26 августа (8 сентября) 1870 года родился замечательный русский писатель . Мы знакомимся с ним в детстве, с замиранием сердца слушая, как нам читают, или читая уже самостоятельно его рассказ «Белый пудель»; встречаемся вновь в отрочестве, размышляя над повестью «Гранатовый браслет», которая ставит перед нами весьма непростые вопросы… И как жаль, что немногие из нас обращаются к Куприну в зрелые годы, а ведь каждое его произведение - это урок человечности. Между тем жизнь самого писателя с самого детства была полна лишений, испытаний и потерь.

100 лет для истории - это совсем небольшой отрезок на прямой, направленной из прошлого в будущее. , революции, достижения и сокрушительные поражения, тем более - судьбы отдельных, пусть и гениальных, людей на этом промежутке едва видны.

Менее чем 100 лет назад тысячи поэтов, писателей, художников и ученых, мыслителей и композиторов были вынуждены бежать из России, скитаться, искать прибежища, тщетно пытаясь влиться в незнакомый строй жизни, все время думая об оставленной Родине. Мечтая вернуться и боясь себе в этом признаться. Путь каждого из них на родную сторону был долгим и мучительным. Большинству при жизни так и не удалось его проделать.

Сегодня, когда можно свободно работать в одной стране, жить в другой, Родиной при этом называя третью, уже почти невозможно себе представить, как чувствовали себя те изгнанники.

Но, как сказал Дмитрий Сергеевич Лихачев, «память преодолевает время».

1937 год

Москва. Весна 1937 года. Зверства и ужасы , гражданской войны, бесконечных чисток и расправ, казалось, пошатнувшие Вселенную, не могли ни на йоту изменить привычную поступь природы. Теплый дождь шумел по молодым листьям, тюльпаны распускались, сирень благоухала. Не признаваемое русской эмиграцией, но уже признанное официально во всем мире и крепнущее день ото дня Советское государство стремится сконструировать положительный образ страны на международной арене. Делом чести становится возвращение кого-нибудь из великих и «раскаявшихся» эмигрантов.

Александр Иванович Куприн, проживавший в Париже, к тому времени был слаб, болен, неработоспособен и обречен на нищенское существование. «Почти не получая гонораров, Куприн жил теперь на частные подачки, чувствуя себя погребенным заживо, подтачиваемым тяжкими болезнями и старостью» .

Андрей Седых, корреспондент русской газеты в Париже «Последние новости», был одним из немногих, кто захаживал иногда ко всеми позабытому писателю. Александр Иванович постоянно вспоминал любимую Россию, делался сразу веселее и даже моложе.

«- А знаете? - сказал он, остановившись и почти со слезами на глазах. - Знаете, о чем я иногда думаю? Ведь я верю, что вернусь в Россию… И вот как-нибудь ночью в Москве проснусь и вспомню вдруг Париж, вот этот бульвар с его каштанами, осень, и так заноет душа от тоски по этому проклятому и любимому городу!..

«Есть люди, которые… утверждают, что и без родины можно или что родина там, где ты счастлив… Мне нельзя без России»

Умирать нужно в России, дома. Так же, как лесной зверь, который уходит умирать в свою берлогу… Скрылись мы от дождя огненного, жизнь свою спасая. Ах! Есть люди, которые по глупости или от отчаяния утверждают, что и без родины можно или что родина там, где ты счастлив… Мне нельзя без России. Я дошел до того, что не могу спокойно письма написать туда… Ком в горле!» .

Далекое, но подчеркнуто благожелательное советское правительство настойчиво приглашало вернуться. По всей видимости, к нему и к его жене подсылали не одного делегата, уговаривающего покинуть Францию.

«Политику, и советскую и антисоветскую, он воспринимал уже “издали”… большой разницы между политиканством советским и политиканством эмигрантским он уже не видел, а по собственному состоянию сам уже не был способен ни к каким политическим играм» .

Выбор был сделан.

«Истрепленная фильма» эмиграции

А.И. Куприн. Пригород Парижа Севр Виль д"Авре. 1922 год

В конце 1919 года, после поражения Северо-Западной армии Белого движения, редактор армейской газеты 49-летний поручик Александр Куприн был вынужден бежать из России. У писателя имелись основания думать, что он внесен в расстрельный список. Маршрут для того времени был протоптанным: Ревель, Хельсинки, Париж…

К тому моменту Куприн, выросший во Вдовьем доме и не видевший в детстве ничего, кроме нищеты и муштры, был известным на всю Россию писателем, вращался в высшем обществе, его в лицо знал весь Петербург. Все самые известные произведения были им уже написаны: «Молох», «Олеся», «Белый пудель», «Поединок», «Река жизни», «Суламифь», «Гранатовый браслет», «Яма». Так что в эмиграцию отправлялся человек, привыкший к славе и вниманию. Но вот что удивительно: современники отмечали, что писатель никогда не придавал особого значения своей известности. «Другие - Горький, Андреев, Шаляпин - жили в непрестанном упоении своими славами, в непрерывном чувствовании их не только на людях, на всяких публичных собраниях, но и в гостях, друг у друга, в отдельных кабинетах ресторанов, - сидели, говорили, курили с ужасной неестественностью, каждую минуту подчеркивали избранность своей компании и свою фальшивую дружбу этими к каждому слову прибавляемыми “ты, Алексей, ты, Леонид, ты, Федор”… А Куприн, даже в те годы, когда мало уступал в российской славе Горькому, Андрееву, нес ее так, как будто ничего нового не случилось в его жизни» . Про себя Александр Иванович говорил: «Я самолюбив до бешенства и от этого застенчив иногда до низости. А на честолюбие не имею даже права. Я писателем стал случайно, долго кормился чем попало, потом стал кормиться рассказами, вот и вся моя писательская история» .

Выбравшимся из клетки послереволюционной России весь мир представлялся распахнувшим объятия.

«Свобода! Какое чудесное и влекущее слово! Ходить, ездить, спать, жить, говорить, думать, молиться, работать - все это завтра можно будет делать без идиотского контроля, без выклянченного унижающего разрешения, без грубого вздорного запрета. И главное - неприкосновенность дома, жилья… Свобода!» (Куприн А.И. Купол святого Исаакия Далматского).

Куприн, как и многие его современники, в смутные годы с энтузиазмом и последующим разочарованием воспринял две вещи: революцию и эмиграцию. быстро выветрил из его сознания все иллюзии и надежды, слишком уж разительно расходились цели и методы их достижения. А ведь он-то отчетливо видел все пороки царской России и всеми силами души стремился их изжить. Счастливая жизнь «там» тоже предательски стремительно таяла на глазах. «Мысль о том, что говорить в будущем придется на чужом языке, ходить - по чужой территории, соблюдая чужие правила, что для того, чтобы ездить и даже по-человечески спать, нужны будут средства, что работы никто не гарантирует, а от неприкосновенности дома, жилья не так уж много радости тем, у кого его нет» . Вскоре все это суждено было понять и Куприну. Его дочь Ксения вспоминала: «В Хельсинки, как обычно, мы остановились в гостинице “Фения” - самой лучшей - и, только поднимаясь по ее мраморным лестницам, увидев лакеев и кокетливых, в накрахмаленных передниках горничных, мы поняли, насколько мы были оборваны и неприглядны. И вообще наши средства нам не позволяли уже жить в такой гостинице» .

Пустоту, возникшую с потерей Родины, заполнить было нечем. Тоска не просто без предупреждения налетела на писателя - она «оккупировала» его на долгие годы.

«Теперь живу в Helsinki и так скучаю по России… что и сказать не умею. Хотел бы всем сердцем опять жить на своем огороде, есть картошку с подсолнечным маслом, а то и так, или капустную хряпу с солью, но без хлеба… Никогда еще, бывая подолгу за границей, я не чувствовал такого голода по родине. Каждый кусок финского smorgos’а становится у меня поперек горла, хотя на самих финнов жаловаться я не смею: ко мне они были предупредительны. Но я не отрываюсь мыслью о людях, находящихся там…»

В первом же ресторанчике Парижа Куприны услышали: «Грязные иностранцы, убирайтесь домой!»

В первом же ресторанчике Парижа Куприны, пытавшиеся объясниться на неродном языке, услышали: «Грязные иностранцы, убирайтесь к себе домой!»

Конечно, постепенно все образовалось: дом, работа, эмигрантское общество… - но ностальгия не уходила.

«Живешь в прекрасной стране, среди умных и добрых людей, среди памятников величайшей культуры… Но все точно понарошку, точно развертывается фильма кинематографа. И вся молчаливая, тупая скорбь о том, что уже не плачешь во сне и не видишь в мечте ни Знаменской площади, ни Арбата, ни Поварской, ни Москвы, ни России, а только черную дыру» (Куприн А.И. Родина).

В Париже Куприн подружился с Константином Бальмонтом.

Поэт посвятил Александру Ивановичу несколько стихотворений. В первом из них подмечены характерные черты творчества писателя:

Если зимний день тягучий
Заменила нам весна,
Прочитай на этот случай
Две страницы Куприна.

На одной найдешь ты зиму,
На другой войдешь в весну.
И «спасибо побратиму» -
Сердцем скажешь Куприну.

Здесь, в чужбинных днях, в Париже,
Затомлюсь, что я один, -
И Россию чуять ближе
Мне дает всегда Куприн…

…Так в России звук случайный,
Шелест травки, гул вершин -
Той же манят сердце тайной,
Что несет в себе Куприн.

Это - мудрость верной силы,
В самой буре - тишина.
Ты - родной и всем нам милый,
Все мы любим Куприна.

Россию утраченную можно было обрести только в воспоминаниях и воскресить - в творчестве. С точностью до мельчайших подробностей, с огромной любовью, словно потерянный Рай, описывает Куприн свою Родину.

«Московские бульвары зеленеют первыми липовыми листочками. От вкрадчивого запаха весенней земли щекотно в сердце. По синему небу плывут разметанные веселые облачки; когда смотришь на них, то кажется, что они кружатся, или это кружится пьяная от весны голова?

Гудит, дрожит, поет, заливается, переливается над Москвой неумолчный разноголосый звон всех ее голосистых колоколов…» (Куприн А.И. Московская Пасха).

«Он вспоминает и необъятную пасхальную радость детских лет, и мальчишескую забаву звонить в колокола на Светлой седмице, и паломничество “к Троице-Сергию”, и благоговение от увиденной в лаврской ризнице ветхой ризы Преподобного, и прежних знакомцев, полесских охотников (“Ночь в лесу”, “Вальдшнепы”), циркачей (“Ольга Сур”, “Блондель”), любителей скачек (“Рыжие. Серые, гнедые, вороные”), воспоминает детство и юность, свое и своего поколения (“Юнкера”, “Розовая жемчужина”, “У Троице-Сергия”, “Пасхальные колокола”)» .

«Меня упрекнут, может быть, - писал Куприн, - в том, что я все рассказываю в настоящем времени: говорю есть , а не было … Но что же я могу с собою поделать, если прошлое живет во мне со всеми чувствами, звуками, песнями, криками, образами, запахами и вкусами, а теперешняя жизнь тянется передо мною как ежедневная, никогда не переменяемая, надоевшая, истрепленная фильма. И не в прошедшем ли мы живем острее, но глубже, печальнее, но слаще, чем в настоящем?»

Один из этюдов, написанных Куприным в , называется «Русская душа»:

«Конечно, очень легко упразднить душу и рассчитать за ненадобностью Бога, возглавив над миром интересы желудка и пола: гораздо становится удобнее и проще протянуть временное земное бытие, чем перейти потом навсегда в черное “ничто”.

Но русскому человеку не жить без души.

«Пожалейте мужика, скажите ему: “Ах ты, бедный!” Он поправит вас: “Беден один черт. У него души нет”»

Хорошее есть старое мужицкое словечко. Пожалейте мужика, скажите ему: “Ах ты, бедный!” Он поправит вас: “Беден один черт. У него души нет”.

Оттого-то у меня не хватает слов, чтобы выразить в газетной статье все глубокое уважение, весь гордый восторг, которые я испытываю, когда думаю о том, как прекрасно, широко и благостно проявляется живая русская душа здесь, на чужбине, среди трудов, скорбей и лишений, вдали от милой Родины. <…>

Ах, братья мои, слезы радости стоят в глазах, когда думаешь: “Жив Бог, жива Россия, живем и цветем неизменным цветом русской души”».

Александр Иванович часто повторял: «Никогда ни к какой партии не принадлежал, ни принадлежу и не буду принадлежать»; он лишь пытался «разобраться в том клубке, в который спуталась нынешняя русская действительность», и в своей публицистике говорил о том, что его действительно волнует.

В 1923 году в эмигрантской «Русской газете» Куприн написал об :

«…в эти-то прискорбные, жуткие дни и месяцы мы и видим из немногих писем Государыни, какими прекрасными предсмертными белыми цветами вдруг расцветает ее человеческая, женская, материнская душа. Каким глубоким тихим христианским светом светит из ее последних писем к Вырубовой. <…> Но мы не чувствуем в словах Государыни ни робости, ни тревоги. Только готовность встретить кончину безропотно, только христианское прощение врагам, только благословение заблудшей России и молитва о ее выздоровлении».

В 1924 году в Париже отмечалось 35-летие творчества Куприна. Саша Черный откликнулся на юбилей проникновенным словом:

«Александр Иванович Куприн - одно из самых близких и дорогих нам имен в современной русской литературе. Меняются литературные течения, ветшают формы; исканий и теорий неизмеримо больше, чем достижений, но простота, глубина и ясность, которыми дышат все художественные страницы Куприна, давно поставили его за пределы капризной моды и отвели ему прочное, излюбленное место в сознании не нуждающихся в проводниках читателей. Ибо нет в искусстве более трудного и высокого строя… Дорог нам, и с каждым днем все дороже, и самый мир купринской музы» .

«Святой Александр Невский сохранит его тебе»

Жизнь в нищете, «непрерывное семнадцатилетнее затворничество во всякого рода казенных заведениях…»

Иван Бунин, с которым Куприн был знаком с 1897 года, вспоминал: «Насчет многого, что касалось его личной жизни, он был очень скрытен, что, несмотря на всю нашу большую и такую долгую близость, я плохо знаю его прошлое…» . Скрытность Александра Ивановича можно легко объяснить нежеланием ворошить тягостные воспоминания, которых у него было предостаточно. Жизнь в нищете, сознание собственной неуклюжести, «непрерывное семнадцатилетнее затворничество во всякого рода казенных заведениях (Московский сиротский дом, военная гимназия, кадетский корпус, юнкерское училище)» .

Бунин в очерке «Куприн» писал: «Сколько в нем было когда-то этого звериного!.. И сколько татарского! <…> Александр Иванович очень гордился своей татарской кровью. Одну пору (во время своей наибольшей славы) он даже носил цветную тюбетейку, бывал в ней в гостях и в ресторанах, где садился так широко и важно, как пристало бы настоящему хану, и особенно узко щурил глаза» .

Если взглянуть на портрет Александра Ивановича Куприна, его татарские черты сразу бросаются в глаза: черные маленькие глаза, четко выраженные восточные скулы. Дочь писателя, Ксения Александровна, вспоминала: отец «считал, что основоположником их рода был татарский князь Кулунчак, пришедший на Русь в XV веке в числе приверженцев казанского царевича Касима… Во второй половине XVII века прадеду Александра Ивановича были пожалованы поместья в Наровчатском уезде Пензенской губернии. Согласно семейным преданиям, разорение предков произошло из-за их буйных нравов, расточительного образа жизни и пьянства» .

Татарской кровью Александра Ивановича наградила мать - Любовь Алексеевна Кулунчакова. Женщина с «сильным, непреклонным характером и высоким благородством». Пожалуй, именно ее решительность и воля позволили писателю «выбиться в люди».

Отец Александра Ивановича, Иван Иванович Куприн, по происхождению был значительно ниже супруги. Если бы не совершенное разорение семьи, Любовь Алексеевна вряд ли обратила бы внимание на мелкого чиновника захолустного города Пензенской губернии. В браке с ним она прожила весьма недолгую и, вероятно, не очень счастливую жизнь. Супруг прожил 37 лет и умер от холеры. Так урожденная княжна Кулунчакова, а ныне - вдова Куприна осталась с тремя детьми на руках, младшему из которых, Александру, не было и двух лет. Энергичная женщина, движимая мыслью дать достойное воспитание чадам, отправилась в Москву.

Семью ждала полунищенская жизнь.

Саша был долгожданным сыном. Первой, в 1861 году, родилась дочь Софья, затем, в 1863-м, - Зинаида. Три мальчика, появлявшиеся на свет после, умирали во младенчестве.

«Когда я почувствовала, что вновь стала матерью, - рассказывала Любовь Алексеевна сыну и будущей невестке, Марии Карловне, - мне советовали обратиться к одному старцу, славившемуся своим благочестием и мудростью. Старец помолился со мной и затем спросил, когда я разрешусь от бремени. Я ответила: в августе. “Тогда ты назовешь сына Александром. Приготовь хорошую дубовую досточку, и, когда родится младенец, пускай художник изобразит на ней - точно по мерке новорожденного - образ святого Александра Невского. Потом ты освятишь образ и повесишь его над изголовьем ребенка. И сохранит его тебе”».

Так и случилось. Милостью Божией 26 августа (8 сентября) 1870 года появился на свет здоровый младенец, названный, по слову старца, Александром. Была написана икона Александра Невского, и именно этим святым образом через 32 года мать благословляла сына и его избранницу на создание семьи.

Военное воспитание

По прибытии в Москву Любовь Алексеевна с детьми поселилась в общей палате Вдовьего дома на Кудринской площади. Властная, а временами даже деспотичная мать всю жизнь была непререкаемым авторитетом для сына. «Расскажешь ли, или прочтешь ей что-нибудь, - вспоминал Куприн, - она непременно выскажет свое мнение в метком, сильном, характерном слове. Откуда только брала она такие слова? Сколько раз я обкрадывал ее, вставляя в свои рассказы ее слова и выражения…»

В 1876 году шестилетний мальчик с мамой расстается. Сначала - московский Разумовский пансион (сиротский), после - 2-й Московский кадетский корпус, все восемь лет пребывания в котором Куприн нес «клиросное послушание». И наконец - Александровское военное училище. Первый рассказ Саши, «Последний дебют», опубликованный в еженедельнике «Русский сатирический листок» 3 декабря 1889 года, принес своему автору, юнкеру Куприну, заключение на двое суток в карцере.

В 1890 году Александр окончил юнкерское училище, был зачислен в 46-й Днепровский пехотный полк и послан в качестве подпоручика в городишко Проскуров Подольской губернии (нынешняя Винницкая и Хмельницкая области Украины). Писатель оказался «в невероятной глуши, в одном из пограничных юго-западных городков. Вечная грязь, стада свиней на улицах, хатенки, мазанные из глины и навоза…» (Куприн А.И. К славе). Утомительно однообразные занятия ружейной подготовкой и «словесностью» с ошалевшими от муштры солдатами; попойки в офицерском клубе и праздные интрижки были противны Куприну. Но именно здесь, в самой глуши Юго-Западного края, писатель накапливал опыт для своих будущих произведений: «Дознание», «Ночлег», «Ночная смена», «Поединок», «Свадьба», «Славянская душа», «Ужас», «К славе», «Миллионер», «Жидовка», «Трус», «Телеграфист», «Неизъяснимое» и другие родились из проскуровских впечатлений.

«Чтобы вырваться из засасывающей трясины, подпоручик Куприн стал готовиться к экзаменам в Академию Генерального штаба. В 1893 году он отправился с этой целью в Петербург. Причина краха на экзаменах известна только со слов самого Куприна. В Киеве в ресторане-барже на Днепре он увидел подвыпившего пристава, оскорблявшего девушку-официантку. Куприн то ли побил его, то ли бросил за борт. Субъект подал жалобу, которая попала к генерал-губернатору Драгомирову, и подпоручик Куприн не был допущен к последующим экзаменам. Прослужив в захолустье еще один год, во время которого Куприн много времени отдавал литературе, он наконец подал в отставку и вырвался на волю, хотя знал, что этим наносит страшный удар своей матери. И с тех пор началась его бродячая, пестрая жизнь» .

Куприн писал: «Всеми силами моей души я ненавижу годы моего детства и юности, годы корпуса, юнкерского училища и службы в полку. Обо всем, что я испытал и видел, я должен написать. И своим романом я вызову на поединок царскую армию». Так родилась повесть «Поединок», написанная в 1905 году. Еще раньше, в 1900 году, была создана повесть «На переломе (Кадеты)». А уже в эмиграции, в 1928-1932 годах, Куприн, вспоминая о своей «военной юности», написал роман «Юнкера». Таким образом, эти произведения образуют единую трилогию. Но чем дальше по времени отходят описываемые события, тем более смягчается отношение к ним. Так, «На переломе» и «Поединок» пронизаны обличительным пафосом. А «Юнкера», несмотря на упоминание мрачных сторон быта училища, проникнуты теплым чувством ностальгии по юности, нелегкой, но все же счастливой. Герой романа юнкер Александров просто излучает счастье. «Из него уже вырабатывается настоящий юнкер-александровец. Он всегда подтянут, прям, ловок и точен в движениях. Он гордится своим училищем и ревностно поддерживает его честь. Он бесповоротно уверен, что из всех военных училищ России, а может быть, и всего мира, Александровское училище самое превосходное. И это убеждение, кажется ему, разделяет с ним и вся Москва - Москва, которая так пристрастно и ревниво любит все свое, в пику чиновному и холодному Петербургу».

«А наши литераторы?! На кого они похожи?! - Редко встретишь среди них человека с прямой фигурой»

Военное воспитание вкупе с татарскими генами обеспечило Куприна недюжинной физической силой. «Человек должен развивать все свои физические способности, - говорил он. - Нельзя относиться беззаботно к своему телу. Среди людей интеллигентных профессий я очень редко встречал любителей спорта и физических упражнений. А наши литераторы?! На кого они похожи?! - Редко встретишь среди них человека с прямой фигурой, хорошо развитыми мускулами, точными движениями, правильной походкой. Большинство сутулы или кривобоки, при ходьбе вихляются всем туловищем, загребают ногами или волочат их - смотреть противно. И почти все они без исключения носят пенсне, которое часто сваливается с их носа» . И свои способности он развивал - была в нем такая физическая мощь, что без труда он вступал в схватки с сильнейшими цирковыми силачами тогдашней России…

«На дне моря народного»

Куприн о перипетиях собственной судьбы рассказывал: «Выйдя в запас, я вначале предполагал устроиться на заводе. Но мне не повезло. Через неделю я поссорился и чуть не подрался со старшим мастером, который был чрезвычайно груб с рабочими. Тогда я поступил наборщиком в типографию и время от времени таскал в редакцию печатавшейся там газеты заметки об уличных происшествиях. Постепенно я втянулся в газетную работу, а через год стал уже заправским газетчиком… Неожиданно наступили дни жестокого безденежья… Газета, в которой я работал, перестала платить мне за фельетоны… Я задолжал хозяйке за комнату, и она грозила “выбросить мои вещи на улицу”. Пришлось подумать о том, чтобы временно перебраться на жительство в ночлежку и, так как наступало лето, заняться не литературным, а честным трудом грузчика на пристани. С газетой я все же не порывал и в отдел “Из городских новостей” давал заметки. <…>

Сотрудничал я также в отделе светской хроники (имелась в газете и таковая), где сообщал: “На первом представлении пьесы известного драматурга Х. мы любовались роскошными туалетами дам. Нельзя не отметить о азар <по случаю - фр. > парми <среди - фр. > присутствующих туалеты госпожи Н.Н. - зеленое бархатное платье гри де перль и розовое платье мов с роскошной отделкой из брюссельских кружев валансьен”. Заметки эти я писал с удовольствием. Они доставляли мне бесплатное развлечение, и, что было самое удивительное, никто - ни редактор, ни читатели - не замечал явного издевательства над их невежеством и глупостью» .

Куприн на себе испытал профессии рыбака и охотника, борца в цирке, судебного пристава и даже псаломщика. Бунин восклицал: «Чем только <он> не был! Изучал зубоврачебное дело, служил в каких-то конторах, потом на каком-то заводе, был землемером, актером, мелким журналистом».

«Погружаясь “на дно моря народного”, Куприн как будто и не чувствовал себя отверженным»

«В Куприне удивительно и то, что, погружаясь “на дно моря народного”, он как будто и не чувствовал себя отверженным или обделенным и не сделал “страданий народа” своей литературной специальностью. С равной осведомленностью и нередко равной симпатией писал он о циркачах и чиновниках, о музыкантах (от ресторанных “таперов” до великих маэстро) и офицерах, о столбовых дворянах и конокрадах, ценя в людях, независимо от их социального статуса, смелость, увлеченность своим делом, бескорыстие и милосердие» .

Куприн часто изучал людей опасными для него самого методами. Он сам не скрывал, что ценит… душевные излияния пьяниц. По его мнению, в эти моменты человек раскрывается как ни в какой другой ситуации. Однако этот метод «включенного наблюдения» требовал от писателя выступать не только в качестве слушателя, но и собутыльника. Риск самому встать на путь злоупотребления горячительными напитками был высок. И в конечном счете эта злая привычка Куприна не миновала: в царской России его легко можно было отыскать в ресторанах и кабаках, а в эмиграции увлечение переросло в неискоренимую потребность.

На рубеже веков Куприн знакомится с И.А. Буниным, А.П. Чеховым и М. Горьким. О нем одобрительно отзывается Лев Толстой.

Талант Куприна обретает уверенность и силу. Писатель выдвигается в первые ряды русской литературы.

В начале 1902 года Александр Иванович женится на Марии Карловне Давыдовой, дочери издательницы журнала «Мир Божий» Александры Аркадьевны Горожанской.

Постепенно Петербург начал тяготить Куприна. Супруги перебрались в Балаклаву, где Александр Иванович купил небольшой участок земли возле живописной бухты. По-прежнему он запросто сходился с самыми простыми людьми - рабочими, рыбаками. Бунин вспоминал: «Казалось, что он не придает ей (славе. - Прим. автора ) ни малейшего значения, дружит, не расстается только с прежними и новыми друзьями и собутыльниками вроде пьяницы и босяка Маныча. Слава и деньги дали ему, казалось, одно - уже полную свободу делать в своей жизни то, чего моя нога хочет, жечь с двух концов свою свечу, посылать к черту все и вся» .

О горячности Куприна и его готовности в любой момент броситься отстаивать правду ходили удивительные истории. Рассказывали, что в 1902 году приятель писателя, Антон Богомолец, рассказал ему о мужчине, который постоянно избивает свою мать. Ни минуты не думая, Александр Куприн поехал на его розыски. И, отыскав обидчика, обругал его так, что тот начал умолять о прощении. Надо ли говорить, какова была реакция Александра Ивановича, ставшего свидетелем драматичной истории, случившейся летом 1905 года в Балаклаве. Вице-адмирал Чухнин оружейным огнем подавил восстание матросов на крейсере «Очаков». Многие члены экипажа заживо сгорели… Куприн немедленно описал эту трагедию в очерке «События в Севастополе». Чухнин лично приказал выслать наблюдательного писателя из города. Куприн вернулся в столицу. Суд разбирал это дело до 1908 года. В конце концов писателю предложили либо оплатить штраф в 50 рублей, либо согласиться на домашний арест с приставлением городового. Александр Иванович выбрал арест.

«Злобы не приемлю»

Первоначальная радость тихой семейной жизни постепенно сменилась обыденностью и предсказуемостью. Отношения Александра Ивановича с супругой стали портиться. Мария Карловна была женщиной яркой и эмансипированной и, по-видимому, мало заботилась о создании семейного очага. Да и Куприн, любивший часто и много выпить и обладавший неукротимым нравом, едва ли был похож на идеального мужа.

Неожиданно для самого себя Александр Иванович влюбился в Елизавету Морицовну Гейнрих, бывшую сестру милосердия и гувернантку его собственной дочери. После долгих колебаний Куприн решил объясниться. Елизавета Морицовна в ответ заплакала и сказала, что взаимности здесь быть не может, потому что семью разрушать она не будет. Куприн возражал, что семьи уже давно нет.

На следующий же день Елизавета Морицовна торопливо оставила место гувернантки в доме Куприных и уехала в маленький городишко работать палатной сестрой в военном госпитале.

Куприн покинул семью, поселился в гостинице, где принялся беспробудно пить, и стал добиваться развода.

Неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы не профессор Федор Батюшков, который разыскал Елизавету и сообщил ей о плачевном состоянии влюбленного писателя. Батюшков просто умолял ее как можно скорее приехать к Куприну и остаться с ним.

Елизавета дала согласие с одним условием: Александр Иванович должен лечиться от алкоголизма. Условие было принято.

В марте 1907 года Куприн наконец развелся с первой женой и соединил свою судьбу с Елизаветой Морицовной. В 1908 году у них родилась дочь Ксения. Процедура развода была долгой, и официальные документы подготовили только в 1909 году. Теперь Александру и Елизавете ничто не мешало обвенчаться. Тогда же была крещена их дочь.

Писатель наконец обрел тихий семейный очаг, которого ему так не хватало в детстве и о котором он мечтал всю жизнь. Революционность взглядов постепенно сменяется консервативностью. В уста героя рассказа «Анафема» протодиакона Олимпия Куприн, пожалуй, вложил собственное убеждение: «Верую истинно, по Символу веры, во Христа и в апостольскую Церковь. Но злобы не приемлю. “Все Бог сделал на радость человеку”».

С самого начала Куприн, еще недавно обличавший пороки царизма, организовал в своем доме небольшой госпиталь на десять коек и даже по собственному желанию поступил на военную службу. Через несколько месяцев уже немолодой Куприн не выдержал постоянных нагрузок и заболел. Выздоровев, некоторое время работал в Киеве в комитете Всероссийского земского союза - организации, помогавшей фронту.

Война, а вслед за ней и революция, нахлынувшая сокрушительно и беспощадно, погребли под собой едва обретенное тихое семейное счастье.

Позже, уже в эмиграции, Куприн напишет: «Большевики похожи на иных опасных, буйных сумасшедших, которые неделями, месяцами прячут искусно свою больную и злую волю, прибегая для этого к необычайным уловкам хитрости и притворства, обманывая даже опытных врачей. Но в какой-то острый, критический момент их болезнь вдруг прорывается в безобразных, омерзительных, ужасных формах» (Куприн А.И. Ориентация).

В 1918 году Александр Иванович попал на прием к Ленину. «В первый и, вероятно, последний раз за всю жизнь я пошел к человеку с единственной целью - поглядеть на него», - признавался он. Что-то «крабье» было в движениях вождя с огненно-рыжими остатками волос и оранжевыми, как ягоды шиповника, глазами. «В сущности, - подумал я, - этот человек, такой простой, вежливый и здоровый, гораздо страшнее Нерона, Тиберия, Иоанна Грозного. Те, при всем своем душевном уродстве, были все-таки людьми, доступными капризам дня и колебаниям характера. Этот же - нечто вроде камня, вроде утеса, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на своем пути. И при том - подумайте! - камень, в силу какого-то волшебства - мыслящий! Нет у него ни чувства, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая, сухая, непобедимая мысль: падая - уничтожаю» (Куприн А.И. Ленин. Моментальная фотография).

«Капитан юношеских романов»

«А вот Куприн. Почему он большой писатель? Да потому что он - живой. В каждой мелочи живой»

Современники шутили, что в Куприне было что-то «от большого зверя». Д.Н. Мамин-Сибиряк говорил: «А вот Куприн. Почему он большой писатель? Да потому что он - живой. Живой он, в каждой мелочи живой. У него один маленький штришок - и готово: вот он весь тут, Иван Иванович… Кстати, он, знаете, имеет привычку настоящим образом, по-собачьи, обнюхивать людей. Многие, в особенности дамы, обижаются. Господь с ними, если Куприну это нужно».

Тэффи вспоминала: «Он был романтик. Он был капитаном юношеских романов, морским волком с трубочкой-носогрейкой в зубах, завсегдатаем портовых кабачков. Он чувствовал себя храбрым и сильным, грубоватым внешне и поэтически-нежным душевно…»

Чуткий Бальмонт подметил, пожалуй, самую главную черту Александра Ивановича:

Средь чувств люблю огонь любленья,
В году желанна мне весна,
Люблю средь вспышек - вдохновенье,
Средь чистых сердцем - Куприна.

(«Средь птиц мне кондор всех милее…»)

Была в этом неудержимом и вспыльчивом силаче мальчишеская веселость и неожиданная застенчивость, наивность, доверчивость и сердечная доброта.

Его произведения, знакомые нам с детства, полны радости, простоты и веры в невозможное. Чудесный доктор, накормивший в холодную ночь двух озябших мальчиков и спасший от смерти целую семью; избалованная больная девочка, требующая в гости слона; пудель Арто, делающий невероятные трюки под звонкие команды мальчика Сережи и кошка Ю-ю, грациозно спящая под газетой…

В Париже, на Северном вокзале, перед тем, как сесть в московский поезд, Куприн сказал:

«Я готов пойти в Москву пешком…»

«Большой зверь» ехал умирать.

У Константина Бальмонта есть стихотворение, которое очень точно передает состояние многих эмигрантов:

Я в старой, я в седой, в глухой Бретани,
Меж рыбаков, что скудны, как и я.
Но им дается рыба в Океане,
Лишь горечь брызг - морская часть моя.

Отъединен пространствами чужими
Ото всего, что дорого мечте,
Я провожу все дни как в сером дыме.
Один. Один. В бесчасьи. На черте.

Мелькают паруса в далеком Море.
Их много, желтых, красных, голубых.
Здесь краска с краской в вечном разговоре,
Я в слитьи красок темных и слепых.

Мой траур не на месяцы означен,
Он будет длиться много странных лет.
Последний пламень будет мной растрачен,
И вовсе буду пеплом я одет.

И может быть, когда туда, где ныне
Бесчинствует пожар бесовских сил,
Смогу дойти, лишь встречу прах в пустыне,
Что вьется в ветре около могил…

Встретил ли Куприн «прах в пустыне», вернувшись в Россию, неизвестно. Его внутренний мир остался наглухо закрыт от посторонних глаз.

«Уехать, как Толстой, чтобы получить крестишки иль местечки, - это позор, но если бы я знал, что умираю, непременно и скоро умру, то я бы уехал на родину, чтобы лежать в родной земле», - говорил он.

Вернувшись в Россию весной 1937 года, Куприн прожил чуть больше года. Его мучили постоянные боли, вызванные раком пищевода, он страдал нарушением мозгового кровообращения, его зрение слабело и почерк ухудшался. Всё, что нужно было высказать возвращенцу, «осознавшему свою вину перед родиной», делалось и писалось приставленными к Куприну журналистами.

Трудно сказать, чем было для Александра Ивановича это долгожданное возвращение на Родину - милостью Божией или еще одним испытанием. Но ясно одно: то, о чем долгие годы писатель мог лишь мечтать, сбылось: он подышал воздухом детства, насладился любимой природой и обрел покой именно там, где хотел, - в родной земле.

Перед смертью в ленинградской больнице Куприн потребовал священника, с которым долго беседовал наедине . Елизавета Морицовна о последних минутах жизни мужа вспоминала: «Перекрестился и говорит: “Прочитай мне "Отче наш" и "Богородицу", - помолился и всплакнул. - Чем же я болен? Что же случилось? Не оставляй меня”».

Приятель балаклавских рыбаков,
Друг тишины, уюта, моря, селец,
Тенистой Гатчины домовладелец,
Он мил нам простотой сердечных слов…

Песнь пенилась сиреневых садов -
Пел соловей, весенний звонкотрелец,
И, внемля ей, из армии пришелец
В душе убийц к любви расслышал зов…

Он рассмотрел вселенность в деревеньке,
Он вынес оправданье падшей Женьке,
Живую душу отыскал в коне…

И чином офицер, душою инок,
Он смело вызывал на поединок
Всех тех, кто жить мешал его стране.

(Игорь Северянин. Куприн)

7 сентября исполняется 145 лет со дня рождения автора «Ямы», «Поединка», «Гранатового браслета» и других замечательных произведений

Знавшие великого русского писателя люди были уверены: ему надлежало стать капитаном парусного судна, иметь дело с пиратами, охотиться в джунглях на тигров или шататься по свету в компании бродяг-золотоискателей. Товарищами Александра КУПРИНА вполне могли быть разбойники - но разбойники благородные, «с особой пьяной мудростью и честной любовью к человеку», как представляла писательница Надежда ТЭФФИ. В сущности, его жизнь ненамного отличалась от такого описания - своих «пиратов», «тигров» и «золотоискателей» он находил всюду, жадно вторгаясь в те сферы жизни, куда «приличному» человеку лучше не соваться.

Буян и кутила, взрывной и порой жестокий - и тут же почти детская сентиментальность в отношении к людям. Александр Иванович Куприн утверждал, что писателем стал случайно. До этого он успел поработать токарем на заводе, суфлером в театре, продавцом унитазов. Был наборщиком, столяром, псаломщиком, занимался землемерными работами и зубоврачебным делом, выращивал махорку, плавал кочегаром, рыбачил и грузил арбузы. Летал на аэроплане, тушил огонь с пожарной командой, спускался на морское дно...
Говорят, некоторые «подвиги» ему приписывали «доброжелатели», но уж больно они ложились на противоречивый характер писателя-бунтаря.

Роковая черта

Едва Саше исполнился год, как от холеры умер его отец. Мать, Людмила Алексеевна, перебралась в Москву и поселилась с сыном во Вдовьем доме. Измученная добыванием куска хлеба женщина нередко поколачивала мальчишку. Уходя по делам, мать очерчивала мелом круг, за который Саше запрещалось выходить, или привязывала ребенка к ножке кровати.
Повзрослев, Куприн припомнил детские обиды. Когда Людмила Алексеевна в присутствии посторонних сделала ему замечание, он вспыхнул: «Ненавижу свою мать!» Она, к слову, оставалась во Вдовьем доме до самой смерти.

Паленая жена

Первая супруга писателя - Мария Карловна Давыдова, издательница журнала «Божий мир», желая подвигнуть мужа на литературные подвиги, частенько не пускала его домой, пока тот не принесет установленное количество написанных страниц. Куприн протискивал ей листки через приоткрытую дверь. Если ему не открывали, сидел на ступеньках и плакал. Иногда хитрил, подсовывая старые страницы или списывая отрывок у Чехова.
Доведенный до ручки писатель как-то бросил на газовое платье жены зажженную спичку. Одеяние вспыхнуло, но несчастную удалось спасли.

Скандальный развод

Вторая супруга появилась в жизни Куприна, когда тот еще не развелся с первой. Влюбившись в няньку своей дочери, 22-летнюю Лизу Гейнрих, он вскоре стал с ней жить. Мария Карловна тянула с разводом, и тогда писатель стал обвинять ее в неисполнении родительских обязанностей.
- М. К. только притворяется любящей матерью, - возмущался он. - Что она бросала девочку целыми днями и месяцами на тетю Лизу, это еще ничего. Но М. К. оставляла ее на попечение вздорной, изломанной горничной, на попечение совсем незнакомой бонны-немки, со звериной мордой, крашеными волосами, лет 50 и в корсете. Вся ее забота о Лидуше заключалась в том, что она по утрам брала ее в грязную постель и давала ей играть косой или, уезжая из дома, дразнила ее: «А мама уезжает, бедная мама, а тебе не жаль мамы?» и т.д.
Изложив эти инсинуации, Куприн своего добился: после двухлетнего сожительства с молодой женой развод был получен.

Раз в состоянии подпития Куприн послал Николаю II письмо с просьбой предоставить заштатной крымской Балаклаве, в которой он провел лето, статус вольного города.
Почтальон сбился с ног, разыскивая Куприна по всем злачным местам. Наконец в одном из ресторанов вручил писателю ответ императора.
Бокалы наполнили шампанским, Куприн торжественно распечатал конверт и, обращаясь к публике, произнес: «А вот мне тут царь пишет...» Ответ Николая состоял из трех слов: «Когда пьете, закусывайте».

Приличная наездница

Куприн любил общаться с цирковыми артистами, уважал их тяжелый труд. Встретив очень буржуазную даму, всерьез убеждал ее бросить все и поступить в наездницы.
- Вот родители не позаботились о вас, не дали вам настоящего воспитания. Вы где учились?
- В институте.
- Ну вот видите. Раз родители вовремя не позаботились, попробуйте исправить их ошибку. Конечно, на трапеции работать вам уже трудно. Поздно спохватились. Но наездница из вас может еще выйти вполне приличная.

Обидчивая кошка

Имя Куприна часто фигурировало в скандальных происшествиях. Об одном из них рассказывала его дочь Ксения.
- В Петербурге произошел отвратительный процесс кошкодавов. Богатый заводчик посылал лакея собирать в мешок кошек, которых затем привязывали к мебели и спускали на них собак. Несколько человек из литературной среды при этом присутствовали. И когда начался процесс, то стали обвинять писателя, что он, дескать, также бывал на этих мерзких развлечениях. Куприн тут же накатал протест в газеты.
Александр Иванович не мог пройти мимо уличного пса, чтобы не погладить. Но, напившись, этот гуманист увлеченно искал по всей Одессе укроп, дабы посмотреть, что будет, если накормить им попугая: ему сказали, птица умрет в страшных мучениях.
В последние годы Куприн много разговаривал с любимой кошкой. Как-то расстроился:
- Все сегодня с утра не клеится. Гонорар в газете сбавили, кошка чего-то на меня дуется. Доктор запретил пить кальвадос и велел лежать. Все не клеится. Но чего кошка-то обиделась?

Сила обоняния

Для Куприна много значило обоняние, запах. Он нам говорил, что «принюхивается» к людям:
- Потяну носом и знаю, что за человек.
Как-то в обществе ему показали красивую даму.
- Что скажете, Александр Иванович, правда, хороша?
- Дура собачья. У нее от морды редькой пахнет, - ответил он громко.

«Пленительные самки»

После выхода «Ямы» Александр Иванович получал массу писем, в основном анонимных. Жаловался:
- Ругают меня за первую часть «Ямы», называют порнографом, губителем юношества и, главное, автором грязных пасквилей на мужчин. Это бы ничего! Письма от анонимов, изрыгающих хулу, меня не удивляют. Уязвленные обыватели, отстаивающие публично целомудрие и мораль, а втихомолку предающиеся всем грехам Содома и Гоморры, вправе сердиться. Но вот критика меня удивляет. Как можно делать выводы о произведении, которое еще не окончено?
Позже до него, живущего в Париже, доходили обвинения, что в его произведениях нет «женщины-общественницы», а есть «пленительные самки». Согласно распоряжению Наркомата просвещения, рассылаемого по библиотекам, книги Куприна следовало сжигать. Уничтожением «вредных» изданий руководила замнаркома просвещения Надежда Крупская.

Красноглазый Ильич

В начале 1919 года писатель обратился к Ленину с предложением издавать газету для селян под названием «Земля». В заметке «Моментальная фотография» Куприн так описал ту знаковую встречу:
- Из-за стола подымается Ленин и делает навстречу несколько шагов. Он так переваливается с боку на бок, как будто хромает на обе ноги; так ходят кривоногие, прирожденные всадники. В то же время во всех его движениях есть что-то крабье.
Руки у него большие и очень неприятные. Но на глаза его я засмотрелся. Прошлым летом в парижском Зоологическом саду, увидев золото-красные глаза обезьяны-лемура, я сказал себе удовлетворенно: «Вот, наконец-то я нашел цвет ленинских глаз!»
Ночью, уже в постели, я опять обратился памятью к Ленину и... испугался. «В сущности, - подумал я, - этот человек, такой простой, вежливый и здоровый, гораздо страшнее Нерона, Тиберия, Иоанна Грозного. Те, при всем своем душевном уродстве, были все-таки людьми, доступными капризам дня и колебаниям характера. Этот же - нечто вроде камня, вроде утеса, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на своем пути. Нет у него ни чувства, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая, сухая, непобедимая мысль: падая - уничтожаю».

Вынужденное беспокойство

В пору эмиграции Александр Иванович с женой одно время жили на юге Франции. Там он сдружился с рыбаками и выходил с ними на лодке в море. Вечером Елизавета Морицовна бегала по береговым кабачкам, разыскивая мужа. Раз нашла его в компании с пьяной девицей, которая сидела у него на коленях.
- Папочка, иди же домой! - взмолилась супруга.
- Не понимаю тебя, - важно ответствовал Куприн. - Ты же видишь, на мне сидит дама. Не могу же я ее побеспокоить.

Оскорбленное достоинство

Во Франции Куприн, его жена Елизавета Морицовна и дочь Ксения жили в постоянных долгах.
- Должны десять тысяч в мясную, - докладывал он приятелям.
Все поражались: ну какой парижский мясник станет отпускать столько в долг русскому беженцу?
Для Куприна устраивались сборы денег. Бунин перечислил другу пять тысяч франков от полученной им Нобелевской премии. Елизавета Морицовна открыла маленькую библиотеку и писчебумажный магазин. Но дела шли скверно.

Важные вехи
* Родился 7 сентября (26 августа) 1870 года в городе Наровчат Пензенской губернии.
* В шесть лет был устроен в сиротский пансион.
* Окончил Александровское юнкерское училище в Москве. В 1890 - 1894 гг. служил в полку в Подольской губернии.
* С началом Первой мировой войны становится армейским инструктором, а его дом в Гатчине превращается в госпиталь.
* В 1919 году эмигрирует с семьей во Францию.
* В 1937 году возвращается на родину, где 25 августа 1938 года умирает. Через пять лет, весной 1942-го, во время блокады Ленинграда его жена Елизавета Морицовна повесилась в Гатчине.

«Кто не падал - тот не поднимался»

Цитаты из произведений писателя давно стали афоризмами.

* Больше всего я стыжусь лжи, всегда идущей от трусости и слабости.
* Разлука для любви - то же, что ветер для огня: маленькую любовь она тушит, а большую раздувает еще сильнее.
* Не лезь на смерть, пока тебя не позовут.
* Нигде человек не высказывается так ясно, как во время еды.
* Судьбу нельзя два раза пытать. Не годится. Она узнает, подслушает. Судьба не любит, когда ее спрашивают.
* Каждый еврей родится на свет Божий с предназначенной миссией быть русским поэтом.

Пышечки к чаю

Срок, отпущенный КУПРИНУ на Земле, он предрек себе сам. В рассказе «Олеся» об этом говорит старуха-гадалка, обращаясь к главному герою, с которым ассоциировал себя писатель: «Если в шестьдесят семь лет не умрешь, то...» Он день не дожил до 68.

Куприн ушел из жизни в Гатчине, где поселился после возвращения из эмиграции. Говорят, к нему подсылали не одного делегата, уговаривающего покинуть Францию, - для советских властей было делом чести призвать отщепенца на Родину. Рассказывали, что в СССР наступило полное изобилие. Ему и его жене обещали бесплатную квартиру, дачу, прислугу. У писателя был рак пищевода, а ему говорили, что в советских больницах и санаториях гарантируется полное выздоровление от всех болезней. «Как вам нравится новая советская родина?» - спросили Александра Ивановича по приезде. «Ммм... Здесь пышечки к чаю дают», - безучастно ответил писатель и, не обращая внимания на окружающих, принялся пить чай.

К началу 10-х гг. Куприн — признанный мастер литературы. Определяющими чертами его творчества критика считала жизнелюбие, приверженность к реалистической манере письма и вместе с тем тяготение к романтике.

В 1911 г. А. Г. Горнфельд писал в связи с появлением «Гранатового браслета»: «Есть Куприн, полный физической жизни <...> жадный к материальным впечатлениям <...> И есть другой, конечно, все тот же Куприн, идеалист, мечтатель, романтик».

Сам Куприн, обычно отмечавший в своих статьях о других авторах то, что наиболее соответствовало его собственному дарованию, писал в статье «Джек Лондон» (1916): «...именно достоверность рассказов Д. Лондона и придает его творчеству необыкновенную, волнующую прелесть убедительности». Отметит он у Лондона в качестве основной положительной черты и веру в человека.

10-е гг. были годами расцвета творчества ряда литераторов, в том числе И. Бунина, о котором после публикации «Деревни» и «Суходола» заговорили как о выдающемся писателе-реалисте.

Критика различных литературно-общественных лагерей начинает писать о «возрождении реализма». Но в творчестве Куприна в эти годы взлета не было. Он не создает уже произведений, привлекающих к себе пристальное внимание современников. Повесть «Яма», над которой он работал в течение ряда лет, не имела успеха.

Романтическая нота все еще звучит в душе писателя, теперь его все сильнее тянет к людям особых, «романтических» профессий, связанных со стихиями и риском, — артистам цирка, рыбакам, авиаторам.

В очерке «Люди-птицы» (1917), посвященном последним, Куприн дал обобщенную характеристику излюбленного им типа человека, романтизированного самой жизнью: «Постоянный риск, ежедневная возможность разбиться, искалечиться, умереть, любимый и опасный труд на свежем воздухе, вечная напряженность внимания, недоступные большинству людей ощущения страшной высоты, глубины и упоительной легкости дыхание, собственная невесомость и чудовищная быстрота — все это как бы выжигает, вытравляет из души настоящего летчика обычные низменные чувства: зависть, скупость, трусость, мелочность, сварливость, хвастовство, ложь — и в ней остается чистое золото».

Людям постоянного риска — рыбакам, потомкам древних греков, жизнь которых Куприн близко узнал, живя в Балаклаве, посвящен цикл очерков «Листригоны» (1907—1911), большая часть которых написана до 10-х гг. Листригоны — «милые простые люди, мужественные сердца, наивные первобытные души,крепкие тела, обвеянные соленым морским ветром, мозолистые руки, зоркие глаза, которые столько раз глядели в лицо смерти, в самые ее зрачки».

Куприн любуется своими новыми друзьями с естественными душами (все то же «чистое золото» души), окрашивая в романтические тона их трудную жизнь, смелый промысел, товарищескую выручку, их первобытно радостное веселье. Писатель сохраняет подлинные имена этих людей.

Так, о мужественном и смелом Юре Паратино он скажет, что это «не германский император, не знаменитый бас, не модный писатель, не исполнительница цыганских романсов, но когда я думаю о том, каким весом и уважением окружено его имя на всем побережье Черного моря, — я с удовольствием и с гордостью вспоминаю его дружбу ко мне».

Повествование о жизни простой и свободной сплетается в «Листригонах» с легендами и апокрифами, рассказанными рыбаками, еще более усиливая представление о сердцах, не погубленных современной цивилизацией. Вот возвращается домой лодка с рыбаками, пропадавшая в бушующем море три дня: «Перед бухтой они опустили парус и вошли на веслах, вошли, как стрела, весело напрягая последние силы, вошли, как входят рыбаки в залив после отличного улова белуги.

Кругом плакали от счастья: матери, жены, невесты, сестры, братишки. Вы думаете, что хоть один рыбак из артели „Георгия Победоносца“ размяк, расплакался, полез целоваться или рыдать на чьей-нибудь груди? Ничуть! Они все шестеро, еще мокрые, осипшие и обветренные, ввалились в кофейную Юры, потребовали вина, орали песни, заказали музыку и плясали, как сумасшедшие, оставляя на полу лужи воды».

В 10-е гг. Куприн не раз заявлял, что его тянет к героическому. Произведения, отразившего эту тягу, им написано не было, но круг его героев пополнился новыми персонажами.

Повесть «Жидкое солнце» (1912) обозначила поиск Куприным героя нового времени, возможно, не без некоторого влияния творчества Г. Уэллса. Куприн воплощает этого героя в образе крупного ученого, лорда Чальсбери, поставившего перед собою цель добыть новый, неограниченный источник энергии для блага человечества. Жизнь ученого посвящена попыткам превратить солнечный свет в газообразное, а затем жидкое состояние.

Исходная мысль произведения, как и в рассказе «Тост», — вера в гордый ум человека, который может преодолеть все препятствия: «...если бог в своем справедливом гневе отвернулся от человечества, то человеческий необъятный ум сам придет себе на помощь».

Однако современная цивилизация превращает благо во всесильное зло. Один из помощников ученого видит в его научном открытии прежде всего разрушительные возможности: «...жидкому солнцу предстоит громадная будущность в качестве взрывчатого вещества или приспособления для мин иогнестрельных ружей».

Горькой иронией звучит конец повести. «Друг человечества» начинает понимать, что в современном обществе его великое научное открытие послужит не благу человека, а его порабощению. И эта мысль заставляет ученого не только прервать работу, но и взорвать свою лабораторию, а вместе с нею уничтожить и свое научное завоевание.

Научно-фантастическая повесть, лишенная реально-бытовой основы (действие ее происходит в Англии, в уединенной лаборатории на вершине потухшего вулкана) и глубокого психологизма, была вне русла купринского дарования. Не оказался он и мастером занимательной интриги, намеченные им сюжетные линии (авантюрист-помощник, дорогие стекла-бриллианты и тайна их сложной транспортировки) оказались неиспользованными.

Обращение к чуждому жанру не принесло Куприну успеха, однако следует отметить, что он был в числе первых русских писателей, заговоривших о моральной ответственности перед обществом ученых нового века с его быстрым промышленным развитием. Вскоре та же проблема привлечет внимание Л. Андреева.

Научно-авантюрная повесть осталась одинокой, но тем не менее она не была случайным явлением в творчестве Куприна. В 10-х гг. он как бы охладевает к близким ему ранее темам («Чувствую, как во мне слабеет интерес к быту») и начинает тяготеть к другой проблематике.

На смену произведениям с пластической бытописью, признанной сильной стороной его творчества, приходят произведения, в которых большую роль играют приемы иносказания и фантастики. Куприна теперь тянет писать «правдивые, хотя и неправдоподобные» истории.

Он не забывает о сатире («Паша», «Гога Веселов», «Канталупы»), но социальная заостренность исчезает из его творчества. Все сильнее влечет его область таинственного в жизни человека («Неизъяснимое», 1915; «Воля», 1916, и др.).

Теперь в центре внимания писателя постоянно находятся не только (и даже, пожалуй, не столько) конкретно-исторические социальные проблемы, сколько глобальные вопросы человеческого бытия, нескончаемой и вечной «реки жизни». Как и прежде, для Куприна это не мистические неразрешимые загадки, а задачи, еще не решенные человеческим разумом и поэтому лишь до поры таинственные.

К таинственным явлениям Куприн относил роль случая в жизни человека. Позднее в повести «Юнкера» он скажет: «...громадная сила — напряженная воля, а сильнее ее на свете только лишь случай».

Случай для Куприна — непознанные таинственные силы, неожиданно врывающиеся в жизнь человека и большей частью ломающие его. Случай — это стечение обстоятельств, которое реалистически объяснимо, но само это объяснение неведомо человеку,столкнувшемуся с ним, и потому событие относится им к области таинственно-неведомого.

Реалистически мотивированный случай, а также таинственное сочетание логического и нелепого нередко встречаются в рассказах Куприна. В 1910 г. он посвятит размышлениям о роли и природе случая специальный рассказ «Искушение», в котором появится даже типичный андреевский «Некто или Нечто, что сильнее судьбы и мира».

Новые черты мировосприятия Куприна существенно изменяют его социальную концепцию. Автор «Поединка» и «Реки жизни» был полон оптимистической веры в то, что само течение жизни неизбежно образует со временем «глубины героизма» там, где пока существуют «отмели пошлости».

В 10-х гг. писатель предсказывает неизбежность кровавого оргиастического конца той прекрасной и гармонической жизни, которая наступит на земле на одной из спиралей вечного мирового движения, и участие в нем людей, объевшихся вечной добродетелью.

По мнению персонажа «Искушения», жизнь — это «миллионы сцепившихся случаев», и каждый из них строго подчинен непреложному закону, направляющему течение реки жизни в целом. Но вечное столкновение воли человека с капризным и все еще непостижимым «случаем» не исчерпывало для Куприна проблемы таинственного в жизни человека.

В не меньшей степени его волновали темные провалы человеческого подсознания, еще не разгаданные наукой, но уже ставшие предметом ее анализа.

В творчестве Куприна не раз воспроизводились характеры людей в их алогическом проявлении. В 10-х гг. обостряется интерес писателя к подсознательному миру человека, совпадая с широким интересом, проявленным в то время к психоаналитическому учению З. Фрейда, которое утверждало, что обширная сфера подсознания превосходит сферу сознания и руководит человеком более властно, чем разум.

В начале 10-х гг. русский читатель получил возможность ознакомиться в переводах с целым рядом сочинений Фрейда: «О психоанализе», «Психологические этюды», «Леонардо да Винчи» (все — М., 1912), «Толкование сновидений» и «Психология детского страха» (М., 1913). Одновременно сформировался и «русский фрейдизм» — целое течение, представлявшее разные толкования теории и методики психоанализа.

Особый интерес и наука, и литература, и досужая мысль интеллигентного обывателя в те годы проявляли к механизму человеческого сна как наиболее доступной расшифровке формы проявления скрытых влечений человека.

«В снах — свободная, подсознательная жизнь души. Не становятся ли нам поступки бодрствующих людей понятнее, когда мы знаем, что делают они во сне?» — формулировал этот массовый интерес Д. Философов, иллюстрируя свою мысль анализом творчества А. Ремизова.

Увлечение психоанализом достигло такого накала, что вызвало к жизни остроумную пародию-монодраму Н. Н. Евреинова «В кулисах души», разыгранную в 1912 г. на сцене петербургского театра миниатюр «Кривое зеркало».

В этом спектакле Ведущий, некий ученый схоласт, ссылаясь на данные новейшей науки, характеризовал во вступительной лекции трехчленную модель человеческой личности (Я — рациональное, Я — эмоциональное, собственно Я), пародируя мысль Фрейда о структуре человеческой души, содержащей в себе одновременно разные субстанции: «Я», «Оно», «Сверх Я».

Сатирический эффект «строго научной» монодрамы Евреинова усиливался тем, что ученые выкладки профессора были иллюстрированы банальнейшим драматическим сюжетом: в душе женатого человека, увлеченного модной «этуалью» варьете, идет жестокая борьба, завершающаяся выстрелом в сердце.

Психоанализ оказал сильное, хотя и неоднородное влияние на развитие художественной литературы начала века. В частности, он спровоцировал в какой-то мере широкое увлечение эротикой.

Но более вдумчивые и серьезные художники увидели в психоанализе новую возможность обнажить тайные мотивы поведения человека и скрытые причины многих драм человеческой жизни. Такого рода интерес к учению Фрейда и других психологов, врачей, философов, изучающих сферу подсознания, проявили Андреев и Куприн.

В повести «Олеся», где этот интерес уже принял форму глубокого, тяготеющего к научному, объяснения загадочного в поведении человека, писатель называет имя врача-психиатра Шарко и устами героя «в простой форме» излагает мысли «о гипнотизме, о внушении» и о других «странных знаниях», которые, опередив точную науку, столетиями живут в подсознании и передаются по наследству в народной среде.

В любимой Куприным фантастической повести «Каждое желание» (1917; позднее печаталось под заглавием «Звезда Соломона») вновь проявлен его интерес к тайнам человеческой психики с ее неразгаданными глубинами подсознания.

На этот раз писатель, вновь обратившийся к хорошо знакомой ему русской действительности, избрал своим героем простодушного обладателя доброго сердца, мелкого чиновника Цвета, который заставлял вспомнить образ бессмертного Акакия Акакиевича.

Однако такое «везенье» скоро надоедает герою и утомляет его. И когда столь же неожиданно для себя Иван Цвет возвращается из романтического мира призрачной и уже наскучившей ему магической власти к своему повседневному существованию (оказывается, все было только сном!), он ничуть не огорчен, тем более что его единственная мечта — о чине — сбывается наяву.

«Узорчатый», яркий сон быстро забывается Цветом, и только пороюнеобычно возникающие мгновенные ситуации тревожно напоминают ему о когда-то увиденном и пережитом.

Куприн ставил в своей повести задачу художественно воспроизвести «механику» сна и нащупать пружины, воздействующие на ход событий в нем. Сон в «Звезде Соломона» оказался подобен тому, кто его видит: «романтический мир» — герой и его «послушный» черт — соответствует интеллекту спящего.

Цвет не испытывал желания проникнуть в тайны мироздания, познакомиться с жизнью других, неведомых ему стран или насладиться всем тем, что несет с собою богатство. Сплетая в «Звезде Соломона» «быль и небылицу», Куприн воплотил в них свои представления о «случае» в его разнообразных реальных и ирреальных проявлениях и о природе подсознательного в психике человека.

С легкой иронией писатель показывает, что «Звезда Соломона» (овладение магическим словом), принесшая власть герою, не развратила его незлобивого сердца. Цвет прошел испытание властью, богатством, успехом, но ничто не привлекло его. Когда же он вдруг приобщился к таинственной силе чтения чужих мыслей, состояние их испугало и отвратило его от дара, который рождал «презрение к человеку и отвращение к человечеству».

«Простоватый ум» и природная незлобивость не позволили Цвету употребить во зло необычное «двойное зрение», но подсознание и с ним играет недобрые шутки. Помимо своей воли он чуть не становится виновником смерти человека. Спросив себя с пристрастием, хотел ли он ее, герой не в силах дать однозначный ответ на этот «жуткий вопрос».

«Нет, конечно, он не желал смерти или увечья этому незнакомому бедняку. Но где-то в самом низу души, на ужасной черной глубине, под слоями одновременных мыслей, чувств и желаний, ясных, полуясных и почти бессознательных, все-таки пронеслась какая-то тень, похожая на гнусное любопытство». И, поняв это, Цвет впервые со стыдом и страхом подумал: «...какое кровавое безумие охватило бы весь мир, если бы все человеческие желания обладали способностью мгновенно исполняться».

Таким образом, Куприн становится на путь пересмотра своего раннего увлечения «чистым золотом» естественной натуры людей. В причудливом сюжете «Звезды Соломона» сочеталась критика буржуазного общества, исказившего человеческое «естество», и тяжелое недоверие к самому этому «естеству», к человеку вообще с его темными бесконтрольными «подснами».

В повести звучат не столь свойственные ранее Куприну ноты пессимизма, навеянные мыслями о зыбкости и краткости человеческого существования, о малых различиях между приземленной и призрачной действительностью.

«Кто скажет нам, — спрашивает он, — где граница между сном и бодрствованием? Да и намного ли разнится жизнь с открытыми глазами от жизни с закрытыми? <...> И что такое, если поглядим глубоко, вся жизньчеловека и человечества, как не краткий, узорчатый и, вероятно, напрасный сон? Ибо — рождение наше случайно, зыбко наше бытие, и лишь вечный сон непрерывен».

История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.

Примечания

В настоящий том вошли произведения, написанные Куприным в 1905-1907 годах, в пору его творческого расцвета. Воодушевляющее воздействие революции, близость к передовому искусству подняли его реализм на новую ступень. Посвященная Горькому повесть "Поединок" (1905) - "главный, девятый вал" Куприна - одна из самых правдивых и волнующих книг русской литературы начала века.

Общественное значение "Поединка" для его времени объяснялось тем, что в буднях одного из бесчисленных армейских полков Российской империи Куприн увидел и заклеймил черты разложения и упадка, характерные для всего отжившего самодержавного строя. Накануне Цусимы, в дни тяжких поражений царской армии на русско-японских фронтах монологи Назанского об отсталом, опустившемся офицерстве, забывшем о нуждах страны и народа, звучали как политические воззвания.

Но, ненавидя и отрицая старое, Куприн сумел по-своему увидеть и отразить и то новое, что несла с собой приближавшаяся революция: пробуждение простого человека, стремящегося сбросить с себя классовый, сословный, кастовый гнет. В "Поединке" воплотились не только типические стороны русской общественной жизни начала века, но и внутренние, глубинные процессы индивидуального бытия: "распрямление" личности, "психологическая подготовка" революции в широких демократических слоях.

История подпоручика Ромашова, которого казарменная неволя заставила задуматься о социальном неравенстве, о страданиях угнетенных, о смысле и цели жизни, завершается его гибелью. Но финал "Поединка" не звучит пессимистически, как это было в "Молохе", где герой остается жить, сломленный силами социального зла. Ромашов гибнет, успев вступить на путь сопротивления старому миру, и это сообщает повести, несмотря на ряд мрачных картин, оптимистическую перспективу.

Действительность революционной эпохи отразилась и в других произведениях данного периода. В последовавшем за "Поединком" рассказе "Штабс-капитан Рыбников", произведении, замечательном по мастерству психологического анализа, правдиво воссоздана атмосфера "дней Цусимы", трагического и позорного конца русско-японской войны. Орудующий среди бела дня в столице японский шпион - "вещественное доказательство" разложения и паники, охвативших правящие круги. Добровольные слуги реакции - чиновник, мечтающий о всероссийской порке, и злобствующий педагог-реакционер - изображены в рассказах "Механическое правосудие" и "Исполины". Примечательны оптимистические концовки этих произведений: заклеймен ретроградный педагог, учинивший суд над исполинами русской литературы, а чиновник, придумавший механическую розгу для учащихся, солдат и бастующих рабочих, сам становится жертвой своего изобретения. Анекдотический по сюжету рассказ "Обида", в котором профессиональные воры протестуют, когда их отождествляют с погромщиками, проникнут, по словам В. Воровского, "боевым настроением 1905 года, с характерным для этого времени ростом чувства человеческого достоинства, уважением к общественному мнению, нравственным оздоровлением всей атмосферы, которое дала революция" (В. Боровский. А. И. Куприн, 1910. В кн.: В. Боровский. Литературно-критические статьи, М., 1956, стр. 278).

Отзвуками революции полон и яркий рассказ "Гамбринус". Рисуя мужество и стойкость маленького человека, портового музыканта еврея Сашки, ставшего жертвой черносотенного террора, Куприн впечатляюще отразил политическую обстановку 1904-1906 годов, недолгие "ликующие дни свободы" и наступление реакции с казнями и погромами.

О растлевающем влиянии контрреволюционного террора на человеческую психику рассказал Куприн в "Реке жизни". На фоне написанных сочной реалистической кистью картин мещанского быта здесь развертывается драма участника революционной организации, совершившего невольное предательство. Осуждение предательства как страшного зла, которое "заживо умерщвляет человека", звучит и в аллегории "Демир-Кая".

Свои раздумья о роли художника в революционную эпоху Куприн высказал в притче "Искусство". Истинная красота и правда там, говорит писатель, где искусство внушает "радость борьбы", подобно статуе освобождающегося раба, изваянного гениальным скульптором. Цель художника - не услаждать невежественного мецената (вроде персонажа рассказа "Легенда"), а служить народу ("Гамбринус"), воспеть героев освободительной борьбы.

Однако живой реалистический образ революционера писателю создать не удалось. Революционные борцы в рассказе "Тост" - риторически изображенные "люди с горящими глазами, герои с пламенными душами". Царство будущего в "Тосте" выглядит статично и бесперспективно: люди 2906 года томятся в стеклянных дворцах нового мира и тоскуют о досоциалистических временах. В "Тосте" отразились некоторые анархо-индивидуалистические представления Куприна, которые проявились еще в "Поединке". Справедливо критикуя христианский гуманизм, Назанский доходит до отрицания всякого общественного служения, коллективизма, признавая лишь индивидуальный бунт одинокой личности. Непонимание путей социального переустройства сказалось и в ряде других произведений этих лет. Так, в рассказах о контрреволюционном терроре сильный и искренний протест Куприна против "липкого кошмара реакции" сочетался с утопичными надеждами на то, что палачей революции постигнет моральная кара, тяжкие угрызения совести ("Убийца"). В рассказе "Бред" изображение карательной экспедиции против повстанцев становится поводом для морализирования о вреде всякого насилия.

Как и на других этапах своего пути, Куприн в эти годы охотно обращается к теме природы, "естественного" состояния. "От социальной борьбы,- писал Боровский,- его мысль рвется в лесную глушь, на морской простор" (В. Боровский. Литературно-критические статьи, стр. 287). Впрочем, лучшее из созданных в эти годы произведений о природе и животных - "Изумруд" - лишь новый художественный аспект социально важной темы: буржуазное общество с его конкуренцией, борьбой низких страстей губит все естественное, чистое, прекрасное.

Произведения Куприна 1905-1907 годов особенно разнообразны по своим стилевым качествам, художественным формам и средствам. Сложная эволюция "прозревшего" героя изображена в "Поединке" в духе психологического реализма Л. Толстого, с развернутым воспроизведением "диалектики души", борьбы старого и нового в сознании человека. Но тонкий психологизм, а также добротная реалистическая бытопись сочетались в "Поединке" (и это одна из особенностей стиля данной повести) с прямым, декларативным, публицистическим выражением авторских идей. От патетических монологов Назанского берет начало особая струя купринской прозы - повышенно эмоциональная, насыщенная тропами, синтаксическими повторами, тяготеющая к ритмизации. Окрашенные ею "Тост", "Сны", "Бред", "Убийца" представляют собой как бы гражданственную лирику в прозе. Использует Куприн и иносказательные жанры - притчу, аллегорию, легенду ("Искусство", "Демир-Кая", "Легенда", "Сказка"), отдает дань сатире. Пером участника сатирических журналов написаны политические "Сказочки" - "О Думе" и "О конституции",- обличающие куцые свободы, "дарованные" царским манифестом 17 октября. В "Механическом правосудии", "Исполинах", "Сказочках" широко используются пародия, гротеск, эзопов язык. Наряду с этими новыми для него видами рассказа Куприн продолжал развивать нравоописательную новеллу ("Как я был актером", "Мелюзга"), художественный очерк ("На глухарей").

Дальнейший путь Куприна не был прямолинейным: в сложных общественно-политических условиях последующих десятилетий художник знал отдельные колебания и срывы. Но вклад, внесенный писателем в 1905 году в демократическое искусство, был непреходящим. Для широких читательских масс Куприн остался автором "Поединка", этого "смелого и буйного" выражения освободительного подъема эпохи первой русской революции.

Поединок

Впервые напечатано в мае 1905 г. в "Сборнике т-ва "Знание" за 1905 год", кн. VI, с посвящением Максиму Горькому "с чувством истинной дружбы и глубокого уважения".

Первые наброски повести были сделаны в 1902 г.; один из них - сценка "В казарме" (см. т. 3 настоящего издания), этюд к XI главе "Поединка",- был тогда же послан Куприным в "Русские ведомости" (письмо к Л. И. Елпатьевской, лето 1902 г. Отд. Рукописей ИМЛИ), но увидел свет лишь год спустя в сб. "Помощь". В декабре 1902 г. было объявлено о предстоящем печатании "Поединка" ("Журнал для всех", 1902, № 12, стр. 1565-1566). Весной 1903 г. в Мисхоре Куприн набросал отдельные главы, но, не удовлетворенный ими, уничтожил рукопись (М. Куприна-Иорданская. Годы молодости. М., 1960, стр. 142, 143, 146). Летом 1903 г., отвечая В. С. Миролюбову на упрек в том, что в его рассказах "гвоздя нет", Куприн писал, что надеется этот "гвоздь" вбить в свою повесть из военного быта ("Литературный архив", т. V, М.-Л., ИРЛИ, 1960, стр. 123).

Вплотную к работе над "Поединком" Куприн приступил весной 1904 г., в обстановке русско-японской войны, когда изображение армии приобретало особую актуальность. Повесть предназначалась для журнала "Мир божий" (письмо к Ф. Д. Батюшкову, 1904, 25 авг. Арх. ИРЛИ), но потом автор решил печатать ее в III сборнике "Знания", посвященном памяти А. П. Чехова. "Куприн даст повесть свою, "Поединок" - большая вещь",- сообщил Горький в середине июля 1904 г. И. А. Бунину, приглашая его участвовать в чеховском сборнике ("Горьковские чтения 1958-59 гг.", М., 1961, стр. 29). Тогда же Горький писал Андрееву, что в "Поединке" будет листов восемь ("Лит. газета", 1957, 18 июня, № 73). Однако рукопись разрослась более чем вдвое, и работа над ней затянулась. "Я весь ушел в повесть",- писал Куприн Горькому летом 1904 г., а 5 сентября сообщил из Одессы редактору-распорядителю "Знания" К. П. Пятницкому: "Около 2/3 повести у меня уже имеется в окончательном виде" (Архив А. М. Горького, ф. "Знания"). По-видимому, главы "Поединка" поступали от Пятницкого к Горькому. 15 и 23 октября 1904 г. из Балаклавы Куприн запрашивал Пятницкого о мнении Горького, хотел получить его советы (Архив А. М. Горького, ф. "Знания"). В ноябре 1904 г. в Петербурге Горький слушал в чтении автора отдельные сцены. "Когда я читал разговор подпоручика Ромашова с жалким солдатом Хлебниковым, Алексей Максимович растрогался, и было странно видеть этого большого, взрослого человека с влажными глазами" (А. Куприн. Отрывки воспоминаний. "Известия", 1937, 18 июня, № 142). "Прекрасную повесть написал Куприн",- сообщил Горький Е. П. Пешковой 14 ноября 1904 г. (М. Горький. Собр. соч. в 30 тт., т. 28, М., 1954, стр. 337). По мысли Горького, "Поединок" должен был печататься в чеховском сборнике рядом с "Красным смехом" Л. Андреева, так, чтобы заклеймить и войну и военщину (письмо Горького Л. Н. Андрееву от середины ноября 1904. Архив А. М. Горького). Но Куприн опоздал, и "Поединок" был перенесен в VI сборник. Новым препятствием явилась необходимость восстанавливать по памяти XIV главу: рукопись ее в числе других бумаг забрали жандармы во время обыска у Куприна (письмо К. П. Пятницкому, 1905, 11 февраля). Пятницкий требовал закончить повесть в апреле с тем, чтобы срок нахождения сборника в Цензурном комитете пришелся бы на пасхальную неделю. В этих условиях Куприн вынужден был отказаться от развернутого изображения дуэли и кончить повесть рапортом о поединке (интервью Куприна в "Петербургской газете", 1905, 4 авг., № 203). Версия о том, что конец "Поединка", не дававшийся автору, был якобы написан Горьким совместно с Л. Андреевым и Буниным (см. статьи В. Ставского в газ. "Рабочий край", 1936, 10 сент., № 209 и П. Павленко в альм. "Крым", 1948, № 2 и ж. "Знамя", 1951, № 6), необоснованна. И черновик конца повести (Отдел Рукописей ГПБ им. Салтыкова-Щедрина) и беловой текст последней главы (ЦГАЛИ) совпадают с опубликованным текстом. Это рапорт о поединке, наспех переписанный Куприным из Дуэльного кодекса в апреле 1905 г., когда все остальные главы были уже отпечатаны (М. Куприна-Иорданская. Годы молодости, стр. 200). В то время Бунин был в с Васильевском, Л. Андреев - в Финляндии. Горький лечился в Ялте; он вернулся в Петербург 16 мая, то есть уже после выхода повести из печати ("Летопись жизни и творчества А. М. Горького", т. I, M., 1958, стр. 527 и 532). Именно в Ялту писал Куприн Горькому 5 мая 1905: "Завтра выходит 6-й сборник. Вы его, вероятно, застанете в Петербурге- Теперь, когда уже все окончено, я могу сказать, что все смелое и буйное в моей повести принадлежит Вам. Если бы Вы знали, как многому я научился от Вас, и как я признателен Вам за это" (Архив А. М. Горького).

VI сборник "Знания" с "Поединком" вышел в свет в дни разгрома русского флота при Цусиме, обозначившего "полный военный крах царской России" (В. И. Ленин. Соч., т. 10, стр. 251). Возмущение политикой царизма охватило всю страну. Правдивое изображение Куприным отсталой, небоеспособной армии, разложившихся офицеров, забитых солдат приобретало важный общественно-политический смысл: картины "Поединка" словно отвечали на вопрос о причинах дальневосточной катастрофы. "Удивительно ли,- писала 22 мая 1905 г. газета "Слово", - что полк, жизнь которого описывает автор, окончательно провалился на смотру... Удивительно ли, добавим, что мы проваливаемся на большом кровавом смотру на Дальнем Востоке, хотя и знаем, что смотрит на наши войска не только вся Россия, но и весь свет". "Поединок" принес Куприну всероссийскую славу. Первый тираж повести - 20 тысяч экземпляров - разошелся в один месяц, понадобился ряд переизданий. Переведенный еще в рукописи на немецкий, французский, а затем на польский, шведский, итальянский языки, "Поединок" уже в 1905 г. стал известен западноевропейскому читателю. Тогда же был сделан и латышский перевод повести, но печатание его в социал-демократической газете "Deenas Lapa" запретила цензура. Не был пропущен и сценический вариант "Поединка", сделанный А. Шевляковым в конце 1905 г.: цензура усмотрела в нем "сплошную пропаганду антимилитаризма" ("Первая русская революция и театр", М., 1956, стр. 336-337). Только после того как повесть была переделана в "картину нравов армейского пехотного полка... с интригою романтического характера", она увидела свет рампы (премьера в марте 1906 г. в Петербурге). По данным журнала "Театр и искусство", в 1906 г. инсценировку "Поединка" поставили свыше 30 провинциальных театров.

Вокруг "Поединка" разгорелась полемика в прессе. На страницах "Русского инвалида", "Военного голоса", "Разведчика" неистовствовала реакционная военщина; повесть Куприна оценивалась как фактор "подпольной пропаганды, в которой простой народ натравливается на войско, солдаты - на офицеров, а эти последние - на правительство" (цит. по кн.: Дрозд-Бонячевский. Поединок с точки зрения строевого офицера. СПб., 1910, стр. 1).

Черносотенцы, атакуя Куприна за его якобы "злостно тенденциозный... памфлет на военных", негодовали против сборников "Знания", которые "вычеркивают у нас из списка жизнеспособных одно сословие за другим" (А. Введенский-Басаргин. Литературная вылазка против военных. "Московские ведомости", 1905, 21 мая, № 137).

"Поединок" вызвал новую волну нападок на Горького. "Герой г. Куприна... мыслит по-горьковски со всеми его специфическими вывертами и радикализмом",- подчеркивали "Московские ведомости" (в № 137 за 1905 г.), пользуясь случаем приписать Горькому ницшеанские взгляды. По мнению "Русского вестника", близость к "великому" Максиму" испортила "Поединок" "тенденциозными проповедническими страницами", а в основе "злобно-слепой критики армии" лежит "тот же рецепт Максима Горького: "Человек! Это звучит гордо" ("Русский вестник" 1905, т. 297, № 6, стр. 689 и 726). Для "августейшего" литератора К. Р. (Константина Романова) Куприн так же "несуразен и расплывчат", как Горький и Чехов ("Красный архив", т. I, M., 1931, стр. 133), а Н. Скиф, глумясь над Горьким и Куприным, славу которым дает-де "общественное сумасшествие", считал творчество обоих писателей симптомами "нравственного разложения... мыслящей России" ("Русский вестник", 1906, т. 306, № 12, стр. 586 и 573).

Предостерегая читателя от "развращающих" картин "Поединка", охранительная печать утверждала, что Куприн не только "заносит секиру над всеми военными и именно как над сословием", но "вообще пропагандирует какую-то социальную нивелировку с упразднением всяких классовых и сословных различий" ("Московские ведомости", 1905, № 151). С другой стороны, либералы пытались всячески ослабить остроту выступления Куприна, уподобив его повесть роману "Из жизни маленького гарнизона" немецкого беллетриста Бильзе, стоявшего за частичные реформы в армии при сохранении ее основ.

Демократическая общественность и критика, приветствуя "Поединок", стремились прежде всего раскрыть его революционный смысл. "Военное сословие - лишь часть огромного бюрократического сословия, заполонившего русскую землю..." При чтении повести "...вы начинаете интенсивнее ощущать гнет окружающей жизни и искать из нее выхода", - писал "Вестник и библиотека самообразования" (1905, № 28, стр. 888 и 887).

Отмечая реализм повести, обнажившей "всю жалкую подкладку военного дела", газета "Наша жизнь" указывала, что иная армия немыслима "в бюрократическом государстве, где связана воля и мысль народа" ("Наша жизнь", 1905, 30 июля, № 186)

"Вся суть ("Поединка".- И. К.),- подчеркивал демократический журнал "Образование",- не в картинках быта, а в том соре, который накопился с годами в жизни общества, остановил его развитие и должен быть выброшен прочь" ("Образование", 1905, № 7, стр. 86). Социал-демократический литературный журнал "Правда" приветствовал освободительный дух повести, в которой "трепещет и бьется пульс целой эпохи, рвущейся из мрака безличия и покорности - к свету..." (Журнал "Правда", 1905, сентябрь-октябрь, стр. 421). Даже либеральная "Русская мысль" должна была признать радикализм разоблачений "Поединка": "…его бич и его удары... направлены... не в Леха, не в Агамалова и Осадчего, а бьют и казнят проклятый строй, систему, общую машину, общий дух и рабский склад всей жизни" ("Русская мысль", 1905, № 11, стр. 67). Повесть оценивалась как смелый шаг в борьбе с "гидрой милитаризма", в антивоенном движении ("Родная нива", 1905, № 32). "...Идея мира становится все популярнее и популярнее, она уже входит, правда понемногу, в практику разрешения некоторых вопросов, возникающих между государствами",- писал журнал "Вестник знания" (1905, № 12, стр. 126), солидаризируясь с протестом Ромашова против войны как "позорного всечеловеческого недоразумения". Несмотря на пацифистскую окраску, антивоенный заряд повести Куприна имел важное общественное значение, подобно выступлениям в защиту мира Л. Толстого, разоблачавшего в массах зло милитаристской пропаганды.

Горький оценивал "Поединок" в свете событий русско-японской войны и подъема революционных настроений в армии. "Великолепная повесть" Куприна содействовала, по мнению Горького, росту политической сознательности армии, разбуженной "тяжелой ценой войны" ("Из беседы с Максимом Горьким". "Биржевые ведомости", веч. вып., 1905, 22 июня, № 8888). "Обращением к армии" назвал лучшие страницы "Поединка" А. В. Луначарский, считавший, что красноречивая критика царской армии в повести Куприна пробудит в офицерстве "голос настоящей чести"), то есть революционные стремления (А. Луначарский. О чести. "Правда", 1905, сентябрь-октябрь, стр. 174). Этот голос прозвучал в приветственном адресе Куприну от группы петербургских офицеров, в котором говорилось: "Язвы, поражающие... офицерскую среду, нуждаются не в паллиативном, а в радикальном лечении, которое станет возможным лишь при полном оздоровлении всей русской жизни" ("Петербургские ведомости", 1905, 21 июня, № 149).

Летом-осенью 1905 г. Куприн неоднократно выступал с публичным чтением глав "Поединка" 30 июля 1905 г. он читал монолог Назанского на большом литературно-художественном вечере в Териоках, устроенном Горьким и М. Ф. Андреевой в пользу бастующих рабочих Путиловского завода. Выступления Горького, Куприна, Л. Андреева вызвали энтузиазм аудитории, насчитывавшей более 800 человек. "Все стихотворения, декламации и мелодекламации носили явно тенденциозный характер,- доносили агенты финляндского жандармского управления в департамент полиции,- и публика сильно волновалась, выражая свои одобрения исполнителям. После вечера особенно чествовали Горького, который на вечере прочел свое произведение "Человек". Часть сбора поступила в пользу Петербургского комитета РСДРП. Во время антракта шли сборы: 1) в пользу семейств сестрорецких рабочих, 2) социал-демократического комитета, 3) на "активное действие и пр." ("Красный архив", 1936, т. 5, стр. 66-67). "Программа сплошь революционная,- вспоминал один из участников взволнованную атмосферу этого вечера-митинга, на который собрались революционеры, рабочие, ученые и писатели "гвардии "Знания".- Громадная зала. Настроение взвинчивается с каждым номером... "Вперед - и выше! Вперед - и выше!"... "Настанет время, когда обер- и штаб-офицеров будут бить!..- Зала гудит" (Ив. Рукавишников. Мои встречи с Максимом Горьким. В кн.: "О Горьком - современники", М. , стр. 41). Можно предполагать, что автор "Поединка" стремился тогда установить связи с революционными элементами флота. "...Куприн... на-днях едет на Кавказ, ему охота поступить командиром на "Потемкина",- писал Горький Чирикову в июне 1905 г. (М. Горький. Собр. соч. в 30 тт., т. 28, стр. 376). В Севастополь Куприн попал уже после подавления потемкинского восстания, но он принял участие в очаковских событиях осенью 1905 г. (см. примечания к рассказу "Гусеница" и к статье "События в Севастополе" в 7 и 9 тт. настоящего издания). Выступление Куприна в революционном Севастополе в октябре 1905 г. с чтением глав "Поединка" приветствовал лейтенант Шмидт. Во время второго публичного чтения повести в Севастополе произошло резкое размежевание аудитории: реакционное офицерство пыталось устроить обструкцию Куприну, обвинило его в оскорблении армии, а моряки заходили к автору за кулисы, выражали ему свое сочувствие и солидарность.

Воздействие "Поединка" на умы и сердца современников определялось тем, что общественно-значительное содержание повести, ее передовые идеи были облечены в прекрасную художественную форму. В признании высоких литературных достоинств "Поединка" сошлось большинство писавших о нем критиков (А. Богданович, Д. Овсянико-Куликовский, Ф. Батюшков, К. Чуковский, А. Редько и мн. др.). Исключением было мнение символистского журнала "Весы", не раз выступавшего против сборников "Знания". В рецензии на VI сборник Пентаур (В. Брюсов) пытался представить "Поединок" как художественно слабую, написанную по "старым шаблонам" вещь; "самые лучшие сцены,- писал он,- не более, как... анекдоты из солдатской и офицерской жизни..." ("Весы", 1905, № 5, стр. 46). "Жрецы блаженной памяти теории самодовлеющего искусства боятся просвета жизненной правды",- отвечала эстетам из "Весов" газета "Наша жизнь" (в № 282 от 24 сентября 1905 г.).

В. В. Стасов восторженно встретил "Поединок", назвал его "жемчужиной", "поэмой о русском офицерстве" (письма К. П. Пятницкому, июль 1905. Архив А. М. Горького). Реализм картин повести Куприна, тонкость психологического анализа ценил Л. Н. Толстой. Чтение "Поединка" в VI сборнике "Л[ев] Н[иколаевич] слушал внимательно, каждое слово, которого не расслышал, переспрашивал. "Мне интересно описание военной жизни, он (Куприн) хорошо ее знает, сам военный",- сказал Л. Н. Л. Н. похвалил выговор полковника пьянице-капитану, обремененному семьей, сначала начальнически строгий, а потом человеческий, мягкий. Вошла Александра Львовна... Л. Н. спросил ее о "Поединке": - "Ты читала? До конца? - и прибавил: "Хорошо, весело... Полковой командир - прекрасный положительный тип" (Из дневника Д. П. Маковицкого, 1905, 8 окт. В кн.: Н. Н. Апостолов. Лев Толстой и его спутники. М., 1928, стр. 249-250). Однако идеи Назанского и критика христианского гуманизма в повести вызвали резкую отповедь Толстого. "Жалкое это рассуждение Назанского. Это - Ницше",- говорил Толстой Д. П. Маковицкому ("Голос минувшего", 1923, № 3, стр. 15). "Что за мерзость речь Назанского", - писал он М. Л. Толстой-Оболенской 15 октября 1905 г. (Л. Н. Толстой. Полное собр. соч., т. 76, стр. 43). Сцену Ромашова - Хлебникова Толстой счел "фальшивой". Черты вульгаризованного ницшеанства в речах Назанского не раз отмечались критикой. Развернутый анализ идей Назанского как "типичного в своем роде индивидуалиста" дал в 1905 г. А. В. Луначарский. Но, осуждая "внешне красивую, мнимо-ницшеанскую теорию Назанского" как "типичнейшее мещанство", Луначарский отстаивал общественное и художественное значение "Поединка": "...если премудрость мудрейшего из офицеров плоха, то повесть г. Куприна все же очень хороша..." Куприн "очень наблюдателен, правдив, превосходный рассказчик" (А. Луначарский. О чести. "Правда", 1905, сентябрь-октябрь, стр. 174). Горький считал "Поединок" этапом в развитии мастерства Куприна. Советуя К. Треневу упорно совершенствовать язык, изучая "лексикаторов" и "формовщиков" слова - Лескова, Чехова, Короленко,- Горький писал: "Многим этот совет был дан, и многими оправдан. Возьмите язык Куприна до "Поединка" и после,- вы увидите, в чем дело и как вышеназванные писатели хорошо учат нас" (М. Горький. Собр. соч. в 30 тт., т. 29, стр. 212).

Вскоре после выхода "Поединка" офицеры 46-го Днепровского полка направили протест своему бывшему сослуживцу. Опровергая упреки в портретности, Куприн писал: "...Я не имел в виду исключительно свой полк. Я не взял оттуда ни одного живого образа" ("Neue freie Presse" (Wien), 1906, 8 Sept.). Однако проскуровские впечатления оставили заметный след в повести. Исследователями найден ряд прототипов "Поединка" из армейского окружения Куприна 90-х годов. Известно также, что в образе корпусного командира выведен "либеральный" генерал М. И. Драгомиров, в то время командовавший Киевским военным округом. Сцена между Ромашовым и полковником Шульговичем в "Поединке" весьма близка к эпизоду из жизни Куприна-офицера, не стерпевшего грубости полкового командира (письмо к А. А. Измайлову, 16 марта (1913). Архив ИРЛИ). Как справедливо отметил В. Боровский в своей статье о Куприне (1910), "...военная среда оставила в нем немало сильных впечатлений, давших ему материал для целого ряда работ", предоставила ему "богатое поле для изучения "порочности" и "уродства" современного... общества".

Идеи и образы "Поединка" продолжали владеть Куприным и в последующие годы. В 1907 г. в письме к И. А. Бунину Куприн упоминал о "ненаписанной главе из "Поединка"" - сцене дуэли, то есть, по-видимому, об одном из неиспользованных вариантов конца повести (письмо И. А. Бунину, ЦГАЛИ). В 1908 г. Горький осведомлялся, не вышел ли второй сборник альманаха "Земля" с "Нищими" Куприна (письмо С. П. Боголюбову. Архив А. М. Горького). Роман "Нищие" был задуман Куприным еще в процессе создания "Поединка" как продолжение истории Ромашова, который, выздоровев от дуэльной раны, уходил из армии и начинал жизнь, полную скитаний и нужды (М. Иорданская. Годы молодости, стр. 203 и 205). Но, "убив" Ромашова, Куприн продолжать "Поединок" не мог. Не удалась и попытка превратить "Нищих" в автобиографический роман про киевские "годы репортерства..., страшной бедности и веселой молодости", о котором Куприн упоминал в одном интервью 1908 г. ("Биржевые ведомости", веч. вып., 1908, 17 июня, № 10557). Замысел "Нищих" не был воплощен.

В ЦГАЛИ хранится беловая рукопись "Поединка" - оригинал набора VI сборника "Знания", часть которой написана рукой Куприна. Черновая рукопись последней, XXIII главы повести находится в Отделе Рукописей ГПБ имени Салтыкова-Щедрина.

Помимо переизданий в составе VI сборника "Знания", повесть вошла во II том "Рассказов" Куприна, изданных "Знанием" в 1906 г. Подготавливая текст для собрания сочинений, издаваемого товариществом А. Ф. Маркс, Куприн снял в XXI главе наиболее резкие суждения Назанского об офицерстве: ("...настанет время.., когда нас, господ штаб- и обер-офицеров, будут бить по щекам в переулках, в темных коридорах, в ватер-клозетах, когда нас,... наконец, перестанут слушаться наши преданные солдаты. И это будет... не за то также, что мы, начальственные дармоеды, покрывали во всех странах и на всех полях сражений позором русское оружие, а наши же солдаты выгоняли нас из кукурузы штыками..." (исключенные слова даны курсивом.- И. К.). С теми же изменениями XXI глава печаталась в последующих изданиях.

В 1927 г. вышло первое советское отдельное издание "Поединка" (М.-Л., ГИЗ). В 30-е годы был сделан ряд инсценировок повести (И. Всеволожский, "Поединок", М., Цедрам., 1935; В. Голичников и Б. Папаригопуло, "Господа офицеры", М., Цедрам, 1938, и др.), шедших с успехом на сценах советских театров. В 1957 г. народный артист Вл. Петров поставил кинофильм "Поединок" с Ю. Пузыревым в роли Ромашова.

"Знаем мы, как вы плохо в шашки играете!" - неточная цитата из "Мертвых душ" Гоголя.

...сказал генерал Дохтуро - Дохтуров Дмитрий Сергеевич (1756-1816) - герой Отечественной войны 1812 г.

Драгомиров... кричит...- Драгомиров Михаил Иванович (1830-1905) - генерал, военный историк и педагог. В период службы Куприна в 46-м Днепровском полку Драгомиров командовал Киевским военным округом.

...сейчас же после разрешения поединков. - Запрещенные указом Петра I, поединки были введены специальным распоряжением военного ведомства 13 мая 1894 года для "разбирательства ссор, случающихся в офицерской среде".

"Владеть кинжалом я умею./Я близ Кавказа рождена" - неточная цитата из поэмы А. С. Пушкина "Бахчисарайский фонтан".

...записками о войне карлистов... - Войны карлистов - гражданские войны в Испании 30-х и 70-х годов XIX века между феодальными и буржуазными элементами, развязанные клерикалами, сторонниками претендента на испанский престол дона Карлоса-младшего.

Люнег... барбет - виды военно-инженерных сооружений.

Гверильясы (герильясы) - испанские партизаны начала XIX века, боровшиеся против войск Наполеона.

...шуаны - контрреволюционные отряды, восставшие против Французской республики в 1793 году.

...шутя, ...звали полковником Бремом. - Брем, Альфред (1829-1884)-немецкий зоолог.

...аккорды панихиды Иоанна Дамаскина... - православный надгробный гимн, автором которого был византийский богослов Иоанн из Дамаска (конец VII-середина VIII в.)

Штабс-капитан Рыбников

Впервые - в журнале "Мир божий", 1906, № 1.

Рассказ был написан осенью 1905 года в Балаклаве.

При подготовке третьего тома в издании "Мира божьего" (СПб., 1907) Куприн снял в первой главе журнального текста после слов: "... очень близком сердцу штабс-капитана" (стр. 235) следующие строки: "Словом, поведение штабс-капитана Рыбникова все более и более оправдывало меткое замечание одного блестящего морского адъютанта об его ненормальности. Вероятно, поэтому-то штабс-капитан и позабыл послать в Иркутск те деньги, которые у него так настоятельно требовали". В финале рассказа, после слов Рыбникова "...я сломал себе ногу" следовало: "Щавинский никогда не узнал конца этой истории. Через несколько дней, когда вернулась с дачи его жена, он рассказал ей очень красочно и трогательно об японском шпионе.

Ах, как жаль, что меня не было,- сказала актриса. Тогда Щавинский вспомнил об автографе штабс-капитана и рассказал об этом жене. Она засуетилась.

Пойдем, милый, посмотрим.

Неловко,- замялся Щавинский,- я ведь дал слово посмотреть только через три месяца..

Ну вот еще, глупости! - рассердилась жена.- Какие это слова. И, главное, кому слово - японскому шпиону.

Они вместе вынули кнопки, сняли четвертушку белой бумаги и прочли слова, написанные тонким, четким, изящным почерком: "Хоть ты Иванов седьмой, а все-таки дурак".

Ну, и ничего нет остроумного,- сказала актриса.- Чепуха какая-то!

Но Щавинский вдруг с необычной яркостью вспомнил лицо, голос, движения штабс-капитана Рыбникова и сказал со вздохом:

А все-таки, это - самый удивительный и непонятный для меня человек, какого только я видал в своей жизни".

Подготавливая рассказ для третьего тома Полного собрания сочинений, изд. т-ва А. Ф. Маркс, Куприн в пятой главе (где идет речь о посетителях публичных домов) после слов "штатские, военные..." снял слова "... и переодетые попы".

А. М. Горький относил "Штабс-капитана Рыбникова" к числу лучших произведений Куприна. В 1919 году он включил рассказ в проспект "Серии русских писателей" библиотеки "Жизнь мира"; в 1928 - в редакционный план Госиздата по выпуску русских классиков; в 1935 году - в план издательства "Academia" (Архив А. М. Горького; газ. "Советское искусство", 1936, № 29, 23 июня). Сам Куприн считал рассказ своим лучшим произведением (Беседа с А. И. Куприным, "Одесские новости", 1909, № 7934, 8 октября).

...камперов угол его лица. - Голландский анатом XVIII века Петр Кампер (1722-1789) использовал для определения характерных особенностей профиля головы лицевой угол.

Тост

Впервые - в сатирическом журнале "Сигналы", 1906, 18 января, выпуск 2, с посвящением Скитальцу (С. Г. Петрову).

Заглавие "Тост", выполненное в этом журнале в виде виньетки стиля "Модерн", терялось среди линий орнамента и не было замечено. Поэтому в примечаниях к сочинениям Куприна (в 3 томах, М., 1953 и в 6 томах, М., 1958) для первой публикации был указан лишь подзаголовок: "Рассказ А. И. Куприна".

В. В. Боровский считал рассказ характерным для воззрений Куприна, склонного возвеличивать "самопожертвование отдельных героев, не замечая работы... безыменных средних величин...". "Воспроизводить картины новой социальной борьбы, совершающейся на глазах у Куприна, мешает ему...- писал Воровский,- то, что его аполитическая психология чужда жизни тех слоев народа, которые выносят на своих плечаx эту грандиозную борьбу и мостят своими телами путь к тому счастливому состоянию 2906 года, о котором с такой любовью говорит Куприн" (В. В. Воровский. Литературно-критические статьи, стр. 285-286).

Счастье

Впервые - в журнале "Литературные вечера" (Москва), 1906, № 3 с подзаголовком "Сказка".

Убийца

Впервые - под названием "Убийцы" в журнале "Освободительное движение", 1906, № 1.

В шестой том Полного собрания сочинений, изд. т-ва А. Ф. Маркс, рассказ вошел под названием "Убийца".

Журнальный текст рассказа начинался вступлением, которое было снято автором при включении рассказа в третий том сочинений в издании "Мир божий".

Река жизни

Впервые - в журнале "Мир божий", 1906, № 8. Рассказ был написан летом 1906 года в Даниловском. 2 июля 1906 года М. К. Куприна писала Ф. Д. Батюшкову: "Александр Иванович кончил для М[ира] б[ожьего] и второй рассказ, спешно переписывает оба, чтобы скорее уехать. Этот рассказ "Жизнь" мне нравится больше...". 16 июля 1906 года она сообщила тому же адресату: "Одновременно посылаю рассказ "Река жизни", заглавие несколько пышное, но рассказ удачен... Александр Иванович просит скорее набрать и выслать корректуры для правки" (ИРЛИ).

Первоначальным наброском к рассказу можно считать очерк "Квартирная хозяйка" (1895) из цикла "Киевские типы".

Редактируя для Полного собрания сочинений, изд. т-ва А. Ф. Маркс, журнальный текст рассказа, Куприн внес отдельные исправления, вызванные изменением политической обстановки в условиях наступившей реакции. Так, в письме студента слова: "В теперешнее великое, огненное время..." - были заменены словами: "В теперешнее страшное бредовое время". Вместо слов об "орлятах" революции: "Пусть-ка кто-нибудь удержит их полет!" - Куприн вставил фразу: "Как недолог, но как чудесен и героичен был их полет к пылающему солнцу свободы!" В письме студента были заменены следующие слова (выделены курсивом): "Я положительно уверен, что теперешний гимназист-шестиклассник в присутствии всех монархов и всех полицмейстеров Европы, в любой тронной зале, твердо, толково и даже, пожалуй, несколько дерзко заявит о требовании своей партии. Он, правда, чуть-чуть смешон, этот скороспелый гимназист, но в нем уже растет священное уважение к своему радостному, гордому, свободному "я"..."

В. В. Боровский писал по поводу рассказа "Река жизни": "Кого редко встретите вы в произведениях Куприна, так это типичного русского интеллигента, фигурирующего обычно - в той или другой обстановке - у всех наших писателей. Есть, впрочем, один рассказ, в котором в пошлую, грязную мелко-мещанскую среду Куприн умышленно, ради контраста, вставил одинокую фигуру такого интеллигента. Это жилец в номерах в рассказе "Река жизни". Безвольный, дряблый русский интеллигент нарисован здесь в чисто чеховских тонах", "...на этого "размагниченного интеллигента" повеяло "новыми молодыми словами, буйными мечтами, свободными, пламенными мыслями". Но, увы, они оказались ему не под силу... И, поняв весь ужас своего положения... он решает покончить расчеты с жизнью" (В. В. Боровский. Литературно-критические статьи, стр. 282).

Великий русский физиолог И. П. Павлов высоко оценивал психологическое мастерство рассказа. В беседе с А. М. Горьким он говорил: "Понравился мне рассказ Куприна, "Река жизни" называется, что ли. Я тогда много думал о рефлексе цели, о рефлексе свободы. Куприн хорошо описал самоубийство студента, которого заела совесть. По оставленному самоубийцей письму было ясно, что он сделался жертвой рефлекса рабства... Понимай он это хорошо, он, во-первых, справедливее бы осудил себя, а, во-вторых, мог бы... развить в себе успешное задерживание, подавление этого рефлекса" (Архив А. М. Горького).

Обида

Рассказ написан был летом 1906 г. в усадьбе Даниловское, Новгородской губернии (письма М. К. Куприной Ф. Д. Батюшкову 2 и 13 июля 1906 г. и от сентября 1906 г. ИРЛИ).

Редактируя текст для третьего тома своих сочинений, ивд. Мира божьего", Куприн снял ряд деталей в начале рассказа, значительно сократил описания внешности воров и дописал конец, начиная со слов: "Адвокаты расходились из театра..." и кончая словами: "...он быстро вышел на улицу".

...как поет Джиральдони в прологе из "Пияцев". - С итальянским певцом Эугенио Джиральдони (1871-1924) Куприн встречался в Одессе в начале девятисотых годов у редактора газеты "Одесские новости" П. Т. Герцо-Виноградского (Л. В. Никулин. Об одном очерке А. И. Куприна, "Огонек", 1957, № 34).

На глухарей

Вошло в четвертый том Собрания сочинений, изд. "Московского книгоиздательства".

Рассказ был написан в Крыму осенью 1906 года и предназначался для первой книги "Современного мира" (письмо М. К. Куприной Ф. Д. Батюшкову 23 сентября 1906 г. ИРЛИ). Однако в журнале рассказ не был напечатан.

Легенда

Впервые - в журнале "Жизнь" (СПб), 1906, № 1, ноябрь, с подзаголовком: "слова к "Легенде" Венявского".

Венявский, Генрик (1835-1880) - известный польский скрипач и композитор; "Легенда" - одно из наиболее популярных его скрипичных произведений.

Искусство

Притча была написана в ответ на просьбу газеты к деятелям искусства высказаться "в краткой афористичной форме" на тему "Революция и литература". В дискуссии, которую открыла одноименная статья К. Чуковского (в № 9 газеты от 22 октября 1906), участвовали И. Репин, В. Брюсов, А. Луначарский, Е. Чириков, И. Ясинский, Н. Минский, А. Каменский, А. Кугель и др. Во многих ответах варьировались идеи "чистого искусства", говорилось, что "литературе вредна тенденциозность", что "художник и революционность - антиподы". А. В. Луначарский в статье "Искусство и революция" (в № 11 от 5 ноября) ратовал за связь искусства с жизнью народа, с освободительной борьбой. "Не потому ли,- писал он,- художник так беспомощен в области, которая так волнует сердца его нации, что он слишком предан... одному маленькому фрагменту мира, выводит фиоритуры на одной коротенькой струнке?" Луначарский звал писателей "почувствовать революцию, а не только облака" и "говорить об искусстве в связи с задачами, надеждами и горестями сознательного человечества".

Демир-Кая

Впервые - в журнале "Современный мир", 1906, № 12.

В. В. Боровский относил рассказ "Демир-Кая" к тем произведениям Куприна, где "прорывается активное отношение к политическим вопросам", хотя это отношение "облечено в расплывчатую художественную форму" (В. В. Боровский. Литературно-критические статьи, стр. 277).

Наргиле - восточный курительный прибор.

Вилайет - единица территориально-административного деления в Турции.

Как я был актером

Рассказ был начат Куприным в Даниловском в июле 1906 года и закончен в Гельсингфорсе в ноябре 1906 года (письмо М. К. Куприной Ф. Д. Батюшкову 13 июля 1906 года, письмо А. И. Куприна Ф. Д. Батюшкову, ноябрь 1906 г. ИРЛИ).

Изображенный в рассказе "город С" - Сумы, Полтавской губернии, где весной - осенью 1898 года Куприн служил в местном театре актером "на выходах". "Среда, в которой я тогда играл,- рассказывал он впоследствии,- была до невероятности некультурная, и все вместе взятое наложило безусловно свой отпечаток на мое отношение к театру..." ("Биржевые ведомости", вечерний выпуск, 1913, № 13764, 21 сентября).

А. П. Чехов ценил актерские способности Куприна и советовал ему поступить в труппу Художественного театра. В декабре 1901 года Куприн сообщал Чехову, что не решился держать экзамен из-за большого наплыва желающих (Отдел Рукописей Гос. библиотеки имени В. И. Ленина). В переписке Куприна и в прессе есть упоминания о том, что для любительских спектаклей он готовил роли Хлестакова в "Ревизоре" Н. Гоголя, Астрова в "Дяде Ване" и Ломова в "Предложении" А. Чехова, повара в "Плодах просвещения" Л. Толстого, пса в "Шантеклере" Э. Ростана и др.

Кута - род одежды.

... из отряда Марка Великолепного. - Марк Виниций - римский полководец, персонаж романа польского писателя Генрика Сенкевича (1846-1916) "Quo vadis" ("Камо грядеши", 1894-1896) о борьбе языческого Рима против первых христиан. Стр. 357.

Тигеллин (ум. в 69 г. н. э) - временщик римского императора Клавдия Нерона (37-68 гг. н. э.); здесь - персонаж романа Г. Сенкевича "Камо грядеши".

...И диким зверем, завывал Широкоплечий трагик -

строки из стихотворения Н. А. Некрасова "Провинциальная партия" (1852).

"...насвисти, пожалуйста, этот вчерашний мотив из "Паяцев". - Данный эпизод был рассказан Куприным в начале девятисотых годов А. П. Чехову; частично приведен в очерке Куприна "Памяти Чехова" (т. 9).

Чарский, Любский... - Чарский (Чистяков) Владимир Васильевич (ум. 1910), Любский Анатолий Клавдиевич - актеры-трагики, популярные в русской провинции в конце XIX - начале XX века.

Иванов-Козельский, Митрофан Тимофеевич (1850-1898) - трагический актер, много игравший в провинции.

Гамбринус

Впервые - в журнале "Современный мир", 1907, № 2.

Рассказ был написан в Гатчине в декабре 1906 года (письмо Куприна Ф. Д. Батюшкову от 5 декабря 1906 года. ИРЛИ).

Журнальный текст рассказа почти не подвергался правке. Отметим лишь два случая исправлений, сделанных Куприным при подготовке рассказа для четвертого тома собрания сочинений, изд. "Московского книгоиздательства": в четвертой главе в описании посетителей "Гамбринуса" были сняты слова о свойственной ворам скупости; в восьмой главе в характеристике Митьки Гундосого после слов "сутенер и сыщик" было добавлено "крещеный еврей".

Л. Н. Толстой находил язык рассказа "прекрасным", читал его своей семье (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч., том 58, стр. 468).

Анатолийские кочермы - распространенные в Анатолии (Турция) большие одномачтовые палубные лодки.

Трапезондские фелюги - беспалубные одномачтовые парусные суда из турецкого порта Трапезунд (Трабзон).

...франко-русские торжества. - По-видимому, речь идет о празднествах по случаю приезда в Россию президента французской республики Э. Лубэ и десятилетия франко-русского военно-политического союза.

"Куропаткин-марш" - марш в честь генерала А. Н. Куропаткина (1848-1925), командовавшего сухопутной армией России во время русско-японской войны до марта 1905 г.

Окарина - духовой музыкальный инструмент.

Слон

Впервые - в детском журнале "Тропинка", 1907, № 2.

Бред

Впервые - в альманахе "Шиповник", 1907, книга 1.

"Бред" является переработкой более раннего произведения А. Куприна - рассказа "Убийца", опубликованного в газете "Одесские новости" 1 января 1901 г. Написанный на тему событий шедшей в то время англо-бурской войны, рассказ "Убийца" был проникнут протестом против несправедливых войн и сочувствием национально-освободительной борьбе буров с английскими захватчиками, хотя Куприн и не избежал здесь абстрактно-гуманистических рассуждений о вреде всякого кровопролития.

В рассказе "Бред" автор сохранил фабулу и композицию рассказа "Убийца", отдельные его эпизоды (лихорадочный бред офицера, монолог старого повстанца, расстрел заложников), но перенес действие рассказа в современную ему Россию и тем самым придал произведению совершенно иную историческую и политическую окраску.

...рукоплескала Сансону, когда oн показывал...окровавленную голову Людовика.- Сансон , Шарль-Анри - палач, гильотинировавший в 1793 г. французского короля Людовика XVI Бурбона, осужденного во время Великой Французской революции Конвентом за измену нации.

...кормили мурен. - Мурена - крупная хищная рыба из семейства угрей.

Сказочки

I. О думе

Впервые - в иллюстрированном приложении к газете "Русь", 1907, № 12, 20 марта. При жизни писателя рассказ не переиздавался. Включен в шеститомное собрание сочинений (ГИХЛ).

II. О конституции

Впервые - в иллюстрированном приложении к газете "Русь", 1907, №13, 30 марта. При жизни писателя рассказ не переиздавался. Включен в шеститомное собрание сочинений (ГИХЛ).

Печатается по первой публикации.

Механическое правосудие

Вспомним... Гоголя, сказавшего устами простого, немудрящего крепостного слуги: мужика надо драть, потому что мужик балуется... - Имеются в виду слова кучера Селифана из III главы I части романа Н. В. Гоголя "Мертвые души": "Почему ж не посечь, коли за дело? на то воля господская. Оно нужно посечь, потому что мужик балуется...".

Исполины

Рассказ был написан не позднее середины июля 1907 года и вместе с рассказом "Механическое правосудие" передан газете "Русь" для издаваемого при ней сатирического журнала "Серый волк", но напечатан там не был (письмо В. Ф. Боцяновского Э. М. Ротштейну 5 июля 1939 г.)

...и Думу, и отруба, и волость, и всяческие свободы. - Созыв Государственной думы (1906), указ реакционного царского министра П. А. Столыпина о выделении крестьян из общины на отруба (хутора), право "самоуправления", предоставленное деревенской волости, были политическими маневрами правительства в целях борьбы с революционным движением. Герой Куприна, ретроградный чиновник, называет эти акты "свободами".

Вот вы, молодой человек... - имеется в виду А. С. Пушкин.

А вы, господин офицер? - Речь идет о М. Ю. Лермонтове.

Он похвалил Тургенева... но упрекнул его любовью к иноземке. - Речь идет об отношениях И. С. Тургенева и французской певицы Полины Виардо-Гарсиа (1821-1910).

...пожалел об инженерной карьере Достоевского, но одобрил за полячишек... - Ф. М. Достоевский окончил в 1843 году Петербургское военное инженерное училище. Купринский чиновник одобряет имевшие место в ряде произведений Достоевского шовинистические выпады против поляков.

Так-то вы, господин губернатор? - В 1858-1861 годах М. Е. Салтыков-Щедрин, о котором идет здесь речь, служил вице-губернатором в Рязани и Твери.

Изумруд

Впервые - в альманахе "Шиповник", 1907, книга 3.

Куприн писал рассказ в августе-сентябре 1907 г. в Даниловском (письмо Ф. Д. Батюшкову 29 августа 1907 г. ИРЛИ). 1 октября он сообщал В. А Тихонову: "...написал вот рассказик про беговую лошадку, которую зовут "Изумруд" (ЦГАЛИ). В основе рассказа лежит действительный эпизод, разыгравшийся в начале девятисотых годов в Москве с беговым жеребцом Рассветом, отравленным конкурирующим с его владельцем коннозаводчиком (Н. Д. Телешов. Записки писателя, М., 1952, стр. 45).

Посвящаю памяти несравненного пегого рысака Холстомера. - Имеется в виду повесть Л. Толстого "Холстомер".

Мелюзга

Впервые - в журнале "Современный мир", 1907, № 12. Рассказ был написан не позднее середины ноября 1907 г., 17 ноября Куприн читал его в Петербургском литературном обществе ("Биржевые ведомости", утренний выпуск, 1907, № 1.0209, 18 ноября). А. М. Горький ввел этот рассказ в проспект "Серии русских писателей" библиотеки "Жизнь мира" (Пг, 1919).