Отзывы на книгу "в дороге" джек керуак. Джек керуак - в дороге

09.04.2019

Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Часть первая

1

С Дином я познакомился вскоре после того, как расстался с женой. Я тогда перенес серьезную болезнь, распространяться о которой не стану, скажу только, что она имела отношение к страшно утомительному разводу и еще к возникшему у меня тогда чувству, что кругом все мертво. С появлением Дина Мориарти начался тот период моей жизни, который можно назвать жизнью в дороге. Я и раньше частенько мечтал отправиться на Запад, посмотреть страну, – строил туманные планы, но так и не двинулся с места. Дин – идеальный попутчик, он даже родился в дороге, в 1926 году, в Солт-Лейк-Сити, когда его отец с матерью добирались на своей колымаге до Лос-Анджелеса. Впервые я услышал о нем от Чеда Кинга, который показал мне несколько писем Дина, отправленных из исправительной школы для малолетних преступников в Нью-Мексико. Письма меня страшно заинтересовали, потому что их автор с очаровательным простодушием просил Чеда обучить его всему, что тот знает о Ницше и прочих замечательных интеллектуальных премудростях. Как-то мы с Карло разговаривали об этих письмах и сошлись на том, что с удивительным Дином Мориарти надо непременно познакомиться. Это было очень давно, когда Дин еще не стал таким, как теперь, а был еще окутанным тайной юным арестантом. Затем до нас дошли слухи, что Дин вышел из исправительной школы и впервые едет в Нью-Йорк. Еще поговаривали, что он уже успел жениться на девушке по имени Мерилу.

Однажды, околачиваясь в университетском городке, я услышал от Чеда и Тима Грэя, что Дин остановился в какой-то халупе без отопления в Восточном Гарлеме – Испанском квартале. Накануне вечером Дин прибыл в Нью-Йорк со своей хорошенькой продувной цыпочкой Мерилу. Они вышли из междугородного автобуса на 50-й улице, завернули за угол в поисках места, где можно перекусить, и попали прямо к «Гектору». И с тех пор закусочная Гектора навсегда осталась для Дина главным символом Нью-Йорка. Они потратились на большие красивые глазированные пирожные и слойки со взбитым кремом.

Все это время Дин твердил Мерилу примерно следующее: «Вот мы и в Нью-Йорке, дорогая, и хотя я рассказал тебе еще не обо всем, о чем думал, пока мы ехали через Миссури, а главное – когда проезжали Бунвилльскую исправительную школу, которая напомнила мне о моих тюремных передрягах, – сейчас во что бы то ни стало надо отбросить на время всю нашу любовную дребедень и немедленно начать строить конкретные планы, как заработать на жизнь…» – и так далее, в той манере, которая была свойственна ему в прежние времена.

Мы с ребятами пришли в эту квартирку без отопления.

Дверь открыл Дин в трусах. С кушетки спрыгнула Мерилу. Перед нашим визитом Дин отправил владельца квартиры на кухню – вероятно, сварить кофе, – а сам возобновил свои любовные занятия, ведь секс был его подлинным призванием и единственным божеством, и верность этому божеству он нарушал лишь в силу необходимости трудиться, чтобы заработать на жизнь. Волнуясь, он глядел в пол, подергивал и кивал головой, словно молодой боксер в ответ на наставления тренера, а чтобы не подумали, будто он пропустил хоть слово, вставлял тысячи «да» и «вот именно». В ту первую встречу меня поразило сходство Дина с молодым Джином Отри – стройный, узкобедрый, голубоглазый, с подлинным оклахомским выговором, – герой снежного Запада, отрастивший баки. Он и в самом деле, до того как жениться на Мерилу и приехать на Восток, работал на ранчо Эда Уолла в Колорадо. Мерилу была очаровательной блондинкой с морем вьющихся золотистых волос. Она сидела на краю кушетки, сложив руки на коленях, а ее наивные дымчато-голубые глаза были широко раскрыты и застыли в изумлении, ведь она попала в скверную, мрачную нью-йоркскую халупу, о каких была наслышана еще на Западе, и теперь чего-то ждала, напоминая женщину Модильяни – длиннотелую, истомленную, сюрреалистическую – в солидном кабинете. Однако милая маленькая Мерилу оказалась девицей недалекой, к тому же способной на дикие выходки. Той ночью мы все пили пиво, мерились силой рук и болтали до рассвета, а наутро, когда мы молча сидели, попыхивая в сером свете нового унылого дня собранными из пепельниц окурками, Дин нервно вскочил, походил, подумал и решил, что самое важное сейчас – заставить Мерилу приготовить завтрак и подмести пол.

– Другими словами, нам следует действовать порасторопнее, дорогая, вот что я тебе скажу, а то все как-то зыбко, нашим планам не хватает четкости и определенности.

Потом я ушел.

Всю следующую неделю Дин пытался убедить Чеда Кинга в том, что тот просто обязан преподать ему уроки писательского мастерства. Чед сказал ему, что писатель – я, ко мне, мол, и надо обращаться. К тому времени Дин нашел работу на автостоянке, подрался с Мерилу в их квартирке в Хобокене – одному Богу известно, зачем они туда переехали, – а та совершенно обезумела и так жаждала мести, что донесла на него в полицию, выдвинув в припадке истерики дутое, нелепое обвинение, так что из Хобокена Дину пришлось уносить ноги. Поэтому жить ему теперь было негде. Он сразу же отправился в Патерсон, Нью-Джерси, где я жил со своей тетушкой, и вот как-то вечером, когда я работал, раздался стук в дверь и возник Дин.

Кланяясь и подобострастно расшаркиваясь во тьме коридора, он сказал:

– Привет, ты меня помнишь – Дин Мориарти? Я пришел учиться у тебя, как надо писать.

– А где Мерилу? – спросил я.

И Дин ответил, что она, скорее всего, заработала на панели несколько долларов и смоталась обратно в Денвер – «шлюха!». Мы отправились выпить пива, потому что не могли как следует поговорить при тетушке, которая сидела в гостиной и читала газету. Едва взглянув на Дина, она сразу же решила, что он сумасшедший.

В пивной я сказал Дину:

– Черт возьми, старина, я прекрасно понимаю, что ты не пришел бы ко мне только затем, чтобы стать писателем, да и знаю я об этом только одно – то, что в это дело надо врубаться с энергией бензедринщика…

Он же отвечал:

– Ну разумеется, мне эта мысль хорошо знакома, да я и сам сталкивался с подобными проблемами, но чего я хочу, так это реализации тех факторов, которые следует поставить в зависимость от дихотомии Шопенгауэра, потому что каждый внутренне осознанный… – и так далее, в том же духе, о вещах, в которых я ровным счетом ничего не смыслил и в которых сам он смыслил еще меньше моего.

В те времена он и сам не понимал собственных речей. Короче говоря, он был юным арестантом, зациклившимся на радужной перспективе сделаться подлинным интеллектуалом, и любил употребить в разговоре, правда слегка путаясь, словечки, которые слыхал от «подлинных интеллектуалов». Тем не менее, уверяю вас, в других вещах он не был столь наивен, и ему понадобилось всего несколько месяцев общения с Карло Марксом, чтобы полностью освоиться и с терминами, и с жаргоном. Несмотря ни на что, мы поняли друг друга на иных уровнях безумия, и я согласился, пока он не найдет работу, пустить его пожить, к тому же мы договорились когда-нибудь отправиться на Запад. Была зима 1947 года.

Как-то вечером, когда Дин ужинал у меня – он уже нашел работу на автостоянке в Нью-Йорке, – я сидел и барабанил на машинке, а он положил руку мне на плечо и сказал:

– Собирайся, старина, эти девицы ждать не будут, поторопись.

Я ответил:

– Подожди минуту, я только закончу главу, – а это была одна из лучших глав книги.

Потом я оделся, и мы помчались в Нью-Йорк на встречу с какими-то девицами. Когда мы ехали в автобусе сквозь таинственную фосфоресцирующую пустоту туннеля Линкольна, опираясь друг на друга, тыча пальцами в воздух, возбужденно и громко болтая, Диново помешательство начало передаваться мне. Он был всего лишь юношей, до умопомрачения опьяненным жизнью, и, будучи мошенником, мошенничал только потому, что очень хотел жить и иметь дело с людьми, которые иначе не обратили бы на него никакого внимания. Он надувал и меня, и я это знал (из-за жилья, харчей и того, «как-надо-писать»), а он знал, что я это знаю (и в этом суть наших отношений), но мне было наплевать, и мы прекрасно ладили – не докучая и не угождая друг другу. Деликатные, словно новоиспеченные друзья, мы обхаживали друг друга на цыпочках. Я начал у него учиться так же, как он, вероятно, учился у меня. Что до моей работы, то он говорил:

– Давай, давай, то, что ты делаешь, – великолепно!

Когда я писал рассказы, он заглядывал мне через плечо и орал:

– Да! Точно! Ого! Старина! – А еще: – Уфф! – и вытирал платком лицо, – Эх, старина, еще столько надо сделать, столько написать! Главное – начать бы все это записывать, да без всяких там лишних стеснений и препятствий вроде литературных запретов и грамматических страхов…

– Да, старина, вот это я понимаю!

И я видел нечто вроде священной молнии, рожденной на свет его волнением и его видениями, которые он обрисовывал так стремительно и многословно, что люди в автобусах оборачивались, чтобы разглядеть «перевозбужденного психа». Треть своей жизни на Западе он провел, играя на тотализаторе, треть – в тюрьме и треть – в публичной библиотеке. Видели, как он, нагруженный книгами, опрометью мчится с непокрытой головой по зимним улицам в тотализаторный зал автодрома или как карабкается по деревьям на чердаки своих приятелей, где он сутками читал, а то и скрывался от полиции.

Мы приехали в Нью-Йорк – чуть не забыл, с чего все началось – две цветные девицы, – и никаких девиц там не оказалось. Они должны были встретиться с Дином в дешевом ресторанчике, но так и не появились. Мы отправились на автостоянку, где у него были кое-какие дела: надо было переодеться в глубине домика, наскоро привести себя в порядок перед треснувшим зеркалом и все такое, а потом мы тронулись в путь. Именно в тот вечер Дин познакомился с Карло Марксом. И знакомство Дина с Карло Марксом имело потрясающие последствия. С их обостренным восприятием они сразу же приохотились друг к другу. Проницательный взгляд одного встретился с проницательным взглядом другого – святой мошенник с душой нараспашку повстречал печального мошенника-поэта с темной душой – Карло Маркса. С той минуты я видел Дина очень редко и был этим немного расстроен. Столкнулись во всеоружии их кипучие энергии, и мне, неуклюжему, было за ними не угнаться. Тогда и началось все, что должно было случиться, тогда и поднялся весь этот безумный вихрь; он затянет всех моих друзей и все, что осталось от моей семьи, в большое облако пыли над Американской Ночью. Карло рассказывал Дину о Старом Буйволе Ли, Элмере Хасселе, Джейн. Ли выращивает травку в Техасе, Хассел – на острове Райкер1
Тюрьма в штате Нью-Йорк (здесь и далее – прим. перев.).

Джейн с ребенком на руках блуждает в бензедриновых галлюцинациях по Таймс-сквер и оказывается в Бельвью2
Психиатрическая лечебница в Нью-Йорке.

А Дин рассказал Карло о неизвестных людях с Запада – вроде Томми Снарка, косолапого шулера с автодромного тотализатора, картежника и юродивого. Он рассказал ему о Рое Джонсоне, о Детине Эде Данкеле – приятелях детства, своих уличных дружках, о своих бесчисленных девицах, о сексуальных вечеринках и порнографических открытках, о своих героях, героинях и приключениях. Они вместе носились по улицам, врубаясь во все в своей тогдашней манере, которая позже стала куда более печальной, стала вдумчивой и бессмысленной. Но тогда они приплясывали на улицах как заведенные, а я плелся сзади, как всю жизнь плетусь за теми, кто мне интересен, потому что интересны мне одни безумцы – те, кто без ума от жизни, от разговоров, от желания быть спасенным, кто жаждет всего сразу, кто никогда не скучает и не говорит банальностей, а лишь горит, горит, горит, как фантастические желтые римские свечи, которые пауками распускаются в звездном небе, а в центре возникает яркая голубая вспышка, и тогда все кричат: «Ого-o-о!» Как называли таких молодых людей в Германии во времена Гёте? Страстно желая научиться писать, как Карло, Дин тотчас отдал ему любвеобильное пылкое сердце – такое, какое может быть только у плута.

– Теперь, Карло, дай мне сказать… вот что я скажу…

Я не видел их недели две, и за это время они скрепили свои отношения неразрывными, дьявольскими узами круглосуточных разговоров.

Потом настала весна – прекрасное время путешествий, и каждый, кто входил в эту разрозненную шайку, готовился пуститься в свой путь. Я был поглощен работой над романом, а когда дошел до середины, съездил с тетушкой на Юг к моему брату Рокко и был готов к самому первому путешествию на Запад.

Дин к тому времени уже уехал. Мы с Карло провожали его на автовокзале компании «Грейхаунд» на 34-й улице. Там, наверху, можно было за двадцать пять центов сфотографироваться. Карло снял очки и приобрел мрачный вид. Дин сфотографировался в профиль и стыдливо огляделся. Я позировал, глядя в объектив, отчего стал похож на тридцатилетнего итальянца, который убьет любого, кто скажет хоть слово против его матери. Эту фотографию Карло с Дином аккуратно разрезали пополам бритвой, и каждый положил свою половинку себе в бумажник. Дин, отправляясь в долгий обратный путь в Денвер, нарядился в пиджачную пару настоящего жителя Запада; кончилось его веселое житье в Нью-Йорке. Я говорю «веселое», он же только и делал, что работал как вол на автостоянках. Самый эксцентричный служитель автостоянок на свете, он может в жуткой давке подать задним ходом со скоростью сорок миль в час и остановить машину у самой стены, выпрыгнуть, промчаться между боками автомобилей, вскочить в другую машину, покружить на ней в тесноте со скоростью пятьдесят миль в час, выбрать тесный пятачок, вновь подать задом, сгорбиться и так наподдать по тормозам, что машина подпрыгивает, когда он из нее вылетает; затем, словно заправский спринтер, прямиком в будку кассира, отдать квитанцию, вскочить в только что прибывшую машину, владелец которой еще и наполовину не вылез, буквально прошмыгнуть под ним, пока тот делает шаг наружу, запустить мотор, одновременно захлопнув дверцу, с ревом домчаться до ближайшего свободного пятачка, согнуться, что-то вставить, включить тормоза, выскочить – и бегом. И так без единой паузы, восемь часов каждый вечер – вечерние часы «пик» и послетеатральные часы «пик», в промасленных, залитых вином штанах, поношенной, отороченной мехом куртке и стоптанных шлепающих башмаках. И вот он купил новый костюм, чтобы отправиться в обратный путь; синий костюм в тонкую полоску, жилет и все такое – одиннадцать долларов на Третьей авеню, да еще часы с цепочкой и портативную пишущую машинку, с помощью которой он собирался начать писать в каком-нибудь денверском пансионе, как только найдет работу. На прощание мы полакомились сосисками с бобами у «Райкера» на Седьмой авеню, а потом Дин сел в автобус с надписью «Чикаго» и умчался в ночь. Вот и уехал наш ковбой. Я дал себе слово отправиться тем же путем, когда весна будет в разгаре и расцветет вся страна.

Именно с этого и начались мои дорожные приключения, и то, что ждало меня впереди, слишком невероятно и просто требует рассказа.

Да, я хотел узнать Дина поближе не только потому, что был писателем и нуждался в новых впечатлениях, а моя жизнь, связанная с университетским городком, достигла завершения своего цикла и стала бессмысленной, но еще и потому, что каким-то образом, несмотря на несхожесть наших характеров, он напоминал мне некоего давно потерянного брата. При взгляде на его страдающее скуластое лицо с длинными баками и напряженную, мускулистую потную шею я вспоминал детство на свалках красилен, в купальнях и на берегах Пассейика в Патерсоне. Грязная рабочая одежда сидела на Дине так изящно, словно столь элегантный костюм был произведением не простого портного, а Природного Закройщика Природной Радости, да и тот еще надо было заслужить, что Дин и сделал – ценою своих невзгод. А в его возбужденной манере говорить мне вновь слышались голоса старых товарищей и братьев под мостом, среди мотоциклов, в завешанных бельем дворах и на сонных послеполуденных крылечках, где играли на гитарах мальчишки, пока их старшие братья были на фабрике. Все прочие мои тогдашние друзья были «интеллектуалами»: Чед – антрополог-ницшеанец, Карло Маркс с его серьезным пристальным взглядом, тихим голосом и безумными сюрреалистическими речами, Старый Буйвол Ли, ругавший все на свете, манерно растягивая слова. Или же это были преступники в бегах, вроде Элмера Хассела с его глумливой усмешкой и той же Джейн Ли, которая, развалившись на кушетке с восточным покрывалом, шмыгала носом, уставившись в «Нью-Йоркер». Но Дин обладал ничуть не менее здравым, блестящим и совершенным умом, к тому же без всей этой утомительной интеллектуальности. Да и в «уголовщине» его не было ни глумления, ни злости. Это был дикий положительный взрыв американского восторга; это был Запад, западный ветер, ода с Равнин, нечто новое, давно предсказанное и долгожданное (автомобили он угонял только потому, что любил кататься). К тому же все мои нью-йоркские друзья стояли на маниакальной пессимистической позиции критики общества и подводили под нее опостылевшую книжную, политическую или психоаналитическую базу. А Дин попросту мчался внутри общества, страстно желая хлеба и любви. И ему было безразлично все остальное, «пока я могу заполучить эту девчонку вместе с кое-чем промеж ног, старина», и «пока мы в состоянии жрать, сынок, слышишь меня? я голоден, я просто умираю с голодухи, давай немедленно поедим!» – и мы мчались есть, ведь, как сказано у Экклезиаста: «Это твоя доля под солнцем».

Дин, западный родственник солнца. Хоть тетушка и предупреждала, что он доведет меня до беды, я в молодые годы был способен услышать новый зов, увидеть новые горизонты и поверить и в то и в другое. А мелкие неприятности или даже то, что Дин вполне мог забыть о нашей дружбе, бросив меня на берущих голодным измором тротуарах или прикованным к постели, – какое все это имело значение? Я был молодым писателем, я хотел отправиться в путь.

Я знал, что где-то в пути будут девушки, будет все, и где-то в пути жемчужина будет мне отдана.

2

В июле 1947 года, накопив долларов пятьдесят из старых ветеранских пособий, я был готов ехать на Западное Побережье. Мой друг Реми Бонкур написал мне из Сан-Франциско, пригласив приехать и отправиться с ним в плавание на океанском лайнере. Он ручался, что устроит меня механиком в машинное отделение. Я ответил, что был бы рад любому грузовому суденышку и готов предпринять не одно плавание по Тихому океану, лишь бы привезти достаточно денег, чтобы продержаться в тетушкином доме и закончить книгу. Реми сообщил, что в Милл-Сити у него есть домик, где я смогу вволю писать, пока не закончится катавасия с устройством на корабль. Жил он с девушкой по имени Ли Энн. Он уверял, что она прекрасно готовит и все будет на высшем уровне. Реми был моим старым школьным другом, французом, воспитанным в Париже, и настоящим безумцем – а насколько он был безумен в то время, я и не подозревал. Он ждал меня не позже чем через десять дней. Тетушка восприняла весть о моей поездке на Запад с энтузиазмом; она сказала, что мне это будет полезно, ведь я всю зиму упорно трудился и слишком долго сидел взаперти. Она даже не стала возражать, когда я признался ей, что иногда придется добираться на попутных машинах. Хотела она только одного – чтобы я вернулся целым и невредимым. И вот, оставив на столе свою пухлую полурукопись и в последний раз скатав уютные домашние простыни, в одно прекрасное утро я вышел из дома с парусиновым мешком, в котором было только самое необходимое, и с пятьюдесятью долларами в кармане направился к Тихому океану.

В Патерсоне я месяцами сидел над картами Соединенных Штатов, даже читал книги про первых поселенцев, смакуя такие названия, как Платте, Симаррон и прочие, а на дорожной карте была одна длинная красная линия под названием «Дорога 6», которая тянулась от оконечности мыса Код до самого Или, штат Невада, а там спускалась вниз, к Лос-Анджелесу. Вот по «шестерке» я и поеду до самого Или, сказал я себе и, уверенный в успехе своего предприятия, тронулся в путь. Чтобы добраться до «шестерки», я должен был подняться к Медвежьей горе. В предвкушении великих дел, которые ждут меня в Чикаго, Денвере и, наконец, в Сан-Франциско, я сел в подземку на Седьмой авеню и доехал до конца – до 242-й улицы, а оттуда трамваем добрался до Йонкерса. В центре Йонкерса я пересел на трамвай, который довез меня до самой городской черты на восточном берегу реки Гудзон. Если вы уроните розу в Гудзон у его таинственных истоков в горах Адирондака, подумайте обо всех тех местах, мимо которых она пропутешествует, прежде чем навсегда исчезнуть в море, – подумайте о прекрасной долине Гудзона. Я начал свой подъем на попутках. За пять рейсов я добрался до желанного моста Медвежьей горы, где дугой шла из Новой Англии Дорога 6. Когда меня там высадили, начался проливной дождь. Кругом были горы. Дорога 6, придя из-за реки, огибала транспортную развязку и терялась среди девственной природы. Мало того что не было машин, так еще и дождь лил как из ведра, а укрыться было негде. Пришлось искать убежища под соснами, однако и это не спасало. Я орал, ругался и бил себя по лбу, недоумевая, почему оказался таким круглым идиотом. Нью-Йорк остался в сорока милях к югу. В течение всего подъема мне не давало покоя то, что в этот знаменательный первый день я только и делаю, что двигаюсь на север, а вовсе не в сторону вожделенного Запада. И вот я прочно застрял на своей самой северной остановке. Пробежав четверть мили до уютной, в английском стиле, заброшенной заправочной станции, я встал под карниз, с которого падали крупные капли. Лесистая громада Медвежьей горы обрушивала на меня с высоты внушающие священный ужас удары грома. Видны мне были лишь размытые очертания деревьев да уходящая в небеса мрачная дикая местность. «Какого черта я торчу тут наверху? – Проклиная себя, я рыдал от желания попасть в Чикаго. – В эту самую минуту все они веселятся, наверняка веселятся, а меня с ними нет, когда же я туда доберусь?!» – и все такое. Наконец у пустой бензоколонки остановилась машина. Сидевшие в ней мужчина и две женщины решили изучить карту. Я вышел из-под своего укрытия и принялся жестикулировать под дождем. Они посовещались. Конечно, с мокрой головой и в хлюпающих башмаках я был похож на маньяка. На ноги я, круглый дурак, надел мексиканские гуарачи – нечто вроде решета из прутьев, совершенно не приспособленного ни для дождливой американской ночи, ни для сырой ночной дороги. И все же эти люди пустили меня в машину и отвезли назад, в Ньюберг, что я счел за благо по сравнению с перспективой проторчать всю ночь в дикой безлюдной западне у Медвежьей горы.

Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры - писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман "В дороге" принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы. Первый редактор этой книги любил вспоминать, что более странной рукописи ему не приносили никогда. Здоровенный, как лесоруб, Керуак принес в редакцию рулон бумаги длиной 147 метров без единого знака препинания. Это был рассказ о судьбе и боли целого поколения, выстроенный, как джазовая импровизация. И главный герой романа, зубоскал, бабник и пьяница Дин Мориарти, до сих пор едет на своем дребезжащем "мустанге" по дороге, которая не кончится никогда. Каждое новое поколение находило в битниках что-то свое, но пик возрождения интереса к Керуаку, Гинзбергу и Берроузу пришелся на первое десятилетие XXI в. Несколько лет назад рукопись "В дороге" ушла с аукциона почти за 2,5 миллиона долларов, а сейчас роман готовится наконец обрести киновоплощение; продюсером проекта выступает Фрэнсис Форд Коппола (права на экранизацию он купил много лет назад), одну из главных ролей исполнит Вигго Мортенсен.

Описание добавлено пользователем:

Марина Сергеева

«В дороге» - сюжет

Роман автобиографичен и представляет собой художественное описание путешествия двух друзей - Сала Парадайза (Джек Керуак) и Дина Мориарти (Нил Кэссиди) - по Соединённым Штатам и Мексике. Книга состоит из пяти частей, повествование ведётся от лица Сала Парадайза.

В первой части, начинающейся зимой 1947 года, молодой и недавно женившийся (на Луан Хендерсон) Дин Мориарти приезжает в Нью-Йорк. Через своего друга Карло Маркса он заводит знакомство с писателем Салом Парадайзом, талант которого приводит его в восхищение. Парадайз проникается глубокой ответной симпатией к Мориарти. Став закадычными друзьями, они вдвоём проводят последующие три года в путешествиях по США. Затем, расставшись с другом, Сал решается отправиться в Денвер, родной город Дина, где остаётся непродолжительное время с его друзьями. Снявшись с места, он перемещается в Сан-Франциско к своему другу по колледжу Реми Бонкёру, а затем - в Лос-Анджелес, где всерьёз увлекается мексиканкой по имени Терри, с которой в скором времени и уезжает на её ферму, где занимается сбором хлопка на плантации.

Во второй части, разворачивающейся год спустя, Мориарти приезжает к Парадайзу, и друзья снова отправляются в путешествие. Вместе с общим другом Эдом Данкелем они едут в Новый Орлеан, где решают некоторое время пожить у старого друга Сала, Старого Быка Ли. Расставшись с Ли, они перебираются обратно в Сан-Франциско, где у новой жены Дина Камиллы рождаются двое детей.

В третьей части Сал навещает Дина и вытаскивает его из рутины семейной жизни обратно на дорогу. Друзья путешествуют в Нью-Йорк, там Мориарти снова женится - на этот раз на девушке по имени Инесс, которая вскоре рожает от него ребёнка.

В четвёртой части два неразлучных товарища снова отправляются в путь, конечным пунктом маршрута выбрав Денвер. В городе они, вместе со Стэном Шепардом, решаются отправиться в Мексику. По пути они употребляют наркотики, пользуются услугами местных проституток, и в итоге Парадайз заболевает дизентерией. Мориарти бросает друга одного и возвращается к своей жене, Инесс. «История путешествия Нила и Джека (как и их героев Дина и Сэла) закончилась довольно грустно: Кэссиди бросил Керуака, больного дизентерией, в Мексике. Вернувшись в Нью-Йорк, Джек записал „На дороге“».

В пятой части Парадайз наконец-то находит истинную любовь - девушку по имени Лора. Однако в его жизни опять появляется Мориарти и пытается сорвать его в путь, но Сал отпускает его в путешествие в одиночестве. Роман заканчивается пространным выражением признательности главного героя Дину Мориарти.

История

Книга была написана в 1951 году, и в то время, когда рукопись неоднократно отвергалась издателями, Керуак активно редактировал и дополнял роман вплоть до его публикации в 1957 году издательством Viking Press. Бо́льшую часть детства Нил Кэссиди, будущий герой книги и закадычный друг её автора, провёл с отцом-алкоголиком в Денвере, штат Колорадо; Нил с малолетства просил милостыню, собирая своему родителю на очередную бутылку, а в 14 впервые угнал автомобиль. К 18 Нил решил посвятить себя поэзии с философией и поступить в Колумбийский университет, а через некоторое время был представлен молодому Джеку Керуаку, с которым быстро сошёлся. К 21 на счету Нила было уже 500 угнанных машин, 10 арестов, 6 обвинительных приговоров и 15 месяцев, проведённых в тюрьме. Нил хотел, чтобы Джек научил его писа́ть, а Джек хотел научиться жить, - и эти двое стали закадычными друзьями. Керуак с Кэссиди совершили множество путешествий с одного конца континента в другой, по пути употребляя наркотики, пьянствуя и упиваясь звуками джаза, раздававшимися из радиоприёмника. Во время этих странствий Керуак непрестанно записывал их приключения. Множество этих дневниковых записей, позже изданных отдельными книгами, слово в слово были перенесены на страницы романа. Наибольшее влияние на произведение оказал роман Уильяма Берроуза «Джанки», стилем которого восхищался Керуак, приняв его на вооружение. Ещё одна книга, сильно повлиявшая на Керуака, это «Путешествие Пилигрима в Небесную Страну» Джона Баньяна. Кроме того, свою роль сыграло желание Керуака не отстать от своего друга Джона Холмса, в те времена как раз закончившего свой первый «бит-роман» Go. Издатель «В дороге» долго сомневался, оставить ли название произведения авторским; на этом настаивал Керуак, считавший, что именно такое заглавие - «В дороге» - лучше всего отражает «плутовской» тон романа. Заглавие Керуаку удалось отстоять, но, получив первый экземпляр своей книги, он всё же был немного раздражён. Писателя задело чрезмерное, на его взгляд, количество исправлений, внесённых редактором Малкольмом Коули без уведомления автора.

«На дороге» — второй роман Джека Керуака, который, в отличие от первого, прогремел на всю страну. Автор написал его в 1948 году , но издал лишь спустя десятилетие, так как никто не хотел рисковать. Произведение, мягко говоря, шокировало рядового издателя, который конвульсивно сжимался, прикидывая количество ошибок на лист. Однако именно этот не причесанный текст стал одним из величайших американских романов 20 века и манифестом поколения битников.

В романе автор выразил тот протест против конформизма , который вдохновил многих . Крах Американской мечты, превратившейся в культ денег и жажду комфорта, заставил молодых людей того времени искать общепринятому образу жизни альтернативу. Таковой единодушно было принято бегство от реальности в бесконечном путешествии. Если традиционные ценности американского общества предполагали постоянное накопительство и рутинный процесс наживания добра, то новый способ эскейпизма их отрицал. Герои Керуака ничего не копили и, следовательно, не боялись потерять. У них просто ничего не было, и это делало их свободными. Керуак во всеуслышание заявил, что так можно и нужно жить, чтобы познать себя и найти какие-то духовные ценности в противовес материальным. Поэтому его роман и называют манифестом: автор провозгласил право человека на свободу от предрассудков и условностей.

О чем Роман Дж. Керуака «На дороге»? В чем смысл?

Соул Парадайз (что в переводе означает «голос рая») – писатель. Он, как человек незаурядного ума, ищет рай на Земле или хотя бы место, где не нужно брать кредит и покупать газонокосилку. И находит его в бесконечном движении без цели. Он путешествует из конца в конец, вокруг меняются декорации, люди, города, и он чувствует себя окрыленным и ничем никому не обязанным. Ему важна сама дорога, ведь движение – это жизнь. Поэтизация бесцельного движения в романе символизирует протест против правильной жизни ограниченных мещан.

Особенности повествования: спонтанный метод, прием джазовой импровизации

Автор записывает мысль за мыслью в том порядке, в котором они приходят в голову, не заботясь о слоге и стиле. Хотя Керуак от природы обладал абсолютной грамотностью и обострённым чувством языка, он намеренно допускал ошибки и просторечные выражения. Это вовсе не означает, что он халтурил, такая форма была необходима для того, чтобы слова напоминали неотесанные, прямые мысли, а не выдуманную, сглаженную версию правды. Жизнь описывалась без прикрас, как она есть, а иначе не стоило и бумагу марать.

Поскольку Керуак был страстным поклонником джаза, в романе он использовал принцип джазовой импровизации , который подразумевает разорванную ритмику фраз и синкопированную композицию. Синкопированная композиция в литературе – это деление романа на разрозненные эпизоды. Текст представляет собой лоскутное одеяло, в котором каждый фрагмент обладает индивидуальностью. Например, целая глава была посвящена жизни с Рене – другом Соула и их работе на охранном пункте. Потом следует эпизод с мексиканской девушкой, который никак не связан с предыдущим.

Особенная композиция вдохновила Керуака на создание своего рода хеппенинга, который назывался «джаз поэтри» . Автор читал главы из своего романа под джазовые импровизации.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Джек Керуак

На дороге

Энергия Керуака заразительна, его сострадание и чуткость - исконны и подлинны.

Публикация романа Керуака «На дороге» - эпохальное событие в той же мере, в какой доподлинное произведение искусства вообще способно повлиять на эпоху, которой свойственны тотальный дефицит внимания и притупление чувств. Эта книга - наиболее искусное, незамутненное и значительное высказывание того поколения, которое сам Керуак назвал разбитым и первейшим воплощением которого выступает. И если манифестом «потерянного поколения» принято теперь считать «И восходит солнце» Хемингуэя, ту же роль для поколения «разбитого» сыграет «На дороге». Впрочем, этим их сходство исчерпывается: и с философской, и с литературной точки зрения между этими книгами пролегли как минимум Великая депрессия и Мировая война.

The New York Times

Когда кто-нибудь спросит: «Откуда Керуак все это берет?» - отвечайте: «От вас». Он всю ночь лежал и слушал, не смыкая глаз и ушей. Ночь эта длилась тысячу лет. А он весь обратился в слух - в материнской утробе, в колыбели, в школе, на фондовой бирже нашей жизни, где грезы обменивают на золото.

Генри Миллер

Эта книга продала миллиард пар джинсов и миллион кофеварок и отправила миллион юнцов в дорогу. Отчуждение, неудовлетворенность, нежелание сидеть на месте - все это уже вызрело, но именно Керуак указал путь.

Уильям Берроуз

Этот роман изменил наше мировоззрение в самом буквальном смысле слова: мы стали смотреть на мир иначе, стали жадными до нового опыта.

Ханиф Курейши

Часть первая

С Дином я познакомился вскоре после того, как расстался с женой. Я тогда перенес серьезную болезнь, распространяться о которой не стану, скажу только, что она имела отношение к страшно утомительному разводу и еще к возникшему у меня тогда чувству, что кругом все мертво. С появлением Дина Мориарти начался тот период моей жизни, который можно назвать жизнью в дороге. Я и раньше частенько мечтал отправиться на Запад, посмотреть страну, - строил туманные планы, но так и не двинулся с места. Дин - идеальный попутчик, он даже родился в дороге, в 1926 году, в Солт-Лейк-Сити, когда его отец с матерью добирались на своей колымаге до Лос-Анджелеса. Впервые я услышал о нем от Чеда Кинга, который показал мне несколько писем Дина, отправленных из исправительной школы для малолетних преступников в Нью-Мексико. Письма меня страшно заинтересовали, потому что их автор с очаровательным простодушием просил Чеда обучить его всему, что тот знает о Ницше и прочих замечательных интеллектуальных премудростях. Как-то мы с Карло разговаривали об этих письмах и сошлись на том, что с удивительным Дином Мориарти надо непременно познакомиться. Это было очень давно, когда Дин еще не стал таким, как теперь, а был еще окутанным тайной юным арестантом. Затем до нас дошли слухи, что Дин вышел из исправительной школы и впервые едет в Нью-Йорк. Еще поговаривали, что он уже успел жениться на девушке по имени Мерилу.

Однажды, околачиваясь в университетском городке, я услышал от Чеда и Тима Грэя, что Дин остановился в какой-то халупе без отопления в Восточном Гарлеме - Испанском квартале. Накануне вечером Дин прибыл в Нью-Йорк со своей хорошенькой продувной цыпочкой Мерилу. Они вышли из междугородного автобуса на 50-й улице, завернули за угол в поисках места, где можно перекусить, и попали прямо к «Гектору». И с тех пор закусочная Гектора навсегда осталась для Дина главным символом Нью-Йорка. Они потратились на большие красивые глазированные пирожные и слойки со взбитым кремом.

Все это время Дин твердил Мерилу примерно следующее: «Вот мы и в Нью-Йорке, дорогая, и хотя я рассказал тебе еще не обо всем, о чем думал, пока мы ехали через Миссури, а главное - когда проезжали Бунвилльскую исправительную школу, которая напомнила мне о моих тюремных передрягах, - сейчас во что бы то ни стало надо отбросить на время всю нашу любовную дребедень и немедленно начать строить конкретные планы, как заработать на жизнь…» - и так далее, в той манере, которая была свойственна ему в прежние времена.

Мы с ребятами пришли в эту квартирку без отопления. Дверь открыл Дин в трусах. С кушетки спрыгнула Мерилу. Перед нашим визитом Дин отправил владельца квартиры на кухню - вероятно, сварить кофе, - а сам возобновил свои любовные занятия, ведь секс был его подлинным призванием и единственным божеством, и верность этому божеству он нарушал лишь в силу необходимости трудиться, чтобы заработать на жизнь. Волнуясь, он глядел в пол, подергивал и кивал головой, словно молодой боксер в ответ на наставления тренера, а чтобы не подумали, будто он пропустил хоть слово, вставлял тысячи «да» и «вот именно». В ту первую встречу меня поразило сходство Дина с молодым Джином Отри - стройный, узкобедрый, голубоглазый, с подлинным оклахомским выговором, - герой снежного Запада, отрастивший баки. Он и в самом деле, до того как жениться на Мерилу и приехать на Восток, работал на ранчо Эда Уолла в Колорадо. Мерилу была очаровательной блондинкой с морем вьющихся золотистых волос. Она сидела на краю кушетки, сложив руки на коленях, а ее наивные дымчато-голубые глаза были широко раскрыты и застыли в изумлении, ведь она попала в скверную, мрачную нью-йоркскую халупу, о каких была наслышана еще на Западе, и теперь чего-то ждала, напоминая женщину Модильяни - длиннотелую, истомленную, сюрреалистическую - в солидном кабинете. Однако милая маленькая Мерилу оказалась девицей недалекой, к тому же способной на дикие выходки. Той ночью мы все пили пиво, мерились силой рук и болтали до рассвета, а наутро, когда мы молча сидели, попыхивая в сером свете нового унылого дня собранными из пепельниц окурками, Дин нервно вскочил, походил, подумал и решил, что самое важное сейчас - заставить Мерилу приготовить завтрак и подмести пол.

Другими словами, нам следует действовать порасторопнее, дорогая, вот что я тебе скажу, а то все как-то зыбко, нашим планам не хватает четкости и определенности.

Джек Керуак – известный американский писатель двадцатого века, основоположник литературы «бит-поколения». Его роман «В дороге» становится предвестником появления целого пласта новообразований в культурной жизни Америки 1940-х годов. Представители «потерянного поколения» уходят с арены, и после них появляются битники. Это люди, которые отрицают образовавшиеся в обществе моральные устои и создают свои собственные правила и течения.

Скачать книгу Джека Керуака «В дороге» в epub, fb2, txt, rtf вы можете бесплатно, по ссылке ниже

Безнравственные романтики, аполитичные и асоциальные люди, представители богемы. Среди этого разнообразия особо выделяются «хипстеры», — поклонники джазовой музыки и ее исполнителей. Они во всем наследуют музыкантов: одежда, сленговая манера речи, развязное сексуальное поведение, добровольная жизнь в нищете, отсутствие привязанности к материальным ценностям, саркастичное восприятие жизни в целом, тяга к алкоголизму и легким наркотикам.

Джек Керуак пишет роман «В дороге», в котором отображена вся сущность и стиль жизни представителей данной субкультуры. Джек пишет о себе и делает его во многом автобиографичным. Огромное количество времени писатель проводит путешествуя. Таким образом он пытается уйти от социальных шаблонов присущих большим городам. Он не принимает созданные странной условия жизни, общественные нормы и рамки, приходит к отрицанию всеобщих ценностей, и пытаясь найти свое место и смысл жизни, отправляется в путь. Во время своих исканиях Джек Керуак увлекается как наркотиками, так и различными религиями, и изучением буддизма.

После выхода в свет, роман подвергается безжалостной критике литературоведов, призванных хранить укрепившиеся в стране устои. Но находит широкое признание у обычной публики, которая видит в героях себя и своих знакомых, и становится бестселлером.

Роман повествует о путешествиях Джека Керуака и его друга Нила Кессиди, прототипы которых названы в книге другими именами. Нил с детства приучился просить милостыню, собирая деньги для своего отца-алкоголика. В четырнадцать он впервые угоняет машину, а в двадцать один на его счету уже около полтысячи таких угонов, аресты, полтора года тюрьмы, и судебные процессы. В этом молодом возрасте происходит знакомство героев. Ник восхищен писательским талантом Джека, а Джек легким отношением Джека к жизни.

Вместе они около трех лет колесят по городам США, пытаясь уйти от городской суеты и рутины: хлопот о работе, семье, учебе. Их путешествия переполнены приключениями и передрягами, философскими рассуждениями о вечном, на фоне употребления наркотиков и звуков джаза, любовными связями и короткими интрижками. Они умудряются жить как настоящие расточители, не имея особых средств к этому. В конце концов Джек подхватывает дизентерию от случайной проститутки, а Нил бросает больного друга одного. Через время он возвращается вновь, но уже к здоровому человеку, который наконец нашел настоящую любовь и живет вместе с со своей девушкой. Джек отказывается продолжать путешествия, но чувствует большую признательность другу за то, что тот научил его наслаждаться жизнью.