянство, разврат, поиски все новых и новых острых ощущений.

Хемингуэй вскоре решил отказаться от названия романа «Фиеста», потому что не хотел использовать иностранное слово. Уехав в Шартр, чтобы хоть немного отдохнуть от нервного напряжения, в котором он писал роман, он много думал над названием и решил назвать его «Потерянное поколение» и даже написал предисловие, объясняющее происхождение этого термина. Однажды Гертруда Стайн рассказала ему, как у ее старого «форда» что-то случилось с зажиганием, и молодой механик, который пробыл на фронте последний год войны, не сумел его исправить, и хозяин гаража после жалобы Стайн сделал ему строгий выговор, бросив, между прочим, такие обидные слова: «Все вы - потерянное поколение». Гертруда подхватила это выражение и в разговоре с Хемингуэем раздраженно уверяла его, что «все вы такие. Вся молодежь, побывавшая на войне. Вы - потерянное поколение. У вас ни к чему нет уважения. Вы все сопьетесь…».

«В тот вечер, возвращаясь домой, - вспоминал Хемингуэй в книге «Праздник, который всегда с тобой», - я думал об этом юноше из гаража и о том, что, возможно, его везли в таком же вот «форде», переоборудованном в санитарную машину. Я помню, как у них горели тормоза, когда они, набитые ранеными, спускались по горным дорогам на первой скорости… Я думал о мисс Стайн, о Шервуде Андерсоне, и об эгоизме, и о том, что лучше - духовная лень или дисциплина. Интересно, подумал я, кто же из нас потерянное поколение?.. К черту ее разговоры о потерянном поколении и все эти грязные, дешевые ярлыки».

Позднее, в ноябре 1926 года, Хемингуэй в письме Перкинсу упомянул об этой реплике Гертруды как о проявлении ее «великолепной напыщенности» и очень скептически отозвался о «претензиях Гертруды на роль пророка».

И тем не менее в его романе были запечатлены характерные черты известной части этого поколения, той его части, которая действительно была нравственно разрушена войной. Но себя самого, да и многих близких ему по духу людей, Хемингуэй не хотел причислять к «потерянному поколению».

И роман свой Хемингуэй написал отнюдь не как апологию этих нравственно опустошенных людей. Он написал о них правду, показал их такими, как они есть, и это никак нельзя назвать апологией. Но он противопоставил всей этой нищей духом, пьяной компании своего героя Джейка Барнса, который, подобно ему самому, жил среди этих людей, был среди них наблюдателем, но исповедовал иные взгляды. Джейк Барнс - человек работающий, он журналист и никогда не забывает о своем деле. Таков же и его друг, писатель Билл Гортон. Таков чистый и целомудренный парень матадор Педро Ромеро. Таковы крестьяне, с которыми они сталкиваются на фиесте в Памплоне. И наконец, есть земля, природа, которая вечна и которая тем самым противостоит всяческой человеческой накипи. В письме Перкинсу Хемингуэй писал, что «любит землю и восторгается ею, но ни в грош не ставит свое поколение и его суету сует». Эта книга, писал он, должна быть не «пустой или горькой сатирой, а проклятой трагедией, где земля остается вечной, как герой». Скотту он писал летом 1926 года, что роман этот «чертовски грустная история», показывающая, «как люди разрушают себя».

Поэтому в Шартре, раздумывая над названием романа, Хемингуэй решил поставить слова о «потерянном поколении» эпиграфом, а рядом с ним поставить другой - цитату из Екклезиаста о земле, которая пребывает вовеки. И назвать роман он решил словами из этого эпиграфа - «И восходит солнце».

Работая над романом, Хемингуэй не шел от заранее продуманной концепции, от схемы. Он не собирался кого-то судить или возвеличивать. Он шел от жизни, от живых характеров. И поэтому герои его романа не одноплановы, не мазаны одной краской - розовой или черной. Поэтому и Бретт Эшли, махнувшая на себя рукой, спившаяся, утерявшая смысл жизни, вызывает симпатию и жалость. В ней много хороших черт, она добрый товарищ, в ней нет высокомерия - как естественно и органично ведет она себя с пьяными крестьянами в кабачке в Памплоне. Она находит в себе нравственную силу уйти от матадора Ромеро, понимая, что, если останется с ним, она его погубит. Бретт так и говорит Джейку: «Не хочу я быть такой дрянью, которая занимается тем, что губит мальчишек».

Вызывает некоторые симпатии даже бездельник и пьяница, ничтожество Майкл Кэмбелл, жених Бретт. Вызывает симпатии, потому что он добрый человек. Единственный герой романа, вызывающий активную антипатию, - это Роберт Кон, богатый выпускник Принстонского университета, мнящий себя писателем, поскольку ему удалось выпустить одну книгу, самый благопристойный человек во всем романе.

За прообразами для романа Хемингуэй далеко не ходил - они жили рядом с ним, они вместе с ним только что были на ферии в Памплоне. Он, собственно говоря, и взял сюжетной основой для романа историю отношений Дафф Твисден и Гарольда Леба, только что закончившуюся поездку в Памплону. Только все это преобразовалось в его творческом сознании, герои романа вобрали в себя черты многих знакомых ему людей, в романе возник многоликий и прекрасный образ земли, образ Испании, которую он знал и любил.

5 октября 1925 года в Нью-Йорке в издательстве «Бони и Ливрайт» вышла книга Хемингуэя «В наше время». Тираж ее был 1335 экземпляров.

Слабый читательский успех книги «В наше время» объяснялся несколькими причинами. Издательство «Бони и Ливрайт» не располагало большими средствами на рекламу, и книга Хемингуэя рекламировалась весьма скромно. Сказалось и предубеждение читающей публики к писателю, живущему не в Америке, а в Париже, так сказать, «дезертировавшему».

Тем не менее серьезные американские критики заметили книгу и дружно оценили ее как заметное явление. Друг Шервуда Андерсона Пол Розенфелд в рецензии, опубликованной в «Индепендент», отмечая в книге следы влияния Андерсона и Стайн, утверждал, однако, что это новый оригинальный голос. Аллен Тейт в журнале «Нейшн» восхищался описаниями природы и особенно рассказом «На Биг-Ривер», считая его «самым лучшим описанием природы в нашем веке». Луи Кроненберг в «Сатердей ревью оф литерачюр» отрицал влияние Шервуда Андерсона и Гертруды Стайн и утверждал, что это совершенно самобытный талант. Эрнст Уолш тоже написал рецензию на книгу Хемингуэя и напечатал ее во втором номере своего журнала «Куотер». Рассказы Хемингуэя, писал Уолш, создают впечатление, что они «произросли столь же естественно, как произрастает растение». Главное достоинство молодого писателя Уолш видел в «ясности сердца». «В наши дни, - писал он, - когда мало кто знает, куда он движется, мы видим человека, который ощущает все достаточно ясно, чтобы руководствоваться в жизни своей уверенностью, и заставляет вспомнить о классической мужественности нашей эпохи». Уолш подчеркивал принципиальность и честность автора.

Единственным исключением была рецензия критика Бриккелла, который утверждал, что эту книгу вообще нельзя называть рассказами в общепринятом смысле слова. Во всей книге этому критику понравился только один рассказ - «Мой старик», о котором он сказал, что сам Андерсон не мог бы написать его лучше.

Естественно, что Хемингуэй был весьма раздражен, что его постоянно сравнивают с Андерсоном. Однажды в ноябре у него с Дос Пассосом возник разговор о книге Андерсона «Темный смех». Оба сошлись на том, что книга отмечена дурным вкусом, что она глупая и надуманная.

Возбужденный этим разговором, Хемингуэй вернулся домой и начал писать пародийную повесть «Вешние воды», высмеивающую претенциозную манеру последних романов Андерсона. Написал он ее за неделю.

Эта небольшая задорная книга послужила для Хемингуэя некоторой разрядкой между напряженнейшей работой над первым вариантом романа «И восходит солнце» и предстоявшей работой по переписыванию и переделке его. «Вешние воды» были для него своеобразным эстетическим манифестом - он заявлял, что освободился от всяких влияний тех, кого могли называть его учителями.

Написана книга была на открытом приеме, с авторскими обращениями к читателю, ясно дававшими понять, что автор не принимает свою книгу всерьез и не предлагает читателю принимать ее как-то иначе. В разгар повествования, например, врывалось такое авторское отступление: «Как раз на этом месте повествования, читатель, однажды днем к нам в дом явился мистер Ф. Скотт Фицджеральд и, пробыв довольно длительное время, неожиданно сел в камин и не захотел (а может быть, не смог?) встать, и пришлось разжигать огонь в другом месте, чтобы обогревать комнату».

Досталось в «Вешних водах» не только Шервуду Андерсону, но и Гертруде Стайн. Достаточно было уже того, что одна из глав называлась «Возвышение и падение американцев», пародируя название романа Стайн «Возвышение американцев». Пародировал он и манеру письма Гертруды Стайн, не забыв при этом упомянуть и ее имя.

Один из героев романа рассуждает так:

«Идти куда-то. Гюисманс писал так. Интересно было бы почитать по-французски. Когда-нибудь он должен попробовать. В Париже есть улица Гюисманса. Сразу за углом, где живет Гертруда Стайн. Ах, что это была за женщина! Куда вели ее эксперименты со словами? Что было за всем этим? Все это в Париже. Ах, Париж! Как далек от него сейчас Париж. Париж утром. Париж вечером. Париж ночью. Париж опять утром. Париж днем, быть может. Почему нет? Иоги Джонсон шагал дальше. Его мозг никогда не переставал работать».

Но особенно едко высмеивал Хемингуэй писательскую манеру Андерсона в его последних романах, в частности его увлечение вопросительными монологами.

«Скриппс шагал по улицам Питоски к закусочной. Он хотел бы пригласить Йоги Джонсона поужинать вместе, но не решился. Пока не решился. Это придет в свое время. Не нужно торопить события с такими людьми, как Йоги. Кто такой Йоги, в конце концов? Действительно ли он был на войне? И что значила война для него? Действительно ли он был первым человеком, который ушел на войну с заводов в Кадиллаке? И где в конце концов этот Кадиллак? Время покажет».

Всласть поиздевался Хемингуэй и над сентиментальной наивностью любовных сцен у Шервуда Андерсона:

«Скриппс потянулся вперед, чтобы взять руку старшей официантки, и она со спокойным достоинством положила свою руку в его. «Ты моя женщина», - сказал он. Слезы показались у него на глазах. «Еще раз говорю: ты моя женщина». Скриппс произносил слова торжественно. Что-то опять сломалось у него внутри. Он чувствовал, что не может удержаться от слез. «Пусть это будет наша свадебная церемония», - сказала старшая официантка. Скриппс сжал ее руку. «Ты моя женщина», - сказал он просто. «Ты мой мужчина и даже больше, чем мой мужчина. - Она смотрела в его глаза. - Ты для меня вся Америка». - «Уйдем», - сказал Скриппс».

Чтобы проверить себя, Хемингуэй прочитал роман вслух Дос Пассосу. Тот согласился, что «Темный смех» Андерсона - глупая и сентиментальная книга, но считал, что Эрнест не должен публиковать эту пародию. Хэдли соглашалась с Дос Пассосом, но переубедить Хемингуэя было невозможно. Единственным защитником «Вешних вод» оказалась Полина Пфейфер, которая к тому времени стала близкой подругой Хэдли. Она от души смеялась при чтении, выкрикивала, что это прекрасно, и убеждала Эрнеста отослать рукопись в издательство.

Хемингуэй понимал, что вряд ли издательство «Бони и Ливрайт» захочет опубликовать «Вешние воды». Несколько позднее, в декабре, он писал по этому поводу Скотту: «Я все время был уверен, что они не смогут и не захотят издавать эту книгу, поскольку она бьет под зад их теперешнего лучшего писателя, бестселлера Андерсона. У него теперь 10-е издание. Однако я ни в коей мере не думал об этом, когда писал ее».

Несмотря на все сомнения, Хемингуэй 7 декабря отправил рукопись «Вешних вод» в издательство «Бони и Ливрайт». А через несколько дней он забрал Хэдли и сына и увез их в Шрунс, чтобы там засесть за переработку романа «И восходит солнце».

«В Шрунсе работалось замечательно, - вспоминал Хемингуэй. - Я знаю это потому, что именно там мне пришлось проделать самую трудную работу в моей жизни, когда зимой 1925/26 года я превратил в роман первый вариант «И восходит солнце», набросанный за полтора месяца».

В тот год шли снежные обвалы и погибло много людей. Ходить на лыжах было нельзя. Хемингуэй много работал, а по вечерам они играли в карты с хозяином отеля герром Нельсом, директором школы горнолыжного спорта герром Лентом, городским банкиром, прокурором и капитаном жандармерии. В то время азартные игры в Австрии были запрещены, и, когда у двери останавливались два жандарма, совершавшие обход, капитан жандармерии подносил палец к уху, и все замолкали до тех пор, пока они не уходили.

Чтобы защитить лицо от солнца, которое обжигало на снегу в горах, Хемингуэй отпустил бороду, и крестьяне, встречавшие его на дорогах под Шрунсом, называли его «Черный Христос». А те, кто ходил в местный кабачок, называли его «Черный Христос, Пьющий Кирш».

На рождество в Шрунс приехала Полина Пфейфер. Уже в конце своей жизни Хемингуэй в книге «Праздник, который всегда с тобой» следующим образом описал, как к ним проникли богачи, применив способ, старый как мир.

«Он заключается в том, что молодая незамужняя женщина временно становится лучшей подругой молодой замужней женщины, приезжает погостить к мужу и жене, а потом незаметно, невинно и неумолимо делает все, чтобы женить мужа на себе. Когда муж - писатель и занят трудной работой, так что он почти все время занят и большую часть дня не может быть ни собеседником, ни спутником своей жены, появление такой подруги имеет свои преимущества, пока не выясняется, к чему оно ведет. Когда муж кончает работу, рядом с ним оказываются две привлекательные женщины. Одна - непривычная и загадочная, и, если ему не повезет, он будет любить обеих.

И тогда вместо них двоих и их ребенка их становится трое. Сначала это бодрит и радует, и некоторое время все так и идет. Все по-настоящему плохое начинается с самого невинного. И ты живешь настоящим днем, наслаждаешься тем, что имеешь, и ни о чем не думаешь. Ты лжешь, и тебе это отвратительно, и каждый день грозит все большей опасностью, но ты живешь лишь настоящим днем, как на войне».

В канун нового, 1926 года в Шрунс пришла телеграмма от Ливрайта: «Отклоняя Вешние воды терпеливо жду законченную рукопись «И восходит солнце». Надо было решать, что делать. По условиям контракта, отклоняя вторую книгу Хемингуэя, Ливрайт терял право на третью. Заинтересовались Хемингуэем и другие издательства. Луис Бромфилд сообщил Эрнесту о словах издателя Харкорта, который высказал предположение, что первый роман Хемингуэя может потрясти страну, и предлагал любую разумную сумму в качестве аванса, если Хемингуэй решит переменить издателя. Билл Брадли из издательства Нопфа тоже прислал ему запрос. Однако Хемингуэй помнил, что в свое время, отвечая Перкинсу на его письмо по поводу сборника «В наше время», он обещал Перкинсу, что тот будет первым читателем его новой книги, если ему удастся освободиться от Ливрайта. Кроме того, ему много хорошего о Перкинсе рассказывал Скотт Фицджеральд. И он решил передать рукопись «Вешних вод» издательству Скрибнера для ознакомления.

К концу января Хемингуэй закончил переработку первой части романа «И восходит солнце» и решил, что ему нужно съездить в Нью-Йорк, чтобы на месте решить все дела с издательствами. Там он встретился с Перкинсом, который сказал ему, что «Вешние воды» хорошая книга и они издадут ее, и предложил Хемингуэю аванс в полторы тысячи долларов за «Вешние воды» и роман, который был еще в работе.

На обратном пути в Шрунс, где его ждали Хэдли и Бэмби, он проезжал через Париж.

«Мне следовало сесть в первый же поезд, который отправлялся в Австрию с Восточного вокзала. Но женщина, в которую я был влюблен, была тогда в Париже, и я не сел ни в первый, ни во второй, ни в третий поезд.

Когда поезд замедлил ход у штабеля дров на станции и я снова увидел свою жену у самых путей, я подумал, что лучше мне было умереть, чем любить кого-то другого, кроме нее. Она улыбалась, а солнце освещало ее милое, загоревшее от солнца и снега лицо и красивую фигуру и превращало ее волосы в червонное золото, а около нее стоял мистер Бэмби, пухленький, светловолосый, со щеками, разрумяненными морозом…

Я любил только ее, и никого больше, и пока мы оставались вдвоем, жизнь была снова волшебной. Я хорошо работал, мы уходили в дальние прогулки, и я думал, что мы неуязвимы, - и только когда поздней весной мы покинули горы и вернулись в Париж, то, другое, началось снова».

В марте к ним в Шрунс приехали Джон Дос Пассос и Джеральд Мэрфи с женой. Мэрфи были люди весьма состоятельные, они жили в свое удовольствие и при этом любили общаться с писателями, художниками. Вспоминая об их приезде в книге «Праздник, который всегда с тобой», Хемингуэй писал о рыбе-лоцмане, которая наводит богачей на удачливых художников, писателей. Об этом человеке, которого он назвал рыбой-лоцманом, Хемингуэй написал уничтожающие слова: «Он обладает незаменимой закалкой сукиного сына и томится любовью к деньгам, которая долго остается безответной. Затем он становится богачом и передвигается вправо на ширину доллара с каждым добытым долларом». Судя по обстоятельствам приезда Мэрфи в Шрунс, Хемингуэй под рыбой-лоцманом подразумевал Дос Пассоса. Следует иметь в виду, что писались эти строки уже в конце жизни, когда Хемингуэй совершенно разошелся с Дос Пассосом после войны в Испании. А в те годы, когда Дос Пассос привез в Шрунс богачей, они еще были друзьями. О самих же Мэрфи Хемингуэй вспоминал следующим образом:

«Поддавшись обаянию этих богачей, я стал доверчивым и глупым, как пойнтер, который готов идти за любым человеком с ружьем, или как дрессированная цирковая свинья, которая наконец нашла кого-то, кто ее любит и ценит ради ее самой. То, что каждый день нужно превращать в фиесту, показалось мне чудесным открытием. Я даже прочел вслух отрывок из романа, над которым работал, а ниже этого никакой писатель пасть не может…

Когда они говорили: «Это гениально, Эрнест. Правда, гениально. Вы просто не понимаете, что это такое», - я радостно вилял хвостом и нырял в представление о жизни как о непрерывной фиесте, рассчитывая вынести на берег какую-нибудь прелестную палку вместо того, чтобы подумать: «Этим сукиным детям роман нравится - что же в нем плохо?»

После отъезда Мэрфи и Дос Пассоса Хемингуэй опять сел за переработку романа. К концу марта он ее закончил, и они вернулись в Париж.

Здесь произошла первая ссора по поводу Полины. Хэдли сказала ему, что у нее есть основания думать, что он влюблен в Полину. Эрнест вспыхнул и наговорил ей резкостей, утверждая, что она не должна касаться этого вопроса, что тем самым она рвет цепь, которая может связывать их обоих. Он считал, что вина ложится на Хэдли, потому что она заговорила об этом.

В середине мая он уехал в Мадрид. В Мадриде он опоздал на ферию, а следующая коррида была отложена. Проснувшись воскресным утром в пансионе Агвилар, он увидел в окно, что город засыпан снегом. Тогда он залез обратно в постель и начал писать. За один этот день он написал три рассказа: «Десять индейцев», «Убийцы» и «Сегодня пятница».

Из Мадрида Хемингуэй послал письмо Шервуду Андерсону, объясняя мотивы, побудившие его написать «Вешние воды», которые должны были выйти в конце мая. Он рассказал, как они в прошлом ноябре вместе с Дос Пассосом обсуждали «Темный смех» и как, вернувшись домой, он сел писать «Вешние воды». Он объяснял Андерсону, что это шутка, но шутка искренняя. Андерсон создал прекрасные произведения, но он, Хемингуэй, считает своим долгом критиковать любую плохую книгу, которую напишет Андерсон. Хемингуэй впоследствии вспоминал об этом документе как о «правильном письме» по очень трудному поводу, которое Андерсон не понял.

Тем временем Хэдли с сыном уехала в Антибы к Мэрфи, которые снимали там роскошную виллу. Неподалеку жили Мак-Лиш с женой и Скотт Фицджеральд с Зельдой. После трех недель в Испании Хемингуэй присоединился к ним. Работать здесь он не мог - кругом было слишком много людей, но одно дело он сделал: сократил начало романа «И восходит солнце», выкинув первые 15 страниц, где излагалась биография Бретт и Майкла Кэмбелла и автобиография Джейка Барнса. Об этом сокращении он тут же известил Перкинса. Тот ответил в письме, что согласен с сокращением, и написал приятные Эрнесту слова, что он считает роман «безукоризненным по выполнению. Невозможно представить себе, - писал Перкинс, - более жизненную книгу. Все эпизоды, особенно когда герои пересекают Пиренеи и приезжают в Испанию, и когда они ловят рыбу в этой холодной воде, и когда быков выпускают на волов, и когда они сражаются на арене, написаны так, что ощущение такое, словно это происходило с тобой».

В Антибы к ним приехала погостить Полина. Потом Эрнест, Хэдли и Полина уехали вместе в Памплону на июльскую фиесту. Когда они вернулись в начале августа в Антибы, все друзья были потрясены, узнав, что Хэдли и Эрнест разводятся.

Друг Хемингуэя Малкольм Каули говорил о нем: «Он романтик по натуре, и он влюбляется подобно тому, как рушится огромная сосна, сокрушающая окружающий мелкий лес. Кроме того, в нем есть пуританская жилка, которая удерживает его от флирта за коктейлем. Когда он влюбляется, он хочет жениться и жить в браке, и конец брака он воспринимает как личное поражение».

В этой ситуации с Хэдли и Полиной Эрнест далеко не был уверен, что ему следует уходить от Хэдли. Сама Хэдли вспоминала об этом так: «Эрнест не хотел разрыва, он просто не хотел поступаться своей дружбой. Но я сама шла на разрыв, я не поспевала идти с ним в ногу. И к тому же я была на восемь лет старше. Я все время ощущала усталость и думаю, что именно это и было главной причиной… Все это развивалось медленно, и Эрнест переживал это трудно. Он относился ко всему очень глубоко. Он чувствовал - что-то не так, но я настаивала. Мы и потом продолжали хорошо и дружески относиться друг к другу».

Вернувшись в Париж, они поселились отдельно, Хэдли нашла комнату в отеле «Бевуар», а Эрнест переехал в маленькую комнатку на пятом этаже позади Монпарнасского кладбища, где стояли только кровать и стол.

Здесь он засел за работу над гранками романа «И восходит солнце». Он работал целыми днями напролет, поддерживая силы черным кофе. 27 августа он отослал гранки Перкинсу. В письме он просил поставить на романе посвящение: «Эта книга посвящается Хэдли и Джону Хэдли Никанору».

Вспоминая об этом этапе своей жизни и о его завершении, Хемингуэй писал:

«Так кончился первый период моей жизни в Париже. Париж уже никогда не станет таким, каким был прежде, хотя он всегда оставался Парижем и ты менялся вместе с ним… таким был Париж в те далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы».