«Заводной апельсин», который начинается с кадра, полностью залитого красным цветом, очень хорошо отражает дух своего времени вообще и 1971 года в частности. Главной темой тех лет была жестокость и насилие, которые зрители всего мира воочию наблюдали в жизни и в кино. К моменту выхода фильма Америку вовсю потрясали молодежные бунты - все более злые и обезличенные. В Италии одновременно начали действовать Красные бригады, которые похищали известных политиков и устраивали диверсии на заводах крупных корпораций. В Германии Фракция Красной армии (РАФ) стала поджигать универмаги, грабить банки и покушаться на жизни высокопоставленных лиц. В Великобритании конфликт между правительством и Ирландской республиканской армией (ИРА), которая вела городскую партизанскую войну за независимость Северной Ирландии, достиг кульминации как раз к моменту английской премьеры «Заводного апельсина». Общим фоном для всего этого служила американская война во Вьетнаме - одна из самых жестоких и бессмысленных за весь XX век. Из реальной жизни насилие перекинулось в кинематограф, который намекал зрителям: если насилие - единственный способ разрешения критической ситуации, значит, оно оправдано. «Заводной апельсин» в отличие от других фильмов о насилии, которые создавали у зрителей ложное впечатление, будто они защищены от Зла непреодолимым барьером, доказывал: вина за то, что происходит вокруг, лежит в равной степени на всех. Именно поэтому его появление на экране вызвал скандал и негодование многих зрителей.
1. Фильм, который никого не устроил, но сорвал кассу
«Заводной апельсин» стал самым кассовым фильмом Стэнли Кубрика. При бюджете в 2 миллиона долларов общая сумма сборов за 10 лет проката фильма (с 1972 по 1982 год) составила 40 миллионов. Несмотря на коммерческий успех, содержание «Заводного апельсина» не устроило ни правых (консервативную часть аудитории), ни левых (либеральных зрителей). «В фильме, безусловно, высказаны радикальные политические взгляды, но отнести их какому-либо лагерю представляется затруднительным». Кубрик одновременно высмеивает социализм и фашизм, консерваторов и либералов, полицейских и правозащитников, двуличных политиков и недалеких избирателей, современное искусство и эпоху Просвещения... Неоднозначность фильма заставляла рецензентов полагаться исключительно на собственные представления о прекрасном и ужасном. Это искусство или порнография? Актуальная сатира или аморальная история с жено- и человеконенавистническая подтекстом? Отклики зрителей о фильме порой были диаметрально противоположны, что объяснялось исторической ситуацией: одним из последствий сексуальных революций 1960-х годов стала полная неразбериха в определениях порнографии и непристойности .
2. Экранизация с разницей в одну главу
«Заводной апельсин» - экранизация одноименного романа английского писателя Энтони Берджеса, настоящая слава к которому пришла только после выхода фильма. Роман был написан в 1962 году и выражал отношение автора (довольно консервативное) к современной Англии. В основе романа лежала подлинная драматическая история, которая произошла с писателем в годы Второй мировой войны, когда его жену изнасиловали четверо дезертиров американской армии. Главное существенное отличие фильма от книги - последняя глава, которую выбросили при публикации романа в США американские издатели. О о ее существовании Кубрик узнал уже после начала работы, но это никак не повлияло на его планы. Оптимистичное содержание этой главы, где главный герой вставал на путь исправления, по мнению режиссера, противоречило пессимистичному духу фильма.
3. Название «Заводной апельсин»: кокни против бихевиоризма
Как утверждал Берджесс, название его романа отсылает к обороту «странный, как заводной апельсин», что на лондонском просторечии кокни означает «человек с причудами». Впрочем, возможно, это выражение писатель выдумал сам. Студия «Уорнер бразерс» объясняла смысл названия иначе: после психологической обработки главный герой превращается в «заводной апельсин - снаружи он здоров и цел, но внутри изуродован неподвластным ему рефлекторным механизмом». Для самого Кубрика фильм с необычным названием стал формой заочной полемики с американским психологом Фредериком Скиннером* и его популярной книгой «По ту сторону свободы и достоинства», где тот проповедовал и развивал идеи бихевиоризма. Это направление в психологии утверждает, что поведение человека, его желания и стремления, целиком предопределены влиянием окружающей среды. Поэтому, меняя окружающую среду, можно моделировать и менять поведение человека – точно так же, как можно научить мышей танцевать или заставить голубей играть в пинг-понг (результаты опытов Скиннера). «Человеку необходимо иметь выбор, - объяснял Кубрик основную идею своего фильма, - быть хорошим или плохим, даже, если он выбирает последнее, лишить человека возможности выбирать - значит обезличить его, сделать из него заводной апельсин.
- * Не случайно создатели анимационного сериала «Симпсоны» дали имя «Скиннер» одному из своих персонажей - директору начальной школы Спрингфилда.
4. Стиль главных героев: привет английским скинхедам
Наряды членов банды Алекса* - белая рубашка с украшениями на манжетах в виде окровавленных глазных яблок, белые брюки с боксерской прикрывающей пах ракушкой, армейские ботинки, подтяжки и трость-дубинка с ножом в рукояти - напоминают экипировку скинхедов конца 1960-х годов. Таким способом авторы хотели связать свое настоящее (начало 1970-х) с неопределенным будущим, в котором и происходят события романа.
- * Автор костюмов - итальянский дизайнер Милена Канонеро / Milena Canonero, которая за свою работу над другими фильмами Кубрика получила впоследствии три премии «Оскар» и десятки других наград.
5. Молочный бар Korova: язык «надцатых»
Название заведения, где банда Алекса проводит свободное время, имеет русскоязычные корни, как и сленг, который используют главные герои. Чтобы избежать точного указания на время действия романа, Берджес изобрел так называемым язык «-надцатых» (гибрид английского и русского языков*), то есть тех, кому от тринадцати до девятнадцати. Именно этим языком главный герой Алекс и рассказывает свою историю.
6. Первая жертва: избиение нищего
Наиболее точно регрессивную политическую атмосферу 1971 года передает реплика, которую в фильме выкрикивает старый бомж, ставший первой жертвой банды Алекса: «Люди на Луне, люди летают вокруг Земли, а на самой Земле всем плевать и на закон, и на порядок».
7. Главный герой: злодей и тонкий ценитель прекрасного
Прототипом для образа главного героя, как объяснял Кубрик, был Ричард III – злодей из одноименной пьесы Шекспира, преступник-художник, умный молодой человек с почти аристократическими манерами: «Алекс сознает собственное зло и открыто его принимает. Он не делает ни единой попытки обмануть себя или зрителей относительно глубокой порочности и злобности своей натуры. Его образ - откровенная персонификация зла». По замыслу режиссера, зрители должны одновременно бояться и ненавидеть персонаж Алекса: он олицетворяет не столько отдельные общественные недостатки (преступность, цинизм и т.д.), сколько воплощает темные стороны сознания человеческого социума в целом. «Большая часть зрителей, - отмечал Кубрик, - это признает, что рождает в них сочувственное отношение к Алексу. Другие же, напротив, испытывают злобу и неловкость. Они не находят в себе сил признаться в этом, поэтому начинают злиться на фильм».
8. Драка с бандой свиньи Вили
Сцену драки банды Алекса с бандой «Свиньи Вилли» сопровождает идиллическая увертюра Россини к «Сороке-воровке». Этот прием (остранение) - соединения музыки и изображения по контрасту, благодаря чему насилие на экране воспринимается зрителями отстраненно, - Кубрик неоднократно применяет на протяжении всего фильма. Саму драку он показывает не целиком, а монтажно, выхватывая лишь отдельные мгновенные фазы: прыжок навстречу противнику, падение из окна, удар головой в живот и т.д. Это превращает сцену в своего рода стилизованный балет, что снимает натуралистичность кадров и спасает зрителя от неминуемого шока. «Все кровавое, жуткое, - отмечал советский критик Юрий Ханютин, - увидено как бы сквозь толстое, но абсолютно прозрачное стекло времени… Здесь холодная отстраненность, внеучастие, чувство дистанции, даже когда применяются самые крупные планы»*. Американскому критику Полин Кейл этот прием, наоборот, дал повод обвинить Кубрика в спекуляциях и прививании зрителям иммунитета к насилию: «В многочисленных эпизодах изнасилований и жестоких избиений нет ни ярости, ни чувственности, они хладнокровно и тщательно рассчитаны, и, поскольку, зритель не видит за этим никаких эмоциональных мотивов, он может почувствовать себя оскорбленным».
9. Durango 95
Автомобиль, на котором передвигается банда Алекса, существовал в реальности как английская малотиражная спортивная машина и носил название Adams Brothers Probe 16*.
10. ДОМ
Сценой с нападением на дом писателя Кубрик подчеркивает, что в мире будущего жертвами становятся в первую очередь те, кто готов прийти на помощь другим людям. Не случайно, жилище писателя (с красноречивым названием ДОМ), куда банда Алекса проникает почти без всяких препятствий, - единственный в фильме интерьер, где нет поп-арта, на стенах висят пасторальные картины, а шкафы заставлены книгами . Его полной противоположностью выступает квартира Алекса, в которой живут его равнодушные и жестокие родители, или дом Кошатницы, побоявшейся открыть дверь незнакомцу.
11. «Поющие под дождем»: испытание метода Людовико на зрителях
Песня «Поющие под дождем» была написана в 1929 году для одного из первых звуковых фильмов студии MGM, но свой канонический статус в исполнении американского актера Джина Келли приобрела лишь 1952 году в одноименном фильме. Используя классическую голливудскую песню, Кубрик в определенном смысле издевается* над «добрым», но лицемерным голливудским кино. С помощью «Поющих под дождем» режиссер испытывает на зрителях собственный бихевиористический метод обработки: «Многие, и я в том числе, никогда больше не смогут смотреть на весело отплясывающего под дождем Джина Келли без подкатывающей тошноты и обиды на «Заводной апельсин», столь бесцеремонно присвоивший эту песню».
- * Отношения Кубрика с Голливудом складывались не очень хорошо. Отчасти это стало причиной его эмиграции из США в Великобританию, где американские продюсеры не могли контролировать его работу.
12. «Viddy well, little brother!»: субъективная камера
Несмотря на то, что история Алекса излагается им в фильме от первого лица, в «Заводном апельсине» есть ряд сцен, показанных глазами других героев (в частности, когда писатель, мистер Александр, смотрит с пола на Алекса в маске с огромным носом-фаллосом). Благодаря им повествование приобретает объективный и беспристрастный характер: «воспринимать после этого кого-либо из героев как рупор нравственной правды становится трудно*».
13. Афтепати в баре Korova: китч – важнейшее из искусств
Фигуры обнаженных женщин, которыми оформлен бар Korova, – пародия на провокационные работы скульптора Аллена Джоунза*, одного из самых ярких представителей британского поп-арта 1960-х годов. Целая серия его работ представляла собой мебель, сооруженную из женских манекенов в натуральную величину и стоящих в рабских позах. Результатом развития современного искусства, по Кубрику, будет стирание разницы между искусством, китчем и порнографией: «Эротика [рано или поздно] станет** популярным искусством, и эротические картины будут так же доступны, как постеры с африканской саванной».
14. Англия: их социалистическое будущее
Разрисованная фреска в подъезде дома Алекса считается одним из свидетельств того, что Англия будущего превратилась в социалистическую страну, хотя никаких других прямых намеков на это в фильме нет.
15. Алекс: зло как таковое
Короткая сцена, которая подчеркивает образ Алекса: корыстный мотив в его преступлениях стоит на одном из последних мест. Злодеяния он совершает ради самих злодеяний, поэтому он почти безразличен к украденным деньгам и ценным вещам.
16. Бетховен: садистские фантазии и эротический экстаз
Любовь Алекса к творчеству Бетховена противопоставлена отношению к музыке его современников: для них она не представляет никакой сакральной ценности. В мире будущего музыка может лишь развлекать, выполняя утилитарные функции («стимулировать настроение»). Напротив, для Алекса музыка вообще и Девятая симфония Бетховена в частности - источник колоссальных переживаний, порождающий садистские фантазии и эротический экстаз. Советская газета «Комсомольская правда» в 1972 в рецензии на фильм отмечала: «Образованность - не препятствие для жестокости, понимание музыки - не исключает садизма. Не новая мысль для человечества, которое пережило Гитлера, обожавшего Вагнера, и сентиментальных эсэсовцев, умиленно слушавших Моцарта. Не новая и вместе с тем необычайно актуальная».
17. Танцующие Иисусы: работа Германа Маккинка
Для изображения прошлого, настоящего или будущего Кубрик принципиально никогда ничего специально не выдумывал и всегда использовал уже существующие вещи. Скульптура, изображающая пляшущих Иисусов, на самом деле является работой голландского художника Германа Маккинка*. Частью интерьера комнаты Алекса она стала после того, как Кубрик увидел ее в мастерской художника.
18. Видения Алекса: вампир
Музыка Бетховена вызывает из подсознания Алекса целый набор образов: взрывы, катастрофы, гибель людей, но главное - представление самого себя в роли вампира, одержимого жаждой крови и насилия.
19. Поп-арт
По определению английского художника Ричарда Гамильтона, поп-арт есть популярное (предназначенное для массового зрителя), одноразовое (легко забываемое), дешевое, массово производимое, молодое (адресованное молодежи), остроумное, сексуальное, «с трюком», обаятельное, весьма прибыльное направление современного искусства. «Заводной апельсин» был снят в пиковый период влияния Англии на мировую моду и поп-культуру и стал единственной картиной Кубрика о современном британском обществе. Диагноз, который ставит этому обществу режиссер, неутешителен: в мире будущего поп-арт вытеснил и заменил культуру, пришедшую в упадок. В эстетике поп-арта выдержана тесная квартира Алекс и его родителей: яркие обои, и реалистические портреты смуглой женщины с большими глазами и выдающимся бюстом. Правда, в отличие от дома богатой Кошатницы, это скорее пролетарский китч, олицетворяющий дурной вкус.
20. Музыкальный магазин: привет «Свингующему Лондону»
Образ, в котором Алекс появлялся в музыкальном магазине (эдвардианский плащ с подкладными плечами, узкие брюки, трость), вызывал у зрителей тех лет скорее воспоминания о недавнем прошлом, чем фантазии о близком будущем. Похожие образы были популярны в Англии во второй половине 1960-х годов, в эпоху «Свингующего Лондона»*.
- * о «Свингущем Лондоне»
21. Секс со скоростью 2 кадра в секунду: сделаем это по-быстрому
Сцену группового секса в комнате Алекса с двумя девицами из музыкального магазина создатели фильма демонстрируют со скоростью 2 кадра в секунду: в реальности 40-секундная сцена снималась около получаса. В сочетании с легкомысленной, лихорадочной увертюрой Россини к «Вильгельму Теллю» постельная сцена превращается в комический балет и дает саркастическую, уничижительную оценку механическому сексу подростков.
22. Никого не жалко, никого: Алекс избивает друзей
Жестокость Алекса, который не жалеет даже своих друзей, преднамеренно носит чрезмерный характер. Кубрик объяснял это желанием не дать зрителям оправдывать главного героя после сцен, в которых правительство ставит над ним бесчеловечный эксперимент: «Учитывая действия правительства по отношению к Алексу, необходимо было подчеркнуть еще больше его звериное начало. Иначе это привело бы к путанице в аспекте морали. Если бы он не был таким негодяем, то любой мог бы сказать: «Не следовало подвергать его такой психологической обработке; это так ужасно, в конце концов, не такой уж он плохой парень».
23. Бетховен против фаллоса: 0:1
Смертельный бой между Алексом и Кошатницой, который идет с использованием произведений искусства, в буквальном смысле превращается в борьбу фрейдистких метафор-символов: женщина атакует, используя статуэтку Бетховена, хулиган отмахивается огромным фарфоровым фаллосом*. Таким образом, смерть леди, принятая от гигантского фаллоса, символизирует утверждение в этом мире власти мужского начала .
- * Фарфоровый фаллос - работа того же художника, который создал «Пляшущих Иисусов», Германа Маккинка.
24. Новый костюм: символ подчинения
Классический синий костюм в «Заводном апельсине» - символ подчинения Алекса властям и правилам, которые действуют в этом мире.
25. Гомосексуальные коннотации
«Заводной апельсин» переполнен двусмысленными образами, что в свое время сделало его источником вдохновения для гомосексуалистов. В частности, аллюзии на «Заводной апельсин» часто встречались в образах Дэвида Боуи - главной андрогинной суперзвезды английского глэм-рока 1970-х.
26. Алекс читает Библию: главная книга о насилии
Несмотря на то, что Алекс – дьявол воплоти, его никак нельзя назвать атеистом (в отличие от других заключенных). В частности, это следует из грез Алекса во время чтения Библии, когда он живо представляет себя римским солдатом, избивающим Христа во время шествия на Голгофу. По мнению Джеймса Нэрмора, все это прекрасно согласуется с идеей Берджесса о том, что в человеке есть и плотское, и духовное: «Я верю в первородный грех, - объяснял подоплеку своего романа Берджес, - из этого следует, что человек должен пасть, чтобы возродиться. В начале подчеркивается инфантильность Алекса. Он еще беспомощен - все еще питается молоком. Затем он вынужден отвечать - не на собственные, а на внешние сигналы. Затем он пытается покончить с собой, выпрыгнув из окна, - это изображает падение человека. Теперь должно произойти его возрождение, но не через государство. Оно произойдет через самого человека и его способность познать ценность выбора».
- * Первородный грех - так в христианской традиции называют вину, которую несет человечество за проступок Адамы и Евы, согрешивших в Райском саду.
27. Тюремный каппелан: скрытый гей, паяц и выразитель истины
По мнению Кубрика, после выхода «Заводного апельсина» на экраны наиболее высоко оценила и поддержала фильм газета «Католические новости». Режиссер сохранил рецензию из этого издания на память и при случае цитировал ее другим журналистам: «Стэнли Кубрик показывает, что человек нечто большее, чем продукт наследственности и (или) окружения. И, как говорит дружески расположенный к Алексу, церковник (разглагольствующий и паясничающий в начале, а «под занавес», высказывающий основной тезис фильма): «Когда человек лишен возможности выбирать, он перестает быть человеком… Фильм, видимо, хочет сказать, что лишение свободы выбора не только не спасает, но полностью отнимает у человека возможность действия… Во имя поддержки определенных моральных ценностей изменение человека должно рождаться из внутреннего побуждения, а не навязываться из вне. Спасение человека - дело чрезвычайно сложное. Но Кубрик - художник, а не моралист, поэтому он предлагает нам решать, что неправильно и почему, что необходимо делать и каким образом это следует делать».
28. Метод Людовико: превращение Алекса в морального робота
Киносеанс во время лечения Алекса по методу Людовико для Кубрика стал возможностью наглядно доказать, что экранное насилие не несет ответственности за появление насилия в жизни: «Явных доказательств того, что насилие, которое мы видим в кино и по телевидению, рождает социальное насилие, нет… - говорил Кубрик. - Попытка возложить какую-либо ответственность на искусство, как на источник жизни, представляется мне совершенно неправильной постановкой вопроса. Искусство может менять форму жизни, но не создавать или быть ее причиной. Более того, приписывать искусству возможную силу воздействия нельзя, ибо это полностью расходится с принятым научным взглядом на искусство, который заключается в том, что даже в состоянии, которое наступает после гипноза, человек не в состоянии совершить поступок, противоречащий его натуре».
29. Возвращение домой: не ждали
Описывая человека технического века, философ и психолог Эрих Фромм говорит, что тот «страдает не столько от страсти к разрушению, сколько от тотального отчуждения; может быть, уместнее описывать его как несчастное существо, которое ничего не чувствует - ни любви, ни ненависти, ни жалости к разрушенному, ни жажды разрушать; это уже и не личность, а просто автомат». Родители Алекса, несомненно, такие автоматы, о которых пишет Фромм. Их отчуждение настолько велико, что они могут признать сына, только ориентируясь на статьи в газетах.
30. Смерть удава: аллюзия на библейскую историю
После возвращения домой Алекс узнает о смерти своего питомца - удава. Гибель змеи, которая в христианской мифологии является олицетворением дьявола-искусителя, саркастически намекает на торжество науки, одержавшей вверх над человеком и его верой.
31. Избиение Алекса: месть нищих
Из тюрьмы Алекс возвращается в мир, где другие люди обладают всей полнотой качеств и свойств, которых он принудительно лишен. И теперь все те, кого когда-то Алекс подвергал издевательствам, начинают ему мстить. Так выясняется, что человек, лишенный агрессивных инстинктов, способности к насилию, не может выжить в этом мире. И если вытравить эти инстинкты довольно сложно, то возбудить их самим зрелищем беззащитности довольно легко. Все его жертвы с легкостью принимают роль мучителей. У человека в современном мире, по Кубрику, оказывается, лишь одна альтернатива - быть жертвой или палачом.
32. Ванная комната у Кубрика: привет, подсознание!
Ванная комната во всех фильма Кубрика всегда место проявления бессознательного . В «Заводном апельсине» Алекс, не задумываясь о возможных последствиях, лежит в ванной и беззаботно напевает песенку «Поющие под дождем», по которой его опознает хозяин дома.
33. Ужин с мистером Александром: «преступление против актерского искусства»
В сцене ужина актер, исполняющий роль писателя, чудовищно переигрывает*, однако это не случайность: Кубрик добивался именно такого эффекта. Примеры подобного неадекватного поведения можно отыскать во всех поздних фильмах Кубрика. Оно сбивает зрителя с толку своей неуместностью, поэтому критика этот прием зачастую кажется раздражающим и несмешным. Тем не менее Кубрик всегда стремился к алогичности в актерской игре, резкому переходу от натурализма к абсурду: «В этом отношении он идет на осознанный риск; вспомним невозможно растянутую и, вообще говоря, безумную сцену Алексова возвращения в отчий дом или то, как Алекс, причмокивая, поедает ужин в больнице».
34. Месть писателя: фильм без положительных персонажей
Писатель не только мстит беспомощному Алексу, которого он пытается довести до самоубийства, но и использует того в политических целях для борьбы с действующим правительством. На самого Алекса им всем одинаково наплевать. Таким образом, в «Заводном апельсине» положительных персонажей нет.
35. Министр кормит Алекса с ложечки
Сатирический кадр, где министр внутренних дел сам кормит Алекса, венчает историю взаимоотношений преступника с государством. Сцена символична: общество в буквальном смысле кормит преступника с ложечки, а тот глумиться на ситуацией. «Добрый» Алекс преследуется, убивается обществом, а вернувшись к своему естественному состоянию зла, становится нужным стране. В конечном счете, Алекс оказывается единственным персонажем, который вызывает симпатию, и оказывается в конце фильма в том же положении, что и в начале: «Увечный злодей возвращается к насыщенной жизни самца».
36. Секс под аплодисменты: финальный кадр
Последние кадры изображают фантазии Алекса, навеянные Бетховеном. Эта сцена (на весь фильм единственная, где все участники получают явное удовольствие от секса) лишь плод нездорового воображения Алекса, который видит себя участником некоего театрального действа. Агрессия Алекса принята и одобрена высшим обществом, и теперь он теперь будет сеять насилие, опираясь на политиков и элиту.
37. Титры: привет, Алекс!
Используя песню «Поющие под дождем» еще раз в финальных титрах, Кубрик намекает на излечение Алекса и возвращение его в общество в качестве полноценного члена.
Комсомольская правда, 1972 Брускова
– Ну, что же теперь, а?
Компания такая: я, то есть Алекс, и три моих druga, то есть Пит, Джорджик и Тем, причем Тем был и в самом деле парень темный, в смысле glupyi, а сидели мы в молочном баре «Korova», шевеля mozgoi насчет того, куда бы убить вечер – подлый такой, холодный и сумрачный зимний вечер, хотя и сухой. Молочный бар «Korova» – это было zavedenije, где давали «молоко-плюс», хотя вы-то, бллин, небось, уже и запамятовали, что это были за zavedenija: конечно, нынче ведь все так скоро меняется, забывается прямо на глазах, всем plevatt, даже газет нынче толком никто не читает. В общем, подавали там «молоко-плюс» – то есть молоко плюс кое-какая добавка. Разрешения на торговлю спиртным у них не было, но против того, чтобы подмешивать кое-что из новых shtutshek в доброе старое молоко, закона еще не было, и можно было pitt его с велосетом, дренкромом, а то и еще кое с чем из shtutshek, от которых идет тихий baldiozh, и ты минут пятнадцать чувствуешь, что сам Господь Бог со всем его святым воинством сидит у тебя в левом ботинке, а сквозь mozg проскакивают искры и фейерверки. Еще можно было pitt «молоко с ножами», как это у нас называлось, от него шел tortsh, и хотелось dratsing, хотелось gasitt кого-нибудь по полной программе, одного всей kodloi, а в тот вечер, с которого я начал свой рассказ, мы как раз это самое и пили.
Карманы у нас ломились от babok, а стало быть, к тому, чтобы сделать в переулке toltshok какому-нибудь старому hanyge, obtriasti его и смотреть, как он плавает в луже крови, пока мы подсчитываем добычу и делим ее на четверых, ничто нас, в общем-то, особенно не понуждало, как ничто не понуждало и к тому, чтобы делать krasting в лавке у какой-нибудь трясущейся старой ptitsy, а потом rvatt kogti с содержимым кассы. Однако недаром говорится, что деньги это еще не все.
Каждый из нас четверых был prikinut по последней моде, что в те времена означало пару черных штанов в облипку со вшитой в шагу железной чашкой, вроде тех, в которых дети пекут из песка куличи, мы ее так песочницей и называли, а пристраивалась она под штаны, как для защиты, так и в качестве украшения, которое при определенном освещении довольно ясно вырисовывалось, и вот, стало быть, у меня эта штуковина была в форме паука, у Пита был ruker (рука, значит), Джорджик этакую затейливую раздобыл, в форме tsvetujotshka, а Тем додумался присобачить нечто вовсе паскудное, вроде как бы клоунский morder (лицо, значит), – так ведь с Тема-то какой спрос, он вообще соображал слабо, как по zhizni, так и вообще, ну, темный, в общем, самый темный из всех нас. Потом полагались еще короткие куртки без лацканов, зато с огромными накладными плечами (s myshtsoi, как это у нас называлось), в которых мы делались похожими на карикатурных силачей из комикса. К этому, бллин, полагались еще галстучки, беловатенькие такие, сделанные будто из картофельного пюре с узором, нарисованным вилкой. Волосы мы чересчур длинными не отращивали и башмак носили мощный, типа govnodav, чтобы пинаться.
– Ну, что же теперь, а?
За стойкой рядышком сидели три kisy (девчонки, значит), но нас, patsanov, было четверо, а у нас ведь как – либо одна на всех, либо по одной каждому. Kisy были прикинуты дай Бог – в лиловом, оранжевом и зеленом париках, причем каждый тянул никак не меньше чем на трех– или четырехнедельную ее зарплату, да и косметика соответствовала (радуги вокруг glazzjev и широко размалеванный rot). В ту пору носили черные платья, длинные и очень строгие, а на grudiah маленькие серебристые значочки с разными мужскими именами – Джо, Майк и так далее. Считалось, что это mallshiki, с которыми они ложились spatt, когда им было меньше четырнадцати. Они все поглядывали в нашу сторону, и я уже чуть было не сказал (тихонько, разумеется, уголком rta), что не лучше ли троим из нас слегка porezvittsia, а бедняга Тем пусть, дескать, отдохнет, поскольку нам всего-то и проблем, что postavitt ему пол-литра беленького с подмешанной туда на сей раз дозой синтемеска, хотя все-таки это было бы не по-товарищески. С виду Тем был весьма и весьма отвратен, имя вполне ему подходило, но в mahatshe ему цены не было, особенно liho он пускал в ход govnodavy.
– Ну, что же теперь, а?
Hanurik, сидевший рядом со мной на длинном бархатном сиденье, идущем по трем стенам помещения, был уже в полном otjezde: glazzja остекленевшие, сидит и какую-то murniu бубнит типа «Работы хрюк-хряк Аристотеля брым-дрым становятся основательно офиговательны». Hanurik был уже в порядке, вышел, что называется, на орбиту, а я знал, что это такое, сам не раз пробовал, как и все прочие, но в тот вечер мне вдруг подумалось, что это все-таки подлая shtuka, выход для трусов, бллин. Выпьешь это хитрое молочко, свалишься, а в bashke одно: все вокруг bred и hrenovina, и вообще все это уже когда-то было. Видишь все нормально, очень даже ясно видишь – столы, музыкальный автомат, лампы, kisok и malltshikov, – но все это будто где-то вдалеке, в прошлом, а на самом деле ni hrena и нет вовсе. Уставишься при этом на свой башмак или, скажем, на ноготь и смотришь, смотришь, как в трансе, и в то же время чувствуешь, что тебя словно за шкирку взяли и трясут, как котенка. Трясут, пока все из тебя не вытрясут. Твое имя, тело, само твое «я», но тебе plevatt, ты только смотришь и ждешь, пока твой башмак или твой ноготь не начнет желтеть, желтеть, желтеть… Потом перед глазами как пойдет все взрываться – прямо атомная война, – а твой башмак, или ноготь, или, там, грязь на штанине растет, растет, бллин, пухнет, вот уже – весь мир, zaraza, заслонила, и тут ты готов уже идти прямо к Богу в рай. А возвратишься оттуда раскисшим, хныкающим, morder перекошен – уу-ху-ху-хуууу! Нормально, в общем-то, но трусовато как-то. Не для того мы на белый свет попали, чтобы общаться с Богом. Такое может все силы из парня высосать, все до капли.
– Ну, что же теперь, а?
Радиола играла вовсю, причем стерео, так что golosnia певца как бы перемещалась из одного угла бара в другой, взлетала к потолку, потом снова падала и отскакивала от стены к стене. Это Берти Ласки наяривал одну старую shtuku под названием «Слупи с меня краску». Одна из трех kisok у стойки, та, что была в зеленом парике, то выпячивала живот, то снова его втягивала в такт тому, что у них называлось музыкой. Я почувствовал, как у меня пошел tortsh от ножей в хитром молочишке, и я уже готов был изобразить что-нибудь типа «куча-мала». Я заорал «Ноги-ноги-ноги!» как зарезанный, треснул отъехавшего hanygu по чану или, как у нас говорят, v tykvu, но тот даже не почувствовал, продолжая бормотать про «телефоническую бармахлюндию и грануляндию, которые всегда тыры-дырбум». Когда с небес возвратится, все почувствует, да еще как!
– А куда? – спросил Джорджик.
– Какая разница, – говорю, – там glianem – может что и подвернется, бллин.
В общем, выкатились мы в зимнюю необъятную notsh и пошли сперва по бульвару Марганита, а потом свернули на Бутбай-авеню и там нашли то, что искали, – маленький toltshok, с которого уже можно было начать вечер. Нам попался ободранный starikashka, немощный такой tshelovek в очках, хватающий разинутым hlebalom холодный ночной воздух. С книгами и задрызганным зонтом подмышкой он вышел из публичной biblio на углу, куда в те времена нормальные люди редко захаживали. Да и вообще, в те дни солидные, что называется, приличные люди не очень-то разгуливали по улицам после наступления темноты – полиции не хватало, зато повсюду шныряли разбитные malltshipaltshiki вроде нас, так что этот stari профессор был единственным на всей улице прохожим. В общем, podrulivajem к нему, все аккуратно, и я говорю: «Извиняюсь, бллин».
Я, натурально, поражён феноменальной популярностью этой книги. Множество читателей в один голос твердят о невероятной проработке языка и насыщенности романа глубокими размышлениями о свободе личности, насилии, добре и зле. Но я ничего этого в книге не увидел.
Взять хотя бы сленг-надсат, на котором разговаривают герои романа. По сути, это всего лишь простая замена английских слов их русским переводом. То есть автор просто взял словарик и методично заменил каждое, к примеру, третье слово в речи персонажей на его перевод. Допускаю, что англоязычный читатель, в массе своей что тогда, что сейчас не знающий русского, действительно будет изрядно удивлён. А мне просто было смешно. Даже само слово «надсатый», обозначающее подростков-хулиганов, обычная калька с английского «teen». Хорошо, Бёрджесс в курсе, как оканчиваются русские числительные с одиннадцати по девятнадцать. Я тоже в курсе, дальше-то что?
Потом, когда Алекс попадает под новую «лечебную» программу, нас усиленно призывают посочувствовать герою, психика которого якобы оказалась безнадёжно искалечена. Но позвольте, его разум в полном порядке. Ненависть, злоба и тяга к насилию никуда не делись. Став вести себя как праведник, в мыслях Алекс остался подонком. Просто он не в силах превозмочь физическую боль, вот и всё. Унижения на демонстрации в клинике - не более чем иллюстрация ничтожности и слабости его личности. В его новом modus vivendi нет ни грамма от раскаяния и искупления, но нет и тени навязанных извне установок. Только чисто животный страх перед физическим страданием. Он ни на минуту не перестаёт думать о насилии и возмездии, просто не способен пересилить боль. Все испытанные им побои нисколько не искупляют его, это также бессмысленно, как избивать искусавшего вас пса. Животное не способно к рефлексии и осознанию, именно поэтому бешеных собак пристреливают. Да, Алекс испытал физическую боль, равную страданиям его жертв. Но боль душевную он испытать не может, нечему болеть.
В конце, после неудачной попытки суицида, нам показывают нового преображённого героя. Словно по волшебству кровожадный подонок превратился в доброго и сострадательного человека, который мечтает о жене, сыне и счастливом семейном быте. Не бывает такого. Можно допустить, что причиной всему загадочный курс гипнотерапии, которому Алекс подвергся, пока оправлялся от переломов. Это намного более правдоподобно, чем внезапное, ничем не обусловленное прозрение. Тем более что ни этот новый Алекс, ни его остепенившийся подельник не испытывают огорчений и страдания из-за некогда ими содеянного. Было бы очень любопытно посмотреть на такое развитие событий: Алекс встречает девушку, влюбляется, женится, у них рождается сын, всё хорошо и славно. И вдруг однажды вечером в их дом вламывается банда грабителей, насилует его жену, убивает его сына, а его самого жестоко избивает. Но видимо для схематичного поделия Бёрджесса это слишком круто.
Как итог, получается вот что: курс терапии, призванный изменить Алекса, оказался по сути бесполезен, тогда как нечто похожее на реальные изменения происходит абсолютно беспричинно. Ни доктора из лечебницы, ни собственный опыт не убедили героя в том, что насилие отвратительно. По сути, Алекс с самого начала был заводным апельсином, существуя лишь на примитивных рефлексах и плотских желаниях. Лечение лишь откорректировало те из них, которые явно мешали обществу. Личность героя от этого не пострадала, потому как её по сути и не было. Такие, как Алекс, нужны разве что для работы на рудниках или в качестве пушечного мяса в войнах. Само собой, новому правительству для подавления оппозиции тоже пригодится некоторое количество ручных палачей. Остальных же очень удобно выдрессировать и поставить, например, к станку на завод. В блестящем «Эквилибриуме» Курта Уиммера или в том же «Дивном новом мире» Хаксли потенциально полноценные личности жестоко подавлялись и истязались во имя неких, декларируемых высшими, целей. Вот это и есть превращение настоящих живых людей в послушных безмозглых болванчиков, которыми так легко управлять. А у Бёрджесса - жалкая пародия, и близко не стоящая упомянутых выше вещей. Пресловутые страдания героя не стоят даже страданий животного на бойне. Потому как животное ни в чём не повинно, в отличие от человека, добровольно опустившегося до уровня зверя.
Такие вот пироги.
Оценка: 3
У подростка всегда бунт. Он ищет себя и ваша доморощенная мораль и унылые правила ставят ему рамки, которые подросток желает преодолеть. Моим бунтом было чтение литературы +18
«Заводной апельсин» Энтони Берджесса я купила на первом курсе юридического, в 16 лет. У меня был бюджет в 200 карманных рублей на неделю и я отдала 80 из них за тонкую голубую книжечку с полу-фруктом, полу-часовым механизмом. Я подумала почему-то тогда о бомбе. Чем-то оформление книжки меня так зацепило, что решила ужать все свои потребности, но этот томик приобрести обязательно. Уточним, что с экранизацией я встретилась позднее, и на визуализацию текста фильм никак не повлиял.
Книга не мерзкая и не отвратная. Если хотите прочесть действительно мерзкое и отвратное - ознакомьтесь с Уголовным Кодексом Российской Федерации - перечнем бл*дств, которые одни люди совершают в отношении третьих, и читайте проникновенно, вчитывайтесь в составы преступлений.
Заводной апельсин - это книга боли. В основе трагедия писателя и это результат самотерапии, борьбы человека за себя. И то, что она собой представляет - талантливо выстроенная композиция проблематики и сюжетных ходов, острой иглой проникающая в самую глубь мозгового вещества.
Ответы на вопрос о подростковой жестокости явно не из сферы художественной литературы. Он слишком многогранен, чтобы уместиться в маленькую голубую книжечку даже со столь плотно упакованным посылом аудитории. Это к социологам, психологам, педагогам.
Заводной апельсин - это лишь отражение, блик жизни. Да, да, да, обыкновенной жизни, от которой порой каждый из нас защищен и с которой мы не сталкиваемся, потому что потому.
Алекс - «главарь» шайки подростков (вы поймете, почему я зачекрыжила его статус, чуть погодя). Он презирает собственных родителей. Отца за то, что он беспробудный трудяга, а мать за ограниченность своей жизнедеятельности, он их считает мещанами и вообще - социальным плинтусом. Себя же он считает человеком иного склада. У него свой круг общения, свой сленг (так мешающий многим мгновенному пониманию происходящего), свои правила поведения с окружающими.
Алекс - это поточный конвейер зла и жестокости: драки, ограбления, избиения, гонки на городских улицах, легкие (и не очень) наркотики с молоком (трогательно-то как, а?), секс вкупе с изнасилованиями...
Его подельники от него не отстают, берут в пример.
Я не соглашусь, что предыдущий рецензент читал книгу внимательно:
Алекс отнюдь не исправился. Он затаился. Как тысячи тех, кто прошел тюремное исправление, он вернулся в общество и автор простился с персонажем (а героев в этой книге нет) практически сразу, показав нам (весьма символически) очень маленький отрезок времени, а вот социализировался ли Алекс или нет - это даже не вопрос просто потому, что его не перед кем поставить, кроме как перед самим собой.
А еще очень странно, что в рецензии не отмечено, какое насилие над человеком претерпел сам Алекс. Что у него отобрали не просто возможность наслаждаться насилием, а выкорчевали способности наслаждаться даже гармоничностью музыки - именно это стало и последней каплей, и отправной точкой его попытки суицида и основанием закрытия экспериментальной программы исправления.
Вот и получатся, что Алекс попал в систему жестокости, более ресурсную, чем его шайка-лейка, и он такой же изнасилованный, как и его жертвы. А вернулся он в систему, где нет подсистемы «банда Алекса», а есть подсистема «полиция», в которой теперь служит один из подельников Алекса (старый знакомый не преминул угостить дорогого друга отличным избиением, чем и преподал Алексу один из жизненных уроков - не зарекаться и не удивляться).
Как сложится его судьба?
Финал в книге открыт, как ворота Бухенвальда.
Почему подростки жестоки?
Просто потому, что могут себе позволить.
Потому, что мы им такими позволяем быть.
Оценка: 10
Как же сложно писать отзыв на книгу, которая тебя «зацепила» и вызвала шквал эмоций в твоей душе. Каждое десятилетие появляются остросоциальные романы, которые становятся почти голосом своей декады. Для кого-то таким романом является «Бойцовский клуб», для кого-то «Над пропастью во ржи». Для меня, это «Заводной апельсин» Энтони Бёрджесса. И хотя этому роману уже 52 года, он не устарел и как никогда актуален и сейчас.
Эта история будет рассказана уже взрослым человеком, в свое время одним из участников подростковых банд. Мы отправимся в 1962 год и увидим безжалостный и мрачный мир Лондона. Мир в котором не осталось ничего святого, мир где на улицах правят молодежные группировки для которых любимым развлечением становятся убийства, насилие, грабежи. Это МИР БЕЗ ПРАВИЛ!
Алекс-главарь молодежной группировки и три его друга Пит, Джорджик и Тём очень любили ночную жизнь. Ведь именно ночью происходили все самые интересные события в их жизни. Можно было кого-то ограбить, избить и думать что останешься безнаказанным. И всегда это «прокатывало». Прокатило даже когда эта четверка пробралась в дом к супружеской паре и на виду у мужа, который перед этим был зверски избит изнасиловали его жену. Но за все в жизни надо отвечать. В одном из очередных похождений наши друзья забираются в дом старой аристократки намереваясь ее ограбить. Но та успевает вызвать полицию и в лапах у полисменов оказывается наш главный герой, а его так называемые друзья дают деру. Тот кто всегда считал себя самым умным и хитрым оказывается в тюрьме. Два года в заключении станут очень тяжелым испытанием в его жизни и так же как и в ситуации со своими друзьями он в очередной раз станет козлом отпущения. В одной из тюремных драк убивают заключенного, а все стрелки переводят на Алекса. И теперь ему придется стать жертвой эксперимента, убивающего в человеке склонность к насилию. Выпущенный на свободу он становится изгоем в мире, который когда то так обожал. Мир не поменялся, он также жесток. Поменялся Алекс. И теперь перед ним стоит главная задача, как выжить в этом хаосе.
В заключении хочу сказать, что «Заводной апельсин» относится к тем редким произведениям, которые будут актуальны и через столетия. Актуальны до тех пор пока в нашем мире остаются жестокость, бессердечие и алчность.
Оценка: 10
Впервые мне главный герой был настолько неприятен. Это очень смелый ход, вести повествование от лица такой сволочи. Впрочем, не будем клеить ярлыки.
Хотя нет, без kleinya здесь не обойтись. Если продолжить разбирать личность главного действующего персонажа, нетрудно обнаружить тот факт, что автор попытался сделать его максимально неоднозначным. Мол, это не чистое зло. В нем есть и хорошие черты.
Итак, что же это за хорошие черты, благодаря которым мы могли бы позабыть все packosti и влюбиться в Алекса?
Первая, это так называемая любовь к классической музыке. Всю дорогу ГГ демонстрировал нам свой редкостный снобизм на счет своих музыкальных предпочтений. О том, как он любит Моцарта, Бетховена (особенно девятую) и презирает весь этот попсовый kal все мы помним. Но простите, можно ли это считать положительной чертой? Ведь, как я понимаю, для него музыка является дополнительным катализатором насилия и нетерпимости, презрения и другим людям, у которых вкусы попроще. Вы уже простили Алекса? Кстати, эту же странную особенность автор использует для того, чтобы читатели пожалели malchika. Ведь после операции он не может больше слушать Людвига Вана. Какая жалость…
Вторая, это умственное превосходство Алекса над своими koreshamy. Но была ли она, собственно? Или же он просто так думал? Лично я не нахожу ничего kayfovogo в этом. Не вижу в упор этой интеллектуальности. Karoche, снова мимо. Для меня ГГ полностью отрицателен, без малейшего просвета.
И только в конце книги нам становится ясно, что Алекс, наконец, стоит на пути к исправлению. Но пойдет ли он по этому пути? Или это всего лишь временная депрессия, и он повернет vzad? Чтобы было понятнее, переформулирую вопрос. Можно ли оправдать чудовищную жестокость nadsatim возрастом? Мы что, все в этом возрасте такие? Все совершаем одинаковые ошибки? А постарев, становимся хорошими? Опять же все?
Ну и главный вопрос, который поставил нам автор. Тот, что касается свободы воли. Можно ли такими методами исправлять людей? По мне, так они после уже и не люди вовсе, а так, voniuchie апельсины.
В общем, роман замечательный. А замечателен он потому, что дает много свежей pischi для ума. Причем, как говорится nena vyazcivo. Ну и конечно же, огромное спасибо автору за такой интересный yazick. Позабавил, что уж там!
Оценка: 6
Все безобразия, описанные в книге, показаны нам глазами подростка из уличной банды. И об эту концепцию ломаются все морально-этические проблемы, поднятые в книге. Я понимаю - фантастика, вольный жанр, еще один пример альтернативного будущего. Но не верю я этому подростку. Алекс абсолютно ненастоящий. В нем нет ничего от уличной шпаны. В нем есть автор - образованный интеллигентный человек, который пытается создать внутренний мир, абсолютно ему чуждый. И из главного героя получается какая-то кукла. Да, банда Алекса избивает кого-то там на улице, они врывается в дом, насилуют, беспредельничают... Только эти второстепенные персонажи, страдающие от малолетних преступников, у Бёрджесса получились намного более настоящими и живыми. А Алекс - это интеллигентный мальчик, пытающийся вести себя плохо по воле своего создателя, вот уж действительно - заводной апельсин.
Сей факт жутко портит все впечатление от книги. Не вышел у Бёрджесса отрицательный главный герой, и ничего с этим не поделаешь.
Алекс и ко отвратительны насколько могут быть отвратительны люди, избивающие ногами других людей. Это калька, которую сегодня мы видим по телевизору постоянно, она слишком несерьезна, если хотите, немасштабна для книги. От книги ждешь большего. Что у этих ребят внутри? Как они мыслят, чувствуют? Это автор уже не смог описать. Может быть, потому, что сам не знал. Все-таки человек из совсем другой среды.
Вот и получается, что глазами ненатуральной куклы мы сталкиваемся с различными проблемами нравственности. Глазами этой куклы мы их должны воспринять, осмыслить и сделать вывод. Но как это все можно сделать, если проблему мы видим сквозь мутное стекло?..
Оценка: 4
В своё время пропустил эту книгу, которую прочитать следовало бы давным-давно. Что ж - книга, можно сказать, для обязательного чтения.
Заставить читателя сочувствовать подонку - дело непростое. В «Заводном Апельсине» же герой даже не подонок, а жуткое, отвратительное чудовище, примитивное нравственно до полного отсутствия какой бы то ни было морали. Некий интеллектуальный уровень и музыкальность, этому чудовищу присущие, делают его ещё отвратнее и страшнее. И - тем не менее, мастерство автора таково, что этому монстру начинаешь сочувствовать. Несмотря даже на то, что он, лишившись возможностм резать, избивать и насиловать, остался таким же подонком, каким и был - отвратным расчётливым садистом.
Пробирает роман до нутра. Я не хочу воспринимать его как некую доктрину или философствование о противлении или непротивлении насилию. Я думаю о нём, как об истории о живущем рядом, неподалёку, в соседнем доме садисте-маньяке - и о том, что такие маньяки есть, и ещё о том, что меня, оказывается, силой слова можно заставить этому маньяку сопереживать. И именно в этом вижу мощь, жуткую мощь произведения.
Финал, на мой взгляд, автору не удался, он не нашёл чем закончить. Так, концовка, которую предлагает Бёрджесс - превращение подонка в обывателя лишь потому, что он повзрослел, мне показалась откровенно неудачной и безморальной, если не аморальной. Всё прочее - выше всяких похвал.
Оценка: 9
Если автор заставил вас ненавидеть главного героя всей душой, значит ли это, что книга мерзкая и вообще мусор, не достойный быть оцененным выше армадовской жвачки? Если из-за стилистической задумки автора читать книгу поначалу очень сложно, означает ли это что читать её не следует вообще? Если всегда под рукой общепризнанная шедевров экранизация, надо ли тратить время на какие-то там буковки на бумаге?
И каковы вообще критерии хорошей книги, заслуживающей прочтения? На мой взгляд, книга должна быть гармоничной, логичной, в ней должен быть соблюден баланс между философским, социальным и психологическим аспектом. Для ввиду его закостенелости довольно сложного жанра антиутопии этот баланс важен вдвойне.
Хотя психологический аспект может отступить на второй план, ведь большинство антиутопий в той или иной форме рассказывают о взаимодействии личности и системы, а в такой типовой ситуации персонаж тоже может быть вполне себе типовым. Однако «Заводной апельсин» - не «Мы» Замятина, общество Бёрджесса не подчинено тотальному контролю, оно более индивидуально, а, значит, и герой должен быть более реалистичным.
Конечно, пусть и отрицательные, но сильные чувства, которые вызывает Алекс - от ненависти до отвращения - несомненный показатель мастерства автора. И то, что Алекс типичный продукт системы, а, значит, делать его не типичным было бы странно, вполне объяснимо. Но мне кажется, Бёрджесс мог бы сделать персонажа более цельным, а его развитие - логичным. Да, конечно, убедительно показать невыплеснутую энергию подростков (Неужели вам никогда не хотелось орать во все горло или начать швырять все подряд о стены?), пусть и в уродливо-гипертрофированной форме, автору удалось. Но вот со степенью гипертрофированности возникают серьезные проблемы.Потому концовка, в которой Алекс кардинально меняет взгляды на мир, списывая это на взросление, вызывает смех. Можно вырасти из детских шалостей, вроде ора на родителей, возвращения в студенческое общежитие под утро, вырезания на коже названия любимой группы или даже легких наркотиков, но из убийств, грабежа и изнасилований, тем более обильно приправленных прожженной тюрягой, не вырастают.
Поэтому финал Бёрджесса кажется скорее не выводом умудренного опытом человека, а наивной надеждой, наспех прикрывающей глубокий страх и неуверенность. Так что упущение в психологическом аспекте произведения напрямую влияет на два других, а фальшивить в социальной и философской сферах претендующему на написание антиутопии никак нельзя.
Впрочем, до финала еще надо добраться, а вот на пути туда роман не может не радовать. Буднично, мимоходом, но, как ни удивительно, ни в коем случае не поверхностно, Бёрджесс ставит очень любопытные вопросы и горько констатирует очевидное.
Алекс - отвратительная личность, любящая классическую музыку. Разве может отвратительное и злое любить красоту или наоборот, любящее классическую музыку быть плохим? Мы как-то привыкли, что если человек увлекается искусством, он - воспитан, интеллигентен, интересен. Как же Алекс? Еще одна недоработка автора? Нет, ни в коем случае, тут Брёджесс предельно ясен. Алексу нравится в музыке внешнее, её эффект, звуки, их громкость и богатство, не столько пробуждающее эмоции, сколько усиливающее уже существующие. Таким образом, слушая музыку (Брёджесс очень явно расставил акценты, показывая, какую именно классику слушает юный подонок), Алекс подсознательно использует её, не понимая того, что слушает. Да, может быть, музыка исподволь меняет его и он чуть лучше, чем его дружки, но не принципиально. Музыка для Алекса - тот же наркотик, он гонится за ощущениями, которые она ему дает, а не за ней самой.
Кто такой Алекс - подросток, определяющий и создающий мир вокруг себя, или сам в свою очередь продукт системы в целом? Тут, по-моему, Бёрджесс тоже вполне конкретен. Алекс применяет насилие, но и к нему применяют еще большее насилие. Его бьют стражи порядка, бьют заключенные в тюрьме, бьют охранники и врачи, старики и интеллигенты, бьют враги и друзья. Общество пропитано насилием, порождающим еще большее насилие. Око за око? Нет, око за око, а потом за то, что наболело, накопилось и требует быть выплеснутым, за то, что ты слабее, моложе, не сопротивляешься, оказался под ногой в конце-то концов. Жертвы Алекса сами создают мир, в котором живут. От этого преступления главного героя не нашего времени не становятся менее бесчеловечными, но хотя бы находят объяснение их причин.
Становятся ли навязанное добро настоящим и лучше ли оно, чем свобода воли? На этот вопрос каждый читатель сам найдет ответ, поэтому поставим его чуть по-другому. Заслуживает ли насильно ставший беспомощным подонок того мира, в который его выпихнули? Какую бы ненависть парень не вызывал, мир вокруг него еще гаже, гаже настолько, что даже для негодяя Алекса трудно не найти хоть каплю сочувствия.
Причем больше всего сочувствия он у меня лично вызвал не тогда, когда его в очередной раз избивали (поделом, кстати), а тогда, когда его начали использовать для политических целей. Как бы мерзко не было стихийное насилие, несдерживаемая буря ярости, елейный макиавеллизм расчетливых политиков, что стоящих у власти, что «благородных революционеров», не брезгующих отпетым подонком, хуже, много хуже. Вам жалко писателя, чью жену изнасиловали и убили, писателя, все еще не утратившего человечности, добра и сострадания? А жалко ли вам холодного горе-Ленина, выхаживающего униженного и оскорбленного, сострадающего ему только для того, чтобы потом использовать в собственных целях?
Таким образом, хочешь того или нет, выбор прост - отвратительный Алекс или еще более отвратительный мир.
Как ни удивительно, при таком количестве насилия нельзя сказать, что «Заводной апельсин» тяжело читать. Продираться через язык надцатых (эх, несбыточная мечта - прочесть книгу глазами о русских словах слыхать не слыхавшего!) поначалу трудно, а вот через избиения почему-то не очень.
Помимо языка, оригинальной, но трудной для приспособления смеси английского с русским, роман выделяется продуманной композицией. Бёрджесс, в лучших традициях своего времени, проводит Алекса через его персональные Ад, Чистилище и Рай, затягивая туда же читателя. «Шалости» Алекса и его дружков и, соответственно, отвращение, испытываемое при виде них читателем, играют роль Ада, справедливое, но слишком мягкое наказание и шанс исправиться пародируют идею Чистилища, а вот Рай насильно доброго Алекса показывает, что как бы плох не был недоданте, блаженным ему там не выжить.
Итог:И все же я не смогу оценить роман очень высоко. Не из-за того, что Алекс мерзок, а автор его оправдывает (или так кажется наименее внимательным читателям), не из-за того, что от текста на латинице рябит в глазах и даже не из-за того, что растиражирован он был во многом благодаря известной экранизации. Все это как раз говорит о высоком качестве произведения, вызывающего живой эмоциональный отклик (было бы намного хуже, если бы читатели были равнодушны к Алексу и его зверствам, это показало бы, что Бёрджесс был прав в сомом примитивном смысле), блещущего оригинальностью стиля (попробуйте придумать что-то действительно оригинальное и неиспользованное в ремесле, которому тысячи лет!), послужившего основой легендарного фильма (сколько вы сможете перечислить экранизаций, хотя бы не уступающих первоисточнику?). А вот недоработки психологии и совершенно искусственный трусливый финал, показывающий тотальную неспособность дать ответы на неплохо поставленные вопросы - уже намного более серьезное обвинение.
Оценка: 7
Поговаривают, что тюрьма должна исправлять людей. К сожалению, тюрьма не способна исправить общество, так, как хотели бы этого власть имущие. А они бы этого очень хотели.
Мрачное видение будущего Берджесс сложил из двух составляющих, актуальных для Лондона своего времени: активности подростковых банд и популярности необихевиористских теорий, стремившихся к исследованию «психологии без психики». Сторонники этих психологических идей собирались применять на практике нечто подобное, что в книге проделывали с Алексом для социального исправления. Кстати, именно поэтому, проводимые над главным героем опыты так напоминают тесты с собаками академика Павлова – суть одна и та же. Однако, Берджесса нельзя назвать сторонником или противником – сатирическим роман является, как для молодежных бандитов, так и смелых почтинаучных идей, а потому само собой поднимает две темы: взросление и свободу личности, поднимаемых в литературе на протяжении веков.
Коротышка Алекс – малолетний хулиган, слоняющийся по улицам в компании друзей, несмотря на то, что по возрасту его нельзя назвать даже юношей, он уже главный в своей компании, грабит, избивает прохожих и даже убивает. То, как Берджесс выписал сцены нападений свидетельствуют о ясном понимании психики хулигана, совершенно не считающим свое поведение неправильным и плюющим в лицо всем запретам, издевающийся над старичком с книгами. А еще он очень любит Моцарта, Бетховена, да и вообще классическую музыку, только чувство прекрасного направлено не в традиционном русле, ведь прекрасное для Алекса заключается в том, чтобы избивать, убивать, насиловать и приносить страдания окружающим. Уже здесь автор ставит отметку того, что люди и их взгляды на жизнь в корне разные, после это выразиться в мысли, озвученной комендантом тюрьмы: «Быть может, человек, выбравший зло, в чем-то лучше человека доброго, но доброго не по своему выбору?», что вполне соответствует духу романа об индивидуальности, как главенствующем мериле морали.
Берджесс писал антиутопию о будущем, вот только время, в котором живут Алекс с друзьями уже точно никогда не наступит, по крайней мере, в таком антураже. Написанный в далеком 62-ом году роман перерос антиутопию и стал скорее абсурдом о параллельной реальности, где «что-то пошло не так». Четкого антуража тут нет, есть лишь некоторые заметки о моде и нравах, о рано взрослеющей молодежи, о техническом развитии. Собственно, что хорошо в сатирической книге – она никогда не бывает серьезной, ведь напиши Берджесс реалистичный прогноз или «предупреждение» он бы уже давно канул в Лету, но этого не случилось и надо надеяться не только потому, что Кубрик снял кино.
Главная изюминка – сленг на котором общаются здешние подростки, поколения nadtsatyh. То, что он так близок российскому читателю не случайно, тут не только переводчики старались, но и сам Берджесс позаимствовал кое-что из лексикона ленинградских стиляг, что в сочетании с манерами английских «Teddy Boys» и возрастающим уровнем преступности в молодежных кругах породило нечто новое, что вполне можно выдать за вариант подростков будущего, безнравственных, наглых, опасных, презирающих возраст и интеллектуальное развитие, живущих эгоцентризмом в эпохе мрачной, как и их мысли. Даже эстетика вроде классической музыки или здорового образа жизни, которого компания Алекса все ж придерживалась воплощается здесь в негативном свете, как вдохновение и сила юных разбойников. Собственно, Берджесс был не так далек от истины, фактически «предсказав» возросшую вначале семидесятых популярность скинхедов.
Само название «Заводной Апельсин» весьма сатирично и даже самокритично, им Берджесс наделил книжку, написанную одним из героев своего романа, писателя Ф. Александра, которую Алекс характеризует так, как можно бы было и сказать о книге самого Берджесса. Однако, политические цели, в отличие от Ф. Александра Берджесс вряд ли преследовал, дав понять, что один политический режим ничуть не лучше другого для отдельной личности, от которой не требуется больше, чем голос на выборах. Политический памфлет не единственный псевдожанр «Заводного апельсина», выводы, которые предстоит сделать из романа, а в особенности из концовки свидетельствуют о консервативности взглядов автора, что не совсем свойственно нынешнему андеграунду (хотя, черт его знает, как там было в 62-ом), однако внешне, даже сегодня, это, безусловно, он самый.
Если сравнивать книгу с экранизацией Кубрика, то значительная разница лишь одна – режиссер обрубил важную часть концовки, где Алекс взрослеет, подытожив фильм сценой выздоровления. Сейчас книгу, менее популярную, чем фильм, вряд ли можно представить в отрыве от визуальной эстетики Стэнли Кубрика и образа Малкольма МакДауэлла, который на момент съемок был в два раза старше книжного Алекса. Одно можно сказать наверняка – без Кубрика, Берджесс не был бы так знаменит сегодня, все же андеграунд зачастую зависит от актуальности, и если подростковый бандитизм остается, то возможность появления докторов вроде здешнего Бродского сегодня куда меньше. А вот наличие в экранизация классического фильма, штука, думается, куда надежнее социальных взглядов.
Итог: литературный андеграунд и хороший пример фантастической книги, который, несмотря на навязчивую подпольность, воспевает старую добрую свободу личности, сатирически высмеивая все попытки повлиять на нее со стороны.
«Заводной апельсин» (A Clockwork Orange) – одна из самых эпатажных, экспериментальных и откровенных картин 20 века от легендарного кинорежиссера Стэнли Кубрика (Stanley Kubrick). Лента является экранизацией одноименного романа известного английского писателя и литературоведа Энтони Берджесса (Anthony Burgess). В ролях: Малькольм Макдауэлл (Malcolm McDowell), Джеймс Маркус (James Marcus), Уоррен Кларк (Warren Clarke), Патрик Мэги (Patrick Magee), Дэвид Праус (David Prowse) и другие.
События картины разворачиваются в недалеком будущем. Алекс (Малькольм Макдауэлл) – главарь банды отморозков, которая промышляет грабежами, изнасилованиями и нападениями на мирных граждан. Алекс любит классическую музыку и наркотики, он и его банда – постоянные посетители бара «Корова». Однажды они совершают чудовищное убийство, после чего главаря Алекса приговаривают к 14-ти годам лишения свободы. Отсидев два года в тюрьме, он дает согласие на участие в одном эксперименте, после которого, по словам администрации тюрьмы и представителей властей, сможет выйти на свободу. Суть эксперимента заключается в подавлении подсознательного стремления к насилию путем воздействия на человеческий мозг. После этого жизнь главного героя резко меняется.
«Заводной апельсин» – шикирующий и откровенный фильм, который произвел настоящий переворот не только в кинематографе, но и в сознании простых людей. Картина была запрещена во многих странах мира из-за обилия реалистичных сцен насилия, секса и убийств.
После выхода картины на экраны, в Англии начались массовые беспорядки, а режиссеру стали приходить анонимные угрозы в расправе. Стэнли Кубрик был вынужден изъять ленту из кинопроката в Великобритании. Запрет на «Заводной апельсин» оставался вплоть до смерти режиссера в 1999 г.
Фильм снят по одноименному роману английского писателя Энтони Берджесса, который написал «Заводной апельсин» после того, как врачи поставили ему страшный диагноз «опухоль мозга». Сюжет книги основан на драме, которую автор пережил в послевоенные годы.
Одна из удивительных особенностей произведения – это так называемый язык «надсат» (nadsat) – слэнг, которым активно пользуются герои. Множество слов «надсата» заимствованы из русского языка. В книге эти слова выделены кириллицей: maltchik, litso, devotchka, babushka и другие.
Название «Заводной апельсин» роман получил от выражения, которым когда-то пользовалось старшее поколение лондонских кокни. Так говорили о странных и необычных вещах («с тараканами, как заводной апельсин»). Кроме этого, писатель семь лет прожил в Малайзии: на малайском языке слово «orang» означает «человек», а на английском «orange» – «апельсин».
Берджессу очень понравилась экранизация Стэнли Кубрика , и он постоянно защищал фильм от нападок прессы.
Исполнителю роли злодея Алекса, Малькольму Макдауэллу , пришлось несладко во время съемок: ему ломали ребра, повредили глаза, и однажды он чуть не задохнулся под водой из-за поломки дыхательного аппарата. Тем не менее, роль подонка Алекса принесла актеру мировую славу.
Интересные факты:
- На роль банды Алекса сначала планировалась культовая рок-группа The Rolling Stones .
- Влияние «Заводного апельсина» можно найти в творчестве многих музыкантов, художников, кинорежиссеров. Например, британская группа Blur сняла видео The Universal по мотивам картины Стэнли Кубрика .
- Режиссер уничтожил весь отснятый материал, который не вошел в фильм.
- Российская группа «Би-2» сняла видеоклип «Он плохо кончил», в котором очень четко передается атмосфера эпохальной киноленты.
Бюджет картины составил 2,2 млн.$, сборы в США и мире составили почти 27 млн.$.
Картина получила пять номинаций на престижную премию «Оскар», но, к сожалению, не выиграла ни одной статуэтки. В 1971 году «Заводной апельсин» был признан лучшей картиной, по версии New York Film Critics Circle Awards.
Перед вами, бллин, не что иное, как общество будущего, и ваш скромный повествователь, коротышка Алекс, сейчас расскажет вам, в какой kal он здесь vliapalsia.
Мы сидели, как всегда, в молочном баре «Korova», где подают то самое молоко плюс, мы ещё называем его «молоко с ножами», то есть добавляют туда всякий седуксен, кодеин, беллармин и получается v kaif. Вся наша кодла в таком прикиде, как все maltshiki носили тогда: чёрные штаны в облипку со вшитой в паху металлической чашкой для защиты сами знаете чего, куртка с накладными плечами, белый галстук-бабочка и тяжёлые govnodavy, чтобы пинаться. Kisy все тогда носили цветные парики, длинные чёрные платья с вырезом, а grudi все в значках. Ну, и говорили мы, конечно, по-своему, сами слышите как со всякими там словечками, русскими, что ли. В тот вечер, когда забалдели, для начала встретили одного starikashku возле библиотеки и сделали ему хороший toltchok (пополз дальше на karatchkah, весь в крови), а книжки его все пустили в razdrai. Потом сделали krasting в одной лавке, потом большой drasting с другими maltchikami (я пустил в ход бритву, получилось классно). А уже потом, к ночи, провели операцию «Незваный гость»: вломились в коттедж к одному хмырю, kisu его отделали все вчетвером, а самого оставили лежать в луже крови. Он, бллин, оказался какой-то писатель, так по всему дому летали обрывки его листочков (там про какой-то заводной апельсин, что, мол, нельзя живого человека превращать в механизм, что у всякого, бллин, должна быть свобода воли, долой насилие и всякий такой kal).
На другой день я был один, и время провёл очень kliovo. По своему любимому стерео слушал классную музыку - ну, там Гайдн, Моцарт, Бах. Другие maltchild этого не понимают, они тёмные: слушают popsu - всякое там дыр-пыр-дыр-дыр-пыр. А я балдею от настоящей музыки, особенно, бллин, когда звучит Людвиг ван, ну, например, «Ода к радости». Я тогда чувствую такое могущество, как будто я сам бог, и мне хочется резать весь этот мир (то есть весь этот kal!) на кусочки своей бритвой, и чтобы алые фонтаны заливали все кругом. В тот день ещё oblomiloss. Затащил двух kismaloletok и отделал их под мою любимую музыку.
А на третий день вдруг все накрылось s kontzami. Пошли брать серебро у одной старой kotcheryzhki. Она подняла шум, я ей дал как следует ро tykve, а тут менты. Maltchicki смылись, а меня оставили нарочно, suld. Им не нравилось, что я главный, а их считаю тёмными. Ну, уж менты мне вломили и там, и в участке.
Жуть как мне хотелось вылезти на свободу из этого kala. Второй раз я бы уж был поосмотрительней, да и посчитаться надо кое с кем. Я даже завёл шашни с тюремным священником (там его все звали тюремный свищ), но он все толковал, бллин, про какую-то свободу воли, про нравственный выбор, про человеческое начало, обретающее себя в общении с Богом и всякий такой kal. Ну, а потом какой-то большой начальник разрешил эксперимент по медицинскому исправлению неисправимых. Курс лечения две недели, и идёшь на свободу исправленный! Тюремный свищ хотел меня отговорить, но куда ему! Стали лечить меня по методу доктора Бродского. Кормили хорошо, но кололи какую-то, бллин, вакцину Людовика и водили на специальные киносеансы. И это было ужасно, просто ужасно! Ад какой-то. Показывали все, что мне раньше нравилось: drasting, krasting, sunn-vynn с девочками и вообще всякое насилие и ужасы. И от их вакцины при виде этого у меня была такая тошнота, такие спазмы и боли в желудке, что ни за что бы не стал смотреть. Но они насильно заставляли, привязывали к стулу, голову фиксировали, глаза открывали распорками и даже слезы вытирали, когда они заливали глаза. А самая мерзость - при этом включали мою любимую музыку (и Людвига вана постоянно!), потому что, видите ли, от неё у меня чувствительность повышалась и быстрее вырабатывались правильные рефлексы. И через две недели стало так, что безо всякой вакцины, от одной только мысли о насилии у меня все болело и тошнило невозможно, и я должен был быть добрым, чтобы только нормально себя чувствовать. Тогда меня выпустили, не обманули.
А на воле-то мне стало хуже, чем в тюрьме. Били меня все, кому это только в голову придёт: и мои бывшие жертвы, и менты, и мои прежние друзья (некоторые из них, бллин, к тому времени уже сами ментами сделались!), и никому я не мог ответить, так как при малейшем таком намерении становился больным. Но самое мерзкое опять, что не мог я свою музыку слушать. Это просто кошмар, что начиналось от какого-нибудь Мендельсона, не говоря уж про Иоганна Себастьяна или Людвига вана! Голова на части разрывалась от боли.
Когда мне совсем уж плохо было, подобрал меня один muzhik. Он мне объяснил, что они со мной, бллин, сделали. Лишили меня свободы воли, из человека превратили в заводной апельсин! И надо теперь бороться за свободу и права человека против государственного насилия, против тоталитаризма и всякий такой kаl. И тут, надо же, что это оказался как раз тот самый хмырь, к которому мы тогда с операцией «Незваный гость» завалились. Kisa его, оказывается, после этого померла, а сам он слегка умом тронулся. Ну, в общем, пришлось из-за этого от него делать nogi. Но его drugany, тоже какие-то борцы за права человека, привели меня куда-то и заперли там, чтобы я отлежался и успокоился. И вот тогда из-за стены я услышал музыку, как раз самую мою (Бах, «Бранденбургский квартет»), и так мне плохо стало: умираю, а убежать не могу - заперто. В общем, припёрло, и я в окно с седьмого этажа...
Очнулся в больнице, и когда вылечили меня, выяснилось, что от этого удара вся заводка по доктору Бродскому кончилась. И снова могу я и drasting, и krasting, и sunn rynn делать и, главное, слушать музыку Людвига вана и наслаждаться своим могуществом и могу под эту музыку любому кровь пустить. Стал я опять пить «молоко с ножами» и гулять с maltchikami, как положено. Носили тогда уже такие широкие брюки, кожанки и шейные платки, но на ногах по-прежнему govnodavy. Но только недолго я в этот раз с ними shustril. Скучно мне что-то стало и даже вроде как опять тошно. И вдруг я понял, что мне теперь просто другого хочется: чтоб свой дом был, чтобы дома жена ждала, чтобы маленький беби...
И понял я, что юность, даже самая жуткая, проходит, причём, бллин, сама собой, а человек, даже самый zutkii, все равно остаётся человеком. И всякий такой kal.
Так что скромный повествователь ваш Алекс ничего вам больше не расскажет, а просто уйдёт в другую жизнь, напевая самую лучшую свою музыку - дыр-пыр-дыр-дыр-пыр...