Оценил книгу
Как мне подступиться к Золотому храму и попытаться объять необъятное? В одноимённом романе Мисимы напластовано столько смыслов и оттенков, что одного прочтения явно недостаточно. Это бесконечный коан, многодневная тема для медитации, которая с каждым новым подходом поворачивается к тебе другим боком, иногда совсем неожиданным.
Я сейчас напишу о том облике Золотого храма, в котором он мне явился при этом прочтении, но это отнюдь не значит, что я буду говорить о самом очевидном, самом важном для меня или каком-либо другом "самом". Просто в данный момент "Золотой храм" читается мной именно так.
Надеюсь, никого не удивит, что я не буду предупреждать о спойлерах, что Золотой храм сгорит. Хотя я встречала людей, которые искренне жаловались на то, что им проспойлерили финал фильма "Адмирал", дескать, помер адмирал-то, зачем об этом говорить. Впрочем, недостаток школьного образования у этих товарищей не равнозначен ценности сведений о Золотом храме, вряд ли много кто им в России интересуется. Тем не менее, факт остаётся фактом - Золотой храм существовал, в пятидесятом году некий монах его сжёг, а Мисима так впечатлился сим событием, что накатал отличнейший роман едва ли не в жанре криптоистории. То бишь он попытался реконструировать внутренний мир монаха (по его представлению, само собой), мотивы сжигания храма и как он вообще до жизни такой докатился.
Главным гером "Золотого храма" является тонко чувствующий мир вокруг юноша, некая изолированность которого от общества определяется не только своеобразным складом ума, но и физическим изъяном. Мидзогути сильно заикается. Нам сейчас, возможно, это не кажется большой проблемой. Но, во-первых, японское понятие об отличиях человека от большинства несколько иное. Во-вторых, на дворе предвоенные времена, когда с толерантностью к недостаткам во всём мире было чуть хуже. Ну и, в-третьих, в Мидзогути с детства сильно чувство прекрасного (и тут во многом постарался - к счастью или огорчению - отец-священник), а заикание сильно эту картину прекрасного портит. То есть, Красота с большой буквы для Мидзогути изначально закрыта, и ничего он с этим поделать не может. Возможно, это ещё одна причина, по которой он совершает мелкие набеги на прекрасное (например, ни с того, ни с сего испещряет царапинами ножны кортика молодого уберменша, ибо уж очень они хороши). Не исключено, что от этого изъяна идёт и его постоянная тяга к тёмной стороне. Хотя с другой стороны, гармония, а значит и прекрасное, невозможна без тьмы, как и Янь без Иня будет недотыкомкой.
С детства идеалом Красоты и Прекрасного (это пошло, но я попробую всё-таки выделить это большими буквами, так как понятия действительно очень обширные, идеальные и едва ли не философские) для Мидзогути становится, собственно, Золотой храм. Отец столько рассказывает мальчику о нём, что в воображении храм становится настолько крутецким, что побивает все рекорды по поням и радугам. Совершенно логично, что настоящий Золотой храм в плоти и дереве разочаровывает главного героя. Потемневшее старое здание, всего-то и. Он сам не знает, чего ожидал от храма. Волшебника в голубом вертолёте? Блёсток и синдрома Стендаля? Ожидания не оправдались, но всё постепенно приходит в норму, потому что Мидзогути отнюдь не дурак. Он понимает, что в самом здании ничего быть и не может, это просто здание. Вся суть храма и Прекрасного - в символе, внутреннем дузовном смысле. И Мидзогути хочет интегрировать себя в Золотой храм, стать причастным великому Прекрасному. кто ж не хочет стать Золотым храмом?
У меня ещё шевелилась мыслишка на первых страницах, что Золотой храм заменял Мидзогути отца. То есть отец, конечно, в жизни мальчика был, исправно поставлял сведения об объекте фапа - храме - и... И всё. Чему ещё у него можно было научиться? Смирению, когда твоя жена на твоих глазах зажигает с другим? Мидзогути не может просто закрыть глаза в трудную минуту, как это делает его отец, поэтому он обращается к храму, как к источнику ответов на все сложные вопросы.
Самая моя любимая линия в романе - постепенное разделение героя на тёмную и светлую частичку души, а также появление двух двойников. Как водится, один светлый, другой тёмный, два весёлых гуся. Светлый Цурукава (крепитесь, имён в романе не так уж много, но все длинненькие) подпитывает прозрачность главного героя, его открытость миру и верность высоким идеалам. Уродливый и хромой Касиваги - тоже учитель, но хорошему он не научит. Касиваги отрицает мир, словно видит его искажённым, как на реверсе цветов. У него есть все возможности быть славным парнишей, но он предпочитает деструкцию. Так и получается, что Касиваги понемногу отравляет главного героя, ведь яд так легко усваивается юными податливыми организмами, а Мидзогути к тому же восприимчив ко всему и гибок, как стебель бамбука.
Интересная линия стыда, которая ярко показана не в одном только "Золотом храме", но и в других романах. Видимо, уж очень сильно эта тема припекала Мисиму. Главный герой совершает не одну гадость в своей жизни. Он очень хочет, чтобы его поймали, уличили, разоблачили, и это принесло бы ему возможность покаяться, а значит и прощение. Но всё не так просто. И опять же один из возможных подтекстов, почему главный герой решил сжечь Золотой храм, - он захотел очищающего огня, аки у Феникса. Сжечь всё дотла, вместе со своими внутренними проблемами.
Ещё одна из любимейших подтем романа - соотношение вечного и временного, как раз в контексте Прекрасного. Золотой храм, казалось бы, принадлежит ко временной рукотворной красоте. Со временем позолота поблекнет, доски сгниют, и даже при умелой реставрации это будет уже не тот Золотой храм. Но главный герой воспринимает это здание как символ, а значит Золотой храм существует для него в идеальном мире и принадлежит к вечной Красоте. Так что ничего удивительного, что он порывается его сжечь и освободить бренную оболочку. Ведь действительно позолота облупилась, а доски ссохлись, в памяти же потомков Золотой храм останется прекрасным и сияющим, совсем как в воображении Мидзогути-ребёнка.
Тут можно намедитировать себе ещё десяток причин, по которым Мидзогути взял спички и пошёл к храму. Выбирайте те, которые вам кажутся наиболее важными. Формальным поводом же станет присказка про "Встретишь Будду - убей Будду", главный герой идёт этому самому Будде навалять.
И вот тут очень интересный момент, который мне нравится в романе больше всего. Главный герой подходит к храму со спичками, завершены все приготовления, он понимает, что достаточно одного только движения и ничего его не останавливает... И он осознаёт, что храм-то сжигать необязательно. Это как со звуком падающего дерева, который неизвестно, есть ли, если его никто не слышит. У себя в голове он уже сжёг Золотой храм, деяние не может быть остановлено, а значит оно всё равно, что совершено.
С этого момента я настолько влилась в текст, что старалась читать помедленнее. По одной простой причине: я знала, что храм всё-таки будет сожжён. Это тот же умирающий Колчак, факт не изменить. Но храм существовал на страницах романа и параллельно в мире книги внутри моей головы, а значит, чем медленнее я читала, чем дольше храм имел возможность стоять. Пусть и в таком зыбком воображаемом месте.
Последние страницы романа довольно противоречивы по отношению к главному герою. С одной стороны, он вполне удовлетворён своим деянием, а значит оно что-то повернуло в его голове, и квест был закрыт. Правда, текст не даёт нам достаточно информации о том, что именно в его голове перещёлкнуло. по крайней мере, убивать себя главный герой раздумал. С другой стороны, вершины Прекрасного Мидзогути так и не смог достичь, хотя пытался. Не знаю, как соотносится храм-здание с его отношением к Прекрасному, но в самую высокую башню здания, а значит и на вершину Красоты от там и не смог забраться, хоть ты тресни.
В общем, это прекрасный, прекрасный, прекрасный роман. Многогранный, многоликий, многоумный и многохитрый. Всё в нём меня удовлетворило: и неспешность повествования, и ловкий сюжет, и красота перевода (спасибо, Григорий Чхартишвили), и обилие тем для обсуждения. То, что я к нему вернусь, сомнения не вызывает, потому что переварить такой объём информации в один присест просто невозможно. Да и не нужно. Есть тут такая особенная чисто восточная фишечка, когда они могут извлекать профит и удовольствие из обыденных вещей. Поставить вазу с одиноким цветком на стол и каждый день смотреть на неё другими глазами. Так и тут. Я ещё до фигищи тем не затронула, которые в романе поднимались, ни слова не вякнула про дзен-буддизм и отношения с женщинами, а уже из одного этого можно накатать отзыв более многобуквенный, чем сейчас перед вами. Но всё это я оставлю на потом.
Оценил книгу
"Золотой Храм" - книга о горестном существовании человека, человека, который гонится за красотой, но которую невозможно достичь. Красота в книге представлена чем-то недосягаемым, чем эфемерным. Мисима мастерски рассуждал о красоте и пытался понять её смысл в жизни: ...красота может отдаваться каждому, но не принадлежит она никому.
Весьма тяжелый вопрос и для самого Мисимы. Смотря на его жизнь понимаешь, что этот роман был предтечей его смерти. И все таки, я спрашивал самого себя: неужели никто после выпущенных романов не усомнился в его душевном состоянии? Я не врач, но после прочтения этой книги стало понятно, что с Мисимой что-то не так, его текст говорил сам за себя. Ладно, оставим это.
Продолжим.
Перед нами главный герой Мидзогути, несчастный монах-заика с непривлекательной внешностью. Его уродство - отражение его матери и отца, Золотого Храма, людей окружающих его. С самых юных лет Мидзогути гонится за красотой: то в красавице по имени Уико, то в Золотом Храме. В его жизни не было истинной радости. Настоящей была лишь ненависть, ибо она в нем и жила. Но вот незадача, я так и не смог понять на кого он злится. Наверное, на свое уродство, на самого себя. У монаха есть два друга: один светлой стороны, другой темной. Со временем Мидзогути выберет одного и это решит расклад партии.
По-прежнему не могу понять какие чувства вызывал у меня Мидзогути.
Считаю "Золотой Храм" одним из самых серьезных романов поднявших тему красоты.
Такие книги следует читать, чтобы не потеряться среди миража красоты и не сойти с ума.Это история молодого монаха, который сжег храм Кинкакудзи. Как, почему, зачем, что его привело к такому решению, что толкнуло на этот поступок - вот об этом рассказ. Я буквально проглотила книгу. Потому что слова, фразы, сама история как будто льётся, течёт, переливается всеми цветами радуги. У автора просто необыкновенно красивый язык, чарующие, совершенно волшебные описания. Все порывы и побуждения человеческой души описаны настолько тонко, что мне порой казалось, что я ощущаю совершенно то же, что главный герой, что мне совершенно понятны его порывы и побуждения. То есть это как раз тот замечательный случай, когда форма подачи вызывает удовольствие, наслаждение, какие-то вкусовые и эстетические красивости. Что же касается содержания... хотя, в данном случае не содержания как такового, а конкретно главного героя. Он был мне не приятен буквально до отвращения. Чтение о нём, его мыслях и поступках вызывало тошноту. Давно никто из книжных героев не вызывал у меня такой гадливости. Очень часто в книгах я пытаюсь найти хоть какое-то оправдание даже отрицательным героям. В данном случае мне этого делать просто не хотелось. Мне кажется, что я даже была бы неприятно удивлена, если бы в общем итоге всем поступкам героя нашлось бы какое-то благородное объяснение.
Наверное, поэтому в итоге всего три звезды, хотя я не могу сказать, что книга мне не понравилась. Поэтому советовать её я бы всё-таки взялась. Она настолько великолепно и мастерски написана, что удовольствие от чтения этих строк вполне может пересилить неприязнь к герою.
Юкио Мисима
Золотой храм
(пер. Г. Чхартишвили)
Григорий Чхартишвили.
Жизнь и смерть Юкио Мисимы,
или Как уничтожить Храм
…Гл. персонажи большинства романов М. оказываются физически или психологически увечными, их привлекают кровь, ужас, жестокость или извращенный секс… Идеолог ультраправых кругов, М. выступал за возрождение верноподданнических традиций, проповедовал фашистские идеи…
Большая Советская Энциклопедия. 3-е издание
25 ноября 1970 года знаменитый писатель Юкио Мисима, неоднократно поражавший эксцентричными выходками японскую публику, устроил последнее в своей жизни и на сей раз отнюдь не безобидное представление. Он попытался поднять мятеж на одной из токийских баз Сил Самообороны, призывая солдат выступить против «мирной конституции», а когда его затея провалилась, писатель лишил себя жизни средневековым способом харакири…
Почти каждый, кто писал о Мисиме, был вынужден начинать, так сказать, с самого конца – с трагических событий 25 ноября. И это не просто средство возбуждения читательского интереса – после кровавого спектакля, устроенного на военной базе Итигая, уже невозможно рассматривать феномен Мисимы иначе как через призму этого дня, который разъяснил многое, казавшееся прежде непонятным, расставил все по своим местам.
Юкио Мисиме было сорок пять лет. За свою недолгую жизнь он успел сделать невероятно много. Сорок романов, пятнадцать из которых были экранизированы еще до гибели писателя; восемнадцать пьес, с успехом шедших в японских, американских и европейских театрах, десятки сборников рассказов и эссе – таков впечатляющий итог четвертьвекового литературного труда. Но интересы Мисимы были поистине неохватны и одним писательством не исчерпывались. Он был режиссером театра и кино, актером, дирижировал симфоническим оркестром. Занимался кэндо («путь меча» – национальное фехтовальное искусство), карате и тяжелой атлетикой, летал на боевом самолете, семь раз объехал вокруг земного шара, трижды назывался а числе наиболее вероятных претендентов на Нобелевскую премию. Наконец, в последние годы жизни немало толков вызывало его фанатичное увлечение идеей монархизма и самурайскими традициями; он создал и содержал на собственные средства целую военизированную организацию – «игрушечную армию капитана Мисимы», как ее именовала насмешливая пресса (после смерти писателя «Общество щита» сразу же прекратило существование).
Интересно, что в самой Японии страшное прощальное действо, разыгранное 25 ноября, расценили как акт политический лишь ультраправые, нуждавшиеся в героическом символе для привлечения в свои ряды молодежи. Националисты, при жизни Мисимы относившиеся к нему с подозрением и даже враждебностью, не читавшие его книг, немедленно объявили писателя носителем «истинно самурайского духа» и ежегодно отмечают годовщину его смерти.
Еще больше шумиха вокруг смерти Мисимы обрадовала советских идеологов: определенным образом интерпретированная, эта история отлично дополняла картину внешнего мира, зверино-опасного для Страны Победившего Социализма. В Америке свирепствовал ку-клукс-клан, в Греции – «черные полковники», в ФРГ – реваншисты, очень кстати тут оказался и «самурайствующий фашист» Мисима. Появились статьи в «Правде» («В самурайском угаре»), «Красной звезде» («Наследники самураев»), прошла тассовка, перепечатанная множеством газет по всей стране: «Так называемое „самоубийство“ Мисимы произошло совершенно неслучайно. Оно является продуктом политики милитаризации, проводимой американо-японской реакцией…» Стоит ли после этого удивляться, что произведения писателя начали переводить на русский язык с многолетним опозданием, а его имя долгие годы было притчей во языцех у отечественных пропагандистов-международников?
Рассказчик - Мидзогути. - сын бедного провинциального священника. Ещё в детстве отец рассказывал ему о Золотом Храме - Кинка-кудзи - в старой столице Японии Киото. По словам отца, не было на свете ничего прекраснее Золотого Храма, и Мидзогути стал часто думать о нем: образ Храма поселился в его душе. Мидзогути рос хилым, болезненным ребёнком, к тому же он заикался, это отдаляло его от сверстников, развивало замкнутость, однако в глубине души он воображал себя то беспощадным государем, то великим художником - повелителем душ.
В селении на мысе Нариу, где жил отец Мидзогути, не имелось школы, и мальчика забрал к себе дядя. По соседству с ними жила красивая девушка - Уико. Однажды Мидзогути подкараулил ее и неожиданно выскочил на дорогу, когда она ехала на велосипеде, но от волнения не мог выговорить ни слова. Мать девушки пожаловалась на него дяде, и тот жестоко изругал его. Мидзогути проклял Уико и стал желать ей смерти. Через несколько месяцев в селении произошла трагедия. Оказалось, что у девушки был возлюбленный, который дезертировал из армии и прятался в горах. Однажды, когда Уико несла ему еду, ее схватили жандармы. Они требовали показать им, где прячется беглый матрос. Когда Уико привела их к храму Конго на горе Кахара, ее возлюбленный застрелил ее из пистолета, а потом застрелился сам. Так сбылось проклятие Мидзогути.
На следующий год отец на несколько дней взял его с собой в Киото, и Мидзогути впервые увидел Золотой Храм. Он был разочарован: Золотой Храм показался ему обычным трёхэтажным строением, потемневшим от старости. Он подумал, уж не прячет ли от него Храм свой истинный облик. Быть может. Прекрасное, ради того, чтобы защитить себя, и должно прятаться, обманывать человеческий взор?
Настоятель Храма преподобный Досэн был старинным приятелем отца Мидзогути: в юности они три года прожили бок о бок послушниками в дзэнском монастыре. Страдавший чахоткой отец Мидзогути, зная, что его дни сочтены, попросил Досэна позаботиться о мальчике. Досэн обещал. После возвращения из Киото Золотой Храм стал вновь овладевать душой Мидзогути. «Храм преодолел испытание реальностью, чтобы сделать мечту ещё пленительней». Вскоре отец Мидзогути умер, и мальчик отправился в Киото и стал жить при Золотом Храме. Настоятель принял его в послушники. Оставив гимназию, Мидзогути поступил в школу при буддийской академии Риндзай. Не в силах привыкнуть к тому, что он теперь так близок от прекрасного строения, Мидзогути по многу раз на дню ходил смотреть на Золотой Храм. Он молил Храм полюбить его, открыть ему свою тайну.
Мидзогути подружился с другим послушником - Цурукава, Он чувствовал, что Цурукава не способен любить Золотой Храм так, как он, ибо его преклонение перед Храмом зиждилось на сознании собственного уродства. Мидзогути удивился, что Цурукава никогда не смеялся над его заиканием, но Цурукава объяснил, что он не из тех, кто обращает внимание на такие вещи. Мидзогути обижали насмешки и презрение, но ещё сильнее он ненавидел сочувствие. Теперь же ему открылось нечто новое: душевная чуткость. Доброта Цурукава игнорировала его заикание, и Мидзогути для него оставался самим собой, меж тем как раньше Мидзогути думал, что человек, игнорирующий его заикание, отвергает все его существо. Цурукава часто не понимал Мидзогути и всегда старался увидеть в его мыслях и поступках благородные побуждения. Шёл сорок четвёртый год.
Все боялись, что вслед за Токио начнут бомбить Киото, и Мидзогути вдруг понял, что Храм может погибнуть в огне войны. Прежде Храм казался мальчику вечным, меж тем как сам мальчик принадлежал к бренному миру. Теперь он и Храм жили одной жизнью, им угрожала общая опасность, их ждала общая участь - сгореть в пламени зажигательных бомб. Мидзогути был счастлив, он видел в мечтах город, охваченный пожаром. Незадолго до конца войны Мидзогути и Цурукава отправились в храм Нандзэндзи и, любуясь его окрестностями, увидели в храме Тэндзю (части храмового ансамбля Нандзэндзи), где сдавались внаём комнаты для проведения чайных церемоний, как молодая красивая женщина подавала чай офицеру. Вдруг она раскрыла ворот кимоно, обнажила грудь и сжала ее пальцами. Из груди прямо в подставленную чашку офицера брызнуло молоко. Офицер выпил этот странный чай, после чего женщина снова спрятала свою белую грудь в кимоно. Мальчики были поражены. Мидзогути женщина показалась ожившей Уико. Позднее, пытаясь найти увиденному какое-то объяснение, мальчики решили, что это было прощание отъезжающего на фронт офицера с женщиной, родившей от него ребёнка,
Когда война закончилась и Храму перестала грозить опасность, Мидзогути почувствовал, что его связь с Храмом оборвалась: «Все будет как прежде, только ещё безнадёжнее. Я - здесь, а Прекрасное - где-то там». Посетителей в Золотом Храме стало больше, и, когда приходили солдаты оккупационных войск, Мидзогути вёл экскурсию, ибо из всех, кто жил при Храме, он знал английский лучше всех. Однажды утром в Храм пришёл пьяный американский солдат с проституткой. Они бранились между собой, и женщина дала солдату пощёчину. Солдат разозлился, повалил ее и велел Мидзогути наступить на неё. Мидзогути подчинился. Ему было приятно топтать женщину. Садясь в машину, солдат протянул Мидзогути две пачки сигарет. Мальчик решил, что подарит эти сигареты настоятелю. Тот обрадуется подарку, а знать ничего не будет, и станет таким образом невольным соучастником зла, совершенного Мидзогути. Мальчик хорошо учился, и настоятель решил его облагодетельствовать. Он сказал, что, когда Мидзогути кончит школу, он может поступать в университет Отани. Это была большая честь. Цурукава, который собирался учиться в Отани на собственные средства, порадовался за Мидзогути. Через неделю к настоятелю пришла проститутка и рассказала, как один из послушников топтал ее ногами, после чего у неё случился выкидыш. Настоятель заплатил ей компенсацию, которую она требовала, и ничего не сказал Мидзогути, ведь свидетелей происшествия не было. О том, что настоятель решил замять дело, Мидзогути узнал лишь случайно. Цурукава же не мог поверить, что его друг способен на такой отвратительный поступок. Мидзогути, чтобы не разочаровывать его, сказал, что ничего подобного не было. Он радовался совершенному злу и своей безнаказанности.
Весной сорок седьмого года юноша поступил на подготовительное отделение университета. Поведение настоятеля, так ничего и не сказавшего ему после разговора с проституткой, было для него загадкой. Неизвестно было и то, кто станет преемником настоятеля. Мидзогути мечтал занять со временем его место, мечтала об этом и мать юноши. В университете Мидзогути познакомился с Касиваги. Касиваги был косолапым, и заика Мидзогути счёл, что это самая подходящая для него компания. Для Касиваги его косолапость была и условием, и причиной, и целью, и смыслом жизни. Он рассказывал, что одна хорошенькая прихожанка сходила по нему с ума, но он отверг ее любовь, ибо не верит в неё. Он на глазах у Мидзогути познакомился с красивой девушкой из богатой семьи и завязал с ней интрижку. Цурукава не нравилось сближение Мидзогути с Касиваги, он не раз предостерегал друга, но Мидзогути не мог освободиться от злых чар Касиваги.
Как-то раз, нарочно выбрав самую унылую и ветреную погоду, Касиваги со своей подружкой пригласили Мидзогути и соседку Касиваги по дому на пикник. Там соседка Касиваги рассказала про знакомую учительницу икэбаны, у которой во время войны был любовник, от которого она даже родила ребёнка, но он сразу умер. Перед отправкой любовника на фронт они устроили прощальную чайную церемонию в храме Нандзэндзи. Офицер сказал, что хотел бы попробовать ее молока, и она нацедила ему молока прямо в чашку с чаем. А потом не прошло и месяца, как офицера убило. С тех пор женщина живёт одна.
Мидзогути поразился, услышав эту историю, и вспомнил сцену, которую они с Цурукава видели тогда в храме. Касиваги утверждал, что все его подружки сходят с ума по его ногам. И правда, стоило ему закричать, что у него болят ноги, как его подружка кинулась гладить и целовать их. Касиваги и его подружка ушли, и Мидзогути поцеловал оставшуюся девушку, но как только он сунул руку ей под юбку, перед ним возник Золотой Храм и открыл ему всю тщету тоски по жизни, всю ничтожность мимолётного по сравнению с вечным. Мидзогути отвернулся от девушки. Вечером того же дня настоя тель Храма получил известие из Токио о смерти Цурукава, который поехал туда навестить родных. Мидзогути, который не плакал, когда умер его отец, на сей раз горько рыдал. Почти целый год продолжался его добровольный траур по Цурукава. Он почти ни с кем не общался. Но через год он вновь сблизился с Касиваги, который познакомил его со своей новой любовницей: той самой учительницей икэбаны, которая, по словам Касиваги, после гибели своего возлюбленного пустилась во все тяжкие. Мидзогути стал свидетелем грубого обращения Касиваги с этой женщиной. Тот как раз решил расстаться с нею. Женщина в слезах выбежала из дома Касиваги. Мидзогути пошёл за ней следом. Он рассказал ей, что видел ее прощание с возлюбленным. Женщина была готова отдаться ему, но в последний момент перед юношей снова предстал Золотой Храм... Выйдя от женщины, Мидзогути пошёл к Храму и сказал ему: «Когда-нибудь ты покоришься мне! Я подчиню тебя своей воле и ты больше не сможешь мне вредить!»
В самом начале сорок девятого года Мидзогути во время прогулки случайно увидел настоятеля с гейшей. Боясь, как бы тот его не заметил, Мидзогути пошёл в другую сторону, но вскоре снова столкнулся с настоятелем. Сделать вид, что он не видит Досэна, было невозможно, и юноша хотел что-нибудь пробормотать, но тут настоятель сердито сказал, что нечего за ним шпионить, из чего Мидзогути понял, что и в первый раз настоятель его тоже видел. Все последующие дни он ждал сурового выговора, но настоятель молчал. Его бесстрастие бесило и тревожило юношу. Он купил открытку с портретом гейши, которая была с настоятелем, и положил ее среди газет, которые принёс Досэну в кабинет. Назавтра он обнаружил ее в ящике стола, стоявшего в его келье.
Убедившись, что настоятель затаил на него злобу, Мидзогути стал хуже учиться. Он прогуливал занятия, и в Храм даже пришла жалоба из деканата. Настоятель стал относиться к нему с подчёркнутой холодностью и однажды (это было 9 ноября) прямо сказал, что было время, когда он собирался назначить его своим преемником, но время это прошло. Мидзогути неудержимо захотелось куда-нибудь сбежать, хоть на время.
Одолжив у Касиваги денег под проценты, он купил в храме Татэисао омикудзи табличку с предсказанием, чтобы определить маршрут своего путешествия. На табличке он прочёл, что в дороге его ждёт несчастье и что самое опасное направление - северо-запад. Именно на северо-запад он и отправился.
В местечке Юра на берегу моря ему пришла в голову мысль, которая разрасталась и набирала силу, так что уже не она принадлежала ему, а он ей. Он решил сжечь Золотой Храм. Хозяйка гостиницы, где остановился Мидзогути, встревоженная его упорным нежеланием покидать свой номер, позвала полицейского, и тот, по-отечески пожурив юношу, привёз его обратно в Киото.
В марте 1950 г. Мидзогути окончил подготовительное отделение университета Отани. Ему исполнился двадцать один год. Поскольку он не отдавал Касиваги долг, тот пришёл к настоятелю и показал ему расписку. Настоятель заплатил его долг и предупредил Мидзогути, что если он не прекратит свои безобразия, то будет изгнан из Храма. Мидзогути понял, что должен спешить. Касиваги почувствовал, что Мидзогути вынашивает какие-то разрушительные планы, но Мидзогути не раскрыл ему душу. Касиваги показал ему письма Цурукава, где тот поверял ему свои тайны (хотя, по словам Касиваги, не считал его своим другом). Оказывается, он влюбился в девушку, на которой родители запрещали ему жениться, и в отчаянии покончил с собой. Касиваги надеялся, что письма Цурукава отвратят Мидзогути от его разрушительных планов, но ошибся.
Хотя Мидзогути плохо учился и закончил подготовительное отделение последним, настоятель дал ему денег на оплату первого семестра. Мидзогути отправился в публичный дом. Он уже не мог понять: то ли он хочет лишиться невинности, чтобы недрогнувшей рукой спалить Золотой Храм, то ли он решился на поджог, желая расстаться с проклятой невинностью. Теперь уже Храм не помешал ему приблизиться к женщине, и он провёл ночь с проституткой. 29 июня экскурсовод сообщил, что в Золотом Храме не работает пожарная сигнализация. Мидзогути решил, что это знак, ниспосланный ему небом. 30 июня сигнализацию не успели починить, 1 июля рабочий не пришёл, и Мидзогути, бросив часть своих вещей в пруд, проник в Храм и сложил остальные вещи в кучу перед статуей его основателя Есимицу. Мидзогути погрузился в созерцание Золотого Храма, он навсегда прощался с ним. Храм был прекраснее всего на свете. Мидзогути подумал, что, может быть, так тщательно готовился к Деянию, потому что совершать его на самом деле вовсе не обязательно. Но потом он вспомнил слова из книги «Риндзайроку»: «Встретишь Будду - убей Будду, встретишь патриарха - убей патриарха, встретишь святого - убей святого, встретишь отца и мать - убей отца и мать, встретишь родича - убей и родича. Лишь так достигнешь ты просветления и избавления от бренности бытия».
Магические слова сняли с него заклятие бессилия. Он поджёг связки соломы, которые принёс в Храм. Он вспомнил о ноже и мышьяке, которые взял с собой. У него возникла мысль покончить с собой в охваченном пожаром третьем ярусе Храма - Вершине Прекрасного, но дверь туда была заперта, и, как он ни старался, он не мог ее выбить. Он понял, что Вершина Прекрасного отказывается его принять. Спустившись вниз, он выскочил из Храма и пустился бежать куда глаза глядят. Опомнился он на горе Хидаридэймондзи. Храма не было видно - одни лишь языки пламени. Сунув руку в карман, он нащупал пузырёк с мышьяком и нож и выбросил их: он не собирался умирать. На душе его было спокойно, как после хорошо выполненной работы.
Начать свой отзыв хочу с древнего восточного изречения:
Встретишь Будду – убей Будду, встретишь патриарха – убей патриарха, встретишь святого – убей святого, встретишь отца и мать – убей отца и мать, встретишь родича – убей и родича. Лишь тогда достигнешь ты просветления и избавления от бренности бытия.
Как ни какое другое, это утверждение соответствует творчеству Великого Юкио Мимисы, воспевателя Прекрасного, Красоты, Очарования и Смерти. Да, именно Смерть, согласно философии Мисимы, делает Прекрасное ещё более необычным, волнующим и завораживающим. Потрясающая психологическая драма!!
Автор заинтересовался реальным фактом сожжения Золотого Храма Кинкакудзи монахом-послушником в 50-ом году прошлого века. Это событие очень потрясло писателя, весьма эмоционального и противоречивого. история, вернее, притча Мисимы берёт своё начало с детства Мидзогути - главного героя произведения. С самого раннего возраста отец прививал ему любовь к Прекрасному, водил его в Золотой Храм. Со временем, Мидзогути почувствовал истинную суть Красоты, ему открылось Откровение. В этом персонаже мы узнаём самого Мисиму, ведь образ списан именно с него.
Окружают Мидзогути разные люди. Это святой отец, с которым герой постоянно конфликтует, пытаясь скрыть свою любовь к нему. Лучший друг - Цурукава, воплощение Света, Добра, Ангел, ведущий Мидзогути по светлому пути. Однако добро в книге представленно очень слабым, незащищённым: Цурукава погибает. В противоположность ему мы ставим Касиваги, этакого Змея-Искусителя, который старается вовлечь Мидзогути в бренный мир пошлости, похоти, человеческих грязных желаний. Он приучает нашего героя к святотатству, сводит его с девушками, убеждает прогуливать занятия. Этот парень тоже калека - у него кривые ноги, но подвешенный язык, в отличие от заикающегося Мидзогути, и просто сатанинские идеи. Он - воплощение дьявола.
Попадая в мир людских страстей, запутавшись в людях и самом себе, пережив смерть отца, лучшего друга и неудачи в личной жизни, Мидзогути находит успокоение в созерцании Храма, который всячески препятствует его прочим помыслам. чтобы Мидзогути ни делал - всегда перед глазами этот Кинкакудзи...
Одиночество, тоска, разочарование в окружающем мире - всё это выливается в наваждение, в навязчивые мысли о сожжении самого себя вместе с Храмом. Этот греховнейший поступок, как считает Мидзогути, освободит его от пут Прекрасного, от бремени, не позволяющим жить как все люди.
Кроме того, Мидзогути уверен, что только уничтожив Храм, навеки сделает его Прекраснейшим творением человека, он сольётся в едином пламени с Красотой, сойдётся в экстазе и вырвется на свободу...
Это он и делает в конце книги, но, сидя под деревом, закуривая сигарету и произнося: «Ещё поживём», герой окончательно разрушает свою душу. Перед нами уже не тот юноша, за душевными муками которого мы наблюдали...
Большой внимание Мисима уделяет эротике. Но здесь нет никакой пошлости, совсем наоборот: эротика в интерпретации автора - нечто возвышенное, утончённое, неразрывно связанное со Смертью. Недаром Мидзогути дважды посещает проститутку Марико: он ищет воплощение своего представления об этом акте возвышенных чувств. какого же его разочарование, когда он обнаруживает ужасающий факт: миром людей правят низменные чувства, желания, похоть. Людей интересует еда, секс, жилище, роскошь. Как бы душа не стремилась к Прекрасному, «тупые внутренние органы всё время желают есть». Телесная оболочка - всего лишь путы, оковы, сдерживающие порывы души...
Замечательная проза, утончённая, проникновенная... Её надо прочувствовать, понять, ведь это-знаковое произведение Мисимы, в котором он впервые заявил о своих идеях.
P.S. спустя несколько лет после написания Храма, Мисима делает себе Харакири (сепуко). Этот акт - отвержение от мира, не способного его воспринять. Подобно Мидзогути, своему герою, Мисима уничтожает себя. Разница лишь в том, что Храм Кинкакудзи отстроили заново, воссоздали его первоначальный вид, но вот человека уже не вернёшь... Нам остаётся лишь наслаждаться его многочисленными шедеврами...
Оценка: 10
Вот его не тянули же за язык, когда устами одного из персонажей было сказано:
- «Зрелище страданий и крови, предсмертные стоны ближнего учат человека смирению, делают его душу тоньше, светлее и мягче».
Означает ли это, что если бы читателям своими глазами довелось увидеть, как господин Мисима вспарывает себе живот, а затем лишается головы, в которой роились такие вот мысли, то их души тоже стали бы тоньше, светлее и мягче?
В общем, давненько мне не попадала в руки книга, высказанные в которой идеи вызывали бы столь резкое с моей стороны отторжение и неприятие. Неимоверно пакостные мысли выражены в ней на редкость изящно, изречения, под которыми с радостью подписался бы Калигула, подаются как образчик утонченных философских суждений, а отрицание Прекрасного, призыв втоптать Прекрасное в грязь, любование святотатством, преклонение перед Злом вроде бы свидетельствуют о глубочайшем знании человеческой психологии...
На самом деле, единственным человеком, в психологии которого Мисима разбирался, был он сам. И внутри человека, которому лишь чудом не вручили Нобелевскую премию, внутри супермена, внутри самурая и эстета...
Была самая обыкновенная пустота...
Было ощущение собственного ничтожества...
Было понимание того, что умение складно составлять предложения из слов таким образом, чтобы ротозеи приняли сей продукт за явление нового Ницше, не способно придать жизни хоть какой-то смысл.
И потому Мисима искал смысл в смерти. В отрицании того, что принято называть общечеловеческими ценностями:
«Нет различия меж чувством наиблагороднейшим и наиподлейшим, эффект их один и тот же, и даже желание убить неотличимо от глубочайшего сострадания».
Тем более, что «вечное существование Прекрасного заслоняет и отравляет нашу жизнь», а потому не лучше ли любоваться еще теплыми человеческими внутренностями, не лучше ли вывернуть человека наизнанку...
Это и впрямь шедевр. Концентрированное выражение того Зла, которому поклонился человек в XX веке. Просто одни встали на службу Зла с оружием в руках, а другие поднесли в дар оному свой писательский гений...
Оценка: 10
Этот роман-интроспекция продолжает тему исследования ‘отверженных’, так близкую самокопателю Мисиме. ‘Золотой Храм’ в высоком смысле психоаналитичен; здесь в исповедальной манере открываются тяготеющие к парадоксальному живые человеческие страсти.
Зачинает их взаимообмен сильнейший мотив изоляции от прекрасного – сперва сам нарратор, отсечённый своим физическим экстерьером от тепла человеческого диалога, взаимопознавания, а затем - отделенный до времени от героя хребтами гор киотский храм Кинкакудзи. С приближением рассказчика к храму, впрочем, сближения между ними не намечается. Сперва этому препятствует абстрактное идеалистическое видение; малодушный персонаж Мисимы боится размолвки умопредставимых фантазий с настоящей святыней. Это опасение тиранит разум Мидзогути не напрасно, и всё-таки он со временем влюбляется и в реальное здание нелепого смешения стилей – может, оттого, что неоднозначно сложен и сам? Красота становится для Мидзогути ребром совокупно лучшего, нарождённого человечеством, а сам Храм – центром притяжения страсти, и, одновременно – тем найденным прибежищем Отчужденного, о котором немало сказано в искусстве. Однако эта специфическая форма любви требует пояснения – так как переходит в маниакальную конфигурацию страсти.
Многими рецензентами сказано о слепом поклонении злу, но, я думаю, гнилостные поступки и обсессивная тяга к насилию Мидзогути обуславливается в большей степени драматизмом, сопровождающем акты предательства, вандализма и саморазрушения, нежели самой нравственной ценностью поступка. Мы встречаем это явление и у детей, проживающих в своих мыслях смерть и реакцию на нее близких, когда сталкиваются с притеснениями (что блестяще описал Марк Твен в своем цикле об оптимисте Томе Сойере). И у подростка Мидзогути это чувство лишь несколько форсировано. Не секрет, что и над самим Мисимой от детства и до самой смерти довлели танатические фантазии. А один из ударных рычагов инкреций порывов к смерти гнездится в японской культуре, пронизанной рекуррентными (и экстремальными) выбросами эмоций – при всей внешней ‘гладкости’ этноса. Об этом писал Юдзиро Накамура в своем ‘Зло и Грех в Японской Культуре’, а профессор Института восточных культур Александр Мещеряков разбирал в ‘Упразднение тела" древние ритуалы синдзю, прославленные в ранней японской драматургии. И разве может быть по-другому в среде конгломеративного коллективизма, среде, где не поощряется публичное выражение эмоций?
Спойлер (раскрытие сюжета)
‘Я буквально пьянел от одной мысли, что единый пламень может уничтожить нас обоих. Общность ниспосланного на нас проклятия, общность трагической, огненной судьбы давали мне возможность жить с Храмом в одном измерении. Пусть мое тело уродливо и хрупко, но оно из того же воспламенимого углерода, что и твердая плоть Золотого Храма.
Когда в ноябре сорок четвертого американские «Б-29» начали бомбить Токио, мы в Киото тоже со дня на день ожидали налета. Это стало моей тайной мечтой - увидеть, как полыхает весь город, охваченный пожаром. Киото слишком долго хранил в неприкосновенности древние свои сокровища, все эти бесчисленные храмы и святилища забыли об огне и пепле, некогда являвшихся частью их бытия. Вспоминая, как мятеж Онин сровнял город с землей, я думал: зря Киото столько веков избегал пожаров войны, тем самым он утратил долю своей неповторимой красоты.’
В этой секции отражено чувство ‘прекрасного’ по Мидзогути: истинно прекрасное особенно ценно тем, что рискует исчезнуть. Многих ли взволновывают мёртвые тракты космоса, или абиотическое чудо – насыщенная водой, наша живая планета – в сопоставлении с руинами ушедших цивилизаций (хотя, я только за такой антропоцентрический эгоизм)? Хрупкость, конечно, ограняет предмет особой, дополнительной ценностью. Что, если храм уничтожат? Да ведь от него только и останется, что романтически приукрашенные воспоминания таких людей, как Мидзогути! Поль Валери говорил, что ‘…человек сложнее, бесконечно сложнее, чем его мысль.’; но не сложнее ли при этом непосредственно самого творения человеческих рук - мысль, идея творения? Мысль, что в концептуальном виде часто оказывается бесконечно совершеннее реального воплощения Вещи?..
Но только этим тяга к уродству Мидзогути не исчерпывается – он просто не находит возможным для себя жить облагороженным нимбом красоты. Мидзогути непригляден внешне; духовных сил и мужества у него также нет (по иронии, нет их и на то, чтобы восстать против такого упадочного мировоззрения). Но он, как и любой иной, хочет, чтобы и его поступки носили ценность – пусть и ценность расщепительных античастиц.
Касиваги рисуется горнилом порока своего ‘товарища’. Тогда как дефекты Мидзогути не слишком выпуклы – имея, однако, для носителя значительный вес, то в случае Касиваги мир вообще смыкается на собственном уродстве – и если не сам, то принуждается к тому хромым калекой. Уродство – операционная панель реальности Касиваги; так, во всяком случае, он его со смехом презентует. Но действительно смешное вот в чём: только грамотная подача сглаживает щербины брака, делая объект жизнеспособным совсем не благодаря дефекту, но – вопреки ему. Касиваги, застрявший на своем повреждении мизантроп, себе в этом не признается; тут бы Мидзогути и проявить себя – но, как и всегда, он уклоняется от схватки. А затем умирает Цурукава – и для Мидзогути эта смерть уже в одном только развитии личности не предвещает хорошего.
Впрочем, не следует хулить на одного лишь Касиваги; за абсорбирование Мидзогути тёмного и безнравственного он в ответе самое большее наполовину, лишь подталкивая свою заикающуюся марионетку. Женщины же, пострадавшие от манипуляций Касиваги, вообще должны быть лишены сочувствия; они-то ведь в равной же степени были куплены его психодромной харизмой.
Мидзогути вынужден кривляться во флагманском спектакле – своей жизни; он не может открыть болезненную трансформацию своего разума, а потому едва ли может быть хоть с кем-нибудь искренним. Почти каждая стена диалога сопровождается ‘закадровыми’ комментариями Мидзогути, поясняющими, например, обратную трактовку его слов собеседником. Но ещё раз: что же всё-таки толкнуло его на святотатство? Это и диссонация высокодуховного маяка-храма с реальной жизнью и людьми (включая самого Мидзогути, источенного дефектами); ведь неслучайно единение в смерти с храмом приводит его в такой трепет. Это и ревность к прекрасному, избегнувшему Мидзогути. И это – драматичность смерти: фигурного зенита-просверка долгоиграющей молельни.
Спойлер (раскрытие сюжета)
(кликните по нему, чтобы увидеть)
Форменной же причиной, вероятно, сказывается прогрессирующая шизофрения – ведь роман, по своей сути, является аранжировкой реального акта вредительства Хаяси Йокана. Мисима был крайне упорен в разведывании информации о случае, и, в частности, добился посещения Йокана в тюрьме, отчего книга предельно сокращает дистанцию меж художественным вымыслом и случившимся поджогом.
‘Храм’ стал континуумом неизмеримости отдельно взятого человека. В этом великая ценность и одновременно ‘первородный грех’ романа, зацикленного на бесконечно сложном, но закрепощенном одной (компонентно сложенной) гиперидеей персонаже. До сих пор не понимаю столь пристального читательского внимания к этому труду японца – потребовавшего от него, несомненно, гения, но, по-моему, не заслуживающего статуса центрального романа. Оглядываясь на опереточную смерть писателя, роман приобретает тревожную пре-автобиографичность – ведь нарцисс-триумфатор Мисима, подобно своему герою, безжалостно уничтожил ‘золотой храм’ своего тела и сознания, проиграв битву с интенциями к суициду.
Оценка: 7
Роман основан на реальном событии - действительно, в 1950-м буддийский послушник сжёг храм Кинкаку-дзи, самый знаменитый в Киото. Мисима лишь сместил дату на начало корейской войны, ну, и, конечно, создал заново некоего Мидзогути - этого самого поджигателя.
На мой взгляд, «Золотой храм» - не столько художественное произведение, сколько трактат о дзэн-буддизме и несколько своеобразном просветлении, достигнутом Мидзогути. Почти всё действие происходит в буддийском храме, почти все персонажи - послушники, монахи и наставники. Всё происходящее имеет двойное объяснение - и как обычные жизненные события, и как вехи на Пути к Сатори.
Как сказано в учебнике по дзэн-буддизму: «Если вы думаете, что понимаете Дзэн, то вы ничего не поняли, а если думаете, что ничего не понимаете - то вы постигли Дзэн». Я понимаю дзэн, и думайте, что хотите.
Собственно, вся книга - сборник переиначенных, замаскированных коанов и их толкование. Озвучивается только коан о Нансэне, убившем кошку, остальные просто разбросаны в тексте в виде историй (например, известный коан о собаке - в том псе, что водил Мидзогути по Киото и вывел к Учителю). И также Мисима добавляет свою многократно уже описанную в ранних книгах мысль, что красота - страшная сила, развращающая тех, кто её поклоняется.
Один старый мастер сказал: «Обычный человек смотрит на море, горы, небо и видит, что это просто море, горы и небо. Послушник, начавший изучать Дзэн, смотрит на море, горы, небо и видит, что это не просто море, не просто горы и небо, а нечто иное. А мастер, постигший Дзэн, смотрит на море, горы, небо и видит просто море, горы и небо.» «Золотой храм» можно читать, как просто книгу о Японии сороковых, как рассказ о пареньке, спалившем прекрасный храм, о мыслях, которые привели его к этой идее (Деянию, как он сам его называет). А можно читать, как многослойную притчу о том, что пробуждение может принять и такую форму, выразиться в таком вот поступке. А ещё можно читать, как страшное пророчество о пути Кимитакэ Хираока, завершившимся 25 ноября 1970 его собственным «поджогом храма».
Здесь же отстраненная манера повествования (безусловно, одна из главных фишек стиля письма практически всех японских писателей) меня изрядно раздражала. Даже не могу объяснить почему. Наверное, потому, что большая часть всего, что написал Мисима (несомненно, очень талантливый, оригинальный, самобытный и в каком-то смысле действительно сумевший отразить в своем творчестве многочисленных «тараканов» в головах японцев после унизительного поражения в войне) – это способ самому не сойти с ума и не покончить раньше времени жизнь самоубийством. До сорока пяти лет он как-то «продержался», что, наверное, по его собственным меркам, тоже неплохо. Непонятно только, почему читатель его произведений (а «Золотой храм» в каком-то смысле их квинтэссенция) должен раз за разом погружаться в пучины этого авторского безумия. Совершенно не представляю себе, что «позитивного» (окромя знакомства с творчеством писателя) можно вынести из этого произведения. В любом смысле.
С моей точки зрения для понимания японской «философии смерти» куда полезней для здоровья читать Акутагаву или Кобо Абэ (Мураками, кстати, тоже пойдет).
Оценка: 5
Если хотите понять, что за зверь такой хорошая японская литература,не надо читать Х.Мураками.Прочтите Мисиму-здесь есть все и философия,и красота,и отношение к жизни и смерти.Слог выше всяких похвал.Но чтение «Золотого храма» требует определенных усилий и не терпит суеты.Но если пойдет-«пробирает» круче любого хоррора.
Григорий Чхартишвили.
Жизнь и смерть Юкио Мисимы,
или Как уничтожить Храм
I
…Гл. персонажи большинства романов М. оказываются физически или психологически увечными, их привлекают кровь, ужас, жестокость или извращенный секс… Идеолог ультраправых кругов, М. выступал за возрождение верноподданнических традиций, проповедовал фашистские идеи…
Большая Советская Энциклопедия. 3-е издание
25 ноября 1970 года знаменитый писатель Юкио Мисима, неоднократно поражавший эксцентричными выходками японскую публику, устроил последнее в своей жизни и на сей раз отнюдь не безобидное представление. Он попытался поднять мятеж на одной из токийских баз Сил Самообороны, призывая солдат выступить против «мирной конституции», а когда его затея провалилась, писатель лишил себя жизни средневековым способом харакири…
Почти каждый, кто писал о Мисиме, был вынужден начинать, так сказать, с самого конца - с трагических событий 25 ноября. И это не просто средство возбуждения читательского интереса - после кровавого спектакля, устроенного на военной базе Итигая, уже невозможно рассматривать феномен Мисимы иначе как через призму этого дня, который разъяснил многое, казавшееся прежде непонятным, расставил все по своим местам.
Юкио Мисиме было сорок пять лет. За свою недолгую жизнь он успел сделать невероятно много. Сорок романов, пятнадцать из которых были экранизированы еще до гибели писателя; восемнадцать пьес, с успехом шедших в японских, американских и европейских театрах, десятки сборников рассказов и эссе - таков впечатляющий итог четвертьвекового литературного труда. Но интересы Мисимы были поистине неохватны и одним писательством не исчерпывались. Он был режиссером театра и кино, актером, дирижировал симфоническим оркестром. Занимался кэндо («путь меча» - национальное фехтовальное искусство), карате и тяжелой атлетикой, летал на боевом самолете, семь раз объехал вокруг земного шара, трижды назывался а числе наиболее вероятных претендентов на Нобелевскую премию. Наконец, в последние годы жизни немало толков вызывало его фанатичное увлечение идеей монархизма и самурайскими традициями; он создал и содержал на собственные средства целую военизированную организацию - «игрушечную армию капитана Мисимы», как ее именовала насмешливая пресса (после смерти писателя «Общество щита» сразу же прекратило существование).
Интересно, что в самой Японии страшное прощальное действо, разыгранное 25 ноября, расценили как акт политический лишь ультраправые, нуждавшиеся в героическом символе для привлечения в свои ряды молодежи. Националисты, при жизни Мисимы относившиеся к нему с подозрением и даже враждебностью, не читавшие его книг, немедленно объявили писателя носителем «истинно самурайского духа» и ежегодно отмечают годовщину его смерти.
Еще больше шумиха вокруг смерти Мисимы обрадовала советских идеологов: определенным образом интерпретированная, эта история отлично дополняла картину внешнего мира, зверино-опасного для Страны Победившего Социализма. В Америке свирепствовал ку-клукс-клан, в Греции - «черные полковники», в ФРГ - реваншисты, очень кстати тут оказался и «самурайствующий фашист» Мисима. Появились статьи в «Правде» («В самурайском угаре»), «Красной звезде» («Наследники самураев»), прошла тассовка, перепечатанная множеством газет по всей стране: «Так называемое „самоубийство“ Мисимы произошло совершенно неслучайно. Оно является продуктом политики милитаризации, проводимой американо-японской реакцией…» Стоит ли после этого удивляться, что произведения писателя начали переводить на русский язык с многолетним опозданием, а его имя долгие годы было притчей во языцех у отечественных пропагандистов-международников?
II
…В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, - знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь.