НЕСВОЕВРЕМЕННЫЕ МЫСЛИ*
Да, мы переживаем тревожное, опасное время, - об этом с мрачной убедительностью говорят погромы в Самаре, Минске, Юрьеве, дикие выходки солдат на станциях железных дорог и целый ряд других фактов распущенности, обалдения, хамства.
______________________
______________________
Конечно, не следует забывать, что крики "отечество в опасности" могут быть вызваны не только чувством искренней тревоги, но внушениями партийной тактики.
Однако было бы ошибочно думать, что анархию создает политическая свобода, нет, на мой взгляд, свобода только превратила внутреннюю болезнь - болезнь духа - в накожную. Анархия привита нам монархическим строем, это от него унаследовали мы заразу.
И не надо забывать, что погромы в Юрьеве, Минске, Самаре, при всем их безобразии, не сопровождались убийствами, тогда как погромы царских времен, вплоть до "немецкого" погрома в Москве, были зверски кровавыми. Вспомните Кишинев, Одессу, Киев. Белосток, Баку, Тифлис и бесчисленное количество отвратительных убийств в десятках мелких городов.
Я никого не утешаю, а всего менее - самого себя, но я все-таки не могу не обратить внимания читателя на то, что хоть в малой степени смягчает подлые и грязные преступления людей.
Не забудем также, что те люди, которые всех громче кричат "отечество в опасности", имели все основания крикнуть эти тревожные слова еще три года тому назад - в июле 914 г.
По соображениям партийной и классовой эгоистической тактики они этого не сделали, и на протяжении трех лет русский народ был свидетелем гнуснейшей анархии, развиваемой сверху.
Нисходя еще глубже в прошлое, мы встречаем у руля русской государственности и Столыпина, несомненного анархиста, - его поддерживали аплодисментами как раз те самые благомыслящие республиканцы, которые ныне громко вопят об анархии и необходимости борьбы с нею.
Конечно, "кто ничего не делает - не ошибается", но у нас ужасно много людей, которые что ни сделают - ошибаются.
Да, да, - с анархией всегда надобно бороться, но иногда надо уметь побеждать и свой собственный страх пред народом.
Одной из первых задач момента должно бы явиться возбуждение в народе - рядом с возбужденными в нем эмоциями политическими - эмоций этических и эстетических. Наши художники должны бы немедля вторгнуться всей силой своих талантов в хаос настроений улицы, и я уверен, что победоносное вторжение красоты в душу несколько ошалевшего россиянина умиротворило бы его тревоги, усмирило буйство некоторых не очень похвальных чувств, - вроде, например, жадности, - и вообще помогло бы ему сделаться человечнее.
Но - ему дали множество - извините! - плохих газет по весьма дорогой цене и - больше ничего, пока.
Можно и еще много сказать на тему о необходимости немедленной и упорной культурной работы в нашей стране.
Мне кажется, что возглас "Отечество в опасности!" не так страшен, как возглас:
- "Граждане! Культура в опасности!"
НЕСВОЕВРЕМЕННЫЕ МЫСЛИ
Анархия, анархия! - кричат "здравомыслящие" люди, усиливая и распространяя панику в те дни, когда всем мало-мальски трудоспособным людям необходимо взяться за черную, будничную работу строительства новой жизни, когда для каждого обязательно встать на защиту великих ценностей старой культуры.
______________________
______________________
"Анархия!" И снова, как после 5-го года, на русскую демократию, на весь русский народ изливаются потоки чернильного гнева, трусливой злости, бьют гейзера грязных обвинений.
Неловко и не хочется говорить о себе, но - кома, года полтора тому назад, я напечатал "Две души", статью, в которой говорил, что русский народ органически склонен к анархизму; что он пассивен, но - жесток, когда в его руки попадает власть; что прославленная доброта его души - Карамазовский сентиментализм, что он ужасающе невосприимчив к внушениям гуманизма и культуры, - за эти мысли, - не новые, не мои, а только резко выраженные мною, - за эти мысли меня обвинили во всех прегрешениях против народа.
Даже недавно, совсем на днях, кто-то в "Речи" - газете прежде всего грамотной, - заявил, что мое "пораженчество" как нельзя лучше объясняется моим отношением к народу.
И сейчас я вспомнил об отношении к мыслям, изложенным мною в статье "Две души", вовсе не в целях самозащиты, самооправдания. Я понимаю, что в этой словесной драке, которую мы для приличия именуем "полемикой", - драчунам нет дела до правды, они взаимно ищут друг у друга словесных ошибок, обмолвок, слабых мест и бьют друг друга не столько для доказательства истинности веровании своих, сколько для публичной демонстрации своей ловкости.
Нет, я вспомнил о "Двух душах" для того, чтоб спросить бумажных врагов моих: когда они были более искренни, - когда ругали меня за мое нелестное мнение о русском народе, или теперь, когда они ругают русский народ моими же словами?
Вы жалуетесь: народ разрушает промышленность!
А кто же и когда внушал ему, что промышленность есть основа культуры, фундамент социального и государственного благополучия?
В его глазах промышленность - хитрый механизм, ловко приспособленный для того, чтоб сдирать с потребителя семь шкур. Он не прав?
Но ведь три, пять месяцев тому назад, вы же сами изо дня в день, во всех газетах и журналах разоблачали пред ним бесстыдный и фантастический рост доходов русской промышленности, и взгляд народа, это ваш взгляд.
Разумеется, вы должны были "разоблачать", - таков долг каждого глашатая истины, мужественного защитника справедливости. Но - полемика обязывает к односторонности, поэтому, говоря о грабеже, забывали о культурной, о творческой роли промышленности, о ее государственном значении.
Кричать об анархии также бесполезно, как бесполезно и постыдно кричать "пожар!", видя, что огонь истребляет дом. но не принимая никакого, - кроме словесного, - участия в борьбе с огнем. Полемика - премилое занятие для любителей схоластических упражнений в словесности и для тех людей. которые долгом своим почитают всегда и во всем доказывать свою правоту, точность мысли своей и прочие превосходные качества, коих эти люди являются бесспорными обладателями.
Но - будет значительно полезнее, если мы - предоставив суд над нами истории - немедля же начнем культурную работу, в самом широком смысле слова, если мы отдадим таланты, умы и сердца наши российскому народу для воодушевления его к разумному творчеству новых форм жизни.
ПОМОГИТЕ!*
"Три года кровавого кошмара, истребившего цвет населения Европы; три года, как вся Европа в кровавом опьянении уничтожает своих наиболее здоровых, наиболее сильных сынов.
______________________
______________________
История выдвинула на первую очередь и требует немедленного разрешения вопроса о будущем страны. Полное обнищание, дикое озверение грозит нам, если не начать сейчас же работать во имя будущего. Если всем странам трудно будет оправиться от этой тяжелой, затяжной и опустошительной катастрофы, это будет особенно трудно России. Веками алкоголизированное царскими кабаками население, отравленная сифилисом деревня, 50 % детской смертности до 5-ти лет и чуть ли не поголовная неграмотность и невежество. Если сейчас немедленно не приложить всех сил для спасения будущего России, ее детей - великая страна погибла, погиб великий народ.
Весь мир, мы все тоскуем о честном, здоровом человеке, мы любим его в мечтах наших, - разве это только литературная тоска, платоническая, бескровная любовь? Казалось бы, что опыт "Союза рабочих табачных и гильзовых фабрик" должен привлечь деятельное внимание интеллигенции. - Ведь пред нею открывается прекрасная возможность продуктивной работы на почве социальной педагогики и возможность широко ознакомиться с культурными запросами и стремлениями рабочих. Я уверен, что это знакомство изменило бы строи чувств и мнений, сложившихся за последние месяцы среди интеллигенции, - поколебало бы тот скептицизм, те тяжелые сомнения, которые вызваны и возбуждаются газетной травлей, которую развивают высокоумные политики, руководствуясь только тактикой борьбы.
Но - это дело второй степени, а прежде всего мы все должны бы озаботиться тем, чтобы - по-моему, это возможно - извлечь детей из атмосферы города, развращающей их. Об этом много говорилось, но вот теперь, когда сами рабочие стали делать это, они не встречают помощи. Что же, - опять:
ТОВАРИЩАМ РАБОЧИМ*
Одним из более опасных врагов человека является туберкулез, болезнь, которою страдает почти треть жителей города. Особенно жестоко действует эта болезнь в рабочей среде, а гнилой климат, загрязненность Петрограда и те условия, в которых вы принуждены жить, еще более усиливают пагубное распространение заразы.
______________________
______________________
Вы сами знаете, как много среди вас чахоточных, как много рождается вами больных детей и сколько приходится тратить вам трудовых денег для того, чтобы хоть ненадолго поддержать здоровье свое и семейных ваших. Но борьба с туберкулезом в обстановке домашнего лечения почти безнадежна.
Вы сами должны заботиться о себе, и вы имеете возможность устраивать свою жизнь так, как это необходимо для вас.
И вот, в интересах самосохранения, самозащиты, вам, пролетариату Петрограда, следует устроить для ваших больных чахоткой ряд собственных санаторий: местом для нее может послужить один из загородных царских парков.
Вы можете создать это необходимое вам учреждение одним ударом, как воздвигают чудесные замки волшебники в сказках.
Пусть все рабочие столицы дадут на это дело свой дневной заработок, - и санатория готова.
Только подумайте - в один день вы можете создать фонд для организации санатории, через месяц вы точно таким же путем отчисления дневного заработка создадите в Петрограде "Дома-школы" для ваших детей дошкольного возраста, еще через месяц вы дадите всем нашим детям возможность прожить душное лето вне города, построив летние колонии в деревне.
Но это маленькое начинание - капля в море нужды рабочих Петрограда, для них необходим именно ряд санаторий, целый городок для больных.
Товарищи рабочие, когда люди понимают, чувствуют свою коллективную силу, для них становится возможным осуществление даже утопии.
Здесь говорится не об утопии, а о простом, практическом деле, осуществить которое вы и должны, и можете.
Покажите же, что вы умеете заботиться о своих интересах, о своей жизни.
НЕЛЬЗЯ МОЛЧАТЬ! *
Все настойчивее распространяются слухи о том, что 20-го октября предстоит "выступление большевиков" - иными словами: могут быть повторены отвратительные сцены 3 - 5 июля. Значит - снова грузовые автомобили, тесно набитые людьми с винтовками и револьверами в дрожащих от страха руках, и эти винтовки будут стрелять в стекла магазинов, в людей - куда попало! Будут стрелять только потому, что люди, вооруженные ими, захотят убить свой страх. Вспыхнут и начнут чадить, отравляя злобой, ненавистью, местью, все темные инстинкты толпы, раздраженной разрухою жизни, ложью и грязью политики - люди будут убивать друг друга, не умея уничтожить своей звериной глупости.
______________________
______________________
На улицу выползет неорганизованная толпа, плохо понимающая, чего она хочет, и, прикрываясь ею, авантюристы, воры, профессиональные убийцы начнут "творить историю русской революции".
Одним словом - повторится та кровавая, бессмысленная бойня, которую мы уже видели и которая подорвала во всей стране моральное значение революции, пошатнула ее культурный смысл.
Весьма вероятно, что на сей раз события примут еще более кровавый и погромный характер, нанесут еще более тяжкий удар революции.
Уместно спросить: неужели есть авантюристы, которые, видя упадок революционной энергии сознательной части пролетариата, думают возбудить эту энергию путем обильного кровопускания?
Центральный Комитет большевиков обязан опровергнуть слухи о выступлении 20-го, он должен сделать это, если он действительно является сильным и свободно действующим политическим органом, способным управлять массами, а не безвольной игрушкой настроений одичавшей толпы, не орудием в руках бесстыднейших авантюристов или обезумевших фанатиков.
К ДЕМОКРАТИИ*
Министры-социалисты, выпущенные из Петропавловской крепости Лениным и Троцким, разъехались по домам, оставив своих товарищей М.В. Бернацкого, А.И. Коновалова, М.И. Терещенко и других во власти людей, не имеющих никакого представления о свободе личности, о правах человека.
______________________
______________________
Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия.
Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся якобы по пути к "социальной революции" - на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции.
На этом пути Ленин и соратники его считают возможным совершать все преступления, вроде бойни под Петербургом, разгрома Москвы, уничтожения свободы слова, бессмысленных арестов - все мерзости, которые делали Плеве и Столыпин.
Рабочий класс должен знать, что чудес в действительности не бывает, что его ждет голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая анархия, а за нею - не менее кровавая и мрачная реакция.
Вот куда ведет пролетариат его сегодняшний вождь, и надо понять, что Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата.
Рабочие не должны позволять авантюристам и безумцам взваливать на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам же пролетариат.
ВНИМАНИЮ РАБОЧИХ*
Владимир Ленин вводит в России социалистический строй по методу Нечаева - "на всех парах через болото".
______________________
______________________
И Ленин, и Троцкий, и все другие, кто сопровождает их к гибели в трясине действительности, очевидно убеждены вместе с Нечаевым, что "правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно", и вот они хладнокровно бесчестят революцию, бесчестят рабочий класс, заставляя его устраивать кровавые бойни, понукая к погромам, к арестам ни в чем не повинных людей, вроде А.В. Карташева, М.В. Бернацкого, А.И. Коновалова и других.
Заставив пролетариат согласиться на уничтожение свободы печати, Ленин и приспешники узаконили этим для врагов демократии право зажимать ей рот, грозя голодом и погромами всем, кто не согласен с деспотизмом Ленина-Троцкого, эти "вожди" оправдывают деспотизм власти, против которого так мучительно долго боролись все лучшие силы страны.
Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России - русский народ заплатит за это озерами крови.
Ленин "вождь" и - русский барин, не чуждый некоторых душевных свойств этого ушедшего в небытие сословия, а потому он считает себя вправе проделать с русским народом жестокий опыт, заранее обреченный на неудачу.
Измученный и разоренный войною народ уже заплатил за этот опыт тысячами жизней и принужден будет заплатить десятками тысяч, что надолго обезглавит его.
Эта неизбежная трагедия не смущает Ленина, раба догмы, и его приспешников - его рабов. Жизнь, во всей ее сложности, не ведома Ленину, он не знает народной массы, не жил с ней, но он - по книжкам - узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем - всего легче - разъярить ее инстинкты. Рабочий класс для Лениных то же, что для металлиста руда. Возможно ли - при всех данных условиях - отлить из этой руды социалистическое государство? По-видимому - невозможно; однако - отчего не попробовать?
НЕСВОЕВРЕМЕННЫЕ МЫСЛИ*
Революция углубляется...
Бесшабашная демагогия людей, "углубляющих" революцию, дает свои плоды, явно гибельные для наиболее сознательных и культурных представителей социальных интересов рабочею класса. Уже на фабриках и заводах постепенно начинается злая борьба чернорабочих с рабочими квалифицированными; чернорабочие начинают утверждать, что слесари, токари, литейщики и г. д. суть "буржуи".
______________________
______________________
Революция все углубляется во славу людей, производящих опыт над живым телом рабочего народа.
А рабочие, сознающие трагизм момента, испытывают величайшую тревогу за судьбу революции.
Кроме названных людей в тюрьмах голодают тысячи, - да, тысячи! - рабочих и солдат.
Нет, пролетариат не великодушен и не справедлив, а ведь революция должна была утвердить в стране возможную справедливость.
Пролетариат не победил, по всей стране идет междоусобная бойня, убивают друг друга сотни и тысячи людей. В "Правде" сумасшедшие люди науськивают: бей буржуев, бей калединцев! Но буржуи и калединцы ведь это все те же солдаты - мужики, солдаты - рабочие, это их истребляют, и это они расстреливают красную гвардию.
Банки захватили? Это было бы хорошо, если б в банках лежал хлеб, которым можно досыта накормить детей. Но хлеба в банках нет, и дети изо дня в день недоедают, среди них растет истощение, растет смертность.
Междоусобная бойня окончательно разрушает железные дороги; - если бы мужики дали хлеба, его не скоро подвезешь.
Но всего больше меня и поражает, и пугает то, что революция не несет в себе признаков духовного возрождения человека, не делает людей честнее, прямодушнее, не повышает их самооценки и моральной оценки их труда.
Нет яда более подлого, чем власть над людьми, мы должны помнить это, дабы власть не отравила нас, превратив в людоедов еще более мерзких, чем те, против которых мы всю жизнь боролись.
9-го января 1905 г., когда забитые, замордованные солдаты расстреливали, по приказу царской власти, безоружные и мирные толпы рабочих - к солдатам - невольным убийцам - подбегали интеллигенты, рабочие и в упор, в лицо - кричали им:
______________________
______________________
Что вы делаете, проклятые? Кого убиваете? Ведь это ваши братья, они безоружны, они не имеют зла против вас, - они идут к царю просить его внимания к их нужде. Они даже не требуют, а просят, без угроз, беззлобно и покорно! Опомнитесь, что вы делаете, идиоты!
5-го января 1918-го года безоружная петербургская демократия - рабочие, служащие - мирно манифестировала в честь Учредительного Собрания.
Лучшие русские люди почти сто лет жили идеей Учредительного Собрания, - политического органа, который дал бы всей демократии русской возможность свободно выразить свою волю. В борьбе за эту идею погибли в тюрьмах, в ссылке и каторге, на виселицах и под пулями солдат тысячи интеллигентов, десятки тысяч рабочих и крестьян. На жертвенник этой священной идеи пролиты реки крови - и вот "народные комиссары" приказали расстрелять демократию, которая манифестировала в честь этой идеи. Напомню, что многие из "народных комиссаров" сами же, на протяжении всей политической деятельности своей, внушали рабочим массам необходимость борьбы за созыв Учредительного Собрания. "Правда" лжет, когда пишет, что манифестация 5 января была сорганизована буржуями, банкирами и т.д. и что к Таврическому дворцу шли именно "буржуи", "калединцы".
"Буржуи", может быть, радовались, когда они видели, как солдаты и красная гвардия вырывают революционные знамена из рук рабочих, топчут их ногами и жгут на кострах. Но, возможно, что и это приятное зрелище уже не радовало всех "буржуев", ибо ведь и среди них есть честные люди, искренно любящие свой народ, свою страну.
Одним из таких был Андрей Иванович Шингарев, подло убитый какими-то зверями.
Я спрашиваю "народных комиссаров", среди которых должны же быть порядочные и разумные люди:
Понимают ли они, что, надевая петлю на свои шеи, они неизбежно удавят всю русскую демократию, погубят все завоевания революции?
Понимают ли они это? Или они думают так: или мы - власть, или - пускай всё и все погибают?
НЕСВОЕВРЕМЕННЫЕ МЫСЛИ*
______________________
Война - 14-17 годов - дала власть в руки пролетариата, именно - дала, никто не скажет, что пролетариат сам, своею силою, взял в руки власть - она попала в руки его потому, что защитник царя, солдат, замученный трехлетней войною, отказался от защиты интересов Романова, которые он так ревностно отстаивал в 1906 году, истребляя революционный пролетариат. Необходимо помнить, что революция начата солдатами Петроградского гарнизона и что когда эти солдаты, сняв шинели, разойдутся по деревням, - пролетариат останется в одиночестве, не очень удобном для него.
Было бы наивно и смешно требовать от солдата, вновь преобразившегося в крестьянина, чтоб он принял как религию для себя идеализм пролетария и чтоб он внедрял в своем деревенском быту пролетарский социализм.
Мужик за время войны, а солдат в течение революции кое-что нажил, и оба хорошо знают, что на Руси всего лучше обеспечивают свободу человека - деньги. Попробуйте разрушить это убеждение или хотя бы поколебать его.
Революция - великое, честное дело, дело, необходимое для возрождения нашего, а не бессмысленные погромы, разрушающие богатство нации. Революция окажется бессильною и погибнет, если мы не внесем в нее все лучшее, что есть в наших сердцах, и если не уничтожим, или хотя бы не убавим жестокость, злобу, которые, опьяняя массы, порочат русского рабочего-революционера.
НЕСВОЕВРЕМЕННЫЕ МЫСЛИ*
Всякое правительство - как бы оно себя ни именовало - стремится не только "управлять" волею народных масс, но и воспитывать эту волю сообразно своим принципам и целям. Наиболее демагогические и ловкие правительства обычно прикрашивают свое стремление управлять народной волей и воспитывать ее словами: "мы выражаем волю народа".
______________________
______________________
Это, разумеется, не искренние слова, ибо, в конце концов, интеллектуальная сила правительства одолевает инстинкты масс, если же это не удается правящим органам, они употребляют для подавления враждебной их целям народной воли физическую силу.
Эта политика является неизбежной обязанностью всякого правительства: будучи уверенным, что оно разум народа, оно принуждает позицией своей внушать народу убеждение в том, что он обладает самым умным и честным правительством, искренно преданным интересам народа.
Народные комиссары стремятся именно к этой цели, не стесняясь - как не стесняется никакое правительство - расстрелами, убийствами и арестами несогласных с ним, не стесняясь никакой клеветой и ложью на врага.
Говоря, что народные комиссары "не понимают", какое эхо будят в народе их истерические вопли о назревающей контрреволюции, я сознательно делаю допущение, несколько объясняющее безумный образ их действий, но отнюдь не оправдываю их. Если они влезли в "правительство", они должны знать, кем и при каких условиях они управляют.
Народ изболел, исстрадался, измучен неописуемо, полон чувства мести, злобы, ненависти, и эти чувства все растут, соответственно силе своей организуя волю народа.
НЕСВОЕВРЕМЕННЫЕ МЫСЛИ*
Естественно, что внимание мыслящих людей приковано к политике, - к области насилия и деспотизма, злобы и лжи, где различные партии, группы и лица, сойдясь якобы на, "последний и решительный бой", цинически попирают идеи свободы, постепенно утрачивая облик человечий в борьбе за физическую власть над людьми. Это внимание естественно, однако оно односторонне, а потому уродливо и вредно. Содержание процесса социального роста не исчерпывается только одним явлением классовой, политической борьбы, в основе которой лежит грубый эгоизм инстинктов - рядом с этой неизбежной борьбой все мощнее развивается иная, высшая форма борьбы за существование, - борьба человека с природой, и только в этой борьбе человек разовьет до совершенства силы своего духа, только здесь он найдет возвышающее сознание своего значения, здесь завоюет ту свободу, которая уничтожит в нем зоологические начала и позволит ему стать умным, добрым, честным, - поистине свободным.
______________________
______________________
Если б люди, считающие себя политическими вождями России, правильно поняли нужды народа, интересы государства, если б они нашли достаточно такта для того, чтоб не мешать великому делу научного творчества, и нашли немного ума, чтоб помочь трудам ученых!
Но, к сожалению, процесс творчества в области чистой и прикладной науки остается почти неизвестен широким слоям демократической интеллигенции, а для нее необходимо следить за развитием этого процесса, - знание вполне способно оздоровить изболевшие души, утешить замученных людей и поднять их рабочую энергию.
Академия Наук сделала бы прекрасное и полезное дело, предприняв издание небольшого журнала, который осведомлял бы грамотных людей обо всем, что творится в области русской науки. Такой информационный журнал несомненно имел бы глубокое социально и национально воспитательное значение; - я не обмолвился, сказав "национальное" значение, ибо нахожу, что нам, народу, силы которого так ловко и широко использовали наши "друзья" для борьбы с их врагами, - нам пора понять, что у нас нет иных друзей, кроме самих себя.
НЕСВОЕВРЕМЕННЫЕ МЫСЛИ*
Наблюдая работу революционеров ваших дней, ясно различаешь два типа: один - так сказать, вечный революционер, другой - революционер на время, на сей день.
______________________
______________________
Первый, воплощая в себе революционное Прометеево начало, является духовным наследником всей массы идей, двигающих человечество к совершенству, и эти идеи воплощены не только в разуме его, но и в чувствах, даже в области подсознательного. Он - живое, трепетное звено бесконечной цепи динамических идей, и при любом социальном строе он, всей совокупностью своих чувств и мнений, принужден на всю жизнь остаться неудовлетворенным, ибо знает и верит, что человечество имеет силу бесконечно создавать из хорошего - лучшее.
Но у революционера вечного нет чувства личной обиды на людей, он всегда умеет встать выше личного и побороть в себе мелкое, злое желание мести людям за пытки и муки, нанесенные ему.
Его идеал - человек, физически сильный, красивый зверь, но эта красота физическая в полной гармонии с духовной мощью и красотой. Человеческое - это духовное, то, что создано разумом, из разума - наука, искусство и смутно ощущаемое все большим количеством людей сознание единства их целей, интересов. Вечный революционер стремится всеми силами духа своего углубить и расширить это сознание, чтобы оно охватило все человечество, и, расширив и разрушив все, дробящее людей на расы, нации и классы, создало в мире единую семью работников-хозяев, создающих все сокровища и радости жизни для себя.
Начало публицистической деятельности М. Горького относится к 1890-м годам, когда, работая в 1895-1896 гг. в провинциальных газетах Поволжья и Юга России - «Самарской газете», «Нижегородском листке» и «Одесских новостях», - он неизменно защищал интересы народа. В то время его мировоззрение окончательно ещё не сложилось; не принимая помещичье-буржуазный строй, Горький не видел реальных путей его замены.
Уже в раннем творчестве Горького крайний антропоцентризм сочетается с активным неприятием духовных качеств большинства современных людей. Это противоречие обусловило желание молодого писателя противопоставить несовершенной личности реального современного человека яркую индивидуальность, что и сблизило в 1890-х годы ХIХ века его гуманистическую концепцию с идеями Ф. Ницше. Под воздействием ницшеанства в творчестве Горького утверждается идеальный образ Человека-титана, который наделен сходными с ницшеанским сверхчеловеком чертами: прометеизмом, активизмом и духовной силой.
Для Горького с самого начала важна целенаправленность силы положительного героя, который уже в раннем творчестве задуман как спаситель людей от их же слабости, ничтожности и сонного прозябания. Противопоставление мещанского и героического типов индивидуализма, выраженное в программной публицистической статье «Заметки о мещанстве» (1905), стало важным мировоззренческим итогом, указав на движение горьковской мысли к философии коллективизма и обозначив два основных варианта последующего горьковского творчества, противопоставленные друг другу: индивидуалист - индивидуальность.
Обоснование идей, к которым он был близок, писатель нашел в работах «ницшеанских марксистов» - богостроителей - А. А. Богданова и А. В. Луначарского. Начиная с богостроительского периода, антропоцентризм Горького попадает в полную и безоговорочную зависимость от логики «творческой, то есть социально-связующей людей» идеи. Во второй половине 1900х годов Горький называет ее «великая монистическая идея социализма», а в 1930-е это - большевизм, коммунизм.
Под влиянием «руководящей» идеи ницшеанские черты горьковского Человека трансформируются, и со второй половины 1900х годов это уже не Озорник, не абстрактный «Человек, с большой буквы», а пролетарский революционер, и даже не просто революционер - а «революционер в духе». В 1917 - 1918 годы у писателя появляется образ «вечного революционера», который «хотел бы оживить, одухотворить весь мозг мира, сколько его имеется в черепах людей», и которого Горький противопоставляет «революционеру на время», преследующему в ходе радикальной социально-политической ломки свои эгоистические классовые интересы. С этого момента в творчестве Горького фактически исчезает чистый ницшеанский тип как герой, несущий позитивное начало. Почему? Ответ на этот вопрос можно найти уже в «Несвоевременных мыслях», где писатель вступает в спор с вождями, проводящими сверхчеловеческий эксперимент над Россией, свидетельствует о реальных, крайне жестоких проявлениях этого эксперимента.
Большевистских лидеров Горький обвиняет в индивидуализме и вождизме: «… уже отравились гнилым ядом власти». «Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России - русский народ заплатит за это озерами крови», они «хладнокровно бесчестят революцию, бесчестят рабочий класс, заставляя его устраивать кровавые бойни, понукая к погромам, к арестам ни в чем не повинных людей...». Но идеи, настаивает писатель, не побеждают «приемами физического насилия». Подлинно героическая индивидуальность - «вечный революционер», - постоянно напоминает Горький в «Несвоевременных мыслях», «не способен прибегать к тем или иным приемам насилия над человеком иначе, как в случаях неустранимой необходимости и с чувством органического отвращения ко всякому акту насилия».
Изменив впоследствии отношение к личности В. И. Ленина, Горький не отказался от своего принципиально отрицательного отношения к жестокости сверхчеловеков революции. «Вождизм» - это болезнь; развиваясь из атрофии эмоции коллективизма, она выражается в гипертрофии «индивидуального начала», - пишет Горький. В 1930 году, руководя работой по изданию книги «История гражданской войны», Горький пишет в письме М. Н. Покровскому о необходимости «особенно внимательного изучения партизанщины, перехваленной, - как и Вы согласитесь - беллетристами и поэтами» По мнению Горького, «героизация вождей партизан - дело политически не безвредное, и в наших обстоятельствах не следовало бы так романтически густо подчеркивать «роль личности» в партизанском движении». О каких обстоятельствах идет речь? Преобладающее большинство читателей - крестьянство, героизация вождей может уводить захваченное частнособственническими эмоциями сознание крестьянской массы от коллективизма к индивидуализму сильной личности, оторвавшейся от народа или ставящей себя выше коллектива.
Горький уверен, что личность, охваченная мещанским «зоологическим индивидуализмом» собственника, вне зависимости от того, кто это: капиталистический мелкий или крупный хищник, представитель «бывших людей» (эмигрантов), «механических граждан» Советского Союза (обывателей), «социально-нездоровой силы» (крестьянства) или «многоглаголивой» интеллигенции - неизбежно будет двигаться только в одном направлении: индивидуализм - вождизм - фашизм. «Волчья психика крупного мещанства, лисья - мелкого создает лгунов, лицемеров, предателей, убийц из-за угла». В публицистике советских лет Горький завершает цепочку «мещанин» - «циник» - «хулиган», обозначенную в его творчестве 1900х годов. Он пишет: «от хулиганства до фашизма расстояние «короче воробьиного носа».
Приравняв вождизм и мещанский индивидуализм к фашизму, Горький в то же время продолжает отстаивать индивидуализм героический, он убежден, что индивидуальное «я» может и должно слиться с коллективным «мы» без какого-либо ущерба для себя: «Я хотел - и хочу - видеть всех людей героями труда и творчества, строителями новых свободных форм жизни. Мы должны жить так, чтобы каждый из нас, несмотря на различие индивидуальностей, чувствовал себя человеком, равноценным всем другим и всякому другому».
ЧТО ТАКОЕ ЛЕНИН?
Под таким заголовком опубликована во 2-ом номере «Литературной России» длиннейшая, путанная статья поклонника Ленина, Сталина, Дзержинского и прочих подельников в их чудовищных злодеяниях Дмитрия Чёрного . Я удивлён, если не сказать больше. Ведь главное в Ленине – его бесчеловечность, презрение к народу, к лучшим представителям народа, взять хотя бы А.М. Горького, который громил Ленина и Троцкого в своей газете «Новая жизнь». Ленин – германский наймит, устроивший на деньги, полученные от кайзеровского правительства, братоубийственную бойню в России. Но об этом у Дмитрия Чёрного ни звука. Зато он превозносит Ленина за нэп, хотя чего ж тут нового, если капитализм и впрямь высок своим превосходством над социализмом. Но приведу высказывания Горького о большевизме.
В цикле статей «Несвоевременные мысли», печатавшихся в 1917–1918 годах в газете «Новая жизнь», Горький писал: «Всё настойчивее распространяются слухи о том, что 20 октября предстоит «выступление большевиков» – иными словами: могут быть повторены отвратительные сцены 3–5 июля... На улицу выползет неорганизованная толпа, плохо понимающая, чего она хочет, и, прикрываясь ею, авантюристы, воры, профессиональные убийцы начнут творить «историю русской революции».
После Октябрьской революции Горький писал: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти... Рабочий класс должен знать, что его ждёт голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая анархия...»
«Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России, – русский народ заплатит за это озёрами крови»,
«Пугать террором и погромами людей, которые не желают участвовать в бешеной пляске г. Троцкого над развалинами России, – это позорно и преступно».
«Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них – та лошадь, которой учёные-бактериологи прививают тиф для того, чтобы лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обречённый на неудачу опыт производят комиссары над русским народом, не думая о том, что замученная, полуголодная лошадка может издохнуть».
Взвинченный победой Октябрьского переворота Ленин возопил: «Дело не в России, на неё, господа хорошие, мне наплевать, – это только этап, через который мы проходим к мировой ревоюции!» (См. Соломон Г.А. Среди красных вождей, т. 1, Париж, 1930, с. 15).
Слепые или сознательные обожатели Ленина начисто отрицают и сифилис мозга у него, и педерастию, и, видимо, желая угодить поклонникам Ленина, некоторые специалисты пытаются доказать, что пулей Каплан «был повреждён сосуд, питающий мозг» (?!). Какие только ранения не получали люди в войнах, и под лопатку, и выше, и в голову, но ни у одного из них не был повреждён сосуд, питающий мозг! Один мой сверстник жил и умер с пулей в голове, но не был калекой. Моему шурину пуля ударила в надглазье и вышла через глаз, шурин носил глазной протез и умер за восемьдесят.
Обожатели Ленина отрицают даже и наличие запломбированного вагона, в котором 30 человек, в том числе Ленин с главной своей любовницей Инессой Арманд и Крупской приехал в Россию в апреле 1917-го. И чуть не попал под арест по приказу Керенского. Пришлось скрываться в шалаше. Затем был при содействии германского правительства отправлен ещё один эшелон в Россию с сотней прочих революционеров.
Была попытка Горького помириться с Лениным, но так как Горький требовал укротить террор, Ленин сказал: «Езжайте-ка в Италию! А то вышлем».
Известно, что много позже Горького выманил в Москву Сталин и вынудил его сотрудничать с большевистской властью. Не с лёгким сердцем сдался Горький большевистскому фашизму, но страх быть расстрелянным, старость, нездоровье вынудили его быть послушным, как были послушны тысячи советских писателей, а тех, которые были заподозрены в непослушании, расстреляли или заморили в лагерях. Но единицы вернулись и рассказали в своих книгах о сталинских лагерях (Варлам Шаламов, Александр Солженицын,Евгения Гинзбург и др.).
Случайно в моих руках оказался журнал «Молодая гвардия», № 12/1994, со статьёй Сергея Наумова «Творцы «русской революции», в которой изложены многие факты жизни и деятельности Ленина, в ближайшем окружении которого было немало германских шпионов: О.М. Нахамес, Х.Г. Раковский, И.С.
Уншлихт, М.Ю. Козловский, И.Л. Гельфанд и другие. Интересующиеся фактами в жизни и деятельности Ленина могут найти в библиотеках 12 номер журнала «Молодая гвардия» за 1994 год и проштудировать статью Сергея Наумова «Творцы «русской революции». Там только неопровержимые факты.
Николай АНДРИЯШИН,
г. АЛЕКСИН,
Тульская обл.
И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще…
(Н. С. Гумилёв)
В Петроград Гумилёв вернулся весной 1918 года. Cмутное, судьбоносное время: деятели культуры решают жёсткий гамлетовский вопроc: быть иль не быть – им в России. И с кем быть?
В первые же дни Октября без колебаний сделал выбор Маяковский:
«Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня… не было. Моя революция. Пошёл в Смольный. Работал. Всё, что приходилось…» Отряды «голодных и рабов» лихо маршировали под его частушку:
Ешь ананасы, рябчиков жуй.
День твой последний приходит, буржуй…
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо своё, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орёл не взмахивал крылами,
Звёзды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине…
…Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово – это Бог.
Он, поэт, всегда стремился избавиться от «мёртвых слов», овладеть поэтическим языком, способным, как розовое пламя, останавливать солнце и разрушать города, править миром. Править миром поэзии!
Но миром правит и число, а у него своё назначение, своя судьба…
Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число…
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчёлы в улье опустелом,
Дурно пахнут мёртвые слова.
Он так и остался верен своей натуре воителя. На фронте, в неутихающей литературной борьбе, в отношениях с женщинами. Даже в уличных потасовках – случались и таковые. Никогда не знает, одержит ли победу, но не ринуться на противника, отступить он не может.
Забавную историю вспоминает Корней Чуковский:
«Однажды с нами случилась беда. К годовщине Октябрьских дней военные курсанты, наши слушатели, получили откуда-то много муки. Каждому из нас, «лекторов», они выдали не менее полупуда. Весело было нам в этот предпраздничный день везти через весь город на своих лёгких салазках такой неожиданный клад. Мы бодро шагали рядом и вскоре где-то близ Марсова поля завели разговор о ненавистных Гумилёву символистах.
В пылу разговора мы так и не заметили, что везём за собой пустые салазки, так как какой-то ловкач, воспользовавшись внезапно разыгравшейся вьюгой, срезал наши крепко прикрученные к салазкам мешки. Я был в отчаянии: что скажу я дома голодной семье, обречённой надолго остаться без хлеба? Но Гумилёв, не тратя ни секунды на вздохи и жалобы, сорвался с места и с каким-то диким воинственным криком ринулся преследовать вора – очень молодо, напористо, с такой безоглядной стремительностью, с таким, я сказал бы, боевым упоением, словно только и ждал той минуты, когда ему посчастливится мчаться по снежному полю, чтобы отнять своё добро у врага. Кругом было темно – из-за вьюги. Сквозь тусклую и зыбкую муть этого мокрого снежного шквала люди – даже те, что брели по ближайшей тропе – казались пятнами без ясных очертаний. Гумилев мгновенно стал таким же пятном и исчез. Я ждал его в тоске и тревоге.
Вернулся он очень нескоро и, конечно, ни с чем, но глаза его сияли торжеством. Оказывается, в этой мгле он налетел на какого-то мирного прохожего, который нёс свой собственный мешок на спине, и, приняв его за нашего вора, стал отнимать у него этот мешок. Прохожий, со своей стороны, принял его за грабителя: громко закричал караул, и у них произошла потасовка, которая, хоть и кончилась победой прохожего, доставила поэту какую-то мальчишескую – мне непонятную – радость. Он воротился ко мне триумфатором и, взяв за верёвочку пустые салазки, тотчас же возобновил свою обвинительную речь против символизма, против творчества Блока, которую всегда начинал одной и той же канонической фразой:
– Конечно, Александр Александрович гениальный поэт, но вся система его германских абстракций и символов...
И больше о нашей катастрофе – ни слова. Я напомнил ему, что в “Аполлоне” минувших времён он отзывался о поэзии Блока восторженно, называл его ”чудотворцем стиха”. Он ответил, что любит блоковскую поэзию по-прежнему, но это поэзия призраков, туманностей, скорбей и рыданий и т. д., и т. д., и т. д. Нужно ли говорить, что я был всецело на стороне Блока, когда слушал бесконечные споры Гумилёва и Блока во “Всемирной литературе”.
Весь этот боевой эпизод, происшедший на Марсовом поле, – эта смелая погоня за мнимым грабителем и отчаянное сражение с ним (хотя тот и оказался гораздо сильнее), всё это раскрыло передо мной самую суть Гумилёва. То был воитель по природе, человек необыкновенной активности… и почти безумного бесстрашия…»
С последними тремя годами жизни поэта связаны бесчисленные мифы, выдаваемые за правду и сегодня. Например, о его ненависти к большевикам с первого дня возвращения на родину. Для него, считавшего поэта особым, высшим существом, интерес к политике исключался. Это было ниже его достоинства. Николай Степанович сам опровергал эту выдумку:
Вы знаете, что я не красный,
Но и не белый – я поэт!
Даже ярые враги большевиков, эмигрировавшие за границу, подтверждали это.
С. Познер: «Он большевиком никогда не был; отрицал коммунизм и горевал об участи родины, попавшей в обезьяньи лапы кремлёвских правителей. Но нигде и никогда публично против них не выступал. Не потому, что боялся рисковать собой – это выходило за круг его интересов. Это была бы политика, а политика и он, поэт Гумилёв, – две полярности... Он жил литературой, поэзией. Жил сам и старался приобщать к ним других».
Ради такого приобщения, Гумилёв сотрудничал со всеми большевистскими просветительскими организациями, вёл поэтические кружки в Пролеткульте, у революционных матросов Балтийского флота и даже в образовательной коммуне милиционеров. Ко всем просветительским программам советской власти относился с большим сочувствием. Уважал наркома А. В. Луначарского, был в приятелях с некоторыми из большевистских начальников. Даже с управделами Петроградского совета Б. Каплуном (кстати, племянником председателя Петроградского ЧК М. С. Урицкого. – Авт.). Беседовали о литературе, выпивали, иногда нюхали эфир. Каплун покровительствовал богеме, помогал чем мог и имел специальную ложу в Мариинском театре в благодарность за то, что не позволил закрыть театр после революции. Гумилёв охотно принимал от него «реквизированное у буржуев» вино – в те годы роскошь. Вместе с К. Чуковским «пробивал» для литераторов через того же Каплуна бесценные в замерзающем Петрограде дрова. А когда в эмиграции появились публикации с нападками на
«совдеповскую ”Всемирную литературу”», по поручению Горького, ответил «клеветникам России» письмом для зарубежной печати.
Весной 1921 года Мандельштам познакомил Гумилёва с В. А. Павловым – флаг-секретарём командующего Черноморским флотом контр-адмирала А. В. Немитца. Благодаря этому поэт ездил в Крым на специальном поезде «красного адмирала». В. А. Павлов и морской командир С. А. Колбасьев, поклонники творчества Николая Степановича, через военное издательство напечатали в Севастополе последний прижизненный сборник «Шатёр». Большая удача – в те годы найти бумагу для издания стихов было немыслимо. Кстати, С. А. Колбасьев – ещё один персонаж стихотворения «Мои читатели»: «лейтенант, водивший канонерки под огнём неприятельских батарей».
Гумилёв не пошёл в комиссары, как мужья и любовники его бывшей жены – Н. Пунин, В. Шилейко, А. Лурье. К большевикам относился со странной смесью презрения и уважения, но против их власти не выступал. Как будто не замечал её, как «не замечал» революцию.
Ему сильно навредили горбачёвская гласность и перестройка. Эйфория и мифотворчество тех лет исказили подлинный облик, породили в нашем сознании фальшивый, тенденциозный портрет поэта. Расстрел Гумилёва на этой волне выглядел однозначно, создавал ему ореол мученика, положившего жизнь за свободу родины. Получался уже не Гумилёв, а как минимум Борис Савинков. Да не был он никаким «борцом с красной заразой»! Его символическое участие в заговоре – мальчишество человека, зачитывавшегося в 30 лет Майн Ридом, игравшего после занятий со своими студистками в жмурки и салки. Его «контрреволюционная деятельность» – игра, позволявшая загадочно намекнуть юным поклонницам на страшную тайну. Одоевцеву, например, он просил проводить его до конспиративной квариты, где якобы должен был получить револьвер. Прямо по Ильфу и Петрову: «Я дам вам парабеллум»!
Вспомним слова Ходасевича: «Он был удивительно молод душой, а может быть, и умом».
Ходасевичу вторил А. Я. Левинсон: «У этого профессора поэзии была душа мальчика, бегущего в мексиканские пампасы, начитавшись Густава Эмара».
Про мифы о его поведении перед казнью не стоит и говорить. Зная Гумилёва, можно не сомневаться – вёл он себя мужественно и достойно. Но зачем плодить красивые сказки, ссылаясь на никому не ведомых садовников, домработниц чекистских начальников и чуть ли не на рассказы «одной женщины в трамвае»?! Зачем придумывать театральные подробности «последней папиросы», «последнего взгляда на расстрельную команду», вымышленные диалоги красноармейцев, восхищавшихся мужеством поэта и его призывы к другим приговорённым сохранять достоинство в последнюю минуту жизни? Это что – «нас возвышающий обман»? Скорее унижающий. Оскорбляющий память о поэте. Заметим: точно неизвестно не только место, но и дата казни.
Писатель А. В. Доливо-Добровольский дофантазировался до того, что статью против акмеизма «Без божества, без вдохновенья» Александр Блок написал по заданию ЧК – это, мол, была идеологическая подготовка предстоящего политического процесса. Читатель, ты слышишь бурные овации пациентов палаты № 6?!
А ужасы о «зверских пытках в застенках»?! Особенно на фоне его записки из камеры жене: «Чувствую себя хорошо, пишу стихи и играю в шахматы» и дискуссий со следователем о поэзии. На дворе стоял 1921 год, до страшных 30-х было ещё далеко. И если Гумилёв был НАСТОЯЩИМ заговорщиком, нарушителем закона, почему Генеральная прокуратура РФ реабилитировала его? Впрочем, мы помним, что политические реабилитации в 1992 году были таким же конвейерным производством, как обвинения «врагов народа» в 1937-м.
И уж совсем нелепым выглядит миф о том, что никакого заговора и вовсе не было – «дело было сфальсифицировано ЧК». Эту выдумку официально утвердила Генеральная прокуратура РФ, словно не было многочисленных свидетельств спасшихся в эмиграции заговорщиков, рассказывавших в деталях о своём и гумилёвском участии в «Петроградской боевой организации».
А воспоминания И. Одоевцевой, Г. Иванова?! И странными выглядят утверждения, что рассказ Одоевцевой о случайно увиденных пачках денег в ящике гумилёвского письменного стола – выдумка или ошибка памяти. В показаниях Гумилёв сам подтверждает, что получил от заговорщиков 200 000 советских рублей.
Конечно, заговор Таганцева был. Но какой? Дмитрий Быков определил его так: «…это в строгом смысле слова был не заговор, а прекраснодушное мечтание, вот мы соберёмся, вот мы мобилизуемся, вот мы дальше решим, что делать. <…> Они не шли дальше подготовительных разговоров о том, что в некий момент, по сигналу, надо будет начинать действовать».
Такое «прекраснодушное мечтание» очень подходило романтику Гумилёву, который за неимением Африки, искал приключений в России. В Красном Петрограде он демонстративно крестился на каждую церковь, открыто объявлял себя монархистом.
– Это безумие, бессмысленная и опасная бравада, – предостерегали друзья.
– Меня не посмеют тронуть, я слишком знаменит, – легкомысленно возражал он.
Посмели…
Но до этого сколько раз он в своей мальчишеской игре эпатировал власть! На вечере у матросов Балтфлота, читая африканские стихи, особой интонацией выделил:
Я бельгийский ему подарил пистолет
И портрет моего государя.
Зал загудел: «Какого такого государя? Царя, что ли?!». Гумилёв сделал паузу, обвёл публику пронзительным взглядом, а когда матросы утихли, продолжил читать как ни в чём не бывало.
В другой раз, в такой же революционной аудитории, на вопрос: «Что же, гражданин лектор, помогает писать хорошие стихи?» – спокойно ответил:
«По-моему, вино и женщины».
Революционная аудитория обомлела.
Радовался как ребёнок, когда узнал историю, записанную К. Чуковским в дневник: «Во время перерыва меня подзывает пролеткультовский поэт Арский и говорит, окружённый другими пролеткультовцами:
– Вы заметили?
– Что?
– Ну... не притворяйтесь. Вы сами понимаете, почему Гумилёву так аплодируют?
– Потому, что стихи очень хороши. Напишите вы такие стихи, и вам будут аплодировать.
– Не притворяйтесь, Корней Иванович, аплодируют, потому что там говорится о птице.
– О какой птице?
– О белой... Вот! Белая птица. Все и рады... здесь намёк на Деникина».
В другой ситуации и такое могло стать причиной ареста.
Без демонстративного пренебрежения к опасности, без игры в прятки со смертью он жить не мог.
«Смерть всегда была вблизи него, думаю, что его возбуждала эта близость», – вспоминал Алексей Толстой. И он прав. Поэту завораживающе мерещилась пуля, которую уже сейчас для него отливает у раскалённого горна невысокий старый человек – рабочий…
…Все его товарищи заснули,
Только он один еще не спит:
Всё он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит…
…Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
И придёт – через три года!
Дмитрий Быков говорил, что Гумилёв «всю жизнь нарочно себя мучил, выстраивал биографию, и вот в результате достроился до Таганцевского забора». Мы бы сказали – доигрался. Близость смерти не просто возбуждала, она неотвратимо влекла его. К ней было особое отношение: это не конец жизни, а черта, за которой другой мир. Сколько раз он рассуждал о «старухе с косой» в стихах! И приходил к неожиданным выводам:
Правдива смерть,
А жизнь бормочет ложь.
Дело Гумилёва давно рассекречено и опубликовано. Фабула его проста. К Николаю Степановичу обратился подполковник царской армии В. Г. Шведов. Вместе с другим бывшим офицером, Ю. П. Германом, он и возглавлял антибольшевистский заговор. Гумилёв пообещал ему в случае вооружённого восстания возглавить группу интеллигентов и бывших офицеров. Согласился помочь в составлении политических прокламаций и получил деньги «на технические нужды». Но до выступления в Петрограде дело не дошло. Кронштадтское восстание было подавлено, Германа застрелили пограничники при переходе финской границы (при нём оказались листовки, прокламации и письма), Шведова – в перестрелке при аресте.
«Петроградскую боевую организацию» (ПБО) возглавлял В. Н. Таганцев – сын академика, учёный. Вот уж кто был прекраснодушным мечтателем. После ареста он долго не давал никаких показаний. Тогда из Москвы прислали лучшего в ЧК «специалиста по интеллигенции» Я. С. Агранова (кстати, друга Осипа и Лили Брик). «Специалист по интеллигенции» убедил Таганцева дать признательные показания в обмен на обещание открытого суда и сохранения жизни заговорщикам. Таганцев на это купился, выдал всех. Обещания, конечно, не выполнили.
На его показаниях выстроили обвинение против Гумилёва. Но! Таганцев выдал поэта 6 августа, а взяли Гумилёва в ночь с 3-го на 4-е. Значит, кто-то донёс на него раньше! Друзья подозревали В. А. Павлова и особенно С. А. Колбасьева. Но в 80-х годах, когда первый биограф Гумилёва П. Н. Лукницкий, добивавшийся реабилитации поэта, спросил об этом заместителя Генпрокурора СССР, то услышал в ответ: «Заявления были, но фамилии другие».
В один день с Гумилёвым арестовали Н. Пунина. В тюрьме они случайно столкнулись, и Пунин передал Вере Аренс записку: «Встретясь здесь с Николаем Степановичем, мы стояли друг перед другом как шалые, в руках у него была “Илиада”, которую от бедняги тут же отобрали».
Гумилёва допрашивал следователь Якобсон. Этого человека никто не знал, даже имя неизвестно. Отсюда версия, что на самом деле им был Яков Агранов. По слухам, следователь обаял Гумилёва своим знанием его стихов, литературной эрудицией, лестью. Вызвал на откровенность. Гумилёв признался, но никого не выдал. Назвал только уже убитых Германа, Шведова и успевшего эмигрировать Б. Н. Башкирова-Верина.
24 августа 1921 года вышло постановление Президиума Петроградской ГубЧК: «Гумилев Николай Степанович, 35 лет, б. дворянин, филолог, член коллегии издательства "Всемирная литература", женат, беспартийный, б. офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности. <…> Приговорить к высшей мере наказания – расстрелу».
1 сентября постановление опубликовали с сообщением, что приговор уже приведён в исполнение.
После ареста Гумилёва за него хлопотали. В ЧК написали поручительство, подписанное Максимом Горьким, А. Волынским, М. Лозинским, Б. Харитоном, А Машировым. Пытались выручить поэта С. Оцуп, Н. Волковысский, С. Ольденбург.
Безуспешно…
Когда Горький узнал о приговоре, попросил свою бывшую жену М. Андрееву связаться в Москве через А. Луначарского с Лениным. Мария Фёдоровна подняла наркома с постели в четыре часа ночи, уговорила позвонить Ленину. По свидетельству А. Колбановского, секретаря Луначарского, тот ответил: «Мы не можем целовать руку, поднятую против нас» и положил трубку.
Читая материалы дела, трудно понять, за что расстреляли Гумилёва. Версий множество, включая совсем уж фантастические. Самым правдоподобным кажется объяснение профессора А. П. Судоплатова, имевшего благодаря отцу доступ к самой закрытой информации: за приговором Гумилёву стоял председатель Петроградского Совета
Г. Зиновьев.
Удивляет и другое: на следствии Гумилёв не боролся за себя, не пытался облегчить свою участь. Продолжал «игру в cache-cache со смертью хмурой». И если вспомнить его постоянные повторы: «Ничто так не возвеличивает поэта, как красивая смерть», невольно начинаешь думать: Николай Степанович стал заложником собственного мифа, своей жизненной философии, игры в «сверхчеловека». Друзья в этом не сомневались.
Осип Мандельштам: – Лучшей смерти для Гумилёва и придумать нельзя было. Он хотел стать героем и стал им. Хотел славы и, конечно, получит её.
Георгий Иванов: – В сущности, для биографии Гумилёва, такой биографии, какой он сам для себя желал, – трудно представить конец более блестящий.
Конечно, можно в чём-то согласиться и с Мандельштамом, и с Георгием Ивановым, и со многими другими, кто цитировал высказывания Гумилёва на тему – «Зову я смерть…». Сам, мол, накликал. Сам хотел. И даже провоцировал. Сам вынес себе приговор!
Но, зная Гумилёва, трудно поручиться за правду всех этих «хотел», «звал», «провоцировал», «сам»…
Душа полна противоречий, и в самых её глубинах сокрыта совсем другая правда, не ведомая никому. Правда, в которой не хочешь или не можешь признаться даже себе самому. Она тешит твоё тщеславие, возвеличивает в собственных глазах как героя. И бывает, ты изрекаешь во всеуслышание своё возвышенное кредо, гордо и не без позирования декларируешь его, забывая вот эти мудрые слова – «мысль изречённая есть ложь»…
О чём мог думать Гумилёв, выслушав приговор? Чем отозвалось сердце, полное поэтических замыслов, кипящее вдохновением, горящее жаждой жизни, как бы бравурно он ни играл с нею. И… теплящееся надеждой, ожиданием чуда – слишком уж немилосердно ударила по нему судьба, которой он столько раз бросал вызов, ничего не страшась, ни о чём не сожалея, ни в чём не раскаиваясь…
Вот судьба и припёрла его к стенке – отомстила.
Нам кажется, гумилёвская игра со смертью всю его жизнь была такой же бравадой, что и безрассудное желание покрасоваться под пулями или театральные выходки на тему «Безумству храбрых поём мы песню».
А то и образными поэтическими фигурами стихотворца-романтика.
Можно, конечно, предположить, что встреча со смертью виделась ему избавлением от всяческих жизненных неурядиц и срывов. Роковые для него любовные истории. Крах за крахом! Африканские эпопеи, кроме Музея этнографии, почти никто не оценил. Показушная храбрость на фронте зачастую служила поводом для насмешек за спиной. Великим поэтом России так и не признали. Арест на самом взлёте. Трагическая гибель была последним шансом победить в полудетской игре в «сверхчеловека».
Но перевешивало всё-таки другое. Всегда и постоянно. Неимоверная жизнеспособность, кипучая деятельность, особенно в дни перед арестом, небывалый подъём сил, жажда творчества, ощущение собственной «Болдинской осени»! Такое обновление, столь небывалый, революционный взлёт и… камера в тюрьме на Шпалерной!
Вот почему никакой психолог не «вычислит», что было на душе Гумилёва перед расстрелом. И жаждал ли он столь трагического завершения своей жизни.
Одним из последних у Гумилёва на его квартире в «Доме искусств» побывал Владислав Ходасевич. Был вечер 3 августа. Гумилёв вернулся после только что прочитанной лекции – принимали его восторженно. Был оживлён, весел, очень доволен. Как всегда, строил планы.
– Он выказал какую-то особую даже теплоту, ему как будто бы и вообще несвойственную, – вспоминал Ходасевич. – И каждый раз, когда я подымался уйти, Гумилёв начинал упрашивать: «Посидите ещё».
Они засиделись часов до двух ночи.
– Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Фёдоровне и великих княжнах. Потом Гумилев стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго – «по крайней мере, до девяноста лет». Он всё повторял: «Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше». До тех пор собирался написать кипу книг. Упрекал меня: «Вот мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это всё потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю – и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скиснете».
И он, хохоча, показывал, как через пять лет я буду, сгорбившись, волочить ноги и как он будет выступать молодцом.
Прощаясь, я попросил разрешения принести ему на следующий день кое-какие вещи на сохранение. Когда наутро, в условленный час, я с вещами подошел к дверям Гумилёва, мне на стук никто не ответил. В столовой служитель Ефим сообщил мне, что ночью Гумилёва арестовали и увезли.
Так что же, разве походил Николай Степанович на человека, которому опостылела жизнь?! Скорее наоборот – он, казалось, навсегда распрощался, со своей романтизацией смерти, перестал быть «скрипачом», призванным героически погибнуть.
Не смертного приговора, а свободы жаждала его душа. И нам кажется, в трагический свой конец, томясь на Шпалерной, он не верил. Не хотел верить. Не мог! Не покидала его надежда, вплоть до той минуты, когда был прочитан приговор.
Да, предрекал:
Не спасёшься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право –
Самому выбирать свою смерть.
Увы – такого права у него уже не было. Бросил последний вызов судьбе, и судьба его переиграла.
Всегда стремился быть победителем, а оказался побеждённым?
Чего же хотел – жить или осознанно погибнуть героем?
Ответить мешает явное противоречие, скрытое в характере и душе этого странного человека. Сегодня – несомненный оптимизм, бодрость, жизнелюбие при встрече с Ходасевичем, а завтра, в тюрьме, – ни малейшей попытки облегчить свою участь на следствии, защититься от обвинений
(такая возможность была!), даже какое-то бравурное подыгрывание следователю. Шаг за шагом навстречу роковому приговору.
ПОЧЕМУ?!
Мы не знаем ответа.
Быть может, его найдут сами читатели…
Опять над Москвою пожары,
И грязная наледь в крови.
И это уже не татары,
Похуже Мамая — свои!
Александр Галич, «Памяти Живаго»
В 1917-18 гг. Алексей Максимович Пешков (он же: Максим Горький, Буревестник революции, Великий пролетарский писатель и Отец соцреализма) написал цикл статей под общим названием «Несвоевременные мысли» , которые ныне любой желающий может прочесть. Естественно, что, будучи несвоевременными, мысли Буревестника в совдеповские времена были под запретом.
«Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия.
Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся, якобы по пути к «социальной революции» — на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции.
На этом пути Ленин и соратники его считают возможным совершать все преступления, вроде бойни под Петербургом, разгрома Москвы, уничтожения свободы слова, бессмысленных арестов — все мерзости, которые делали Плеве и Столыпин. <...>
Рабочий класс должен знать, что чудес в действительности не бывает, что его ждет голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая анархия, а за нею — не менее кровавая и мрачная реакция.
Вот куда ведет пролетариат его сегодняшний вождь, и надо понять, что Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата. <...>
Рабочие не должны позволять авантюристам и безумцам взваливать на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам же пролетариат. <...>
Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России — русский народ заплатит за это озерами крови.
Сам Ленин, конечно, человек исключительной силы; двадцать пять лет он стоял в первых рядах борцов за торжество социализма, он является одною из наиболее крупных и ярких фигур международной социал-демократии; человек талантливый, он обладает всеми свойствами «вождя», а также и необходимым для этой роли отсутствием морали и чисто барским, безжалостным отношением к жизни народных масс. <...>
Ленин «вождь» и — русский барин, не чуждый некоторых душевных свойств этого ушедшего в небытие сословия, а потому он считает себя вправе проделать с русским народом жестокий опыт, заранее обреченный на неудачу.
Измученный и разоренный войною народ уже заплатил за этот опыт тысячами жизней и принужден будет заплатить десятками тысяч, что надолго обезглавит его. Эта неизбежная трагедия не смущает Ленина, раба догмы, и его приспешников — его рабов. Жизнь, во всей ее сложности, не ведома Ленину, он не знает народной массы, не жил с ней, но он — по книжкам — узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем — всего легче — разъярить ее инстинкты. Рабочий класс для Лениных то же, что для металлиста руда. Возможно ли — при всех данных условиях — отлить из этой руды социалистическое государство? По-видимому,— невозможно; однако — отчего не попробовать? <...>
Пугать террором и погромами людей, которые не желают участвовать в бешеной пляске г. Троцкого над развалинами России,— это позорно и преступно.
Все это не нужно и только усилит ненависть к рабочему классу. Он должен будет заплатить за ошибки и преступления своих вождей — тысячами жизней, потоками крови. <...>
Редакцией «Новой Жизни» получено нижеследующее письмо:
« Пушечный Округ Путиловского завода.
Постановил вынести Вам, писателям из Новой Жизни, порицание, как Строеву, был когда-то писатель, а также Базарову, Гимер-Суханову, Горькому, и всем составителям Новой Жизни ваш Орган несоответствует настоящей жизни нашей общей, вы идете за оборонцами вслед. Но помните нашу рабочую Жизнь пролетариев не троньте, бывшей в Воскресенье демонстрацией, не вами демонстрация проведена не вам и критиковать ее. А и вообще наша партия Большинство и мы поддерживаем своих политических вождей действительных социалистов освободителей народа от гнета Буржуазии и капиталистов, и Впредь если будут писатся такие контр-революционные статьи то мы рабочие клянемся ват зарубите себе на лбу что закроем вашу газету , а если желательно осведомитесь у вашего Социалиста так называемого нейтралиста он был у нас на путиловском заводе со своими отсталыми речами спросите у него дали ему говорить да нет, да в скором времени вам воспретят и ваш орган он начинает равнятся с кадетским, и если вы горькие, отсталые писатели будете продолжать свою полемику и с правительственным органом «Правда» то знайте прекратим в нашем Нарвско-Петергофском районе торговлю. адрес Путиловс завод Пушечн. Округ пишите отв. а то будут Репресии».
Свирепо написано!
С такой свирепостью рассуждают деги, начитавшись страшных книг Густава Эмара и воображая себя ужасными индейцами. <...>
Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них — та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтобы лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку . Вот именно такой жестокий и заранее обреченный на неудачу опыт производят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть.
Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают ее в жертву своей грезе о всемирной или европейской революции.
В современных условиях русской жизни нет места для социальной революции, ибо нельзя же, по щучьему веленью, сделать социалистами 85% крестьянского населения страны, среди которого несколько десятков миллионов инородцев-кочевников. <...>
Жизнью мира движет социальный идеализм — великая мечта о братстве всех со всеми — думает ли пролетариат, что он осуществляет именно эту мечту, насилуя своих идейных врагов? Социальная борьба не есть кровавый мордобой, как учат русского рабочего его испуганные вожди.
Г. г. народные комиссары совершенно не понимают того факта, что когда они возглашают лозунги «социальной» революции — духовно и физически измученный народ переводит эти лозунги на свой язык несколькими краткими словами:
— Громи, грабь, разрушай
...
И разрушает редкие гнезда сельскохозяйственной культуры в России <...>
А когда народные комиссары слишком красноречиво и панически кричат о необходимости борьбы с «буржуем», темная масса понимает это как прямой призыв к убийствам, что она доказала.
Уничтожив именем пролетариата старые суды, г.г. народные комиссары этим самым укрепили в сознании «улицы» ее право на «самосуд»,— звериное право. И раньше, до революции, наша улица любила бить, предаваясь этому мерзкому «спорту» с наслаждением. Нигде человека не бьют так часто, с таким усердием и радостью, как у нас, на Руси. «Дать в морду», «под душу», «под микитки», «под девятое ребро», «намылить шею», «накостылять затылок», «пустить из носу юшку» — все это наши русские милые забавы. Этим — хвастаются. Люди слишком привыкли к тому, что их «с измала походя бьют»,— бьют родители, хозяева, била полиция.
И вот теперь этим людям, воспитанным истязаниями, как бы дано право свободно истязать друг друга. Они пользуются своим «правом» с явным сладострастием, с невероятной жестокостью. Уличные «самосуды» стали ежедневным «бытовым явлением», и надо помнить, что каждый из них все более и более расширяет, углубляет тупую, болезненную жестокость толпы.
Рабочий Костин пытался защитить избиваемых,— его тоже убили.»
К этому даже добавить нечего, но тем более непонятно почему Горький, уйдя в эмиграцию в 1921 году, возвращается в страну победившего идиотизма, чтобы стать пешкой Сталина. Впрочем, должен же был Пешков оправдать свою фамилию.
О дальнейшем поведении Буревестника можно прочесть в "Черной книге коммунизма".
«В 1928 году Горький принимает предложение совершить «экскурсию» на Соловецкие острова, в экспериментальный концлагерь, который затем, по выражению Солженицына, «дал метастазы», породив систему ГУЛАГа. Об этих островах Горький написал восторженные слова, воздав заодно хвалу и советскому правительству, придумавшему этот лагерь. <...>
Во время фальсифицированного процесса так называемой промпартии Лига прав человека опубликовала гневный протест, подписанный, в частности, Альбертом Эйнштейном и Томасом Манном. Горький ответил им открытым письмом: «Считаю эту казнь совершенно законной. Вполне естественно, когда рабоче-крестьянская власть давит своих врагов, как клопов ». <...>
2 ноября 1930 года Горький, уже примкнувший к «гениальному вождю», пишет тому же Роллану: «По-моему, вы бы подходили к событиям в Союзе более здраво и уравновешенно, если бы согласились с простейшим фактом, а именно: советская власть и авангард рабочей партии находятся в состоянии гражданской войны, то есть войны классовой. Враги, с которыми они борются и должны бороться, — это интеллигенция, пытающаяся реставрировать власть буржуазии, и богатое крестьянство, которое, защищая свою жалкую собственность, основу капитализма, препятствует делу коллективизации; они прибегают к террору, к убийствам колхозников, к поджогам обобществленного имущества и прочим методам партизанской войны. А на войне убивают ». <...>
Гораздо жестче высказался спустя 12 лет Горький: «Против нас ополчается все, отжившее свой срок, отмеренный историей, и это дает нам право считать себя бойцами непрекращающейся гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдается, его уничтожают ». <...>
В одном из писем 1932 года Горький, бывший, кстати, личным другом шефа ГПУ Ягоды и отцом сотрудника этой организации, писал: «Классовая ненависть должна культивироваться путем органического отторжения врага как низшего существа. Я глубоко убежден, что враг — существо низшего порядка, дегенерат как в физическом, так и в моральном отношении ». <...>
Как сейчас говорят, опустился Отец соцреализма ниже плинтуса.