Лидия чарская записки юной гимназистки. Лидия чарская, "записки маленькой гимназистки"

13.04.2019

Повесть о судьбе девочки- сироты, оказавшейся в семье богатых родственников и сумевшей своей добротой и чистосердечностью завоевать расположение окружающих.

В чужой город, к чужим людям

Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! - стучат колёса, и поезд быстро мчится всё вперёд и вперёд.

Мне слышатся в этом однообразном шуме одни и те же слова, повторяемые десятки, сотни, тысячи раз. Я чутко прислушиваюсь, и мне кажется, что колёса выстукивают одно и то же, без счёта, без конца: вот так-так! вот так-так! вот так-так!

Колёса стучат, а поезд мчится и мчится без оглядки, как вихрь, как стрела...

В окне навстречу нам бегут кусты, деревья, станционные домики и телеграфные столбы, наставленные по откосу полотна железной дороги...

Или это поезд наш бежит, а они спокойно стоят на одном месте? Не знаю, не понимаю.

Впрочем, я многого не понимаю, что случилось со мною за эти последние дни.

Господи, как всё странно делается на свете! Могла ли я думать несколько недель тому назад, что мне придётся покинуть наш маленький уютный домик на берегу Волги и ехать одной-одинёшеньке за тысячи вёрст к каким-то дальним, совершенно неизвестным родственникам?.. Да, мне всё ещё кажется, что это только сон, но - увы! - это не сон!..

Этого кондуктора звали Никифором Матвеевичем. Он всю дорогу заботился обо мне, поил меня чаем, постлал мне постель на лавке и, как только у него было время, всячески развлекал меня. У него, оказывается, была моих лет дочурка, которую звали Нюрой и которая с матерью и братом Серёжей жила в Петербурге. Он мне и адрес даже свой в карман сунул - «на всякий случай», если бы я захотела навестить его и познакомиться с Нюрочкой.

Очень уж я вас жалею, барышня, - говорил мне не раз во время моего недолгого пути Никифор Матвеевич, - потому сиротка вы, а Бог сироток велит любить. И опять, одна вы, как есть одна на свете; петербургского дяденьки своего не знаете, семьи его также... Нелегко ведь... А только если уж очень невмоготу станет, вы к нам приходите. Меня дома редко застанете, потому в разъездах я всё больше, а жена с Нюркой вам рады будут. Они у меня добрые...

Я поблагодарила ласкового кондуктора и обещала ему побывать у него...

И правда, в вагоне поднялась страшная суматоха. Пассажиры и пассажирки суетились и толкались, укладывая и увязывая вещи. Какая-то старушка, ехавшая напротив меня всю дорогу, потеряла кошелёк с деньгами и кричала, что её обокрали. Чей-то ребёнок плакал в углу. У двери стоял шарманщик и наигрывал тоскливую песенку на своём разбитом инструменте.

Я выглянула в окно. Господи! Сколько труб я увидела! Трубы, трубы и трубы! Целый лес труб! Из каждой трубы вился серый дымок и, поднимаясь вверх, расплывался в небе. Моросил мелкий осенний дождик, и вся природа, казалось, хмурилась, плакала и жаловалась на что-то.

Поезд пошёл медленнее. Колёса уже не выкрикивали своё неугомонное «вот так-так!». Они стучали теперь значительно протяжнее и тоже точно жаловались на то, что машина насильно задерживает их бойкий, весёлый ход. И вот поезд остановился.

Пожалуйте, приехали, - произнёс Никифор Матвеевич.

И, взяв в одну руку мой тёплый платок, подушку и чемоданчик, а другою крепко сжав мою руку, повёл меня из вагона, с трудом протискиваясь через толпу.

Семейство Икониных. Первые невзгоды

Матильда Францевна привезла девочку!

Твою кузину, а не просто девочку.

И твою тоже!

Врёшь! Я не хочу никакой кузины! Она нищая.

И я не хочу!

Звонят! Ты оглох, Фёдор?

Привезла! Привезла! Ура!

Всё это я слышала, стоя перед обитой тёмно-зелёной клеёнкой дверью. На прибитой к двери медной дощечке было выведено крупными красивыми буквами:

ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ СТАТСКИЙ СОВЕТНИК

МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ ИКОНИН

За дверью послышались торопливые шаги, и лакей в чёрном фраке и белом галстуке, такой, какого я видела только на картинках, широко распахнул дверь.

Едва только я перешагнула порог её, как кто-то быстро схватил меня за руку, кто-то тронул за плечи, кто-то закрыл мне рукою глаза, в то время как уши мои наполнились шумом, звоном и хохотом, от которого у меня разом закружилась голова.

Когда я очнулась немного и глаза мои снова могли смотреть, я увидела, что стою посреди роскошно убранной гостиной с пушистыми коврами на полу, с нарядной позолоченной мебелью, с огромными зеркалами, от потолка до пола. Такой роскоши мне никогда ещё не доводилось видеть, и потому немудрено, если всё это показалось мне сном.

Вокруг меня толпились трое детей: одна девочка и два мальчика. Девочка была ровесница мне. Белокурая, нежная, с длинными вьющимися локонами, перевязанными розовыми бантиками у висков, с капризно вздёрнутой верхней губой, она казалась хорошенькой фарфоровой куколкой. На ней было надето очень нарядное белое платьице с кружевным воланом и розовым же кушаком. Один из мальчиков, тот, который был значительно старше, одетый в форменный гимназический мундирчик, очень походил на сестру; другой, маленький, кудрявый, казался не старше шести лет. Худенькое, живое, но бледное его личико казалось болезненным на вид, но пара карих и быстрых глазёнок так и впилась в меня с самым живым любопытством.

Это были дети моего дяди - Жоржик, Нина и Толя, о которых мне не раз рассказывала покойная мамочка.

Дети молча смотрели на меня. Я - на детей.

Минут пять длилось молчание.

И вдруг младший мальчуган, которому наскучило, должно быть, стоять так, неожиданно поднял руку и, ткнув в меня указательным пальцем, произнёс:

Вот так фигура!

Фигура! Фигура! - вторила ему белокурая девочка. - И правда: фи-гу-ра! Толька верно сказал!

И она запрыгала на одном месте, хлопая в ладоши.

Очень остроумно, - произнёс в нос гимназист, - есть чему смеяться. Просто она мокрица какая-то!

Как мокрица? Отчего мокрица? - так и всколыхнулись младшие дети.

Да вон, разве не видите, как она пол намочила. В калошах ввалилась в гостиную. Остроумно, нечего сказать! Вон наследила как! Лужа. Мокрица и есть.

А что это такое - мокрица? - полюбопытствовал Толя, с явным почтением глядя на старшего брата.

Мм... мм... мм... - смешался гимназист, - мм... Это цветок такой: когда к нему прикоснёшься пальцем, он сейчас и закроется... Вот...

Нет, вы ошибаетесь, - вырвалось у меня против воли. (Мне покойная мама читала и про растения, и про животных, и я очень много знала для своих лет.) - Цветок, который закрывает свои лепестки при прикосновении, - это мимоза, а мокрица - это водяное животное, вроде улитки.

Ммм... - мычал гимназист. - Не всё ли равно, цветок или животное? У нас ещё этого не проходили в классе. А вы чего с носом суётесь, когда вас не спрашивают? Ишь какая умница выискалась! - внезапно накинулся он на меня.

Ужасная выскочка! - вторила ему девочка и прищурила свои голубые глазки. - Вы лучше бы за собой следили, чем Жоржа поправлять, - капризно протянула она. - Жорж умнее вас, а вы вот в калошах в гостиную влезли. Очень красиво!

Остроумно! - снова процедил гимназист.

А ты всё-таки мокрица! - пропищал его братишка и захихикал. - Мокрица и нищая!

Я вспыхнула. Никто ещё не называл меня так. Прозвище нищей обидело меня больше всего остального. Я видела нищих у паперти церквей и не раз сама подавала им деньги по приказанию мамочки. Они просили «ради Христа» и протягивали за милостыней руку. Я руки за милостыней не протягивала и ничего ни у кого не просила. Значит, он не смеет называть меня так. Гнев, горечь, озлобление - всё это разом закипело во мне, и не помня себя я схватила моего обидчика за плечи и стала трясти его изо всей силы, задыхаясь от волнения и гнева.

Не смей говорить так! Я не нищая! Не смей называть меня нищей! Не смей! Не смей!

- Нет, нищая! Нет, нищая! Ты у нас из милости жить будешь. Твоя мама умерла и денег тебе не оставила. И обе вы нищие, да! - как заученный урок повторял мальчик. И, не зная, ещё чем досадить мне, он высунул язык и стал делать перед моим лицом самые невозможные гримасы. Его брат и сестра хохотали от души, потешаясь этой сценой.

Никогда не была я злючкой, но когда Толя обидел мою мамочку, я вынести этого не могла. Страшный порыв злобы охватил меня, и с громким криком, не задумываясь и сама не помня, что делаю, я изо всей силы толкнула моего двоюродного братца.

Он сильно пошатнулся сначала в одну сторону, потом в другую и, чтобы удержать равновесие, схватился за стол, на котором стояла ваза. Она была очень красивая, вся расписанная цветами, аистами и какими-то смешными черноволосыми девочками в цветных длинных халатах, в высоких причёсках и с раскрытыми веерами у груди.

Стол закачался не меньше Толи. С ним закачалась и ваза с цветами и чёрненькими девочками. Потом ваза скользнула на пол... Раздался оглушительный треск.

И чёрненькие девочки, и цветы, и аисты - всё смешалось и исчезло в одной общей груде черепков и осколков.

Филька пропал. Меня хотят наказать

Опять зажгли громадную висячую люстру в столовой и поставили свечи на обоих концах длинного стола. Опять неслышно появился Фёдор с салфеткой в руках и объявил, что кушать подано. Это было на пятый день моего пребывания в доме дяди. Тётя Нелли, очень нарядная и очень красивая, вошла в столовую и заняла своё место. Дяди не было дома: он должен был сегодня приехать очень поздно. Все мы собрались в столовой, только Жоржа не было.

Где Жорж? - спросила тётя, обращаясь к Матильде Францевне. Та ничего не знала.

И вдруг, в эту самую минуту, Жорж как ураган ворвался в комнату и с громкими криками бросился на грудь матери.

Он ревел на весь дом, всхлипывая и причитая. Всё его тело вздрагивало от рыданий. Жорж умел только дразнить сестёр и брата и «остроумить», как говорила Ниночка, и потому было ужасно странно видеть его самого в слезах.

Что? Что такое? Что случилось с Жоржем? - спрашивали все в один голос.

Но он долго не мог успокоиться.

Тётя Нелли, которая никогда не ласкала ни его, ни Толю, говоря, что мальчикам ласка не приносит пользы, а что их следует держать строго, в этот раз нежно обняла его за плечи и притянула к себе.

Что с тобою? Да говори же, Жоржик! - самым ласковым голосом просила она сына.

Несколько минут ещё продолжалось всхлипывание. Наконец Жорж выговорил с большим трудом прерывающимся от рыданий голосом:

Филька пропал... мама... Филька...

Как? Что? Что такое?

Все разом заахали и засуетились. Филька - это был не кто иной, как сова, напугавшая меня в первую ночь моего пребывания в доме дяди.

Филька пропал? Как? Каким образом?

Но Жорж ничего не знал. И мы знали не больше его. Филька жил всегда, со дня своего появления (то есть с того дня, как дядя привёз его однажды, возвратившись с пригородной охоты), в большой кладовой, куда входили очень редко, в определённые часы, и куда сам Жорж являлся аккуратно два раза в день, чтобы кормить Фильку сырым мясом и подрессировать его на свободе. Он просиживал долгие часы в гостях у Фильки, которого любил, кажется, гораздо больше родных сестёр и брата. По крайней мере, Ниночка уверяла всех в этом.

И вдруг - Филька пропал!

Тотчас после обеда все принялись за поиски Фильки. Только Жюли и меня отправили в детскую учить уроки.

Лишь только мы остались одни, Жюли сказала:

А я знаю, где Филька!

Я подняла на неё глаза, недоумевая.

Я знаю, где Филька! - повторила горбунья. - Это хорошо... - неожиданно заговорила она, задыхаясь, что с нею было постоянно, когда она волновалась, - это очень даже хорошо. Жорж мне сделал гадость, а у него пропал Филька... Очень, очень даже хорошо!

И она торжествующе хихикнула, потирая руки.

Тут мне разом припомнилась одна сцена - и я поняла всё.

В тот день, когда Жюли получила единицу за Закон Божий, дядя был в очень дурном настроении. Он получил какое-то неприятное письмо и ходил бледный и недовольный весь вечер. Жюли, боясь, что ей достанется больше, нежели в другом случае, попросила Матильду Францевну не говорить в этот день об её единице, и та обещала. Но Жорж не выдержал и нечаянно или нарочно объявил во всеуслышание за вечерним чаем:

А Жюли получила кол из Закона Божия!

Жюли наказали. И в тот же вечер, ложась спать, Жюли погрозила кому-то кулаками, лёжа уже в постели (я зашла в эту минуту случайно в их комнату), и сказала:

Ну уж я ему припомню за это. Он у меня попляшет!..

И она припомнила - на Фильке. Филька исчез. Но как? Как и куда могла маленькая, двенадцатилетняя девочка спрятать птицу - этого я угадать не могла.

Жюли! Зачем ты сделала это? - спросила я, когда мы вернулись в классную после обеда.

Что сделала? - так и встрепенулась горбунья.

Куда ты дела Фильку?

Фильку? Я? Я дела? - вскричала она, вся бледная и взволнованная. - Да ты с ума сошла! Я не видела Фильки. Убирайся, пожалуйста.

А зачем же ты... - начала я и не докончила. Дверь широко распахнулась, и Матильда Францевна, красная, как пион, влетела в комнату.

Очень хорошо! Великолепно! Воровка! Укрывательница! Преступница! - грозно потрясая руками в воздухе, кричала она.

И прежде чем я успела произнести хоть слово, она схватила меня за плечи и потащила куда-то.

Передо мною замелькали знакомые коридоры, шкапы, сундуки и корзины, стоявшие там по стенам. Вот и кладовая. Дверь широко распахнута в коридор. Там стоят тётя Нелли, Ниночка, Жорж, Толя.

Вот! Я привела виновную! - торжествующе вскричала Матильда Францевна и толкнула меня в угол.

Тут я увидела небольшой сундучок и в нем распростёртого на дне мёртвого Фильку. Сова лежала, широко распластав крылья и уткнувшись клювом в доску сундука. Должно быть, она задохнулась в нём от недостатка воздуха, потому что клюв её был широко раскрыт, а круглые глаза почти вылезли из орбит.

Я с удивлением посмотрела на тётю Нелли.

Что это такое? - спросила я.

И она ещё спрашивает! - вскричала, или, вернее, взвизгнула, Бавария. - И она ещё осмеливается спрашивать - она, неисправимая притворщица! - кричала она на весь дом, размахивая руками, как ветряная мельница своими крыльями.

Я ни в чём не виновата! Уверяю вас! - произнесла я тихо.

Не виновата! - произнесла тётя Нелли и прищурила на меня свои холодные глаза. - Жорж, кто, по-твоему, спрятал сову в ящик? - обратилась она к старшему сыну.

Конечно Мокрица, - произнёс он уверенным голосом. - Филька напугал её тогда ночью. И вот она в отместку за это... Очень остроумно... - И он снова захныкал.

Конечно Мокрица! - подтвердила его слова Ниночка.

Меня точно варом обдало. Я стояла, ровно ничего не понимая. Меня обвинили - и в чём же? В чём я совсем, совсем не была виновата.

Один Толя молчал. Глаза его были широко раскрыты, а лицо побелело, как мел. Он держался за платье своей матери и не отрываясь смотрел на меня.

Я снова взглянула на тётю Нелли и не узнала её лица. Всегда спокойное и красивое, оно как-то подёргивалось в то время, когда она говорила:

Вы правы, Матильда Францевна. Девочка неисправима. Надо попробовать наказать её чувствительно. Распорядитесь, пожалуйста. Пойдёмте, дети, - произнесла она, обращаясь к Нине, Жоржу и Толе.

И, взяв младших за руки, вывела их из кладовой.

На минуту в кладовую заглянула Жюли. У неё было совсем уже бледное, взволнованное лицо, и губы её дрожали точь-в-точь как у Толи.

Я взглянула на неё умоляющими глазами.

Жюли! - вырвалось из моей груди. - Ведь ты знаешь, что я не виновата. Скажи же это.

Но Жюли ничего не сказала, повернулась на одной ножке и исчезла за дверью.

В ту же минуту Матильда Францевна высунулась за порог и крикнула:

Дуняша! Розог!

Я похолодела. Липкий пот выступил у меня на лбу. Что-то клубком подкатило к груди и сжало горло.

Меня? Высечь? Меня - мамочкину Леночку, которая была всегда такой умницей в Рыбинске, на которую все не нахвалились?.. И за что? За что?

Не помня себя я кинулась на колени перед Матильдой Францевной и, рыдая, покрывала поцелуями её руки с костлявыми крючковатыми пальцами.

Не наказывайте меня! Не бейте! - кричала я исступлённо. - Ради Бога, не бейте! Мамочка никогда не наказывала меня. Пожалуйста. Умоляю вас! Ради Бога!

Но Матильда Францевна и слышать ничего не хотела. В ту же минуту просунулась в дверь рука Дуняши с каким-то отвратительным пучком. Лицо у Дуняши было всё залито слезами. Очевидно, доброй девушке было жаль меня.

А-а, отлично! - прошипела Матильда Францевна и почти вырвала розги из рук горничной. Потом подскочила ко мне, схватила меня за плечи и изо всей силы бросила на один из сундуков, стоявших в кладовой.

Голова у меня закружилась сильнее. Во рту стало горько, и как-то холодно зараз. И вдруг...

Не смейте трогать Лену! Не смейте! - прозвенел над моей головой чей-то дрожащий голос.

Я быстро вскочила на ноги. Точно что-то подняло меня. Передо мной стоял Толя. По его детскому личику катились крупные слёзы. Воротник курточки съехал в сторону. Он задыхался. Видно, что мальчик спешил сюда сломя голову.

Мадемуазель, не смейте сечь Лену! - кричал он вне себя. - Лена сиротка, у неё мама умерла... Грех обижать сироток! Лучше меня высеките. Лена не трогала Фильку! Правда же, не трогала! Ну что хотите сделайте со мною, а Лену оставьте!

Он весь трясся, весь дрожал, всё его тоненькое тельце ходуном ходило под бархатным костюмом, а из голубых глазёнок текли всё новые и новые потоки слёз.

Толя! Сейчас же замолчи! Слышишь, сию же минуту перестань реветь! - прикрикнула на него гувернантка.

А вы не будете Лену трогать? - всхлипывая, прошептал мальчик.

Не твоё дело! Ступай в детскую! - снова закричала Бавария и взмахнула надо мною отвратительным пучком прутьев.

Но тут случилось то, чего не ожидали ни я, ни она, ни сам Толя: глаза у мальчика закатились, слёзы разом остановились, и Толя, сильно пошатнувшись, изо всех сил грохнулся в обмороке на пол.

Поднялся крик, шум, беготня, топот.

Гувернантка бросилась к мальчику, подхватила его на руки и понесла куда-то. Я осталась одна, ничего не понимая, ни о чём не соображая в первую минуту. Я была очень благодарна милому мальчику за то, что он спас меня от позорного наказания, и в то же время я готова была быть высеченной противной Баварией, лишь бы Толя остался здоров.

Размышляя таким образом, я присела на край сундука, стоявшего в кладовой, и сама не знаю как, но сразу заснула, измученная перенесёнными волнениями.

Маленький друг и ливерная колбаса

Тс! Ты не спишь, Леночка?

Что такое? Я в недоумении открываю глаза. Где я? Что со мною?

Лунный свет льётся в кладовую через маленькое окошко, и в этом свете я вижу маленькую фигурку, которая тихо прокрадывается ко мне.

На маленькой фигурке длинная белая сорочка, в каких рисуют ангелов, и лицо у фигурки - настоящее лицо ангелочка, беленькое-беленькое, как сахар. Но то, что фигурка принесла с собою и протягивала мне своей крошечной лапкой, никогда не принесёт ни один ангел. Это что-то - не что иное, как огромный кусок толстой ливерной колбасы.

Ешь, Леночка! - слышится мне тихий шёпот, в котором я узнаю голосок моего недавнего защитника Толи. - Ешь, пожалуйста. Ты ничего ещё не кушала с обеда. Я подождал, когда они все улягутся, и Бавария также, пошёл в столовую и принёс колбасу из буфета.

Но ведь ты был в обмороке, Толечка! - удивилась я. - Как же тебя пустили сюда?

Никто и не думал меня пускать. Вот смешная девочка! Я сам пошёл. Бавария уснула, сидя у моей постели, а я к тебе... Ты не думай... Ведь со мной часто это случается. Вдруг голова закружится, и - бух! Я люблю, когда со мною это бывает. Тогда Бавария пугается, бегает и плачет. Я люблю, когда она пугается и плачет, потому что тогда ей больно и страшно. Я её ненавижу, Баварию, да! А тебя... тебя... - Тут шёпот оборвался разом, и вмиг две маленькие захолодевшие ручонки обвили мою шею, и Толя, тихо всхлипывая и прижимаясь ко мне, зашептал мне на ухо: - Леночка! Милая! Добрая! Хорошая! Прости ты меня, ради Бога...

Я был злой, нехороший мальчишка. Я тебя дразнил. Помнишь? Ах, Леночка! А теперь, когда тебя мамзелька выдрать хотела, я разом понял, что ты хорошая и ни в чём не виновата. И так мне жалко тебя стало, бедную сиротку! - Тут Толя ещё крепче обнял меня и разрыдался навзрыд.

Я нежно обвила рукою его белокурую головку, посадила его к себе на колени, прижала к груди. Что-то хорошее, светлое, радостное наполнило мою душу. Вдруг всё стало так легко и отрадно в ней. Мне казалось, что сама мамочка посылает мне моего нового маленького друга. Я так хотела сблизиться с кем-нибудь из детей Икониных, но в ответ от них получала одни только насмешки и брань. Я охотно бы всё простила Жюли и подружилась с нею, но она оттолкнула меня, а этот маленький болезненный мальчик сам пожелал приласкать меня. Милый, дорогой Толя! Спасибо тебе за твою ласку! Как я буду любить тебя, мой дорогой, милый!

А белокурый мальчик говорил между тем:

Ты прости мне, Леночка... всё, всё... Я хоть больной и припадочный, а всё же добрее их всех, да, да! Кушай колбасу, Леночка, ты голодна. Непременно кушай, а то я буду думать, что ты всё ещё сердишься на меня!

Да, да, я буду кушать, милый, милый Толя!

И тут же, чтобы сделать ему удовольствие, я разделила пополам жирную, сочную ливерную колбасу, одну половину отдала Толе, а за другую принялась сама.

В жизни моей никогда не ела я ничего вкуснее!

Когда колбаса была съедена, мой маленький друг протянул мне ручонку и сказал, робко поглядывая на меня своими ясными глазками:

Так помни же, Леночка: Толя теперь твой друг!

Я крепко пожала эту запачканную ливером ручонку и тотчас же посоветовала ему идти спать.

Ступай, Толя, - уговаривала я мальчика, - а то явится Бавария...

И не посмеет ничего сделать. Вот! - прервал он меня. - Ведь папа раз навсегда запретил ей волновать меня, а то у меня от волнения случаются обмороки... Вот она и не посмела. А только я всё-таки пойду спать, и ты иди тоже.

Поцеловав меня, Толя зашлёпал босыми ножонками по направлению к двери. Но у порога он остановился. По лицу его промелькнула плутоватая улыбка.

Спокойной ночи! - сказал он. - Иди и ты спать. Бавария давно уже заснула. Впрочем, и совсем она не Бавария, - прибавил он лукаво.

Я узнал. Она говорит, что она из Баварии родом. А это неправда. Из Ревеля она. Ревельская килька. Вот она кто, мамзелька наша! Килька, а важничает... ха-ха-ха!

И, совсем позабыв о том, что Матильда Францевна может проснуться, а с нею и все в доме, Толя с громким хохотом выбежал из кладовой.

Я тоже следом за ним отправилась в свою комнату.

От ливерной колбасы, съеденной в неурочный час и без хлеба, у меня во рту оставался неприятный вкус жира, но на душе у меня было светло и радостно. В первый раз со смерти мамочки у меня стало весело на душе: я нашла друга в холодной дядиной семье.

1908 г.

Лидия Чарская

Лидия Алексеевна Чарская, словно настоящий инженер человеческих душ, вводит в канву своего повествования девочку, обладающую талантом доброты и самопожертвования. Много поколений русских девушек считало своей настольной книгой «Записки маленькой гимназистки». Краткое содержание ее показывает, как обладающий не показными, а настоящими добродетелями человек способен изменить окружающий его мир к лучшему. Главная героиня повести - девятилетняя девочка. Она светлая и добрая (по-гречески имя Елена означает «свет»).

Осиротевшая Леночка

Читатель знакомится с ней, когда она мчится в поезде из ее родного приволжского Рыбинска к Петербургу. Печальная это поездка, не по своей воле она мчится. Девочка осиротела. Ее любимая «самая милая, добрая» матушка с глазами, похожими на глаза ангела, изображенного в церкви, простудилась, «когда лед тронулся», и, исхудав, став «словно восковой», умерла в сентябре.

Трагически начинаются «Записки маленькой гимназистки». Краткое содержание вступительной части заключается в воспитании чистой и нежной натуры ребенка.

Мама, чувствуя приближение своей кончины, обратилась с просьбой к двоюродному брату Иконину Михаилу Васильевичу, проживающему в Петербурге и имеющему чин генерала (статского советника), воспитать девочку.

Марьюшка купила девочке железнодорожный билет до Петербурга, отослала телеграмму дяде - встретить девочку - и поручила присмотреть за Леночкой в дороге знакомому проводнику - Никифору Матвеевичу.

В доме у дядюшки

Красочно сцену, происходящую в доме у статского советника, описывает «Записки маленькой гимназистки» содержат изображение неприветливой унизительной встречи ее сестрой и двумя братьями. Леночка зашла в калошах в гостиную, и это не осталось незамеченным, сразу же обратилось в упрек ей. Напротив нее, ухмыляясь, с явным чувством превосходства, стояли белокурая, похожая на со вздернутой капризно верхней губкой Нина; мальчик постарше, с чертами, подобными ей, - Жоржик, и худощавый, кривляющийся младший сын статского советника Толя.

Как они восприняли приехавшую из провинции кузину? Повесть «Записки маленькой гимназистки» отвечает на этот вопрос: с отвращением, с чувством своего превосходства, со специфической детской жестокостью («нищая», «мокрица», «не нужна нам она», взятая «из жалости»). Леночка стойко переносила издевательства, но когда Толик, дразнясь и кривляясь, в разговоре упомянул покойную матушку девочки, она толкнула его, и мальчик разбил дорогую японскую

Разбитая ваза

Тут же эти маленькие Иконины побежали жаловаться Баварии Ивановне (так они про себя называли гувернантку Матильду Францевну), по-своему переврав ситуацию и обвинив Леночку.

Трогательно описывает сцену восприятия содеянного нежной и неозлобившейся девочкой Лидия Чарская. «Записки маленькой гимназистки» содержат очевидный контраст: Леночка не думает о братьях и сестре со злостью, не обзывает их в мыслях, как это постоянно делают они. «Ну как мне быть с этими задирами?» - спрашивает она, смотря на серое петербуржское небо и представляя свою покойную матушку. Она разговаривала с ней своим «сильнобьющимся сердцем».

Очень скоро приехал «дядя Мишель» (как представился дядя своей племяннице) с женой, тетей Нелли. Тетя, как было видно, не собиралась относиться к племяннице, как к родной, а хотела попросту отдать ее в гимназию, где ее «вымуштруют». Дядя, узнав о разбитой вазе, помрачнел. Затем все пошли обедать.

Старшая дочь Икониных - Юлия (Жюли)

Во время обеда Леночка познакомилась еще с одной обитательницей этого дома, горбатой Жюли, старшей дочкой тети Нелли. «Записки маленькой гимназистки» описывают ее обезображенной недугом, узколицей, плоскогрудой, горбатой, ранимой и озлобленной девочкой. Ее не понимали в семье Икониных, она была изгоем. Леночка оказалась единственной, кто от души жалел бедную обезображенную природой девочку, у которой прекрасными были лишь глаза, похожие на «два бриллианта».

Однако Жюли возненавидела вновь прибывшую родственницу за то, что ту вселили в комнатку, ранее принадлежащую ей.

Месть Жюли

Новость о том, что ей завтра следует идти в гимназию, обрадовала Леночку. И когда Матильда Францевна в своем стиле приказала девочке идти "разбирать свои вещи" перед школой, та побежала в гостиную. Однако вещи уже перенесли в крохотную комнатушку с одним окном, узкой кроваткой, рукомойником и комодом (бывшую комнату Жюли). Контрастно с детской и гостиной изображает этот скучный уголок Лидия Чарская. Книги ее часто словно описывают непростое детство и юность самой писательницы. Она, подобно главной героине повести, рано лишилась матери. Мачеху же Лидия ненавидела, поэтому пару раз сбегала из дому. С 15 лет она вела дневник.

Однако вернемся к сюжету повести «Записки маленькой гимназистки». Краткое содержание дальнейших событий заключается в злобной шалости Жюли и Ниночки. Вначале первая, а затем вторая разбрасывали по комнате вещи из чемодана Леночки, затем сломали стол. А потом Жюли обвинила несчастную сироту, что та ударила Ниночку.

Незаслуженное наказание

Со знанием дела (очевиден личный опыт) описывает последовавшее наказание главной героини Лидия Чарская. «Записки маленькой гимназистки» содержат гнетущую сцену насилия над сиротой и вопиющей несправедливости. Рассердившаяся грубая и немилосердная гувернантка втолкнула девочку в какую-то пыльную, темную, холодную нежилую комнату и закрыла за ней задвижку с внешней стороны двери. Внезапно в темноте возникла пара огромных желтых глаз, летящих прямо к Леночке. Та упала наземь и потеряла сознание.

Гувернантка, обнаружив обмякшее тело Лены, сама испугалась. И выпустила девочку из заточения. Ее не предупредили, что там живет ручной филин.

Иконина-первая и Иконина-вторая

На следующий день гувернантка привела девочку к директору гимназии - Чириковой Анне Владимировне, даме высокой и статной с седыми волосами и молодым лицом. Матильда Францевна охарактеризовала Леночку, взвалив на нее всю вину за проделки сестер и братьев, но начальница не поверила ей. Анна Владимировна тепло отнеслась к девочке, которая по уходу гувернантки разразилась слезами. Она направила Леночку в класс, сказав, что учащаяся в нем же Жюли (Юлия Иконина) познакомит девочку с остальными.

Диктант. Травля

«Рекомендация» Жюли была своеобразна: она оболгала Леночку перед всем классом, заявив, что не считает ее сестрой, обвинив в драчливости и лживости. Клевета сделала свое дело. В классе, где первую скрипку играли две-три эгоистичных, физически крепких наглых девочки, скорых на расправу и травлю, была создана атмосфера нетерпимости вокруг Леночки.

Учитель Василий Васильевич удивился таким неродственным отношениям. Он усадил Леночку возле Жебелевой, а затем начался диктант. Леночка (Иконина-вторая, как ее назвал учитель) написала его каллиграфически и без помарок, а Жюли (Иконина-первая) допустила двадцать ошибок. Дальнейшие события в классе, где все боялись перечить обнаглевшей Ивиной, мы опишем кратко.

«Записки маленькой гимназистки» содержат сцену жестокой травли новой ученицы всем классом. Ее окружили, со всех сторон толкали, дергали. Злословила в ее адрес завистливая Жебелева и Жюли. Однако этим двум было далеко до известных в гимназии шалуний и сорвиголов Ивиной и Жени Рош.

Зачем же Ивина и другие инициировали Чтобы «сломать» новенькую, лишить воли, заставить быть послушной. Получилось ли это у юных хулиганок? Нет.

Лена страдает за поступок Жюли. Первое чудо

На пятый день пребывания в доме у дяди на Леночку обрушилось еще одно несчастье. Жюли, обозленная на Жоржа за то, что тот доложил папе о полученной ею единице на уроке закона Божьего, закрыла его бедную сову в ящике.

Жорж был привязан к птице, которую дрессировал и кормил. Жюли, не удержавшись от ликования, выдала себя в присутствии Леночки. Однако Матильда Францевна уже нашла тельце бедного Фильки и по-своему определила его убийцу.

Ее поддержала жена генерала, и Леночку должны были высечь. Жестокие нравы в этом доме показывают «Записки маленькой гимназистки». Главные герои зачастую не только немилосердны, но и несправедливы.

Однако здесь и произошло первое чудо, открылась Добру первая душа. Когда Бавария Ивановна занесла над бедной девочкой розгу, экзекуцию прервал истошный крик: "Не смейте сечь!" Его издал ворвавшийся в комнату бледный, трясущийся, с крупными слезами на лице младший брат Толя "Она сирота, она не виновата! Ее жалеть надо". С этого момента он и Лена стали дружны.

Белая ворона

Однажды черненькая Ивина и полненькая Женя Рош решили "затравить" учителя литературы Василия Васильевича. Как обычно, остальной класс их поддержал. Одна лишь Леночка, вызванная учителем, без издевок ответила домашнее задание.

Такой вспышки ненависти к себе Леночка еще никогда не видела… Ее поволокли по коридору, втолкнули в пустующее помещение и закрыли. Девочка плакала, ей было очень тяжело. Она звала мамочку, она даже была готова вернуться в Рыбинск.

И тут произошло второе чудо в ее жизни… К ней подошла любимица всей гимназии, ученица старшего курса, графиня Анна Симолинь. Она, будучи сама кроткой и доброй, поняла, каким сокровищем является душа Леночки, утерла ей слезы, успокоила и искренне предложила несчастной девочке свою дружбу. Иконина-вторая после этого буквально «восстала из пепла», она была готова учиться дальше в этой гимназии.

Маленькая победа

Вскоре дядюшка девочки объявил детям, что в доме будет бал, и предложил им написать приглашение своим друзьям. Как сказал генерал, будет всего лишь одна гостья от него - дочь начальника. О том, как Жорж и Ниночка пригласили школьных друзей, а Леночка же - Нюрочку (дочь кондуктора Никифора Матвеевича), писательница Лидия Чарская ведет свой дальнейший рассказ. «Записки маленькой гимназистки» представляют для Леночки и Нюрочки первую часть бала провальной: они оказались объектом насмешек со стороны детей, воспитанных в презрении к «мужикам». Однако ситуация диаметрально изменилась, когда приехала гостья от дядюшки.

Каково же было удивление Леночки, когда ею оказалась Анна Симолинь! К «дочери министра» пытались льнуть маленькие великосветские снобы, но Анна провела весь вечер лишь с Леной и Нюрочкой.

А когда она сплясала с Нюрой вальс, все замерли. Девушки плясали столь пластично и выразительно, что даже Матильда Францевна, танцующая, как автомат, засмотревшись, сделала две ошибки. Зато потом мальчики-дворяне наперебой приглашали «простолюдинку» Нюру на танец. Это была маленькая победа.

Новое страдание за проступок Жюли. Чудо № 4

Впрочем, вскоре судьба готовила Лене настоящее испытание. Произошло это в гимназии. Жюли сожгла красную книжицу преподавательницы немецкого языка с диктантами. Это сразу же из ее слов узнала Лена. Она взяла вину сестры на себя, обратившись к учительнице со словами сожаления. «Ах, подарок моей покойной сестры Софии!» - вскричала учительница… Она не была великодушной, она не умела прощать… Как видим, действительно жизненных персонажей оживляют «Записки маленькой гимназистки».

Краткое содержание последующих событий - это новые испытания, выпавшие на долю этой мужественной девочки. Лену публично обвинили в воровстве перед всей гимназией. Она стояла в коридоре с приколотым булавкой к одежде листом бумаги с надписью «Воровка». Она, взявшая на себя вину другого человека. Эту записку сорвала с нее Анна Симолинь, объявив всем, что не верит в вину Лены.

О случившемся рассказали Баварии Ивановне, а та - тете Нелли. Елену ждали еще более тяжелые испытания… Генеральша в открытую называла Елену воровкой, позором семьи. И тут произошло четвертое чудо. К ней пришла ночью вся в слезах раскаявшаяся Жюли. Она действительно раскаивалась. Воистину христианское смирение сестры разбудило и ее душу!

Пятое чудо. Согласие в семье Икониных

Вскоре газеты запестрели известием о трагедии. Поезд Никифора Матвеевича Рыбинск - Петербург попал в аварию. Елена просила тетю Нелли отпустить ее, чтобы проведать его, помочь. Однако черствая генеральша не разрешила. Тогда Елена в гимназии сделала вид, что не выучила урок закона Божьего (на уроке присутствовала начальница гимназии и все учителя) и была наказана - оставлена на три часа после уроков. Теперь проще простого было сбежать, чтобы проведать Никифора Матвеевича.

Девочка пошла в стужу и метель на окраину города, сбилась с дороги, обессилела и присела в сугроб, ей стало хорошо, тепло... Ее спасли. Случайно по этой местности возвращался с охоты папа Анны Симолинь. Он расслышал стон, а охотничья собака разыскала в сугробе почти занесенную снегом девочку.

Когда Лена пришла в себя, ее успокоили, известие о крушении поезда оказалось газетной опечаткой. В доме Анны, под присмотром врачей, Лена выздоровела. Анну же потрясла самоотверженность подруги, и она предложила ей остаться, став названной сестрой (отец был согласен).

Благодарная Лена не могла и мечтать о таком счастье. Анна и Елена пошли в дом к дяде, объявить об этом решении. Анна сказала, что Елена будет жить у нее. Но тут Толик и Жюли упали на колени и стали горячо просить сестру не уходить из дома. Толик говорил, что, как Пятница, он не сможет жить без Робинзона (т. е. Елены), а Жюли просила ее, потому что без нее она не сможет действительно исправиться.

И тут случилось пятое чудо: наконец прозрела душа тети Нелли. Она только сейчас поняла, как великодушна Лена, что воистину бесценное она сделала для ее детей. Мать семейства наконец приняла ее, как родную дочь. Жорж, индифферентный ко всему, также, расчувствовавшись, заплакал, его извечный нейтралитет между добром и злом был отброшен в пользу первого.

Вывод

И Елена, и Анна поняли, что Лена в этой семье нужней. Ведь эта девочка-сирота, изначально не встретившая доброты на своем пути, своим горячим сердечком сумела растопить лед вокруг себя. Ей удалось внести в высокомерный, уродующий, жестокий дом лучи любви и настоящего христианского смирения высокой пробы.

Сегодня (почти через сто лет после написания) опять на пике популярности «Записки маленькой гимназистки». Отзывы читателей утверждают, что повесть жизненна.

Как часто наши современники живут, отвечая ударом на удар, мстят, ненавидят. Становится ли от этого мир вокруг них лучше? Вряд ли.

Книга Чарской нам дает понять, что реально изменить мир к лучшему может лишь доброта и жертвенность.

Лидия Чарская

Записки маленькой гимназистки

1. В чужой город, к чужим людям

Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! - стучат колеса, и поезд быстро мчится все вперед и вперед.

Мне слышатся в этом однообразном шуме одни и те же слова, повторяемые десятки, сотни, тысячи раз. Я чутко прислушиваюсь, и мне кажется, что колеса выстукивают одно и то же, без счета, без конца: вот так-так! вот так-так! вот так-так!

Колеса стучат, а поезд мчится и мчится без оглядки, как вихрь, как стрела…

В окне навстречу нам бегут кусты, деревья, станционные домики и телеграфные столбы, наставленные по откосу полотна железной дороги…

Или это поезд наш бежит, а они спокойно стоят на одном месте? Не знаю, не понимаю.

Впрочем, я многого не понимаю, что случилось со мною за эти последние дни.

Господи, как все странно делается на свете! Могла ли я думать несколько недель тому назад, что мне придется покинуть наш маленький, уютный домик на берегу Волги и ехать одной-одинешеньке за тысячи верст к каким-то дальним, совершенно неизвестным родственникам?.. Да, мне все еще кажется, что это только сон, но - увы! - это не сон!..

Этого кондуктора звали Никифором Матвеевичем. Он всю дорогу заботился обо мне, поил меня чаем, постлал мне постель на лавке и, как только у него было время, всячески развлекал меня. У него, оказывается, была моих лет дочурка, которую звали Нюрой и которая с матерью и братом Сережей жила в Петербурге. Он мне и адрес даже свой в карман сунул - «на всякий случай», если бы я захотела навестить его и познакомиться с Нюрочкой.

Очень уж я вас жалею, барышня, - говорил мне не раз во время моего недолгого пути Никифор Матвеевич, - потому сиротка вы, а Бог сироток велит любить. И опять, одна вы, как есть одна на свете; петербургского дяденьки своего не знаете, семьи его также… Нелегко ведь… А только, если уж очень невмоготу станет, вы к нам приходите. Меня дома редко застанете, потому в разъездах я все больше, а жена с Нюркой вам рады будут. Они у меня добрые…

Я поблагодарила ласкового кондуктора и обещала ему побывать у него…

И правда, в вагоне поднялась страшная суматоха. Пассажиры и пассажирки суетились и толкались, укладывая и увязывая вещи. Какая-то старушка, ехавшая напротив меня всю дорогу, потеряла кошелек с деньгами и кричала, что ее обокрали. Чей-то ребенок плакал в углу. У двери стоял шарманщик и наигрывал тоскливую песенку на своем разбитом инструменте.

Я выглянула в окно. Господи! Сколько труб я увидала! Трубы, трубы и трубы! Целый лес труб! Из каждой вился серый дымок и, поднимаясь вверх, расплывался в небе. Моросил мелкий осенний дождик, и вся природа, казалось, хмурилась, плакала и жаловалась на что-то.

Поезд пошел медленнее. Колеса уже не выкрикивали свое неугомонное «вот так-так!». Они стучали теперь значительно протяжнее и тоже точно жаловались на то, что машина насильно задерживает их бойкий, веселый ход.

И вот поезд остановился.

Пожалуйте, приехали, - произнес Никифор Матвеевич.

И, взяв в одну руку мой теплый платок, подушку и чемоданчик, а другою крепко сжав мою руку, повел меня из вагона, с трудом протискиваясь через толпу.

2. Моя мамочка

Была у меня мамочка, ласковая, добрая, милая. Жили мы с мамочкой в маленьком домике на берегу Волги. Домик был такой чистый и светленький, а из окон нашей квартиры видно было и широкую, красивую Волгу, и огромные двухэтажные пароходы, и барки, и пристань на берегу, и толпы гуляющих, выходивших в определенные часы на эту пристань встречать приходящие пароходы… И мы с мамочкой ходили туда, только редко, очень редко: мамочка давала уроки в нашем городе, и ей нельзя было гулять со мною так часто, как бы мне хотелось. Мамочка говорила:

Подожди, Ленуша, накоплю денег и прокачу тебя по Волге от нашего Рыбинска вплоть до самой Астрахани! Вот тогда-то нагуляемся вдоволь.

Я радовалась и ждала весны.

К весне мамочка прикопила немножко денег, и мы решили с первыми же теплыми днями исполнить нашу затею.

Вот как только Волга очистится от льда, мы с тобой и покатим! - говорила мамочка, ласково поглаживая меня по голове.

Но когда лед тронулся, она простудилась и стала кашлять. Лед прошел, Волга очистилась, а мамочка все кашляла и кашляла без конца. Она стала как-то разом худенькая и прозрачная, как воск, и все сидела у окна, смотрела на Волгу и твердила:

Вот пройдет кашель, поправлюсь немного, и покатим мы с тобою до Астрахани, Ленуша!

Но кашель и простуда не проходили; лето было сырое и холодное в этом году, и мамочка с каждым днем становилась все худее, бледнее и прозрачнее.

Наступила осень. Подошел сентябрь. Над Волгой потянулись длинные вереницы журавлей, улетающих в теплые страны. Мамочка уже не сидела больше у окна в гостиной, а лежала на кровати и все время дрожала от холода, в то время как сама была горячая как огонь.

Раз она подозвала меня к себе и сказала:

Слушай, Ленуша. Твоя мама скоро уйдет от тебя навсегда… Но ты не горюй, милушка. Я всегда буду смотреть на тебя с неба и буду радоваться на добрые поступки моей девочки, а…

Я не дала ей договорить и горько заплакала. И мамочка заплакала также, а глаза у нее стали грустные-грустные, такие же точно, как у того ангела, которого я видела на большом образе в нашей церкви.

Успокоившись немного, мамочка снова заговорила:

Я чувствую, Господь скоро возьмет меня к Себе, и да будет Его святая воля! Будь умницей без мамы, молись Богу и помни меня… Ты поедешь жить к твоему дяде, моему родному брату, который живет в Петербурге… Я писала ему о тебе и просила приютить сиротку…

Что-то больно-больно при слове «сиротка» сдавило мне горло…

Я зарыдала, заплакала и забилась у маминой постели. Пришла Марьюшка (кухарка, жившая у нас целые девять лет, с самого года моего рождения, и любившая мамочку и меня без памяти) и увела меня к себе, говоря, что «мамаше нужен покой».

Вся в слезах уснула я в эту ночь на Марьюшкиной постели, а утром… Ах, что было утром!..

Я проснулась очень рано, кажется, часов в шесть, и хотела прямо побежать к мамочке.

В эту минуту вошла Марьюшка и сказала:

Молись Богу, Леночка: Боженька взял твою мамашу к себе. Умерла твоя мамочка.