«Одиссея» - это эпическая поэма, приписываемая Гомеру, записанная примерно в IX-VIII вв. до н.э., повествующая о странствиях Одиссея после Троянской войны.
«Гомеровский вопрос»
В литературе довольно часто встает вопрос об авторстве того или иного литературного произведения, однако есть два самых известных вопроса - это «гомеровский» и «шекспировский» вопросы. Нам неизвестно, существовал ли Гомер на самом деле и был ли он автором «Илиады» и «Одиссеи». Нет никаких документальных свидетельств, его имя донесла традиция приписывания ему этих текстов. Вопрос этот возник в XVIII веке, именно тогда исследователи «Илиады» и «Одиссеи» разделились на два лагеря - унитаристов и плюралистов. Первые полагали, что оба текста составлены одним автором, вторые считали, что текст принадлежит устной традиции и в какой-то момент был просто зафиксирован, что, к примеру, произошло с «Песнью о Роланде». Доказательства обеих сторон кажутся вполне убедительными: унитаристами был написано ряд работ, посвященных целостной композиции этих двух текстов, что свидетельствует о принадлежности их одному автору, в крайнем случае «Илиаду» написал один автор, а «Одиссею» - другой. Плюралисты обращали внимание на сюжетные несогласованности в поэмах и их очевидное сходство с устной традицией. Прорыв в этом споре совершили исследователи Пэрри и Лорд, которые доказали, что «Илиада» и «Одиссея» несут отпечатки фольклорной эпической традиции, они передавались из уст в уста многими поколениями, но до нас упомянутые тексты дошли в обработке нескольких гениальных аэдов (исполнителей эпических текстов). Несмотря на значимость выводов исследований Пэрри и Лорда, «гомеровский» вопрос по-прежнему не является разрешенным.С учетом теорий этих двух ученых сейчас выдвигаются совершенно разные и зачастую противоположные теории касательно существования Гомера, «гомеров» или их полного отсутствия.
Царь острова Итака Одиссей прославился как человек, придумавший троянского коня, с помощью которого была взята Троя. После победы над Троей греки-ахейцы отправились по домам, но Посейдон учинил бурю, поэтому добраться благополучно удалось лишь избранным. Одиссею предстояло скитаться десять лет. За это время большинство людей на острове Итака решили, что он погиб, и начали требовать, чтобы жена Одиссея Пенелопа выбрала себе нового мужа и царя Итаки. Женихи расположились во дворце Одиссея. Верная своему мужу Пенелопа сказала, что не выберет себе супруга, пока не закончит саван (одеяние для покойников) для старого Лаэрта, отца Одиссея. Она ткала его каждый день, а ночью распускал сотканное, но вскоре ее разоблачили в этом. Телемаху, сыну Одиссея и Пенелопы, явилась Афина в образе нищего и сказала, что ему надо отправиться в путь для того, чтобы найти хоть какие-то вести об Одиссее. Вскоре Телемаху удалось узнать, что его отец жив. Он находился на острове нимфы Калипсо, которая собиралась одарить его бессмертием. Зевс приказал Калипсо отпустить Одиссея, тот сколотил плот и уплыл от нее, но Посейдон поднял ветер, и плот разбился. Одиссей оказывается в земле феаков, их царь Алкиной и его дочь Навсикая решили помочь ему. На пиру у Алкиноя Одиссей попросил спеть о Троянской войне, у него на глаза навернулись слезы, тогда он открыл свое настоящее имя и начал рассказ о своих странствиях. Сначала Одиссей был у лотофагов, потом у циклопов, где он со своими людьми ослепил циклопа Полифема, сына Посейдона. Полифем взмолился отцу, чтобы Одиссей потерял всю команду и добрался до Итаки не на своем корабле. Так и случилось. Затем Одиссей попал к богу ветров Эолу, тот дал ему мешок с ветрами, который нельзя было развязывать, но во время сна Одиссея его спутники открыли мешок, и их унесло далеко от Итаки. Потом лестригоны потопили одиннадцать из двенадцати кораблей Одиссея, оставшиеся приплыли к острову колдуньи Кирки, которая пытались превратить их в свиней, но при помощи Гермеса Одиссею удалось избежать этого. Он заставил сказать Кирку, как добраться до Итаки, она сообщила ему, что нужно спуститься в Аид к умершему прорицателю Тиресию. Тот сказал Одиссею, что все его беды из-за обиды, нанесенной Посейдону. Еще он сообщил, что нужно не обидеть Гелиоса, так как если они разгневают бога солнца, то возвращение будет еще нескорым. Затем Одиссей перехитрил сирен, даже услышав их пение, проплыл между Сциллой и Харибдой, предпочтя Сциллу Харибде. Последним испытанием был остров, где паслись быки Гелиоса. Пока Одиссей спал, последние оставшиеся в живых его спутники зажарили нескольких быков и разгневали Гелиоса. Зевс по просьбе бога солнца уничтожил корабли Одиссея, а его самого на бревне выбросило на остров Калипсо. На этом кончался рассказ Одиссея.
На следующий день он приплыл на Итаку. На своем острове Одиссей обратился нищим, чтобы быть неузнанным. В своем истинном обличии Одиссей предстает только своему сыну Телемаху. Вместе они пришли во дворец, женихи высмеяли нищего Одиссея. Пенелопе он сказал, что ее муж скоро приплывет. Пенелопа устроила соревнование между женихами, им нужно было натянуть лук Одиссея и выстрелить так, чтобы стрела прошла в двенадцать колец. Ни одному это не удалось, тогда попробовал Одиссей - ему это оказалось под силу, после чего вместе с Телемахом он перебил всех женихов, а Пенелопа узнала своего мужа.
Поэма Гомера «Одиссея»
Все корабли Одиссея и все его спутники погибли. Едва не погибнув, Одиссей попал на остров отважных мореходов, царем которых был мудрый Алкиной. Дочь царя Навсикая привела Одиссея к отцу. Алкиной ласково принял гостя и устроил в его честь пир. На пиру слепой сказитель Демодок (Греки считали, что в образе Демодока Гомер изобразил самого себя) ударил по струнам и запел о подвигах Ахиллеса, о деревянном коне и падении Трои. Вспомнил Одиссей погибших друзей и заплакал. Открыл он царю Алкиною и поведал ему о многолетних скитаниях (рис. 1).
Рассказал Одиссей, как, заблудившись на морских путях, пристал он к острову одноглазых великанов-циклопов. У самого моря греки увидели большую пещеру и вошли в неё. Вскоре появился вместе со стадом хозяин пещеры циклоп Полифем - сын самого владыки морей бога Посейдона (рис. 2).
Загнав стадо овец и коз в пещеру, Полифем завалил вход в неё обломком скалы. Неласково встретил он гостей.
Ужас объял греков. Тогда Одиссей развязал кожаный мех с вином и «отважно полную чашу протянул Полифему». Понравился напиток великану. Предложил он Одиссею назвать своё имя, обещая сделать ему подарок. Хитроумный Одиссей сказал:
«Я называюсь Никто; мне такое название дали
Мать и отец, и товарищи так все меня величают».
С злобной насмешкою мне отвечал людоед зверонравный:
«Знай же, Никто, мой любезный, что будешь ты самый последний
Съеден, когда я разделаюсь с прочими; вот мой подарок».
Тут повалился он навзничь совсем опьянелый.
Нашли греки в пещере огромный кол, раскалили его на костре и выбили людоеду его единственный глаз. Дико завыл Полифем…
Громкие вопли услышав, отвсюду сбежались циклопы:
«Кто же тебя, Полифем, здесь обманом иль силою губит?!»
Им отвечал он из тёмной пещеры отчаянно диким
Рёвом: «Никто!..» В сердцах закричали циклопы:
«Если никто, для чего же один так ревёшь ты?..»
Разошлись циклопы по своим пещерам. А утром связал Одиссей баранов по трое. Под каждым средним был привязан один из греков. Полифем отодвинул от входа огромный камень и, ощупывая баранов сверху, выпустил всё стадо. А вместе с ним и греков… Добравшись до корабля, вспенили они вёслами тёмные воды. Вот тут и закричал Одиссей циклопу: «Знай, людоед, что тебя ослепил Одиссей, властитель Итаки!» Услышав имя своего врага, взмолился Полифем Посейдону: «О, владыка морей! Отец мой! Пусть Одиссей никогда не увидит отчизны. Если же волей судьбы он достигнет Итаки, пусть возвратится один, на чужом корабле и несчастье найдёт в своём доме!» Стал с тех пор Посейдон преследовать Одиссея.
Однажды Одиссей проплывал мимо острова сирен. Это были злые чародейки, полуптицы-полуженщины. Своим сладкозвучным пением сирены заманивали мореходов и пожирали их. Весь остров белел костями погибших. Очень хотел Одиссей волшебное пение послушать и живым остаться. Он заклеил уши товарищей воском и попросил, чтобы его крепко привязали к мачте. Чудесно пели сирены. Забыл Одиссей обо всём: о своей каменистой Итаке, о жене Пенелопе и сыне Телемаке. Он попытался разорвать верёвки. Но с удвоенной силой нажали на вёсла его верные спутники. И лишь когда остров сирен скрылся из виду, они отвязали Одиссея от мачты.
Вскоре Одиссей и его спутники вновь пережили смертельную опасность. «В страхе великом тогда проходили мы тесным проливом», - рассказывал Одиссей царю Алкиною. Из скалистой пещеры по одну сторону пролива выползало ужасное чудовище - Сцилла. Это была громадная змея с шестью собачьими головами, каждая из которых имела острейшие в три ряда зубы. По другую сторону узкого пролива мореходов подстерегало не менее страшное чудовище - Харибда. Трижды в день она разверзала огромную пасть, поглощая чёрные воды, а затем извергала их обратно. Проходя между Сциллой и Харибдой, Одиссей и его спутники «в трепете очи свои на грозящую гибель вперяли».
Выслушав горестный рассказ Одиссея, царь Алкиной повелел снарядить корабль, чтобы доставить его на Итаку.
Сбылось проклятие циклопа: на чужом корабле, один, спустя десять лет после гибели Трои, возвратился Одиссей на родину. В доме его незваными гостями пировали знатные юноши Итаки. Они считали Одиссея погибшим, нагло распоряжались его добром, сватались к жене Пенелопе, глумились над сыном Телемаком, надеясь лишить его отцовского наследства.
Пенелопа не переставала верить, что Одиссей жив, и ждала его. Она придумала хитрость: обещала выбрать нового мужа, как только соткёт покров погребальный отцу Одиссея (был он стар и готовился к смерти). Днём она без устали ткала, а ночами распускала нитки. Обман продолжался три года, на четвёртый одна из служанок открыла женихам тайну хозяйки.
Не желая быть узнанным, переоделся Одиссей в заплатанную одежду и под видом нищего вошёл в свой дом. Буйные женихи пили и ели, принуждая Пенелопу выбрать себе нового мужа. Наконец, она объявила, что станет женой того, кто победит в стрельбе из лука, принадлежащего Одиссею. Сама же надеялась, что никто не сумеет даже согнуть могучий лук. Так и случилось. Попросил Одиссей разрешить ему натянуть лук. Решили женихи, что нищий бродяга лишился рассудка.
Взявши могучий свой лук, Одиссей, в испытаниях твёрдый,
Вмиг натянул тетиву, и сквозь кольца стрела пролетела…
Одиссей жестоко расправился с женихами: «В доме своем истребил он тут всех женихов многобуйных…». Родичи убитых устремились к дворцу Одиссея, призывая к мести. С великим трудом добился Одиссей примирения со знатью Итаки.
Список литературы
- А.А. Вигасин, Г.И. Годер, И.С. Свенцицкая. История Древнего мира. 5 класс - М.: Просвещение, 2006.
- Немировский А.И. Книга для чтения по истории древнего мира. - М.: Просвещение, 1991.
© Вступительная статья. Маркиш С. Наследники, 2018
© Примечания, словарь. Ошеров С. Наследники, 2018
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018
* * *
Путь к Гомеру
Во втором акте шекспировского «Гамлета» появляется бродячая труппа, и один из актеров, по просьбе принца, читает монолог, в котором троянский герой Эней рассказывает о взятии Трои и о жестокостях победителей. Когда рассказ доходит до страданий старой царицы Гекубы – у нее на глазах осатаневший от злобы Пирр, сын Ахиллеса, убил ее супруга Приама и надругался над его телом, – актер бледнеет и заливается слезами. И Гамлет произносит знаменитые, вошедшие в пословицу слова:
Что современному человеку Гекуба, что ему Ахиллес, Приам, Гектор и прочие герои Гомера; что ему их муки, радости, любовь и ненависть, приключения и битвы, отгремевшие и отгоревшие больше тридцати столетий назад? Что уводит его в древность, почему Троянская война и возвращение на родину многострадального и хитроумного Одиссея трогают нас если и не до слез, как шекспировского актера, то все же достаточно живо и сильно?
Всякое литературное произведение далекого прошлого способно привлечь и увлечь человека нового времени изображением исчезнувшей жизни, во многом поразительно не схожей с нашей жизнью сегодня. Исторический интерес, свойственный любому человеку, естественное желание узнать, «что было раньше», – начало нашего пути к Гомеру, точнее – одного из путей. Мы спрашиваем: кто он был, этот Гомер? И когда жил? И «сочинил» ли своих героев или в их образах и подвигах отражены подлинные события? И насколько верно (или насколько вольно) они отражены и к какому времени относятся? Мы задаем вопрос за вопросом и ищем ответа в статьях и книгах о Гомере; а к нашим услугам – не сотни и не тысячи, а десятки тысяч книг и статей, целая библиотека, целая литература, которая продолжает расти и сейчас. Ученые не только обнаруживают все новые факты, имеющие отношение к гомеровским поэмам, но и открывают новые точки зрения на поэзию Гомера в целом, новые способы ее оценки. Была пора, когда каждое слово «Илиады» и «Одиссеи» считали непререкаемою истиной – древние греки (во всяком случае, громадное их большинство) видели в Гомере не только великого поэта, но и философа, педагога, естествоиспытателя, одним словом – верховного судью на все случаи жизни. Была и другая пора, когда всё в «Илиаде» и «Одиссее» считали вымыслом, красивою сказкой, или грубоватою басней, или безнравственным анекдотом, оскорбляющим «хороший вкус». Потом пришла пора, когда Гомеровы «басни» одна за другою стали подкрепляться находками археологов: в 1870 г. немец Генрих Шлиман нашел Трою, у стен которой сражались и умирали герои «Илиады»; спустя четыре года тот же Шлиман раскопал «обильные златом» Микены – город Агамемнона, вождя греческого воинства под Троей; в 1900 г. англичанин Артур Эванс начал уникальные по богатству находок раскопки на Крите – «стоградном» острове, неоднократно упоминаемом Гомером; в 1939 г. американец Блиджен и грек Курониотис разыскали и древний Пилос – столицу Нестора, «сладкогласного витии пилосского», неутомимого подателя мудрых советов в обеих поэмах…
Список «гомеровских открытий» чрезвычайно обширен и до сего дня не закрыт – и едва ли закроется в близком будущем. И все же необходимо назвать еще одно из них – самое важное и самое сенсационное в нашем веке. В ходе раскопок на острове Крите, а также в Микенах, в Пилосе и в некоторых других местах южной части Балканского полуострова археологи нашли несколько тысяч глиняных табличек, исписанных неведомыми письменами. Чтобы их прочитать, потребовалось почти полвека, потому что не был известен даже язык этих надписей. Лишь в 1953 г. тридцатилетний англичанин Майкл Вентрис решил задачу дешифровки так называемого линейного письма «Б». Этот человек, погибший в автомобильной катастрофе три с половиной года спустя, не был ни историком Античности, ни специалистом по древним языкам – он был архитектор. И тем не менее, как писал о Вентрисе замечательный советский ученый С. Лурье, «ему удалось сделать самое крупное и самое поразительное открытие в науке об Античности со времен эпохи Возрождения». Его имя должно стоять рядом с именами Шлимана и Шампольона, разгадавшего тайну египетских иероглифов. Его открытие дало в руки исследователей подлинные греческие документы того же примерно времени, что события «Илиады» и «Одиссеи», документы, расширившие, уточнившие, а кое в чем и перевернувшие прежние представления о прообразе того общества и государства, которые изображены у Гомера.
В начале II тысячелетия до н. э. на Балканском полуострове появились племена греков-ахейцев. К середине этого тысячелетия в южной части полуострова сложились рабовладельческие государства. Каждое из них было небольшою крепостью с примыкавшими к ней землями. Во главе каждого стояли, по-видимому, два властителя. Властители-цари со своими приближенными жили в крепости, за могучими, циклопической кладки стенами, а у подножья стены возникал поселок, населенный царскими слугами, ремесленниками, купцами. Сперва города боролись друг с другом за главенство, потом, около XV столетия до н. э., начинается проникновение ахейцев в соседние страны, за море. В числе прочих их завоеваний был и остров Крит – главный центр древнейшей, догреческой культуры юго-восточного района Средиземноморья. Задолго до начала ахейского завоевания на Крите существовали государства с монархической властью и общество, четко разделявшееся на классы свободных и рабов. Критяне были умелыми мореходами и купцами, отличными строителями, гончарами, ювелирами, художниками, знали толк в искусстве, владели письменностью. Ахейцы и прежде испытывали сильное воздействие высокой и утонченной критской культуры; теперь, после покорения Крита, она окончательно стала общим достоянием греков и критян. Ученые называют ее критомикенской.
Землею, постоянно привлекавшей внимание ахейцев, была Троада на северо-западе Малой Азии, славившаяся выгодным местоположением и плодородною почвой. К главному городу этой земли – Илиону, или Трое, – не раз снаряжались походы. Один из них, особенно продолжительный, собравший особенно много кораблей и воинов, остался в памяти греков под именем Троянской войны. Древние относили ее к 1200 г. до н. э. – в пересчете на нашу хронологию, – и работы археологов, копавших Гиссар-лыкский холм вслед за Шлиманом, подтверждают древнюю традицию.
Троянская война оказалась кануном крушения ахейской мощи. Вскоре на Балканах появились новые греческие племена – дорийцы, – такие же дикие, какими тысячу лет назад были их предшественники, ахейцы. Они прошли через весь полуостров, вытесняя и подчиняя ахейцев, и до основания разрушили их общество и культуру. История обратилась вспять: на месте рабовладельческого государства вновь появилась родовая община, морская торговля заглохла, зарастали травою уцелевшие от разрушения царские дворцы, забывались искусства, ремесла, письменность. Забывалось и прошлое; цепь событий разрывалась, и отдельные звенья обращались в предания – в мифы, как говорили греки. Мифы о героях были для древних такою же непререкаемою истиной, как мифы о богах, и сами герои становились предметом поклонения. Героические предания переплетались друг с другом и с мифами о богах. Возникали круги (циклы) мифов, соединявшихся как последовательностью фактов, лежавших в их основе, так и законами религиозного мышления и поэтической фантазии. Мифы были почвою, на которой вырос греческий героический эпос.
Героический эпос есть у каждого народа. Это повествование о славном минувшем, о событиях первостепенной важности, которые были поворотным пунктом в истории народа. Таким событием (или, по крайней мере, одним из таких событий) оказался великий поход на Трою; сказания о нем сделались важнейшей сюжетною основой греческого эпоса. Но от времени, когда создавался эпос, эти события были отделены тремя, а то и четырьмя веками, и потому к картинам ушедшей жизни, запомнившимся с необыкновенной точностью, присоединялись детали и подробности, заимствованные из жизни, которая окружала неведомых нам творцов эпоса. В самой основе мифа многое оставалось нетронутым, но многое и перетолковывалось на новый лад, в согласии с новыми идеалами и взглядами. Многослойность (а стало быть, и неизбежная противоречивость) изначально была характерной чертой греческого эпоса, а так как он находился в непрестанном движении, число слоев все увеличивалось. Подвижность эта неотделима от самой формы его существования: как и у всех народов, героический эпос у греков был устным творчеством, и письменное его закрепление знаменовало последний этап в истории жанра.
Исполнителями эпических произведений и вместе с тем их со-творцами, со-авторами были певцы (по-гречески «аэды»). Они знали наизусть десятки тысяч стихотворных строк, перешедших к ним по наследству и бог весть кем и когда сочиненных, они владели набором традиционных средств и приемов, тоже переходивших от одного поколения поэтов к следующему (сюда относятся и разнообразные формулы-повторы для описания сходных или в точности повторяющихся ситуаций, и постоянные эпитеты, и особый стихотворный размер, и особый язык эпоса, и даже самый круг сюжетов, довольно широкий, но все же ограниченный). Обилие устойчивых, неизменных элементов было необходимым условием для самостоятельного творчества: вольно их комбинируя, переплетая с собственными стихами и полустишьями, аэд всегда импровизировал, всегда творил наново.
Большинство современных ученых считает, что Гомер жил в VIII веке до н. э. в Ионии – на западном побережье Малой Азии или на одном из близлежащих островов. К тому времени аэды успели исчезнуть, и место их заняли декламаторы-рапсоды; они уже не пели, аккомпанируя себе на кифаре, а читали нараспев, и не только собственные произведения, но и чужие. Гомер был одним из них. Но Гомер не только наследник, он и новатор, не только итог, но и начало: в его поэмах лежат истоки духовной жизни всей Античности в целом. Византиец Михаил Хониат (XII–XIII вв.) писал: «Подобно тому, как, по словам Гомера, все реки и потоки берут начало из Океана, так всякое словесное искусство исток имеет в Гомере».
Есть предположение, что «Илиада» и «Одиссея» действительно заключают многовековую традицию импровизационного творчества – что они были первыми образцами письменно закрепленного «большого эпоса», с самого начала были литературой в прямом смысле слова. Это не значит, разумеется, что известный нам текст поэм ничем не отличается от исходного, каким он был записан или «выговорен» в конце VIII или начале VII века до н. э. В нем немало позднейших вставок (интерполяций), в иных случаях весьма пространных, до целой песни; немало, вероятно, и сокращений-купюр, и стилистических поправок, которые следовало бы назвать искажениями. Но в таком «искаженном» виде он насчитывает почти две с половиной тысячи лет, в таком виде был известен древним и принят ими, и пытаться возвращать его к первоначальному состоянию не только невозможно по существу, но и бессмысленно с историко-культурной точки зрения.
«Илиада» повествует об одном эпизоде последнего, десятого, года Троянской войны – гневе Ахиллеса, самого могучего и храброго среди греческих героев, оскорбленного верховным предводителем ахейцев, микенским царем Агамемноном. Ахиллес отказывается участвовать в сражениях, троянцы начинают брать верх, гонят ахейцев до самого лагеря и едва не поджигают их корабли. Тогда Ахиллес разрешает вступить в битву своему любимому другу Патроклу. Патрокл погибает, и Ахиллес, отрекшись наконец от гнева, мстит за смерть друга, сразив Гектора, главного героя и защитника троянцев, сына их царя Приама. Все главное в сюжете поэмы – от мифов, от Троянского цикла. С тем же циклом связана и «Одиссея», рассказывающая о возвращении на родину после падения Трои другого греческого героя – царя острова Итаки Одиссея. Но здесь главное – не миф: оба основных сюжетных компонента «Одиссеи» – возвращение супруга к супруге после долгого отсутствия и удивительные приключения в дальних, заморских краях – восходят к сказке и народной новелле. Различие между обеими поэмами этим не ограничивается, оно заметно и в композиции, и в деталях повествования, и в деталях мироощущения. Уже сами древние не были уверены, принадлежат ли обе поэмы одному автору, немало сторонников такого взгляда и в новые времена. И все же более вероятным – хотя, строго говоря, точно таким же доказуемым – представляется обратное мнение: сходного между «Илиадой» и «Одиссеей» все же больше, чем отличного.
Несходство и прямые противоречия обнаруживаются не только между поэмами, но и внутри каждой из них. Они объясняются в первую очередь упомянутою выше многослойностью греческого эпоса: ведь в мире, который рисует Гомер, совмещены и соседствуют черты и приметы нескольких эпох – микенской, предгомеровской (дорийской), гомеровской в собственном смысле слова. И вот рядом с дорийским обрядом сожжения трупов – микенское захоронение в земле, рядом с микенским бронзовым оружием – дорийское железо, неведомое ахейцам, рядом с микенскими самодержцами – безвластные дорийские цари, цари лишь по имени, а по сути родовые старейшины… В прошлом веке эти противоречия привели науку к тому, что под сомнение было поставлено само существование Гомера. Высказывалась мысль, что гомеровские поэмы возникли спонтанно, то есть сами собой, что это результат коллективного творчества – вроде народной песни. Критики менее решительные признавали, что Гомер все-таки существовал, но отводили ему сравнительно скромную роль редактора, или, точнее, компилятора, который умело свел воедино небольшие по размеру поэмы, принадлежавшие разным авторам, или, может быть, народные. Третьи, напротив, признавали за Гомером авторские права на большую часть текста, но художественную цельность и совершенство «Илиады» и «Одиссеи» относили на счет какого-то редактора более поздней эпохи.
Ученые неутомимо вскрывали все новые противоречия (нередко они бывали плодом ученого воображения или ученой придирчивости) и готовы были платить любую цену, лишь бы от них избавиться. Цена, однако же, оказалась слишком высока: выдумкою, фикцией обернулся не только Гомер, но и достоинства «мнимых» его творений, разодранных на клочки беспощадными перьями аналитиков (так называют ниспровергателей «единого Гомера»). Это было явной нелепостью, и и течение последних пятидесяти лет верх взяла противоположная точка зрения – унитарная. Для унитариев неоспоримо художественное единство гомеровского наследия, ощущаемое непосредственно любым непредвзятым читателем. Их цель – подкрепить это ощущение с помощью особого «анализа изнутри», анализа тех правил и законов, которые, сколько можно судить, ставил себе сам поэт, тех приемов, из которых складывается поэзия Гомера, того мироощущения, которое лежит в ее основе. Итак, взглянем на Гомера глазами непредвзятого читателя.
Прежде всего нас озадачит и привлечет сходство, близость древнего к современному. Гомер сразу же захватывает и сразу из предмета изучения становится частью нашего «я», как становится всякий любимый поэт, мертвый или живой – безразлично, потому что основным для нас будет эмоциональный отзыв, эстетическое переживание.
Читая Гомера, убеждаешься, что многое в его взгляде на мир – не только вечная и непреходящая истина, но и прямой вызов всем последующим векам. Важнейшее, что отличает этот взгляд, – его широта, желание понять разные точки зрения, терпимость, как сказали бы сегодня. Автор героического эпоса греков не питает ненависти к троянцам, бесспорным виновникам несправедливой войны (ведь это их царевич Парис нанес обиду людям и оскорбил божеский закон, похитив Елену, супругу своего гостеприимца, спартанского царя Менелая); скажем более – он уважает их, он им сочувствует, потому что и у них нет иного выбора, как сражаться, защищая свой город, жен, детей и собственную жизнь, и потому, что они сражаются мужественно, хотя ахейцы и сильнее и многочисленнее. Они обречены; правда, сами они еще не знают этого, но Гомер-то знает исход войны и, великодушный победитель, сострадает будущим побежденным. И если, по словам самого поэта, «святая Троя» ненавистна богам «за вину Приамида Париса», то Гомер выше и благороднее богов-олимпийцев.
Широта взгляда вдохновляется добротою, человечностью. Едва ли случайно, что европейскую литературу открывает призыв к доброте и осуждение жестокости. Справедливость, которую обязаны блюсти люди и охранять боги, – во взаимной любви, кротости, приветливости, благодушии; беззаконие – в свирепстве, в бессердечии. Даже Ахиллесу, образцовому своему герою, не прощает Гомер «львиного свирепства», и поныне это не прописное проклятие прописному пороку, а живой опыт, за которым люди на протяжении своей истории платили так много и всякий раз сызнова. Человечность Гомера столь велика, что одерживает верх даже над неотъемлемыми признаками жанра: обычно героический эпос – это песнь войне как испытанию, обнаруживающему лучшие силы души, и Гомер в самом деле прославляет войну, но он уже и проклинает ее бедствия, ее безобразие, бесстыдное надругательство над человеческим достоинством. Первое, видимо, идет от примитивной морали варваров-дорийцев, второе – от новой морали законности и мира. Ей предстояло подчинить себе вселенную, и по сию пору нельзя еще сказать, чтобы эта задача была решена. Вот где Гомер встречается с Шекспиром, а мы – с тем и другим, вот что нам Гекуба! Мы отлично понимаем ужас старого Приама, заранее оплакивающего свою уродливую и бесславную гибель:
О, юноше славно,
Как ни лежит он, упавший в бою и растерзанный медью, –
Все у него и у мертвого, что ни открыто, прекрасно!
Если ж седую браду и седую главу человека,
Ежели стыд у старца убитого псы оскверняют, –
Участи более горестной нет человекам несчастным!
И нисколько не меньше, не хуже понятен нам яростный шекспировский протест против судьбы, позволившей этому совершиться:
Стыдись, Фортуна! Дайте ей отставку,
О боги, отымите колесо, Разбейте обод, выломайте спицы
И ось его скатите с облаков
В кромешный ад!
Унижение человека несправедливостью, насилием – это позор и мука для каждого из людей; свой наглый вызов злодейство бросает всему миропорядку, и, стало быть, каждому из нас, и, стало быть, каждый в ответе за злодейство. Гомер это предчувствовал, Шекспир ясно понимал.
Но терпимость нигде ни разу не оборачивается терпимостью к злу, робостью перед ним, попыткою его оправдать. Твердость этической позиции, серьезная и строгая однозначность в отношении к жизни, столь характерная для Гомера (и для античной традиции в целом), обладает в наших глазах особою притягательною силой. «Незыблемость скалы ценностей», от Гомера до наших дней – неискоренимость добра и честности перед лицом злобы и предательства, вечность тяги к прекрасному вопреки соблазнам безобразного, «вечность» максим и заповедей, которые иным простакам кажутся родившимися только вчера или даже сегодня, – несет в себе радость и ободрение. И не нужно подозревать, будто такая однозначность оценок – следствие примитивного, первобытного самодовольства, которому непонятно, что такое сомнение; нет, под нею скрыта органическая уверенность в себе здорового интеллекта, здорового чувства, уверенность в своем праве (и в своей обязанности!) решать и судить.
Для здорового чувства и здорового интеллекта жизнь – великий дар и самое драгоценное достояние, несмотря на все ее бедствия, муки и тяжкие превратности, несмотря на то, что Зевс изрекает с высоты небес:
…Из тварей, которые дышат и ползают в прахе,
Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека!
Но бессмертному не понять смертных, и поэт не только благороднее, но и мудрее своих богов. Он приемлет действительность спокойно и здраво, он улавливает в ней ритм чередующихся радостей и горестей и видит в таком чередовании непреложный закон бытия, и решительно говорит бытию «да», а небытию – «нет».
Решительно, но небезоговорочно, потому что и в лицо смерти смотрит с таким же бесстрашием и спокойствием, как в лицо жизни. Неизбежность смерти не может и не должна отравить радость земного существования, а ее угроза – толкнуть на бесчестие. Одно из лучших и самых знаменитых мест в «Илиаде» – слова троянского героя Сарпедона, обращенные к другу перед битвою:
Друг благородный! когда бы теперь, отказавшись от брани,
Были с тобой навсегда нестареющи мы и бессмертны,
Я бы и сам не летел впереди перед воинством биться,
Я и тебя бы не влек на опасности славного боя.
Но и теперь, как всегда, неисчетные случаи смерти
Нас окружают, и смертному их не минуть, не избегнуть.
Вместе вперед! иль на славу кому, иль за славою сами!
Мироощущение Гомера – это высшее спокойствие и просветленность духа, который изведал и неистовый восторг, и неистовое отчаяние и поднялся выше обоих – над наивностью оптимизма и озлобленностью пессимизма.
Слова Сарпедона, призывающие друга в бой, читателя призывают задуматься, насколько свободен человек у Гомера – обладает ли он свободою выбора, свободою воли или скован «вышними силами» по рукам и ногам. Вопрос на редкость сложный, и ответы разноречивы, ибо разноречивы представления о богах и Судьбе, совместившиеся в греческом эпосе. Довольно часто люди действительно жалуются, что они не более чем игрушки в руках богов, и во всех своих бедах и ошибках винят злокозненных небожителей, но если это так, почему боги негодуют на неправду, чинимую людьми? Тогда это их, божеская, неправда, и гомеровская мораль лишается основания. Как ни толкуй эти жалобы (а их можно объяснять и психологически, например, попыткою оправдаться, переложить собственную вину на чужие плечи), сгладить противоречие очень трудно. Да это и ни к чему. Тем более что мы встретим достаточно мест, где человек принимает решение сознательно, здраво взвешивая все «за» и «против», без всякой помощи (или коварной подсказки) свыше, и потому обязан нести ответственность за свой поступок. Подобные человеку во всем, боги Гомера и тут выступают в чисто человеческих ролях: они подают советы – совершенно так же, как мудрый старец Нестор, они участвуют в схватках – совершенно как смертные герои, иногда даже с меньшею удачей, чем смертные, не брезгуют вмешательством и в мелочи земной жизни. Они способны помочь человеку или навредить ему, но решить его участь они не могут – ни один из них, даже Зевс.
Участь человека предопределена Судьбою, высшей в мире силою, которой подчиняются и сами боги. Они слуги Судьбы, исполнители ее решений; приблизить или отдалить назначенное Судьбою – вот все, на что они способны. Главное их преимущество перед людьми – знание, мудрость, предвидение будущего (так же как главная причина людской неправедности, греха – это невежество, духовная слепота, глупость), и они охотно пользуются этим преимуществом, чтобы заранее известить смертного, что «предначертано ему роком». А это очень важно, поскольку в рамках предначертанного, в рамках необходимости почти всегда остается место свободе. Судьба предлагает дилемму: поступишь так-то – уцелеешь, поступишь по-иному – умрешь (что и значит «судьбе вопреки низойти в обитель Аида»). Выбор есть акт свободной воли, но, коль скоро он сделан, в его последствиях ничего нельзя изменить. Гермес внушал Эгисту, чтобы тот не покушался на жизнь Агамемнона, когда царь возвратится из похода на Трою, и не вступал в брак с его супругой. Эгист остался глух к наставлению бога и, как предупреждал его Гермес, понес наказание от руки сына убитого.
Читая Гомера, убеждаешься, что бывают случаи, когда банальные, захватанные штампы, давно потерявшие смысл и выразительность, вдруг оживают. Он в самом деле «гений поэзии» и в самом деле «художник слова». Он рисует и лепит словом, созданное им зримо и осязаемо. Он обладает неповторимою даже среди собратьев по гениальности остротою глаза, и потому мир его видения – самые обыденные предметы в этом мире – резче, отчетливее, содержательнее, нежели то, что открывается любому иному взору. Это качество хотелось бы, вслед за Марксом, назвать детскостью, потому что лишь в ранние годы, лишь ребенку доступна такая зоркость. Но детскость Гомера – это еще и яркое солнце, которым пронизаны поэмы, и восхищение жизнью, во всяком ее обличии (отсюда общая приподнятость тона, эпическая величавость), и неиссякаемое любопытство к деталям (отсюда бесчисленные, но никогда не утомляющие подробности). Детскость проявляется наконец и в том, как относится художник к своему материалу.
Писатель нового времени, как правило, борется с материалом, он организует слово и стоящую за ним действительность – это именно процесс организации, претворение хаоса в космос, беспорядка в порядок. Чем ближе к сегодняшнему дню, тем заметнее борьба, тем меньше старается художник скрыть ее от чужих глаз, а нередко и демонстративно выставляет сопротивление материала на всеобщий обзор. Античный писатель не знал этого сопротивления, у Гомера субъект еще не противопоставлен объекту (обществу или даже природе): так ребенок долго не осознает противоположности «я» и «не-я». Органическое ощущение единства слабело с веками, но вплоть до самого конца античной традиции не исчезало окончательно, и это придает всякой античной книге, и прежде всего гомеровским поэмам, особую цельность, которую ни с чем не спутаешь и которая влечет нас и радует – по контрасту. То же ощущение, пожалуй, запечатлено в современной Гомеру пластике и вазописи, обычно именуемых архаическими. Глядя на «куросов» (изваяния юношей в полный рост), на их сдержанную, скованную мощь и блаженную улыбку, разглядывая вазы и глиняные статуэтки, каждая из которых вправе называться шедевром, думаешь о том, с какою свободой и беззаботностью, с каким мудрым забвением повседневных тягот и тревог, с каким детским доверием к будущему и уверенностью в нем воспринимал мир древний художник. Потому-то и улыбаются губы, потому так широко открыты глаза – с любопытством ко всему на свете, с достоинством и спокойствием, которые чудесным образом сочетаются с экспрессией, смелою выразительностью движений в вереницах людей и животных.
То же и у Гомера. «Статические» зарисовки чередуются с «динамическими», и трудно сказать, какие удаются поэту лучше. Сравним:
В мантию был шерстяную, пурпурного цвета, двойную
Он облачен; золотою прекрасной с двойными крючками
Бляхой держалася мантия; мастер на бляхе искусно
Грозного пса и в могучих когтях у него молодую
Лань изваял…
…в изумленье та бляха
Всех приводила. Хитон, я приметил, носил он из чудной
Ткани, как пленка, с головки сушеного снятая лука,
Тонкой и светлой, как яркое солнце: все женщины, видя
Эту чудесную ткань, удивлялися ей несказанно.
Вышел таков Теламонид огромный, твердыня Данаев,
Грозным лицом осклабляясь, и звучными сильный стопами
Шел, широко выступая, копьем длиннотенным колебля.
Чему отдать предпочтение, пусть каждый решит для себя сам, но в любом случае запомним, что упрекать гомеровский эпос в примитивной застылости, в неспособности изобразить движение – несправедливо и нелепо.
Зримость, наглядность, как основное качество поэзии Гомера, позволяет объяснить многое в «Илиаде» и «Одиссее». Становится понятным последовательное олицетворение всего отвлеченного (Обида, Вражда, Молитвы): то, чего нельзя охватить взором, для Гомера просто не существует. Понятна полная конкретность – не просто человекоподобие, но именно конкретность, вещность – образов небожителей. Конкретность неизбежно снижает образ, и только здесь, в обостренном чувстве реальности, а никак не в первобытном вольнодумстве, надо искать причину того, что нашему восприятию кажется насмешкою над богами: боги Гомера вспыльчивы, тщеславны, злопамятны, высокомерны, простоваты, не чужды им и физические изъяны. Гомеровская мифология – первая, которая нам известна у греков; что в ней от общепринятых религиозных верований, что добавлено вымыслом поэта, никто не знает, и можно с большою вероятностью предполагать, что более поздние, классические представления об Олимпе и его обитателях во многом прямо заимствованы из «Илиады» и «Одиссеи» и происхождением своим обязаны художественному дару автора поэм.
Конкретность и вообще несколько снижает приподнятость тона, эпическую величавость. Одним из средств, создающих эту приподнятость, был особый язык эпоса – изначально неразговорный, сложенный из элементов различных греческих диалектов. Во все времена он звучал для самих греков остраненно и высоко и уже в классическую эпоху (V в. до н. э.) казался архаичным. Русский перевод «Илиады», выполненный Н. И. Гнедичем около полутораста лет назад, как нельзя вернее воспроизводит отчужденность эпического языка, его приподнятость надо всем обыденным, его древность.
Читая Гомера, убеждаешься: не только внешность мира, его лик, – когда улыбчивый, когда хмурый, когда грозный, – умел он изображать, но и человеческая душа, все ее движения, от простейших до самых сложных, были ведомы поэту. Есть в поэмах настоящие психологические открытия, которые и теперь при первой встрече – первом чтении – поражают и запоминаются на всю жизнь. Вот дряхлый Приам, тайком явившись к Ахиллесу в надежде получить для погребения тело убитого сына,
никем не примеченный, входит в покой и, Пелиду
В ноги упав, обымает колена и руки целует, –
Страшные руки, детей у него погубившие многих!
Цену этим строкам знал, бесспорно, и сам поэт: недаром чуть ниже он повторяет их, вложив в уста самого Приама и дополнив прямым «психологическим комментарием»:
Храбрый! почти ты богов! над моим злополучием сжалься,
Вспомнив Пелея отца: несравненно я жальче Пелея!
Я испытую, чего на земле не испытывал смертный:
Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!
Или еще пример – другое открытие: горе и сплачивает, и в то же время разъединяет людей. Дружно рыдают рабыни, оплакивая убитого Патрокла, но в душе каждая сокрушается о собственном горе, и так же плачут, сидя рядом, враги – Ахиллес и Приам:
За руку старца он взяв, от себя отклонил его тихо.
Оба они вспоминая: Приам – знаменитого сына,
Горестно плакал, у ног Ахиллесовых в прахе простертый,
Царь Ахиллес, то отца вспоминая, то друга Патрокла,
Плакал, и горестный стон их кругом раздавался по дому.
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ.
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который Долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою, Многих людей города посетил и обычаи видел, Много духом страдал на морях, о спасеньи заботясь 5 Жизни своей и возврате в отчизну товарищей верных. Все же при этом не спас он товарищей, как ни старался. Собственным сами себя святотатством они погубили: Съели, безумцы, коров Гелиоса Гиперионида. Дня возвращенья домой навсегда их за это лишил он. 10 Муза! Об этом и нам расскажи, начав с чего хочешь. Все остальные в то время, избегнув погибели близкой, Были уж дома, равно и войны избежавши и моря. Только его, по жене и отчизне болевшего сердцем, Нимфа-царица Калипсо, богиня в богинях, держала 15 В гроте глубоком, желая, чтоб сделался ей он супругом. Но протекали года, и уж год наступил, когда было Сыну Лаэрта богами назначено в дом свой вернуться. Также, однако, и там, на Итаке, не мог избежать он Многих трудов, хоть и был меж друзей. Сострадания полны 20 Были все боги к нему. Лишь один Посейдон непрерывно Гнал Одиссея, покамест своей он земли не достигнул. Был Посейдон в это время в далекой стране эфиопов, Крайние части земли на обоих концах населявших: Где Гиперион заходит и где он поутру восходит. 25 Там принимал он от них гекатомбы быков и баранов, Там наслаждался он, сидя на пиршестве. Все ж остальные Боги в чертогах Кронида-отца находилися в сборе. С речью ко всем им родитель мужей и богов обратился; На сердце, в памяти был у владыки Эгист безукорный, 30 Жизни Агамемнонидом лишенный, преславным Орестом. Помня о нем, обратился к бессмертным Кронид со словами: "Странно, как люди охотно во всем обвиняют бессмертных! Зло происходит от нас, утверждают они, но не сами ль Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством? 35 Так и Эгист, - не судьбе ль вопреки он супругу Атрида Взял себе в жены, его умертвив при возврате в отчизну? Гибель грозящую знал он: ему наказали мы строго, Зоркого аргоубийцу Гермеса послав, чтоб не смел он Ни самого убивать, ни жену его брать себе в жены. 40 Месть за Атрида придет от Ореста, когда, возмужавши, Он пожелает вступить во владенье своею страною. Так говорил ему, блага желая, Гермес; но не смог он Сердца его убедить. И за это Эгист поплатился". Зевсу сказала тогда совоокая дева Афина: 45 "О наш родитель Кронид, из властителей всех наивысший! Правду сказал ты, - вполне заслужил он подобную гибель. Так да погибнет и всякий, кто дело такое свершил бы! Но разрывается сердце мое за царя Одиссея: Терпит, бессчастный, он беды, от милых вдали, на объятом 50 Волнами острове, в месте, где пуп обретается моря. Остров, поросший лесами; на нем обитает богиня, Дочь кознодея Атланта, которому ведомы бездны Моря всего и который надзор за столбами имеет: Между землею и небом стоят они, их раздвигая. 55 Скорбью объятого, держит несчастного дочерь Атланта, Мягкой и вкрадчивой речью все время его обольщая, Чтобы забыл о своей он Итаке. Но, страстно желая Видеть хоть дым восходящий родимой земли, помышляет Только о смерти одной Одиссей. Неужели не тронет 60 Милого сердца тебе, Олимпиец, судьба его злая? Он ли не чествовал в жертвах тебя на равнине троянской Близ кораблей аргивян? Так на что же ты, Зевс, негодуешь?" Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион: "Что за слова у тебя из ограды зубов излетели! 65 Как это смог бы забыть о божественном я Одиссее, Так выдающемся мыслью меж смертных, с такою охотой Жертвы богам приносящем, владыкам широкого неба? Но Посейдон-земледержец к нему не имеющим меры Гневом пылает за то, что циклоп Полифем богоравный 70 Глаза лишен им, - циклоп, чья сила меж прочих циклопов Самой великой была; родился он от нимфы Фоосы, Дочери Форкина, стража немолчно шумящего моря, В связь с Посейдоном-владыкой вступившей в пещере глубокой, С этой поры колебатель земли Посейдон Одиссея 75 Не убивает, но прочь отгоняет от милой отчизны. Что же, подумаем все мы, кто здесь на Олимпе сегодня, Как бы домой возвратиться ему. Посейдон же отбросит Гнев свой: не сможет один он со всеми бессмертными спорить И против воли всеобщей богов поступать самовластно". 80 Зевсу сказала тогда совоокая дева Афина: "О наш родитель Кронид, из властителей всех наивысший! Если угодно теперь всеблаженным богам, чтоб вернуться Мог Одиссей многоумный в отчизну, прикажем Гермесу Аргоубийце, решений твоих исполнителю, к нимфе 85 В косах, красиво сплетенных, на остров Огигию тотчас Мчаться и ей передать непреклонное наше решенье, Чтобы на родину был возвращен Одиссей многостойкий. Я же в Итаку отправлюсь, чтоб там Одиссееву сыну Бодрости больше внушить и вложить ему мужество в сердце, 90 Чтоб, на собрание длинноволосых ахейцев созвавши, Всех женихов он изгнал, убивающих в доме без счета Кучей ходящих овец и рогатых быков тихоходных. После того я пошлю его в Спарту и Пилос песчаный, Чтобы разведал о милом отце и его возвращеньи, 95 Также чтоб в людях о нем утвердилася добрая слава". Кончив, она привязала к ногам золотые подошвы, Амвросиальные, всюду ее с дуновеньями ветра И над землей беспредельной носившие и над водою. В руки взяла боевое копье, изостренное медью, 100 Тяжкое, крепкое; им избивала Афина героев, Гнев на себя навлекавших богини могучеотцовной. Ринулась бурно богиня с высоких вершин олимпийских, Стала в итакской стране у двора Одиссеева дома Перед порогом ворот, с копьем своим острым в ладони, 105 Образ приняв чужестранца, тафосцев властителя Мента. Там женихов горделивых застала. Они перед дверью Душу себе услаждали, с усердием в кости играя, Сидя на шкурах быков, самими же ими убитых. В зале же вестники вместе с проворными слугами дома 110 Эти - вино наливали в кратеры, мешая с водою, Те, - ноздреватою губкой обмывши столы, выдвигали Их на средину и клали на них в изобилии мясо. Первым из всех Телемах боговидный заметил богиню. Сердцем печалуясь милым, он молча сидел с женихами. 115 И представлялось ему, как явился родитель могучий, Как разогнал бы он всех женихов по домам, захватил бы Власть свою снова и стал бы владений своих господином. В мыслях таких, с женихами сидя, он увидел Афину. Быстро направился к двери, душою стыдясь, что так долго 120 Странник у входа стоять принужден; и, поспешно приблизясь, Взял он за правую руку пришельца, копье его принял, Голос повысил и с речью крылатой к нему обратился: "Радуйся, странник! Войди! Мы тебя угостим, а потом уж, Пищей насытившись, ты нам расскажешь, чего тебе нужно". 125 Так он сказал и пошел. А за ним и Паллада Афина. После того как вошли они в дом Одиссеев высокий, Гостя копье он к высокой колонне понес и поставил В копьехранилище гладкое, где еще много стояло Копий других Одиссея, могучего духом в несчастьях. 130 После богиню подвел он к прекрасноузорному креслу, Тканью застлав, усадил, а под ноги придвинул скамейку. Рядом и сам поместился на стуле резном, в отдаленьи От женихов, чтобы гость, по соседству с надменными сидя, Не получил отвращенья к еде, отягченный их шумом, 135 Также, чтоб в тайне его расспросить об отце отдаленном. Тотчас прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою В тазе серебряном был перед ними поставлен служанкой Для умывания; после расставила стол она гладкий. Хлеб положила перед ними почтенная ключница, много 140 Кушаний разных прибавив, охотно их дав из запасов. Кравчий поставил пред ними на блюдах, подняв их высоко, Разного мяса и кубки близ них поместил золотые; Вестник же к ним подходил то и дело, вина подливая. Шумно вошли со двора женихи горделивые в залу 145 И по порядку расселись на креслах и стульях; с водою Вестники к ним подошли, и они себе руки умыли. Доверху хлеба в корзины прислужницы им положили, Мальчики влили напиток в кратеры до самого края. Руки немедленно к пище готовой они протянули. 150 После того как желанье питья и еды утолили, Новым желаньем зажглися сердца женихов: захотелось Музыки, плясок - услады прекраснейшей всякого пира. Фемию вестник кифару прекрасную передал в руки: Пред женихами ему приходилося петь поневоле. 155 Фемий кифару поднял и начал прекрасную песню. И обратился тогда Телемах к совоокой Афине, К ней наклонясь головой, чтоб никто посторонний не слышал: "Ты не рассердишься, гость дорогой мой, на то, что скажу я? Только одно на уме вот у этих - кифара да песни. 160 Немудрено: расточают они здесь чужие богатства Мужа, чьи белые кости, изгнившие где-нибудь, дождик Мочит на суше иль в море свирепые волны качают. Если б увидели, что на Итаку он снова вернулся, Все пожелали бы лучше иметь попроворнее ноги, 165 Чем богатеть, и одежду и золото здесь накопляя. Злою судьбой он, однако, погублен, и нет никакого Нам утешенья, хотя кое-кто из людей утверждает: Он еще будет. Но нет! Уж погиб его день возвращенья! Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая: 170 Кто ты? Родители кто? Из какого ты города родом? И на каком корабле ты приехал, какою дорогой К нам тебя в гости везли корабельщики? Кто они сами? Ведь не пешком же сюда, полагаю я, к нам ты добрался. Так же и это скажи откровенно, чтоб знал хорошо я: 175 В первый ли раз ты сюда приезжаешь иль давним отцовским Гостем ты был? Приезжало немало в минувшие годы В дом наш гостей, ибо много с людьми мой общался родитель". Так отвечала ему совоокая дева Афина: "Я на вопросы твои с откровенностью полной отвечу: 180 Имя мне - Мент; мой отец - Анхиал многоумный, и этим Рад я всегда похвалиться; а сам я владыка тафосцев Веслолюбивых, приехал в своем корабле со своими; По винно-чермному морю плыву к чужеземцам за медью В город далекий Темесу, а еду с блестящим железом. 185 Свой же корабль я поставил под склоном лесистым Нейона В пристани Ретре, далеко от города, около поля. С гордостью я заявляю, что мы с Одиссеем друг другу Давние гости. Когда посетишь ты героя Лаэрта, Можешь об этом спросить старика. Говорят, уж не ходит 190 Больше он в город, но, беды терпя, обитает далеко В поле со старой служанкой, которая кормит и поит Старца, когда, по холмам виноградника день пробродивши, Старые члены свои истомив, возвращается в дом он. К вам я теперь: говорили, что он уже дома, отец твой. 195 Видно, однако же, боги ему возвратиться мешают. Но не погиб на земле Одиссей богоравный, поверь мне. Где-нибудь в море широком, на острове волнообъятом, Он задержался живой и томится под властью свирепых, Диких людей и не может уйти, как ни рвется душою. 200 Но предсказать я берусь - и какое об этом имеют Мнение боги и как, полагаю я, все совершится, Хоть я совсем не пророк и по птицам гадать не умею. Будет недолго еще он с отчизною милой в разлуке, Если бы даже его хоть железные цепи держали. 205 В хитростях опытен он и придумает, как воротиться. Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая: Подлинно ль вижу в тебе пред собой Одиссеева сына? Страшно ты с ним головой и глазами прекрасными сходен. Часто в минувшее время встречались мы с ним до того, как 210 В Трою походом отправился он, куда и другие Лучшие из аргивян на судах крутобоких поплыли. После ж ни я с Одиссеем, ни он не встречался со мною". Ей отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев: "Я на вопрос твой, о гость наш, отвечу вполне откровенно: 215 Мать говорит, что я сын Одиссея, но сам я не знаю. Может ли кто-нибудь знать, от какого отца он родился? Счастлив я был бы, когда бы родителем мне приходился Муж, во владеньях своих до старости мирно доживший. Но - между всеми людьми земнородными самый несчастный 220 Он мне отец, раз уж это узнать от меня пожелал ты". Снова сказала ему совоокая дева Афина: "Видно, угодно бессмертным, чтоб не был без славы в грядущем Род твой, когда вот такого, как ты, родила Пенелопа. Ты ж мне теперь расскажи, ничего от меня не скрывая: 225 Что за обед здесь? Какое собранье? Зачем тебе это? Свадьба ли здесь или пир? Ведь не в складчину ж он происходит. Кажется только, что гости твои необузданно в доме Вашем бесчинствуют. Стыд бы почувствовал всякий разумный Муж, заглянувший сюда, поведенье их гнусное видя". 230 Снова тогда Телемах рассудительный гостю ответил: "Раз ты, о гость мой, спросил и узнать пожелал, то узнай же: Некогда полон богатства был дом этот, был уважаем Всеми в то время, когда еще здесь тот муж находился. Нынче ж иное решенье враждебные приняли боги, 235 Сделав его между всеми мужами невидимым глазу. Менее стал бы о нем сокрушаться я, если б он умер, Если б в троянской земле меж товарищей бранных погиб он Или, окончив войну, на руках у друзей бы скончался. Был бы насыпан над ним всеахейцами холм погребальный, 240 Сыну б великую славу на все времена он оставил. Ныне же Гарпии взяли бесславно его, и ушел он, Всеми забытый, безвестный, и сыну оставил на долю Только печаль и рыданья. Но я не об нем лишь едином Плачу; другое мне горе жестокое боги послали: 245 Первые люди по власти, что здесь острова населяют Зам, и Дулихий, и Закинф, покрытый густыми лесами, И каменистую нашу Итаку, - стремятся упорно Мать принудить мою к браку и грабят имущество наше. Мать же и в брак ненавистный не хочет вступить и не может 250 Их притязаньям конец положить, а они разоряют Дом мой пирами и скоро меня самого уничтожат". В негодованьи ему отвечала Паллада Афина: "Горе! Я вижу теперь, как тебе Одиссей отдаленный Нужен, чтоб руки свои наложил на бесстыдных пришельцев. 255 Если б теперь, воротившись, он встал перед дверью домовой С парою копий в руке, со щитом своим крепким и в шлеме, Как я впервые увидел героя в то время, когда он В доме у нас на пиру веселился, за чашею сидя, К нам из Эфиры прибывши от Ила, Мермерова сына: 260 Также и там побывал Одиссей на судне своем быстром; Яда, смертельного людям, искал он, чтоб мог им намазать Медные стрелы свои. Однако же Ил отказался Дать ему яду: стыдился душою богов он бессмертных. Мой же отец ему дал, потому что любил его страшно. 265 Пред женихами когда бы в таком появился он виде, Короткожизненны стали б они и весьма горькобрачны! Это, однако же, в лоне богов всемогущих сокрыто, Он за себя отомстит ли иль нет, возвратившись обратно В дом свой родной. А теперь я тебе предложил бы подумать, 270 Как поступить, чтобы всех женихов удалить из чертога. Слушай меня и к тому, что скажу, отнесись со вниманьем: Завтра, граждан ахейских созвав на собранье, открыто Все расскажи им, и боги тебе пусть свидетели будут. После потребуй, чтоб все женихи по домам разошлися; 275 Мать же твоя, если дух ее снова замужества хочет, Пусть возвратится к отцу многосильному, в дом свой родимый; Пусть снаряжает он свадьбу, приданое давши большое, Сколько его получить полагается дочери милой. Что ж до тебя, - мой разумный совет ты, быть может, исполнишь: 280 Лучший корабль с двадцатью снарядивши гребцами, отправься И об отце поразведай исчезнувшем; верно, из смертных Кто-либо сможет о нем сообщить иль Молва тебе скажет Зевсова - больше всего она людям известий приносит. В Пилосе раньше узнаешь, что скажет божественный Нестор, 285 К русому после того Менелаю отправишься в Спарту; Прибыл домой он последним из всех меднолатных ахейцев. Если услышишь, что жив твой отец, что домой он вернется, Год дожидайся его, терпеливо снося притесненья; Если ж услышишь, что мертв он, что нет его больше на свете, 290 То, возвратившись обратно в отцовскую милую землю, В честь его холм ты насыплешь могильный, как следует справишь Чин похоронный по нем и в замужество мать свою выдашь. После того как ты все это сделаешь, все это кончишь, В сердце своем и в уме хорошенько обдумай, какими 295 Средствами всех женихов в чертогах твоих изничтожить, Хитростью или открыто. Ребячьими жить пустяками Время прошло для тебя, не таков уже ныне твой возраст. Иль неизвестно тебе, что с божественным было Орестом, Славу какую он добыл, расправясь с коварным Эгистом, 300 Отцеубийцей, отца его славного жизни лишившим? Вижу я, друг дорогой мой, что ты и велик и прекрасен, Ты не слабее его, ты в потомстве прославишься также; Но уж давно мне пора возвратиться на быстрый корабль мой: Спутники ждут и наверно в душе возмущаются мною. 305 Ты ж о себе позаботься и то, что сказал я, обдумай". Снова тогда Телемах рассудительный гостю ответил: "Право же, гость мой, со мной говоришь ты с такою любовью, Словно отец; никогда я твоих не забуду советов. Но подожди, хоть и очень, как вижу, в дорогу спешишь ты. 310 Вымойся раньше у нас, услади себе милое сердце. С радостным духом потом унесешь на корабль ты подарок Ценный, прекрасный, который тебе поднесу я на память, Как меж гостей и хозяев бывает, приятных друг другу". Так отвечала ему совоокая дева Афина: 315 "Нет, не задерживай нынче меня, тороплюсь я в дорогу. Дар же, что милое сердце тебя побуждает вручить мне, Я, возвращаясь обратно, приму и домой с ним уеду, Дар получив дорогой и таким же тебя отдаривши". Молвила и отошла совоокая дева Афина, 320 Как быстрокрылая птица, порхнула в окно. Охватила Сила его и отвага. И больше еще он, чем прежде, Вспомнил отца дорогого. И, в сердце своем поразмыслив, В трепет душою пришел, познав, что беседовал с богом. Тотчас назад к женихам направился муж богоравный. 325 Пел перед ними певец знаменитый, они же сидели, Слушая молча. Он пел о возврате печальном из Трои Рати ахейцев, ниспосланном им Палладой Афиной. В верхнем покое своем вдохновенное слышала пенье Старца Икария дочь, Пенелопа разумная. Тотчас 330 Сверху спустилась она высокою лестницей дома, Но не одна; с ней вместе спустились и двое служанок. В залу войдя к женихам, Пенелопа, богиня средь женщин, Стала вблизи косяка ведущей в столовую двери, Щеки закрывши себе покрывалом блестящим, а рядом 335 С нею, с обеих сторон, усердные стали служанки. Плача, певцу вдохновенному так Пенелопа сказала: "Фемий, ты знаешь так много других восхищающих душу Песен, какими певцы восславляют богов и героев. Спой же из них, пред собранием сидя, одну. И в молчаньи 340 Гости ей будут внимать за вином. Но прерви начатую Песню печальную; скорбью она наполняет в груди мне Милое сердце. На долю мне выпало злейшее горе. Мужа такого лишась, не могу я забыть о погибшем, Столь преисполнившем славой своей и Элладу и Аргос". 345 Матери так возразил рассудительный сын Одиссеев: "Мать моя, что ты мешаешь певцу в удовольствие наше То воспевать, чем в душе он горит? Не певец в том виновен, Зевс тут виновен, который трудящимся тягостно людям Каждому в душу влагает, что хочет. Нельзя раздражаться, 350 Раз воспевать пожелал он удел злополучный данайцев. Больше всего восхищаются люди обычно такою Песнью, которая им представляется самою новой. Дух и сердце себе укроти и заставь себя слушать. Не одному Одиссею домой не пришлось воротиться, 355 Множество также других не вернулось домой из-под Трои. Лучше вернись-ка к себе и займися своими делами Пряжей, тканьем; прикажи, чтоб служанки немедля за дело Также взялись. Говорить же - не женское дело, а дело Мужа, всех больше - мое; у себя я один повелитель". 360 Так он сказал. Изумившись, обратно пошла Пенелопа. Сына разумное слово глубоко ей в душу проникло. Наверх поднявшись к себе со служанками, плакала долго Об Одиссее она, о супруге любимом, покуда Сладостным сном не покрыла ей веки богиня Афина. 365 А женихи в это время шумели в тенистом чертоге; Сильно им всем захотелось на ложе возлечь с Пенелопой. С речью такой Телемах рассудительный к ним обратился: "О женихи Пенелопы, надменные, гордые люди! Будем теперь пировать, наслаждаться. Шуметь перестаньте! 370 Так ведь приятно и сладко внимать песнопеньям прекрасным Мужа такого, как этот, - по пению равного богу! Завтра же утром сойдемся на площадь, откроем собранье, Там я открыто пред целым народом скажу, чтобы тотчас Дом мой очистили вы. А с пирами устройтесь иначе: 375 Средства свои проедайте на них, чередуясь домами. Если ж находите вы, что для вас и приятней и лучше У одного человека богатство губить безвозмездно, Жрите! А я воззову за поддержкой к богам вечносущим. Может быть, делу возмездия даст совершиться Кронион: 380 Все вы погибнете здесь же, и пени за это не будет!" Так он сказал. Женихи, закусивши с досадою губы, Смелым словам удивлялись, которые вдруг услыхали. Тотчас к нему Антиной обратился, рожденный Евпейтом: "Сами, наверное, боги тебя, Телемах, обучают 385 Так беззастенчиво хвастать и так разговаривать нагло. Зевс нас избави, чтоб стал ты в объятой волнами Итаке Нашим царем, по рожденью уж право имея на это!" И, возражая ему, Телемах рассудительный молвил: "Ты на меня не сердись, Антиной, но скажу тебе вот что: 390 Если бы это мне Зевс даровал, я конечно бы принял. Или, по-твоему, нет ничего уже хуже, чем это? Царствовать - дело совсем не плохое; скопляются скоро В доме царевом богатства, и сам он в чести у народа. Но между знатных ахейцев в объятой волнами Итаке 395 Множество есть и других, молодых или старых, которым Власть бы могла перейти, раз царя Одиссея не стало. Но у себя я один останусь хозяином дома, Как и рабов, для меня Одиссеем царем приведенных!" Начал тогда говорить Евримах, рожденный Полибом: 400 "О Телемах, это в лоне богов всемогущих сокрыто, Кто из ахейцев царем на Итаке окажется нашей. Все же, что здесь, то твое, и в дому своем сам ты хозяин. Вряд ли найдется, пока обитаема будет Итака, Кто-нибудь, кто бы дерзнул на твое посягнуть достоянье. 405 Но я желал бы узнать, мой милейший, о нынешнем госте: Кто этот гость и откуда? Отечеством землю какую Славится Какого он рода и племени? Где он родился? С вестью ль к тебе о возврате отца твоего он явился Или по собственной нужде приехал сюда, на Итаку? 410 Сразу исчезнув, не ждал он, чтоб здесь познакомиться с нами. На худородного он человека лицом не походит". И, отвечая ему, Телемах рассудительный молвил: "На возвращенье отца, Евримах, я надежд не имею. Я ни вестям уж не верю, откуда-нибудь приходящим, 415 Ни прорицаньям внимать не желаю, к которым, сзывая Разных гедателей в дом, без конца моя мать прибегает. Путник же этот мне гость по отцу, он из Тафоса родом, Мент, называет себя Энхиала разумного сыном С гордостью, сам же владыка он веслолюбивых тафосцев". 420 Так говорил Телемах, хоть и знал, что беседовал с богом. Те же, занявшись опять усладительным пеньем и пляской, Тешились ими и ждали, покамест приблизится вечер. Тешились так, веселились. И вечер надвинулся черный. Встали тогда и пошли по домам, чтоб покою предаться. 425 Сын же царя Одиссея прекрасным двором в свой высокий Двинулся спальный покой, кругом хорошо защищенный. Думая в сердце о многом, туда он для сна отправлялся. С факелом в каждой руке впереди его шла Евриклея, Дочь домовитая Опа, рожденного от Пенсенора. 430 Куплей когда-то Лаэрт достояньем своим ее сделал Юным подросточком, двадцать быков за нее заплативши, И наравне с домовитой женой почитал ее в доме, Но, чтоб жену не гневить, постели своей не делил с ней. Шла она с факелом в каждой руке. Из невольниц любила 435 Всех она больше его и с детства его воспитала. Двери открыл Телемах у искусно построенной спальни, Сел на постель и, мягкий хитон через голову снявши, Этот хитон свой старухе услужливой на руки кинул. Та встряхнула хитон, по складкам искусно сложила 440 И на колок близ точеной постели повесила. После Вышла старуха тихонько из спальни, серебряной ручкой Дверь за собой притворила, засов ремнем притянувши. Ночь напролет на постели, покрывшись овчиною мягкой, Он размышлял о дороге, в которую зван был Афиной.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ.
Рано рожденная вышла из тьмы розоперстая Эос. Встал с постели своей возлюбленный сын Одиссея, В платье оделся, отточенный меч чрез плечо перебросил, К белым ногам привязал красивого вида подошвы, 5 Вышел быстро из спальни, бессмертному богу подобный, И приказание отдал глашатаям звонкоголосым Длинноволосых ахейцев тотчас же созвать на собранье. Очень скоро на клич их на площади все собралися. После того как сошлись и толпа собралася большая, 10 Вышел на площадь и он, с копьем медноострым в ладони. Шел не один он. За ним две резвых собаки бежали. Вид на него излила несказанно приятный Афина. Весь изумился народ, увидавши, каким подходил он. Сел он на месте отцовском, геронты пред ним расступились. 15 Встал благородный Египтий и речь пред собранием начал. Был он летами согбен и опыт имел богатейший; Сын его милый, Антиф-копьеборец, отплыл с Одиссеем На кораблях изогнутых в конями богатую Трою. Был умерщвлен он в глубокой пещере свирепым Циклопом 20 И послужил для него последней едою на ужин. Три еще сына остались; в числе женихов находился Сын Еврином, остальные в отцовском работали доме. Все же о первом все время он помнил, скорбя и печалясь. Слезы о нем проливая, он стал говорить пред собраньем: 25 "Слушайте, что, итакийцы, пред вами сегодня скажу я! Не созывались у нас ни совет, ни собранье народа С самой поры, как отплыл Одиссей на судах изогнутых. Кто же теперь нас собрал? Кто почувствовал надобность в этом, Из молодых ли людей кто-нибудь иль из тех, кто постарше? 30 Что он - услышал ли весть о прибытии войска и хочет Все сообщить нам правдиво, раз первый об этом услышал? Или о деле народном другом говорить он намерен? Благословенным он кажется мне и отважным. Пускай он Счастье получит от Зевса такое, какого желает!" 35 Кончил. С радостью речь его выслушал сын Одиссеев. Заговорить он рвался, на месте ему не сиделось. Стал в середине собранья. И скипетр вложил ему в руки Вестник, разумные мысли имеющий в сердце, Писенор. Прежде всего к старику Телемах обратился и молвил: 40 "Старец, тот муж недалеко, - сейчас его сам ты увидишь, Тот, кто собранье созвал. Печаль мне великая нынче. Вести такой я не слышал, чтоб к нам приближалося войско, Нечего мне сообщить вам, что первый об этом я слышал. Не собрался говорить и о деле другом я народном. 45 Дело идет обо мне и о бедах, на дом мой упавших. Две их: одна - погиб у меня мой отец благородный, Бывший над вами царем и всегда, как отец, вас любивший. Много еще тяжелее вторая беда, от которой Скоро погибнет наш дом и я разорюсь совершенно. 50 К матери против желанья ее пристают неотступно, Как женихи, сыновья обитателей наших знатнейших, Прямо к отцу ее в дом обратиться, к Икарию старцу, Смелости нет в них,- чтоб сам он за дочь свою выкуп назначил, Выбрав, кого пожелает и кто ему будет приятней. 55 Вместо того, ежедневно врываяся в дом наш толпою, Режут без счета быков, и жирных козлов, и баранов, Вечно пируют и вина искристые пьют безрасчетно. Все расхищают они. И нет уже мужа такого В доме, как был Одиссей, чтобы дом защитить от проклятья. 60 Мы ж не такие, чтоб справиться с этим, и даже позднее Жалкими будем мужами, способными мало к отпору. О, защитил бы и я, когда бы лишь силу имел я! Дело творится, какого терпеть уж нельзя! Безобразно Гибнет мой дом. Неужели самих это вас не приводит 65 В негодованье! Тогда постыдитесь хотя бы соседей, Окрест живущих! Побойтесь хотя бы богов, чтобы в гневе Не обратили на вас же они этих дел недостойных! Зевсом, владыкой Олимпа, я вас заклинаю, Фемидой, Что распускает собранья народа и их собирает, 70 Милые, вас я молю: перестаньте! И дайте мне горем В уединеньи терзаться! Красивопоножным ахейцам Не причинил ли, враждуя, обиды какой мой родитель, И за нее вы, враждуя, обиды теперь мне творите, Этих людей поощряя? Мне было бы лучше, когда бы 75 Сами поели вы все, что лежит у меня и пасется. Если бы вы все поели, то скоро пришла б и расплата. Мы бы по городу стали ходить, приставая к вам с просьбой Вещи назад возвратить, пока б вы всего не отдали. Нынче же сердце вы мне безнадежным терзаете горем!" 80 В бешенстве так он воскликнул и скипетр бросил на землю. Хлынули слезы из глаз. И жалость народ охватила. Все остальные безмолвно сидели, никто не решался Дерзко-обидное слово в ответ Телемаху промолвить. Только один Антиной, ему возражая, воскликнул: 85 "Что говоришь ты, надутый болтун необузданно буйный, Что нас порочишь? Желаешь пятном замарать нас позорным. Не женихи пред тобою ахейские здесь виноваты, Мать виновата твоя, безмерно коварная сердцем! Третий кончается год и уж скоро наступит четвертый, 90 Как у ахейцев в груди она дух бесконечно морочит. Всем надежду дает, обещается каждому порознь, Вести ему посылает, в уме же желает иное. Кроме того, против нас и другую придумала хитрость: Ткань начала она ткать, станок у себя поместивши, 95 Тонкую, очень большую и нам объявила при этом: - Вот что, мои женихи молодые (ведь умер супруг мой), Не торопите со свадьбой меня, подождите, покамест Савана я не сотку - пропадет моя иначе пряжа! Знатному старцу Лаэрту на случай, коль гибельный жребий 100 Скорбь доставляющей смерти нежданно его здесь постигнет, Чтобы в округе меня не корили ахейские жены, Что похоронен без савана муж, приобретший так много. Так говорила и дух нам отважный в груди убедила. Что ж оказалось? В течение дня она ткань свою пряла, 105 Ночью же, факелы возле поставив, опять распускала. Длился три года обман, и ей доверяли ахейцы. Но как четвертый приблизился год и часы наступили, Женщина нам сообщила, которая все это знала. За распусканием ткани прекрасной ее мы застали. 110 Волей-неволей тогда ей работу пришлося окончить. Слушай же! Вот что тебе, Телемах, женихи отвечают, Чтобы и ты это знал и все остальные ахейцы: Мать отошли и вели, чтобы шла за того, за кого ей Выйти прикажет отец и самой ей приятнее выйти. 115 Если ж ахейских сынов и впредь раздражать она будет, Гордая теми дарами, какие Паллада Афина Ей в изобильи дала, - искусством в прекрасных работах, Разумом светлым и хитрой смекалкой, - такою, которой Мы и у древних не знаем ахеянок пышноволосых, 120 Будь это Тиро, Микена в прекрасном венце иль Алкмена. Нет, ни одна не смогла б между них с Пенелопой сравняться Хитростью! Нынче, однако, ей хитрость ее не поможет. Будут они поедать и запасы и скот твой, покуда Станет упорствовать в тех она мыслях, которые в грудь ей 125 Боги влагают. Себе она этим великую славу Может добыть, но тебе лишь потери большие доставит. Мы ж не вернемся к делам и к невестам другим не поедем Раньше, чем по сердцу мужа она не возьмет средь ахейцев". И, возражая ему, Телемах рассудительный молвил: 130 "Как же бы из дому выгнать я мог, Антиной, против воли Ту, что меня родила и вскормила! Отец мой далеко, Жив или умер, - не знаю. Придется немало платить мне Старцу Икарию, если к нему мою мать отошлю я. И от отца пострадать мне придется. И грозно отплатит 135 Мне божество, если вызовет мать моя страшных эринний, Дом покидая. К тому ж я и славой покроюсь худою. Нет, никогда не отважусь сказать ей подобного слова! Если же это не нравится вам и в гнев вас ввергает, Что же! Очистите дом мой! С пирами ж устройтесь иначе: 140 Средства свои проедайте на них, чередуясь домами. Если ж находите вы, что для вас и приятней и лучше У одного человека богатство губить безвозмездно, Жрите! А я воззову за поддержкой к богам вечносущим. Может быть, делу возмездия даст совершиться Кронион! 145 Все вы погибнете здесь же, и пени за это не будет!" Так говорил Телемах. Вдруг Зевс протяженно гремящий Двух орлов ниспослал с высоты, со скалистой вершины. Мирно сначала летели они по дыханию ветра, Близко один от другого простерши широкие крылья. 150 Но, очутившись как раз над собранием многоголосым, Крыльями вдруг замахали и стали кружить над собраньем, Головы всех оглядели, увидели общую гибель И, расцарапав друг другу когтями и щеки и шеи, Поверху вправо умчались - над городом их, над домами. 155 Все в изумленье пришли, увидевши птиц над собою, И про себя размышляли, - чем все это кончиться может? Вдруг обратился к ним с речью старик Алиферс благородный, Масторов сын. Средь ровесников он лишь один выдавался Знанием всяческих птиц и вещею речью своею. 160 Он, благомыслия полный, сказал пред собраньем ахейцев: "Слушайте, что, итакийцы, пред вами сегодня скажу я! Больше всего к женихам обращаюсь я с речью моею. Беды великие мчатся на них. Одиссей уж недолго Будет вдали от друзей. Он где-то совсем недалеко! 165 Смерть и убийство растит он для всех женихов Пенелопы! Плохо также придется и многим из нас, кто живет здесь, На издалека заметной Итаке. Подумаем лучше, Как женихов поскорей обуздать нам. Пускай перестали б Лучше уж сами, - гораздо для них это было б полезней. 170 Не новичок я в гаданьях и дело свое понимаю. И с Одиссеем, смотрите, вполне все свершается точно, Как предсказал я в то время, когда собирались ахейцы Выступить в Трою и с ними пошел Одиссей многохитрый. Вынесши множество бедствий, товарищей всех потерявши, 175 Всем незнакомый, домой на двадцатом году он вернется, Так говорил я, и все это точно свершается нынче!" Сын Полиба ему, Евримах, возражая, ответил: "Было бы лучше, старик, когда б ты домой воротился И для ребят погадал, чтобы с ними чего не случилось! 180 В этом же деле получше тебя погадать я сумею. Мало ли видим мы птиц, под ярким летающих солнцем. Вовсе не все предвещают из них что-нибудь. Одиссей же В крае далеком погиб. Хорошо бы, когда бы с ним вместе Гибель взяла и тебя! Прекратил бы свои ты вещанья, 185 Не подстрекал бы и так раздраженного всем Телемаха. Верно, подарок в свой дом получить от него ты желаешь! Но говорю я тебе, и слова мои сбудутся точно: Если ты, с опытом долгим своим и богатым, враждебность Глупой своей болтовнею поддерживать в юноше станешь, 190 Прежде всего и ему от этого будет лишь хуже, Ибо совсем ничего против нас он поделать не сможет. А на тебя мы, старик, жесточайшую пеню наложим. Выплатить будет ее нелегко и для сердца печально. А Телемаху пред всеми, кто здесь, предложил бы я вот что: 195 Матери пусть он прикажет к отцу своему возвратиться; Тот же пусть свадьбу готовит, приданое давши большое, Сколько его получить полагается дочери милой. Раньше, вполне убежден я, ахейцев сыны не отстанут С тяжким своим сватовством. Никого мы из вас не боимся, 200 Ни самого Телемаха, как много бы слов он ни сыпал, Ни о вещаньях твоих не печалимся. Все они вздорны! Ими, старик, только больше вражду ты к себе возбуждаешь. Будет по-прежнему здесь все добро поедаться, и платы Им не дождаться, покамест ахейцам согласье на свадьбу 205 Ею не будет дано. Ведь сколько уж времени здесь мы Ждем, за нее соревнуясь друг с другом. А время проходит, Новых себе мы не ищем невест для приличного брака". И сыну Полиба в ответ Телемах рассудительный молвил: "Я, Евримах, ни тебя, ни других женихов благородных 210 Ни уговаривать, ни умолять уже больше не стану. Все ведь известно богам, а также известно ахейцам. Дайте лишь быстрый корабль мне и двадцать товарищей, с кем бы Всю дорогу проделать я мог и туда и обратно. Я собираюся в Спарту поехать и в Пилос песчаный, 215 Там об отце поразведать исчезнувшем. Верно, из смертных Кто-либо сможет о нем мне сказать иль Молва сообщит мне Зевсова - больше всего она людям известий приносит. Если услышу, что жив мой отец, что домой он вернется, Буду я ждать его год, терпеливо снося притесненья. 220 Если ж услышу, что мертв он, что нет его больше на свете, То, возвратившись обратно в отцовскую милую землю, В честь его холм я насыплю могильный, как следует справив Чин похоронный по нем, и в замужество мать мою выдам". Так произнес он и сел. И встал пред собраньем ахейцев 225 Ментор. Товарищем был безупречного он Одиссея. Тот, на судах уезжая, весь дом ему вверил, велевши Слушать во всем старика и дом охранять поусердней. Добрых намерений полный, к собранью он так обратился: "Слушайте, что, итакийцы, пред вами сегодня скажу я! 230 Мягким, благим и приветливым быть уж вперед ни единый Царь скиптроносный не должен, но, правду из сердца изгнавши, Каждый пускай притесняет людей и творит беззаконья, Если никто Одиссея не помнит в народе, которым Он управлял и с которым был добр, как отец с сыновьями. 235 Я не хочу упрекать женихов необузданно дерзких В том, что, коварствуя сердцем, они совершают насилья: Сами своей головою играют они, разоряя Дом Одиссея, решивши, что он уж назад не вернется. Но вот на вас, остальных, от всего негодую я сердца: 240 Все вы сидите, молчите и твердым не смеете словом Их обуздать. А вас ведь так много, а их так немного!" Евенорид Леокрит, ему возражая, воскликнул: "Ментор, упрямый безумец! Так вот к чему дело ты клонишь! Хочешь народом смирить нас! Но было бы трудно и многим 245 Всех нас заставить насильно от наших пиров отказаться! Если бы даже и сам Одиссей-итакиец вернулся И пожелал бы отсюда изгнать женихов благородных, В доме пространном его за пиршеством пышным сидящих, Было б его возвращенье супруге его не на радость, 250 Как бы по нем ни томилась. Погиб бы он смертью позорной, Если б со многими вздумал померяться. Вздор говоришь ты! Ты же, народ, расходись! К своим возвращайся работам! Этого в путь снарядить пускай поторопятся Ментор И Алиферс - Одиссею товарищи давние оба. 255 Думаю, долго, однако, он вести выслушивать будет, Сидя в Итаке. Пути своего никогда не свершит он!" Так сказав, распустил он собрание быстро ахейцев, И по жилищам своим разошелся народ из собранья. А женихи возвратились обратно в дом Одиссея. 260 Вдаль ушел Телемах по песчаному берегу моря, Руки седою водою омыл и взмолился к Афине: "Ты, посетившая дом наш вчера и в туманное море Мне в корабле быстроходном велевшая плыть, чтоб разведать, Нет ли вестей о давно уж ушедшем отце моем милом 265 И об его возвращеньи! Мешают мне в этом ахейцы, Боле ж всего - женихи в нахальстве своем беспредельном". Так говорил он молясь. Вдруг пред ним появилась Афина, Ментора образ приняв, с ним схожая видом и речью, И со словами к нему окрыленными так обратилась: 270 "Также и впредь, Телемах, не будь неразумным и слабым, Раз благородная сила отца излита тебе в сердце Сила, с какой он всего добивался и словом и делом. Станет тогда и тебе твой отъезд исполним и возможен. Если же ты Одиссею не сын и не сын Пенелопе, 275 Думаю, вряд ли удастся тебе совершить, что желаешь. Редко бывает с детьми, чтоб они на отца походили, - Большею частию хуже отца, лишь немногие лучше. Если ж и впредь не останешься ты неразумным и слабым, Если тебя не совсем Одиссеева кинула сметка, 280 Дело исполнить свое вполне ты надеяться можешь. О женихах неразумных, об их замышленьях и кознях Брось теперь думать: ни разума нет в этих людях, ни правды. Нет и предчувствия в сердце, что близко стоят перед ними Черная Кера и смерть, что в один они день все погибнут. 285 Путь же совсем недалек, которого так ты желаешь. Вот какой я товарищ тебе по отцу: раздобуду Быстрый корабль для тебя и последую сам за тобою. Ты же теперь воротись к женихам. А тебе на дорогу Пусть заготовят припасы, пусть ими наполнят сосуды. 290 В амфоры сладкого скажешь вина нацедить вам, муку же Ячную - мозг человека - в мешки пусть положат из кожи. Я добровольцев пока наберу средь народа. Судов же В морем объятой Итаке немало и новых и старых. Я между ними корабль пригляжу, который получше, 295 Быстро его снарядим и выйдем в широкое море". Так сказала Афина, Зевесова дочь. И недолго Ждать Телемах оставался, услышавши голос богини. Милым печалуясь сердцем, поспешно направился к дому. Там женихов он застал горделивых: в зале столовой 300 Коз обдирали одни, боровов во дворе обжигали другие. Встал Антиной, засмеялся, навстречу пошел Телемаху, Взял его за руку, слово сказал и по имени назвал: "Эх, Телемах, необузданно буйный и гордоречивый! Брось ты заботу о том, чтоб вредить нам и делом и словом! 305 Лучше садись-ка ты есть к нам и пить, как бывало когда-то. Все же, что нужно тебе, приготовят охотно ахейцы Быстрый корабль и отборных гребцов, чтоб скорей ты приехал В Пилос священный и слухи собрал об отце многославном". Сыну Евпейта в ответ Телемах рассудительный молвил: 310 "Нет, Антиной, никак не могу я при наглости вашей В пире участье принять со спокойным и радостным духом. Иль не довольно, что раньше, когда еще мальчиком был я, Вы, женихи, богатства ценнейшие наши пожрали? Нынче, как стал я большим и, советников слушая умных, 315 Много узнал, и в груди моей мужества стало побольше, Кер постараюсь зловещих на головы ваши наслать я, Или, отправившись в Пилос, иль здесь же, на острове этом. Еду - и сделаю путь, о котором я здесь говорю вам; Еду в чужом корабле, ибо сам ни гребцов не имею, 320 Ни корабля своего: вам выгодней так показалось!" Молвил и руку свою из руки Антиноевой вырвал Очень легко. Женихи между тем пировать продолжали. Над Телемахом глумились они и шутили словами. Так говорил не один из юношей этих надменных: 325 "Эй, берегитесь! На нас Телемах замышляет убийство! Иль он кого привезет из песчаного Пилоса в помощь, Или, быть может, из Спарты. Ведь рвется туда он ужасно! Или в Эфиру поехать сбирается, в край плодородный, Чтобы оттуда привезть для жизни смертельного яду, 330 Бросить в кратеры его и разом нас всех уничтожить". Так и другой говорил из юношей этих надменных: "Знает ли кто? Ведь возможно, и он в корабле изогнутом, Как Одиссей, вдалеке от домашних погибнет, блуждая! Этим немало и нам он доставит хлопот. Ведь придется 335 Все достоянье его тогда разделить между нами, Матери ж с будущим мужем владеть предоставим мы домом". Так говорили. Меж тем Телемах в кладовую спустился С кровлей высокой, большую, в которой хранилися кучи Золота, меду, одежда в ларях, благовонное масло. 340 Там же в порядке вдоль стен одна за другою стояли Бочки из глины со сладким вином многолетним - напитком Чистым, божественным; он сохранялся на случай, когда бы Все. же вернулся домой Одиссей, хоть и много страдавши. Дверью двустворчатой, прочно прилаженной, вход запирался. 345 Ключница в той кладовой и ночи и дни находилась, Все охраняя запасы с великим усердьем и знаньем, Опа, сына Пенсенора дочь, Евриклея старушка. К ней Телемах обратился, позвавши ее в кладовую: "Амфоры сладким вином наполни мне, няня, - вкуснейшим 350 После того дорогого, которое здесь бережешь ты, Помня о нем, о бессчастном, в надежде, что, может быть, в дом свой Снова вернется отец, ускользнувши от Кер и от смерти. Амфор наполни двенадцать и крышками сверху покрой их. Кожаных плотных мешков приготовивши, ты их наполнишь, 355 Двадцать отмеривши мер, размолотой яичной мукою. Знай об этом одна! Заготовишь припасы и в кучу Все их поставишь, а вечером я заберу их, когда уж Мать поднимется в верхний покой свой, о сне помышляя. В Спарту я ехать сбираюсь и в Пилос песчаный - разведать, 360 Нет ли там слухов о милом отце и его возвращеньи". Так он сказал. Евриклея кормилица громко завыла И огорченно к нему обратилась со словом крылатым: "Как могла у тебя в голове эта мысль появиться, Милый сынок мой! Ну как ты - любимый, единственный - как ты 365 Пустишься в дальние земли? Погиб уж вдали от отчизны Богорожденный отец твой, в краю, для него незнакомом. Эти ж, едва ты уедешь, коварное дело замыслят, Хитростью сгубят тебя и все меж собой здесь поделят. Милый, останься же здесь, со своими! Зачем тебе надо 370 Всякие беды терпеть, беспокойным скитаяся морем?" Так, Евриклее в ответ, Телемах рассудительный молвил: "Няня, не бойся! Решенье такое мое не без бога. Но поклянись мне, что матери ты ничего не расскажешь Раньше, чем минет одиннадцать дней иль двенадцать с отъездом, 375 Или не спросит сама, иль другие об этом не скажут. Как бы, боюсь я, от слез красота у нее не поблекла". Клятвой великой богов старуха тогда поклялася. После того как она поклялась и окончила клятву, В амфоры сладкого тотчас вина налила и в мешках им 380 Кожаных, сшитых надежно, муки заготовила ячной. А Телемах к женихам пировавшим вернулся обратно. Новая мысль тут пришла совоокой Афине богине. Образ приняв Телемаха, пошла обходить она город; Остановившись пред мужем, к нему обращалася с просьбой, 385 Чтобы на быстрый корабль они вечером все собралися. С просьбой потом к Ноемону, блестящему Фрония сыну, О корабле обратилась. Охотно он ей предоставил. Солнце меж тем опустилось, и тенью покрылись дороги. На море быстрый корабль спустила богиня и снасти 390 Все уложила в него, какие для плаванья нужны. После поставила судно при выходе самом из бухты. Все уж товарищи к судну сошлись, приглашенные ею. Новая мысль тут пришла совоокой Афине богине: Быстро направилась в дом Одиссея, подобного богу, 395 Сладостный сон излила на глаза женихам пировавшим, Ум помутила у них, из рук у них выбила кубки. В город отправились все они спать и в постелях лежали Очень недолго, как сладкий им сон уже пал на ресницы. Вызвала после того Телемаха из комнат прекрасных 400 Дочь совоокая Зевса и с речью к нему обратилась, Ментора образ приняв, с ним сходствуя видом и речью: "Друг, уж товарищи прочнопоножные сели за весла И дожидаются, скоро ль ты двинуться в путь соберешься. Живо идем и не будем задерживать долго отъезда!" 405 Кончив, пошла впереди Телемаха Паллада Афина, Быстро шагая. А следом за нею и сын Одиссеев. К морю и к ждавшему их кораблю подошли они вскоре. На берегу там нашли уж товарищей длинноволосых. И обратилася к ним Телемаха священная сила: 410 "Ну-ка, друзья, принесемте припасы! Они уже дома Все заготовлены. Мать ничего об отъезде не знает, Так же другие служанки; одна только слышала тайну". Так он сказал и пошел, а следом за ним и другие. В доме забравши припасы, в корабль прочнопалубный быстро 415 Все их они уложили, как сын Одиссеев велел им. Сам Телемах поднялся на корабль за Афиною следом; На корабельной корме она села, а возле богини Сел Телемах. Отвязали причалы товарищи, быстро Сами взошли на корабль чернобокий и сели за весла. 420 Благоприятный им ветер послала Паллада Афина: По винно-чермному морю Зефир зашумел быстровейный. Тут Телемах, ободряя товарищей, им приспособить Снасти велел, и они приказанью его подчинились. Мачту еловую разом подняли, внутри утвердили 425 В прочном гнезде и ее привязали канатами к носу. Белый потом натянули ремнями плетеными парус. Парус в средине надулся от ветра, и яро вскипели Воды пурпурного моря под носом идущего судна; С волн высоких оно заскользило, свой путь совершая. 430 На корабле чернобоком они паруса закрепили, После налили вином кратеры до самого края И совершать возлияния стали богам вечносущим, Больше же всех остальных - совоокой Афине богине. Быстро всю ночь и все утро бежал их корабль чернобокий.
В следующем фрагменте из вступительной статьи профессора А.А.Тахо-Годи к книгам Гомера рассказывается о сюжетной линии поэмы «Одиссея» (о сюжете «Илиады» ).
«Одиссея», которая относится к поэмам о возвращении героев из-под Трои, в отличие от «Илиады», не имеет сквозной линии развития сюжета, а распределяется на четверки песен.
В песнях I-IV рассказывается о решении богов вернуть Одиссея на родину на десятый год его странствий, а также о поездке Телемаха, сына Одиссея, к друзьям отца, Менелаю и Нестору, в надежде узнать о нем какие-либо известия, так как в доме много лет бесчинствуют так называемые женихи Пенелопы, претендуя на ее руку, готовые захватить имущество Одиссея и даже убить Телемаха. Умная и сильная духом Пенелопа не в состоянии более хитроумными уловками сдерживать женихов.
В песнях V-VIII на остров нимфы Калипсо, где уже седьмой год томится Одиссей, прибывает вестник богов Гермес с повелением отпустить героя. Одиссей, построив собственными руками плот, отправляется на нем в море, где попадает в бурю, посланную владыкой морей Посейдоном. Так бог мстит за ослепление своего сына Полифема Одиссеем. Герой, едва спасшись от гибели, попадает на остров Схерию, где обитают феаки, встречается с царской дочерью Навсикаей и ее родителями Алкиноем и Аретой. На пиру во время исполнения песни о событиях Троянской войны Одиссей выдает себя, открывает свое имя и по просьбе сотрапезников рассказывает о своих скитаниях в первые три года после падения Трои.
Песни IX-XII - рассказ Одиссея о приключениях после его отплытия из-под Трои (земли киконов и лотофагов, ослепление Полифема, бог ветров Эол, великаны-лестригоны, волшебница Кирка, или Цирцея, царство смерти - Аид, где Одиссей встречает своих товарищей, погибших в войне). Одиссей повествует о том, как он миновал Сирен, Сциллу и Харибду, прибыл на остров Тринакрию, потерял всех спутников в буре и, наконец, попал к нимфе Калипсо. Феаки, испытывая чувство удивления и сострадания, наделяют героя богатыми дарами и отправляют его на родину.
В песнях XIII-XVI - прибытие Одиссея на остров Итаку, домой, там он прячет в пещере нимф сокровища феаков, а затем под видом странника приходит к свинопасу Евмею, встречает там Телемаха, открывается ему и подготавливает гибель женихов.
В песнях XVII-XX Одиссей, превращенный Афиной в нищего старца, присутствует на пиршестве женихов в своем собственном доме, видит их наглые выходки, запоминает самых дерзких и укрепляется в мысли истребить их с помощью верных слуг. В виде странника он беседует с Пенелопой, поддерживает в ней уверенность в скором прибытии мужа. Старая нянька Евриклея, омывая ему ноги, по шраму на ноге узнает Одиссея, но тот заставляет ее молчать.
В песнях XX-XXIV Пенелопа, по внушению Афины, устраивает состязание в стрельбе из лука, победитель которого станет ее мужем. Одиссей еще накануне ночью запасает оружие, чтобы напасть на женихов. Он тоже участник состязания. Одиссей находится среди хохочущих и издевающихся над ним соперников, но знает, что он один только и сумеет натянуть тетиву лука. Спущенная им стрела застает женихов врасплох. Телемах и верные слуги бросаются на них с оружием. Начинается избиение, где всех женихов ожидает гибель. Одиссей вершит суд над предавшими его слугами и служанками. Пиршественная зала приводится в порядок, сам Одиссей омывается от крови и праха и предстает перед Пенелопой. Однако ему приходится столкнуться с родичами погибших женихов, и только богиня Афина спасает всех от кровопролития и устанавливает на Итаке мир.
И здесь в «Одиссее», так же как в «Илиаде», множество событий на обширном пространстве текста ограничено тесными временными рамками, причем заметно, что рассказ о них ве-дется в разном темпе, создавая впечатление то спокойного потока времени, а то его необычайной сжатости. Поэтому если проследить хотя бы некоторые соотношения распределения эпизодов сюжета по песням и дням (а действие «Одиссеи», как говорилось выше, занимает 40 дней), то выясняются любопытные подробности.
Посещение Телемахом друзей отца (п. I-IV) - побочная линия развития и, занимая шесть дней, течет медлительно и спокойно, в неторопливых беседах и воспоминаниях о былом. Пребывание Одиссея на острове нимфы Калипсо в течение 7 лет кратко упомянуто, как и его путь до острова феаков с седьмого по тридцать третий день. Зато три дня морской бури рисуются во вс^ех подробностях.
Интересно, что рассказ Одиссея на пиру у феаков о первых трех годах его странствий занимает всего один вечер тридцать третьего дня, но охватывает четыре песни (IX-XII). Перед слушателями - воспоминание, горячо переживаемое рассказчиком, оно ведется в динамическом темпе, время как бы сжимается до предела - его надо уместить в один вечер.
В последующих песнях более заметна реальная связь между песнями и днями протекания событий. Драматизм к концу поэмы нарастает, и события протекают в убыстренном темпе. Если песни XIII-XVI занимают четыре дня (с тридцать четвертого по тридцать седьмой), то следующая четверка (п. XVII-XX) укладывается уже в два дня (тридцать восьмой - тридцать девятый). Такие важные события, как подготовка к избиению женихов, состязание в стрельбе из лука, расправа с врагами (п. XXI-XXIII), сосредоточены на тридцать девятом дне, так что для развязки (п. XXIV) остается только один - сороковой день, когда Афина примиряет врагов.
Повествование в «Одиссее» ведется гораздо более прихотливо, чем в «Илиаде». Одни события изображены подробно, другие едва упомянуты, третьи обходятся стороной, более ранние события представлены в поздних песнях (IX-XII), да еще в виде воспоминания. Герою поэмы достаточно девяти дней, чтобы решить (правда, не без помощи богов) свою судьбу: три дня Одиссей находится у царя Алкиноя, три дня в хижине пастуха Евмея и три дня в собственном доме.
«ОДИССЕЯ» - греческая эпическая поэма, вместе с «Илиадой» приписывавшаяся Гомеру. Будучи законченной позже «Илиады», «О.» примыкает к более раннему эпосу, не составляя однако непосредственного продолжения «Илиады». Тема «Одиссеи» - странствия хитроумного Одиссея, царя Итаки, возвращавшегося из троянского похода; в отдельных упоминаниях проходят эпизоды саги, время которых приурочивалось к периоду между действием «Илиады» и действием «Одиссеи».
КОМПОЗИЦИЯ «О». построена на весьма архаическом материале. Сюжет о муже, возвращающемся после долгих странствий неузнанным на родину и попадающем на свадьбу жены, принадлежит к числу широко распространенных фольклорных сюжетов, равно как и сюжет «сына, отправляющегося на поиски отца». Почти все эпизоды странствий Одиссея имеют многочисленные сказочные параллели. Самая форма рассказа в первом лице, примененная для повествований о странствиях Одиссея, является традиционной в этом жанре и известна из египетской лит-ры начала 2-го тысячелетия.
Техника повествования в «О.» в общем близка к «Илиаде», но младший эпос отличается бо́льшим искусством в объединении разнообразного материала. Отдельные эпизоды имеют менее изолированный характер и складываются в целостные группы. По композиции «Одиссея» сложнее «Илиады».
Сюжет «Илиады» подан в линейной последовательности, в «Одиссее» эта последовательность сдвинута: повествование начинается со средины действия, а о предшествующих событиях слушатель узнает лишь позже, из рассказа самого Одиссея о его странствиях, т. е. одним из художественных средств является ретроспекция.
«Песенная» теория, объяснявшая возникновение больших поэм механическим «сшиванием» отдельных «песен», редко применялась поэтому к «О.»; гораздо большим распространением пользуется у исследователей гипотеза Кирхгофа, что «О.» является переработкой нескольких «малых эпосов» («Телемахия», «странствия», «возвращение Одиссея» и т. п.).
Недостатком этого построения является то, что оно разрывает на части сюжет «возвращения мужа», целостность которого засвидетельствована параллельными рассказами в фольклоре других народов, имеющими более примитивную форму, нежели «О.»; теоретически весьма правдоподобная гипотеза одной или нескольких «праодиссей», т. е. поэм, к-рые содержали в себе сюжет полностью и легли в основу канонической «О.», наталкивается на большие трудности при попытках восстановить ход действия какой-либо «праодиссеи».
Поэма открывается, после обычного обращения к Музе, краткой характеристикой ситуации: все участники троянского похода, избегшие гибели, благополучно вернулись уже домой, один Одиссей томится в разлуке с домашними, насильно удерживаемый нимфой Калипсо. Дальнейшие подробности вложены в уста богов, обсуждающих вопрос об Одиссее на своем совете: Одиссей находится на далеком острове Огигии, и прельстительница Калипсо желает его оставить при себе, надеясь, что он забудет о родной Итаке,
Но, напрасно желая Видеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящий, Смерти единой он молит.
Боги не подают ему помощи из-за того, что на него разгневан Посейдон, сын которого, киклоп Полифем, был в свое время ослеплен Одиссеем. Покровительствующая Одиссею Афина предлагает послать к Калипсо вестника богов Гермеса с приказом отпустить Одиссея, а сама отправляется на Итаку, к сыну Одиссея Телемаху. На Итаке в это время женихи, сватающиеся к Пенелопе, ежедневно пируют в доме Одиссея и расточают его богатства. Афина побуждает Телемаха отправиться к вернувшимся из-под Трои Нестору и Менелаю разузнать об отце и подготовиться к отмщению женихам (кн. 1).
Вторая книга дает картину народного собрания итакийцев. Телемах приносит жалобу на женихов, но народ бессилен против знатной молодежи, которая требует, чтобы Пенелопа остановила на ком-либо свой выбор. Попутно встает образ «разумной» Пенелопы, при помощи хитростей затягивающей согласие на брак. С помощью Афины Телемах снаряжает корабль и тайно уезжает из Итаки в Пилос к Нестору (кн. 2). Нестор сообщает Телемаху о возвращении ахейцев из-под Трои и о гибели Агамемнона, Спасшись, благодаря чудесному вмешательству богини Левкофеи, от бури, поднятой Посейдоном, Одиссей выплывает на берег о. Схерии, где живет счастливый народ - феаки, мореплаватели, обладающие сказочными кораблями, быстрыми, «как легкие крылья иль мысли», не нуждающимися в руле и понимающими мысли своих корабельщиков. Встреча Одиссея на берегу с Навсикаей, дочерью феакийского царя Алминоя, пришедшей к морю стирать белье и играть в мяч с прислужницами, составляет содержание богатой идиллическими моментами 6-й книги. Алкиной, со своей женой Аретой, принимает странника в роскошном дворце (кн. 7) и устраивает в его честь игры и пир, где слепой певец Демодок поет о подвигах Одиссея и вызывает этим слезы на глазах гостя (кн. 8). Картина счастливой жизни феаков очень любопытна. Есть основания думать, что по исконному смыслу мифа феаки - корабельщики смерти, перевозчики в царство мертвых, но этот мифологический смысл в «Одиссее» уже забыт, и корабельщики смерти заменены сказочным «веслолюбивым» народом мореплавателей, ведущих мирный и пышный образ жизни, в котором, наряду с чертами быта торговых городов Ионии VIII - VII вв., можно усмотреть и воспоминания об эпохе могущества Крита.
Наконец, Одиссей открывает феакам свое имя и рассказывает о своих злосчастных приключениях по дороге из Трои. Рассказ Одиссея занимает 9 - 12-ю книги поэмы и содержит целый ряд фольклорных сюжетов, нередко встречающихся и в сказках Нового времени. Форма рассказа в первом лице также является традиционной для повествований о сказочных приключениях мореплавателей и известна нам из египетских памятников II тысячелетия до н. э. (так наз. «рассказ потерпевшего кораблекрушение»).
Первое приключение еще вполне реалистично: Одиссей со своими спутниками грабит город киконов (во Фракии), но затем буря в течение многих дней носит его корабли по волнам, и он попадает в отдаленные, чудесные страны. Сначала это - страна мирных лотофагов, «пожирателей лотоса», чудесного сладкого цветка; вкусив его, человек забывает о родине и навсегда остается собирателем лотоса.
Потом Одиссей попадает в землю киклопов (циклопов), одноглазых чудовищ, где великан-людоед Полифем пожирает в своей пещере нескольких спутников Одиссея. Одиссей спасается тем, что опаивает и ослепляет Полифема, а затем выходит из пещеры, вместе с прочими товарищами, повиснув под брюхом длинношерстых овец. Мести со стороны других киклопов Одиссей избегает, предусмотрительно назвав себя «Никто»: киклопы спрашивают Полифема, кто его обидел, но, получив ответ - «никто», отказываются от вмешательства; однако ослепление Полифема становится источником многочисленных злоключений Одиссея, так как отныне его преследует гнев Посидона, отца Полифема (кн. 9).
Для фольклора мореплавателей характерно сказание о живущем на плавучем острове боге ветров Эоле. Эол дружелюбно вручил Одиссею мех с завязанными в нем неблагоприятными ветрами, но уже недалеко от родных берегов спутники Одиссея развязали мех, и буря снова отбросила их в море. Затем они опять оказываются в стране великанов-людоедов, лестригонов, где «сближаются пути дня и ночи» (до греков доходили, очевидно, отдаленные слухи о коротких ночах северного лета); лестригоны уничтожили все корабли Одиссея, кроме одного, который затем пристал к острову волшебницы Кирки (Цирцеи).
Кирка, как типичная фольклорная ведьма, живет в темном лесу, в доме, из которого над лесом подымается дым; она превращает спутников Одиссея в свиней, но Одиссей с помощью чудесного растения, указанного ему Гермесом, преодолевает чары и в течение года наслаждается любовью Кирки (кн. 10). Затем, по указанию Кирки, он направляется в царство мертвых, для того чтобы вопросить душу знаменитого фиванского прорицателя Тиресия.
В контексте «Одиссеи» необходимость посещения царства мертвых совершенно не мотивирована, но этот элемент сказания содержит, невидимому, в обнаженной форме основной мифологический смысл всего сюжета о «странствиях» мужа и его возвращении (смерть и воскресение; ср. стр. 19). на Итаке и путешествие Телемаха, а с 5-й книги внимание концентрируется почти исключительно вокруг Одиссея: мотив неузнаваемости возвращающегося мужа использован, как мы видели, в той же функции, что и отсутствие героя в «Илиаде», а между тем слушатель не теряет Одиссея из виду, - и это также свидетельствует о совершенствовании искусства эпического повествования.