Лирические отступления в романе «Евгений Онегин» «Я теперь пишу не роман, а роман в стихах — дьявольская разница. Лирические отступления в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин

12.03.2019

Основной конфликт романа «Евгений Онегин», как и в ряде предшествовавших произведений, - глубокое противоречие между запросами пробуждающейся, осознающей себя личности и ее средой, так называемым обществом, застывшим в косной неподвижности, живущим по мертвящим канонам. Но цели этого романа уже совершенно иные. Переходя от романтического восприятия и воплощения действительности к критическо-реалистическому, Пушкин ставит перед собой задачу объективного, трезвого анализа своей современности в присущих ей противоречиях.

и естественность, которые так свойственны речевому потоку романа.

Роман, органически целостный, архитектонически строен, изящен, гармонически соразмерен во всех своих частях, ясен, строг, сжат, чужд каких-либо излишеств. В его экспозиции характеризуются основные персонажи. Любовь Татьяны к Онегину и Ленского к Ольге составляет его завязку. Духовный поединок Евгения и Татьяны, приведший к их объяснению, становится кульминацией и развязкой романа. Неповторимое своеобразие композиции романа, ощущение всей непосредственности жизненной атмосферы, в которой живут основные герои романа, придает образ автора, «лирического героя» и «персонажа», свидетеля, участника и комментатора изображаемых событий, от лица которого ведется повествование.

«Евгений Онегин» - роман весьма сложный в жанрово-видовом выражении. Это роман социально-бытовой по захвату быта и нравов и социально-психологический по глубине и разнообразию отображаемых в персонажах чувств, мыслей и идей. Он единственный в своем роде и по стиховой форме, и по естественному сплаву низкого и высокого, быта и идей, заурядной повседневности и мечтаний, интимно-личного, героического и эпохального. В этом сплаве возвышенное приняло форму подлинной действительности, а обыденное приобрело полные права поэтического гражданства.

Роман в стихах – стихотворная форма. П. создал для неё особую строфу – онегинскую .(14 строк). Онег. Строфа – единство сюжетно-тематическое. Каждая строфа имеет тему, свой номер. Роман в стихах – некое спец. Единство. Стихи группируются в строфы – в эпизоды – главы. Для понимания структуры Е.О. важно то, что наряду со стих-м материалом входит в роман и проза(связки, коммент., примечания). Строится роман по принципу фрагмента. П. иногда отступает от Онег. Строфы. В речи персонажей Пушкин воссоздает самые различные стили разговорного языка того времени, но вместе с тем эти стили не образуют механического смешения, а сливаются органически в единую словесно-речевую систему романа. Язык романа всюду сохраняет единство пушкинского стиля. Господствующий в романе принцип речевой характеристики определяет явно выраженную тенденцию к лаконизму, к неприятию любых лексико-фразеологических крайностей (натуралистических, метафорическо-патетических и иных). Удивителен авторский язык романа - непринужденно-иронический, задушевно-лирический, прозрачно-ясный, изящный, гибкий, музыкальный, обильный оттенками. Опираясь на все словарное богатство общенародного языка, филигранно оттачивая литературную речь современного ему образованного общества, Пушкин смело вводит в роман, когда это необходимо, и просторечную лексику. Вспомним: «Как зюзя пьяный»; Легкости, непринужденности, гибкости речи автора и действующих лиц романа содействует логически ясная, лапидарная, строго уравновешенная, гармоническая разговорная синтаксическая структура. Сохраняя сжатость, прозрачную ясность фраз, Пушкин причудливо меняет их интонацию. Удивительно гибкая смена интонаций позволяет обнаружить все богатство переживаний автора и его героев, усиливает живость и лиризм романа. Яркой образности и музыкальности языка романа, несомненно, помогает обильное использование звуковой инструментовки, всегда подчиненной смыслу. Пушкин не пропускает ни одной возможности обращения к звукоподражательным словам: «Под ней снег утренний хрустит»; «Журчанье тихого ручья». Им очень часто применяется сгущение звуков, живописующих то или иное действие. Большое достоинство языка романа составляет его меткость, афористичность. Он как бы унизан жемчугами крылатых слов и выражений: «Мы все учились понемногу, Чему-нибудь и как-нибудь ». Живости и правдивости действующих лиц романа, несомненно, содействует разнообразие приемов их обрисовки: рассказ, описание, диалог, реплика, монолог, письмо, взаимохарактеристика.

Роман в стихах – это НЕ роман, написанный стихами. Отличие романа от романа в стихах – особая уникальная роль автора. Автор выступает в роли создателя романа, ведёт нас по роману. Автор – борец. Е.О. – роман с открытым финалом. П. прощается со своим героем тогда, когда обычно начинают роман, П. расстаётся с ним в пикантной ситуации. П. делает открытый конец, т.к. это форма новизны романа. Повествование о герое подводило читателя к концу 2 развязки: свадьба или смерть. Открытость финала – свойство самой жизни. А П. просто не знал, как могла сложиться жизнь героя. Новое духовное чувство вывело О. на новы уровень. Эта форма - не поэма, а «роман в стихах» - подсказана Пушкину Байроном - его стихотворным романом «Дон Жуан», который Пушкин считал лучшим творением английского поэта.

Но по существу Пушкин не только не следует Байрону, но и прямо противопоставляет свой роман произведению английского поэта-романтика.

«Евгений Онегин» - роман о современности, о пушкинском «сегодняшнем» дне, - произведение, которое заимствует все свое содержание - образы действующих лиц, картины быта, природы, -из непосредственно окружавшей поэта действительности. . В романе, поэтизирующем обычное, повседневное, что было в отечественной романистике новостью, как в зеркале, отражается глухая помещичья провинция, крепостная деревня, барская Москва, высший петербургский свет, губернские города (в путешествии Онегина). Границы совершающихся в нем действий: конец 1819 - весна 1825 года.

«Евгений Онегин» - роман характеров и нравов. Его сюжетообразующие действующие лица Евгений Онегин и Татьяна Ларина воплощаются не в статике, не в кризисных эпизодах, а в причинно-хронологической последовательности, в постепенном духовном росте, в истории своей жизни, в основных звеньях своей биографии. Отношение автора романа к Евгению почти на всем протяжении повествования - ироническое, но благодушное, при явной общей к нему симпатии. Онегин - аристократ по происхождению и воспитанию, индивидуалист и эгоист по своему нравственно-психологическому облику, как он сложился к своему совершеннолетию. Объективно-реалистический показ действительности и определяемых ею характеров, поставленный целью романа, обусловил и соответствующие принципы воплощения его развернутых персонажей. Воссоздавая героев своего романа, Пушкин обнаружил замечательное мастерство их социально-психологического изображения.

В. Иванов

Роман в стихах

Пушкин в русской философской критике: Конец XIX -- первая половина XX в. -- М.: Книга, 1990. В ноябре 1823 года Пушкин пишет Вяземскому: "Что касается до моих занятий, я теперь пишу не роман, а роман в стихах -- дьявольская разница! Вроде Дон-Жуана". Итак, ему приходится овладевать новою формой поэтического повествования. На мысль о возможности этой новой формы навело его изучение Байронова "Дон-Жуана", в котором она не осуществлена, но уже намечена. Что "Евгений Онегин" -- роман в стихах, об этом автор объявляет в заглавии и не раз упоминает в самом тексте произведения. На это уже указывает и разделение последнего на "главы", а не "песни", вопреки давнему обычаю эпических поэтов и примеру Байрона. "Роман в стихах" -- не просто поэма, какою до сих пор ее знали, а некий особый вид ее, и даже некий новый род эпической поэзии: поэт имеет право настаивать на своем изобретении. Изобретена им для его особой цели и новая строфа: октавы "Дон-Жуана" приличествуют романтической поэме, не роману. В самом деле, "Евгений Онегин" -- первый и, быть может, единственный "роман в стихах" в новой европейской литературе. Говоря это, мы придаем слову "роман" то значение, какое ныне имеет оно в области прозы. Иначе разумел это слово Байрон, для которого оно звучало еще отголосками средневековой эполиры: присоединяя к заглавию "Чайльд-Гарольда" архаический подзаголовок a romaunt *, он указывает на рыцарскую генеалогию своего творения. Пушкин, напротив, видел в романе широкое и правдивое изображение жизни, какою она представляется наблюдателю в ее двойном облике: общества, с его устойчивыми типами и нравами, и личности, с ее всегда новыми замыслами и притязаниями. Эта направленность к реализму совпадала с выражающим дух нового века, но в двадцатых годах еще глухим тяготением европейской мысли, утомленной мечтательностью и чувствительностью. Пушкин не только отвечает на еще не сказавшийся определительно запрос времени, но делает и нечто большее: он находит ему образ воплощения в ритмах поэзии, дотоле заграждавшейся в своих строгих садах (кроме разве участков, отведенных под балаганы сатиры) от всякого вторжения низменной действительности, и тем открывает новые просторы для музы эпической. Преодоление романтизма, которому Пушкин в первых своих поэмах принес щедрую дань, сказывается в объективности, с какою ведется рассказ о происшествиях, намеренно приближенных к обиходности и сведенных в своем ходе к простейшей схеме. Сказывается оно и в значении изображенных участей. Татьяна -- живое опровержение болезненного романтического химеризма. В Онегине обличены надменно самоутверждающееся себялюбие и нравственное безначалие -- те яды, которые гонящаяся за модой блистательная чернь успела впитать в себя из гениальных творений, принятых за новое откровение, но в их последнем смысле не понятых. Вчерашний ученик и энтузиаст уже готов объявить себя отступником. Впрочем, учеником еще надолго остается. Порою почти рабски подражает Пушкин своенравным отступлениям рассказчика фантастических похождений Дон-Жуана: эти отступления, правда, служат у Пушкина его особенной, тонко рассчитанной цели, но они нравятся ему непринужденною и самоуверенною позой, отпечатком Байронова дендизма. Учится он у Байрона и неприкровенному реализму, но опять с особым расчетом, намереваясь дать ему другое применение и вложить в него совсем иной смысл. Натурализм Байрона, насмешливый и подчас цинический, остается в круге сатиры, корни же свои питает в так называемой "романтической иронии", болезненно переживаемом сознании непримиримого противоречия между мечтой и действительностью. Пушкин, напротив, привык невзначай заглядеться, залюбоваться на самую прозаическую, казалось бы, действительность; сатира отнюдь не входила в его планы, и романтической иронии был он по всему своему душевному складу чужд. Во многом разочарованный и многим раздраженный, вольнолюбивый и заносчивый, дерзкий насмешник и вольнодумец, он, в самом мятеже против людей и Бога, остается благодушно свободен от застоявшейся горечи и закоренелой обиды. К тому же не был он ни демиургом грядущего мира, ни глашатаем или жертвою мировой скорби. Над всем преобладали в нем прирожденная ясность мысли, ясность взора и благодатная сила разрешать, хотя бы ценою мук, каждый разлад в строй и из всего вызывать наружу скрытую во всем поэзию, как некоторую другую и высшую, потому что более живую жизнь. Его мерилами в оценке жизни, как и искусства, были не отвлеченные построения и не самодержавный произвол своего я, но здравый смысл, простая человечность, добрый вкус, прирожденный и заботливо возделанный, органическое и как бы эллинское чувство меры и соответствия, в особенности же изумительная способность непосредственного и безошибочного различения во всем -- правды от лжи, существенного от случайного, действительного от мнимого. Байрон открыл Пушкину неведомый ему душевный мир -- угрюмый внутренний мир человека титанических сил и притязаний, снедаемого бесплодной тоской. Но то, что в устах британского барда звучало личною исповедью, для русского поэта было только чужим признанием, посторонним свидетельством. Далекий от мысли соперничать с "певцом гордости" в его демоническом метании промеж головокружительных высот и мрачных бездн духа, Пушкин, выступая простым бытописателем, уменьшает размеры гигантского Байронова самоизображения до рамок салонного портрета: и вот, на нас глядит, в верном списке, один из рядовых люциферов обыденности, разбуженных львиным рыком великого мятежника, -- одна из бесчисленных душ, вскрутившихся в урагане, как сухие листья. "Молодой приятель", "причуды" которого поэт решил "воспеть" (на самом деле, он просто его исследует), -- человек недюжинный, по энергии и изяществу ума его можно даже причислить к людям высшего типа; но, расслабленный праздною негой, омраченный гордостью, обделенный, притом, даром самопроизвольной творческой силы, он беззащитен против демона тлетворной скуки и бездеятельного уныния. Столь беспристрастный портрет и столь вглядчивый анализ едва ли могут составить предмет поэмы; зато они дают вполне подходящую тему для одного из тех романов, в которые сам Онегин, будь то из самодовольства или из самоучительства, гляделся, как в зеркало, -- одного из романов, "в которых отразился век и современный человек изображен довольно верно"... Так в незамысловатый светский рассказ, анекдотическая фабула которого могла бы в восемнадцатом веке стать сюжетом комедии под заглавием, примерно: "Урок Наставнику", или "Qui refuse muse"* вмещается содержание, выражающее глубокую проблему человеческой души и переживаемой эпохи. "Дон-Жуан" Байрона, очередной список его самого в разнообразных и ослепительных по богатству и яркости фантазии маскарадных нарядах, есть произведение гениальное в той мере, в какой оно субъективно. Автору чужда та объективная и аналитическая установка, которая обратила бы романтическую поэму в роман. "Дон-Жуан" еще не был "романом в стихах", каким стал впервые "Онегин". С другой стороны, "Беппо" Байрона, другой образец Пушкина, есть стихотворная новелла, написанная, как на то указывает сам автор, по итальянским образцам. Последние не остались неизвестными и Пушкину: светский день Евгения (в первой главе) рассказан под впечатлением "Дня" Парини. Есть еще и другой, прямой признак принадлежности "Онегина" к литературному роду романа. Поэт не ограничивается обрисовкой своих действующих лиц на широком фоне городской и деревенской, великосветской и мелкопоместной России, но изображает (что возможно только в романе) и постепенное развитие их характеров, внутренние перемены, в них совершающиеся с течением событий: достаточно вспомнить путь, пройденный Татьяной. Лирические, философические, злободневные отступления в "Дон-Жуане" всецело произвольны; у Пушкина они подчинены объективному заданию реалистического романа. Поэт выступает приятелем Евгения, хорошо осведомленным как об нем самом, так и о всех лицах о обстоятельствах случившейся с ним истории; ее он и рассказывает друзьям в тоне непринужденной, доверчивой беседы. И так как, особенно в романе, хотящем оставить впечатление достоверного свидетельства, рассказчик должен не менее живо предстать воображению читателей, чем сами действующие лица, то Пушкину, для достижения именно объективной его цели ничего другого не остается как быть наиболее субъективным: быть самим собою, как бы играть на сцене себя самого, казаться беспечным поэтом, лирически откровенным, своевольным в своих приговорах и настроениях, увлекающимся собственными воспоминаниями порою до забвения о главном предмете. Но -- чудо мастерства -- в этом постороннем рассказу и отдельно от него привлекательном обрамлении с тем большею выпуклостью и яркостью красок, с тем большею свободой от рассказчика и полнотой своей самостоятельной, в себя погруженной жизни выступают лица и происшествия. И, быть может, именно эта мгновенная, трепетная непосредственность личных признаний, какой-то таинственною алхимией превращенная в уже сверхличное и сверхвременное золото недвижной памяти, являет предка русской повествовательной словесности столь неувядаемо и обаятельно свежим, более свежим и молодым, чем некоторые поздние его потомки. С "Евгения Онегина" начинается тот расцвет русского романа, который был одним из знаменательных событий новейшей европейской культуры. Историко-литературные исследования с каждым днем подтверждают правду слов Достоевского о том, что и Гоголь, и вся плеяда, к которой принадлежал он сам, родились как художники от Пушкина и возделывали полученное от него наследие. Отражения и отголоски пушкинского романа в нашей литературе бесчисленны, но большею частью они общеизвестны. Мне бросилось в глаза (кажется, однако, что и это уже было кем-то замечено), что точная и даже дословная программа Раскольникова содержится в стихах второй главы: "все предрассудки истребя, мы почитаем всех нулями, а единицами себя; мы все глядим в Наполеоны; двуногих тварей миллионы для нас орудие одно". На Западе находили в русских романах сокровища чистой духовности. Если эта похвала заслужена, то и здесь проявляется их семейственное сходство с предком. Есть под легким и блистательным, как первый снег, покровом онегинских строф, "полусмешных, полупечальных", -- неисследимая глубина. Я укажу только на одну мысль романа, еще почти не расслышанную. Пушкин глубоко задумывался над природой человеческой греховности. Он видит рост основных грехов из одной стихии, их родство между собою, их круговую поруку. Так исследует он чувственность в "Каменном Госте", скупость в "Скупом Рыцаре", зависть в "Моцарте и Сальери". Каждая из этих страстей обнаруживает в его изображении свое убийственное и богоборческое жало. "Евгений Онегин" примыкает к этому ряду. В "Онегине" обличено "уныние" (acidia), оно же -- "тоскующая лень", "праздность унылая", "скука", "хандра" и -- в основе всего -- отчаяние духа в себе и в Боге. Что это состояние, человеком в себе терпимое и лелеемое, есть смертный грех, каким признает его Церковь, -- явствует из романа с очевидностью: ведь оно доводит Евгения до Каинова дела. Приближается к этой оценке Достоевский, но в то же время затемняет истинную природу хандры-уныния, как абсолютной пустоты и смерти духа, смешивая ее с хандрою-тоскою по чем-то, которая не только не есть смертный грех, но свидетельство жизни духа. Вот подлинные слова Достоевского из его Пушкинской Речи: "Ленского он убил просто от хандры, почем знать? -- может быть, от хандры по мировому идеалу, -- это слишком по-нашему, это вероятно".

Сноски к стр. 244 * Роман (Древнеангл. -- Ред. ). Сноски к стр. 247 * "Откажешь -- намучишься" или "Упустишь -- не вернешь" (фр., из "Гептамерона" Маргариты Наваррской. -- Ред. ). Печатается по: Иванов В. И. Собр. соч. Брюссель, 1987. Т. 4. С. 324--329. Впервые: Совр. записки. Париж, 1937. Т. 63.

История создания и первых публикаций «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА» пестрит странностями, которые наша пушкинистика в течение 150 лет обходила молчанием. Вот первое упоминание романа в письме Пушкина из Одессы:

«…Я теперь пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская разница».

Ну да, чтобы писать роман в стихах, надобно быть поэтом, – но почему разница дьявольская (здесь и далее везде выделение полужирным курсивом мое. – В.К.) ? Зная исключительное умение Пушкина пользоваться двусмысленностями, невольно подозреваешь поэта в какой-то мистификации, которая имеет дьявольский характер, пусть и в шуточном – или в ироническом – смысле этого слова. Но кто бы нам эту «разницу» объяснил хотя бы сегодня?

Там же (следующая фраза) Пушкин пишет:

«Вроде „Дон-Жуана“ – о печати и думать нечего; пишу спустя рукава. Цензура наша так своенравна, что с нею невозможно и соразмерить круга своего действия…»

Публикация и отдельных глав, и всего романа показала, что в «Дон-Жуане» «ничего нет общего с „Онегиным“» (из письма Пушкина А. А. Бестужеву от 24 марта 1825 года), а в «Онегине» не было ничего, что могло бы дать основание опасаться цензуры (X главы тогда не виднелось и на горизонте), – но в этом случае у нас есть простое объяснение. Пушкин в своей переписке с Юга затеял мистификационные розыгрыши адресатов и публики, заставляя последнюю разыскивать его публикации, усиливая толки вокруг них и создавая атмосферу нетерпеливого ожидания. В книге «Тайна Пушкина. „Диплом рогоносца“ и другие мистификации» (М., АЛГОРИТМ, 2012) мне уже довелось объяснять, какую игру Пушкин устроил вокруг публикаций элегии «Редеет облаков летучая гряда…» и стихотворения «Простишь ли мне ревнивые мечты…»; сошлюсь также на аналогичное наблюдение Ю. М. Лотмана по поводу «Бахчисарайского фонтана». В дальнейшем Пушкин в переписке, вплоть до выхода Первой главы романа, постоянно нагнетает эту атмосферу таинственности и невозможности преодолеть «Онегиным» цензуру, но мы, зная истинную подоплеку таких «опасений», отнесемся к этому с улыбкой.

«Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь донельзя».

И в самом деле, публикация Первой главы романа показала, что именно «донельзя»: чего стоит одно отступление о ножках! Но какого дьявола вообще эта «болтовня» Пушкину понадобилась? В чем смысл пушкинских слов «Роман требует болтовни» (в письме к А. А. Бестужеву в июне 1825 года)?

«…Пишу новую поэму, «Евгений Онегин», где захлебываюсь желчью. Две песни уже готовы».

По поводу чего или кого Пушкин «захлебывается желчью» ? Этой фразой он словно бы сообщал друзьям, которым Тургенев показывал его письмо, о некой сатире, которая содержится в романе, но ни друзья, ни – впоследствии – пушкинисты ее так и не обнаружили.

И почему Пушкин в феврале 1825 года публикует только Первую главу, если у него к концу 1823 года «две песни уже готовы» (а 2 октября 1824 года была закончена и 3-я глава)? В чем смысл такой поглавной публикации романа (только 4-я и 5-я главы вышли под одной обложкой)?

И почему на обложке издания Первой главы стоит название романа, но не стоит имя автора? И то же самое – на обложках изданий других глав и двух прижизненных изданий романа? А что за странное Предисловие к Первой главе, в котором тем не менее употреблено словосочетание «сатирический писатель» ? И какую роль играет помещенный между Предисловием и Первой главой «Разговор книгопродавца с поэтом»? И почему Пушкин потом, в отдельном издании романа, его убирает?

Вопросы можно множить и множить; не меньше их можно задать и по поводу общепринятой трактовки содержания романа. Но должен признаться: я задаю все эти вопросы, уже зная ответы на них. А 13 лет назад я этих ответов не знал; более того, я и вопросов этих не задавал. Как и вы, дорогой читатель, я пребывал в невинной слепоте и воспринимал роман вполне в духе тех представлений, какие у нас сформировала наша официальная пушкинистика. И, вероятно, пребывал бы в этой слепоте и до сих пор, если бы мне в руки не попала книга Альфреда Николаевича Баркова «Прогулки с Евгением Онегиным» (Терношль, 1998).

Я понял, что Пушкин-мистификатор жестоко подшутил и над читателями, и над пушкинистами, что, благодаря грандиозной мистификации, устроенной им в романе и вокруг него, нами не поняты ни замысел «Евгения Онегина», ни, соответственно, его герои и что все мы находимся в плену стереотипов. Но одновременно я увидел и всю перспективу предстоящих мне трудностей в связи с продвижением взглядов Баркова: и пушкинистами, и читателями Пушкин всегда воспринимался как остроумец и шутник, но совершенно не осознавался как гениальный мистификатор.

Тем не менее мне удалось договориться с редколлегией газеты «Новые известия», к тому времени уже опубликовавшей несколько моих статей об открытиях умершего в 1999 году пушкиниста Александра Лациса, и в ноябре – декабре 2002 года «НИ» решилась на публикацию на своих страницах литературоведческого «сериала» – подготовленного мною и Барковым интервью из пяти частей с продолжениями (каждая – на полную газетную полосу): три по Шекспиру, одна по «Онегину» и одна по «Мастеру и Маргарите». Интервью предлагало рассматривать «Гамлета», «Онегина» и «Мастера» как сатирические мениппеи, в каждой из которых роль повествователя передавалась персонажу, что существенно меняет наши оценки характерам действующих лиц и «идеологии» этих произведений. Наибольшую реакцию (судя по откликам) вызвала публикация по «Евгению Онегину» («Лупок чернеет сквозь рубашку» ): читатели бросились заступаться за Пушкина! Завязалась газетная дискуссия.

Сначала преподавательница из Петрозаводска прислала в редакцию возмущенную статью: «О „замысловатой“ клевете на Пушкина». Барков ответил статьей «Вот тебе, бабушка, и Макарьев день!» Затем в дискуссию вступил московский переводчик статьей «Барков против Пушкина». Агрессивное невежество и оскорбительность тона последней заставили Баркова отказаться от непосредственного ответа; вместо этого мы с ним подготовили еще одно интервью («Урок чтения»), а я написал собственный ответ оппонентам («Урок рисования»), на свой страх и риск заказал статью для дискуссии профессиональному филологу В. И. Мильдону («Прогулки с Барковым»), не согласившемуся с концепцией Баркова, и подготовил свой дискуссионный ответ ему («Наш ответ Мильдону»).

В этот момент газета рухнула, и все подготовленные материалы («Урок чтения», «Урок рисования», статья Мильдона и мой ответ) остались у меня в компьютере. А через год скончался Барков.

Между тем у нас с Барковым остался один недовыясненный вопрос. В процессе подготовки интервью я наткнулся в 10-томном собрании сочинений Пушкина (1962-1966) на упоминание Б. В. Томашевским, под редакцией которого оно вышло, неизвестной мне статьи В. Б. Шкловского «Евгений Онегин: Пушкин и Стерн» и сообщил об этом Баркову. Альфред Николаевич об этой статье Шкловского тоже не знал, а ссылку Томашевского пропустил, поскольку пользовался хотя и тем же, но более раннего года издания Собранием сочинений Пушкина, в котором этой ссылки не было. В тот момент статью Шкловского мне разыскать не удалось, и мы решили упомянуть о ней в самом общем виде; добраться до нее я смог только через четыре года после смерти Альфреда Николаевича. Она была опубликована за границей, в 1923 году, в журнале «Воля России», выходившем в Праге, и тогда же перепечатана в Берлине в сборнике о поэтике Пушкина, в котором принимал участие и Томашевский – вот почему он о ней знал и вспомнил; Шкловский же, судя по всему, статью эту не ценил и в сборники своих произведений не включал.

- 36.88 Кб

Тема 6. Стихи и проза: роман в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин»

Система персонажей и особенности конфликта. Роль любовной коллизии в романе.
Сюжетная и идейная функции мотива дуэли.
Существует ли связь образа Онегина с Пленником и Алеко? Обоснуйте свой вывод.
Новая встреча Онегина с Татьяной – зеркальное повторение исходной любовной ситуации или принципиально иная ситуация?
В чем причина отказа Татьяны?
Образ автора в романе. Его отношение к героям и способы раскрытия авторской позиции.
Идейный итог произведения. Почему в романе отсутствует традиционный финал (каким бы он мог быть)?
«Путешествие Евгения Онегина» в структуре романа. Его идейно-художественная роль.
Пушкинское понимание отношений художника и действительности, нашедшее выражение в произведении.

Композиция романа как средство раскрытия характеров и концепции произведения в целом.

Особенности композиции романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

“Евгений Онегин” - первый реалистический роман в русской литературе, в котором “отразился век и современный человек изображен довольно верно”. А. С. Пушкин работал над романом с 1823 по 1831 год. “Я теперь пишу не роман, а роман в стихах - дьявольская разница”, -писал он в письме к П. Вяземскому. “Евгений Онегин” - лиро-эпическое произведение, в котором оба начала выступают как равноправные. Автор свободно переходит от сюжетного повествования к лирическим отступлениям, которые прерывают ход “свободного романа”.
В романе выделяются две сюжетные линии. Первая - это любовный роман, взаимоотношения Онегина и Татьяны Лариной, а вторая - это взаимоотношения Онегина и Ленского.
Роман состоит из восьми глав. Первая из них представляет собой развернутую экспозицию, в которой автор знакомит нас с главным героем - “молодым повесой” Евгением Онегиным, показывает его жизнь в столице. Во второй главе происходит завязка второй сюжетной линии -знакомство Онегина с Ленским:

Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом понравились, потом
Съезжались каждый день верхом
И скоро стали неразлучны.

Завязка первой сюжетной линии происходит в третьей главе. Онегин знакомится с семейством Лариных, где он увидел Татьяну. Она же, в свою очередь, сразу отметила Онегина:
Пора пришла, она влюбилась...
Татьяна воспитывалась как типичная провинциальная девушка того времени:

Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли все;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона, и Руссо.

В своем воображении она создала образ возлюбленного, не похожего на окружающих ее молодых людей, окруженного какой-то тайной. Она ведет себя как истинная героиня романа: пишет ему письмо в духе тех, которые она читала в книгах, ведь она “по-русски знала плохо”. Герой “тронут был” признанием юной девушки, но “жизнь семейным кругом” ограничивать не хотел, поэтому и прочитал ей нотацию в саду, призвав ее “учиться властвовать собой”. Это своего рода кульминация в развитии первой сюжетной линии.
Пятая глава романа знаменательна тем, что Татьяна, мучимая “страстью нежной”, видит сон, который имеет важную композиционную роль. Он позволяет читателю как бы предугадать последующие события - смерть Ленского. Важны также и именины Татьяны. Они играют важную роль в развитии второй сюжетной линии. Именно на именинах Татьяны Онегин “поклялся Ленского взбесить и уж порядком отомстить”. Ленский, возвышенная и страстная душа, находящаяся во власти пламенной страсти к Ольге, не мог стерпеть обиды и предательства друга и решил:

Две пули - больше ничего -
Вдруг разрешат судьбу его.

Соответственно, главу шестую мы можем назвать кульминацией и развязкой второй сюжетной линии.
Что же касается первой сюжетной линии, то ее развитие продолжается. Татьяну увозят на ярмарку невест в Москву, а затем она выходит замуж за важного генерала. Через два года она встречается в Петербурге с Онегиным. Теперь она уже светская дама, “законодательница зал”, занимающая такое же положение в обществе, как и Онегин. Теперь уже он влюбляется в Татьяну и пишет ей письмо. Так в восьмой главе происходит развязка первой сюжетной линии.
Однако следует отметить важную композиционную особенность романа - это открытость финала. В развязке как первой, так и, отчасти, второй сюжетных линий нет четкой определенности. Так, автор предполагает два возможных пути для Ленского, если бы он остался жив, а не был убит на дуэли:

Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы был рожден...
А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел...

И здесь героя моего,
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим,
Надолго... навсегда.

Помимо необычной развязки можно отметить то, как построен роман “Евгений Онегин”. Основной принцип его организации - это симметрия и параллелизм.
Симметрия выражается в повторении одной сюжетной ситуации в третьей и восьмой главах: встреча - письмо - объяснение.
При этом Татьяна и Онегин меняются местами. В первом случае автор на стороне Татьяны, а во втором - на стороне Онегина. “Сегодня очередь моя”, - говорит Татьяна, как бы сопоставляя две “истории любви”.
Онегин изменился и говорит вещи совершенно иного характера, чем в первый раз. Татьяна же остается верна себе: “Я вас люблю (к чему лукавить)”...
Композиция писем параллельна, так как можно говорить о схожести следующих моментов: написание письма, ожидание ответа и объяснение. Петербург здесь играет обрамляющую роль, появляясь в первой и восьмой главах. Осью симметрии этих сюжетных ситуаций является сон Татьяны. Следующей особенностью композиции романа можно назвать то, что части романа противопоставлены друг другу, в некотором роде даже подчинены принципу антитезы: первая глава - это описание петербургской жизни, а вторая - показ жизни поместного дворянства.
Основной композиционной единицей служит глава, которая является новым этапом в развитии сюжета.
Поскольку лирическое и эпическое в романе равноправно, то и лирические отступления играют немаловажную роль в композиции романа.
Обычно лирические отступления связаны с сюжетом романа. Так, Пушкин противопоставляет Татьяну светским красавицам:

Я знал красавиц недоступных,
Холодных, чистых, как зима,
Неумолимых, неподкупных,
Непостижимых для ума...

Есть же и такие, которые с сюжетом прямой связи не имеют, а связаны непосредственно с образом автора в романе:

Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к твоим ногам.

Лирические отступления появляются в переломные моменты повествования: перед объяснением Татьяны с Онегиным, перед сном Татьяны, перед дуэлью.
Часто лирические отступления содержат обращения к читателю, что позволяет связать лирическое с эпическим:

Позвольте ж мне, читатель мой,
Заняться старшею сестрой.

Знаменательна и композиционная роль пейзажа в романе: во-первых, он показывает ход времени (правда, время в романе не всегда соотносится с реальным), во-вторых, характеризует внутренний мир героев (часто природные зарисовки сопровождают образ Татьяны).

Композиция романа обладает еще одной особенностью - симметрией, центром которой явился сон Татьяны в V главе. Помимо симметрии и замкнутости, в композиции романа присутствует еще один прием-прием «зеркала». Пушкин использовал его при описании встреч Татьяны и Онегина. При первом знакомстве с Онегиным Татьяна поняла, что любит его, под влиянием этого чувства пишет ему письмо, а он же отвечает ей лекцией о том, что он не создан для семейной жизни. После чего их жизненные пути расходятся. Вновь они встречаются в Петербурге, где уже Онегин влюбляется в Татьяну и пишет ей пламенное письмо. Татьяна говорит ему: «Сегодня очередь моя», имея в виду отповедь. Так герои меняются местами.

Также можно отметить и противопоставление героев: Онегин - Татьяна, Ленский - Ольга, Татьяна - Ольга, Онегин - Ленский, а также сопоставление: Татьяна - Ленский. Лирическая сторона романа связана с образом автора, который вырисовывается в многочисленных лирических отступлениях, столь широко представленных в романе. Большое количество лирических отступлений содержит описание природы, которая показывает движение времени в романе. По отношению к природе герои противопоставляются, например Татьяна и Онегин. Таким образом, пейзажные зарисовки служат средством раскрытия характера героев, помогают понять их душевное состояние. Таким образом, композиция романа «Евгений Онегин» необычна, подобного второго романа в русской литературе создано не было. Пушкин явился новатором не только в жанре первого реалистического романа в стихах, но и в области языка, ведь автор явился основоположником русского литературного языка.

Система персонажей тоже имеет упорядоченную структуру. Главный принцип ее построения – это антитеза. Например, Онегин противопоставлен и Ленскому (как байронический герой – романтику-мечтателю), и Татьяне (как столичный денди – простой русской девушке), и высшему свету (хоть он и типичный молодой человек, но уже уставший от пустых развлечений), и соседям-помещикам (как аристократ со столичными привычками – сельским жителям помещикам). Татьяна же противопоставляется и Ольге (последняя слишком пуста и легкомысленна по сравнению с героиней, которая «любит не шутя»), и московским барышням (они говорят ей о своих «сердечных тайнах», модах, нарядах, тогда как Татьяна сосредоточена на уединенной внутренней жизни – «задумчивость ее подруга», любит чтение, прогулки на природе, а моды ее вовсе не интересуют). Очень важно отметить, что автор противопоставляет и сравнивает оттенки, детали одних и тех же качеств (что также характерно для реальной жизни), это не классицистские или романтические литературные клише: добрый – злой, порочный – добродетельный, банальный – оригинальный и т.д. Примером могут служить сестры Ларины: и Ольга, и Татьяна – естественные, милые девушки, влюбившиеся в блестящих молодых людей. Но Ольга легко меняет одну любовь на другую, хотя совсем недавно была невестой Ленского, а Татьяна любит одного Онегина всю жизнь, даже выйдя замуж и оказавшись в высшем свете.

Дуэль как социальное явление целой эпохи является одной из проблем, поднимаемой в классической литературе. Для того чтобы дать ей объективную оценку сегодня, следует воспринимать данное явление с позиций особенностей эпохи, нравственных и эстетических ценностей времени. Писатели 19 века воспринимали дуэль как единственный и во многом естественный способ отстоять свою честь, свое дворянское и офицерское достоинство. Однако весьма часто в произведениях этого времени прослеживается мысль о бессмысленности и жестокости дуэли. В романе «Евгений Онегин» дуэль становится тем явлением, которое противоречит внутреннему миру героя. Только представление общества о чести заставляют Евгения, «всем сердцем юношу любя», всё же принять вызов Ленского: И вот общественное мненье! Пружина чести, наш кумир! И вот на чем вертится мир. Перед дуэлью Онегин спокойно проспал всю ночь, в противоположность Ленскому. На место поединка Евгений опаздывает, чем демонстрирует своё отношение к данному событию: это не безразличие, а нежелание губить невинного человека из-за пустой формальности. По жребию Онегину выпадает стрелять раньше Ленского. Он убивает юного поэта. Это событие стало настоящим потрясением для героя, положившим начало его перерождению, переосмыслению всех жизненных ценностей. Таким образом, в своем романе Пушкин размышляет о человеческих отношениях, говорит о ценности жизни, о бессмысленности придуманного и наигранного дворянского представления о чести.

Дуэль - кульминация второй сюжетной линии. Онегин убивает Ленского. Его смерть -развязка линии дружбы. Тяжело переживая смерть друга, Онегин отправляется в путешествие, описанное в IX главе, не включенной в роман по настоянию цензоров.

Евгений Онегин несет в себе все, что Пушкин стремился воплотить в образах кавказского пленника и Алеко. Как и они, он не удовлетворен жизнью, устал от нее. Но теперь перед нами предстает не романтический герой, а чисто реалистический тип. Рисуя образ своего героя, Пушкин подробно рассказывает о среде, в которой вырос Онегин, о его образовании и воспитании. Онегин получил типичное для того времени образование. Его учителем был француз, который, “чтоб не измучилось дитя, учил его всему шутя, не докучал моралью строгой, слегка за шалости бранил и в Летний сад гулять водил”. То есть мы видим, что Онегин получил весьма поверхностное образование, которого, однако, было достаточно для того, чтобы “свет решил, что он умен и очень мил”.
Онегин ведет типичный для молодежи того времени образ жизни: посещает балы, театры, рестораны. Но все это ужасно надоело Онегину, и он “давно зевал средь модных и старинных зал”. Ему скучно и на балах, и в театре: “...Отворотился - и зевнул, и молвил: “Всех пора на смену; балеты долго я терпел, но и Дидло мне надоел”. То есть пушкинский герой - дитя этого общества, но в то же время он чужд ему. “Томясь душевной пустотой”, Онегин разочаровывается в жизни, впадает в депрессию. Он пробует заняться какой-либо полезной деятельностью, в частности - писать, но “ничего не вышло из пера его”. Здесь сказывается как его барское восприятие (“труд упорный ему был тошен”), так и отсутствие призвания к труду (“зевая, за перо взялся”). Забросив это занятие, Онегин пытается заняться устройством жизни крестьян в своем имении. Но, проведя одну реформу, он и это бросает. И я совершенно согласна с Белинским, который сказал: “Бездеятельность и пошлость жизни душат его, он даже не знает, что ему надо, что ему хочется, но он... очень хорошо знает, что ему не надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность”.

Мы видим, что в основе композиции - путешествие. В первой главе описывается жизнь главного героя в Петербурге в 1820 году, во VII-IV главах изображается деревня Евгения Онегина, изображаются быт и нравы помещиков. В этих же главах автор знакомит нас с Татьяной, Ольгой и Ленским. После дуэли, произошедшей в VI главе, Онегин покидает свою деревню, спустя некоторое время Ольга выходит замуж и тоже уезжает из родных мест, а Татьяну везут на «ярмарку невест» в Москву. Евгений путешествует, посещает Бессарабию, Нижний Новгород, Одессу и возвращается в Петербург в 1825 году, где и происходит его новая встреча с Татьяной. Таким образом, композиция романа замкнута: действие началось в весеннем Петербурге и закончилось там же пятью годами позже.

В чем причина отказа Татьяны?

В Москве встречает Онегина холодная светская дама, хозяйка знаменитого салона. В ней Евгений с трудом узнает прежнюю робкую Татьяну и влюбляется в нее. Он видит то, что хотел видеть в той Татьяне: роскошь, красоту, холодность.

Но Татьяна не верит в искренность чувств Онегина, так как не может забыть свои мечты о возможном счастье. В Татьяне говорят оскорбленные чувства, настала ее очередь отчитывать Онегина за то, что не сумел вовремя разглядеть в ней свою любовь. Татьяна несчастна в своем замужестве, слава и богатство не приносят ей удовольствия:

А мне, Онегин, пышность эта,

Постылой жизни мишура, мои успехи в вихре света,

Мой модный дом и вечера.

Это объяснение раскрывает основную черту характера Татьяны - чувство долга, которое для нее главное в жизни. Образы главных героев раскрываются до конца в финальной встрече. Татьяна отвечает Онегину на его признания словами: «Но я другому отдана и буду век ему верна!» Эта фраза ясно вырисовывает душу идеальной русской женщины. Этими словами Татьяна не оставляет Онегину никакой надежды. В первой встрече героев автор дает Онегину шанс изменить свою жизнь, наполнив ее смыслом, олицетворением которого является Татьяна. А во второй встрече Пушкин наказывает главного героя тем, что оставляет Татьяну абсолютно недоступной для него

Условий света свергнув бремя,

Как он, отстав от суеты,

С ним подружился я в то время.

Мне нравились его черты,

Мечтам невольная преданность,

Неподражательная странность

И резкий охлажденный ум, -

Так рассказывает А. С. Пушкин о своем знакомстве с Евгением Онегиным, героем романа, превращенным в живого человека силой поэтического таланта автора.

В первой главе произведения Пушкин смотрит на Онегина со стороны с сочувствием и в то же время с большой долей иронии. У читателя первой главы нет оснований отождествлять героя с автором. Очевидны различия в их мировоззрении, вкусах, круге интересов. Образ автора наиболее ярко вырисовывается в лирических отступлениях и в отдельных замечаниях об искусстве, о природе и о поэтическом творчестве. Как сказал В. Г. Белинский, “личность поэта... везде является... по преимуществу артистическою”. Онегин же интересуется в основном социально-экономическими вопросами:

Высокой страсти не имея

Для звуков жизни не щадить,

Не мог он ямба от хорея,

Как мы ни бились, отличить.

Бранил Гомера, Феокрита;

Зато читал Адама Смита

И был глубокий эконом...

Герой и автор представляют собой две стороны одного и того же явления: неудовлетворенности обществом, оторванности от него, так называемые странности. Направление Онегина - практическое, ум его резок и холоден. Страстная натура Пушкина ищет спасения в прекрасном. Героя и автора объединяет то, что оба они - мыслящие люди, выделяющиеся из “черни светской”.

В первой главе романа отношение Пушкина к Онегину слегка насмешливо, и герой еще не воспринимается нами как фигура трагическая. Но уже в начале романа есть немало моментов, где автор разделяет онегинскую точку зрения, говорит одновременно от собственного лица и от лица героя:

И снова, преданный безделью,

Томясь душевной пустотой,

Уселся он - с похвальной целью

Себе присвоить ум чужой.

Отрядом книг уставил полку,

Читал, читал - а все без толку:

Там скука, там обман иль бред;

В том совести, в том смысла нет;

На всех различные вериги;

И устарела старина,

И старым бредит новизна...Пушкину близок вдумчивый, критический взгляд Онегина на литературу и на жизнь в целом. Высокие требования, предъявляемые героем романа ко всему и всем, - признак глубокого, неравнодушного ума. Именно это сближает Онегина с Пушкиным.

Кроме того, герой страдает, “томясь душевной пустотой”. Сколько людей в окружении Пушкина и Онегина или не осознают своей душевной пустоты, или вовсе не мучаются ею. Мыслящие личности навлекают на себя ненависть посредственностей.

Обоих ожидала злоба

Слепой Фортуны и людей, -

Замечает о себе и своем герое Пушкин в начале романа.

Итак, в “Евгении Онегине” перед нами предстают два совершенно разных, но близких по духу и положению в обществе человека, автор и герой.

Роман писался более семи лет. За это время значительно изменилась личность Пушкина: его взгляд на историю, общество и человека стал более зрелым и глубоким. К моменту завершения работы над “Евгением Онегиным” в творчестве Пушкина наступил период исторических и философских обобщений. Трезвая оценка ситуации в России второй четверти XIX века привела к усилению трагических мотивов в произведениях поэта. С изменениями в мировоззрении Пушкина менялся и его взгляд на Евгения Онегина.

Главное в отношении автора к герою оставалось прежним: уважение к “неподражательной странности” Онегина. Однако с каждой главой романа Пушкин все чаще говорит о своем герое не только серьезно, но и с состраданием, с болью. “Молодой повеса” первой главы превращается в “неисправленного чудака”.

Уже в третьей главе романа Пушкин с сочувствием пишет об Онегине:

Он в первой юности своей

Был жертвой бурных заблуждений

И необузданных страстей,

Привычкой жизни избалован,

Одним на время очарован,

Разочарованный другим;

Желаньем медленно томим,

Томим и ветреным успехом,

Внимая в шуме и в тиши

Роптанье вечное души,

Зевоту подавляя смехом,

Вот так убил он восемь лет,

Утратя жизни лучший цвет.

В желании понять героя, проникнуть в его внутренний мир проявляется гуманизм автора, о котором говорил В. Г. Белинский в статьях о “Евгении Онегине”. Не раз защищая героя от порицания толпы, Пушкин пишет о том, что нельзя осуждать человека, не поняв его. Он подчеркивает в Онегине “роптанье вечное души”, то есть считает его натурой противоречивой и страдающей. Таков и сам Пушкин. В лирических отступлениях романа звучит то страсть, то разочарование, то нежность, то холодное презрение, то вера в будущее, то пессимизм.

Пушкин выступает в защиту Онегина именно тогда, когда герой совершает поступки, вызывающие недовольство и даже возмущение многих читателей. Предчувствуя, что Онегина осудят за холодную отповедь Татьяне, Пушкин пишет:

Вы согласитесь, мой читатель,

Что очень мило поступил

С печальной Таней наш приятель;

Не в первый раз он тут явил

Души прямое благородство...

Автор требует, чтобы на этого “странного человека” взглянули не предвзято, а с живым интересом, с сочувствием. Понимание было необходимо и самому поэту. Одиночество звучит в тех строфах романа, которые были написаны Пушкиным в Михайловской ссылке:

Но я плоды моих мечтаний

И гармонических затей

Читаю только старой няне,

Подруге юности моей,

И после сытного обеда

Ко мне забредшего соседа,

Поймав нежданно за полу,

Душу трагедией в углу...

Конец VII главы посвящен Москве и описанию жизни московского общества. VIII глава романа начинается с петербургского бала, на котором происходит встреча Татьяны с Онегиным. Поняв, что влюблен, он пишет ей письма это кульминация первой сюжетной линии. Не получив ответа. на три письма, Евгений едет к ней и видит на ее лице лишь гнев. Он отказывается от светской жизни и запирается в своем доме. Лишь весной он снова посещает Татьяну. Происходит объяснение, она признается, что все еще любит его, но «я другому отдана и буду век ему верна». Это развязка любовной линии романа. Но финал романа остается открытым. Автор дает читателю возможность самому додумать конец.

Онегин и Пушкин снова оказываются в сходном положении: они не поняты людьми, одиноки.

Рассуждая о причинах того, что Онегин принял вызов Ленского на дуэль, автор опять-таки оправдывает своего героя, на этот раз путем обобщения:

И вот общественное мненье!

Пружина чести, наш кумир!..

Поэт призывает читателя взглянуть на себя самого, перед тем как судить Онегина. Способность честно оценить свое поведение - свойство незаурядных натур. Им обладает как сам Пушкин, так и Онегин. В этом они тоже поднимаются над “чернью светской”.

После описания дуэли Пушкин заявляет:

Я сердечно

Люблю героя моего...

Это еще раз подтверждает и то, что Пушкин оправдывает Онегина, и то, что невозможно отождествить автора и героя даже там, где во многом сближаются их судьбы, настроения, отношения с окружающим миром.

Не дай остыть душе поэта,

Ожесточиться, очерстветь,

И наконец окаменеть

В мертвящем упоенье света...

Видимо, не случайно мысль о духовной смерти возникает у Пушкина именно после рассказа о дуэли. Конечно, душа Онегина еще не окаменела, но убийство Ленского совершено человеком с ожесточенным и черствым сердцем. Не виня в этом своего героя, Пушкин находит причину в “мертвящем упоенье света”.

Появляется глубокое, принципиальное различие между автором и героем: душа Онегина стала холодной, личность Пушкина остается “прекрасною и гуманною”, как заметил В. Г. Белинский.

Но страшная участь духовной гибели минует Онегина. “Им овладело беспокойство”, - говорит Пушкин. В восьмой главе романа Онегин вновь является в свете. Он чужд обществу, в котором нет места живой критической мысли, и оно чуждо и враждебно ему. ...Посредственность одна

Нам по плечу и не странна, -

Пишет Пушкин, Это его собственная боль одиночества, неудовлетворенности, стремления к недосягаемым идеалам.

В образе Евгения Онегина воплотился взгляд Пушкина на мыслящую личность 20-х годов XIX века. Была поставлена проблема отсутствия достойного поля деятельности для незаурядных характеров, нашедшая свое продолжение в русской литературе 30-50-х годов. При этом в рассуждениях об Онегине постоянно присутствует личность автора, оценивающего своего героя с позиций исторических и гуманных. “Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его; здесь его чувства, понятия, идеалы”, - сказал В. Г. Белинский об авторе “Евгения Онегина”.

Краткое описание

Содержание

Композиция романа как средство раскрытия характеров и концепции произведения в целом.
Система персонажей и особенности конфликта. Роль любовной коллизии в романе.
Сюжетная и идейная функции мотива дуэли.
Существует ли связь образа Онегина с Пленником и Алеко? Обоснуйте свой вывод.
Новая встреча Онегина с Татьяной – зеркальное повторение исходной любовной ситуации или принципиально иная ситуация?
В чем причина отказа Татьяны?
Образ автора в романе. Его отношение к героям и способы раскрытия авторской позиции.
Идейный итог произведения. Почему в романе отсутствует традиционный финал (каким бы он мог быть)?
«Путешествие Евгения Онегина» в структуре романа. Его идейно-художественная роль.
Пушкинское понимание отношений художника и действительности, нашедшее выражение в произведении.

* * *

Предисловие составителя

«…Я теперь пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская разница».

Там же (следующая фраза) Пушкин пишет:

«Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь донельзя».

«…Пишу новую поэму, «Евгений Онегин», где захлебываюсь желчью. Две песни уже готовы».

Вопросы можно множить и множить; не меньше их можно задать и по поводу общепринятой трактовки содержания романа.

Но должен признаться: я задаю все эти вопросы, уже зная ответы на них. А 13 лет назад я этих ответов не знал; более того, я и вопросов этих не задавал. Как и вы, дорогой читатель, я пребывал в невинной слепоте и воспринимал роман вполне в духе тех представлений, какие у нас сформировала наша официальная пушкинистика. И, вероятно, пребывал бы в этой слепоте и до сих пор, если бы мне в руки не попала книга Альфреда Николаевича Баркова «Прогулки с Евгением Онегиным» (Терношль, 1998).

Будучи принципиальным формалистом, Шкловский в своих исследованиях обращал внимание исключительно на форму, «идеология» произведений интересовала его минимально; вот и в этом случае он разобрал некоторые признаки формального сходства между «Евгением Онегиным» и романами Стерна и на этом остановился – буквально в полушаге от разгадки пушкинского романа. По справедливости статью об этом исследовании Шкловского и о том, куда на самом деле оно могло и должно было привести, следовало бы написать Баркову: она стала бы превосходным и наглядным предисловием к его книге. Но его не стало, и выбора у меня не было: пришлось писать эту статью за него. Под названием «Скромный автор наш», вместе с моим «пунктирным» структурным комментарием к Первой главе «Онегина», она была опубликована во 2-м номере журнала «Литературная учеба» за 2011 год.

Прошло 10 лет с момента публикации нашего интервью. За это время были изданы книги А. А. Лациса «Верните лошадь!» (2003) и «Персональное чучело» (2009), Н. Я. Петракова «Последняя игра Александра Пушкина» (2003) и «Загадка ухода» (2005) и мои «Пушкинские тайны» (2009) и «Александр Пушкин. Конек-горбунок» (2009), а по поводу последней показаны интервью на TV и телевизионный фильм на канале «Культура». Учитывая и публикацию упомянутой статьи в «Литучебе», я счел этот срок достаточным для того, чтобы читатель свыкся с мыслью о гениальном мистификаторском даре Пушкина и смог воспринять грандиозную пушкинскую мистификацию вокруг «Евгения Онегина»: в начале 2012 года, в качестве пробного шара, я издал небольшим тиражом книгу «Кто написал „Евгения Онегина“» (под двумя именами, Баркова и моим), в которую включил мою статью из «Литучебы» и все наши дискуссионные материалы 2002 года.

Читательская реакция, которую я в течение полутора лет наблюдал при продаже книги в магазине «Библиоглобус», меня обнадежила, а факт публикации издательством «АЛГОРИТМ» в серии «Жизнь Пушкина» книг Лациса («Почему Пушкин плакал», 2013), Петракова («Пушкин целился в царя», 2013) и моих («Тайна Пушкина. „Диплом рогоносца“ и другие мистификации, 2012 и «А был ли Пушкин. Мифы и мистификации», 2013) сделал переиздание книги Баркова неизбежным и своевременным. В то же время, учитывая ее теоретическую глубину и важность для понимания главных произведений Пушкина (академик Н. Я. Петраков: «„Прогулки с Евгением Онегиным“ – самая серьезная книга о Пушкине, какую я когда-либо читал»), хотелось бы помочь тем читателям-нефилологам, для которых первые, теоретические главы могут оказаться трудно преодолимыми. С этой целью здесь, в качестве широкодоступного вспомогательного пособия, вместо послесловия приводится сокращенный вариант моей статьи из книги «Кто написал „Евгения Онегина“».

Приношу благодарность научному редактору книги Вадиму Григорьевичу Редько, по замечаниям которого Барков успел внести в текст необходимые исправления. В остальном «Прогулки с Евгением Онегиным» воспроизводятся по первому изданию, включая и текст предисловия, где Барков объяснял свою позицию по отношению к академическому истэблишменту и причины, по которым он пошел на вынужденную конфронтацию с академиком Д. С. Лихачевым: в поисках истины ничей авторитет не должен служить защитой ее извращений.

Комментарии автора приводятся в конце каждой главы. В нескольких случаях, там, где Барков пропустил информацию, не попавшую в его поле зрения, мне пришлось дать небольшие постраничные примечания (они отмечены звездочками). В каждом случае они комментируют текст, не меняя принципиальных установок книги, лишь заведомо отводя возможные упреки автору, который сам уже не может на них ответить.

Изданием этой книги я отдаю Альфреду Николаевичу Баркову мой долг его ученика и почитателя. Я глубоко убежден, что она станет событием не только для отечественного, но и для мирового литературоведения – даже если поначалу и встретит отчаянное сопротивление. Ход истины неостановим.

В. Козаровецкий

Вадиму Григорьевичу Редько, моему неизменному научному редактору

Все подлинно великое должно включать в себя смеховой элемент.

М. М. Бахтин

Пушкин вошел в русскую культуру не только как Поэт, но и как гениальный мастер жизни.

Ю. М. Лотман

Уважаемый читатель!

Предлагаемая Вашему вниманию книга – не только о творчестве А. С. Пушкина. Это попытка преодолеть стереотипы мышления, выявить причины, в силу которых содержание творчества поэта остается до конца не раскрытым. Состояние пушкиноведения Н. К. Гей охарактеризовал такими словами:

«Время убедительно показало, что сам феномен пушкинского творчества далеко выходит за пределы „окончательных“ решений. Большие трудности возникают на уровне аналитических подходов, скажем, к „Медному всаднику“, „Борису Годунову“, даже к „Памятнику“, не говоря уже о пушкинской прозе. Казалось бы, все они исследованы „вдоль и поперек“, но вы чувствуете, что неведомое вновь отодвигается и нечто существенное, а может быть и главное, по-прежнему остается незатронутым ‹…› Объект исследования настолько труднодоступен, что общий результат здесь гораздо ниже, чем в работах о Толстом, Достоевском, Чехове ‹…› Природа пушкинских свершений остается невыявленной, «закрытой» ‹…› Мы не успеваем схватить внутренней логики всех компонентов этого мира, мы не „слышим“ слов, не проникаем в структуру словесного образа»1
Гей Н. К. Проза Пушкина. Поэтика повествования. АН СССР, ИМЛИ им. A.M. Горького. М., «Наука», 1980, с. 8.

Эту же мысль более афористично, как и надлежит поэту, выразил Арсений Тарковский: «… Нет загадки более трудной, более сложной, чем загадка Пушкина… Очень многое у Пушкина – тайна за семью замками»2
Арсений Тарковский. Собрание сочинений, т. 2. М., «Художественная литература», 1981, с. 230.

Об этом же писал своему другу – художнику Д. Митрохину выдающийся русский искусствовед – академик М. В. Алпатов: «… Наших классиков – Тургенева, Толстого и, конечно, Пушкина – как мало мы знаем….как поверхностно толкуем»3
Книга о Митрохине. Л., «Художник РСФСР», 1986, с. 223.

Н. К. Гей не включил в ряд „трудных“ для понимания еще одно творение Пушкина – «Евгений Онегин», относительно которого известный пушкинист и теоретик литературы Ю. М. Лотман сделал заключение, что со времени создания романа прошло настолько много времени, что уже мало остается надежды, что его смысл вообще будет когда-либо понят. К сожалению, Ю. М. Лотман имел все основания для подобного пессимизма, поскольку теория литературы до сих пор остается вне большой науки – она не располагает ни методологическим, ни даже понятийным аппаратом, который отвечал бы строгим требованиям науки. Достаточно сказать, что до настоящего времени нет единого мнения относительно таких фундаментальных понятий, как «фабула», «сюжет», «композиция», которые описываются через метафоры, что равносильно отсутствию научной терминологии вообще.

Скажу больше: как-то так случилось, что теория литературы до сих пор не располагает концепцией, которая базировалась бы на едином фундаментальном понятии, через которое должны описываться все исследуемые явления. Можно ли отнести к науке область познания, в которой из-за отсутствия единой системы отсчета метры прибавляют к килограммам и в сумме получают месяцы? Парадоксально, но именно в таком состоянии находится теория литературы, причем не только у нас.

Конечно, привести литературоведение к единому математическому знаменателю, как это предлагал Ю. М. Лотман, не удастся, да в этом и нет необходимости. Я сформулировал задачу несколько иначе: применить к теории литературы методологию философии, используемую в том числе и в математике. Оказалось, что необходимо только разработать принципы построения силлогизмов применительно к филологии и принять единый базовый постулат, через него сформулировать основные относящиеся к структуре произведения понятия, и уже через них изложить теорию мениппеи. Эта теория помогла вскрыть содержание нескольких десятков произведений А. С. Пушкина, М. Булгакова, Вл. Орлова, Вл. Луговского, А. Н. Толстого, драмы В. Шекспира «Гамлет», романа Айрис Мэрдок «Черный принц».

Результат применения разработанной теории – в этой книге. Сама теория изложена в ней ровно настолько, насколько это необходимо для данного исследования. Выяснилось, что бытующая интерпретация содержания «Евгения Онегина» и многих других произведений Пушкина не соответствует авторскому замыслу. И причина не только и не столько в отсутствии теории, сколько в позиции официального литературоведческого истэблишмента. Как свидетельствуют факты, творческое наследие Пушкина было принесено в жертву сталинской политике и мелким литературоведческим амбициям: десяток-другой апологетических работ в отношении творчества его антагониста, Онегина-Демона, оказались важнее правды о творчестве поэта. Отсюда – лживый миф об эстетических воззрениях Пушкина, мелкие и крупные подтасовки фактов вплоть до внесения грубых текстологических искажений, в том числе и при подготовке академических изданий. К сожалению, уже в наши дни даже для Совести Нации (этим титулом наделен академик Д. С. Лихачев) честь мундира оказалась важнее правды.

Сегодняшний телерепортаж С. Доренко побудил меня поставить, наконец, точку в данной работе. Делаю это, сознательно отрезав все пути к компромиссу, ибо когда речь идет о непорядочности по отношению к Науке, любые компромиссы неуместны. Наука признает только один вид проявления совести – приверженность фактам и только фактам, и прочь сантименты. Если человек пользуется статусом Совести Нации и продолжает возглавлять Пушкинскую комиссию, то я отношусь к нему именно как к председателю этой комиссии, как к ученому, и ожидаю от него соответствующих действий, а не продолжения линии, начатой коленопреклоненной речью поэта Н. Тихонова 10 февраля 1937 года в Большом Театре Союза ССР перед лицом Вождя всех народов и Знатока всех литератур.

Конечно, чисто по-человечески мне жалко уважаемого человека, который не в состоянии понять, что занятая им позиция отмалчивания работает против него самого; ведь речь идет не о двойке в дневнике, которую можно скрыть от родителей. Сожалею, что концовка этой книги получилась несколько резковатой; но академик сам способствовал этому. Видит Бог, я сделал все возможное, чтобы из уважения к его сединам сгладить наиболее острые углы; он не откликнулся на прямое обращение к нему. Публикуя это исследование, надеюсь, что в РАН найдутся здоровые силы, для которых правда о национальной святыне окажется все-таки дороже цеховых амбиций. А не найдутся в Академии Наук – что ж, на ней ведь тоже свет клином не сошелся…

7 июня 1997 г., 23 часа 4
Причина простановки именно этой даты видна из концовки последней главы книги.

Выражаю глубокую признательность коллективу Музея А. С. Пушкина в Киеве, любезно предоставившему для работы подлинные экземпляры первых изданий глав «Евгения Онегина» и первого издания полного текста романа (1833 г.).

С удовольствием отвечу на вопросы, которые, возможно, возникнут у читателей этой книги; с признательностью отнесусь к любым конструктивным критическим замечаниям.

Часть I
Взгляд на роман, пока без теории

Пупок чернеет сквозь рубашку,
Наружу титька – милый вид!
Татьяна мнет в руке бумажку,
Зане живот у ней болит:
Она затем поутру встала
При бледных месяца лучах
И на подтирку изорвала,
Конечно, «Невский альманах».

Глава I
Предварительные замечания

Читатель может с негодованием воспринять вынесенные в эпиграф стихи как преднамеренный эпатаж. И действительно, только как язвительный эпатаж можно расценить содержание этого стихотворения, оскорбляющее чувство благоговейного пиетета по отношению к светлому образу «русской душою» героини. Ведь было же сказано Достоевским, что Пушкин «дал нам художественные типы красоты русской, вышедшей прямо из духа русского, обретавшейся в народной правде, в почве нашей, и им в ней отысканное» – причем это было отнесено непосредственно к образу Татьяны.

Но все дело в том, что авторство этой пародии принадлежит самому Пушкину. А то, что содержание ее контекста опускается при анализе «Евгения Онегина», так это только вследствие нашего целомудрия, призванного защитить Пушкина от самого Пушкина. Мы защищаем его не только в этом, а стыдливо отводим свой взор от многочисленных противоречий и стилистических огрехов в романе; проявляем завидную изобретательность в использовании эвфемизмов, чтобы не называть вещи своими именами, великодушно прощаем гению то, что не в состоянии сами объяснить. Прощаем ему непонятую нами гениальность, если уж начистоту… Мы считаем неприличным отметить даже такой очевидный факт, что Достоевский подменил анализ содержания романа откровенной публицистической патетикой5
Это, видимо, дало основание В. Набокову заявить в своем «Комментарии», что Достоевский «роман не читал». С этим можно согласиться – хотя бы уже потому, что Набоков сам-то всего лишь перевел роман на английский да откомментировал собственный перевод. И, если судить по конечному результату, «переводить» и «читать» – далеко не одно и то же.

В двух парадных речах – при основании славянофильского общества и открытии памятника Пушкину в Москве. Тем не менее, ничем не подкрепленный его тезис о «почвенной» подоплеке образа Татьяны до настоящего времени доминирует в пушкинистике в явной и скрытой форме. Но чем вообще подтверждается, что Татьяна «русская душою»? И откуда взяться «русской душе», как не из общения с народом? Из французских романов? «Девицы, красавицы» – это, что ли, та самая «почва»? Но ведь «красавицы» поют вовсе не потому, что им весело, а потому, что им так велено – чтобы во время садовых работ ягоды барской не ели… «Разгуляйтесь, – поют, – милые»… В пределах сада. Но ягод есть не смейте! Ведь это то же самое, что и салтыковское «Веселись, мужичина», только раньше сказанное…

А вот и реакция Татьяны на «народ»: «Они поют, и, с небреженьем, Внимая звонкий голос их…»

«Русская душою»… «С небреженьем»… К «почве нашей»…

И вообще, почему публицистические оценки романиста, даже такого великого, как Достоевский, следует принимать в качестве истины? Ведь образное творчество и структурный анализ – далеко не одно и то же. Структурный анализ, требуя строго научных подходов, в корне отличается от того анализа жизненных явлений, который осуществляется сугубо художественными методами. Почему мы не доверяем гению Пушкина, отворачиваемся от очевидных фактов, боимся проникнуть в существо «огрехов» и «противоречий» в романе и выяснить, в чем дело? «Черное и белое не называть, «да» и «нет» не говорить» – это ведь просто несерьезно.

Тема 6. Стихи и проза: роман в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин»

* * *

Предисловие составителя

Часть IВзгляд на роман, пока без теории

Глава IПредварительные замечания

Часть I
Взгляд на роман, пока без теории

Глава I
Предварительные замечания