Выходец из мещанского сословия, М. Д. Чулков прошел трудный жизненный путь, прежде чем добился относительного благосостояния. Родился он, видимо, в Москве. Учился в разночинской гимназии при Московском университете. Был актером сначала университетского, а позже - придворного театра в Петербурге. С 1766 по 1768 г. вышли четыре части его сборника «Пересмешник, или Славенские сказки», последняя, пятая часть появилась в 1789 г.
В 1767 г. Чулков напечатал «Краткий мифологический лексикон», в котором на вымышленной основе пытался воссоздать древнюю славянскую мифологию. Славянские божества осмыслялись Чулковым по аналогии с античными: Лада - Венера, Лель - Амур, Световид - Аполлон и т. п. Это было стремление, хотя и наивное, освободиться от господства античной мифологии, столь почитаемой писателями-классицистами. И действительно, «славенские» божества, предложенные Чулковым и его продолжателем М. И. Поповым, начали с этих пор фигурировать во многих произведениях: и в «Пересмешнике» Чулкова, и в книге Попова «Славянские древности, или Приключение славянских князей» (1770), а затем в стихах Державина, поэмах Радищева, в произведениях Крылова, Кюхельбекера и других поэтов. Продолжением «лексикона» был. «Словарь русских суеверий» (1782). В нем в алфавитном порядке дано описание верований и обрядов не только русского, но идругих народов, населявших российскую империю: калмыков, черемисов, лопарей и т. д.
В 1769 г. Чулков выступает с сатирическим журналом «И то и сё». Позиция журнала была непоследовательна. Отказавшись следовать за «Всякой всячиной» Екатерины, Чулков вместе с тем осуждает и «Трутень», называя Новикова «неприятелем» всего рода человеческого. Заслуживает внимания публикация в журнале «И то и сё» пословиц, а также описание народных обрядов - свадеб, Крестин, святочных гаданий, отражающее пробудившийся в обществе интерес к русской национальной культуре. Менее интересен другой сатирический журнал Чулкова «Парнасский щепетильник», посвященный осмеянию «несмысленных», т. е. плохих стихотворцев.
С 1770 по 1774 г. вышли четыре книги «Собрания разных песен», в которых с наибольшей силой проявился интерес Чулкова к фольклору. Наряду с песнями известных авторов, в том числе Сумарокова, сборник содержит и народные песни - подблюдные, хороводные, исторические и др. Чулков записывал их не сам, а пользовался рукописными сборниками, на что он указывает в предисловии к первой части. Некоторые тексты он дорабатывал.
Литературный труд плохо обеспечивал Чулкова. В 1772 г. он поступает секретарем в государственную Коммерц-коллегию, а позже переходит в Сенат. В связи с этим меняется и характер его литературной деятельности. Он создает семитомное «Историческое описание российской коммерции» (1781-1788), а затем - «Словарь юридический, или Свод российских узаконений» (1791-1792). Служба дала Чулкову возможность получить дворянское звание и приобрести под Москвой несколько имений.
«Пересмешник, или Славенские сказки» - сказочный сборник в пяти частях. Отношение к сказке в классицистической литературе было подчеркнуто пренебрежительное. Как фантастическое, равлекательное чтение, она считалась произведением, созданным невеждами для столь же невежественных читателей.
При господствующем положении классицистической литературы авторы любовно-авантюрных романов и сказочных сборников прибегали к любопытным хитростям. Они начинали свою книгу предисловием, в котором иногда кратко, иногда пространно перечисляли те «полезные» истины и назидательные уроки, которые читатель якобы мог вынести из. предлагаемого ими произведения. Так, например, в предисловии к сказочному сборнику «Тысяча и один час» (1766) говорилось: «Мы вздумали оные (сказки) напечатать, ибо... они все искали нас уведомить о богословии, политике и рассуждении тех народов, у которых вмещено действие сил басен... Описывают (они) любовь не иную какую, как невинную и законную... Вовсех местах... честность прославляется... добродетель торжествует и... пороки наказываются».
Чулков отказывается от компромиссов с классицизмом. Его книга тоже начинается «предуведомлением», но оно звучит как вызов дидактическим целям. «В сей книге, - писал он, - важности и нравоучения очень мало, или совсем нет. Она неудобна, как мне кажется, исправлять грубые нравы, опять же нет в ней и того, чем оные умножить; итак, оставив сие, будет она полезным препровождением скучного времени, ежели примут труд ее прочитать».
В соответствии с этой установкой выбрано и название сборника, На первое место вынесено слово «Пересмешник», характеризующее автора не как моралиста, а как весельчака и забавника, ибо человек, по словам Чулкова, «животное смешное и смеющееся, пересмехающее и пересмехающееся». В «Пересмешнике» Чулков собрал и объединил самый разнообразный материал. Наиболее широко использованы им международные сказочные мотивы, представленные в многочисленных сборниках. Композиция «Пересмешника» заимствована из знаменитой «Тысячи и одной ночи», которая выдержала в России в XVIII в. четыре издания, Чулков берет из нее сам принцип построения «Пересмешника»: он мотивирует причину, которая побудила рассказчика приняться за сказки, а также материал расчленяет по «вечерам», соответствующим «ночам» арабского сборника.
Этот принцип окажется надолго после Чулкова своего рода русской национальной традицией вплоть до «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Гоголя. Правда, в отличие от «Тысячи и одной ночи», в «Пересмешнике» не один, а два рассказчика: некий Ладан, имя которого произведено Чулковым от «славенской» богини любви - Лады, и беглый монах из обители святого Вавилы,
Оказавшись в доме отставного полковника, они, после скоропостижной смерти полковника и его жены, рассказывают по очереди сказки их дочери Аленоне, чтобы утешить и развлечь ее. При этом сказки Ладана отличаются волшебным, а рассказы монаха - реально-бытовым содержанием. Главный герой фантастических сказок - царевич Силослав, разыскивающий свою невесту Прелепу, похищенную злым духом. Случайные встречи Силослава с многочисленными героями, которые рассказывают ему о своих похождениях, позволяют ввести в повествование вставные новеллы. Одна из таких новелл - встреча Силослава с отрубленной, но живой головой царя Раксолана, восходит к сказке о Еруслане Лазаревиче. Ею впоследствии воспользуется Пушкин в поэме «Руслан и Людмила». Многие мотивы взяты Чулковым из французских сборников конца XVII - начала XVIII в., известных под названием «Кабинет фей», а также из старинных русских повестей, переводных и оригинальных. Однако русская фольклорная сказка в «Пересмешнике» представлена очень скудно, хотя главная задача писателя состояла в попытке создать русский национальный сказочный эпос, на что указывает прежде всего название книги - «славенские сказки». Обширному материалу, в массе своей почерпнутому из иноземных источников, Чулков стремится придать русский колорит за счет упоминания русских географических названий: озеро Ильмень, река Ловать, а также придуманных им «славенских» имен типа Силослав, Прелепа и т. п. В сказках монаха, отличающихся реально-бытовым содержанием, Чулков опирался на другую традицию: на европейский плутовской роман, на «Комический роман» французского писателя П. Скаррона и особенно на фацеции - сатирические и бытовые повести. С последними связана прежде всего самая большая из реально-бытовых повестей - «Сказка о рождении тафтяной мушки». Герой повести студент Неох - типичный плутовской герой. Содержание повести распадается на ряд самостоятельных новелл. Испытав ряд взлетов и падений, Неох добивается прочного положения при дворе государя и становится зятем большого боярина.
Последняя, пятая часть «Пересмешника» вышла в 1789 г. Она завершает сюжет сказок, начатых в предшествующей части. Принципиально новыми были в ней три сатирико-бытовые повести: «Горькая участь», «Пряничная монета» и «Драгоценная щука». Эти повести отличались от других произведений «Пересмешника» резко обличительным содержанием.
В повести «Горькая участь» говорится об исключительно важной роли в государстве крестьянина и вместе с тем о его бедственном положении. «Крестьянин, пахарь, земледелец, - пишет Чулков, - все сии три названия, по преданию древних писателей, в чем и новейшие согласны, означают главного отечества питателя во время мирное, а в военное - крепкого защитника, и утверждают, что государство без земледельца обойтися так, как человек без головы жить, не может» (Ч. 5. С. 188 -189). Лаконично и четко сформулированы две общественные функции, которые выполняло крестьянство. Но заслуги его находились в вопиющем противоречии со страшной нищетой и бесправным положением, в котором находились крестьяне. И Чулков не проходит мимо этой проблемы. «Витязь повести сей, - продолжает автор, - крестьянин Сысой Фофанов, сын Дурносопов, родился в деревне, отдаленной от города, воспитан хлебом и водою, был повит прежде пеленами, которые тонкостью и мягкостью своею не много уступали цыновке, лежал на локте вместо колыбели в избе, летом жаркой, а зимой дымной; до десятилетнего возраста своего ходил босиком и без кафтана, претерпевал равномерно летом несносный жар, а зимою нестерпимую стужу. Слепни, комары, пчелы и осы вместо городского жиру во времена жаркие наполняли тело его опухолью. До двадцати пяти лет, в лучшем уже убранстве против прежнего, то есть в лаптях и в сером кафтане ворочал он на полях землю глыбами и в поте лица своего употреблял первобытную свою пищу, то есть хлеб и воду со удовольствием» (Ч. 5. С. 189).
Трагическое положение крестьян усугубляется появлением среди них «съедуг», которые заставляют на себя работать чуть не всю деревню. Попутно рассказывается о лекарях-взяточниках, наживающихся во время рекрутских наборов, об офицерах, нещадно обкрадывающих своих солдат. Сысою Фофанову довелось участвовать и в сражениях, в одном из которых он потерял правую руку, после чего был отпущен домой.
Следующая повесть «Пряничная монета» затрагивает не менее важную социальную проблему - винные откупа и корчемство. Откупная торговля вином была величайшим злом для народа. Правительство, заинтересованное в легком получении винных сборов, продавало право продажи вина откупщикам, которым одновременно поручалось преследование частных корчемников. Следствием всего этого было спаивание населения и безнаказанное самоуправство откупщиков. В середине XVIII в. правительство разрешило и дворянству заниматься винокуренным делом, но не для продажи, что освободило дворян от произвола откупщиков. В повести Чулкова объектом сатиры, к сожалению, оказалась не сама торговля вином, разоряющая народ, калечащая его духовно и физически, а лишь нарушители закона, занимавшиеся тайной продажей горячительных напитков. Так, некий майор Фуфаев, не решаясь открыто заняться корчемством, открыл в своем селе торговлю пряниками по повышенной цене, а по этим пряникам, в зависимости от их величины, у него на дому выдавали соответственную меру вина.
В третьей повести - «Драгоценная щука» - обличается взяточничество. Это был порок, которым страдала вся бюрократическая система государства. Официально взятки запрещались, но Чулков показывает, что существовало множество способов обойти закон. «Исчисление всех хитростей, - пишет он, - ежели оные описывать, составит пять частей «Пересмешника» (Ч. 5. С. 213). В повести рассказывается о воеводе, который, прибыв в назначенный ему город, решительно отказался принимать взятки. Подхалимы приуныли, но потом узнали, что воевода большой охотник до щук. С тех пор вошло в обычай подносить ему самую крупную щуку, и при этом - живую. Позже выяснилось, что каждый раз покупалась одна и та же щука, которую держал в садке слуга воеводы и при этом брал за нее сумму, соразмерную важности дела просителя. Когда воевода уезжал из города, он устроил прощальный обед, на котором была подана и знаменитая щука. Гости без труда подсчитали, что за каждый кусок рыбы они заплатили по тысяче рублей. «Драгоценная щука» становится у Чулкова ярким символом взяточничества. «Сия тварь, - пишет автор, - орудием взяток избрана была, как кажется, потому, что имеет она острые и многочисленные зубы... и... можно было бы назначить ее изображением ехидной ябеды и неправосудия» (Ч. 5. С. 220).
При всех недостатках этого сборника, вполне допустимых при первом опыте, само намерение писателя создать национальное русское произведение заслуживает серьезного внимания.
«Пересмешник» Чулкова породил традицию. В большом количестве создавались сказочные сборники, а позже и сказочные поэмы. В 1770 -1771 гг. выходят «Славянские древности, или Приключения славянских князей» М. И. Попова. Эта книга продолжает волшебно-сказочную традицию «Пересмешника», минуя его реально-бытовой материал. Вместе с тем Попов стремится усилить исторический колорит своего сборника. Он называет древние славянские племена - полян, дулебов, бужан, «кривичан», древлян; упоминает исторические места - Тьмутаракань, Искорест; рассказывает об обычаях древлян сжигать мертвецов, похищать жен. Однако этот немногочисленный комментарий тонет в обширном море волшебно-рыцарского повествования.
Волшебно-сказочная традиция преобладает и в «Русских сказках» В. А. Лёвшина. Десять частей этого сборника выходят с 1780 по 1783 г. Известным новшеством в них было обращение к былинному эпосу, который Лёвшин рассматривает как разновидность волшебно-рыцарской сказки. Этим объясняется и довольно бесцеремонное обращение с былиной. Так, первая же «повесть» «О славном князе Владимире Киевском Солнышке Всеславьевиче и о сильном его могучем богатыре Добрыне Никитиче», вопреки своему былинному названию, снова уводит нас к различного рода сказочным превращениям. Сам Тугарин Змеевич оказывается у Лёвшина волшебником, рожденным из яйца чудовища Сарагура. Былинная традиция проявляет себя в этой повести лишь именами героев и стремлением стилизовать рассказ в духе былинного склада. Кроме того, в пятой части «Русских сказок» содержится довольно точный пересказ былины о Василии Буслаеве.
Из сатирико-бытовых повестей лёвшинского сборника наиболее интересно «Досадное пробуждение». В нем представлен предшественник Акакия Акакиевича и Самсона Вырина - маленький чиновник, задавленный нуждой и бесправием. Чиновник Брагин был обижен начальником. С горя он запил. Во сне ему явилась богиня счастья Фортуна. Она превратила Брагина в красавца и предложила ему стать ее мужем. После пробуждения Брагин видит себя лежащим в луже, к груди он прижимал ногу лежащей рядом свиньи.
В 80е годы XVIII столетия появляется стремление отойти от волшебно-сказочной традиции «Пересмешника» и создать настоящую фольклорную сказку. Это намерение отразилось даже в названиях сборников. Так, в 1786 г. вышел сборник «Лекарство от задумчивости или бессонницы, или Настоящие русские сказки». Другой сборник этого же года снова подчеркивает фольклорный характер книги: «Дедушкины прогулки, или Продолжение настоящих русских сказок». Только «Сказки русские, содержащие в себе десять народных сказок» (1787), принадлежащие перу Петра Тимофеева, уже не носят полуфольклорного, полукнижного характера.
В дальнейшем, под влиянием сказочных сборников, начинают создаваться поэмы. Свидетельством непосредственной связи «богатырских» поэм со сказочными сборниками являются поэмы Н. А. Радищева, сына знаменитого писателя, - «Альоша Попович, богатырское песнотворение» и «Чурила Пленкович» с таким же подзаголовком. Обе изданы в 1801 г. Каждая из поэм - близкий пересказ «повестей», помещенных в «Русских сказках» В. Лёвшина. Сказочные поэмы писали у нас А. Н. Радищев («Бова»), Н. М. Карамзин («Илья Муромец»), М. М. Херасков («Бахариана») и другие поэты. Последним звеном в этой цепи была поэма Пушкина «Руслан и Людмила», гениально завершившая эту, более чем полувековую традицию,
Чулков издал книгу «Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины». Героиня романа - женщина легкого поведения по имени Мартона. Жизнь доставляет Мартоне больше страданий, чем радостей. Поэтому социальная обстановка, окружающая героиню, обрисована уже не в комическом, а в сатирическом плане. Чулков стремится понять и в какой-то степени оправдать свою героиню, вызвать к ней сочувствие, поскольку в ее «развратной» жизни меньше всего виновата она сама. Повествование ведется от лица самой Мартоны. «Я думаю, - начинает она свой рассказ, - что многие из наших сестер назовут меня нескромною... Увидит свет, увидев разберет, а разобрав и взвеся мои дела, пускай именует меня, какою он изволит».
Героиня рассказывает о том трудном положении, в котором она оказалась после смерти мужа. «Известно всем, - продолжает она, - что получили мы победу под Полтавою, на котором сражении убит несчастный муж мой. Он был не дворянин, не имел за собой деревень, следовательно, осталась я без всякого пропитания, носила на себе титул сержантской жены, однако была бедна». Второй довод Мартоны в свое оправдание - положение женщины в обществе. «Не знала я обхождения людского и не могла приискать себе места, и так сделалася вольною по причине той, что нас ни в какие должности не определяют».
Характер Мартоны и ее поведение складываются в жестокой борьбе за право жить, которую ей приходится вести каждодневно. Мартона цинична не по своей натуре. Циничной ее делает отношение к ней окружающих. Описывая знакомство с очередным содержателем, она спокойно замечает: «Первое сие свидание было у нас торгом, и мы ни о чем больше не говорили, как заключали контракт, он торговал мои прелести, а я уступала ему оные за приличную цену».Мартона впитала в себя и аморализм дворянского общества, и его сословные предрассудки. После того как она от камердинера перешла на содержание к барину, ей кажется «подло иметь сообщение с холопом». «Я смеюся, - говорит она, - некоторым и мужьям, которые хвалятся верностию своих жен, а кажется, что лучше молчать о таких делах, которые находятся в полной жениной власти».
Но эгоистическую основу поведения человека раскрыли еще фацеции. Однако они не сумели показать добрые, гуманные чувства. Что касается Мартоны, то наряду с цинизмом и хищничеством ей присущи и добрые, благородные поступки. Узнав о том, что развратная дворянка хочет отравить своего мужа, Мартона решительно вмешивается в эту историю и раскрывает замысел преступницы. Она прощает обманувшего и обокравшего ее любовника и при известии о его близкой кончине искренне сожалеет о нем. «Дурной против меня поступок Ахалев, - признается она, - совсем истребился из моей памяти, и одни только его благодеяния представлялся живо в моем понятии. Я плакала о его кончине и сожалела его столько, сколько сожалеет сестра о родном своем брате, который наградил ее приданым...»
В отличие от условной «древности», представленной в других повестях, в «Пригожей поварихе» события происходят в XVIII в. Время действия датировано ссылкой на Полтавскую битву, в которой был убит муж Мартоны. Указаны и места, где происходят события романа. Сначала Киев, затем - Москва. Здесь Мартона посещает церковь Николы на курьих ножках, а в Марьиной роще происходит дуэль между ее поклонниками. Художественное своеобразие «Пригожей поварихи» обусловлено сатирическим воздействием традиции журналов 1769-1770 гг. - журналов самого Чулкова «И то и сё» и Эмина «Адская почта». В них уже появляются образы, выведенные Чулковым в «Пригожей поварихе», - бесцеремонные содержанки, взяточники-подьячие, развратные дворянки, обманутые мужья, самолюбивые бездарные поэты, ловкие нахальные любовники.
Обращает на себя внимание насыщенность повести народными пословицами, которые объяснимы демократическим происхождением героини. И вместе с тем появление в романе пословиц опять же связано с традицией сатирических журналов, в которых нравоучительные рассказы и сценки часто заканчиваются моралистическим выводом. Наиболее обнаженно этот прием представлен в так называемых «рецептах», помещенных в новиковском «Трутне». Моралистический вывод мог быть и пространным, но чаще всего кратким. Так, например, 26-е письмо в журнале «Адская почта» содержит в себе рассказ о развратной дворянке, на словах учившей свою дочь целомудрию, а примером своих любовных похождений развратившей ее. Кончается повествование следующей моралью: «Дурной тот воспитатель, который больше словами, нежели примером доброй жизни, детей воспитывает».
Этот своего рода «басенный» прием подхватывает в «Пригожей поварихе» Чулков. Так, описание внезапной перемены судьбы Мартоны, перешедшей на содержание от камердинера к барину, кончается нравоучительной пословицей: «Доселева Макар гряды копал, а ныне Макар в воеводы попал». Рассказ о дворянине, который помог Светону и Мартоне держать их любовные свидания в тайне от жены Светона, начинается соответствующей пословицей - «Добрый конь не без седока, а честный человек не без друга». Очередной эпизод, где жена Светона, разгадавшая хитрости своего мужа, избивает Мартону и с позором изгоняет ее из усадьбы, завершается пословицей: «Не прав медведь, что корову съел, не права и корова, что в лес забрела».
Во второй половине XVIII в., одновременно с произведениями Эмина, Чулкова, Лёвшина и частично испытывая их влияние, начинает распространяться обширная прозаическая литература, рассчитанная на вкусы массового читателя. Авторы их, в ряде случаев сами выходцы из народа, опирались в своем творчестве на традиции рукописной повести конца XVII - начала XVIII в. и на устное народное творчество, прежде всего на бытовую сказку. Несмотря на невысокий художественный уровень, эта литература сыграла положительную роль, приобщая к чтению пусть еще малоподготовленную, но любознательную аудиторию.
На одном из первых мест по своей популярности стоит знаменитый «Письмовник» Н. Г. Курганова. В первом издании книга носила название «Российская универсальная грамматика, или Всеобщее письмословие» (1769).
Как явствует из названия, книга Курганова преследовала прежде всего учебные цели, давая сведения по русской грамматике. Однако автор значительно расширил свои задачи. Вслед за грамматикой он ввел в сборник семь «присовокуплений», из которых в литературном отношении особенно интересно второе, содержавшее «краткие замысловатые повести». Сюжеты этих небольших рассказов почерпнуты из иноземных и частично русских источников и носят шутливый, а в ряде случаев назидательный характер. В разделе «Сбор разных стиходейств» Курганов поместил наряду с народными песнями стихотворения русских поэтов XVIII в. В дальнейшем «Письмовник» с некоторыми изменениями и дополнениями неоднократно перепечатывался в XVIII и XIX вв. вплоть до 1837 г.
Влияние творчества Чулкова и традиций рукописной повести своеобразно сочеталось в сборнике Ивана Новикова «Похождения Ивана гостиного сына», состоящем из двух частей (1785-1786). Первая из них, названием которой озаглавлена вся книга, содержит описание жизненного пути двух бывших разбойников - купеческого сына Ивана и сына пономаря Василия. Путь преступлений оказался для каждого из них школой тяжелых испытаний, что и приводит героев к нравственному возрождению и к отказу от разбойничьего промысла. Особенно четко эта линия проведена в истории Ивана. Воспитанный в доме богатого отца, избалованный снисходительной матерью, Иван пристрастился к грубым чувственным удовольствиям и вступил на путь преступлений. Однако утрата жены, раздумья в связи с этим над своей жизнью заставляют его расстаться с разбойничьей шайкой и постричься в монахи под именем Поликарпия.
Судьба Василия составляет параллель к истории гостиного сына Ивана. Он тоже ушел из родительского дома, взялся за разбойничий промысел и затем возвратился к честной жизни. С помощью монаха Поликарпия Василий открывает торговлю в рыбном и яблочном рядах. Обе истории служат обрамлением к последующим повестям, которые рассказывает монаху Поликарпию купец Василий. Здесь и повесть о Фроле Скобееве, опубликованная под названием «Новогородских девушек святочный вечер».
Традиция реально-бытового романа, первым образцом которого на русской почве была «Пригожая повариха» Чулкова, продолжается в романе неизвестного автора «Несчастный Никанор, или Приключения российского дворянина Г.» (выходил с 1775 по 1789 г.). Герой повести - бедный дворянин, живущий на правах приживальщика в богатых домах. Это дает возможность автору развернуть широкую картину быта и нравов помещиков и крепостных крестьян XVIII в.
К собственно лубочной литературе XVIII в. принадлежат книги Матвея Комарова, «жителя города Москвы», как он сам себя называл, выходца из крепостных крестьян. В 1779 г. он выпустил книгу, носившую название «Обстоятельное и верное описание добрых и злых дел российского мошенника, вора и разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина, всей его жизни и странных похождений». Ее герой - Иван Осипов, по прозвищу Каин, - беглый крепостной крестьянин, промышлявший разбоем. Он предложил свои услуги полиции в качестве сыщика, но прежнего своего ремесла не оставил. Наряду со «злыми» делами Каина автор описывает его «добрые», благородные поступки, как, например, освобождение из монастыря насильственно заключенной в нем «чернички», избавление от солдатчины крестьянского сына, незаконно сданного в рекруты, ряд других. Рассказывая о любви Каина к некоей сержантской дочери, Комаров замечает: «Любовная страсть не в одних благородных сердцах обитает, но и подлые люди нередко ею заражены бывают...»В книге есть особый раздел для песен, якобы сочиненных, но вернее всего, любимых Каином. На первом месте среди них - известная разбойничья песня «Не шуми, мати зеленая дубравушка».
Еще более широкую известность получила книга Комарова - о милорде Георге, полное название которой «Повесть о приключении английского милорда Георга и о бранденбургской маркграфине ФридерикеЛуизе» (1782). Основой для этого произведения послужила переделанная Комаровым рукописная «Повесть о английском милорде и маркграфине Марцимирисе».Это типичное любовно-авантюрное произведение, в котором верность и постоянство помогают герою и героине преодолеть все препятствия и соединиться супружескими узами. Повесть о милорде Георге многократно переиздавалась не только в XVIII, но и в XIX и даже в XX в.
ПРОБУЖДЕНИЕ
Все люди нашего круга — маклеры, лавочники, служащие в банках и пароходных конторах — учили детей музыке. Отцы наши, не видя себе ходу, придумали лотерею. Они устроили ее на костях маленьких людей. Одесса была охвачена этим безумием больше других городов. И правда — в течение десятилетий наш город поставлял вундеркиндов на концертные эстрады мира. Из Одессы вышли Миша Эльман, Цимбалист, Габрилович, у нас начинал Яша Хейфец.
Когда мальчику исполнялось четыре или пять лет — мать вела крохотное, хилое это существо к господину Загурскому. Загурский содержал фабрику вундеркиндов, фабрику еврейских карликов в кружевных воротничках и лаковых туфельках. Он выискивал их в молдаванских трущобах, в зловонных дворах Старого базара. Загурский давал первое направление, потом дети отправлялись к профессору Ауэру в Петербург. В душах этих заморышей с синими раздутыми головами жила могучая гармония. Они стали прославленными виртуозами. И вот — отец мой решил угнаться за ними. Хоть я и вышел из возраста вундеркиндов — мне шел четырнадцатый год, но по росту и хилости меня можно было сбыть за восьмилетнего. На это была вся надежда.
Меня отвели к Загурскому. Из уважения к деду он согласился брать по рублю за урок — дешевая плата. Дед мой Лейви-Ицхок был посмешище города и украшение его. Он расхаживал по улицам в цилиндре и в опорках и разрешал сомнения в самых темных делах. Его спрашивали, что такое гобелен, отчего якобинцы предали Робеспьера, как готовится искусственный шелк, что такое кесарево сечение. Мой дед мог ответить на эти вопросы. Из уважения к учености его и безумию Загурский брал с нас по рублю за урок. Да и возился он со мною, боясь деда, потому что возиться было не с чем. Звуки ползли с моей скрипки, как железные опилки. Меня самого эти звуки резали по сердцу, но отец не отставал. Дома только и было разговора о Мише Эльмане, самим царем освобожденном от военной службы. Цимбалист, по сведениям моего отца, представлялся английскому королю и играл в Букингэмском дворце; родители Габриловича купили два дома в Петербурге. Вундеркинды принесли своим родителям богатство. Мой отец примирился бы с бедностью, но слава была нужна ему.
— Не может быть, — нашептывали люди, обедавшие за
его счет, — не может быть, чтобы внук такого деда…
У меня же в мыслях было другое. Проигрывая скрипичные упражнения, я
ставил на пюпитре книги Тургенева или Дюма, — и, пиликая,
пожирал страницу за страницей. Днем я рассказывал небылицы соседским
мальчишкам, ночью переносил их на бумагу, Сочинительство было
наследственное занятие в нашем роду. Лейви-Ицхок, тронувшийся к
старости, всю жизнь писал повесть под названием «Человек без
головы». Я пошел в него.
Нагруженный футляром и нотами, я три раза в неделю тащился на улицу Витте, бывшую Дворянскую, к Загурскому. Там, вдоль стен, дожидаясь очереди, сидели еврейки, истерически воспламененные. Они прижимали к слабым своим коленям скрипки, превосходившие размерами тех, кому предстояло играть в Букингэмском дворце.
Дверь в святилище открывалась. Из кабинета Загурского, шатаясь, выходили головастые, веснушчатые дети с тонкими шеями, как стебли цветов, и припадочным румянцем на щеках. Дверь захлопывалась, поглотив следующего карлика. За стеной, надрываясь, пел, дирижировал учитель с бантом, в рыжих кудрях, с жидкими ногами. Управитель чудовищной лотереи — он населял Молдаванку и черные тупики Старого рынка призраками пиччикато и кантилены. Этот распев доводил потом до дьявольского блеска старый профессор Ауэр.
В этой секте мне нечего было делать. Такой же карлик, как и они, я в голосе предков различал другое внушение.
Трудно мне дался первый шаг. Однажды я вышел из дому, навьюченный футляром, скрипкой, нотами и двенадцатью рублями денег — платой за месяц ученья. Я шел по Нежинской улице, мне бы повернуть на Дворянскую, чтобы попасть к Загурскому, вместо этого я поднялся вверх по Тираспольской и очутился в порту. Положенные мне три часа пролетели в Практической гавани. Так началось освобождение. Приемная Загурского больше не увидела меня. Дела поважнее заняли все мои помыслы. С однокашником моим Немановым мы повадились на пароход «Кенсингтон» к старому одному матросу по имени мистер Троттибэрн. Неманов был на год моложе меня, он с восьми лет занимался самой замысловатой торговлей в мире. Он был гений в торговых делах и исполнил все, что обещал. Теперь он миллионер в Нью-Йорке, директор General Motors Co, компании столь же могущественной, как и Форд. Неманов таскал меня с собой потому, что я повиновался ему молча. Он покупал у мистера Троттибэрна трубки, провозимые контрабандой. Эти трубки точил в Линкольне брат старого матроса.
— Джентльмены, — говорил нам мистер Троттибэрн, — помяните мое слово, детей надо делать собственноручно… Курить фабричную трубку — это то же, что вставлять себе в рот клистир… Знаете ли вы, кто такое был Бенвенуто Челлини?.. Это был мастер. Мой брат в Линкольне мог бы рассказать вам о нем. Мой брат никому не мешает жить. Он только убежден в том, что детей надо делать своими руками, а не чужими… Мы не можем не согласиться с ним, джентльмены…
Неманов продавал трубки Троттибэрна директорам банка, иностранным консулам, богатым грекам. Он наживал на них сто на сто.
Трубки линкольнского мастера дышали поэзией. В каждую из них была уложена мысль, капля вечности. В их мундштуке светился желтый глазок, футляры были выложены атласом. Я старался представить себе, как живет в старой Англии Мэтью Троттибэрн, последний мастер трубок, противящийся ходу вещей.
— Мы не можем не согласиться с тем, джентльмены, что детей надо делать собственноручно…
Тяжелые волны у дамбы отдаляли меня все больше от нашего дома, пропахшего луком и еврейской судьбой. С Практической гавани я перекочевал за волнорез. Там на клочке песчаной отмели обитали мальчишки с Приморской улицы. С утра до ночи они не натягивали на себя штанов, ныряли под шаланды, воровали на обед кокосы и дожидались той поры, когда из Херсона и Каменки потянутся дубки с арбузами и эти арбузы можно будет раскалывать о портовые причалы.
Мечтой моей сделалось уменье плавать. Стыдно было сознаться бронзовым этим мальчишкам в том, что, родившись в Одессе, я до десяти лет не видел моря, а в четырнадцать не умел плавать.
Как поздно пришлось мне учиться нужным вещам! В детстве, пригвожденный к Гемаре, я вел жизнь мудреца, выросши — стал лазать по деревьям.
Уменье плавать оказалось недостижимым. Водобоязнь всех предков испанских раввинов и франкфуртских менял — тянула меня ко дну. Вода меня не держала. Исполосованный, налитый соленой водой, я возвращался на берег — к скрипке и нотам. Я привязан был к орудиям моего преступления и таскал их с собой. Борьба раввинов с морем продолжалась до тех пор, пока надо мной не сжалился водяной бог тех мест — корректор «Одесских новостей» Ефим Никитич Смолич. В атлетической груди этого человека жила жалость к еврейским мальчикам. Он верховодил толпами рахитичных заморышей. Никитич собирал их в клоповниках на Молдаванке, вел их к морю, зарывал в песок, делал с ними гимнастику, нырял с ними, обучал песням и, прожариваясь в прямых лучах солнца, рассказывал истории о рыбаках и животных. Взрослым Никитич объяснял, что он натурфилософ. Еврейские дети от историй Никитича помирали со смеху, они визжали и ластились, как щенята. Солнце окропляло их ползучими веснушками, веснушками цвета ящерицы.
За единоборством моим с волнами старик следил молча сбоку. Увидев, что надежды нет и что плавать мне не научиться, — он включил меня в число постояльцев своего сердца. Оно было все тут с нами — его веселое сердце, никуда не заносилось, не жадничало и не тревожилось… С медными своими плечами, с головой состарившегося гладиатора, с бронзовыми, чуть кривыми ногами, — он лежал среди нас за волнорезом, как властелин этих арбузных, керосиновых вод. Я полюбил этого человека так, как только может полюбить атлета мальчик, хворающий истерией и головными болями. Я не отходил от него и пытался услуживать.
Он сказал мне:
— Ты не суетись… Ты укрепи свои нервы. Плаванье придет само собой… Как это так — вода тебя не держит… С чего бы ей не держать тебя?
Видя, как я тянусь, — Никитич для меня одного из всех своих учеников сделал исключение, позвал к себе в гости на чистый просторный чердак в циновках, показал своих собак, ежа, черепаху и голубей. В обмен на эти богатства я принес ему написанную мною накануне трагедию.
— Я так и знал, что ты пописываешь, — сказал Никитич, — у тебя и взгляд такой… Ты все больше никуда не смотришь…
Он прочитал мои писания, подергал плечом, провел рукой по крутым седым завиткам, прошелся по чердаку.
— Надо думать, — произнес он врастяжку, замолкая после каждого слова, что в тебе есть искра божия…
Мы вышли на улицу. Старик остановился, с силой постучал палкой о тротуар и уставился на меня.
— Чего тебе не хватает?.. Молодость не беда, с годами пройдет… Тебе не хватает чувства природы.
Он показал мне палкой на дерево с красноватым стволом и низкой кроной.
— Это что за дерево?
Я не знал.
— Что растет на этом кусте?
Я и этого не знал. Мы шли с ним сквериком Александровского проспекта. Старик тыкал палкой во все деревья, он схватывал меня за плечо, когда пролетала птица, и заставлял слушать отдельные голоса.
— Какая это птица поет?
Я ничего не мог ответить. Названия деревьев и птиц, деление их на роды, куда летят птицы, с какой стороны восходит солнце, когда бывает сильнее роса — все это было мне неизвестно.
— И ты осмеливаешься писать?.. Человек, не живущий в природе, как живет в ней камень или животное, не напишет во всю свою жизнь двух стоящих строк… Твои пейзажи похожи на описание декораций. Черт меня побери, — о чем думали четырнадцать лет твои родители?..
О чем они думали?.. О протестованных векселях, об особняках Миши Эльмана… Я не сказал об этом Никитичу, я смолчал.
Дома — за обедом — я не прикоснулся к пище. Она не проходила в горло.
«Чувство природы, — думал я. — Бог мой, почему это не пришло мне в голову… Где взять человека, который растолковал бы мне птичьи голоса и названия деревьев?.. Что известно мне о них? Я мог бы распознать сирень, и то когда она цветет. Сирень и акацию, Дерибасовская и Греческая улицы обсажены акациями…»
За обедом отец рассказал новую историю о Яше Хейфеце. Не доходя до Робина, он встретил Мендельсона, Яшиного дядьку. Мальчик, оказывается, получает восемьсот рублей за выход. Посчитайте — сколько это выходит при пятнадцати концертах в месяц.
Я сосчитал — получилось двенадцать тысяч в месяц. Делая умножение и оставляя четыре в уме, я взглянул в окно. По цементному дворику, в тихонько отдуваемой крылатке, с рыжими колечками, выбивающимися из-под мягкой шляпы, опираясь на трость, шествовал господин Загурский, мой учитель музыки. Нельзя сказать, что он хватился слишком рано. Прошло уже больше трех месяцев с тех пор, как скрипка моя опустилась на песок у волнореза…
Загурский подходил к парадной двери. Я кинулся к черному ходу — его накануне заколотили от воров. Тогда я заперся в уборной. Через полчаса возле моей двери собралась вся семья. Женщины плакали. Бобка терлась жирным плечом о дверь и закатывалась в рыданиях. Отец молчал. Заговорил он так тихо и раздельно, как не говорил никогда в жизни.
— Я офицер, — сказал мой отец, — у меня есть имение. Я езжу на охоту. Мужики платят мне аренду. Моего сына я отдал в кадетский корпус. Мне нечего заботиться о моем сыне…
Он замолк. Женщины сопели. Потом страшный удар обрушился в дверь уборной, отец бился об нее всем телом, он налетал с разбегу.
— Я офицер, — вопил он, — я езжу на охоту… Я убью его… Конец…
Крючок соскочил с двери, там была еще задвижка, она держалась на одном гвозде. Женщины катались по полу, они хватали отца за ноги; обезумев, он вырывался. На шум подоспела старуха — мать отца.
— Дитя мое, — сказала она ему по-еврейски, — наше горе велико. Оно не имеет краев. Только крови недоставало в нашем доме. Я не хочу видеть кровь в нашем доме…
Отец застонал. Я услышал удалявшиеся его шаги. Задвижка висела на последнем гвозде.
В моей крепости я досидел до ночи. Когда все улеглись, тетя Бобка увела меня к бабушке. Дорога нам была дальняя. Лунный свет оцепенел на неведомых кустах, на деревьях без названия… Невидимая птица издала свист и угасла, может быть, заснула… Что это за птица? Как зовут ее? Бывает ли роса по вечерам?.. Где расположено созвездие Большой Медведицы? С какой стороны восходит солнце?..
Мы шли по Почтовой улице. Бобка крепко держала меня за руку, чтобы я не убежал. Она была права. Я думал о побеге.
ДИ ГРАССО
Мне было четырнадцать лет. Я принадлежал к неустрашимому корпусу театральных барышников. Мой хозяин был жулик с всегда прищуренным глазом и шелковыми громадными усами. Звали его Коля Шварц. Я угодил к нему в тот несчастный год, когда в Одессе прогорела итальянская опера. Послушавшись рецензентов из газеты, импресарио не выписал на гастроли Ансельми и Тито Руффо и решил ограничиться хорошим ансамблем. Он был наказан за это, он прогорел, а с ним и мы. Для поправки дел нам пообещали Шаляпина, но Шаляпин запросил три тысячи за выход. Вместо него приехал сицилианский трагик ди Грассо с труппой. Их привезли в гостиницу на телегах, набитых детьми, кошками, клетками, в которых прыгали итальянские птицы. Осмотрев этот табор, Коля Шварц сказал:
— Дети, это не товар…
Трагик после приезда отправился с кошелкой на базар. Вечером — с другой кошелкой — он явился в театр. На первый спектакль собралось едва ли пятьдесят человек. Мы уступали билеты за полцены, охотников не находилось.
Играли в тот вечер сицилианскую народную драму, историю обыкновенную, как смена дня и ночи. Дочь богатого крестьянина обручилась с пастухом. Она была верна ему до тех пор, пока из города не приехал барчук в бархатном жилете. Разговаривая с приезжим, девушка невпопад хихикала и невпопад замолкала. Слушая их, пастух ворочал головой, как потревоженная птица. Весь первый акт он прижимался к стенам, куда-то уходил в развевающихся штанах и, возвращаясь, озирался.
— Мертвое дело, — сказал в антракте Коля Шварц, — это товар для Кременчуга…
Антракт был сделан для того, чтобы дать девушке время созреть для измены. Мы не узнали ее во втором действии — она была нетерпима, рассеянна и, торопясь, отдала пастуху обручальное кольцо. Тогда он подвел ее к нищей и раскрашенной статуе святой девы и на сицилианском своем наречии сказал:
— Синьора, — сказал он низким своим голосом и отвернулся, — святая дева хочет, чтобы вы выслушали меня… Джованни, приехавшему из города, святая дева даст столько женщин, сколько он захочет; мне же никто не нужен, кроме вас, синьора… Дева Мария, непорочная наша покровительница, скажет вам то же самое, если вы спросите ее, синьора…
Девушка стояла спиной к раскрашенной деревянной статуе. Слушая пастуха, она нетерпеливо топала ногой. На этой земле — о, горе нам! — нет женщины, которая не была бы безумна в те мгновенья, когда решается ее судьба… Она остается одна в эти мгновения, одна, без девы Марии, и ни о чем не спрашивает у нее…
В третьем действии приехавший из города Джованни встретился со своей судьбой. Он брился у деревенского цирюльника, разбросав на авансцене сильные мужские ноги; под солнцем Сицилии сияли складки его жилета. Сцена представляла из себя ярмарку в деревне. В дальнем углу стоял пастух. Он стоял молча, среди беспечной толпы. Голова его была опущена, потом он поднял ее, и под тяжестью загоревшегося, внимательного его взгляда Джованни задвигался, стал ерзать в кресле и, оттолкнув цирюльника, вскочил. Срывающимся голосом он потребовал от полицейского, чтобы тот удалил с площади сумрачных подозрительных людей. Пастух — играл его ди Грассо — стоял задумавшись, потом он улыбнулся, поднялся в воздух, перелетел сцену городского театра, опустился на плечи Джованни и, перекусив ему горло, ворча и косясь, стал высасывать из раны кровь. Джованни рухнул, и занавес, — грозно, бесшумно сдвигаясь, — скрыл от нас убитого и убийцу. Ничего больше не ожидая, мы бросились в Театральный переулок к кассе, которая должна была открыться на следующий день. Впереди всех несся Коля Шварц. На рассвете «Одесские новости» сообщили тем немногим, кто был в театре, что они видели самого удивительного актера столетия.
Ди Грассо в этот свой приезд сыграл у нас «Короля Лира», «Отелло», «Гражданскую смерть», тургеневского «Нахлебника», каждым словом и движением своим утверждая, что в исступлении благородной страсти больше справедливости и надежды, чем в безрадостных правилах мира.
На эти спектакли билеты шли в пять раз выше своей стоимости. Охотясь за барышниками, покупатели находили их в трактире — горланящих, багровых, извергающих безвредное кощунство.
Струя пыльного розового зноя была впущена в Театральный переулок. Лавочники в войлочных шлепанцах вынесли на улицу зеленые бутыли вина и бочонки с маслинами. В чанах, перед лавками, кипели в пенистой воде макароны, и пар от них таял в далеких небесах. Старухи в мужских штиблетах продавали ракушки и сувениры и с громким криком догоняли колеблющихся покупателей. Богатые евреи с раздвоенными, расчесанными бородами подъезжали к Северной гостинице и тихонько стучались в комнаты черноволосых толстух с усиками — актрис из труппы ди Грассо. Все были счастливы в Театральном переулке, кроме одного человека, и этот человек был я. Ко мне в эти дни приближалась гибель. С минуты на минуту отец мог хватиться часов, взятых у него без позволения и заложенных у Коли Шварца. Успев привыкнуть к золотым часам и будучи человеком, пившим по утрам вместо чая бессарабское вино, Коля, получив обратно свои деньги, не мог, однако, решиться вернуть мне часы. Таков был его характер. От него ничем не отличался характер моего отца. Стиснутый этими людьми, я смотрел, как проносятся мимо меня обручи чужого счастья. Мне не оставалось ничего другого, как бежать в Константинополь. Все уже было сговорено со вторым механиком парохода «Duke of Kent»[«Граф Кентский» (англ.)], но перед тем как выйти в море, я решил проститься с ди Грассо. Он в последний раз играл пастуха, которого отделяет от земли непонятная сила. В театр пришли итальянская колония во главе с лысым и стройным консулом, поеживающиеся греки, бородатые экстерны, фанатически уставившиеся в никому невидимую точку, и длиннорукий Уточкин. И даже Коля Шварц привел с собой жену в фиолетовой шали с бахромой, женщину, годную в гренадеры и длинную, как степь, с мятым, сонливым личиком на краю. Оно было омочено слезами, когда опустился занавес.
— Босяк, — выходя из театра, сказала она Коле, — теперь ты видишь, что такое любовь…
Тяжело ступая, мадам Шварц шла по Ланжероновской улице; из рыбьих глаз ее текли слезы, на толстых плечах содрогалась шаль с бахромой. Шаркая мужскими ступнями, тряся головой, она оглушительно, на всю улицу, высчитывала женщин, которые хорошо живут со своими мужьями.
— Циленька — называют эти мужья своих жен — золотко, деточка…
Присмиревший Коля шел рядом с женой и тихонько раздувал шелковые усы. По привычке я шел за ними и всхлипывал. Затихнув на мгновенье, мадам Шварц услышала мой плач и обернулась.
— Босяк, — вытаращив рыбьи глаза, сказала она мужу, — пусть я не доживу до хорошего часа, если ты не отдашь мальчику часы…
Коля застыл, раскрыл рот, потом опомнился и, больно ущипнув меня, боком сунул часы.
— Что я имею от него, — безутешно причитал, удаляясь, грубый плачущий голос мадам Шварц, — сегодня животные штуки, завтра животные штуки… Я тебя спрашиваю, босяк, сколько может ждать женщина?..
Они дошли до угла и повернули на Пушкинскую. Сжимая часы, я остался
один и вдруг, с такой ясностью, какой никогда не испытывал до тех пор,
увидел уходившие ввысь колонны Думы, освещенную листву на бульваре,
бронзовую голову Пушкина с неярким отблеском луны на ней, увидел в
первый раз окружавшее меня таким, каким оно было на самом деле,
— затихшим и невыразимо прекрасным.
.........................................................................
I .
Левшин (Василий Алексеевич, 1746--1826) -- тульский помещик, секретарь вольного экономического общества. Под конец жизни был в Белеве судьей. Им напечатано свыше восьмидесяти сочинений и ста девяноста томов, в том числе: "Торжество любви", драма (М., 1787); "Словарь ручной натуральной истории" (М., 1788); "Всеобщее и полное домоводство" (М., 1795); "Полная хозяйственная книга" (М., 1813--15). Драматические произведения Л. вошли в его "Труды" (М., 1796).Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона
II .
Левшин , Василий Алексеевич , статский советник, тульский помещик, член Вольно-экономического общества; родился 6 августа 1746 г., умер в Белеве 29 июля 1826 г. На службу поступил в 1765 г. в Новотроицкий кирасирский полк, с которым участвовал в первой турецкой кампании. Дослужив до чина поручика, он покинул военную службу и перешел на гражданскую, будучи, избран судьею в г. Белев. В 1803 г. он был назначен по особым поручениям к статс-секретарю А. А. Витовтову. В 1818 году Левшин вышел в отставку с чином статского советника. Левшин с ранних лет имел склонность к наукам, в особенности экономическим, которая не покидала его и на старости лет. Литературная деятельность его носит главным образом переводной характер, но кроме переводов им были изданы и оригинальные произведения по самым разнообразным отраслям знания. Им написано также довольно много драматических произведений, из которых некоторые в свое время ставились в тогдашних театрах. Много его статей по самым разнообразным вопросам -- агрономическим, экономическим, физическим и др. помещены в Трудах Вольно-экономического общества, в издававшемся в Москве "Экономическом Магазине" и других журналах того времени. По своей литературной деятельности Левшин познакомился и с другими литераторами; между прочим он был знаком с А. Т. Болотовым, с которым состоял в дружественной переписке, с Новиковым, по поручению которого переводил многие произведения, с Карамзиным, Ключаревым и другими литераторами того времени. В свое время, как литератор и переводчик, он пользовался известностью и отличался удивительным трудолюбием. Всех его сочинений как оригинальных, так и переводных по экономическим, физическим, романическим и религиозно-нравственным отделам литературы считается около 90. За свои многочисленные переводные и оригинальные труды он был избран членом многих русских и иностранных обществ, как-то: С.-Петербургского вольно-экономического (1791 г.), С.-Петербургского филантропического (1804 г.), Общества испытателей природы, основанного при Московском университете (1808 г.), С.-Петербургского вольного общества любителей словесности, науки и художеств (1818 г.), Московского общества сельского хозяйства (1821 г.), Королевского Саксонского экономического общества (1795 г.) и Неаполитанской академии наук (1807 г.). Кроме того, за те же труды он был награжден орденом Анны 2-й ст. и Владимира 4-й ст., получил от государя 5 бриллиантовых перстней, а от экономического общества за решение задач 17 медалей золотых и 4 серебряных. Из его сочинений и переводов известны следующие: "Визири, или Очарованный лавиринф", повесть восточная, 3 ч., перев. с немец., М., 1779--1780 г.; "Утренники влюбленного", М., 1779 г.; "Библиотека немецких романов", перев. с немец., 3 ч., М., 1780 г.; "Нравоучительные повести из записок девицы Унси" ("Городская и деревенская библиотека", 1785 г., Х); "Дворянин-слуга и барышня-служанка" (там же, 1786 г., XII); "Мегмет Али", повесть турецкая, перев. с франц. (там же, 1786 г., XII); "Траян и Лида", трагедия в 5 д. в стихах, СПб., 1780 г.; "Фраскатанка", шутливая музыкальная драма в 3-х д.; с итальянского, СПб., 1780 г.; "Гаррик, или Английский король, сочинение, содержащее в себе примечания на драмы и проч., с историко-критическими замечаниями и анекдотами на лондонские и парижские театры", М., 1781 г.; "Идиллии и пастушеские поэмы Геснера", с немец., М., 1787 г.; "Торжество любви", драма в 3-х д., М., 1787 г.; "Приключения графов Ромфельдов" ("Городская и деревенская библиотека", 1786 г., XII); "Вечерние часы или древние сказки славян древлянских", в 6 ч., М., 1787 г. Соч. Чулкова (псевдоним Л.); "Зеркало для всех, или Забавная повесть о древних авдеранцах, в которых всяк знакомых без колдовства увидеть может", 2 ч., Калуга, 1795 г.; "Наида", сказка гр. Гамильтона, перев. с франц., СПб., без года; "Предопределение человека" -- из сочинения Спальдинга, перев., М., 1779 г.; "Димитрия Кантемира, бывшего князя в Молдавии, историческое, географическое и политическое описание Молдавии, с жизнью сочинителя", перев. с немец., М., 1789 г.; "Полное наставление о строении всякого рода мельниц водяных, ветряных, паровых, также скотскими и человеческими силами в действие приводимых, по которому каждый может оные устраивать". Собрал В. Л., 2 ч., М., 1817 г.; "Полное наставление, на гидростатических правилах основанное, о строении мельниц каждого рода: водяных, также ветром, горячими парами, скотскими и человеческими силами в действие приводимых, по которым каждый хозяин может производить"; перев. с немец., 6 ч., М., 1810--1811 г.; "Естественная история для малолетних детей" Георга Раффа, перев. с немец., изд. І и II, СПб., 1785 и 1796 гг.; "Пансальвин, князь тьмы. Быль? Не быль? Однако ж и не сказка". Перевод с немецкого, М., 1809 г. Автором этой книги считают Альбрехта, который написал ее в угоду П. А. Зубову; на немецком языке она появилась в 1794 году. В ней под вымышленными именами выведены кн. Потемкин, императрица Екатерина II, графиня Брюс, граф Орлов, гр. Н. И. Панин, граф Румянцев и др.; "Историческое сказание о выезде, военных подвигах и родословии благородных дворян Левшиных", М., 1812 г. Почти все экземпляры этой книги сгорели в 1812 году во время исторического московского пожара; уцелели лишь единичные экземпляры; упоминается только в каталоге Чертковской библ. и у Сопикова; "Словарь ручной натуральной истории, содержащий историю, описание и главнейшие свойства животных, растений и минералов". Перевод с франц., 2 ч., М., 1788 г.; "Чудеса натуры, или Собрание необыкновенных и примечания достойных явлений в целом мире тел, азбучным порядком расположенное", сочинение Сиго де ла Фона; перев. с немец., 2 ч., М., изд. I -- 1788 г. и изд. II -- 4 ч., 1822--1823 гг.; "Врач деревенский, или Благонадежное средство лечить самого себя, также свое семейство, своих подчиненных и домашний скот лекарствами самыми простыми и наскоро составленными". Перев. с франц., М., 1811 г.; "Новейший и полный конский врач, содержащий в себе: руководство коновалам ла Фоссово, вновь исправленного русского коновала Эвестова, выписки рецептов из сочинений других авторов и проч.". Составил и издал В. Л., 5 ч., СПб., 1819--1820 гг.; "Псовый охотник, или Основательное и полное наставление о заведении всякого рода охотничьих собак вообще и особенно: о выдержании и обучении оных, о корме их, о болезнях, лекарствах и предохранительных средствах от оных и проч.", 2 ч., М., 1810 г.; "Карманная книжка для скотоводства, содержащая в себе: опытные наставления для содержания разных домовых животных, воспитывания оных и лечения их обыкновеннейших болезней простыми домашними средствами". Издал В. Л., М., 1817 г.; "Садоводство полное, собранное с опытов из лучших писателей о сем предмете", 4 ч., М., 1805--1808 г.; "Опытный садовник, или Замечания для жителей южных стран России о садоводстве и прочем для них полезном, с присовокуплением выписки из Шапталева сочинения об искусстве выделывания, сберегания и усовершенствования виноградных вин". Издал В. Л., СПб., 1817 г.; "Цветоводство подробное, или Флора русская для охотников до цветоводства, или Описание доныне известных цветов всякого рода, с подробным наставлением для разведения и содержания оных, как выдерживающих нашу зиму на открытом воздухе долговечных и однолетних домашних, так и иностранных". Собрал В. Л., М., 1826 г.; "Огородник, удовлетворяющий всем требованиям, до сего относящимся, с приложением: подробного описания всех огородных растений, с их отродиями, признаками, их врачебными силами, и наставления, как должно оных разводить и содержать", М., 1817 г.; "Календарь поваренного огорода, содержащий в себе подробное наставление для содержания и произращения всех родов огородных овощей, кореньев и трав", М., 1810 г.; "Всеобщее и полное домоводство, в котором ясно, кратко и подробно показываются способы сохранять и приумножать всякого рода имущества, с показанием сил обыкновеннейших трав и домашней аптеки, и проч.". С франц., 12 ч., М., 1795 г.; "Управитель, или Практическое наставление во всех частях сельского хозяйства". Перев. с немец., 6 частей, Москва, 1809--1810 г.; "Ручная книга сельского хозяйства для всех состояний". Перев. с немец., 8 частей, М., 1802--1804 г.; "Полная хозяйственная книга, относящаяся до внутреннего домоводства как городских, так и деревенских жителей, хозяев и хозяек", 10 ч., М., 1813--1815 гг.; "Хозяин и хозяйка, или Должности господина и госпожи во всех видах и всех частях, до домоводства относящихся", соч. Христиана Гермесгаузена; перев. с немец., 16 ч., М., 1789 г.; "Повар королевский, или Новая поварня, приспешная и кондитерская для всех состояний, с показанием сервирования стола от 20 до 60 и больше блюд и наставлением для приготовления разных снедей". Перев. с франц. В. Л., а часть 4-я -- его сочинение, 4 ч., М., 1816 г.; "Полный винокур и дистиллятор, или Обстоятельное наставление к выгонению вина и деланию разных водок, разных ликеров, вод и и проч.", соч. Филиппа Врейтенбаха, с присовокуплением сочинения Эйтельвейна. Перев. с немец., 4 ч., М., 1804--1805 г.; "Экономический и технологический магазин для художников, заводчиков, фабрикантов, мануфактуристов и ремесленников; также для городских и сельских хозяев и хозяек, любителей садов, цветоводства и проч.", 8 ч., М., 1814--1815 гг.; "Русский полный фабрикант и мануфактурист", 3 ч., М., 1812 г.; "Красильщик, или Обстоятельное наставление в искусстве крашения сукон, разных шерстяных, шелковых, хлопчатобумажных и льняных тканей, пряжи и проч.", 4 ч., М., 1819 г.; "Красочный фабрикант, или Наставление для составления всякого рода красок, служащих для разной живописи, разного рода украшения и расписывания на масле и других веществах", М., 1824 г.; "Совершенный егерь, или Знание о всех принадлежностях к ружейной и прочей полевой охоте, с приложением полного описания о свойстве, виде и расположении всех обитающих в Российской Империи зверей и птиц". Перев. с немец., 3 ч., СПб., 1779 г.; "Книга для охотников до звериной, птичьей и рыбной ловли, также до ружейной стрельбы", 4 ч., М., 1810--1814 гг.; "Загадки, служащие для невинного разделения праздного времени", М., 1773 г.; "Словарь натурального волшебства, в котором много полезного и приятного из естественной истории, естественной науки и магии азбучным порядком предложено". Перев. с немец., 2 ч., М., 1795 г.; "Словарь коммерческий, содержащий: познание о товарах всех стран, названиях вещей главных и новейших, относящихся до коммерции, также до домостроительства; познание художеств, рукоделий, фабрик, рудных дел, красок, пряных зелий, трав, дорогих камней и проч.", перев. с франц. В. Л., М., 1787--1792 гг.; "Поваренный календарь, или Самоучитель поваренного искусства, содержащий наставление к приготовлению снедей на каждый день в году, для стола домашнего и гостиного", 6 ч., СПб., 1808 г.; "Труды Василия Левшина", 2 ч., М., 1796 г.; "Труды Василия Левшина и Ивана Фр. Керцелия на 1793 г.", Калуга, 1793 г.; "Гарстлей и Флоринчи", драма в 5 д., М., 1787 г.; "Жизнь князя Потемкина", 2 ч., СПб., 1811 г.; "Собрание писем и анекдотов, относящихся до жизни графа Суворова", М., 1809 г.; "Жизнь графа Шереметева", СПб., 1808 г.; "Жизнь Нельсона", соч. Вуейта, с немец., 2 ч., СПб., 1807 г.; "Послание русского к французолюбцам вместо подарка на новый 1807 г.", СПб.; "Слуга двух господ", ком. с франц., СПб., 1805 г.; "Граф Вольтрон", ком. Коцебу, М., 1803 г.; "Ода императору Александру на день коронования", М., 1801 г.; "Открытые тайны древних магиков и чародеев, или Волшебные силы натуры, в пользу и увеселение употребленные" Галле; с немец., 6 ч., М., 1798--1804 гг.; "Кто старое помянет, тому глаз вон", ком. в 3-х д., М., 1791 г.; "Сильван", лирическая ком. в 1 д., с франц., М., 1788 г.; "Юлия", лирическая ком. (Монвиля), с франц., М., 1789 г.; "Беглец", драма Седена, с франц., Калуга, 1793 г.; "Король на охоте", комическая опера в 3 д., Калуга, 1793 г.; "Свадьба г-на Волдырева", комическая опера в 1 д., Калуга, 1793 г.; "Своя ноша не тянет", комическая опера в 2 д., Калуга, 1794 г.; "Мнимые вдовцы", комическая опера в 3 д., Калуга, 1794 г.; "Обрадованная Калуга и Тула, на случай прибытия его высокопревосходительства Евгения Петровича Кашкина, 1793 г. в декабре", пролог, 1794 г. и "Основания сельского хозяйства" А. Таера, 2 ч., М., 1828 г. Евгений, митроп., "Словарь русских светских писателей", ч. 2, стр. 5--6. -- "Роспись российским книгам для чтения из библиотеки А. Смирдина". -- Геннади, "Справочный словарь о русских писателях и ученых", стр. 224--227. -- "Северная Пчела", 1826 г., No 106. -- "Москвитянин", 1843 г., No 5.Русский биографический словарь А. А. Половцова
III .
ЛЕВШИН Василий Алексеевич . Сын небогатого армейского офицера, дослужившегося до полковника. В 1765 поступил в Новотроицкий кирасирский полк, участвовал в рус.-тур. войне 1768--1774. В 1772 по болезни вышел в отставку в чине поручика и стал жить в родовом имении Темрянь Тульской губ., совладельцем которого он был. По выборам дворянства с 1779 четыре срока был уездным судьей в Белеве; в 1803 был определен чиновником по особым поручениям в штат статс-секретаря А . А . Витовтова в Петербурге. В 1818 вышел в отставку с чином ст. советника. Жить Л. в основном приходилось на жалованье и скудный литературный заработок, т. к. имение приносило ничтожный доход. В нач. 1780 Л. женился на Ф. С. Казяевой; обремененный большой семьей, сильно нуждался и брался за любую литературную работу, много переводил по заказам Н . И . Новикова для его Типогр. комп. А . Т . Болотов вспоминал в "Записках", что, заехав в 1788 к Новикову, стал свидетелем того, как Л. договаривался о переводе с нем. языка 12 томов издания, напечатанного затем под загл. "Хозяин и хозяйка". С кон. 1770-х гг. Л. примыкает к просветительскому кружку Н. И. Новикова, находится в дружеской связи с Ф . П . Ключаревым и А. Т. Болотовым. Возможно, он был масоном: позднее перевел с нем. книгу Альбрехта (М.-Ф. Эрнст) "Пансалвин, князь тьмы" (М., 1809), масонский памфлет, направленный против Г. А. Потемкина. Первым литературным опытом Л. была книга "Загадки, служащие для невинного разделения праздного времени" (1773). Большую известность получили "Утренники влюбленного" (1779), сентиментально-нравоучительные размышления о любви, изложенные в форме писем. Позднее Л. много занимался переводами с нем., фр. и ит. языков. Наиболее значительные его переводы -- "Визири, или Очарованный Лавиринф" (1779--1780. Ч. 1--3), "Библиотека немецких романов" (1780. Ч. 1--3), большую часть которой занимают рыцарские романы с описанием многочисленных галантно-любовных приключений, "Гаррик, или Аглинский актер..." (с нем.; 1781), "Естественная история для малолетних Детей г. Георга Христина Раффа" (с нем.; 1785. Ч. 1--3), "Оберон, Царь волшебников, поэма в 14 песнях" К.-М. Виланда (с нем.; 1787). "Идиллии и пастушьи поэмы г-на Геснера" (с нем.; 1787), "Дмитрия Кантемира, бывшего князя в Молдавии, историческое, географическое и политическое описание Молдавии с жизнию сочинителя" (с нем.; 1789), "Onomatologia curiosa artificiosa et magica, или Словарь натурального волшебства..." 1795.Ч. 1--2), "Жизнь и деяния славного английского виц-адмирала <...> Нельсона..." (с фр.; 1807. Ч. 1--2). Л. много работал для издательства Глазуновых. Письма его И. П. Глазунову (1807--1808) говорят о страшной нужде, в которой находился писатель (РНБ, ф. 188, оп. 1, No 7). После отставки, почти потеряв к этому времени зрение, он работал с помощью детей, "один из коих читал, а другой писал им переводимое" (Сев. пчела. 1826. 4 сент. No 105). Разнообразны были и компилятивные издания Л. Он был автором многочисленных сельскохозяйственных и экономических руководств, наставлений по домоводству, ветеринарии, которых он выпустил в свет до 80: "Словарь коммерческий, содержащий познание о товарах всех стран..." (1787--1792. Ч. 1--7), "Погребщик, или Полное наставление, как обходиться с виноградными винами..." (1788), "Словарь ручной натуральной истории, содержащий историю, описание и главнейшие свойства животных, растений и минералов..." (1788. Ч. 1--2), "Полный русский конский лечебник..." (1795. Ч. 1--2; 6-е изд. 1860), "Всеобщее и полное домоводство..." (1795. Ч. 1--2), "Садоводство полное..." (1805--1808. Ч. 1--4), "Книга для охотников до звериной, птичьей и рыбной ловли" (М., 1810), "Врач деревенский, или Благонадежное средство лечить самому себя..." (М., 1811) и др. За эти свои труды Л. был избран членом мн. научных обществ и учреждений: Вольного экон. о-ва (1793), Королевского Саксонского экон. о-ва (1795), Филантропического о-ва (1804), Ит. Академии наук в Неаполе (1806), О-ва испытателей природы при Моск. ун-те (1808), Вольного о-ва любителей словесности, наук и художеств (1818), Моск. о-ва сел. хоз-ва (1821). Вольное экон. о-во наградило Л. 17 золотыми и 4 серебряными медалями. Л. принадлежат биографические книги: "Жизнь, анекдоты, военные и политические деяния российского генерал-фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева..." (СПб., 1808), "Жизнь генерал-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического" (СПб., 1811. Ч. 1--2), "Собрание писем и анекдотов, относящихся до жизни Александра Васильевича князя Италийского, графа Суворова-Рымникского...", 1809; 4-е изд. М., 1858). Из чисто литературных произведений перу Л. принадлежат несколько опер, драм, комедий, "мещанская трагедия" "Гартлей и Флориничи", сборник басен и притч. Увлечение Л. передовыми просветительскими идеями, его сочувствие образу мыслей европ. мыслителей, критическое отношение к рос. порядкам носили довольно поверхностный характер. В "Собеседнике" (1784) печаталась утопическая повесть Л. "Новейшее путешествие", в которой он попытался показать страну, где господствует всеобщее равенство, нет частной собственности, религии, государства; однако свой рассказ он завершил обличением тур. деспотизма и всяческими похвалами Екатерине II . Большой успех у читателей имел сборник Л. "Русские сказки, содержащие древнейшие повествования о славных богатырях, сказки народные и прочие оставшиеся через пересказывание в памяти приключения" (1780. Ч. 1--4; 1783. Ч. 5--10; 3-е изд. 1820; 4-е изд. 1829); отдельные сюжеты из них перешли в лубок и были использованы А. С. Пушкиным в поэме "Руслан и Людмила". Произведения сборника можно разделить на две группы: волшебно-рыцарские, или богатырские, повести и сатирико-бытовые сказки и новеллы. Первые представляют собой литературные обработки рус. былин в духе западноевроп. рыцарских романов; действующие в них Василий Буслаев, Добрыня Никитич, Алеша Попович, Чурила Пленкович напоминают европ. "странствующих рыцарей"; в рассказы об их подвигах и приключениях внесены эпизоды из волшебно-рыцарских романов и вост. сказок, в частности из сказок "1001 ночь". Вторые -- литературно обработанные рус. народные сказки, в основном сатирической направленности ("О племяннике Фомке", "О воре Тимошке", "О цыганке"), и сатирико-бытовые повести ("Досадное пробуждение", "Повесть о новомодном дворянине"). В сказках из сборника Л. ощутимо влияние широко известного в России исп. и фр. плутовского романа. Сказки бытового характера вызвали резкую критику в печати (СПб. вестн. 1781. No 4). С др. стороны, Новиков в "Моск. вед.", в заметке от издателя, благосклонно отозвался о труде Л. как о "любопытства достойном повествовании, приятном и занимающем внимание читающего, увеселяющем его и приносящем по содержащемуся в нем нравоучению ощутительную пользу" (1783. 18 окт. No 83). "Повесть о новомодном дворянине" посвящена проблеме воспитания детей, в решении которой Л. следует взглядам А . П . Сумарокова , Н. И. Новикова и Д . И . Фонвизина . В повести имеется прямая перекличка с "Бригадиром". "Досадное пробуждение" повествует о бедном чиновнике: пьяный Брагин во сне видит себя молодым, красивым и счастливым, а просыпается лежащим в грязи на улице; в повести едва ли не впервые в рус. литературе дана попытка раскрыть душевные переживания "маленького человека", показать, что за внешней неприглядностью героя таится доброе сердце. Брагин является самым ранним предшественником героев А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского. Повести Л. отличает простой язык, широкое привлечение фольклорных материалов -- народных пословиц и поговорок. Др. сборник Л. под назв. "Вечерние часы, или Древние сказки славян древлянских" (1787--1788. Ч. 1--6) целиком состоит из авантюрно-галантных повестей, насыщенных рискованными любовными ситуациями, и отличается почти полным отсутствием реально-бытовых деталей. Единственное, что можно в них назвать "славянским", -- это имена древних богов. В старых биографиях Л. неправомерно приписывался ряд произведений В . В . Лазаревича , М . Д . Чулкова . Лит . : Б . П . В. А. Левшин. Некролог // Сев. пчела. 1826. 4 сент. No 105: [Без подписи]. Левшин В. А. // Рус. биогр. словарь. Т. "Лабзина--Лященко" (1914); Шкловский В . Б . Чулков и Левшин. Л., 1933; Колесницкая И . Рус. сказочные сборники посл. четв. XVIII в. // Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та. 1939. No 33. Сер. филол. Вып. 2; Померанцева Э . В . Судьбы рус. сказки. М., 1965; Пухов В . В . Сатирические произведения в "Рус. сказках" В. А. Левшина //Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. 1967. Т. 321.