Подлинная героиня «Жизни Клима Самгина» - хлыстовская богородица

22.04.2019

Горький Максим

Жизнь Клима Самгина (Часть 1)

А.М.Горький

Жизнь Клима Самгина

Часть первая

Иван Акимович Самгин любил оригинальное; поэтому, когда жена родила второго сына, Самгин, сидя у постели роженицы, стал убеждать ее:

Знаешь что, Вера, дадим ему какое-нибудь редкое имя? Надоели эти бесчисленные Иваны, Василии... А?

Утомленная муками родов, Вера Петровна не ответила. Муж на минуту задумался, устремив голубиные глаза свои в окно, в небеса, где облака, изорванные ветром, напоминали и ледоход на реке и мохнатые кочки болота. Затем Самгин начал озабоченно перечислять, пронзая воздух коротеньким и пухлым пальцем:

Христофор? Кирик? Вукол? Никодим? Каждое имя он уничтожал вычеркивающим жестом, а перебрав десятка полтора необычных имен, воскликнул удовлетворенно:

Самсон! Самсон Самгин, - вот! Это не плохо! Имя библейского героя, а фамилия, - фамилия у меня своеобразная!

Не тряси кровать, - тихо попросила жена. Он извинился, поцеловал ее руку, обессиленную и странно тяжелую, улыбаясь, послушал злой свист осеннего ветра, жалобный писк ребенка.

Да, Самсон! Народ нуждается в героях. Но... я еще подумаю. Может быть - Леонид.

Вы утомляете Веру пустяками, - строго заметила, пеленая новорожденного, Мария Романовна, акушерка.

Самгин взглянул на бескровное лицо жены, поправил ее разбросанные по подушке волосы необыкновенного золотисто-лунного цвета и бесшумно вышел из спальни.

Роженица выздоравливала медленно, ребенок был слаб; опасаясь, что он не выживет, толстая, но всегда больная мать Веры Петровны торопила окрестить его; окрестили, и Самгин, виновато улыбаясь, сказал:

Верочка, в последнюю минуту я решил назвать его Климом. Клим! Простонародное имя, ни к чему не обязывает. Ты - как, а?

Заметив смущение мужа и общее недовольство домашних, Вера Петровна одобрила:

Мне нравится.

Ее слова были законом в семье, а к неожиданным поступкам Самгина все привыкли; он часто удивлял своеобразием своих действий, но и в семье и среди знакомых пользовался репутацией счастливого человека, которому все легко удается.

Однако не совсем обычное имя ребенка с первых же дней жизни заметно подчеркнуло его.

Клим? - переспрашивали знакомые, рассматривая мальчика особенно внимательно и как бы догадываясь: почему же Клим?

Самгин объяснял:

Я хотел назвать его Нестор или Антипа, но, знаете, эта глупейшая церемония, попы, "отрицаешься ли сатаны", "дунь", "плюнь"...

У домашних тоже были причины - у каждого своя - относиться к новорожденному более внимательно, чем к его двухлетнему брату Дмитрию. Клим был слаб здоровьем, и это усиливало любовь матери; отец чувствовал себя виноватым в том, что дал сыну неудачное имя, бабушка, находя имя "мужицким", считала, что ребенка обидели, а чадолюбивый дед Клима, организатор и почетный попечитель ремесленного училища для сирот, увлекался педагогикой, гигиеной и, явно предпочитая слабенького Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал внука усиленными заботами о нем.

Первые годы жизни Клима совпали с годами отчаянной борьбы за свободу и культуру тех немногих людей, которые мужественно и беззащитно поставили себя "между молотом и наковальней", между правительством бездарного потомка талантливой немецкой принцессы и безграмотным народом, отупевшим в рабстве крепостного права. Заслуженно ненавидя власть царя, честные люди заочно, с великой искренностью полюбили "народ" и пошли воскрешать, спасать его. Чтоб легче было любить мужика, его вообразили существом исключительной духовной красоты, украсили венцом невинного страдальца, нимбом святого и оценили его физические муки выше тех моральных мук, которыми жуткая русская действительность щедро награждала лучших людей страны.

Печальным гимном той поры были гневные стоны самого чуткого поэта эпохи, и особенно подчеркнуто тревожно звучал вопрос, обращенный поэтом к народу:

Ты проснешься ль, исполненный сил?

Иль, судеб повинуясь закону,

Все, что мог, ты уже совершил,

Создал песню, подобную стону,

И навеки духовно почил?

Неисчислимо количество страданий, испытанных борцами за свободу творчества культуры. Но аресты, тюрьмы, ссылки в Сибирь сотен молодежи все более разжигали и обостряли ее борьбу против огромного, бездушного механизма власти.

В этой борьбе пострадала и семья Самгиных: старший брат Ивана Яков, просидев почти два года в тюрьме, был сослан в Сибирь, пытался бежать из ссылки и, пойманный, переведен куда-то в Туркестан; Иван Самгин тоже не избежал ареста и тюрьмы, а затем его исключили из университета; двоюродный брат Веры Петровны и муж Марьи Романовны умер на этапе по пути в Ялуторовск, в ссылку.

Весной 79 года щелкнул отчаянный выстрел Соловьева, правительство ответило на него азиатскими репрессиями.

Тогда несколько десятков решительных людей, мужчин и женщин, вступили в единоборство с самодержавием, два года охотились за ним, как за диким зверем, наконец убили его и тотчас же были преданы одним из своих товарищей; он сам пробовал убить Александра Второго, но, кажется, сам же и порвал провода мины, назначенной взорвать поезд царя. Сын убитого, Александр Третий, наградил покушавшегося на жизнь его отца званием почетного гражданина.

Когда герои были уничтожены, они - как это всегда бывает - оказались виновными в том, что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены поражением более тяжко, чем друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.

Постепенно начиналась скептическая критика "значения личности в процессе творчества истории", - критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, "белокурой бестией" Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что "из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения", сосредоточивали силы и таланты свои на "самопознании", на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга "наше время - не время широких задач".

Гениальнейший художник, который так изумительно тонко чувствовал силу зла, что казался творцом его, дьяволом, разоблачающим самого себя, художник этот, в стране, где большинство господ было такими же рабами, как их слуги, истерически кричал:

"Смирись, гордый человек! Терпи, гордый человек!"

Дом Самгиных был одним из тех уже редких в те годы домов, где хозяева не торопились погасить все огни. Дом посещали, хотя и не часто, какие-то невеселые, неуживчивые люди; они садились в углах комнат, в тень, говорили мало, неприятно усмехаясь. Разного роста, различно одетые, они все были странно похожи друг на друга, как солдаты одной и той же роты. Они были "нездешние", куда-то ехали, являлись к Самгину на перепутье, иногда оставались ночевать. Они и тем еще похожи были друг на друга, что все покорно слушали сердитые слова Марии Романовны и, видимо, боялись ее. А отец Самгин боялся их, маленький Клим видел, что отец почти перед каждым из них виновато потирал мягкие, ласковые руки свои и дрыгал ногою. Один из таких, черный, бородатый и, должно быть, очень скупой, сердито сказал:

У тебя в доме, Иван, глупо, как в армянском анекдоте: всё в десять раз больше. Мне на ночь зачем-то дали две подушки и две свечи.

Круг городских знакомых Самгина значительно сузился, но все-таки вечерами у него, по привычке, собирались люди, еще не изжившие настроение вчерашнего дня. И каждый вечер из флигеля в глубине двора величественно являлась Мария Романовна, высокая, костистая, в черных очках, с обиженным лицом без губ и в кружевной черной шапочке на полуседых волосах, из-под шапочки строго торчали большие, серые уши. Со второго этажа спускался квартирант Варавка, широкоплечий, рыжебородый. Он был похож на ломового извозчика, который вдруг разбогател и, купив чужую одежду, стеснительно натянул ее на себя. Двигался тяжело, осторожно, но все-таки очень шумно шаркал подошвами; ступни у него были овальные, как блюда для рыбы. Садясь к чайному столу, он сначала заботливо пробовал стул, достаточно ли крепок? На нем и вокруг него все потрескивало. скрипело, тряслось, мебель и посуда боялись его, а когда он проходил мимо рояля - гудели струны. Являлся доктор Сомов, чернобородый, мрачный; остановясь в двери, на пороге, он осматривал всех выпуклыми, каменными глазами из-под бровей, похожих на усы, и спрашивал хрипло.

1-я серия. "Детство. 1877 год". В доме интеллигента-народника Ивана Самгина родился сын, которого отец назвал Климом. Такое необычное имя сраз выделило мальчика среди других детей. Между детьми скложились непростые отношения. Клим старался чем-то отличиться, но у него это не всегда получалось.

2-я серия. "Юность. 1894 год". Учеба в гимназии и разочарование Клима в женщинах.

3-я серия. "Петербург. 1895 год". Самгин приехал в Петербург учиться. Там он встретился с Туробоевым и своим старшим братом Дмитрием, включившимся в революционную борьбу. Узнав, что Фима Нехаева беременна от него, Клим уезжает в Москву.

4-я серия. "Провинция. 1896 год". Брата Клима Самгина Дмитрия арестовали в Петербурге. Клим признается в любви Лидии, но она отвергает его.

5-я серия. "Москва. 1896 год". Приезд молодого царя Николая II в Москву и трагедия на Ходынском поле, где в толпе во время праздника были задавлены сотни людей.

6-я серия. "Перед выбором. 1897-1899 годы". Обыск в доме Самгина. Полиция заинтересовалась Кутузовым. Алина Телепнева вернулась из Парижа в Москву. Самгин женился на Варваре Антиповой. Его арестовали и предложили стать агентом полиции, но Самгин отказался.

7-я серия. "Одиночество. 1902 год". Самгин познакомился с агентом полиции Митрофановым и завёл роман с Марией Никоновой.

8-я серия. "Воскресение". Самгин начал верить в силу революции, в то, что она сможет изменить людей. Мать Клима уезжает из России.

9-я серия. "Восстание. 1905 год". Самгин возвращается в Москву. Его арестовывают, но потом выпускают из тюрьмы. Во время восстания гибнет Туробоев.

10-я серия. "Баррикада. 1905 год". Рабочие выстраивают баррикады. Самгин понимает, что он становится заложником событий, на которые не может повлиять.

11-я серия. "Радение. 1906-1908 годы". По просьбе Кутузова Клим Самгин едет за деньгами для большевиков в Русьгород, где встречает Марину Зотову - богатую женщину с "народным" образом мыслей. Религиозные "радения" у Марины окончательно убеждают Самгина в его оторванности от народной стихии.

12-я серия. "За границей. 1909-1912 годы". Во время встречи Самгина с матерью в Швейцарии обнаруживается их взаимонепонимание. Эмигрантская среда нагоняет на Клима скуку. Попов и Бердников пытаются подкупить Самгина и сделать его тайным агентом при Зотовой. Самгин отказывается.

13-я серия. "Зрелость. 1912-1913 годы". По возвращении в Россию Клим Самгин узнает об убийстве при загадочных обстоятельствах Марины Зотовой. Подозрение падает на Безбедова, который все отрицает. Он странным образом погибает в тюрьме до начала суда. Самгин едет в Петербург, не имея средств к существованию. В поезде он встречает Дронова, который призывает его издавать новую газету либерального толка. В Петербурге до Клима доходит известие о болезни его полузабытой жены Варвары, и он едет к ней.

14-я серия. "Распад. 1914-й год". К лету 1914 года Клим Иванович Самгин служит в Петербурге. О нем все единодушно отзываются как об умном человеке. Самгин приходит к тому, что вера, лишенная чувственной опоры, ведет к внутреннему расколу. В августе начинается Первая мировая война. В Россия наносит поражение германским войскам, однако победа оборачивается катастрофой. Клим расследует пропажу трех вагонов с продуктами в железнодорожном составе, потерпевшем крушение. Надвигается Февральская революция 1917 года.

Редкое собрание типов
Горький многократно уверял, что «Самгин» – единственная книга, которая от него останется: «Про меня будут говорить – он написал множество плохих книг и одну хорошую». В смысле чистого художества первые три тома «Самгина», написанные тщательно, сухо, без обычного горьковского пафоса и многословия, в лучших европейских традициях, действительно выше остальной горьковской прозы, где автор чаще пересказывает, чем показывает. Видишь всех – и мучнистых сестер Сомовых, и красавца Туробоева, и самого Самгина, похожего в своих дымчатых очках на чеховского Беликова, но в интеллигентском, сильно усовершенствованном варианте. В романе мало исторических лиц, но много «типов» – и, пожалуй, угол зрения выбран идеально, потому что именно люди, умевшие казаться, а не быть, преобладали в тогдашней России и погубили ее. Всех заботило то, как они выглядят, а не то, что они делают (или, точнее, что их руками делает история). Всеобщее попустительство, ложь, кривлянье, забвение простейших правил, насмешка над здравым смыслом, любопытство вместо любви, разврат вместо веры – все это Горький изобразил с редкой для него брезгливостью; есть там и хлыстовская богородица Зотова, которую в конце концов убивают, потому что она заигралась с темными, иррациональными силами. Народ в «Самгине» (Горький никогда в этом не признавался так откровенно) – стихия темная, опасная, враждебная культуре; эта сила, кажется, и сметет пролетариат, превратив русскую революцию в многолетнюю бойню. И намеки на это есть в романе, но Горький по понятным причинам осторожничал.

Недописанный роман
Одного он не сумел сделать – закончить книгу. Оставалось ему, судя по наброскам, страниц 50, но их-то он и не мог дописать, и не в пневмонии дело. Он бы, думается, все равно не закончил книгу, это участь всех советских эпопей, начатых в двадцатые, и даже «Тихий Дон» затормозил: четвертый том писался дольше, чем три предыдущих. Иссякала инерция революционного толчка, торжествовала новая реакция, а главное – Горький не учел важной особенности снобов. Они живут, может быть, не очень нравственно, но умирают красиво. Им же важно, как выглядеть. И Ходасевич, чья жизнь отнюдь не пример высокой морали и удачливости, умер как герой – потому что ему не все равно было, что о нем скажут. Героической смерти своему Самгину Горький не придумал, а придуманная – его раздавила толпа на демонстрации – Горькому не подходила, он чувствовал тут ложь. Правильно он понял одно: тип Самгина с новой русской реальностью несовместим, он сходит со сцены. Но вот станет ли без него сильно лучше? И не превратится ли его роман из эпиграммы в эпитафию? Этот вопрос остается открытым и поныне.
Но читать – большое удовольствие. «Самгин» – отличная школа отвращения к людям и к себе: последнее необходимо, чтобы хоть что-то наконец изменить. В первой половине девяностых привлечь внимание к роману не смогла даже неплохая экранизация Виктора Титова. Зато теперь, кажется, самое время.

Над четырехтомным романом писатель работал до своей смерти: первая часть вышла в 1927-м г., вторая - в 1928-м, третья - в 1931-м, четвертая, незаконченная, печаталась в 1933-м (частично) и в 1937-м.

Замысел был грандиозен: представить жизнь русской интеллигенции в панораме бытия всей России на переломе истории, за 40 лет - с 1880-х гг. до 1917-го, до крушения последней русской монархии. В романс поставлены традиционные для русской культуры вопросы: интеллигенция и революция, народ и интеллигенция, личность и история, революция и судьба России. Интеллигенция предстает во множестве фигур, различных идейных, философских и политических течений, в многообразии точек зрения на жизнь - в диалоге, полилоге, "хаосе" голосов. Этот разросшийся непрерывный диалог по преимуществу и сообщает роману его форму, основной способ повествования. Сама по себе такая художественная форма при явной избыточности диалогов в произведении в основном соответствует тону и духу изображаемого времени - возрастающему напряжению по мере приближения его к историческим кульминациям эпохи. Перед нами проходят консерваторы и революционеры, атеисты, ницшеанцы и сторонники нового христианства, оптимисты и пессимисты, декаденты (Нехаева), народники (отец Клима Иван Самгин, его брат Яков, писатель Катин и многие другие) и социал-демократы, марксисты (Кутузов, Елизавета Спивак, Поярков, Гогин, Любаша Сомова), самобытные индивидуальности: умный, трезвый и циничный интеллигент-делец Варавка, ироничный и скептичный аристократ Туробоев, "купеческий сын", миллионер, сочувствующий марксистам, Лютов, гуманист, вечный защитник женщин врач Макаров, интеллигент-плебей журналист Дронов, пророк-идеалист Томилин, насквозь земная, отрицающая христианство и поверившая в святость хлыстовских радений Марина Зотова.

Разветвленная и многоликая система персонажей держится концентрической формой повествования, единой господствующей в ней точкой зрения Клима Самгина, а читатель не перестает ощущать, что герой смотрит на все сквозь серые, дымчатые очки, обесцвечивающие и искажающие картину мира. Однако точка зрения этой резко "критически мыслящей личности" может служить и средством выражения авторской оценки, несмотря на то, что автор и его "отрицательный" герой Ютим Самгин во многом расходятся в своих взглядах.

Корень характера Самгина - в этом состоит типичная для интеллигенции болезнь духа в понимании Горького - гипертрофия самости, крайний индивидуализм. В это автор метит уже фамилией героя (Самгин) и сценой придумывания ему имени: родители озабочены тем, чтобы сразу выделить сына - имя должно быть необыкновенно и простонародно (прогрессивно). Стремление во что бы то пи стало выделиться из окружения, отличиться постепенно формирует в характере героя расхождение роли и сущности (роль исключительного ребенка, ранняя поза солидности, выдумывание себя), приводит к потере непосредственности и культивирует сухо рассудочное, рационалистическое отношение к миру.

Другой узел внутренних противоречий Самгина - его двойственное отношение к правде: Самгин, считающий себя "не романтиком", адвокатом трезвой правды, вместе с тем нередко готов отвернуться от неугодной ему действительности, словно стереть се в своем сознании. Таков смысл символического лейтмотива, скрепляющего во многом образный строй романа: "А был ли мальчик?" В то время как читатель знает, что "мальчик" был (эпизод гибели Бориса Варавки, свидетелем которой стал Клим), герой пытается уверить и себя, и нас, что "мальчика" не было, а значит, не было и никакой вины Клима перед утонувшим товарищем. Это формирует в Самгине кардинальное свойство его миросозерцания - скептицизм, стремление неугодные ему факты и явления реальной жизни объявлять иллюзией (отношение его к революции 1905 г.).

Подобную внутреннюю противоречивость Самгина автор раскрывает своеобразными приемами психологического анализа, широко используя богатый инструментарий русских реалистов, в особенности Ф. М. Достоевского. Это внутренние монологи, в которых самооценки героя расходятся с реальным положением вещей; система пародирующих его фигур-"зеркал" (Самгин и Дронов, Самгин и Безбедов и т.д.); образы внутренних двойников Самгина (сны Клима с появлением его двойника, потерявшего собственную тень и вес, и пр.). Тем самым Горький недвусмысленно, хотя и без участия прямого оценочного слова (оно исключено избранной формой повествования от лица героя), жестко судит Самгина, освещая его фигуру едкой иронией и сарказмом.

Однако в образе центрального героя потаенно присутствует и другая сторона. В Самгине есть нечто, что принадлежит самому автору, его духовной биографии: суждения, оценки, некоторые мировоззренческие установки, сомнения (например, недоверие к мужику, оценки деревни, декадентства, "нечаевщины", космизма в философии и др.). Расстояние между автором и развенчанным им "отрицательным" героем в действительности не столь велико, как кажется на первый взгляд. Это необходимо помнить, чтобы уточнить авторскую позицию в произведении, в частности в отношении к "положительным" персонажам, к Кутузову, в образе которого воплощен характер большевика, главного деятеля русской революции 1905 и 1917 гг.

Степан Кутузов, которого мы наблюдаем на большом промежутке времени, рисуется в чем-то существенно по-иному, нежели Павел Власов из романа "Мать" и другие горьковские герои этого типа. С целью создать впечатление многосторонности личности, Горький впервые знакомит читателя с Кутузовым в окружении веселой молодой компании, іде тот предстает в роли талантливого певца, вводит сюжет его любовных увлечений (Марина Премировав пользуется "утепляющим" приемом внутренней самохарактеристики персонажа в его письмах. Даже в призме восприятия желчного скептика Самгина Кутузов - единственная, встреченная им на пути цельная личность, "существо совершенно исключительное по своей законченности". Однако это "законченность" силы: Кутузов поражает окружающих способностью их подчинять, умением "сопротивляться людям", - но эта сила не раз обнаруживает себя как сила однолинейная и жестокая. Кутузов пренебрежительно отмахивается от "микстуры", "патоки" гуманизма, от жалости, когда ему рассказывают о расстреле солдатами безоружных, о смерти лично ему знакомого человека (старого Дьякона), о гибели множества рабочих в московском восстании: "Меньше, чем ежедневно погибает их в борьбе с капиталом, - быстро и как будто небрежно говорит Кутузов".

Подобным образом и единомышленник Кутузова Гогин отбрасывает мотивы совести, прозвучавшие у Любани Сомовой, которая, но его словам, "не может изжить народнической закваски, христианских чувств".

В своем безжалостном прогнозе революции Кутузов допускает даже гибель большинства: "...большинство - думать надо - будет пассивно или активно сопротивляться революции и на этом - погибнет". Этическая оценка подобного безжалостного расчета принадлежит Самгину: "это - жестоко", и эту оценку, скорее всего, разделяет сам автор романа. Размышления Кутузова о морали и человечности отличаются безжалостностью, прямолинейностью и, по сути, ведут к их отрицанию: "Человек, это - потом". Все такого рода суждения Кутузова складываются в конечном итоге в характеристику его философии как "упрощенной": ""кутузовщина" очень упрощала жизнь..."

Подобный оценочный мотив ведется в романе, конечно, от имени Самгина, но много раз варьируется и повторяется от лица других персонажей и потому не может быть отброшен в определении собственно авторской позиции. Это подкрепляется и тем обстоятельством, что аналогичный упрек в опасном упрощении жизни был прямо, от автора адресован большевикам в очерке Горького "Владимир Ленин" (1924): "Может быть, Ленин понимал драму бытия несколько упрощенно и считал ее слишком легко устранимой..." Такого рода "упрощение" виделось тогда писателю неизбежным следствием существа самой политики и роли "вождя" в ней:

"Должность честных вождей народа - нечеловечески трудна. Невозможен вождь, который - в той или иной степени - не был бы тираном".

Неоконченной эпопеей "Жизнь Клима Самгина" завершился творческий путь Максима Горького.

Оригинал издан: Переводчик: