У меня странные взаимоотношения с этим фильмом. Мало того, что я видела его достаточно давно, причём не сначала где-то с тридцатой минуты (и меня это нисколько не смущает), я ещё и книгу прочла уже после просмотра экранизации (а надо вроде как наоборот). По поводу последнего. Весьма и весьма странное явление: в моём сознании роман и фильм никак не могут не то что соединиться в единое целое, а даже хоть как-то соприкоснуться. Ну никак у меня не получается даже представить одно частью другого. Словно это две совершенно различные субстанции, вообще никак друг с другом не связанные. Конечно же, это совсем не так. Но я хоть убей, не могу сказать, что между ними общего, а в чём разница. Что лучше, а что хуже. Хотя не бывает так, чтобы копия была лучше оригинала, а экранизация это та же копия, только лежащая в другой плоскости, я не могу поручиться, что фильм хуже. Книга гениальна, фильм гениален и я окончательно запуталась. Такой простой вопрос для меня оказался неразрешим.
Книга .
Несколько слов о романе. Футуристическое с вкраплениями сюрреализма произведение с очень интересной историей создания. Написано едким и метким стилем каждое слово, каждая метафора и каждый эпитет подобраны так, что лучше подобрать ну просто невозможно. Именно за этот стиль я навсегда полюбила писателя Энтони Бёрджесса мастера изображения мрачных урбанистическо-этических реалий и «нереалий». Лаконичные на самом деле описания из-за обилия наречий и междометий кажутся громоздкими, не теряя при этом своей точности. В своих произведениях Бёрджесс будто смеётся, даже издевается над теми отвратительными вещами, о которых пишет, никогда не переходя на гротеск. Они (произведения) насквозь пронизаны отстранённой насмешливой горечью. И конечно одна из самых, по моему мнению, потрясающих находок за всю историю литературы надсат. Вот то, за что я обожаю самый известный роман Бёрджесса. Это если говорить о форме. А насчёт содержания нет, лучше сначала написать про фильм.
Фильм .
Ах, как это здорово, когда какой-либо просмотренный фильм является первым творением знаменитого режиссёра, увиденным тобой! Вот они, свобода от груза несвежих эмоций и безграничный простор для лишённых предвзятости мнений! Вот я пишу про шедевр Стэнли Кубрика. Я совершенно не знакома с другими его фильмами, и поэтому у меня нет необходимости рассматривать «Заводной апельсин» как «один из ». Вот он передо мной, такой цельный и абсолютно независимый. При этом я не вырываю его из контекста творчества Кубрика я словно снимаю пенку, плавающую на поверхности, такую лёгкую и самостоятельную. Кхм Я не знаю, что там Кубрик вытворял в остальных своих фильмах, но после «Заводного апельсина» я готова подписаться под каждой строчкой, где написано, что он гений! И опять я не могу сказать, чем этот фильм меня зацепил. Он даже не поглотил меня он меня проглотил, не жуя. Замечательнейшая деталь обязательные для русского зрителя субтитры. Они делают фильм ещё более своеобразным, нестандартным, исключительным, чем он был бы при их отсутствии. Мы имеем возможность словно оказаться внутри бушующе-спокойной фантасмагории фильма, вовлечённые туда криками, стонами, шёпотом, смехом, ругательствами героев, не искажёнными дубляжом. Не спрятанный за озвучкой вкрадчивый голос Алекса помогает составить правильное мнение о персонаже, совершающем свои гнусные злодеяния с невинной улыбкой и почти детской весёлостью в глазах. Конечно, мне понравилась игра Мальколма Макдауэлла, исполнившего роль ожесточённо-обаятельного морального урода. Она просто не могла не понравиться. Сразу скажу его Алекс не вызвал у меня ненависть. Я симпатизировала ему и жалела его. И я не хочу за это оправдываться. Я судорожно преклоняюсь перед талантом и статичностью Макдауэлла. Но цепляет в фильме что-то совсем другое неуловимое, скрытое. Что-то, что я не смогла увидеть, а только почувствовала. «Заводному апельсину»-фильму присуща та же простота и краткость, что и роману, здесь нет ни одной лишней мелочи. Здесь вобще нет мелочей всё глобально и весомо. Только простота разбавлена аккуратными яркими акцентами. И весь фильм превращается в манящее, притягательное, гипнотизирующее зрелище, глухое и глубокое, как толща воды. И из него не хочется выныривать на поверхность. Он заставил меня содрогнуться, но отвернуться от экрана Ни за что! Это было выше моих сил. Не хочу разбираться, работа ли оператора или монтажёра или ещё кого-то сделала фильм таким приятным глазу; не хочу копаться и выискивать тот «икс», который так сильно меня затронул (бесполезное было бы занятие); не хочу знать, что интереснее композиция фильма или тот вывод, который мы должны сделать после просмотра. Не хо-чу! Хочу просто всегда помнить об этом фильме, любить его и неистово им восхищаться. И ещё. Кому-то для объективности приходится пропускать сей фильм через призму других работ Стэнли. А я наоборот могу теперь оценивать фильмы Кубрика (если когда-нибудь их посмотрю) по заданному им трафарету-«Апельсину» дотягивают ли они до таких высот. Как же это прекрасно!
А вывод Вывод каждый для себя делает сам. Или просто наслаждается великолепным зрелищем кому как угодно. Вычлененный из «Заводного апельсина» критиками вопрос «Выход ли это лишать индивида возможности выбора, быть ему плохим или хорошим?» не то, над чем размышляет фильм. В нём вы не найдёте ответа на этот вопрос. Он, скорее, о том, что зло непобедимо, вечно. Оно формируется само по себе и живёт по своим законам. И его чрезвычайно трудно искоренить, что ни изобретай. Злом был Алекс ему промыли мозги, и злом стали несчастные «kashki», ранее от зла страдавшие. Всё относительно, всё замкнуто, и все мы участники «круговорота зла в обществе». Кажется, так.
Критерии для оценки этой очень необычной картины для меня остаются загадкой. Если я без ума от него, то наверно должно быть
Судьба «Заводного Апельсина».
Часто ли вам приходилось видеть треугольник, из которого скалится молодой парень,
сжимающий в руке нож? Быть может, на обложке DVD-диска, или на чьем-нибудь теле? А может четыре силуэта, шагающие рядом? Я периодически наблюдаю подобные татуировки…
Но, давайте по порядку. Хочу сказать несколько слов о человеке, что написал эту книгу. и его «Заводной апельсин» в свое время наделал шуму. Его публикация вызвала бурные дебаты. Во-первых, написана она не совсем обычным языком. Как ни странно, это английский язык, перемешанный с русскими и полурусскими словами.
Оказывается, в 60-е года в Соединенном Королевстве была мода на кириллицу и всевозможные русскоязычные слова. Во-вторых, в книге настоящее изобилие сцен жестокости и сексуального насилия. Сам главный герой, пятнадцатилетний Алекс, каждый вечер накачивается наркотиками со своими друзьями, и после
этого их четверка выходит на ночные улицы, что бы грабить, избивать прохожих, угонять красивые машины и насиловать девушек. Хотя автор и рисует ужасающую
картину будущей Англии, в некоторых эпизодах нам могут показаться характерные
черты современной России.
Зачем тебе деньги? - Говорит как-то Алекс своему товарищу. - Нужна машина, срываешь ее, как фрукт с дерева. Нужна девочка - просто берешь…
Иными словами, герой книги сочетает в себе практически все черты настоящего
поддонка и отброса общества. Однако, настоящая его страсть - симфоническая
музыка. Приходя домой каждый вечер, парень слушает Бетховена, Моцарта, Баха. И когда музыка нарастает, он воображает, как насилует маленьких девочек, топчет каблуками лица беспомощных жертв. Устами главного героя, автор называет все это
термином «старое доброе ультранасилие».
В 1973 году книготорговец из штата Юта был
арестован за продажу трех книг: «Последнее танго в Париже» Роберта Эйли,
«Идолопоклонников» Уильяма Хегнера и «Заводного Апельсина» Энтони Бёрджесса. В судебном процессе 21 июня 1973 года город принял очень специфическое постановление, согласно которому полиция обвинила владельца книжного магазина Кэрола Гранта. Позже обвинение сняли, но Гранта принудили закрыть магазин и переехать в другой город.
Во многих городах школьные советы пытались запретить эту книгу, жалуясь на ее
«оскорбительные пассажи». Я полагаю, они бы сильно удивились, узнав, что теперь автора считают одним из величайших интеллектуалов своего времени. Английский
прозаик, поэт, литературовед, лингвист и композитор создал роман, который сейчас не менее (а может, и более) актуален, чем сорок восемь лет назад. Современные
критики пишут следующее:
…«Заводной апельсин» - это предостережение от безрассудной жестокости и механизированной перековки, в которых зачастую видит решение всех проблем наше общество. Общество безвольно и безразлично - социалистический мир, в котором никто больше не читает, и только улицы названы красивыми словами. Главное его правило - все, «кроме детей, сидящих с детьми и больных», должны работать; однако тюрьмы переполнены, и власти реабилитируют преступников, что бы освободить место для ожидаемых политических заключенных. Несмотря на регулярные выборы и наличие оппозиции, люди продолжают переизбирать
действующее правительство…». Не знаю, как вам, но мне это кое-что напоминает…
Сам роман делится на три части. Вначале Алекс ведет жизнь, состоящую из приключений, идущих вразрез с законами и нормами общества. Юношеская агрессия
берет верх даже над представляя реальную опасность для простых прохожих. Ни удивительно, что во второй части книги он оказывается в тюрьме. Осужденный на четырнадцать лет за убийство пожилой женщины во время ограбления, он попадает за решетку, где убивает сокамерника.
Это убийство привлекает к Алексу внимание и делает главным кандидатом «на
исправление», подходящим для нового проводимого правительством эксперимента. Под воздействием препарата, парень в течении некоторого времени смотрел
фильмы, сплошь состоящие из сцен насилия. В итоге, он оказывается полностью
перевоспитанным, как говорит доктор: «Настоящим христианином, который скорее позволит убить себя, чем сделает кому-либо зло». При малейшем проявлении агрессии его тело реагировало жуткими спазмами и приступами тошноты. Теперь он не может ни говорить грубые слова, ни причинять кому-либо боль, ни заниматься сексом. «Обновленный» Алекс возвращается на знакомые с детства улицы, где теперь сам подвергается всяческим нападкам и гонениям. Как со стороны своих прошлых жертв, так и со стороны бывших друзей. Немного позже, группа оппозиционеров решает использовать парня в своей политической борьбе с существующим режимом. В конце концов, Алекс решает покончить с собой, выпрыгнув из окна.
На этом роман не кончается, как вам могло показаться. Врачи выводят из крови парня препарат, он возвращается в свое привычное состояние. Старые мысли о насилии наполняют молодую голову, и он заявляет сам себе, что теперь «выздоровел». Последняя часть романа наполнена размышлениями главного героя, словно происходит некая смена системы ценностей. Казалось бы, он может вернуться к своей обычной жизни - но, не вернется. Теперь по собственному выбору.
Несомненно, роман получился крайне эмоциональным. Скорее всего, потому, что во время работы над этой книгой сам автор переживал сложный период в жизни. В 1959 году врачи ошибочно поставили Бёрджессу страшный диагноз - неоперабельная опухоль мозга, пообещав один год жизни. И этот год писатель решил посвятить исключительно литературе, надеясь таким образом обеспечить семью средствами к существованию на многие годы. Выдавая, по пять страниц ежедневно, он рассчитывал написать около десяти романов. Однако некоторые так и остались недописанными, на момент снятия диагноза. Окончательная версия «Апельсина» появилась в 1962 году, после поездки в СССР, и разговора с врачами,
признавшими свою ошибку.
Если я скажу, что в романе проявляется некая «раздвоенность», то не ошибусь. Начинал его писать Энтони Бёрджесс, обреченный на смерть, а заканчивал - другой Бёрджесс. Тот, что приобрел богатый опыт и новое мироощущение. Быть может, поэтому книга получилась почти пророческой, заставляющей
задуматься о многих морально-этических проблемах, от которых и зависит будущее
человека.
«Заводной Апельсин» вызвал яростную полемику и после выхода на экран. Сам Стэнли Кубрик, режиссер, снявший этот фильм, назвал свое творение «Сагой о человеческой морали». Он получил награду Нью-Йоркских кинокритиков и заслужил четыре номинации Американской Киноакадемии, включая «Лучший фильм». Малколм Мак Дауэлл неплохо вжился в роль Алекса, и довольно точно показал нам его образ. Только есть одно «но» - в фильме не до конца раскрыта идея, не до конца показана сюжетная линия, что тоже имеет значение и влияет на восприятие фильма зрителем. Так как многие люди предпочитают книгам именно кино, они вряд ли смогут полностью вникнуть в смысл, уловить основную мысль произведения. Для них Алекс так и останется отрицательным героем нашумевшего боевика. Хотя автор на его
примере показывает нам многие
Энтони Бёрджесс не призывал своих читателей к «ультранасилию» или употреблению
наркотиков. Я думаю, он сильно бы удивился, увидев образ своего персонажа Алекса,
в виде татуировки нанесенного на тела бритоголовых юнцов. А впрочем, скорее задумался бы - что такого нужно изменить в романе? Так, что б смысл его уловил
каждый, кто взял в руки книгу.
«Человек, у которого нет права выбора, перестает быть человеком» - Сказал бы нам автор. - «Но, право выбора, это еще не все. Мы должны всегда осознавать свою
ответственность, и задуматься о последствиях этого самого выбора. Мы пожинаем только то, что сеем…».
"Заводной апельсин"– потрясающий моноспектакль в исполнении Михаила Горевого с музыкальным сопровождением, точно и ярко иллюстрирующим шокирующие драматические события, происходящие в романе. Умный, жестокий, харизматичный антигерой Алекс, лидер уличной банды, проповедуя насилие как высокое искусство жизни, как род наслаждения, попадает в железные тиски новейшей государственной программы по перевоспитанию преступников и сам становится жертвой насилия… ВНИМАНИЕ!! Аудиозапись содержит ненормативную лексику! 18+ © The Estate of Anthony Burgess, 2010 A CLOCKWORK ORANGE © Перевод. Бошняк В.Б., 2010 © Издание на русском языке AST Publishers, 2014 © Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2016 © & ? ООО «Аудиокнига», 2016 Продюсер аудиозаписи: Татьяна Плюта Компьютерный дизайн Г.В. Смирновой Печатается с разрешения The Estate of Anthony Burgess и литературного агентства Artellus Limited.
Описание добавлено пользователем:
«Заводной апельсин» - сюжет
Роман состоит из трёх частей. В первой автор вводит нас в страшный мир Алекса. Во второй Алекс попадает в тюрьму Уандсворт. Бёрджесс показывает невозможность исправить человека тюрьмой, Алекс по-прежнему рад любой возможности показать свою силу и выместить на ком-нибудь свое недовольство миром:
Выше огненных созвездий,
Брат, верши жестокий пир,
Всех убей, кто слаб и сир,
Всем по morder - вот возмездие!
В зад пинай voniutshi мир!
Алекс так отсидел два года, и вдруг появилась возможность выйти на свободу: амнистию обещают любому, кто согласится провести над собой эксперимент. Алекс, не очень задумываясь над тем, что с ним собираются сделать, соглашается. А эксперимент состоит в следующем: Алексу «промывают» мозги, делая его неспособным не только на насилие, но и на половой акт. Даже музыка Бетховена причиняет ему боль.
Мытарства Алекса после освобождения из тюрьмы составляют третью часть романа. Поочередно Алексу встречаются на пути все его жертвы и отводят на нём душу. Бёрджесс подчёркивает их жестокость. Возможность надругаться над беззащитным тинейджером не упускают даже те, кто видит его впервые. После неудачной попытки доведения Алекса до самоубийства у него случается сотрясение мозга, и после лечения все привитые ему рефлексы пропадают - Алекс снова выходит со своей бандой на улицу. Однако ему уже не хочется жить по-прежнему - он вырос.
История
Бёрджесс написал свой роман сразу после того, как врачи поставили ему диагноз «опухоль мозга» и заявили, что жить ему осталось около года. Позднее автор в интервью Village Voice говорил: «Эта чертова книга - труд, насквозь пропитанный болью... Я пытался избавиться от воспоминаний о своей первой жене, которую во время Второй мировой зверски избили четверо дезертиров американской армии. Она была беременна и ребёнка после этого потеряла. После всего, что произошло, она впала в дикую депрессию и даже пыталась покончить жизнь самоубийством. Позже она тихонько спилась и умерла».
Название «Заводной апельсин» (A Clockwork Orange) роман получил от выражения, которое когда-то широко ходило у лондонских кокни - обитателей рабочих слоёв Ист-Энда. Кокни старшего поколения о вещах необычных или странных говорят, что они «кривые, как заводной апельсин», то есть это вещи самого что ни на есть причудливого и непонятного толка. Энтони Бёрджесс семь лет прожил в Малайзии, а на малайском языке слово «orang» значит «человек», а на английском «orange» - «апельсин».
Рецензии
Рецензии на книгу «Заводной апельсин»
Пожалуйста, зарегистрируйтесь или войдите, чтобы оставить рецензию. Регистрация займет не более 15 секунд.
Наталья Викторовна
Полезная рецензия?
/
1 / 0
Анастасия Грис
Энтони Берджесс «Заводной апельсин», или «моя» книга.
Энтони Берджесс «Заводной апельсин» или «моя» книга.
Бывает иногда – берешь в руки книгу, начинаешь читать, и с первых страниц в голове прочно поселяется мысль: «моя». Она тебе нравится, потому что ты давно ее искал. Искал неприкрытой правды, искал книгу, непохожую на других, странную, страшную, жесткую, правдивую. «Заводной апельсин», на мой взгляд, читается легко. Меня не испугали мрачные сцены насилия и драк, да и в целом, книга не такая уж страшная, кровавая и депрессивная, какой ее описывают большинство читателей.
Когда читаешь эту историю, складывается впечатление, будто ты невольно подглядываешь в замочную скважину за жизнью главного героя Алекса, и будто он реально существует – осязаемый и материальный, смотрит на тебя пронзительно и с усмешкой, в кармане – нож, на ногах – говнодавы, в голове – пятая симфония Бетховена и смрадные, грязные мысли. На мой взгляд, эффект такой убогой и самой что ни на есть «реальной реальности» достигается не только с помощью повествования от первого лица, но и самим языком, коим написана книга. В ней нет сленга пошлого и примитивного, которым пресыщена «Мулей», но есть дерзкий, кричащий, таящий опасность язык «…надсатых», язык с запахом ночных улиц, со вкусом дурманящего молока в баре «Korova», с видом белых наглаженных рубах и тяжелых ботинок, и ярких «разукрашенных» кис. Берджессу удалось – и чертовски хорошо! – перевернуть все представления о литературе в 20 веке. Он создал странное, парадоксальное, харизматичное творение, воплощение уличной культуры «…надсатых», влекущее и теразающее читателя, заставляющее его дрожать и мыслить, переживать каждый момент в нервном напряжении, рваться к концу страниц и страшиться этого самого конца.
Книга эксцентричная, самобытная, противоречивая, глубокая, характерная. Я могу бесконечно долго продолжать ряд однообразных и бесцветных синонимов, но так и не найти подходящего, чтобы описать точно это произведение. Оно не проникновенно, как «Овод», и уж тем более не сравнимо с легкой историей о Юлии, эта книга именно с характером. Дерзким, провокационным; с обаянием самого Алекса, который слушал классическую музыку, насиловал малолеток и в фантазиях своих представлял зрелища безутешные и жестокие.
«Заводной апельсин» располагает к глубокому и детальному психоанализу личности насильника и причин девиантного поведения в целом; и если принять во внимание все факты, изложенные в повествовании главного героя (где, хочу заметить, не рассказывалось о детских травмах и горечях унижений), можно сделать вывод, далеко не новый и не сенсационный, до ужаса простой – человек, и только человек выбирает, каким ему быть и как жить. Право выбора – единственное право, данное от рождения, которое у человека не отнять никакими способами и методами. Ограничивая свободу выбора конкретной личности не вылечить ни эту личность, ни общество в целом, ибо в сознании самого человека должен щелкнуть тот самый рычажок, и тогда человек скажет «Все. Хватит. Я не хочу». Детские травмы служат лишь болезненным основанием или робкой предпосылкой для формирования больной, неполноценной личности, ведь в конечном счете даже самый искусный психолог или психотерапевт лишь дает старт, подталкивает к выходу заблудшего или слабого, а вся сила, сила жизни и свобода выбора – в нас.
Покуда каждый человек не осознает это, эту до мурашек жуткую, освобождающую, пьянящую и страшную мысль, тюрьмы не будут «исправлять» преступников, наркоманы после реабилитации не перестануть сидеть на игле, а алкоголики после кодировки не перестанут пить. Свобода выбора, спрятанная/погребенная внутри каждого из нас, сильнее обстоятельств и уж тем более – исправительных мер.
Полезная рецензия?
/
0 / 0
Rita
Сколько уже про эту книгу написано отзывов и рецензий и все они неоднозначные. Кто-то в восторге от прочитанного, кто-то вообще не понимает что это было! Однако книга находится во многих списках популярной литературы. Наконец я тоже прочитала эту книгу и могу оставить свой отзыв, хоть и он тоже будет неоднозначный.
Сюжет интересный, события развиваются быстро, необычное повествование. Что можно сказать точно - книга отличается своей индивидуальностью, непохожестью на другие.
Главный герой Алекс несмотря на свои ужасные поступки все же чем-то цепляет, наверное своей харизмой.
Многие моменты в книге повергли меня в шок, читать их было тяжело, хотелось просто закрыть книгу ну или хотя бы пропустить эти страницы.
В произведение поднимается важная и довольно сложная проблема, которую Энтони Бёрджессу удалось хорошо показать и раскрыть. После прочтения конечно остается множество вопросов, мыслей и идей для размышления.
Мое впечатление от книги в целом хорошее, но не могу сказать, что я в восторге. Поэтому моя оценка 7 из 10.
Полезная рецензия?
/
3 / 0
Иван Ушаков
– Ну, что же теперь, а?
Компания такая: я, то есть Алекс, и три моих druga, то есть Пит, Джорджик и Тем, причем Тем был и в самом деле парень темный, в смысле glupyi, а сидели мы в молочном баре «Korova», шевеля mozgoi насчет того, куда бы убить вечер – подлый такой, холодный и сумрачный зимний вечер, хотя и сухой. Молочный бар «Korova» – это было zavedenije, где давали «молоко-плюс», хотя вы-то, бллин, небось, уже и запамятовали, что это были за zavedenija: конечно, нынче ведь все так скоро меняется, забывается прямо на глазах, всем plevatt, даже газет нынче толком никто не читает. В общем, подавали там «молоко-плюс» – то есть молоко плюс кое-какая добавка. Разрешения на торговлю спиртным у них не было, но против того, чтобы подмешивать кое-что из новых shtutshek в доброе старое молоко, закона еще не было, и можно было pitt его с велосетом, дренкромом, а то и еще кое с чем из shtutshek, от которых идет тихий baldiozh, и ты минут пятнадцать чувствуешь, что сам Господь Бог со всем его святым воинством сидит у тебя в левом ботинке, а сквозь mozg проскакивают искры и фейерверки. Еще можно было pitt «молоко с ножами», как это у нас называлось, от него шел tortsh, и хотелось dratsing, хотелось gasitt кого-нибудь по полной программе, одного всей kodloi, а в тот вечер, с которого я начал свой рассказ, мы как раз это самое и пили.
Карманы у нас ломились от babok, а стало быть, к тому, чтобы сделать в переулке toltshok какому-нибудь старому hanyge, obtriasti его и смотреть, как он плавает в луже крови, пока мы подсчитываем добычу и делим ее на четверых, ничто нас, в общем-то, особенно не понуждало, как ничто не понуждало и к тому, чтобы делать krasting в лавке у какой-нибудь трясущейся старой ptitsy, а потом rvatt kogti с содержимым кассы. Однако недаром говорится, что деньги это еще не все.
Каждый из нас четверых был prikinut по последней моде, что в те времена означало пару черных штанов в облипку со вшитой в шагу железной чашкой, вроде тех, в которых дети пекут из песка куличи, мы ее так песочницей и называли, а пристраивалась она под штаны, как для защиты, так и в качестве украшения, которое при определенном освещении довольно ясно вырисовывалось, и вот, стало быть, у меня эта штуковина была в форме паука, у Пита был ruker (рука, значит), Джорджик этакую затейливую раздобыл, в форме tsvetujotshka, а Тем додумался присобачить нечто вовсе паскудное, вроде как бы клоунский morder (лицо, значит), – так ведь с Тема-то какой спрос, он вообще соображал слабо, как по zhizni, так и вообще, ну, темный, в общем, самый темный из всех нас. Потом полагались еще короткие куртки без лацканов, зато с огромными накладными плечами (s myshtsoi, как это у нас называлось), в которых мы делались похожими на карикатурных силачей из комикса. К этому, бллин, полагались еще галстучки, беловатенькие такие, сделанные будто из картофельного пюре с узором, нарисованным вилкой. Волосы мы чересчур длинными не отращивали и башмак носили мощный, типа govnodav, чтобы пинаться.
– Ну, что же теперь, а?
За стойкой рядышком сидели три kisy (девчонки, значит), но нас, patsanov, было четверо, а у нас ведь как – либо одна на всех, либо по одной каждому. Kisy были прикинуты дай Бог – в лиловом, оранжевом и зеленом париках, причем каждый тянул никак не меньше чем на трех– или четырехнедельную ее зарплату, да и косметика соответствовала (радуги вокруг glazzjev и широко размалеванный rot). В ту пору носили черные платья, длинные и очень строгие, а на grudiah маленькие серебристые значочки с разными мужскими именами – Джо, Майк и так далее. Считалось, что это mallshiki, с которыми они ложились spatt, когда им было меньше четырнадцати. Они все поглядывали в нашу сторону, и я уже чуть было не сказал (тихонько, разумеется, уголком rta), что не лучше ли троим из нас слегка porezvittsia, а бедняга Тем пусть, дескать, отдохнет, поскольку нам всего-то и проблем, что postavitt ему пол-литра беленького с подмешанной туда на сей раз дозой синтемеска, хотя все-таки это было бы не по-товарищески. С виду Тем был весьма и весьма отвратен, имя вполне ему подходило, но в mahatshe ему цены не было, особенно liho он пускал в ход govnodavy.
– Ну, что же теперь, а?
Hanurik, сидевший рядом со мной на длинном бархатном сиденье, идущем по трем стенам помещения, был уже в полном otjezde: glazzja остекленевшие, сидит и какую-то murniu бубнит типа «Работы хрюк-хряк Аристотеля брым-дрым становятся основательно офиговательны». Hanurik был уже в порядке, вышел, что называется, на орбиту, а я знал, что это такое, сам не раз пробовал, как и все прочие, но в тот вечер мне вдруг подумалось, что это все-таки подлая shtuka, выход для трусов, бллин. Выпьешь это хитрое молочко, свалишься, а в bashke одно: все вокруг bred и hrenovina, и вообще все это уже когда-то было. Видишь все нормально, очень даже ясно видишь – столы, музыкальный автомат, лампы, kisok и malltshikov, – но все это будто где-то вдалеке, в прошлом, а на самом деле ni hrena и нет вовсе. Уставишься при этом на свой башмак или, скажем, на ноготь и смотришь, смотришь, как в трансе, и в то же время чувствуешь, что тебя словно за шкирку взяли и трясут, как котенка. Трясут, пока все из тебя не вытрясут. Твое имя, тело, само твое «я», но тебе plevatt, ты только смотришь и ждешь, пока твой башмак или твой ноготь не начнет желтеть, желтеть, желтеть… Потом перед глазами как пойдет все взрываться – прямо атомная война, – а твой башмак, или ноготь, или, там, грязь на штанине растет, растет, бллин, пухнет, вот уже – весь мир, zaraza, заслонила, и тут ты готов уже идти прямо к Богу в рай. А возвратишься оттуда раскисшим, хныкающим, morder перекошен – уу-ху-ху-хуууу! Нормально, в общем-то, но трусовато как-то. Не для того мы на белый свет попали, чтобы общаться с Богом. Такое может все силы из парня высосать, все до капли.
– Ну, что же теперь, а?
Радиола играла вовсю, причем стерео, так что golosnia певца как бы перемещалась из одного угла бара в другой, взлетала к потолку, потом снова падала и отскакивала от стены к стене. Это Берти Ласки наяривал одну старую shtuku под названием «Слупи с меня краску». Одна из трех kisok у стойки, та, что была в зеленом парике, то выпячивала живот, то снова его втягивала в такт тому, что у них называлось музыкой. Я почувствовал, как у меня пошел tortsh от ножей в хитром молочишке, и я уже готов был изобразить что-нибудь типа «куча-мала». Я заорал «Ноги-ноги-ноги!» как зарезанный, треснул отъехавшего hanygu по чану или, как у нас говорят, v tykvu, но тот даже не почувствовал, продолжая бормотать про «телефоническую бармахлюндию и грануляндию, которые всегда тыры-дырбум». Когда с небес возвратится, все почувствует, да еще как!
– А куда? – спросил Джорджик.
– Какая разница, – говорю, – там glianem – может что и подвернется, бллин.
В общем, выкатились мы в зимнюю необъятную notsh и пошли сперва по бульвару Марганита, а потом свернули на Бутбай-авеню и там нашли то, что искали, – маленький toltshok, с которого уже можно было начать вечер. Нам попался ободранный starikashka, немощный такой tshelovek в очках, хватающий разинутым hlebalom холодный ночной воздух. С книгами и задрызганным зонтом подмышкой он вышел из публичной biblio на углу, куда в те времена нормальные люди редко захаживали. Да и вообще, в те дни солидные, что называется, приличные люди не очень-то разгуливали по улицам после наступления темноты – полиции не хватало, зато повсюду шныряли разбитные malltshipaltshiki вроде нас, так что этот stari профессор был единственным на всей улице прохожим. В общем, podrulivajem к нему, все аккуратно, и я говорю: «Извиняюсь, бллин».
Перед вами, бллин, не что иное, как общество будущего, и ваш скромный повествователь, коротышка Алекс, сейчас расскажет вам, в какой kal он здесь vliapalsia.
Мы сидели, как всегда, в молочном баре «Korova», где подают то самое молоко плюс, мы ещё называем его «молоко с ножами», то есть добавляют туда всякий седуксен, кодеин, беллармин и получается v kaif. Вся наша кодла в таком прикиде, как все maltshiki носили тогда: чёрные штаны в облипку со вшитой в паху металлической чашкой для защиты сами знаете чего, куртка с накладными плечами, белый галстук-бабочка и тяжёлые govnodavy, чтобы пинаться. Kisy все тогда носили цветные парики, длинные чёрные платья с вырезом, а grudi все в значках. Ну, и говорили мы, конечно, по-своему, сами слышите как со всякими там словечками, русскими, что ли. В тот вечер, когда забалдели, для начала встретили одного starikashku возле библиотеки и сделали ему хороший toltchok (пополз дальше на karatchkah, весь в крови), а книжки его все пустили в razdrai. Потом сделали krasting в одной лавке, потом большой drasting с другими maltchikami (я пустил в ход бритву, получилось классно). А уже потом, к ночи, провели операцию «Незваный гость»: вломились в коттедж к одному хмырю, kisu его отделали все вчетвером, а самого оставили лежать в луже крови. Он, бллин, оказался какой-то писатель, так по всему дому летали обрывки его листочков (там про какой-то заводной апельсин, что, мол, нельзя живого человека превращать в механизм, что у всякого, бллин, должна быть свобода воли, долой насилие и всякий такой kal).
На другой день я был один, и время провёл очень kliovo. По своему любимому стерео слушал классную музыку - ну, там Гайдн, Моцарт, Бах. Другие maltchild этого не понимают, они тёмные: слушают popsu - всякое там дыр-пыр-дыр-дыр-пыр. А я балдею от настоящей музыки, особенно, бллин, когда звучит Людвиг ван, ну, например, «Ода к радости». Я тогда чувствую такое могущество, как будто я сам бог, и мне хочется резать весь этот мир (то есть весь этот kal!) на кусочки своей бритвой, и чтобы алые фонтаны заливали все кругом. В тот день ещё oblomiloss. Затащил двух kismaloletok и отделал их под мою любимую музыку.
А на третий день вдруг все накрылось s kontzami. Пошли брать серебро у одной старой kotcheryzhki. Она подняла шум, я ей дал как следует ро tykve, а тут менты. Maltchicki смылись, а меня оставили нарочно, suld. Им не нравилось, что я главный, а их считаю тёмными. Ну, уж менты мне вломили и там, и в участке.
Жуть как мне хотелось вылезти на свободу из этого kala. Второй раз я бы уж был поосмотрительней, да и посчитаться надо кое с кем. Я даже завёл шашни с тюремным священником (там его все звали тюремный свищ), но он все толковал, бллин, про какую-то свободу воли, про нравственный выбор, про человеческое начало, обретающее себя в общении с Богом и всякий такой kal. Ну, а потом какой-то большой начальник разрешил эксперимент по медицинскому исправлению неисправимых. Курс лечения две недели, и идёшь на свободу исправленный! Тюремный свищ хотел меня отговорить, но куда ему! Стали лечить меня по методу доктора Бродского. Кормили хорошо, но кололи какую-то, бллин, вакцину Людовика и водили на специальные киносеансы. И это было ужасно, просто ужасно! Ад какой-то. Показывали все, что мне раньше нравилось: drasting, krasting, sunn-vynn с девочками и вообще всякое насилие и ужасы. И от их вакцины при виде этого у меня была такая тошнота, такие спазмы и боли в желудке, что ни за что бы не стал смотреть. Но они насильно заставляли, привязывали к стулу, голову фиксировали, глаза открывали распорками и даже слезы вытирали, когда они заливали глаза. А самая мерзость - при этом включали мою любимую музыку (и Людвига вана постоянно!), потому что, видите ли, от неё у меня чувствительность повышалась и быстрее вырабатывались правильные рефлексы. И через две недели стало так, что безо всякой вакцины, от одной только мысли о насилии у меня все болело и тошнило невозможно, и я должен был быть добрым, чтобы только нормально себя чувствовать. Тогда меня выпустили, не обманули.
А на воле-то мне стало хуже, чем в тюрьме. Били меня все, кому это только в голову придёт: и мои бывшие жертвы, и менты, и мои прежние друзья (некоторые из них, бллин, к тому времени уже сами ментами сделались!), и никому я не мог ответить, так как при малейшем таком намерении становился больным. Но самое мерзкое опять, что не мог я свою музыку слушать. Это просто кошмар, что начиналось от какого-нибудь Мендельсона, не говоря уж про Иоганна Себастьяна или Людвига вана! Голова на части разрывалась от боли.
Когда мне совсем уж плохо было, подобрал меня один muzhik. Он мне объяснил, что они со мной, бллин, сделали. Лишили меня свободы воли, из человека превратили в заводной апельсин! И надо теперь бороться за свободу и права человека против государственного насилия, против тоталитаризма и всякий такой kаl. И тут, надо же, что это оказался как раз тот самый хмырь, к которому мы тогда с операцией «Незваный гость» завалились. Kisa его, оказывается, после этого померла, а сам он слегка умом тронулся. Ну, в общем, пришлось из-за этого от него делать nogi. Но его drugany, тоже какие-то борцы за права человека, привели меня куда-то и заперли там, чтобы я отлежался и успокоился. И вот тогда из-за стены я услышал музыку, как раз самую мою (Бах, «Бранденбургский квартет»), и так мне плохо стало: умираю, а убежать не могу - заперто. В общем, припёрло, и я в окно с седьмого этажа...
Очнулся в больнице, и когда вылечили меня, выяснилось, что от этого удара вся заводка по доктору Бродскому кончилась. И снова могу я и drasting, и krasting, и sunn rynn делать и, главное, слушать музыку Людвига вана и наслаждаться своим могуществом и могу под эту музыку любому кровь пустить. Стал я опять пить «молоко с ножами» и гулять с maltchikami, как положено. Носили тогда уже такие широкие брюки, кожанки и шейные платки, но на ногах по-прежнему govnodavy. Но только недолго я в этот раз с ними shustril. Скучно мне что-то стало и даже вроде как опять тошно. И вдруг я понял, что мне теперь просто другого хочется: чтоб свой дом был, чтобы дома жена ждала, чтобы маленький беби...
И понял я, что юность, даже самая жуткая, проходит, причём, бллин, сама собой, а человек, даже самый zutkii, все равно остаётся человеком. И всякий такой kal.
Так что скромный повествователь ваш Алекс ничего вам больше не расскажет, а просто уйдёт в другую жизнь, напевая самую лучшую свою музыку - дыр-пыр-дыр-дыр-пыр...