Профессионалы и дилетанты

Действие романа происходит в губернском городе ранней осенью. О событиях повествует хроникёр Г-в, который также является участником описываемых событий. Его рассказ начинается с истории Степана Трофимовича Верховенского, идеалиста сороковых годов, и описания его сложных платонических отношений с Варварой Петровной Ставрогиной, знатной губернской дамой, покровительством которой он пользуется.

Вокруг Верховенского, полюбившего «гражданскую роль» и живущего «воплощённой укоризной» отчизне, группируется местная либерально настроенная молодёжь. В нем много «фразы» и позы, однако достаточно также ума и проницательности. Он был воспитателем многих героев романа. Прежде красивый, теперь он несколько опустился, обрюзг, играет в карты и не отказывает себе в шампанском.

Ожидается приезд Николая Ставрогина, чрезвычайно «загадочной и романической» личности, о которой ходит множество слухов. Он служил в элитном гвардейском полку, стрелялся на дуэли, был разжалован, выслужился. Затем известно, что закутил, пустился в самую дикую разнузданность. Побывав четыре года назад в родном городе, он много накуролесил, вызвав всеобщее возмущение: оттаскал за нос почтенного человека Гаганова, больно укусил за ухо тогдашнего губернатора, публично поцеловал чужую жену... В конце концов все как бы объяснилось белой горячкой. Выздоровев, Ставрогин уехал за границу.

Его мать Варвара Петровна Ставрогина, женщина решительная и властная, обеспокоенная вниманием сына к её воспитаннице Дарье Шатовой и заинтересованная в его браке с дочерью приятельницы Лизой Тушиной, решает женить на Дарье своего подопечного Степана Трофимовича. Тот в некотором ужасе, хотя и не без воодушевления, готовится сделать предложение.

В соборе на обедне к Варваре Петровне неожиданно подходит Марья Тимофеевна Лебядкина, она же Хромоножка, и целует её руку. Заинтригованная дама, получившая недавно анонимное письмо, где сообщалось, что в её судьбе будет играть серьёзную роль хромая женщина, приглашает её к себе, с ними же едет и Лиза Тушина. Там уже ждёт взволнованный Степан Трофимович, так как именно на этот день намечено его сватовство к Дарье. Вскоре здесь же оказывается и прибывший за сестрой капитан Лебядкин, в туманных речах которого, перемежающихся стихами его собственного сочинения, упоминается некая страшная тайна и намекается на какие-то особенные его права.

Внезапно объявляют о приезде Николая Ставрогина, которого ожидали только через месяц. Сначала появляется суетливый Петр Верховенский, а за ним уже и сам бледный и романтичный красавец Ставрогин. Варвара Петровна с ходу задаёт сыну вопрос, не является ли Марья Тимофеевна его законной супругой. Ставрогин молча целует у матери руку, затем благородно подхватывает под руку Лебядкину и выводит её. В его отсутствие Верховенский сообщает красивую историю о том, как Ставрогин внушил забитой юродивой красивую мечту, так что она даже вообразила его своим женихом. Тут же он строго спрашивает Лебядкина, правда ли это, и капитан, трепеща от страха, все подтверждает.

Варвара Петровна в восторге и, когда её сын появляется снова, просит у него прощения. Однако происходит неожиданное: к Ставрогину вдруг подходит Шатов и даёт ему пощёчину. Бесстрашный Ставрогин в гневе хватает его, но тут же внезапно убирает руки за спину. Как выяснится позже, это ещё одно свидетельство его огромной силы, ещё одно испытание. Шатов беспрепятственно выходит. Лиза Тушина, явно неравнодушная к «принцу Гарри», как называют Ставрогина, падает в обморок.

Проходит восемь дней. Ставрогин никого не принимает, а когда его затворничество заканчивается, к нему тут же проскальзывает Петр Верховенский. Он изъявляет готовность на все для Ставрогина и сообщает про тайное общество, на собрании которого они должны вместе появиться. Вскоре после его визита Ставрогин направляется к инженеру Кириллову. Инженер, для которого Ставрогин много значит, сообщает, что по-прежнему исповедует свою идею. Её суть - в необходимости избавиться от Бога, который есть не что иное, как «боль страха смерти», и заявить своеволие, убив самого себя и таким образом став человекобогом.

Затем Ставрогин поднимается к живущему в том же доме Шатову, которому сообщает, что действительно некоторое время назад в Петербурге официально женился на Лебядкиной, а также о своём намерении в ближайшее время публично объявить об этом. Он великодушно предупреждает Шатова, что его собираются убить. Шатов, на которого Ставрогин прежде имел огромное влияние, раскрывает ему свою новую идею о народе-богоносце, каковым считает русский народ, советует бросить богатство и мужицким трудом добиться Бога. Правда, на встречный вопрос, а верит ли он сам в Бога, Шатов несколько неуверенно отвечает, что верит в православие, в Россию, что он... будет веровать в Бога.

Той же ночью Ставрогин направляется к Лебядкину и по дороге встречает беглого Федьку Каторжного, подосланного к нему Петром Верховенским. Тот изъявляет готовность исполнить за плату любую волю барина, но Ставрогин гонит его. Лебядкину он сообщает, что собирается объявить о своём браке с Марьей Тимофеевной, на которой женился «...после пьяного обеда, из-за пари на вино...». Марья Тимофеевна встречает Ставрогина рассказом о зловещем сне. Он спрашивает её, готова ли она уехать вместе с ним в Швейцарию и там уединённо прожить оставшуюся жизнь. Возмущённая Хромоножка кричит, что Ставрогин не князь, что её князя, ясного сокола, подменили, а он - самозванец, у него нож в кармане. Сопровождаемый её визгом и хохотом, взбешённый Ставрогин ретируется. На обратном пути он бросает Федьке Каторжному деньги.

На следующий день происходит дуэль Ставрогина и местного дворянина Артемия Гаганова, вызвавшего его за оскорбление отца. Кипящий злобой Гаганов трижды стреляет и промахивается. Ставрогин же объявляет, что не хочет больше никого убивать, и трижды демонстративно стреляет в воздух. История эта сильно поднимает Ставрогина в глазах общества.

Между тем в городе наметились легкомысленные настроения и склонность к разного рода кощунственным забавам: издевательство над новобрачными, осквернение иконы и пр. В губернии неспокойно, свирепствуют пожары, порождающие слухи о поджогах, в разных местах находят призывающие к бунту прокламации, где-то свирепствует холера, проявляют недовольство рабочие закрытой фабрики Шпигулиных, некий подпоручик, не вынеся выговора командира, бросается на него и кусает за плечо, а до того им были изрублены два образа и зажжены церковные свечки перед сочинениями Фохта, Молешотта и Бюхнера... В этой атмосфере готовится праздник по подписке в пользу гувернанток, затеянный женой губернатора Юлией Михайловной.

Варвара Петровна, оскорблённая слишком явным желанием Степана Трофимовича жениться и его слишком откровенными письмами к сыну Петру с жалобами, что его, дескать, хотят женить «на чужих грехах», назначает ему пенсион, но вместе с тем объявляет и о разрыве.

Младший Верховенский в это время развивает бурную деятельность. Он допущен в дом к губернатору и пользуется покровительством его супруги Юлии Михайловны. Она считает, что он связан с революционным движением, и мечтает раскрыть с его помощью государственный заговор. На свидании с губернатором фон Лембке, чрезвычайно озабоченным происходящим, Верховенский умело выдаёт ему несколько имён, в частности Шатова и Кириллова, но при этом просит у него шесть дней, чтобы раскрыть всю организацию. Затем он забегает к Кириллову и Шатову, уведомляя их о собрании «наших» и прося быть, после чего заходит за Ставрогиным, у которого только что побывал Маврикий Николаевич, жених Лизы Тушиной, с предложением, чтобы Николай Всеволодович женился на ней, поскольку она хоть и ненавидит его, но в то же время и любит. Ставрогин признается ему, что никак этого сделать не может, поскольку уже женат. Вместе с Верховенским они отправляются на тайное собрание.

На собрании выступает мрачный Шигалев со своей программой «конечного разрешения вопроса». Её суть в разделении человечества на две неравные части, из которых одна десятая получает свободу и безграничное право над остальными девятью десятыми, превращёнными в стадо. Затем Верховенский предлагает провокационный вопрос, донесли ли бы участники собрания, если б узнали о намечающемся политическом убийстве. Неожиданно поднимается Шатов и, обозвав Верховенского подлецом и шпионом, покидает собрание. Это и нужно Петру Степановичу, который уже наметил Шатова в жертвы, чтобы кровью скрепить образованную революционную группу-«пятёрку». Верховенский увязывается за вышедшим вместе с Кирилловым Ставрогиным и в горячке посвящает их в свои безумные замыслы. Его цель - пустить большую смуту. «Раскачка такая пойдёт, какой мир ещё не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам...» Тогда-то и понадобится он, Ставрогин. Красавец и аристократ. Иван-Царевич.

События нарастают как снежный ком. Степана Трофимовича «описывают» - приходят чиновники и забирают бумаги. Рабочие со шпигулинской фабрики присылают просителей к губернатору, что вызывает у фон Лембке приступ ярости и выдаётся чуть ли не за бунт. Попадает под горячую руку градоначальника и Степан Трофимович. Сразу вслед за этим в губернаторском доме происходит также вносящее смуту в умы объявление Ставрогина, что Лебядкина - его жена.

Наступает долгожданный день праздника. Гвоздь первой части - чтение известным писателем Кармазиновым своего прощального сочинения «Merci», а затем обличительная речь Степана Трофимовича. Он страстно защищает от нигилистов Рафаэля и Шекспира. Его освистывают, и он, проклиная всех, гордо удаляется со сцены. Становится известно, что Лиза Тушина среди бела дня пересела внезапно из своей кареты, оставив там Маврикия Николаевича, в карету Ставрогина и укатила в его имение Скворешники. Гвоздь второй части праздника - «кадриль литературы», уродливо-карикатурное аллегорическое действо. Губернатор и его жена вне себя от возмущения. Тут-то и сообщают, что горит Заречье, якобы подожжённое шпигулинскими, чуть позже становится известно и об убийстве капитана Лебядкина, его сестры и служанки. Губернатор едет на пожар, где на него падает бревно.

В Скворешниках меж тем Ставрогин и Лиза Тушина вместе встречают утро. Лиза намерена уйти и всячески старается уязвить Ставрогина, который, напротив, пребывает в нехарактерном для него сентиментальном настроении. Он спрашивает, зачем Лиза к нему пришла и зачем было «столько счастья». Он предлагает ей вместе уехать, что она воспринимает с насмешкой, хотя в какое-то мгновение глаза её вдруг загораются. Косвенно в их разговоре всплывает и тема убийства - пока только намёком. В эту минуту и появляется вездесущий Петр Верховенский. Он сообщает Ставрогину подробности убийства и пожара в Заречье. Лизе Ставрогин говорит, что не он убил и был против, но знал о готовящемся убийстве и не остановил. В истерике она покидает ставрогинский дом, неподалёку её ждёт просидевший всю ночь под дождём преданный Маврикий Николаевич. Они направляются к месту убийства и встречают по дороге Степана Трофимовича, бегущего, по его словам, «из бреду, горячечного сна, искать Россию» В толпе возле пожарища Лизу узнают как «ставрогинскую», поскольку уже пронёсся слух, что дело затеяно Ставрогиным, чтобы избавиться от жены и взять другую. Кто-то из толпы бьёт её, она падает. Отставший Маврикий Николаевич успевает слишком поздно. Лизу уносят ещё живую, но без сознания.

А Петр Верховенский продолжает хлопотать. Он собирает пятёрку и объявляет, что готовится донос. Доносчик - Шатов, его нужно непременно убрать. После некоторых сомнений сходятся, что общее дело важнее всего. Верховенский в сопровождении Липутина идёт к Кириллову, чтобы напомнить о договорённости, по которой тот должен, прежде чем покончить с собой в соответствии со своей идеей, взять на себя и чужую кровь. У Кириллова на кухне сидит выпивающий и закусывающий Федька Каторжный. В гневе Верховенский выхватывает револьвер: как он мог ослушаться и появиться здесь? Федька неожиданно бьёт Верховенского, тот падает без сознания, Федька убегает. Свидетелю этой сцены Липутину Верховенский заявляет, что Федька в последний раз пил водку. Утром действительно становится известно, что Федька найден с проломленной головой в семи верстах от города. Липутин, уже было собравшийся бежать, теперь не сомневается в тайном могуществе Петра Верховенского и остаётся.

К Шатову тем же вечером приезжает жена Марья, бросившая его после двух недель брака. Она беременна и просит временного пристанища. Чуть позже к нему заходит молодой офицерик Эркель из «наших» и сообщает о завтрашней встрече. Ночью у жены Шатова начинаются роды. Он бежит за акушеркой Виргинской и потом помогает ей. Он счастлив и чает новой трудовой жизни с женой и ребёнком. Измотанный, Шатов засыпает под утро и пробуждается уже затемно. За ним заходит Эркель, вместе они направляются в ставрогинский парк. Там уже ждут Верховенский, Виргинский, Липутин, Лямшин, Толкаченко и Шигалев, который внезапно категорически отказывается принимать участие в убийстве, потому что это противоречит его программе.

На Шатова нападают. Верховенский выстрелом из револьвера в упор убивает его. К телу привязывают два больших камня и бросают в пруд. Верховенский спешит к Кириллову. Тот хоть и негодует, однако обещание выполняет - пишет под диктовку записку и берет на себя вину за убийство Шатова, а затем стреляется. Верховенский собирает вещи и уезжает в Петербург, оттуда за границу.

Отправившись в своё последнее странствование, Степан Трофимович умирает в крестьянской избе на руках примчавшейся за ним Варвары Петровны. Перед смертью случайная попутчица, которой он рассказывает всю свою жизнь, читает ему Евангелие, и он сравнивает одержимого, из которого Христос изгнал бесов, вошедших в свиней, с Россией. Этот пассаж из Евангелия взят хроникёром одним из эпиграфов к роману.

Все участники преступления, кроме Верховенского, вскоре арестованы, выданные Лямшиным. Дарья Шатова получает письмо-исповедь Ставрогина, который признается, что из него «вылилось одно отрицание, без всякого великодушия и безо всякой силы». Он зовёт Дарью с собой в Швейцарию, где купил маленький домик в кантоне Ури, чтобы поселиться там навечно. Дарья даёт прочесть письмо Варваре Петровне, но тут обе узнают, что Ставрогин неожиданно появился в Скворешниках. Они торопятся туда и находят «гражданина кантона Ури» повесившимся в мезонине.

(«Бесы»)

Знаменитый писатель; дальний родственник . «Это был очень невысокий, чопорный старичок, лет впрочем не более пятидесяти пяти, с довольно румяным личиком, с густыми седенькими локончиками, выбившимися из-под круглой цилиндрической шляпы и завивавшимися около чистеньких, розовеньких, маленьких ушков его. Чистенькое личико его было не совсем красиво, с тонкими, длинными, хитро сложенными губами, с несколько мясистым носом и с востренькими, умными, маленькими глазками. Он был одет как-то ветхо, в каком-то плаще в накидку, какой, например, носили бы в этот сезон где-нибудь в Швейцарии или в Северной Италии. Но, по крайней мере, все мелкие вещицы его костюма: запоночки, воротнички, пуговки, черепаховый лорнет на черной тоненькой ленточке, перстенек, непременно были такие же, как и у людей безукоризненно хорошего тона. Я уверен, что летом он ходит непременно в каких-нибудь цветных, прюнелевых ботиночках с перламутровыми пуговками сбоку...» Тут же упоминает, что знаменитый литератор говорит «медовым, хотя несколько крикливым голоском» с «дворянским присюсюкиванием» и уточняет-характеризует: «Скверный крик; скверный голос!..»
В образе Кармазинова автор «Бесов» нарисовал портрет беспринципного, тщеславного и устаревшего в творческом плане литератора. Он ничего не понимает в происходящих вокруг катастрофических событиях, хотя считает себя передовым деятелем и художником. «Великим писателем» его величает, к примеру, а в минуту раздраженного состояния духа, напротив, именует «надутой тварью». Не совсем беспристрастен в своих суждениях и хроникер. Причем, начав о Кармазинове, Антон Лаврентьевич высказывает далее убийственную оценку вообще представителям подобного разряда писателей: «Кармазинова я читал с детства. Его повести и рассказы известны всему прошлому и даже нынешнему поколению; я же упивался ими, они были наслаждением моего отрочества и моей молодости. Потом я несколько охладел к его перу, повести с направлением, которые он все писал в последнее время, мне уже не так понравились, как первые <...> Вообще говоря, если осмелюсь выразить и мое мнение в таком щекотливом деле, все эти наши господа таланты средней руки, принимаемые, по обыкновению, при жизни их чуть ли не за гениев, — не только исчезают чуть не бесследно и как-то вдруг из памяти людей, когда умирают, но случается, что даже и при жизни их, чуть лишь подрастет новое поколение, сменяющее то, при котором они действовали, — забываются и пренебрегаются всеми непостижимо скоро. <...> О, тут совсем не то, что с Пушкиными, Гоголями, Мольерами, Вольтерами, со всеми этими деятелями, приходившими сказать свое новое слово! Правда и то, что и сами эти господа таланты средней руки, на склоне почтенных лет своих, обыкновенно самым жалким образом у нас исписываются, совсем даже и не замечая того...»
И еще одна характернейшая деталь появится в своем месте: «Великий писатель болезненно трепетал перед новейшею революционною молодежью...» Интересно отметить в связи с этим сближение Достоевским в литературном плане Кармазинова и , который на досуге графоманствует. И исписавшийся писатель, и несостоявшийся — оба ищут читательского признания у передовой, по их мнению, молодежи в лице . И что же? Над обоими почтенными (по возрасту) литераторами этот «бес» проделывает одну и ту же шутку: якобы теряет их драгоценные рукописи. Потом, насладившись их одинаково болезненным испугом, Петруша одному (губернатору) в глаза высмеивает его стряпню, другому отвечает пренебрежительным замалчиванием, что еще несравненно обиднее.
«Шедевры» Кармазинова, в первую очередь, нечто под названием «Merci», широко представлены в романе в пародийном переложении хроникера, который едко высмеивает такие качества «великого писателя», как непонимание жизни, позерство, неискренность, напыщенность, преувеличенное тщеславие, самомнение и самолюбие. Существенно и то, что Кармазинов не любит Россию, равнодушен к народу: «На мой век Европы хватит...», — вот его платформа, абсолютно неприемлемая Достоевским. И еще одно обвинение предъявлено Кармазинову, которое, наверное, никто, кроме как Достоевский, не мог высказать: «Объявляю заранее: я преклоняюсь перед величием гения; но к чему же эти господа наши гении в конце своих славных лет поступают иногда совершенно как маленькие мальчики? Ну что же в том, что он Кармазинов и вышел с осанкою пятерых камергеров? Разве можно продержать на одной статье такую публику, как наша, целый час? Вообще я сделал замечание, что будь разгений, но в публичном легком литературном чтении нельзя занимать собою публику более двадцати минут безнаказанно...» Самому Достоевскому на чтениях не только удавалось «безнаказанно занимать собою публику», но и силою своей истинной гениальности писателя и проповедника буквально завораживать публику...
В образе Кармазинова и его творчестве в чрезвычайно шаржированном виде изображен и в той или иной степени спародированы его произведения «Дым», «Призраки», «Довольно», «По поводу "Отцов и детей"», «Казнь Тропмана» и некоторые др.

10. «Бесы». Русский апокалипсис

Нечаевское дело

21 ноября 1869 г. произошло событие, которое потрясло в какой-то мере Россию и особенно Достоевского. Участники революционного кружка Нечаева убили одного из своих соратников. Об этом убийстве Достоевский узнал из газет. Оно поразило его еще и потому, что буквально за пару месяцев до этого, в сентябре, к ним, к Достоевским, они в это время жили за границей, в Дрезден приезжал брат Анны Григорьевны, студент Петровской земледельческой академии. И он очень много рассказывал о студенте Иванове. Вот именно этот студент Земледельческой академии Иванов и стал жертвой нечаевцев. И рассказывал брат о нем, как вспоминает Анна Григорьевна, как об умном и выдающемся по своему характеру человеке, и, что очень важно, коренным образом изменившем свои прежние убеждения. То есть Иванов отрекся от нигилизма и проделал тот путь, который проделал в свое время сам Достоевский. Очевидно, история этого молодого человека его крайне заинтересовала. И вот теперь он узнает о его страшном финале.

Собственно, это событие и легло в основание сюжета его нового романа под названием «Бесы». В феврале 1873 г., когда роман уже вышел отдельным изданием, Достоевский пишет письмо наследнику престола, будущему императору Александру III. Тот очень заинтересовался романом и через К.П. Победоносцева просил автора разъяснить его основную идею. И Достоевский пишет следующее: «Это почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления – не случайность, не единичны, а потому и в романе моем нет ни списанных событий, ни списанных лиц». Обращаю внимание на акцент Достоевского: возможность подобного рода преступлений в новой России, неслучайность происходящего.

Любопытно, что он в этом смысле разошелся с русской журналистикой. Как раз в 1873 г. заканчивался процесс над Нечаевым, сначала процесс над его соратниками, потом, когда он и сам был арестован, уже и над ним. И пресса в основном писала об этом событии как о некоем чудовищном преступлении. И, скажем, радикальные демократические и либеральные издания настаивали на том, что это исключительный случай, который совершенно не характеризует радикальную молодежь.

Любопытно, что это противостояние Достоевского со своими оппонентами продолжается и сейчас. И сейчас можно услышать, что Достоевский неверно, неточно, неправильно отразил, показал молодых радикалов, русских революционеров, это пасквиль на русскую революцию. Желающие могут заглянуть, скажем, на сайт журнала «Новый мир», где сейчас висит статья, примерно в этом же роде говорящая о том, что Достоевский обидел русских революционеров.

Эту точку зрения в свое время высказывал очень интересный читатель романа, философ Николай Бердяев, написавший статью «Ставрогин» – мы еще к ней вернемся. Он заметил следующее: революционное движение конца 60-х годов не было таким, каким оно изображено в «Бесах». Бердяев предположил, что это роман скорее о том, что будет. Не то, что есть, а то, что будет. И такие типы, как Шатов, Кириллов, говорил он, появятся у нас только в ХХ веке, т.е. это роман, написанный с опережением.

Другой читатель, Сергей Булгаков, в статье «Русская трагедия» в то же самое время, что и Бердяев, замечал, что вообще этот роман нужно читать не с точки зрения, так сказать, политических каких-то тенденций, в нем отразившихся, а видеть следует нечто большее. «Не в политической инстанции обсуждается здесь дело революции и произносится над ней приговор, – писал Булгаков в 1914 г. – Здесь Бог с дьяволом борется, а поле битвы – сердца людей».

Идея вышла на улицу

Так что же такое роман «Бесы»? Он часто читается как политический триллер, предлагаются и другие жанровые определения, скажем, роман-предупреждение, антиутопия. Но я все-таки настаиваю на том, что этот роман – достаточно точное описание того, что в реальности произошло с Россией в 60-е годы. Но не документальное. Достоевский настаивал: не надо искать точных совпадений с «нечаевским делом». За этими реальными событиями автор видит нечто большее, он показывает явление нигилизма. Роман стал кульминацией антинигилистического направления в русской литературе: здесь, начиная с Тургенева, с «Отцов и детей», сошлись и Лесков, и Писемский, и Гончаров, и Толстой. И это такой как бы фронт русской литературы против формировавшегося нигилизма.

Так вот, Достоевский пытается в этом явлении увидеть какие-то глубинные процессы. Не в сфере политики, не в сфере даже идеологии. Я думаю, этот роман показывает, что же произошло с Россией, с русским человеком, с русским образованным человеком прежде всего. Произошел некий ментальный антропологический надлом. Вот о чем я и хотел бы сегодня сказать: роман описывает некую нравственную, так сказать, чуму, которая охватила героев романа, жителей условного провинциального города.

Перед нами своеобразная «История одного города», но не щедринская, хотя и есть элементы фантасмагории, как у Щедрина. Но я бы сказал, в отличие от щедринской сатиры, это история крушения фундаментальных основ общественного сознания. Нам показывают, что же сегодня происходит с сознанием людей.

И этот роман продолжает тему «Преступления и наказания». Если там мы видели ментальный слом, который происходит с одним человеком, то теперь, в «Бесах», это происходит с массой людей. В первом романе идея захватила и съела Раскольникова, здесь она, по выражению Достоевского, вышла на улицу.

Сатира с положительной подоплекой

Интересно построение романа. Достоевский начинает с описания вроде бы такого неглавного героя. Степан Трофимович Верховенский – либерал 40-х годов, очень комическое иногда изображение. И в то же время это вот такой добрый смех над этим героем – если это сатира, то сатира с положительной подоплекой. Интересно, что сам Достоевский говорит об этом герое, когда только начинает роман – он уже знает его перспективу и пишет в письме к Аполлону Майкову: «Степан Трофимович – лицо второстепенное, роман будет совсем не о нем; но его история тесно связывается с другими происшествиями (главными) романа, и потому я и взял его как бы за краеугольный камень всего. Но все-таки бенефис Степана Трофимовича будет в 4-й части…» Тогда роман еще планировался в четырех частях, потом Достоевский его организовал как трехчастный. История Степана Трофимовича закольцовывает роман: финал отсылает к началу. «Тут будет преоригинальное окончание его судьбы. За всё другое - не отвечаю, но за это место отвечаю заранее».

Степан Трофимович Верховенский – это герой, который имеет многих прототипов. Здесь и Грановский, замечательный русский историк, либерал. Здесь отчасти и Тургенев, и Некрасов, и Герцен угадываются. Например, Степан Трофимович говорит: «Вот уже двадцать лет, как я бью в набат и зову к труду» – это явно к «Колоколу» Герцена отсылает нас.

Он пишет поэму, которая многими местами напоминает образы Огарева. Т.е. это вот такой собирательный портрет либерала-идеалиста, который оказался предтечей, учителем новых людей-нигилистов. И он сам ужаснулся тому, к чему привели его идеи.

Достоевский, очевидно, заранее планирует, что Степан Трофимович должен в финале опять выйти на первый план («бенефис»). Действительно, мы видим, как роман движется к катастрофе, но эта катастрофа происходит параллельно с другим действием, которое я бы назвал преображением Степана Трофимовича Верховенского, у которого открываются глаза, и он возвращается к каким-то вечным ценностям, коими когда-то пренебрег. Вообще роман многогеройный, а история Степана Трофимовича – определенная такая рама, в которую вставлены другие истории других героев. Это всё разновидности того типа нигилиста, который представлялся Достоевскому, но представлялся не в его исторических, бытовых, так сказать, подробностях, а, я бы сказал, в метафизическом измерении этого явления.

«Новые» люди и Ставрогин

Вот посмотрите, кого мы встречаем на страницах романа из этих самых «новых» людей. Это инженер Кириллов, который ищет Бога. Герой страдает от того, что богочеловек (Иисус) потерпел сокрушительное поражение и не смог победить смерть. А если Бога нет, делает вывод Кириллов, то богом становлюсь я сам. Вместо богочеловека приходит человекобог. Мы здесь натыкаемся на религиозный фундамент нигилизма. Чем может человек доказать свою божественную природу? Тем, что он не боится смерти, а значит, следуя логике, может совершить самоубийство. И Кириллов его совершает, а Достоевский показывает, как это страшно: человекобог превращается в ничтожного, все-таки боящегося смерти человека. Т.е. этот опыт Кириллова буквально уничтожает его.

Другой нигилист, Шатов – это еще один человек, который ищет некую религиозную идею. Он ищет ее в другом направлении: он полагает, что Бог – это некое национальное, так сказать, создание. Он выражает идею, которая близка самому Достоевскому: идею народа-богоносца. Любопытно, что два эти религиозных искателя, и Кириллов, и Шатов, оба как бы происходят из одного источника. Их обоих создал третий, главный, пожалуй, философ-нигилист этого романа – Ставрогин.

Шатов обвиняет Ставрогина: «В то самое время, когда вы насаждали в моем сердце Бога и родину, в то же самое время вы отравили сердце этого несчастного маньяка Кириллова». Т.е. Ставрогин породил две противоположные идеи. И Шатов, и Кириллов являются эманациями его собственного духа. Интересно, что Достоевский дает Ставрогину и некоторые свои собственные мысли, выжитые и мучительные. В частности, Шатов говорит Ставрогину: «Не вы ли говорили мне, что если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной?» Это то самое выражение из письма Достоевского к Фонвизиной, о котором мы уже говорили.

Ставрогин – «бес» особого масштаба. Он человек, который совмещает в себе крайности. Я уже говорил, что он духовно породил и Кириллова, и Шатова. Но он совмещает в себе и другие идеи. Это идея разврата, идея сладострастия, идея преступления. Шатов его спрашивает: «Правда ли, будто бы вы уверяли, что не знаете различия в красоте между какой-нибудь сладострастною, зверскою штукой и каким угодно подвигом, хотя бы даже жертвою жизни для человечества?» Т.е. и красота, и преступление в Ставрогине как-то очень органично соединяются. Когда ищут предшественников Ставрогина, указывают, в частности, на Печорина, на других героев русской литературы (Онегина, например). Но, очевидно, Ставрогин – такая, в конечном счете, вершина русского нигилизма.

Тот же Сергей Булгаков утверждал, что в этом герое помещается некий узел романа, и в то же время его самого, как личности, нет, ибо им владеет дух небытия. Т.е. вот это совмещение крайностей, идеала содомского и идеала мадонны в одном лице приводит к аннигиляции духовной личности. И Булгаков настаивает: «Он является как бы отдушиной из преисподней, через которую проходят адские испарения, он есть не что иное, как орудие провокации зла». Действительно, Ставрогин всех провоцирует. В романе он провоцирует, как я уже говорил, Шатова, Кириллова, провоцирует и главного «беса» разрушения, о котором мы еще поговорим, Петрушу Верховенского, потому как Петруша признается, что устав революционной организации писал не кто-нибудь, а именно Ставрогин. Т.е. он провокатор и этого, политического нигилизма.

Но интересно, что он провоцирует и других героев, может быть, не столь значительных. Например, капитана Лебядкина, который считает его своим учителем. Стихи Лебядкина украшают, я бы сказал, прошивают весь роман, доводя до нелепости идею нигилизма. И вот при всем при том, как я уже говорил, Достоевский отдает Ставрогину свои самые выстраданные мысли.

Николай Бердяев написал статью под названием «Ставрогин» по поводу одноименного спектакля Московского художественного театра (1913), вызвавшего целую бурю в критике. Максим Горький с огромным возмущением писал об этом спектакле и решил даже порвать с любимым театром за то, что он ставит Достоевского. Так вот, Бердяев тогда высказал свою точку зрения: «Николай Ставрогин – слабость, прельщение, грех Достоевского. Других <т.е. других героев романа> он проповедовал как идеи, Ставрогина он знает как зло и гибель. И все-таки любит и никому не отдаст его, не уступит его никакой морали, никакой религиозной проповеди. Николай Ставрогин - красавец, аристократ, гордый, безмерно сильный, “Иван Царевич”, “принц Гарри”, “Сокол”; все ждут от него чего-то необыкновенного и великого, все женщины в него влюблены… он весь - загадка и тайна».

Действительно, это так. И Бердяев в своей, я бы сказал, увлеченности этим мощным образом романа приходит к оригинальному определению, что же такое Николай Ставрогин, в чем смысл его универсального нигилизма. «Это, – говорит он, – мировая трагедия истощения от безмерности. Он не знает меры. Он соединяет в себе самые разные, самые противоположные начала. И эта безмерность, – пишет Бердяев, – привела к отсутствию желаний, безграничность личности – к утере личности, безудержный эротизм – к неспособности любить. Утверждать разом и Христа, и антихриста – значит всё утерять». Вот такой как будто бы сильный, беспощадный суд над Ставрогиным вершит русский религиозный философ.

Он говорит о том, что в Ставрогине зародилось все русское декадентство. Это очень актуальное было наблюдение. Но при этом сам Бердяев, как мне кажется, в своей завороженности этим образом тоже оказался сыном своего времени, когда он говорит, что опыт зла, предлагаемый Ставрогиным, есть путь, и гибель на этом пути не есть вечная гибель, через нее открывается больше, чем через всё религиозное благополучие. В самом этом суждении Бердяева слышится отзвук того самого декадентства, которое он зорко разглядел в Ставрогине. Надо сказать, что позднее, уже в эмиграции, Бердяев несколько изменил свою точку зрения и отказался от «декадентского» признания опыта зла как необходимого опыта.

Петруша Верховенский

Наконец, еще один «бес», которого породил Ставрогин, – это Петруша Верховенский. Замечательный образ. Не надо искать здесь конкретных нечаевских черт. Конечно, Нечаев был прототипом, но Достоевский создал несомненное обобщение, некий символ радикализма. Мне кажется, что сердцевину этого образа выражает в романе писатель Кармазинов: «Вся суть русской революционной идеи заключается в отрицании чести. Открытым правом на бесчестье русского человека скорее всего увлечь можно». И вот чем увлекает соратников их главарь: «Весь ваш шаг пока в том, чтобы всё рушилось, и государство, и его нравственность».

Петруша Верховенский, конечно, не идеолог, он практик или, по слову Ставрогина, «энтузиаст». И по сюжету романа получается, что он кукловод, который дергает за веревочки и руководит событиями. Хотя, на мой взгляд, это не совсем так, и я об этом еще скажу. Действительно, он приобретает огромную власть над городом, над своими соратниками, и пытается обрести ее даже и над самим Ставрогиным, которого прочит на роль «Ивана-царевича».

Ради чего этот энтузиаст бесовщины так неутомимо трудится? Если он одержимый, как полагает Ставрогин, чем он одержим? Я так полагаю, идеей пересотворения мира. Но при этом его увлекает не цель, т.е. что будет в итоге пересотворения, а сам процесс разрушения старого мира. Вот что он сам говорит: «Мы сделаем такую смуту, что всё поедет с основ».

Одна любопытная деталь есть в биографии Петруши, которая останавливает наше внимание. Она вроде бы такая побочная, но очень многое объясняет в психологии главного беса революции. Отец Петруши, тот самый Степан Трофимович Верховенский, рассказывает, что в детстве Петруша был, цитирую: «Мальчик, знаете, нервный, очень чувствительный и боязливый. Ложась спать, клал земные поклоны, крестил подушку, чтобы ночью не умереть». Это тот самый «бес» Петруша, который ничего не боится, ни перед чем не остановится! Из боязливого мальчика вдруг вырастает новоявленный диктатор!

Ну а что здесь удивительного? Давайте вспомним, например, биографию Сталина или биографию Гитлера. Преодоление личной слабости и неустроенности вылилось в сокрушительную энергию. Одно связано с другим. Мы уже об этом говорили на примере еще ранних произведений Достоевского. Петруша Верховенский в этом смысле – очень характерный тип деспота, который вырастает из раба. Но Петруша поймал, что называется, свой час. Он вовремя явился и стал выразителем… Вот в чем его сила. Он стал выразителем каких-то процессов, которые происходят в умах людей. Он стал человеком смуты. Он в самом себе несет идею и образ смуты, и потому он оказывается как бы кукловодом, хотя на самом деле смута происходит не оттого, что он руководит событиями.

«Самая главная сила»

А что это за смута? Что происходит с людьми, когда они делаются куклами в руках Петруши Верховенского? Сам Петруша говорит: «Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видел». А отчего раскачка, почему она вообще удается? Петруша объясняет: «Учитель, смеющийся с детьми над их Богом, уже наш. Адвокат, защищающий убийцу тем, что он не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтобы испытать ощущения, наши». (В скобках не могу удержаться и не привести современную параллель. Школьницы, которые издеваются над своей подругой, записывают весь процесс на мобильники, а потом выкладывают в сеть, – это, пожалуй, наследники юнцов позапрошлого века в их погоне за «ощущениями». Ну, разве что технический прогресс прибавил им больше возможностей). И дальше: «Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален – наш, наш! Администраторы, литераторы… О, наших ужасно много!» Это вот, так сказать, сверху поддержка Петруше. Ну а снизу? «Народ пьян! Матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты. О, дайте взрасти поколению!» Т.е. вот еще одно поколение – и они все будут наши, так получается. «А мы, в свою очередь, – говорит Петруша, – пустим пожары, пустим легенды, и начнется смута».

Интересный у меня недавно был один разговор со студентом-первокурсником, заявившим, что его любимый роман – это «Бесы». Меня это поначалу страшно порадовало, потому что «Бесы» обычно очень трудно даются студентам. А тут, оказывается, человек еще в школе прочитал. Задаю ему вопрос: «А кто там ваш любимый герой?» И он ошарашивает ответом: «Петр Верховенский». «Как, почему он?» «Ну как же, ему всё задуманное удается, он удачливый, успешный менеджер». Вот так! Петруша может увлечь вполне современного молодого человека своей успешностью.

Но в чем секрет его успешности? Не столько в нем самом, еще раз хочу сказать. Петруша это прекрасно понимает. Приведу одно его признание в разговоре со Ставрогиным: «…самая главная сила, цемент всё связующий – это стыд собственного мнения. Вот это так сила! …ни одной-то собственной идеи не осталось ни у кого в голове. За стыд почитают!» Дальше мы видим, как работает этот цемент.

Вот первая революционная пятерка, которую организует Петруша. «Пошли они, разумеется, из великодушного стыда, чтобы не сказали потом, что они не посмели пойти». В главе «У наших» Достоевский живописует некоего майора, который, в общем-то, нисколько не сочувствовал нигилистам, но очень был любопытен, любил послушать умных людей. И через его руки, говорит хроникер романа, прошли целые склады «Колокола» и прокламаций, которые он даже и не читал. «…он их даже развернуть боялся, но отказаться распространять их почел бы за совершенную подлость - и таковы иные русские люди даже и до сего дня».

И еще один пример из того же ряда: один из членов этой пятерки, убийц Шатова, Виргинский, чистый, светлый человек, который увлечен новыми, освежающими идеями. Но вот решается вопрос об устранении Шатова… Его подозревают в доносительстве, хотя ничего такого не было, просто Верховенскому нужно было убрать несогласного и его кровью скрепить всю эту пятерку. И Виргинский против убийства, Виргинский понимает, что тут они слишком далеко зашли, и обратите внимание – если бы он на этом настоял, то никакого бы убийства и не было. Всё решила одна его фраза. И вот какая: «Я за общее дело, – произнес вдруг Виргинский». Т.е. если все, то и я не буду возражать – так стыд собственного мнения стал причиной страшного преступления. А дальше, а потом он вместе со всеми волочит бездыханное тело Шатова и говорит: «Это не то… это не то…» Слишком поздно!

Система Шигалева

Верховенскому, конечно, нужен был еще и человек, который формулировал бы цель. Все-таки нужен теоретик. И теоретик в романе появляется, это Шигалев, создающий новую социальную систему, делая шаг вперед по сравнению со всякими Фурье. В чем смысл этой новой системы? Ее формулирует сам Шигалев очень коротко: «Выходя из безграничной свободы <т.е. когда всё позволено>, я заключаю безграничным деспотизмом». Вот такой парадокс. А дальше эту систему разъясняют и интерпретируют в романе два героя, и первым дается слово некоему хромому учителю словесности (оцените сочетание – хромой учитель словесности). Он предлагает разделить человечество на две неравные части. Одна десятая получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо, и при безграничном повиновении достигнуть первобытной невинности, вроде как первобытного рая, т.е. будут счастливы, отдав свою свободу. Идея Великого Инквизитора из будущего романа Достоевского витает над системой Шигалева.

А затем транслятором Шигалева становится сам Петруша Верховенский. Он на первый план выносит идею равенства: «Все рабы и в рабстве равны». Первым делом, заметим, предлагается существенно понизить уровень образования. «Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями… Рабы должны быть равны». Вот будущее счастье равенства. И у рабов, конечно, должны быть управители. Таковы «бесы» революции. Но роман Достоевского обращен своим жалом не только в эту сторону. Роман неуклонно движется к финальной катастрофе, так что его можно было бы назвать романом- катастрофой.

Метафизика самодостаточной власти

Катастрофу приближают не только революционные «бесы» и не только общее состояние умов, но ей самоубийственно способствует и администрация, представители государственной власти в романе. Это губернатор Лембке и его супруга, которая несет в себе заряд самовлюбленно-гибельной энергии. Сам Лембке – человек случайной власти. Он совсем не способен быть руководителем губернии, но тем не менее разные связи и частные обстоятельства, не имеющие никакого отношения к государственным интересам, ставят его на вершину чиновной иерархии. Так что же это за власть, которая не только не сдержала, но еще и ускорила катастрофу? Всё дело как раз в том, что это власть самодостаточная, она служит сама себе, не народу.

Достоевский сразу после этого романа будет об этом говорить в своих иностранных обзорах в «Гражданине» на примере современных французских событий, когда он объяснит катастрофу во Франции тем, что политические партии служат только сами себе, только на свою пользу работают. Можно спросить, а как же при этом правовое государство, идея права? И вот здесь есть одно очень интересное соображение Лембке.

Процитирую: «Надобно, чтобы они <правовые институции> были. А с другой стороны, надо, чтобы их и не было. Всё судя по взгляду правительства. Выйдет такой стих, что вдруг учреждения окажутся необходимыми, и они тотчас же у меня явятся налицо. Пройдет необходимость, и их никто у меня не отыщет». Т.е. когда правительству нужно, эти правовые сдержки появляются, а потом столь же благополучно исчезают за ненадобностью. Вот, я бы сказал, гениально схваченная Достоевским метафизика бюрократии, вечная метафизика власти, которая служит самой себе. Та метафизика, о которой Достоевский начинал говорить (помните, мы об этом уже рассуждали), еще начиная с «Двойника».

Спрашивается, чем вот эта метафизика самодостаточной власти отличается от метафизики самодостаточной революции? В «Катехизисе революционера», написанном Нечаевым (этот документ обсуждался в газетах во время судебного процесса и в значительной мере отразился в романе), было написано: «Нравственно всё, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно всё, что помешает ему». Итак, нравственность определяется необходимостью, прагматическими задачами, которые ставят перед собой революционеры. Об универсальной, высшей какой-то нравственности, в общем-то, никто и не говорит ни на уровне власти, ни на уровне ее разрушителей.

Роман профанаций

Вообще говоря, супруги Лембке представляют собой то, что можно назвать профанацией государственной власти. А Петруша Верховенский, пожалуй, представляет собой закономерную профанацию революционной идеи. И во многом роман «Бесы» становится, я бы сказал, таким романом профанаций. Вот такая кадриль (наподобие «литературной кадрили» в романе), кадриль профанаций проходит перед нашими глазами. Профанация государственной власти (Лембке), профанация революционной идеи (Петруша), профанация либеральных ценностей (Степан Трофимович), профанация религии (Кириллов и Шатов), профанация искусства и писательства (Кармазинов). Ну, и еще профанация литературы (капитан Лебядкин и множество его умопомрачительных стишков, буквально прошивающих роман). И есть, например, еще профанация такого национального явления, как юродивые – это изображение блаженного Семена Яковлевича.

И что интересно, везде эти профанации исходят, как ни странно, в общем-то, из природы самого явления. Каждая из них, мной названных, обнаруживает способность перерождаться, выходя на улицу или попадая в сферу влияния определенного сорта личностей. Т.е., по Достоевскому получается, что, в общем-то, не в идее суть. Генератором чистых идей становится Ставрогин, а посмотрите, что происходит. Не в идеях суть, а в личностях, которые реализуют эти идеи и определяют их судьбу. В результате целая система профанаций организует сюжет романа, движет события к хаосу, к катастрофе.

И возвращаясь к теме власти, стоит повторить, что значительную роль в этом движении к катастрофе сыграла Юлия Михайловна, супруга губернатора, которая, как сказано в романе, почувствовала себя как-то слишком уж особенно призванною, чуть ли не помазанною. И вот это опасное для любой власти ощущение собственного мессианизма становится роковым. Сам хроникер вынужден заметить, что «если бы не самомнение и честолюбие Юлии Михайловны, то, пожалуй, не было бы всего того, что успели натворить у нас эти дурные людишки».

Бунт шпигулинцев

Еще на одно обстоятельство в связи с этим хочу указать. Это так называемый бунт шпигулинцев, который разворачивает общую катастрофу. Что там происходит: фабрику закрывают, потому что надвигается холера, а холера из-за того, что прежний губернатор не принял мер. Получается, легче закрыть фабрику. Следующее звено в цепи роковых событий: во время ликвидации фабрики управляющий «при расчете нагло мошенничал». Следующее звено: фабричные рабочие обращаются в полицию, чтобы как-то восстановить справедливость, а полиция ничего не может сделать попросту потому, что, как сказано, полицмейстер покумился с управляющим. Говоря современным языком, слияние бизнеса и власти приводит к возмущению.

А что сам этот бунт шпигулинцев из себя представляет? Выборные люди, человек 70 мирно пришли к губернатору просить справедливости. А власть имущим, тому же полицмейстеру и его подручным, выгодно представить это настоящим бунтом, чтобы скрыть собственные грехи. И губернатор, поддаваясь ложной информации и собственному безумию, отдает приказ выпороть невинных и мирных просителей. Что-то это нам напоминает в будущей реальной истории? Может быть, 9 января 1905 года. Пророческим оказался жанр романа-катастрофы: цепная реакция сюжетных эпизодов, которые неуклонно ведут к последней катастрофе.

Роман антропологической катастрофы

Николай Бердяев писал: «Русский нигилизм, действующий в русской стихии, не может не быть беснованием, исступленным и вихревым движением. Это исступление и вихревое кружение описано в “Бесах”». Я бы здесь только еще добавил, что основу этого вихревого катастрофического движения романа составляют не столько даже идейные, политические мотивы, хотя они, конечно, важны. Достоевский пытается нам показать гораздо больше: антропологический срыв нигилизма. Например, убийство Лизы Тушиной, страшный эпизод, когда толпа чинит расправу над несчастной девушкой. И вот посмотрите: провоцирует всех какой-то безымянный мещанин. «Его все знали как человека даже тихого, но он вдруг как бы срывался и куда-то летел». И вот это вакханальное убийство, самосуд толпы, как сказано в романе, «произошло в высшей степени случайно, через людей, хотя может быть и настроенных, но мало сознававших, пьяных и уже потерявших нитку».

Сумасшедший губернатор почти гениально назвал: «пожар в умах». И основание этому пожару – не только и, может быть, даже не столько в социальных и политических обстоятельствах самих по себе, но и в некой падшей природе человеческой. Вот повествователь, хроникер по поводу ночного пожара – это один из тоже катастрофических сломов сюжета – замечает, что он «производит в зрителе некое сотрясение мозга и как бы вызов к его собственным разрушительным инстинктам, которые, увы! таятся во всякой душе, даже в душе самого смиренного и семейного титулярного советника...» Или еще эпизод в этом же ряду – самоубийство девятнадцатилетнего мальчика и наглость любопытствующих (эдакое тогдашнее селфи возле трупа). Хроникер по этому поводу замечает: «Вообще в каждом несчастье ближнего есть всегда нечто веселящее посторонний глаз - и даже кто бы вы ни были». Т.е. опять речь идет о каких-то особенностях человеческой природы, падшей человеческой природы.

Захваченность стихией и бессилие перед надвигающейся катастрофой испытывают едва ли не все герои «Бесов», каждый в свое время. Лембке произносит роковое слово «розог», и, как говорит хроникер, «это как на горах на масленице; ну можно ли, чтобы санки, слетевшие сверху, остановились посредине горы?» Этот образ применен потом к Степану Трофимовичу: «и у него санки полетели с горы». А вот Лиза перед своей катастрофой: «Похоже было на то, когда человек, зажмуря глаза, бросается с крыши».

В третьей, заключительной части романа стихия, уже вполне неуправляемая, становится едва ли не главным героем романа, подчиняющим сюжетное действие. Она получает разные названия: смутное время, переходное время или просто одурь, беспорядок, хаос, катастрофа. Катастрофа случается и с теоретиком своеволия Кирилловым (настоящее озверение перед самоубийством), и с «обезьяной» своеволия Лямшиным в сцене убийства Шатова. Цитирую: он «завизжал каким-то невероятным визгом… не человеческим, а каким-то звериным голосом». Антропологический аспект кое-где смыкается с этнологическим: «Вообще говоря, непомерно веселит русского человека всякая общественная скандальная суматоха».

И эта суматоха достигает апогея в сцене губернского праздника, торжества безначалия, сорвавшегося с цепи и переходящего уже в стадию массового психоза. Вообще я думаю, что Достоевский в своем романе, может быть, даже впервые это явление массового психоза показывает и исследует. А что происходит на празднике, почему сорвалась с цепи эта толпа? Процитирую: «Бесчестилась Россия всенародно, публично, и разве можно было не реветь от восторга? Были как пьяные».

Чаще всего «Бесы» прочитываются как идеологический роман. Но вот Булгаков заметил, как я уже говорил, что не в политической инстанции обсуждается здесь дело революции, и перевел разговор на религиозную, как он сформулировал, трагедию русской интеллигенции. Однако и в этом случае, мне кажется, все-таки остается в тени роман антропологической катастрофы, которая вышла из-под контроля и перешла под власть некой иррациональной стихии. На что, собственно говоря, указывает один из эпиграфов романа из стихотворения Пушкина: «В поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам». Этот иррациональный момент в сцене праздника замечает и хроникер: «Было у нас нечто и весьма посерьезнее одной лишь жажды скандала: было всеобщее раздражение, что-то неутолимо злобное; казалось, всем всё надоело ужасно. Воцарился какой-то всеобщий сбивчивый цинизм, цинизм через силу».

Исцеление бесноватого

Ну, массовый психоз – это одно. Но что происходит с человеком, что происходит с душой, с личностью? Вот, собственно, важнейшая тема «Бесов». И здесь я невольно возвращаюсь к мотиву, который уже неоднократно звучал у нас в лекциях. Страхов, возвращаясь к его печально известному письму к Толстому, заметил, что Подпольный и Ставрогин – это отражение личности самого Достоевского. И как бы подтверждает эту мысль Страхова Степан Трофимович Верховенский, когда он говорит по поводу Лямшина (есть там такой герой, который то ли сочиняет, то ли крадет гениальную музыкальную пьесу), что «самые высокие художественные таланты могут быть ужаснейшими мерзавцами, что одно другому не мешает». Вот такая ставрогинская широта – она может быть присуща и художественному таланту. И обвинение Страхова, и не только Страхова, в адрес Достоевского – в том, что он в себе культивировал, так сказать, эти ставрогинские начала.

Как будто подтверждает это и сам Достоевский. После «Бесов» он пишет статью «Одна из современных фальшей». Эта статья входит в «Дневник писателя» 1873 года. И он там признается, что в пору своей молодости он Нечаевым бы не стал, но нечаевцем вполне мог бы быть. Вот очень важное признание самого Достоевского, что он в себе пережил всю эту бесовщину.

Мне кажется, что прав был Сергей Булгаков («Русская трагедия», 1914), знавший об этом и по собственному опыту: «Нет сомнений, что всеми “бесами”, о которых рассказывает Достоевский в своем романе, был одержим он сам, и все его герои, в известном смысле, суть тоже он сам, во всей антиномичности его духа. И ту духовную борьбу, которая раздирает Россию, он изживал в своем всеобъемлющем духе. Но поскольку он художественно понимал и объективировал ее, он уже освобождался и возвышался над нею».

Булгаков предлагает нам задуматься, а мог ли Ставрогин (или Петруша, или другие «бесы» этого романа) написать о самом себе так, как написал о нем Достоевский? Вот, собственно, ответ: Достоевский, да, какие-то начатки «бесовщины» пережил в себе, но он поднялся над ними, и как художник тем более освободился и возвысился над этими роковыми болезнями России.

И возвращаясь к финалу, о котором я уже говорил: дело в том, что история Степана Трофимовича Верховенского оказывается рамкой, так сказать, всего романа. В финале, после всех катастроф, он уходит из города на большую дорогу. В большой дороге есть великий смысл, как он говорит. На большой дороге, выйдя за границы пространства, охваченного «бесовщиной», он открывает для себя какую-то другую Россию, открывает для себя тот смысл, который был уже сформулирован в эпиграфе к роману, взятом из Евангелия от Луки, об исцелении бесноватого. И он оказывается тем самым бесноватым, из которого вышли бесы, и он после этого сидит у ног Иисусовых в здравом уме, ужасаясь от того, что с ним произошло.

Вот это исцеление Степана Трофимовича Верховенского, это его возвращение к истинным ценностям, и есть, как оказывается, важнейший итог романа. Достоевский, очевидно, написав этот роман, тоже окончательно исцелился от тех соблазнов «бесовщины», нигилизма, которые он знал и которые пережил в себе. Этот роман стоит прочитать не только как роман о судьбе России. Да, это, конечно, есть. Очень многое в нашей истории состоялось именно так, как предугадано Достоевским. Но сегодня этот роман стоит прочитать еще и как роман об исцелении человека и в значительной мере автопсихологический роман.

Литература

1. Бочаров С. Г. Французский эпиграф к «Евгению Онегину». Онегин и Ставрогин // Бочаров С. Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999.
2. Достоевский Ф. М. «Бесы»: антология русской критики / сост. Л. И. Сараскина. М., 1996.
3. Дудкин В. В. Нечто о скандале у Достоевского (роман «Бесы») // Достоевский и современность: Материалы XVII Международных Старорусских чтений 2002 года. Великий Новгород, 2003.
4. Карякин Ю. Ф. Зачем Хроникер в «Бесах»? // Карякин Ю. Ф. Достоевский и канун XXI века. М., 1989.
5. Сараскина Л. «Бесы»: роман-предупреждение. М., 1990.
6. Якубова Р. Х. Роман Достоевского «Бесы» и русский балаган // Якубова Р. Х. Творчество Ф. М. Достоевского и художественная культура. Уфа, 2003.
7. Lounsbery A. Print Culture and Real Life in Dostoevsky’s “Demons” // Dostoevsky Studies. New Series. 2007. Vol. 11.

Это одна из самых концептуальных книг великого классика. По нашему глубокому убеждению, каждый взрослый человек должен заставить себя ее прочесть и понять. Это принципиально важно - осознать природу манипулирования людьми и знать, что данному злу следует противопоставить. Многие читатели усматривают провидческий дар в том, как написал Достоевский «Бесы». Поразительно, что этот роман отобразил и проблемы сегодняшнего, постиндустриального, информационного общества.

Достоевский проникновенно показывает главную угрозу для общества будущего - подмену извечных понятий прогресса, гармонии и милосердия на противоестественные, бесовские.

Историческая основа создания романа

Заметив нечто сташное, инфернальное в социуме России, не смог не взяться за перо Ф. М. Достоевский. «Бесы» - плод труда его ума и сердца, где он чутко уловил за полвека до революций предтечу бесноватости всего общества, впервые проявившуюся у русских революционеров-нигилистов.

Группой смутьянов, управляемой неким Федором Нечаевым (нашумевший нечаевский процесс) был убит (в 1869 г.) студент Петровской землеакадемиии Иван Иванов. Причем мотивы раскрытого убийства были двоякими. Нечаев не просто инициировал убийство, чтобы предупредить донос со стороны Иванова. В еще большей степени он пытался подчинить других членов этого террористического кружка своей воле, связав их кровью жертвы.

Федор Михайлович за этим событием уловил, понял, осознал и донес до умов и сердец читателей макроопасность грядущего.

Прозорливость писателя

Роман действительно сенсационный написал Достоевский. «Бесы» отзывы вызвали изобильные. Заметьте: никто так громко и резонансно до Федора Михайловича не предупреждал об угрозе «бесноватости» поляризованного революционными идеями общества. Как же это удалось осознать и осуществить писателю-неполитику? Причина проста - гениальность!

Докажем это собственным «литературным» путем, сопоставляя идеи разных авторов. Вспомним, мысль Умберто Эко («Маятник Фуко») о природе этого качества, утверждающую, что гений всегда играет на одном компоненте мироздания, однако он делает это уникально - так, что задействуются остальные комопоненты… «А причем здесь Достоевский?» - спросите вы. Продолжим эту мысль: гениальность Достоевского зиждется на потрясающем психологизме его образов. Великий психолог Зигмунд Фрейд как-то сказал, что никто из личностей, которых он знает, не может ему поведать чего-то нового по психологии человека. Никто, кроме Достоевского!

Достоевский - гениальный психолог

Просматривается очевидное: вывод об угрозе бесноватости общества обосновал Достоевский («Бесы») через постижение психологии революционеров-нигилистов.

Об этой угрозе обществу проникновенно сказал Николай Александрович Бердяев, подчеркнув, что Достоевский ощутил, что в стихии революции доминантой является вовсе не человек, ибо им овладевают напрочь оторванные от гуманизма и от божьего промысла идеи.

Достоевский - непримиримость к насилию

Неслучайно написал Достоевский «Бесы». Краткое содержание его посыла потомкам: человек, поддавшийся «бунту и своеволию» не может быть свободным. А перестав быть свободным, согласно убеждениям Федора Михайловича, он вообще перестает быть человеком. Это - нелюдь! Примечательно, что классик до своего смертного часа - бескомпромиссен и непримирим, отстаивая идею живого Смысла и живой Истины жизни, утверждая, что на унижении человеческой личности невозможно построить никакого «хрустального дворца» нового общества.

Общество будущего, по мнению писателя, должно руководствоваться движением сердца человека, а не теориями, рожденными холодным разумом.

Актуальность предвидения классика

Но разве вышесказанное касается лишь революционеров XIX века? Не будем уподобляться страусам, прячущим голову от реальности. В еще большей мере, чем рассказал читателям Достоевский, бесы пленяют людей современных, манипулируемых массмедиа, которые сеют ненависть.

Вспомним произведение уже современного российского классика Виктора Пелевина, где он в своем романе «Т» аргументировано мотивирует, что бесы современного виртуального неоколониального общества гораздо страшнее описанных Федором Михайловичем:

Поражает, насколько глубок роман, который написал Достоевский («Бесы»). Отзывы современных читателей единодушны: читать книгу следует во взрослом возрасте, с расстановкой, постепенно. Следует анализировать и сопоставлять написанное Федором Михайловичем с современностью. Тогда многое становится понятно. Достаточно сравнить с нигилистами Достоевского оголтелые СМИ, сеющие ненависть в обществе! Обидно, когда в медиапространстве, вместо пропаганды терпения и доброты, звучат аккорды ненависти.

Какими изображаются в романе бесноватые террористы?

Однако вернемся к книге Федора Михайловича. Литературоведы едины в своем мнении: это один из самых сложных романов. Как роман-предупреждение, роман-трагедию создал Достоевский «Бесы». Краткое содержание произведения - показ читателю анатомии ненависти, зла, бесовщины, вносимой террористами в губернский город - модель всей России.

Фактически это своеобразная группа революционеров-фигурантов, которую мастерски изобразил Достоевский («Бесы»). Краткое содержание морали террористов - подмена в их умах и сердцах христианской любви к ближнему на бесовскую ненависть. Прибегнем к диалектике «Мастера и Маргариты», их характеризуя:

Человек, позиционирующийся как бес-распорядитель - Петр Степанович Верховенский. Формально он организует городскую революционную ячейку.

Антихрист-соблазнитель Николай Всеволодович Ставрогин (сын почтенной в городе дамы Варвары Петровны Ставрогиной).

Лжепророк - философ Шигалев (оправдывающий «целесообразный» геноцид десятой части общества над остальным «стадом»).

Отвратный Толкаченко (вербовщик «революционеров» среди отбросов общества и даже проституток).

Легко изменивший присяге отставной военный Виргинский.

Сакральная жертва - сомневающийся студент Иван Шатов.

Что стремится сделать Петр Верховенский при помощи своих соратников? «Раскачать общество», т. е. порушить основы христианского миропонимания, внушить части людей, что они лучше, чем другие, натравить их на этих других людей.

Для усиления раскола в обществе оскверняются святыни. Производятся вещи, понятные нам, жителям информационного общества: манипуляция информацией. Незаметно для самих людей усилиями «революционеров» происходит подмена Знания (понятия христианского, предполагающего истину и достоверность) на Информацию (формируемую сомнительными путями).

В результате героев романа обуревает скептицизм, они перестают тянуться к Вере, к Истине и становятся пешками в эфемерной партии, которую уже ими играют. Произведение «Бесы» Достоевского все это отражает.

План Петра Верховенского

Революционной группе Петра Верховенского их план удается. Жители города растеряны, дезориентированы. Власти беспомощны. Очевидно, что в городе кто-то поощряет кощунства, кто-то подстрекает на бунт рабочих местной фабрики, у людей происходят психические расстройства - полусумасшедший подпоручик рубит шашкой иконы храма…

Затем, когда усилиями революционной ячейки в обществе воцарится «большая смута», Петр планирует прибегнуть к соблазнению толпы при помощи харизматичного Николая Ставрогина.

Сюжет и эпиграф романа

Вовремя написал свой роман Достоевский («Бесы»). Краткое содержание романа таково: вначале изображена беспечная городская община, казалось бы, живущая своей жизнью. Но с другой стороны, все ее представители ощущают, что жизнь-то не складывается. Она неразмеренна, неблагополучна. Людьми овладела гордыня, и создается ощущение, что кем-то запущен механизм внедрения в людей бесноватости… Не зря эпиграфом произведения служат известные строки А. С. Пушкина.

Николай Ставрогин: образ, формирующий сюжет

Как Апокалипсис начинается с появления Антихриста, так и бесноватость губернского города - с появления сына Варвары Ставрогиной, харизматичного красавца байроновского типа Николая Ставрогина.

Варвара Петровна представляет типаж властной стареющей светской львицы. К ней испытывает романтические платонические чувства «отходящий от дел» интеллектуал Николай Верховенский, отец вышеупомянутого Петра.

Заметим, что при написании романа сатирический акцент использует Достоевский Федор Михайлович. «Бесы» изобличают тщательно скрываемую в местном высшем свете вопиющую безнравственность. Г-жа Ставрогина, ввиду неуемного темперамента своего сына, вынашивала планы - женить его на дочери приятельницы, на Лизе Тушиной. В то же время она пытается нейтрализовать его интрижку со своей воспитанницей Дарьей Шатовой, планируя выдать ту замуж за другого своего подопечного - Степана Трофимовича.

Впрочем, сосредоточимся на образе Николая Ставрогина, поскольку он в романе играет важнейшую сюжетообразующую функцию. Вначале типаж бывшего богатого офицера-повесы изображает Достоевский («Бесы»). Анализ этого образа выявляет его особенности: он абсолютно лишен совести, сострадания, хронически лжив, расчетлив, непостоянен.

Рассказать о нем есть что, послужной список достаточно внушительный. В прошлом - блестящий гвардейский офицер, дуэлянт. Кроме того, Николай периодически впадал в разнузданный разврат и совершал предосудительные обществом поступки: физическое унижение почтенного горожанина Гаганова, и заодно губернатора, провокационный прилюдный поцелуй замужней дамы и т. д.

Последовательно и обстоятельно показывает, как идет Николай не человеческими путями, а путем антихриста-соблазнителя, Ф. Достоевский. Бесы гордыни, самовлюбленности, презрения к другим людям ведут его к личной катастрофе. Ему уже дано первое предупреждение: совершенное им явное преступление - растление четырнадцатилетней Матреши - делает его изгоем в городе.

Чтобы хоть как-то оправдать подлеца-сына мать, мотивируя его поступки белой горячкой, отправила его на четыре года за кордон (чтобы он не мозолил глаза осерчавшим на него людям). Между тем Николай не раскаялся, не понял предупреждения, он гордится своим прозвищем «принц Гарри», кичась своей эксцентричностью, непредсказуемостью, эффектностью.

Как антологию накопления греха им и революционерами-террористами пишет роман «Бесы» Достоевский. Краткое перечисление их темных дел, инициирующих бесноватость жителей всего губернского города, представлено нами ниже.

Ставрогин в губернском городе

Николай и на этот раз «не разочаровывает» окружающих своей эксцентричностью. Его не оставляет мания творить зло, что он и осуществляет, ощущая свое превосходство над толпой. Читатель вскоре узнает, что Ставрогин на корню разрушил планы матушки, тайно венчавшись с влюбленной в него Марьей Тимофеевной Лебядкиной. Подлец знал, что женщина его тайно любит и проникся идеей - растоптать ее чувство. И не так просто женился, а «на спор, за бутылку вина».

Далее, по ходу книги, Ставрогин щадит на дуэли обиженного дворянина Гаганова, стреляя в воздух, чем вызывает восхищение горожан. Напрашивается аналогия: Антихрист пытается представить себя людям Христом. Однако настоящий затаенный облик соблазнителя Николая Ставрогина, эволюционирующего в душегубца, вскоре проявится…

По его воле и, очевидно, с ведома вездесущего Петра Верховенского происходит воистину бесовское убийство любящей его женщины Марьи Лебядкиной, а заодно - и ее брата капитана Лебядкина.

Заметим: образ Лебядкиной - поверженной нелюдями, прекрасной духовно тридцатилетней женщины, страдающей от хромоты, любящей, жертвенной, нежной, страдающей - вызывает у читателей сочувствие и понимание.

Образ Марьи Лебядкиной

Настоящий инженер душ человеческих, вводит и свои любимые типажи героев в роман «Бесы» Достоевский. Содержание и направленность их личности - красота и гармония, которым поклонялся великий классик, произнесший: «Красота спасет мир».

Ошибшаяся со своим чувством, страдающая Марья Лебядкина - один из самых трогательных женских типажей творчества Достоевского, наряду с Сонечкой Мармеладовой. Антихрист Ставрогин, соблазнив ее, обрекает на мильон страданий, на нищету, на помешательство от горестей, а затем - мученическую смерть. Небогатая интеллигентная женщина, худощавая, с «тихими, ласковыми, серыми глазами» перед смертью называет вздрогнувшего «принца Гарри» тем, кто он есть - убийцей с ножом в руках.

Николай Ставрогин - настоящий облик. Сеющий смерть

Впрочем, еще до ее убийства, Лиза Тушина пересаживается в карету Никола Ставрогина и проводит с ним ночь. Она, очевидно, решается его отбить у Лебядкиной.

Утром же приехавший Петр Верховенский рассказывает о вышеупомянутой двойной смерти, при этом упомянув, что об убийстве он знал, но не помешал. Внесем ясность: киллером за деньги вызвался стать изувер Федька Каторжный, а оплатил и одобрил это преступление Николай Ставрогин.

Фактически Верховенский говорит эти вещи Ставрогину, не только чтобы тот понял, что инициация им убийства известна, но и чтобы в будущем им манипулировать. Вернемся к терминологии Булгакова: бес-распорядитель приходит к антихристу.

Лиза в истерике сбегает от Николая. Она бежит к дому Лебядкиной, где толпа ее признает как «Ставрогинскую» и, решив, что она была заинтересована в смерти Марьи, жестоко - до смерти - избивает. Роман достигает своей кульминации: бесы - всесильны, они сеют вокруг себя смерть и ненависть…

Власть невнятно пытается совладать со смутьянами, наивно убеждая, что следует сохранять стабильность в обществе. В уста губернатора Достоевский вкладывает правильные слова о том что отношения «Власть - Оппозиция» должны быть цивилизованными, однако они не имеют воздействия на террористов-изуверов, опьяненных вкусом крови и почувствовавших свою безнаказанность.

Скрепление сообщества бесноватых кровью

Меж тем исполняются и дьявольские планы Петра Верховенского. Он убивает, «чтобы скрыть концы» убийства Лебядкиных, неконтролируемого собой Федьку Каторжного (того находят с проломленной головой).

Следующий на очереди - студент Шатов. Страшно описывает его смерть Достоевский Федор. Бесы (людьми их уже назвать нельзя) - Верховенский, Липутин, Виргинский, Лямшин, Шигалев, Толкаченко - стаей набрасываются на него… Они подчинены идее, не останавливает их даже знание того, что жена Ивана Шатова только-только родила ребенка.

Единственный, кто отказывается убивать - это Шигалев.

Иезуитство и коварство Верховенского

Впрочем у Верховенского есть дьявольский план прикрытия преступных действий террористической группы: кровь покрывают кровью. Петр играет игру с властями, гарантируя себе алиби - лояльного к власти гражданина-стукача, выдавая им ложных «смутьянов» - Шатова и Кириллова, которые (первый - насильственно, второй - добровольно) должны погибнуть. Зная о неадекватных убеждениях друга Николая Ставрогина, инженера Кириллова, Верховенский использует их в своих интересах.

На примере этого инженера изображает отступника от веры, презирающего Бога, Ф. М. Достоевский. Бесы пытаются скрыть следы своих убийств, взвалив ответственность на него, покойного. Кириллов полагает, что путем самоубийства он станет богочеловеком. Бес-распорядитель Петр Верховенский подло договаривается с инженером - уничтожить себя, когда наступит необходимость, беря с него обещание. Поэтому, по требованию Петра Верховенского, Кириллов сперва пишет записку, «признаваясь» в убийстве Ивана Шатова. Далее же инженер-фанатик и богоборец действительно убивает себя из пистолета.

Роман «Бесы» Достоевского - это и показ того, как разрушаются бесовские планы Петра Верховенского. Вскоре раскаявшийся и осознавший содеянное его подельник Лямшин выдает всех преступников. Петру Верховенскому удается бежать. Скрывается в Швейцарии и Николай Ставрогин.

Он чувствует себя уже не «принцем Гарри», а человеком, опустошенным безверием и отрицанием человеческой морали. Николай, жалкий и одинокий, умоляет приехать к нему ранее опозоренную Дарью. Что может дать он ей, кроме страданий? Впрочем, это лишь слова. Подобно Антихристу-соблазнителю, его конец уже предрешен - самоубийство. Он неожиданно приезжает в имение матери (Скворешники), где вешается в мезонине.

Вместо заключения

За террористическую деятельность сына страдает Степан Трофимович Верховенский. Диалектика этого образа очевидна: и формально, и фигурально - это отец беснующегося и ненавидящего всех и вся террориста Петра Верховенского. Почему фигурально? Потому что в молодости он был поборником модных либеральных революционных идей, причем вносил их в умы молодежи, пользуясь популярностью. Он - человек проницательный и умный, впрочем, не лишенный позерства.

Понимает ли он, какими путями пошел его сын? Конечно. Судебные приставы описывают его имущество… Однако наибольший шок он испытывает после убийства Лебядкиных. Он, несмотря на чувства к Варваре Петровне Ставрогиной, в отчаянии оставляет бесноватый город, уходит «из бреду, горячечного сна … искать Россию».

Накануне смерти он претерпевает настоящее духовное озарение. Проводя аналогию с библейским сюжетом - гибнущими свиньями, в которых в результате экзорцизма (изгнания бесов) те вселились и гонят их в пропасть… Он восклицает, что все: и его сын, и остальные террористы, и сам он, и беснующийся народ (имеется в виду все «раскачанное» общество предреволюционной России) - подобны гонимым бесами свиньям, мчащимся к своей погибели.

Не оставим без внимание еще одно гениальное предвидение Достоевского (за полвека до русских революций!), сказанное устами «философа» Шигалева. Он вещает, что революция, начавшись с насилия, должна это самое насилие вывести на уровень, превышающий всякое человеческое понимание.

В заключение признаем: достаточно тяжело охватить в одной статье все смысловое наполнение, которое придал роману «Бесы» Достоевский. Анализ произведения обличает бесовскую сущность революционного принципа «цель оправдывает средства», раскрывает пагубность стремления манипулировать людьми, совершать насилие.

Основные темы

Первая часть романа, в которой подробно изложена история Степана Верховенского, помогает лучше понять настоящий роман, который начинается с явлением главного героя – Ставрогина. Уж очень разная обстановка, сам стиль изложения. Там все мирно и наивно… Автор с острой издевкой описывает «деятеля», русского либерала — они и сегодня все такие же, эта часть потрясающе актуальна.

Разумеется, главная мысль тут в том, что у таких вот «деятелей» получаются такие вот наследники — бесы, мысль интересная и очень злободневная. Либерал – фигура ненавистная для всех русских мыслителей и пророков: верно чуяли главную беду. А беда в том, что приняли на себя миссию – знание, идеологию – а оказались бесплодны, треп и ложь, ну а в пустоте, известно, черти водятся – все так и вышло…

Там все только будет, кругом тщетные надежды, а тут атмосфера пронизана бесовством, и нет силы, способной предотвратить столкновение, взрыв слепой ярости, для которой тут нет даже никаких причин. Мир стал жить сам по себе, по каким-то странным законам бесовства…

У людей нет духовной позиции, нет кредо, они толпятся там в келье старца – бессмысленный сброд, которому нечего сказать: нечем помочь. Потому что эти мирские «идеи» — как и в главном великом его романе, — бессильны, они только вредят, ведут к этой пустоте, выявляя бессилие человека управлять жизнью и судьбой. Этот роман – колокол, призывающий оставить эти несчастные потуги уродов.

1. «Петруша – двигателем!»

3. «Народ-богоносец»

Собственно, это и есть ставрогинская – теперь шатовская — великая идея. В устах Шатова она уже не великая, а пошлый перепев. Такие большие идеи имеют неуловимое свойство блекнуть тотчас, как только их бросают гении…

А на самом деле великие идеи опасны именно тем, что попадают в обычные головы: там они приносят огромный вред – потому что для реализации и огромной пользы им нужны титаны и особые условия, а ни того, ни другого обычно не бывает, тем более разом… Вот и выродилась идея в простую мысль о человекобоге , которую в романе воплощает Кириллов.

Они верят в народ-богоносец, но не верят в Бога . На прямой вопрос Ставрогина Шатов отвечает:

— Я… я буду веровать в бога…

Таким вот образом огромная идея разом входит в их головы, сплющиваясь и искажаясь, любые противоречия умещаются совершенно спокойно: не умеют мыслить, понимать, отвечать за свои убеждения, один пафос и решимость! А из решимости не родится прозрение – только бесы.

Страшная антитеза Ставрогин — Федька проходит через роман, еще одна трещина… Дикое святотатство, душегубство, оборотная сторона «великой идеи». Так всегда у Достоевского: и лакей Смердяков станет кошмаром мыслителя Ивана Карамазова. Иногда автор нисходит до прямой идеи, черным по белому: Петруша орет ему в 3й части:

Я шут, но я не хочу, чтобы вы, главная половина моя, были шутом! (стр. 497)

В чем смысл образа Марьи, этого странного брака и последующего убийства ее?

4. Марья

Марья – Россия. Слабая, полубезумная, иррациональная, однако вдруг, вот, крикнула самые главные и страшные слова – анафему самозванцу! (стр. 264) Они не знают, как с ней быть. (Заметим, что было бы ошибкой легко отрывать блистательного героя от бесов – он с кровью вырывает душу из этой страшной бездны и гибнет в этом подвиге.) Россия для них загадка и проблема… Они бы с удовольствием, легко и просто, осуществили свои великие идеи где угодно – хоть бы на Луне! – но вот с Россией всегда проблема… И женятся на ней, и проклинают потом, и воспевают ее невинные очи, но однако же Федька у них всегда наготове – нож наготове! – и как в каком-то пьяном страшном темном браке: коли нет ласки, сразу и нож под ребра…

А для нее, они Гришки Отрепьевы, самозванцы, она ждет князя… И блистательный Ставрогин, именно заглянув в эти глаза, понимает, что жалок. И бежит в ужасе.

5. Бесы

Собственно, и Федька, и пр. — не бесы, в его видении, так, «маленький, гаденький золотушный бесенок с насморком, из неудавшихся» (стр. 278). Автору удалось гениально показать именно мелочность и невзрачность этой публики. Но беда наша в том, что пошлость и мелочность в идеях, чувствах, мировосприятии именно и нужна толпе, и понимается и перенимается легко и просто. Он выявляет их косноязычие, бедность языка, тупость. И речь не только о толпе… Вот, Кармазинов (явная карикатура на Тургенева) – писатель — заигрывает с ними, и как же тут не вспомнить размышления по поводу содержания выеденного яйца – Базарова… И Кармазинов понимает, что перед ним ничтожество, а все же мысленно задает вопрос:

Уж не гений ли он какой, в самом деле, черт его дери… (стр. 347)

А русская революционная идея «выражена в отрицании чести» (стр. 249) — и ему это нравится! «Русскому человеку честь есть одно только лишнее бремя» (там же). Хамство оказывается вовсе не «низовой стихией, как писал Бердяев, а оно вот тут, в самой интеллигенции, которая всегда готова принять его за пророчество или гениальность… В глубине тут, конечно, антилиберализм: либерал не имеет коренной веры и потому подвержен любым влияниям; его позиция пассивная, а Достоевский полагает, что теперь опасное время, и нужна позиция активная. Надо ясно мыслить, г-да! Мы знаем, что он и тут оказался прав.

Много актуальных черт. Вот Петруша объясняет Ставрогину, как он выдумывает чины и «мундир – главное»; вот признается, что он не лидер, он «сбоку» — так они и сидели у нас, сбоку, в тени «великого Ленина» — они и не претендовали на какие-то идеи или даже просто – ум. Все было сказано им, великим. Нужен один великий бес, Бес! – и за ним тотчас высыпает целая вереница этой сволочи…

6. Шигалев

Я запутался в собственных данных и мое заключение в прямом противоречии с первоначальной идеей. (стр. 378)

Сходят с ума, дергаются на стуле, пищат, рычат – тут бесы в полном цвете, — и разумеется, кажется нелепым теперь критиковать шигалевщину, идею земного рая избранных. Это им, интеллигентам, кажется нелепым критиковать идею о том, что можно «уничтожить сто миллионов» ненужных людей, чтобы победить деспотизм – идея кажется совершенно идиотской!.. да? — но я знаю страну, где она была реализована один к одному. Где до сих пор многие не понимают, что фаланстер есть дурное устройство общества, и любые проекты земного рая всегда почему-то строятся не на созидании, а на уничтожении несогласных… Passons.

Они наивны, безграмотны.

Будьте поглупее, Ставрогин! (стр. 391)

Вот, узнали, оказывается, «Фурье выдумал равенство» . Равенство – самая главная категория бесов, зловещий миф, семя великого зла.

Вообще, тут мысль о том, как люди выдумывают слова, понятия, идеи и пр., включая самих себя. Весь мир у них – злобная и никчемная выдумка, там нарушены все естественные связи, чувства и привязанности – вот, выдумал себе бога, Ставрогина, вцепился в него, как бульдог (стр. 397) – великий по значению образ: так они и выдумывали классиков, переписывали всю историю и культуру, создавали идолов, как свора волков, бросались на каждого вопрошающего, чтоб растерзать его. Для чего нужен Бог? А хоть для того, чтоб не появилась эта свора идолопоклонников.

Фарс . В главе, где «Степана Трофимовича описали», Достоевский демонстрирует искусство фарса. Он очень любит фарс, любит это гоголевское, ликующее настроение, однако фарс у него не уничтожает героя: тут же Степан Трофимович говорит верные и психологические глубокие слова о ста друзьях, которые в несчастье указывают на твои ошибки… Фарс не убивает героя, потому что эти герои слишком прочные психологически, слишком живые. Он высмеивает звонко, не остается живого места. Посудите сами, человек не знает, принадлежит ли он к тайному обществу – в голове полный «прогрессивный» хаос!

А по сути, тут две эпохи в русском «освободительном движении»: аморфность, вялость этих прошлых заговорщиков, которые боятся одного: «Высекут!» (стр. 404) – и решительность безмозглых сегодняшних бесенят, которые ничего не боятся и ни во что не верят.

7. Шатов – надежда.

Это путь возврата к человеческому, символом коего и является возвращение жены, которая рожает ребенка. Именно эту надежду и убивают бесы. Их вред не в идеях, а в самой нетерпимости к иному, к инакомыслящему. Они делят мир на «наших» и всех прочих, при этом несут уничтожение всем .

В Шатове есть что-то очень важное, это молодое упоение и честный утопизм, великая мечта и земное прозрение, и логично, что именно его они должны убить, потому что, в конечном итоге, цель бесов – убить надежду, остановить историю в точке нравственной катастрофы (революция) и начать убийство. Они лишены творческой силы.

Сцена бесов (стр. 581) — потрясающий гротеск.

8. Кириллов

Метафизический бунт – это когда человек заявляет свою абсолютную волю и действует по абсолютной логике, на меньшее не согласен. Нет Бога – значит я бог, значит — моя воля. В хаосе дурной свободы – произвола – он превратился в автомат: у него и слова сыпятся, как из автомата, и гимнастика эта кошмарная… Если посмотреть вокруг, самая актуальная фигура в романе – без идеологии и без бунта, разумеется: теперь одна гимнастика осталась.

Кириллов не человек, это идея. Идея сделать абсурдный мир придатком твоего высшего абсурда. А мир абсурден без Бога. Они убили Бога – значит, он должен стать богом, найти в себе центр мироздания. В сущности, поскольку человек объявлен «образом и подобием», так только в себе он и может теперь обрести этот центр, но честный и последовательный мыслитель, обретя в себе центр, осознав себя богом, уже не имеет цели в жизни. Это первый косвенный вывод из сложной фигуры Кириллова, который совершенно логично теряет всякое ощущение пути и стреляется, доказывая свою абсолютную волю.

Затем, такая смерть представляется единственным выходом безбожнику, да по сути он тем и занимается всю жизнь (убивает мешающую ему душу, Бога, философию, красоту и пр.).

Я ужасно несчастен, ибо ужасно боюсь. (стр. 576)

И он решает победить страх –

Я начну и кончу, и дверь отворю.

Бог вселяет страх – без Бога, когда человек не выдерживает Божьей длани и силы Слова, наступает ужас, кошмар полной тьмы. И единственным средством победить страх является самоуничтожение. Это третий важный вывод. Духовная сущность человека и безумие безбожия — доказано от противного в Кириллове.

Надо добавить несколько слов о реакции на роман. Достоевский расстроился, лишь когда узнал о резко отрицательной реакции молодежи. Эта надежда русских пророков — быть понятыми в молодой среде, теми, к кому они обращались преимущественно (а недаром их герои все люди молодые), — самая печальная страница истории русской литературы XIX века.

Как верно замечали Гершензон и Франк, интеллигенция не поняла своих великих пророков. Мы сегодня смотрим на нее иначе, мы понимаем, что она выродилась и вообще ничего не понимает, и не желает понимать в родной культуре.

Цитируем по изд. собр.соч. в 15 тт., т.7, Л., «Наука», 1990, с.75.

Считаем, что с Лермонтовым тут не то что параллель – это просто прямое продолжение великого лермонтовского образа.

Как вы относитесь к идее равенства? Возможно ли оно? И главный вопрос: кому оно нужно, кроме идиотов, которые не могут вынести того, что люди рождаются разными и не похожи друг на друга, как мыши…

Конечно, сегодня бесы – либералы, это всем понятно, то есть эти звериные маски могут напялить люди любой идеологии, в зависимости от обстоятельств.

В.Б. Левитов