На другой день рано утром Эмма написала письмо матери и записочку приятелю своего покойного отца, участковому приставу Бедросову. На ее звонок явилась Елена с завтраком на подносе и вслед за нею старик лакей в парадной ливрее. Лукавые глаза его так и бегали по сторонам.
– Как тебя зовут? – спросила девушка.
– Борисом, сударыня.
– Отнеси эту записку участковому приставу Бедросову.
– Слушаю-с, – проговорил старик и, согнувшись в три погибели, пошел по направлению к двери, но тотчас же остановился и прибавил: – Я должен предупредить вас, сударыня, что для посторонних посетителей я глухонемой.
Эмма кивнула и, выпив чашку кофе, начала одеваться с помощью Елены.
– Ты поедешь со мной, – сказала она, охорашиваясь перед зеркалом.
– Как прикажете.
– Есть ли у тебя приличное платье, чтобы изобразить мою тетушку?
– Здесь уже все припасено.
Несколько минут спустя обе женщины вышли из дома пешком.
– Где здесь Красный кабачок? – тихонько спросила Эмма у своей спутницы.
– В нескольких шагах отсюда, – ответила старушка и повернула в узкую грязную улицу, где стоял шинок, красная крыша которого виднелась из-за высокого забора. – Вот он, – шепнула она, указывая глазами на невзрачный домик.
Оттуда они поднялись в старый город и остановились перед окнами магазина, в которых были выставлены фотографические портреты. Эмма осталась на улице, а Елена вошла внутрь и через минуту появилась с большим конвертом в руках.
Возвратившись домой, Эмма отпустила свою служанку, села на диван в гостиной и вынула из конверта портрет графа Солтыка. Долго и внимательно вглядывалась она в него, как бы изучая каждую черту лица, не хуже любого сыщика, рассматривающего портрет преступника, которого ему поручено поймать.
Граф был изображен в меховом шлафроке с длинной трубкою в зубах. Это был поистине красавец-мужчина: правильные, словно из мрамора высеченные черты лица, большие глаза, в которых светились ум, энергия и страстность, – одним словом, он обладал в высшей степени привлекательной наружностью.
Портрет графа еще лежал на столе, когда в гостиную вошел Бедросов, живой, проворный мужчина лет сорока, невысокого роста, с жиденькими волосами, выдающимися скулами и крошечным уродливым носиком. Поцеловав руку Эммы, он подвел ее к окну, чтобы лучше рассмотреть ее лицо, и воскликнул в порыве неподдельного восторга:
– Боже мой, как вы выросли, как похорошели! Давно ли я носил вас на руках! А помните ли вы, как запрягали меня в тележку да погоняли кнутиком? Как я рад, что мне привелось увидеть вас снова!
– Я очень рада найти в вас старого искреннего друга, – с приветливой улыбкой ответила Эмма.
– Звание друга я принимаю с благодарностью, но от старого отрекаюсь категорически! Разве я седой дряхлый старик? Я мужчина, как говорится, в расцвете лет! – и он расхохотался. – Да, милая барышня, в качестве друга вашего покойного батюшки я готов вас охранять от всех зол и напастей, но вместе с тем оставляю за собой право иногда и приволокнуться за вами.
– А я ловлю вас на слове и провозглашаю моим рыцарем!
Бедросов отвесил низкий поклон и прибавил:
– Жду ваших повелений и надеюсь, что вы будете мною довольны!
– Сядьте вот тут, рядом со мной и поговорим по-дружески, – сказала молодая хозяйка, усаживая своего гостя на диван. – Признаюсь, что я вам завидую.
– Интересно узнать, чем именно возбуждаю я в вас это далеко не лучшее чувство?
– Вы пользуетесь преимуществом, о котором мы, простые смертные, и мечтать не смеем.
– Каким же это?
– Вы все обо всех знаете.
– Да... то есть, как вам сказать, – в сущности, это как повезет и лучшим вашим союзником бывает случай...
– Вам известно, как велико женское любопытство... Поневоле позавидуешь человеку, для которого тайн не существует, который смело заглядывает в самые сокровенные изгибы человеческого сердца и, как гигантский паук, накидывает свою паутину на весь город.
– Это в известной степени справедливо.
– Как бы я была счастлива хоть на миг приподнять завесу хоть какого-нибудь таинственного приключения!
– Почему же нет? Полиция нуждается в союзниках, а женщины умеют так ловко все выведывать. Здесь вам нет равных.
– В таком случае примите меня в число ваших агентов.
– С величайшим удовольствием! – ответил полицейский чиновник, целуя руку Эммы.
– Я сегодня же намерена проверить, как далеко простирается ваше всеведение, – с лукавой улыбкою проговорила девушка и спросила, указывая на лежащий на столе портрет: – Кто это такой?
– Граф Солтык, – без запинки отвечал Бедросов. – Разве вы с ним знакомы?
– Нет... Этот портрет был выставлен в окне одного магазина, и я купила его, потому что он мне понравился.
– Не вы первая и не вы последняя увлекаетесь наружностью этого господина! Послушайтесь моего дружеского совета: ограничьтесь портретом графа и избегайте личного знакомства с ним.
– Не думайте, что я в него влюбилась, просто он меня интересует.
– И это небезопасно... Он деспот, Дон Жуан, закоренелый эгоист, человек бездушный, безнравственный, беспощадный!
– Боже, какими ужасными красками вы описываете его!
– Не одну несчастную жертву удалось мне вырвать из когтей этого изверга!.. Я пристально слежу за ним... Еще раз повторяю вам: это знакомство приведет вас к неминуемой погибели!
– Не беспокойтесь, я благоразумна. Ему не удастся опутать меня своими сетями.
– В таком случае, вы будете единственная женщина, не поддавшаяся дьявольскому обаянию этого хитрого человека.
Бедросов пообедал с Эммой в одном из лучших ресторанов города. После обеда они долго катались в коляске по окрестностям. Было уже почти темно, когда девушка вернулась домой. Вскоре приехал и Казимир Ядевский. Елена разыгрывала роль тетушки и наливала чай, сидя перед кипящим самоваром. В камине весело трещали дрова, хозяйка была в отличном расположении духа, что не ускользнуло от внимания ее собеседника.
– Чему ты удивляешься? – спросила она, – ты сделался благоразумнее, я сознаю себя в безопасности, вот почему я так весела.
– Следовательно, моя любовь к тебе безрассудна?
– Более того.
– Опасна?
Эмма утвердительно кивнула головой.
– Я не смею тебе этого объяснять, – прибавила она, – но поверь мне, эта любовь не принесет тебе счастья, по крайней мере, в том смысле, как ты его понимаешь.
– Неужели ты намерена до конца жизни остаться весталкою?
Горькая усмешка скользнула по губам красавицы.
– Я отказалась от всех стремлений молодого сердца и поступила совершено сознательно. Я смотрю на жизнь, как на странствие по необозримой долине скорбей. Сама природа представляется мне в виде демона-искусителя, ведущего род человеческий к погибели. Она, подобно древнему змию, обольстившему праматерь нашу Еву, прельщает нас таинственным шелестом листьев в лесу, журчанием ручейка, звонкой песнью соловья и легким дуновением ветра. Она тешит нас призраками любви, дружбы и ангельской улыбкой невинных детей. Все это не более как сети, которыми опутывает нас враг рода человеческого. Мы до такой степени поддались его пагубному влиянию, что грешим на каждом шагу, сами того не сознавая.
– По твоему мнению, человек должен добровольно отказаться от всего, что украшает его жизнь?
– Да, должен.
– Да ведь это будет не жизнь, а каторга!
– Тебя я люблю как друга, как брата, но тебе никогда не удастся увлечь меня в греховный вихрь иной любви.
В эту минуту позвонили у подъезда, и кто-то постучал в дверь. Елена вышла в коридор, где ее ждала женщина, закутанная в серый платок, из-под которого выглядывали большие блестящие глаз. Переговорив с таинственной незнакомкой, Елена вернулась в гостиную и, воспользовавшись минутой, когда Казимир подошел к лампе, чтобы закурить сигару, шепнула Эмме на ухо:
– Сюда приходила еврейка, хозяйка Красного кабачка.
– Что ей нужно?
– Она сделала какое-то важное открытие и рассчитывает на вашу помощь.
– Почему бы ей самой не объявить об этом?
– Она не решается.
– Хорошо, я согласна помочь ей.
– Бог наградит вас за это, добрая барышня!
– Когда же я ей понадоблюсь?
– Это мы узнаем в свое время.
"Слово о полку Игореве" - известнейший памятник древней русской литературы - описывает неудачный поход на половцев новгород-северского князя Игоря Святославича в союзе с Всеволодом, Владимиром и Святославом Ольговичем (1185 г.). По времени написания "Слово" относят к 1187-1188 году. На нашем сайте произведение публикуется в следующих вариантах: 1. оригинальный древнерусский текст в современной орфографии ; 2. прозаический перевод на русский язык; 3. поэтический перевод В.А.Жуковского ; 4. поэтический перевод Н.Заболоцкого .
СЛОВО О ПОХОДЕ ИГОРЕВОМ,
ИГОРЯ, СЫНА СВЯТОСЛАВОВА, ВНУКА ОЛЕГОВА
Прозаический перевод
Н е начать ли нам, братья, по-стародавнему скорбную повесть о походе Игоревом, Игоря Святославича! Или да начнется песнь ему по былям нашего времени - не по замышлению Боянову! Ведь Боян вещий когда песнь кому сложить хотел, то белкою скакал по дереву, серым волком по земле, сизым орлом кружил под облаками. Поминал он давних времен рати - тогда пускал десять соколов на стаю лебедей; какую догонял сокол, та первая песнь пела старому Ярославу, храброму Мстиславу, что зарезал Редедю пред полками касожскими, красному Роману Святославичу. Боян же, братья, не десять соколов на стаю лебедей пускал, но свои вещие персты на живые струны возлагал; они же сами князьям славу рокотали.
Начнем же, братья, повесть эту от старого Владимира до нынешнего Игоря что отвагою закалил себя, заострил сердца своего мужеством и, исполнившись ратного духа, навел свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую.
О Боян, соловей старого времени! Вот когда бы ты, соловей, эти полки щекотом своим воспел, мыслию скача по дереву, умом летая под облаками, свивая славу давнего и нынешнего времени, волком рыща по тропе Трояновой через поля на горы! Так бы тогда пелась слава Игорю, Олегову внуку: "Не буря соколов занесла через поля широкие, галок стаи летят к Дону великому". Или так зачалась бы она, вещий Боян, внук Велесов: "Кони ржут за Сулою, звенит слава в Киеве. Трубы трубят в Новегороде, стоят стяги в Путивле".
Игорь ждет милого брата Всеволода. И. сказал ему буй-тур Всеволод: "Один брат, один свет светлый ты, Игорь! Оба мы Святославичи. Седлай, брат, своих борзых коней, - мои давно у Курска стоят наготове. А мои куряне - -дружина бывалая: под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены; пути ими исхожены, овраги ведомы, луки у них натянуты, колчаны отворены, сабли наострены; сами скачут, как серые волки в поле, себе ища чести, а князю славы".
Тогда посмотрел Игорь на светлое солнце и увидел, что тьма от него все войско покрыла. И сказал Игорь дружине своей: "Братья и дружина! Лучше в битве пасть, чем в полон сдаться. А сядем, братья, на своих борзых коней, поглядим на синий Дон!" Запала князю дума Дона великого отведать и знамение небесное ему заслонила. "Хочу, - сказал, - копье преломить у степи половецкой с вами, русичи! Хочу голову свою сложить либо испить шеломом из Дону".
Тогда вступил Игорь князь в золотое стремя и поехал по чистому полю. Солнце мраком путь ему загородило; тьма, грозу суля, громом птиц пробудила; свист звериный поднялся; Див забился, на вершине дерева кличет - велит послушать земле незнаемой. Волге, и Поморью, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, тмутараканский идолище! А половцы дорогами непроторенными побежали к Дону великому; скрипят телеги их в полуночи, словно лебеди кричат распуганные.
Игорь к Дону воинов ведет. Уже беду его стерегут птицы по дубам; волки грозу накликают по оврагам; орлы клектом на кости зверей сзывают; лисицы брешут на червленые щиты О Русская земля, а ты уже скрылась за холмом!
Долго ночь меркнет. Но вот заря свет запалила, туман поля покрыл; уснул щекот соловьиный, говор галок пробудился. Русичи широкие поля червлеными щитами перегородили, себе ища чести, а князю славы.
Утром в пятницу потоптали они поганые полки половецкие и, рассыпавшись стрелами по полю, помчали красных девок половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие оксамиты. Ортмами, япончицами и кожухами стали мосты мостить по болотам и топким местам - и всяким узорочьем половецким Червленый стяг, белая хоругвь, червленый бунчук, серебряное древко - храброму Святославичу!
Дремлет в степи Олегово храброе гнездо. Далеко залетело! Не было оно рождено на обиду ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половчанин! Гзак бежит серым волком, Кончак ему след прокладывает к Дону великому.
На другой день рано утром кровавые зори рассвет возвещают; черные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца, а в них трепещут синие молнии. Быть грому великому! Идти дождю стрелами с Дону великого! Тут копьям поломаться, тут саблям постучать о шлемы половецкие, на реке на Каяле у Дона великого. О Русская земля, а ты уже скрылась за холмом!
Вот ветры, Стрибожьи внуки веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы. Земля гудит, реки мутно текут; пыль степь заносит; стяги весть подают - половцы идут от Дона и от моря; со всех сторон они русские полки обступили. Дети бесовы кликом степь перегородили, а храбрые русичи преградили степь червлеными щитами.
Яр-тур Всеволод! Стоишь ты всех впереди, мечешь стрелы на поганых, стучишь о шлемы мечами харалужными. Куда, тур, поскачешь, своим золотым шеломом посвечивая, там лежат поганые головы половецкие. Порублены саблями калеными шлемы аварские тобою, яр-тур Всеволод! Что тому раны, братья, кто забыл и жизнь, и почести, и город Чернигов, отчий золотой стол, и милой своей красной Глебовны свычаи и обычаи!
Были века Трояновы, прошли лета Ярославовы; были походы Олеговы, Олега Святославича Тот ведь Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял; ступит в золотое стремя в городе Тмутаракани - звон тот слышит старый великий Ярославов сын Всеволод, а Владимир каждое утро уши себе закладывает в Чернигове. Бориса же Вячеславича похвальба на суд привела и на ковыль-траве покров смертный зеленый постлала за обиду Олегову - храброго и юного князя. С той же Каялы Святополк прилелеял отца своего между угорскими иноходцами ко святой Софии к Киеву. Тогда при Олеге Гориславиче засевалась и росла усобицами, погибала отчина Даждьбожьего внука в крамолах княжих век человечий сокращался. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы себе деля, а галки свою речь говорили, лететь собираясь на поживу. То было в те рати и в те походы, а такой рати не слыхано.
С утра раннего до вечера, с вечера до света летят стрелы каленые, стучат сабли о шеломы, трещат копья харалужные в степи незнаемой, посреди земли Половецкой. Черная земля под копытами костьми была засеяна, а кровью полита; горем взошли они по Русской земле.
Что шумит, что звенит на рассвете рано перед зорями? Игорь полки поворачивает: жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой; на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут разлучились братья на берегу быстрой Каялы; тут кровавого вина недостало; тут пир окончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую. Никнет трава от жалости, деревья в горе к земле склонились.
Уже, братья, невеселое время настало, уже степь силу русскую одолела. Обида встала в силах Даждьбожьего внука, вступила девою на землю Троянову, взмахнула лебедиными крылами на синем море у Дона: прогнала времена счастливые. Война князей против поганых пришла к концу, ибо сказал брат брату: "Это мое, и то мое же". И стали князья про малое "это великое" говорить, а сами на себя крамолу ковать. А поганые со всех сторон приходят с победами на землю Русскую.
О, далеко залетел сокол, птиц избивая, к морю! А Игорева храброго полку уже не воскресить! Запричитало по нем горе, и стенанье пронеслось по Русской земле, огонь сея из пламенного рога. Жены русские восплакались, говоря: "Уже нам своих милых лад ни мыслию смыслить, ни думою сдумать, ни очами приворожить, а золота и серебра и в руках не подержать!"
И застонал, братья, Киев от горя, а Чернигов от напастей. Тоска разлилась по Русской земле, печаль многая рекою протекла среди земли Русской. А князья сами на себя крамолу куют, а поганые с победами набегают на Русскую землю, дань беря по белке от двора.
Ведь те два храбрых Святославича, Игорь и Всеволод, зло пробудили, которое усыпил было грозою отец их Святослав грозный великий Киевский: прибил своими сильными полками и харалужными мечами, наступил на землю Половецкую; притоптал холмы и овраги; замутил реки и озера, иссушил потоки и болота: а поганого Кобяка из лукоморья от железных великих полков половецких, как вихрь, вырвал, - и пал Кобяк в городе Киеве, в гриднице Святославовой. Тут немцы и венециане, тут греки и морава поют славу Святославу, корят князя Игоря, что добычу утопил на дне Каялы, реки половецкой, золото свое рассыпал. Тут Игорь князь пересел с седла золотого, а в седло невольничье. Приуныли у городов стены, а веселье поникло.
А Святослав темный сон видел в Киеве на горах "Ночью этой с вечера накрывали меня, - сказал, - покровом черным на кровати тисовой; черпали мне светлое вино, с горечью смешанное; сыпали мне из пустых колчанов половецких крупный жемчуг на грудь и величали меня. И кровля уже без князька в моем тереме златоверхом, и всю ночь с вечера серые вороны у Плеснеска на лугу граяли".
И сказали бояре князю: "Кручина, князь, разум твой полонила: ведь два сокола слетели с отчего стола золотого - добыть хотели города Тмутараканя либо испить шеломом из Дону. Но уже соколам крылья подсекли поганых саблями, а самих опутали путами железными.
Темно было в третий день: два солнца померкли, оба багряные столпа погасли, и с ними оба молодых месяца, Олег и Святослав, тьмою заволоклись, и в море утонули, и великую дерзость подали поганым. На реке на Каяле тьма свет покрыла: по Русской земле разбрелись половцы, как пардусов выводок. Уже насела хула на хвалу; уже перемогло насилие волю; уже кинулся Див на землю. Вот готские красные девы запели на берегу синего моря, звеня русским золотом; поют они время Бусово, лелеют месть за Шарокана. А мы, дружина, уже живем без веселья".
Тогда великий Святослав изронил золотое слово, со слезами смешанное, и сказал: "О сыны мои, Игорь и Всеволод! Рано начали вы Половецкую землю мечами кровавить, а себе славы искать: без чести для себя ведь вы одолели, без чести для себя кровь поганую пролили. Храбрые сердца ваши из харалуга крепкого скованы, в отваге закалены. Что же сотворили вы моей серебряной седине!
Уже не вижу я силы могучего и богатого и воинами обильного брата моего Ярослава с черниговскими былями, с могутами и с татранами, с шельбирами, топчаками, ревугами и ольберами: те ведь без щитов, с одними ножами засапожными, кликом полки побеждают, звеня прадедовской славой.
Вы сказали: "Помужаемся сами, и прошлую славу себе возьмем, и нынешнюю поделим!" Но не диво, братья, и старому помолодеть! Когда сокол перья роняет, высоко птиц взбивает, не даст гнезда своего в обиду. Одна беда: князья мне не в помощь - худая пора настала. Вот у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир - под ранами. Горе и тоска сыну Глебову!
Великий князь Всеволод! Разве и мысли нет у тебя прилететь издалёка отчий золотой стол посторожить? Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шеломами вычерпать. Здесь был бы ты, невольница была бы по ногате, а раб по резане. Ты ведь можешь и посуху живыми копьями метать - удалыми сынами Глебовыми.
Ты, храбрый Рюрик, и ты, Давыд! Ваши воины в золоченых шлемах - не они ли по крови плавали? Не ваша ли храбрая дружина рык издает, словно туры, раненные саблями калеными, в поле незнаемом! Вступите, князья, в золотое стремя за обиду нашего времени, за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича!
Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь ты на своем златокованом столе, подпираешь горы угорские своими железными полками, королю загораживаешь путь, затворяешь Дунаю ворота, клади бросая через облака, суды рядя до Дуная. Грозы твоей земли страшатся; Киеву отворяешь ворота, за дальними странами в салтанов стреляешь с отчего золотого стола. Стреляй же, господине, и в Кончака, поганого раба, за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича!
А ты, славный Роман, и ты, Мстислав! Храбрая дума на подвиг вас зовет. Высоко взлетаешь ты на подвиг ратный в отваге, словно сокол, на ветрах парящий, что птицу в ярости хочет одолеть. У вас железные кольчуги под шлемами латинскими: от них дрогнула земля, и многие страны - Хинова, Литва, Ятвяги, Деремела и Половцы - сулицы свои побросали и головы свои склонили под те мечи харалужные. Но уже, князь, потемнел для Игоря солнца свет, а деревья не к добру листья обронили - по Руси и Суле города поделили. А Игорева храброго полку уже не воскресить. Дон тебя, князь, кличет, зовет князей на победу. Олеговичи, храбрые князья, уже ведь приспели на брань.
Ингварь и Всеволод и вы, три Мстиславича не худого гнезда соколы-шестокрыльцы! Не по жребию побед вы себе волости расхватали! Где же ваши золотые шеломы, и сулицы лядские, и щиты! Загородите степи ворота своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича!
Уже ведь Сула не течет серебряными струями для города Переяславля, и Двина у тех грозных полочан мутно течет под кликом поганых. Один Изяслав, сын Васильков, позвенел своими острыми мечами о шлемы литовские, побил славу деда своего Всеслава, а сам под червлеными щитами на кровавой траве побит был мечами литовскими и так сказал: "Дружину твою, князь, птицы крыльями приодели, звери кровь полизали". И не было тут брата Брячислава, ни другого - Всеволода. Одиноко изронил он жемчужную душу из храброго тела сквозь золотое ожерелье. Приуныли голоса, веселье поникло, трубы трубят городенские.
Ярослав и все внуки Всеславовы! Уже склоните стяги свои, вложите в ножны мечи свои зазубренные - уже выпали вы из дедовской славы. Вы своими крамолами начали наводить поганых на землю Русскую, на достояние Всеславово. Из-за усобицы ведь стало насилие от земли Половецкой.
На седьмом веке Трояновом бросил Всеслав жребий о девице, ему любой. Изловчился, сел на коня, поскакал к городу Киеву, коснулся копьем золотого стола Киевского. Из Белгорода в полночь поскакал лютым зверем, завесившись синей мглой, утром отворил ворота Новугороду, расшиб славу Ярославову, поскакал волком от Дудуток до Немиги. На Немиге снопы стелют из голов, молотят цепами харалужными, на току жизнь кладут, веют душу от тела. У Немиги кровавые берега не добром были засеяны - засеяны костьми русских сынов. Всеслав князь людям суд правил, князьям города рядил, а сам ночью волком рыскал; из Киева до петухов, великому Хорсу волком путь перебегая, в Тмутаракань добирался. Ему в Полоцке звонили заутреню рано у святой Софии в колокола, а он звон тот в Киеве слышал. Хоть и вещая душа была в отважном теле, но часто он беды терпел. Ему вещий Боян такую припевку, мудрый, сложил: "Ни хитрому, ни умному, ни ведуну разумному суда божьего не миновать".
О, стонать Русской земле, поминая прежнее время и прежних князей! Того старого Владимира нельзя было пригвоздить к горам киевским. Стали стяги его ныне Рюриковы, а другие Давыдовы, но врозь они веют, несогласно копья поют.
Ярославна утром плачет в Путивле на стене, причитая: "О ветр, ветрило! Зачем, господине, так сильно веешь! Зачем мчишь вражьи стрелы на своих легких крыльях на воинов моей лады? Или мало тебе высоко под облаками веять, лелея корабли на синем море! Зачем, господине, мое веселье по ковылю развеял?"
Ярославна рано утром плачет на стене Путивля-города, причитая: "О Днепр Словутич! Ты пробил каменные горы сквозь землю Половецкую. Ты лелеял на себе Святославовы челны до полку Кобякова. Прилелей же, господине, мою ладу ко мне, чтобы не слала я к нему слез на море рано!"
Ярославна рано плачет на стене в Путивле, причитая: "Светлое и тресветлое солнце! Всем ты красно и тепло. Зачем, господине, простерло ты горячие лучи свои на воинов лады? В степи безводной жаждою согнуло им луки, тоскою замкнуло колчаны?"
Вспенилось море в полуночи; смерчи идут туманами. Игорю князю бог путь кажет из земли Половецкой на землю Русскую, к отчему столу золотому. Погасли вечером зори. Игорь спит, Игорь не спит, Игорь мыслию степь мерит от великого Дону до малого Донца. В полночь Овлур свистнул коня за рекою; Велит князю не дремать. Кликнул; стукнула земля, зашумела трава, ежи половецкие задвигались. А Игорь князь поскакал горностаем к камышу, пал белым гоголем на воду. Кинулся на борзого коня и соскочил с него серым волком. И побежал к лугу Донца, и полетел соколом под туманами, избивая гусей и лебедей к обеду, и полднику, и ужину. Когда Игорь соколом полетел, тогда Овлур волком побежал, труся собою студеную росу; надорвали они своих борзых коней.
Донец сказал: "Князь Игорь! Не мало тебе славы, а Кончаку нелюбия, а Русской земле веселия!" Игорь сказал: "О Донец! Не мало тебе славы, что лелеял князя на волнах, стлал ему зеленую траву на своих серебряных берегах, одевал его теплыми туманами под сенью зеленого дерева, стерег его гоголем на воде, чайками на волнах, утками на ветрах". Не такова, сказал, река Стугна; мелкую струю имея, поглотила она чужие ручьи и потоки, потопила в омуте у темного берега юношу князя Ростислава. Плачет мать Ростиславова по юном князе Ростиславе. Приуныли цветы от жалости, и деревья в горе к земле склонились.
То не сороки застрекотали - по следу Игореву едут Гзак с Кончаком. Тогда вороны не граяли, галки примолкли, сороки не стрекотали, ползали змеи-полозы только. Дятлы стуком путь к реке кажут, соловьи веселыми песнями рассвет вещают. Молвит Гзак Кончаку: "Коли сокол к гнезду летит, соколенка расстреляем своими золочеными стрелами". Сказал Кончак Гзе: "Коли сокол к гнезду летит, а мы соколенка опутаем красною девицею". И сказал Гзак Кончаку: "Коли опутаем его красною девицею, не будет у нас ни соколенка, ни красной девицы, а начнут нас птицы бить в степи Половецкой".
Сказал Боян, песнотворец старого времени, Ярославова и Олегова: "Тяжко голове без плеч, беда и телу без головы". Так и Русской земле без Игоря. Солнце светит на небе - Игорь князь в Русской земле. Девицы поют на Дунае, вьются голоса через море до Киева. Игорь едет по Боричеву ко святой богородице Пирогощей. Страны рады, города веселы.
Воспев славу старым князьям, а потом молодых величать будем. Слава Игорю Святославичу, буй-туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу! Да здравы будут князья и дружина, поборая за христиан против поганых полков. Князьям слава и дружине! Аминь.
УЧИМСЯ У УЧЕНИКОВ
Светлана ЛЮТОВА,
11-й класс, гимназия № 92,
г. Пермь
(учитель –
Светлана Михайловна Иванова)
Роль хронотопа в раскрытии идейно-художественного смысла повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка»
Предмет изображения повести “Капитанская дочка” – история крестьянского восстания под руководством Пугачёва. Мир повстанцев противостоит миру дворян. Это два художественных мира, каждому из которых соответствует свой хронотоп.
Заметим, что один из миров – мир именно повстанцев, а не крестьян. Крестьяне, оставшиеся в своём традиционном положении крепостных, мирно сосуществуют с дворянами. Прачка Палашка и коровница Акулька бросаются барыне Гринёвой в ноги, ища защиты, дворовая девка Палашка служит Мироновым верой и правдой, Савельич предан Петру Гринёву всей душой, а Пугачёва эти крепостные называют злодеем, пьяницей оголтелым, бродягой, разбойником. А бунтующие крестьяне подобны разбойникам, вышедшим на большую дорогу; они разорвали связи с прежним миром и вошли в другой.
Мир дворянства и мир восставших крестьян существуют изолированно друг от друга. Эта изоляция, локальность выражается в том, что каждому из миров “присвоено” своё время года: дворянскому – осень, повстанческому – зима.
В начале повести мы знакомимся с семьёй Гринёва осенью: “Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье, а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. Батюшка у окна читал Придворный календарь, ежегодно им получаемый”. Время года прямо указано: это начало осени.
В главе “Поединок” дуэль Швабрина с Гринёвым в Белогорской крепости происходит тоже осенью: “Я тотчас отправился к Ивану Игнатьичу и застал его с иголкой в руках; по препоручению комендантши он нанизывал грибы для сушения на зиму”; “На другой день в назначенное время я стоял уже за скирдами, ожидая своего противника”.
После взятия Белогорской крепости Гринёв едет к генералу и застаёт его в осеннем саду: “Я застал его в саду. Он осматривал яблони, обнажённые дыханием осени, и с помощью старого садовника бережно их укутывал тёплой соломой”. Время года прямо указано – осень.
Вспомним другую сцену. Маша едет выручать Петрушу к Екатерине II. “На другой день рано утром Мария Ивановна проснулась, оделась и тихонько пошла в сад. Утро было прекрасное, солнце освещало вершины лип, пожелтевших уже под свежим дыханием осени”.
C появлением Пугачёва в повести наступает зима. Первая встреча с Пугачёвым происходит через день, проведённый в Симбирске, когда Петруша попадает в буран: “Я выглянул из кибитки: всё было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевлённым; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом – и скоро стали”.
Вторая встреча с Пугачёвым происходит через несколько месяцев в крепости, и описана она в главе “Незваный гость”: “Я оставил Пугачёва и вышел на улицу. Ночь была тихая и морозная. Месяц и звёзды ярко сияли, освещая площадь и виселицу”.
В одиннадцатой главе – “Мятежная слобода” – описано, как Гринёв едет на встречу с Пугачёвым. “Кибитка летела по гладкому зимнему пути...”; “Путь мой шёл мимо Бердской слободы, пристанища пугачёвского. Прямая дорога занесена была снегом”.
В повести замечаем странные для реального времени и пространства явления: герой стремительно перемещается во времени и пространстве.
Гринёв отправляется на службу ранней осенью, когда мать варит медовое варенье. Но на следующий день Петруша уезжает зимой. “Надели на меня заячий тулуп, а сверху лисью шубу”, в дороге его настигает метель. Добирается Гринёв до Симбирска за сутки, что нереально. “В ту же ночь приехал я в Симбирск”.
При взятии Белогорской крепости Петра отпускают вместе с Савельичем и дают в дорогу овчинный тулуп (“Я надел тулуп и сел верхом”), но, прибыв в Оренбург к генералу, Петруша видит, что тот ходит по осеннему саду, осматривая яблони, “обнажённые дыханием осени”.
В “пропущенной главе” герой за короткое время (за один час) сплавляется по реке из крепости, оказываясь в родительской усадьбе. “Я погрузился в мечты воображения. Прошло около получаса. Мы уже достигли середины реки...”
В жизни подобные перемещения во времени и пространстве невозможны. Таким образом, художественное пространство и художественное время в повести “Капитанская дочка” обладают следующими свойствами:
- Локальностью, ограниченностью. Обе группы героев повести существуют в своём, особом художественном пространстве.
- Художественному пространству каждой группы принадлежит своё художественное время. Оно неизменно, постоянно, что является признаком мифологического хронотопа.
- Художественное пространство и художественное время в повести “Капитанская дочка” способны сжиматься, поэтому перемещения героя так стремительны.
- Смена времен года, для реального времени столь нелогичная (из ранней осени в зиму, из зимы в осень), в условиях существования нескольких художественных миров повести вполне органична. Выезжая за пределы родительской усадьбы, выходя на дорогу, герой попадает в мир чуждый, иной.
В се герои повести “Капитанская дочка” живут в определённом пространстве, являются героями замкнутого пространства. Лишь главный герой, Пётр Гринёв, способен находиться в обоих мирах, осваивая ещё один тип пространства – линеарное, то есть дорогу. Особенность этого пространства в том, что по нему имеет право двигаться только один герой (Гринёв), причём в обоих направлениях: из дворянского в повстанческий (из осени в зиму) и наоборот.
Сюжет повести завязывается на дороге и развивается на ней. Но это не только дорога из одного мира в другой, это ещё и путь нравственных испытаний героя.
Выезжая из родительской усадьбы к месту службы, Пётр Гринёв едва не погиб в буране. Однако у него появляется проводник, “вожатый”, который чувствует себя в условиях бездорожья и метели как в привычной среде. За спасение Пётр щедро одаривает незнакомца, тем самым успешно проходя первое испытание дороги. Эта щедрость спасает ему жизнь, когда он второй раз попадает в чуждый для него мир. А жизнь Гринёва действительно была в опасности, он же сам превыше жизни ставил другие ценности. “Я глядел смело на Пугачёва, готовясь повторить ответ великодушных моих товарищей <...> “Ты мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!” “Целуй руку, целуй руку!” – говорили около меня. Но я предпочёл бы самую лютую казнь такому подлому унижению”.
Как и Савельич, Гринёв считает Пугачёва разбойником, бродягой, пьяницей, так и называя его в душе и считая невозможным присягнуть новоявленному “государю”. Попав в мир повстанцев второй раз, герой проходит испытание возможностью остаться в живых, получить власть. Но он не изменяет своему долгу. “Нет, – отвечал я с твёрдостью. – Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, отпусти меня в Оренбург”.
Гринёв в присяге твёрд до конца: Пугачёву он даже не даёт обещания не воевать против него. “Как могу тебе в этом обещаться? – отвечал я. – Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя – пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня – спасибо; казнишь – Бог тебе судья; а я сказал тебе правду”. Твёрдость и искренность Гринёва так поразили Пугачёва, что он с миром отпускает своего пленника, да ещё одаривает лошадью и овчинным тулупом.
Этого испытания не выдерживает антипод Гринёва – Швабрин, изменяющий присяге ради спасения своей жизни и обладания властью.
Отправляясь спасать Марью Миронову из плена Швабрина, Гринёв в третий раз попадает во враждебный ему мир. Испытание проходят и любовь, и вера в милосердие, и честность. И третье испытание герой выдерживает с честью: “Я спокойно отвечал, что я нахожусь в его власти и что он волен поступать со мною, как ему будет угодно”; “Я отвечал, что, быв однажды уже им помилован, я надеялся не только на пощаду, но даже и на помощь”. И суровая душа Пугачёва была тронута прямотой и искренностью юноши. Он дарит ему и его любимой жизнь, желая любви да совета.
И так, главный герой повести Пётр Гринёв – герой пути, герой линеарного пространства. Путь этот – путь нравственных испытаний, которые Гринёв выдерживает с честью, находясь во враждебном ему мире. Таким образом, линеарное пространство – дорога – является (в отношении к этому произведению) ещё и этической, нравственной категорией. Идея повести, выраженная в эпиграфе “Береги честь смолоду”, выверяется поведением героя в двух художественных мирах и в пути между ними.
На другой день рано утром Марья Ивановна проснулась, оделась и тихонько пошла в сад. Утро было прекрасное, солнце освещало вершины лип, пожелтевших уже под свежим дыханием осени. Широкое озеро сияло неподвижно. Проснувшиеся лебеди важно выплывали из-под кустов, осеняющих берег. Марья Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь недавних побед графа Петра Александровича Румянцева. Вдруг белая собачка английской породы залаяла и побежала ей навстречу. Марья Ивановна испугалась и остановилась. В эту самую минуту раздался приятный женский голос: "Не бойтесь, она не укусит". И Марья Ивановна увидела даму, сидевшую на скамейке противу памятника. Марья Ивановна села на другом конце скамейки. Дама пристально на нее смотрела; а Марья Ивановна, со своей стороны бросив несколько косвенных взглядов, успела рассмотреть ее с ног до головы. Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую. Дама первая перервала молчание.
– Вы, верно, не здешние? – сказала она.
– Точно так-с: я вчера только приехала из провинции.
– Вы приехали с вашими родными?
– Никак нет-с. Я приехала одна.
– Одна! Но вы так еще молоды.
– У меня нет ни отца, ни матери.
– Точно так-с. Я приехала подать просьбу государыне.
– Вы сирота: вероятно, вы жалуетесь на несправедливость и обиду?
– Никак нет-с. Я приехала просить милости, а не правосудия.
– Позвольте спросить, кто вы таковы?
– Я дочь капитана Миронова.
– Капитана Миронова! того самого, что был комендантом в одной из оренбургских крепостей?
– Точно так-с.
Дама, казалось, была тронута. "Извините меня, – сказала она голосом еще более ласковым, – если я вмешиваюсь в ваши дела; но я бываю при дворе; изъясните мне, в чем состоит ваша просьба, и, может быть, мне удастся вам помочь".
Марья Ивановна встала и почтительно ее благодарила. Все в неизвестной даме невольно привлекало сердце и внушало доверенность. Марья Ивановна вынула из кармана сложенную бумагу и подала ее незнакомой своей покровительнице, которая стала читать ее про себя.
Сначала она читала с видом внимательным и благосклонным; но вдруг лицо ее переменилось, – и Марья Ивановна, следовавшая глазами за всеми ее движениями, испугалась строгому выражению этого лица, за минуту столь приятному и спокойному.
– Вы просите за Гринева? – сказала дама с холодным видом. – Императрица не может его простить. Он пристал к самозванцу не из невежества и легковерия, но как безнравственный и вредный негодяй.
– Ах, неправда! – вскрикнула Марья Ивановна.
– Как неправда! – возразила дама, вся вспыхнув.
– Неправда, ей-богу неправда! Я знаю все, я все вам расскажу. Он для одной меня подвергался всему, что постигло его. И если он не оправдался перед судом, то разве потому только, что не хотел запутать меня. – Тут она с жаром рассказала все, что уже известно моему читателю.
Дама выслушала ее со вниманием. "Где вы остановились?" – спросила она потом; и, услыша, что у Анны Власьевны, примолвила с улыбкою: "А! знаю. Прощайте, не говорите никому о нашей встрече. Я надеюсь, что вы недолго будете ждать ответа на ваше письмо".
С этим словом она встала и вошла в крытую аллею, а Марья Ивановна возвратилась к Анне Власьевне, исполненная радостной надежды. Хозяйка побранила ее за раннюю осеннюю прогулку, вредную, по ее словам, для здоровья молодой девушки. Она принесла самовар и за чашкою чая только было принялась за бесконечные рассказы о дворе, как вдруг придворная карета остановилась у крыльца, и камер-лакей вошел с объявлением, что государыня изволит к себе приглашать девицу Миронову.
Анна Власьевна изумилась и расхлопоталась. "Ахти, Господи! – закричала она. – Государыня требует вас ко двору. Как же это она про вас узнала? Да как же вы, матушка, представитесь к императрице? Вы, я чай, и ступить по-придворному не умеете… Не проводить ли мне вас? Все-таки я вас хоть в чем-нибудь да могу предостеречь. И как же вам ехать в дорожном платье? Не послать ли к повивальной бабушке за ее желтым роброном ?"
Камер-лакей объявил, что государыне угодно было, чтоб Марья Ивановна ехала одна и в том, в чем ее застанут. Делать было нечего: Марья Ивановна села в карету и поехала во дворец, сопровождаемая советами и благословениями Анны Власьевны.
Марья Ивановна предчувствовала решение нашей судьбы; сердце ее сильно билось и замирало. Чрез несколько минут карета остановилась у дворца. Марья Ивановна с трепетом пошла по лестнице. Двери перед нею отворились настежь. Она прошла длинный ряд пустых великолепных комнат; камер-лакей указывал дорогу. Наконец, подошед к запертым дверям, он объявил, что сейчас об ней доложит, и оставил ее одну.
Мысль увидеть императрицу лицом к лицу так устрашала ее, что она с трудом могла держаться на ногах. Через минуту двери отворились, и она вошла в уборную государыни.
Императрица сидела за своим туалетом. Несколько придворных окружали ее и почтительно пропустили Марью Ивановну. Государыня ласково к ней обратилась, и Марья Ивановна узнала в ней ту даму, с которой так откровенно изъяснялась она несколько минут тому назад. Государыня подозвала ее и сказала с улыбкою: "Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свекру".
Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к ногам императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. "Знаю, что вы не богаты, – сказала она, – но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние".
Обласкав бедную сироту, государыня ее отпустила. Марья Ивановна уехала в той же придворной карете. Анна Власьевна, нетерпеливо ожидавшая ее возвращения, осыпала ее вопросами, на которые Марья Ивановна отвечала кое-как. Анна Власьевна хотя и была недовольна ее беспамятством, но приписала оное провинциальной застенчивости и извинила великодушно. В тот же день Марья Ивановна, не полюбопытствовав взглянуть на Петербург, обратно поехала в деревню…
Здесь прекращаются записки Петра Андреевича Гринева. Из семейственных преданий известно, что он был освобожден от заключения в конце 1774 года, по именному повелению; что он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу. Вскоре потом Петр Андреевич женился на Марье Ивановне. Потомство их благоденствует в Симбирской губернии. В тридцати верстах от *** находится село, принадлежащее десятерым помещикам. В одном из барских флигелей показывают собственноручное письмо Екатерины II за стеклом и в рамке. Оно писано к отцу Петра Андреевича и содержит оправдание его сына и похвалы уму и сердцу дочери капитана Миронова. Рукопись Петра Андреевича Гринева доставлена была нам от одного из его внуков, который узнал, что мы заняты были трудом, относящимся ко временам, описанным его дедом. Мы решились, с разрешения родственников, издать ее особо, приискав к каждой главе приличный эпиграф и дозволив себе переменить некоторые собственные имена.
Издатель
Вопросы и задания к главе XIV
1. Какова причина ареста Петра Гринева?
2. Опишите последнюю встречу Гринева со Швабриным. Именно на этом описании завершается рассказ Петра Гринева. Как вы это объясните?
1. "Я не был свидетелем всему, о чем остается мне уведомить читателя…" Расскажите кратко об этих событиях.
2. Изложите содержание строк от издателя, которые также входят в главу XIV.