Кто сдает продукт вторичный — тот питается отлично

15.04.2019

В старом индустриальном квартале Цюриха откроются "гаражи для секса", оборудованные с мыслью об автомобилистах - клиентах проституток. Проект станет для Швейцарии первым в своем роде. Открытие "секс-боксов" состоится 26 августа. Больше чем просто гаражи для секса - своеобразная зона проституции расположена в западной части города. Вход отмечен красным зонтиком - знаком, которым в некоторых странах обозначают начало "квартала порока". В секс-гаражах будут работать 30-40 проституток. Боксы оборудованы сигнализацией - для безопасности женщин, а также снабжены предостерегающими плакатами, напоминающими о СПИДе, пишет Le Matin .

При виде этих "опочивален", мне почему-то вспомнилось бессмертное творение Войновича:

"Тут мое внимание переключилось на здание, в котором раньше был ресторан
"Арагви". Теперь никакого "Арагви" там, разумеется, не было, но на фронтоне
здания под самой крышей аршинными буквами было написано:

ДВОРЕЦ ЛЮБВИ

Признаться, я не сразу понял, что это значит. Но, приблизившись к
зданию, увидел справа от массивных дверей вывеску, на которой прочел
буквально следующее:

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЙ ОРДЕНА ЛЕНИНА
ПУБЛИЧНЫЙ ДОМ имени Н.К. КРУПСКОЙ

Ого! - сказал я себе самому. - Вот это я понимаю, коммунизм!
Настроение мое заметно улучшилось.
Я думал, что это заведение работает только по вечерам, но тут же
прочел, что сексуальное обслуживание населения производится с 8.30 до 17.30,
перерыв на обед с 13 до 14 часов.
Я посмотрел на часы. Было точно девять часов сорок две минуты утра.
Время для таких дел не самое подходящее, но, впрочем, почему бы и нет?
На уровне второго этажа висел плакат, изображавший рабочего с поднятым
вверх кулаком. Надпись под плакатом была мне почти знакома:

КТО СДАЕТ ПРОДУКТ ВТОРИЧНЫЙ,
ТОТ СЕКСУЕТСЯ ОТЛИЧНО

Ниже были вывешены и правила поведения в ГЭОЛПДИК (так сокращенно
называлось это странное предприятие). В них было сказано, что сексуальное
обслуживание посетителей производится как по коллективным заявкам
предприятий, учреждений и общественных организаций, так и в индивидуальном
порядке.
Я невольно вспомнил шофера Кузю и его товарища, которые в пункте помыва
пытались склонить меня к безобразнейшей оргии. Вот дикие люди! Зачем же
столь интимным делом заниматься сообща, когда существуют вполне узаконенные
формы индивидуального удовлетворения потребностей?
Так я думал, продолжая скользить глазами по правилам, из которых узнал,
что обслуживание производится только по предъявлении справки о сдаче
вторичного продукта и что в ГЭОЛПДИК запрещено:
1. Приводить с собой и обслуживать партнеров со стороны
2. Обслуживаться в верхней одежде.
3. Обслуживаться в коридорах, на лестницах, под лестницами, в кабесоте
и других местах, кроме специально отведенных.
4. Пользоваться самодельными противозачаточными средствами, а также
орудиями садизма и мазохизма.
5. Играть на музыкальных инструментах.
6. Портить коммунистическое имущество.
7. Категорически запрещается разрешать возникающие конфликты с помощью
сексоборудования.
Здесь, так же как и в прекомпите, стоял дядя с повязкой на рукаве и с
компостером. Я сунул ему тот же клочок газеты, но с другой стороны, и он,
как и прекомпитский страж, проткнул газету не глядя.
Внутри это было что-то вроде поликлиники. Широкий коридор с линолеумным
полом и стенами, покрытыми темно-синей масляной краской С каждой стороны на
равном расстоянии располагались бежевые двери кабинетов, а слева от входа,
сразу за выщербленной лестницей, была деревянная загородка и стеклянное
окошечко с надписью РЕГИСТРАТУРА.
Навстречу мне, неся кучу канцелярских папок, шла девица в белом
халатике, едва прикрывавшем ее орудие производства.
- Слаген! - сказала она мне.
- Слаген! - сказал я и попытался ухватить ее за что-нибудь. Но она
ловко увернулась, посмотрела на меня, по-моему, очень удивленно и недовольно
и стала подниматься по лестнице, предоставив мне возможность рассмотреть ее
с лучшей ее стороны.
Не хочешь, не надо, сказал я и приблизился к регистратуре, где сидела
пожилая женщина в очках с оправой, вырезанной из картона. Она что-то вязала.
Мне было немного неловко, но, преодолев смущение, я обратился к ней и
сказал, что хотелось бы как-нибудь обслужиться.
Ничего не говоря, она мне сунула клочок бумаги. Это была, конечно,
анкета, впрочем, довольно скромная. Отвечая на вопросы, я указал свои
фамилию, звездное имя и отчество. Чтобы не привлекать внимания, возраст свой
я убавил ровно на шестьдесят лет. В графе "венерические болезни" я написал,
естественно, "нет".
Я вернул регистраторше анкету. Она насадила ее на длинный ржавый штырь
с заостренным концом, отложила свое вязанье, вышла из-за загородки и без
слов пошла по коридору, гремя связкой ключей.
Она открыла мне дверь No 6, пропустила внутрь и ушла, так ничего и не
сказав. Я прикрыл за собой дверь и огляделся. Это была небольшая комната с
одним окном без занавесок В углу стоял узкий топчан, покрытый клеенкой, а
рядом пластмассовое ведерко. Никаких подушек или одеял видно не было. Над
изголовьем в рамке висел портрет Гениалиссимуса со слегка распахнутой
волосатой грудью, а под портретом изречение Гениалиссимуса.

ЛЮБОВЬ - ЭТО БУРНОЕ МОРЕ!

Кроме портрета Гениалиссимуса, на всех стенах были развешаны разные
плакаты. А у двери в деревянной рамке был помещен какой-то текст. Это были
коммунистические обязательства коллектива тружениц ГЭОЛПДИКа. Было сказано,
что, встав на трудовую вахту в честь 67 съезда КПГБ, коллектив берет на себя
следующие обязательства:
1. Повысить трудовую дисциплину и культуру удовлетворения возросших
потребностей клиентов.
2. Увеличить ежесуточную пропускаемость каждого койко-места не менее
чем на 13%.
3. Увеличить сбор генетического материала на 6%.
4. Работать на сэкономленных материалах.
5. Проработать и законспектировать книгу Гениалиссимуса "Сексуальная
революция и коммунизм". Сдать по ней экзамены с оценкой не ниже чем на 4.
6. Регулярно выпускать стенную газету.
7. Всем девушкам сдать нормы на значок "Готов к труду и обороне
Москорепа".
8. Проявлять высокую бдительность и своевременно информировать органы
БЕЗО о подозрительных клиентах.
Видя, что никто не спешит меня обслуживать, я стал рассматривать
плакаты.
На них были изображены картины из повседневной деятельности работниц
учреждения Встреча директора ГЭОЛПДИКа, дважды Героя Коммунистического
труда, Заслуженного работника сексуальной культуры и члена Верховного
Пятиугольника Венеры Михайловны Малофеевой с избирателями трудящимися
Первого шарикоподшипникового завода Коллектив ГЭОЛПДИКа на уборке свеклы. На
Первомайской демонстрации Сексинструктор 2-го класса Эротина Коренная читает
лекцию "Гениалиссимус - наш любимый мужчина".
Рассмотрев все плакаты, я присел на краешек топчана и стал ждать.
Никто не шел.
Я уже хотел пойти узнать, в чем дело, как дверь отворилась и в комнату
заглянула регистраторша.
- Вы уже закончили? - спросила она, глядя на меня поверх очков.
- Что закончил? - спросил я.
- Что значит "что"? - -сказала она строго. - То, для чего вы сюда
пришли.
Не выслушав ответа, она захлопнула дверь и ушла.
Я догнал ее в коридоре.
- Мамаша, вы что, смеетесь? - схватил я ее за локоть. - Как я мог
закончить, если ко мне никто не пришел?
Она посмотрела на меня немного, как показалось мне, удивленно.
- А кого вы ожидали?
Тут пришлось удивляться мне.
- Ну как это кого? - сказал я. - Я ожидал кого-нибудь из обслуживающего
персонала.
По-моему, она опять ничего не поняла. Она долго и внимательно смотрела
на меня, словно на какого-то психа, а потом сказала:
- Комсор клиент, вы что, с луны свалились? Вы разве не знаете, что у
нас для клиентов с общими потребностями самообслуживание?"

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Пробуждение

Проснувшись, я долго еще грыз эту подушку, пока не опомнился. Придя немного в себя, огляделся. Вокруг меня было темно и тихо, тихо и темно. Темно, хоть глаз выколи.

Я перевернулся на спину и стал думать: господи, ну что ж это в самом деле такое? Почему, когда мне снится родина, со мной на ней происходит всегда что-то нехорошее, неприятное, от чего я хочу бежать и просыпаюсь в поту?

Мне было так не по себе, что я решил разбудить жену и спросить, что сей сон мог бы значить. Жена моя – большой толкователь снов и вообще верит, что снов бессмысленных не бывает, что они всегда несут нам какое-то сообщение, которое надо только правильно разгадать.

Я протянул руку и пошарил рядом с собой, но там никого не оказалось. Я хотел было удивиться, что это такое, почему среди ночи ее нет со мной, куда она могла деться?

Но тут же я кое-что вспомнил и сам себе не поверил. «Чепуха, – сказал я себе самому. – Все это чистая чепуха, ничего подобного не было и быть не могло. Я лежу в Штокдорфе на своей собственной кровати, там окно, там свет пробивается из-за шторы. Сейчас я откину штору и увижу свой двор, три кривых березки возле забора и петуха, который разгуливает по двору».

Я подошел к окну, отдернул штору и увидел перед собой площадь Революции и памятник Карлу Марксу. Правда, узнать Маркса было довольно трудно. За шестьдесят лет моего отсутствия голуби его голову так обработали, что она казалась совсем седой.

Прямо через дорогу от Маркса, в скверике у Большого театра, стоял во весь рост другой бородач в военной форме и с перчатками в руках, это был, конечно, Гениалиссимус. Здание Большого театра чем-то меня удивило. Я даже не сразу понял, чем именно, а потом сообразил: на его фронтоне отсутствовали кони, как будто их никогда там не бывало. Солнце стояло уже высоко.

По проспекту Маркса, окутанные клубами дыма и пара, катили разных размеров машины, а по тротуарам плыла толпа людей в укороченных военных одеждах. Мало кто из них шел с пустыми руками. Почти все они несли в руках или на плечах или волокли по земле какие-то предметы.

Кажется, я неплохо выспался и отдохнул. Теперь можно было выйти, прогуляться и посмотреть, что же собой представляет этот город через шестьдесят лет после моего отъезда.

Я быстро оделся, заскочил в ванную. К горячему крану была привязана табличка: «Потребности в горячей воде временно не удовлетворяются». Я ополоснулся холодной водой и выглянул в коридор. Пожилая дежурная спала, положив голову на тумбочку. На полу валялась уроненная ею книга. Я поднял книгу и посмотрел название. Книга называлась: «Вопросы любви и пола». Автором этого сочинения был сам Гениалиссимус. Я осторожно положил книгу на тумбочку и, стараясь ступать как можно мягче, пошел к лифту.

Лифт, однако, был закрыт на большой висячий замок. Рядом с замком к сетке лифта была привязана шпагатом картонная табличка: «Спускоподъемные потребности временно не удовлетворяются».

Я нашел лестницу и с ее помощью удовлетворил свою спускную потребность. Очевидно, лестница была не главная, потому что я попал не на улицу, а во двор.

Длинноштанный

Я предвкушал глоток свежего воздуха, но в нос мне шибанул запах, от которого я чуть не свалился с ног. Не буду описывать подробно, но пахло, как в давно не чищенном, но часто употребляемом нужнике.

Во дворе змеей вилась длинная очередь к темно-зеленому киоску, и военные обоего пола, в основном нижние чины, дышали друг другу в затылки, держа в руках пластмассовые бидончики, старые кастрюли и ночные горшки.

Над крышей киоска был водружен плакат в грубо сколоченной раме. Плакат изображал рабочего с лицом, выражавшим уверенный оптимизм. В мускулистой руке рабочий держал огромный горшок. Текст под плакатом гласил:

КТО СДАЕТ ПРОДУКТ ВТОРИЧНЫЙ,
ТОТ СНАБЖАЕТСЯ ОТЛИЧНО

– Что дают? – спросил я у коротконогой тетеньки, только что отошедшей с бидончиком от киоска. В ушах у нее висели большие пластмассовые кольца.

– Не дают, а сдают, – сказала она, оглядев меня с ног до головы слишком подробно.

– А что сдают? – спросил я.

– Как это чего сдают? – удивилась она моему непониманию. – Говно сдают, чего же еще!

Я подумал, что она шутит, но, учитывая запах, к которому постепенно начинал привыкать, рабочего на плакате и общий вид очереди, склонился к тому, что она говорит всерьез.

– А для чего это сдают? – спросил я неосмотрительно.

– Как это – для чего сдают? – закричала она дурным голосом. – Ты что, дядя, тронулся, что ли? Не знает, для чего сдают! А еще штаны надел длинные. Надо ж, распутство какое! А еще про молодежь говорят, что они, мол, такие-сякие. Какими ж им быть, когда старшие им такой пример подают!

– Точно! – приблизился сутуловатый мужчина лет примерно пятидесяти. – Я тоже смотрю, он вроде как-то одет не по-нашему.

Тут еще освободившийся народ подвалил, а некоторые и с хвоста очереди тоже приблизились. Все выражали недовольство моим любопытством и длинными штанами и даже склонялись к тому, чтобы по шее накостылять. Но тетка выразила мнение, что хотя по шее накостылять и стоит, но все же лучше свести меня просто в БЕЗО.

– Да что вы, граждане! – закричал я громко. – При чем тут БЕЗО и зачем БЕЗО? Ну не понимаю я в вашей жизни чего-то, так я же в этом не виноват. Я только что приехал и вообще вроде как иностранец.

Из толпы кто-то выкрикнул, что если иностранец, тем более надо в БЕЗО, но другими призыв поддержан не был, и толпа вокруг меня при слове «иностранец» стала рассасываться.

Только тетка с кольцами успокоиться не могла и пыталась вернуть народ, уверяя, что я вовсе не иностранец.

– Я по-иностранному понимаю! – обращалась она к примолкшей очереди. – Иностранцы говорят «битте-дритте», а он точно по-нашему говорит.

Пока очередь обдумывала ее слова, я, не дожидаясь худшего, бочком-бочком оторвался и через проходной двор выкатился на улицу, которая когда-то называлась Никольской, а потом улицей 25 Октября. Я был очень горд, что сразу узнал эту улицу. Я поднял глаза на угол ближайшего дома, чтобы убедиться в своей правоте, и просто остолбенел. На табличке, приколоченной к стене, белым по синему было написано: «Улица имени писателя Карцева»! Несмотря даже на сердечную встречу, которой накануне растрогали меня комуняне, я все-таки не мог поверить, что мои заслуги потомками оценены столь высоко. Я даже подумал, что, может быть, это всего лишь чья-то неуместная шутка и табличка с моим именем висит на одном-единственном доме. Но, пройдя улицу до самой Красной площади, я увидел такие же таблички и на всех других зданиях. Я был очень горд и одновременно настроен воинственно. У меня даже возникла идея вернуться к месту приемки продукта вторичного, разыскать ту мерзкую тетку, которая понимает по-иностранному, притащить сюда и показать ей, на кого она нападала со своими идиотскими подозрениями. Впрочем, будучи ленивым и незлопамятным, я тут же эту идею оставил. Тем более что меня ожидали новые впечатления.

Если бы я подробно описал свои чувства, увидев то, что попалось мне на пути в первый день моего пребывания в Москорепе, мне пришлось бы слишком часто утверждать, что я был удивлен, изумлен, поражен, потрясен, ошеломлен и так далее. И в самом деле, представьте себе, что вы выходите на Красную площадь и не находите на ней ни собора Василия Блаженного, ни Мавзолея Ленина, ни даже памятника Минину и Пожарскому. Есть только ГУМ, Исторический музей, Лобное место, статуя Гениалиссимуса и Спасская башня. Причем звезда на башне не рубиновая, а жестяная или слепленная из пластмассы. И часы показывают половину двенадцатого, хотя на самом деле еще только без четверти восемь. Приглядевшись к часам, я понял, что они стоят.

Я остановил какого-то комсора, который вез на тачке мешок с опилками, и спросил, куда подевалось все, что здесь было. Тот удивился моему вопросу, оглядел меня с ног до головы и особенно долго разглядывал мои брюки. А потом спросил, из какого кольца я приехал. Уклоняясь от прямого ответа, я сказал, что я латыш.

– Оно и видно, – сказал комсор. – Акцент сразу чувствуется.

К моему удовольствию, он оказался (что, как я потом заметил, редко бывает у комунян) довольно осведомлен и словоохотлив. Оглядываясь по сторонам, он объяснил мне, что все эти вещи, о которых я спрашиваю, еще во времена существования денег были проданы американцам не то коррупционистами, не то реформистами.

– Как? – закричал я. – Неужели эти враги народа даже Мавзолей Ленина продали?

– Тише! – Он приложил палец к губам, но, прежде чем сбежать, шепотом сказал, что не только Мавзолей, а и того, кто в нем лежал, тоже продали какому-то нефтяному магнату, который скупает мумии по всему свету и уже собрал коллекцию, в которую, кроме Владимира Ильича, входят Мао Цзэдун, Георгий Димитров и четыре египетских фараона.

Я хотел спросить, что за магнат и как его фамилия, но человек вдруг чего-то испугался и, подхватив тачку, быстро покатил ее в сторону здания, где раньше помещалась гостиница «Москва». Пожав плечами, я пошел в ту же сторону, намереваясь выйти к Большому театру, перед которым я еще из окна гостиницы видел заинтересовавший меня памятник Гениалиссимусу.

Несмотря на то, что основная толпа рабочих и служащих, видимо, уже схлынула, на проспекте Маркса (кстати, он и сейчас назывался так же) людей было еще препорядочно. Как и во сне, многие из них казались мне похожими на кого-то из моих прежних знакомых. Иногда даже настолько похожими, что я чуть ли не кидался к ним с распростертыми объятиями, но потом тут же приходил в себя и вспоминал, что своих знакомых я могу найти (если повезет) только на кладбищах.

Как я заметил еще из окна, каждый из них что-то нес. Кто горшок, кто авоську, кто кошелку. Один комсор таранил перед собой старый телевизор без экрана, другой сгибался под тяжестью мешка с углем, а какая-то дама передвигалась, держа на голове полосатый матрас с желтыми пятнами и торчащей из дыр соломой. Тут же, обгоняя прохожих, бежали дети школьного возраста. За плечами у них были ранцы, а в руках метелки, которыми они дружно махали, поднимая такую пыль, что дышать было нечем.

Не выдержав, я ухватил одного из школьников за шкирку.

– Ты что, – сказал я, – негодяй, бегаешь тут с веником и пылищу поднимаешь?

– А чего ж мне делать? – пытаясь вырваться, заорал он плаксиво. – Я в предкомоб тороплюсь, а до занятий осталось десять минут.

– Ну и беги себе, занимайся, – сказал я. – А пылищу гонять нечего. На то дворники есть.

– Кто? – удивился мальчишка. – Какие еще дворники?

Я понял, что, видимо, опять попадаю впросак.

– Обыкновенные дворники, – пробурчал я, но мальчишку отпустил и приблизился к площади Свердлова, которая теперь называлась площадью имени Четырех Подвигов Гениалиссимуса. Пластмассовое изваяние свершителя четырех подвигов возвышалось посреди площади. Это был памятник высотой метра примерно три с половиной, не считая постамента. Гениалиссимус стоял в хорошо начищенных сапогах и шинели, распахнутой скульптором, вероятно, для того, чтобы открыть зрителю многочисленные ордена, которыми была украшена широкая грудь монумента. Как бы похлопывая по правому голенищу перчатками, Гениалиссимус с доброй улыбкой смотрел на проспект, на движение паровиков и на застывшего на другой стороне Карла Маркса. Я обошел статую вокруг, попробовал сосчитать ордена на ее груди, досчитал до ста сорока с чем-то, а потом сбился, махнул рукой и пошел по улице, которая в мои времена называлась Пушкинской, а теперь – имени Предварительных Замыслов Гениалиссимуса.

Уже во время этой первой своей прогулки я заметил, что наряду с проспектами, улицами, переулками и проездами, сохранившими свои прежние названия, появилось много названий, отражавших новейшие достижения комунян, и очень много посвященных тем или иным сторонам деятельности Гениалиссимуса. Поэтому я даже не очень удивился, обнаружив, что бывшая Пушкинская площадь теперь называется площадью имени Литературных Дарований Гениалиссимуса. И памятник на площади стоял, естественно, не Пушкину, а Гениалиссимусу. Пушкин там, впрочем, тоже был.

Здешний пластмассовый Гениалиссимус был, я думаю, такого же калибра, что и тот, что перед Большим театром, но в летней форме и без перчаток. В левой руке он держал пластмассовую книгу, на которой можно было прочесть слово: «Избранное». Правая рука автора книги покоилась на курчавой голове юноши Пушкина, который был совершенно лилипутского роста, но другие лилипуты, составлявшие групповой портрет, были еще меньше. Из других представителей предварительной литературы все-таки выделялись Гоголь, Лермонтов, Грибоедов, Толстой, Достоевский и всякие другие из более поздних времен. Мне приятно сообщить, что себя в этой группе я тоже нашел. Я стоял сзади Гениалиссимуса, держась одной рукой за его левое голенище. Не найдя среди лилипутов Карнавалова, я еще раз убедился, что в двадцать первом веке его никто уже даже не знает. Одного бородача размером не больше полевой мыши я обнаружил в группе предварительных писателей моего времени, но это был явно не Карнавалов, а скорее всего профессор Синявский.

Обойдя памятник, я оказался вновь перед носками Гениалиссимуса и на пьедестале прочел давно знакомые мне слова:

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.

В это время на площади остановился большой красный паробус. Из него вывалила целая орда мальчиков и девочек во главе с женщиной с погонами лейтенанта. Дети тут же начали кричать и толкаться, но женщина (я понял, что она была их учительницей), отойдя чуть-чуть вбок, вытянула в сторону правую руку и скомандовала:

– В две шеренги становись!

Дети дисциплинированно построились, подравнялись, вытянулись по команде «смирно» и расслабились по команде «вольно».

– Итак, дети, – сказала учительница, – перед вами памятник нашему любимому вождю, учителю, отцу всех детей и другу всего прогрессивного человечества Гениалиссимусу. Памятник выполнен из высококачественной пластмассы коллективом Краснознаменного отряда народных коммунистических скульпторов и одобрен Редакционной комиссией и Верховным Пятиугольником. Иванов, сколько всего в Москве памятников Гениалиссимусу?

– Сто восемьдесят четыре! – выкрикнул Иванов.

– Правильно! Сто восемьдесят четыре. И сто восемьдесят пятый сейчас воздвигается на Ленинских горах имени Гениалиссимуса. Все имеющиеся памятники нашему любимому вождю отражают те или иные стороны его гениальности. Один памятник воздвигнут ему как гениальному революционеру, другой – как гениальному теоретику научного коммунизма, третий – как гениальному практику, и так далее. Настоящий памятник воздвигнут в честь его гениального литературного дарования. Семенова, из скольких томов состоит собрание сочинений Гениалиссимуса?

– Из шестисот шестнадцати, – охотно отвечала Семенова.

– Неправильно. Вчера вышли еще два новых тома. Комков, перестань вертеться. Так вот, дети, этот памятник представляет собой скульптурную группу, центральной фигурой которой является сам Гениалиссимус. Второстепенные фигуры – это его литературные предшественники, представители предварительной литературы. Причем, что интересно, каждая фигура предварительного автора выполнена в строгом соответствии с отношением масштаба дарования данного автора к масштабу дарования Гениалиссимуса.

Услышав такое, я еще раз забежал за спину Гениалиссимуса и опять нашел там свою жалкую фигурку. В общем, я был разочарован. Отношение моей массы к массе Гениалиссимуса было для меня, честно скажу, не очень-то лестным.

Вернувшись назад (то есть вперед), я стал дальше слушать учительницу и извлек много полезных сведений. Я узнал, что общая масса всех предварительных писателей в сумме равна массе одного Гениалиссимуса. Кроме того, Гениалиссимус представляет собой как бы могучее дерево, выросшее на отживших свое побегах. Как дерево влагу, Гениалиссимус впитал в себя и переработал все лучшее, что было создано предварительной литературой, после чего потребность в последней совершенно отпала.

– В самом деле, – сказала учительница, – возьмите хотя бы эти слова, которые высечены на пьедестале: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал…» Кто из предварительных писателей мог бы сказать так просто, так скромно и гениально?

– Пушкин мог бы сказать, – неожиданно для самого себя ляпнул я.

Кто-то из детей хихикнул, но тут же смолк. Учительница недобрым взглядом окинула меня с ног до головы и повернулась к ученикам:

– Дети, быстро в машину! Сейчас мы поедем осматривать памятник имени Научных Открытий Гениалиссимуса.

Дети один за другим влетели в паробус, как пчелы в улей.

Прежде чем нырнуть за ними, учительница повернулась ко мне, еще раз осмотрела меня с ног до головы.

– А вам, длинноштанный, – выговорила она очень четко, – я бы посоветовала держать язык за зубами.

И, слегка вихляя выпирающим из-под короткой юбки задом, скрылась в паробусе.

Я посмотрел на свои брюки и опять не понял, чем они здешним людям не нравятся. Брюки как брюки. Очень даже приличные. Если им хочется ходить в коротких штанах, я не возражаю, но что они ко мне пристают?

Свинина вегетарианская

Тут я почувствовал, что проголодался, и стал смотреть вокруг себя, где бы можно было подзакусить.

На другой стороне улицы я увидел заведение, дверь которого все время хлопала, потому что люди входили и выходили. В этом доме, между прочим, когда-то была пивная, а потом кафе-молочная, и сейчас в нем, кажется, находилось что-то подобное.

Высоко под крышей дома я увидел изображение уже знакомого мне рабочего, который в одной мускулистой руке держал ложку, а в другой вилку. На вилке даже было что-то насажено, но что именно, я не разобрал. Рабочий приветливо улыбался, а слова под ним были такие:

КТО СДАЕТ ПРОДУКТ ВТОРИЧНЫЙ,
ТОТ ПИТАЕТСЯ ОТЛИЧНО

Вывеска у входа была: ПРЕКОМПИТ «ЛАКОМКА». Немного подумав, я вспомнил, что слово «Прекомпит» означает Предприятие Коммунистического Питания.

Перебегая через дорогу, я чуть было не попал под огромный парогрузовик с прицепом. Нажав на все тормоза, водитель остановил свою огнедышащую машину и покрыл меня таким отборным матом, по которому трудно было не узнать моего банного знакомого Кузю. Кажется, он не собирался ограничиваться словами и уже летел ко мне с занесенной над головой заводной ручкой.

– Кузя! – закричал я ему в испуге. – Не узнаешь, что ли?

– Ах, это ты, папаша. – Кузя опустил ручку, но был, кажется, разочарован, что такой замах пропал даром. – Чего ж ты ходишь по дороге, хлебальник раззявя. Тут, отец, того и гляди, либо задавят, либо башку проломят. Это у вас там, при капитализме, все же попроще было. Там у вас по улицам небось только ослы да верблюды ходят, а здесь, видишь, техника.

Он спросил меня, как дела, не нужна ли какая помощь, и еще раз напомнил, что, если мне понадобятся какие-нибудь вещи, вроде парового котла, цилиндров или чего-то подобного, я могу смело к нему обращаться. После этого он укатил, а я на этот раз благополучно пересек проспект и приблизился к Прекомпиту.

Очередь была не длинная, человек шестьдесят, не больше.

Пожилой сержант в дырявой гимнастерке и с красной повязкой на рукаве стоял у входа и дырявил компостером протягиваемые ему бумажки серого цвета.

Стоя в очереди, я прочел вывешенное на стене объявление, в котором было сказано, что общие питательные потребности удовлетворяются только по предъявлении справки о сдаче вторпродукта.

Тут же были помещены и «Правила поведения в Предприятиях Коммунистического Питания». В них было сказано, что благодаря неустанной заботе КПГБ и лично Гениалиссимуса о регулярном и качественном питании комунян в этом деле достигнуто много знаменательных успехов. Пища становится все лучше, качественнее и диетичнее. В результате научной разработки рационального питания комунян достигнуты большие успехи по борьбе с тучностью.

Ниже говорилось, что в Прекомпите запрещено:

1. Поглощать пищу в верхней одежде.

2. Играть на музыкальных инструментах.

3. Становиться ногами на столы и стулья.

4. Вываливать на столы, стулья и на пол недоеденную пищу.

5. Ковырять вилкой в зубах.

6. Обливать жидкой пищей соседей.

Справедливости ради надо сказать, что очередь двигалась довольно быстро. Люди один за другим совали сержанту с повязкой свои бумажонки, он делал дырку, люди входили внутрь.

Когда моя очередь приблизилась, я пошарил в кармане, но не нашел в нем ничего, кроме случайно завалявшегося обрывка газеты «Зюддойче цайтунг» шестидесятилетней давности. Я сложил этот обрывок вдвое и сунул сержанту, который не глядя его продырявил.

Довольный тем, что мои социалистическо-капиталистические уловки все еще успешно действуют, я вошел внутрь.

Мне показалось, что первичный продукт пахнет примерно так же, как и вторичный.

На противоположной от входа стене висел большой портрет Гениалиссимуса и его изречение: «Мы живем не для того, чтобы есть, а едим для того, чтобы жить».

Прекомпит был похож на социалистическую столовую самообслуживания: высокие столы без стульев и пол усыпан опилками. Вдоль левой стены, за легкой перегородкой из пластмассовых трубок тянулся длинный прилавок с выставленными на нем блюдами, при одном только виде которых хотелось сразу выйти на свежий воздух. Но, во-первых, я сильно проголодался, а во-вторых, я приехал сюда изучать все подробности жизни, в том числе и систему питания.

Я встал в очередь к прилавку и, двигаясь вместе со всеми, достиг вскоре вывешенного на стенке меню, которое прочел с большим любопытством. Оно состояло из четырех блюд, перечисленных в таком порядке:

1. Щи питательные «Лебедушка» на рисовом бульоне.

2. Свинина вегетарианская витаминизированная «Прогресс» с гарниром из тушеной капусты.

3. Кисель овсяный заварной «Гвардейский».

4. Вода натуральная «Свежесть».

Я прошу у читателя прощения, что привожу так подробно все прочитанные мною правила, списки и меню, но мне кажется, что это необходимо для более или менее полного представления об обществе, в котором я находился.

Две молодые комсорки в не очень чистых халатах обслуживали клиентов быстро, без задержки. Мне, как и другим, был выдан пластмассовый поднос с набором всех перечисленных блюд. Две тарелки, две чашки и ложка (все это тоже пластмассовое) были прикованы к подносу стальными цепочками. Еще две цепочки (может быть, для вилок и ножей) были оборваны. Понюхав выданную мне пищу, я, откровенно говоря, немного поморщился и подумал, что в некоторых случаях утолять голод можно одним только запахом.

Однако, повторяю, мною руководил не только голод, но и исследовательское любопытство.

Я нашел столик, за которым одна только дама медленно поглощала овсяный кисель. Я попросил разрешения стать рядом и, когда она что-то невнятно пробормотала, узнал в ней ту самую тетку, которая понимала по-иностранному. Судя по брошенному на меня неприязненному взгляду, она меня, кажется, тоже узнала.

Владимир Николаевич Войнович

«Москва 2042»

Живущий в Мюнхене русский писатель-эмигрант Виталий Карцев в июне 1982 г. получил возможность оказаться в Москве 2042 г.

Готовясь к поездке, Карцев встретил своего однокашника Лешку Букашева. Букашев сделал в СССР карьеру по линии КГБ. Было похоже на то, что встреча их не случайна и что Букашев знает о необычной поездке Карцева.

В разгар сборов Карцеву позвонил ещё один старый московский приятель Леопольд (или Лео) Зильберович и велел немедленно ехать в Канаду.

Звонил Зильберович по поручению Сим Симыча Карнавалова. В своё время именно Лео открыл Карнавалова как писателя. Сим Симыч, в прошлом зек, работал тогда истопником в детсаду, вёл аскетический образ жизни и писал с утра до ночи. Им было задумано фундаментальное сочинение «Большая зона» в шестьдесят томов, которые сам автор называл «глыбами». Вскоре после того как Карнавалова «открыли» в Москве, он стал печататься за границей и мгновенно приобрёл известность. Вся советская власть — милиция, КГБ, Союз писателей — вступила с ним в борьбу. Но арестовать его не могли, не могли и выслать: помня историю с Солженицыным, Карнавалов обратился ко всему миру с просьбой не принимать его, если «заглотчики» (так он называл коммунистов) выпихнут его насильно. Тогда власти не оставалось ничего иного, как просто вытолкнуть его из самолёта, который пролетал над Голландией. В конце концов Сим Симыч поселился в Канаде в собственном имении, названном Отрадное, где все было заведено на русский лад: ели щи, кашу, женщины носили сарафаны и платки. Сам хозяин на ночь заучивал словарь Даля, а с утра репетировал торжественный въезд в Москву на белом коне.

Карцеву Карнавалов поручил взять в Москву тридцать шесть уже готовых «глыб» «Большой зоны» и письмо «Будущим правителям России».

И Карцев отправился в Москву будущего. На фронтоне аэровокзала он первым делом увидел пять портретов: Христа, Маркса, Энгельса, Ленина… Пятый был почему-то похож на Лешку Букашева.

Пассажиров, прилетевших вместе с Карцевым, быстро загрузили в бронетранспортёр люди с автоматами. Карцева вояки не тронули. Его встречала другая группа военных: трое мужчин и две женщины, которые представились как члены юбилейного Пятиугольника. Выяснилось, что Пятиугольнику поручено подготовить и провести столетний юбилей писателя Карцева, поскольку он является классиком предварительной литературы, произведения которого изучают в предкомобах (предприятиях коммунистического обучения). Карцев абсолютно ничего не понимал. Тогда встречавшие дамы дали Карцеву кое-какие дальнейшие пояснения. Оказалось, что у них в результате Великой Августовской коммунистической революции, осуществлённой под руководством Гениалиссимуса (сокращённое звание, так как их Генеральный секретарь имеет воинское звание Генералиссимуса и отличается от других людей всесторонней гениальностью), стало возможным построение коммунизма в одном отдельно взятом городе. Им стал МОСКОРЕП (бывшая Москва). И теперь Советский Союз, являясь в целом социалистическим, имеет коммунистическую сердцевину.

Для выполнения программы построения коммунизма Москва была обнесена шестиметровой оградой с колючей проволокой сверху и охранялась автоматическими стреляющими установками.

Зайдя в кабесот (кабинет естественных отправлений, где пришлось заполнить бланк о «сдаче продукта вторичного»), Карцев ознакомился там с газетой, напечатанной в виде рулона. Прочитал, в частности, указ Гениалиссимуса о переименовании реки Клязьмы в реку имени Карла Маркса, статью о пользе бережливости и многое другое в том же роде.

Наутро сочинитель проснулся в гостинице «Коммунистическая» (бывшая «Метрополь») и по лестнице (на лифте висела табличка «Спускоподъёмные потребности временно не удовлетворяются») спустился во двор. Там пахло, как в нужнике. Во дворе вилась очередь к киоску, и стоявшие в ней люди держали в руках бидончики, кастрюли и ночные горшки. «Что дают?» — поинтересовался Карцев, «Не дают, а сдают, — ответила коротконогая тётенька. — Как это чего? Говно сдают, что же ещё?» На киоске висел плакат: «Кто сдаёт продукт вторичный, тот снабжается отлично».

Писатель гулял по Москве и беспрерывно удивлялся. На Красной площади отсутствовали собор Василия Блаженного, памятник Минину с Пожарским и Мавзолей. Звезда на Спасской башне была не рубиновая, а жестяная, а Мавзолей, как выяснилось, вместе с тем, кто в нем лежал, продали какому-то нефтяному магнату. По тротуарам шли люди в военных одеждах. Автомобили были в основном паровые и газогенераторные, а больше — бронетранспортёры. Словом, картина нищеты и упадка. Перекусить пришлось в прекомбинате (предприятие коммунистического питания), на фасаде которого висел плакат:. «Кто сдаёт продукт вторичный, тот питается отлично». В меню значились щи «Лебёдушка» (из лебеды), свинина вегетарианская, кисель и вода натуральная. Свинину Карцев есть не смог: будучи первичным продуктом, пахла она, примерно как вторичный.

На месте ресторана «Арагви» помещался государственный экспериментальный публичный дом. Но там писателя ждало разочарование. Выяснилось, что для клиентов с общими потребностями предусмотрено самообслуживание.

Постепенно выяснилось, что верховный Пятиугольник установил для Карцева повышенные потребности, а места, куда он случайно попадал, предназначались для коммунян потребностей общих. Режим отчасти благоволил к нему потому, что Гениалиссимус действительно оказался Лешкой Букашевым.

Везде, где бывал Карцев, ему встречалось написанное на стенах слово «СИМ». Делали эти надписи так называемые симиты, то есть противники режима, ждущие возвращения Карнавалова в качестве царя.

Карнавалов не умер (хотя машина времени и забросила Карцева на шестьдесят лет вперёд), он был заморожен и хранился в Швейцарии. Коммунистические правители стали втолковывать Карцеву, что искусство не отражает жизнь, а преображает её, точнее, жизнь отражает искусство, и поэтому он, Карцев, должен вычеркнуть Карнавалова из своей книги. Заодно дали почитать автору саму эту его книгу, написанную им в будущем и потому им ещё не читанную (и даже неписаную).

Но сочинитель был стоек — он не согласился вычеркнуть своего героя. Тем временем учёные разморозили Карнавалова, он торжественно въехал в Москву на белом коне (население и войска, озверевшие от нищеты, беспрепятственно переходили на его сторону, попутно самосудом казня заглотчиков) и установил монархию на территории бывшего Советского Союза, включая Польшу, Болгарию и Румынию в качестве губерний. Вместо механических средств передвижения новый монарх ввёл живую тягловую силу, науки заменил изучением Закона Божьего, словаря Даля и «Большой зоны». Ввёл телесные наказания, предписал мужчинам ношение бород, а женщинам — богобоязненность и скромность.

Сочинитель же Карцев улетел в Мюнхен 1982 года и уселся там сочинять эту самую книгу.

Русский писатель-эмигрант, который жил в Мюнхене, Виталий Карцев в июне 1982 года получает шанс очутиться в Москве в 2042 году.

Во время подготовки к поездке, Карцев встречает своего одноклассника Лешку Букашева. Букашев сделал в СССР карьеру по линии КГБ. Казалось, что встретились они не просто, а Букашев знает о необычной поездке Карцева. В разгаре сборов Карцеву звонит ещё один старый знакомый Леопольд Зильберович и распоряжается, чтобы Виталий Карцев срочно уезжал в Канаду. Звонил Зильберович по указанию Сим Симыча Карнавалова. Сим Симыч, бывший зек, работал истопником в детском саду, вёл суровый образ жизни и все время писал свои книги.

Он придумал великое произведение «Большая зона» в шестьдесят томов, а сам называл их «глыбами». Карнавалов, сразу после того как получил известность в Москве, стал печататься заграницей. Вся советская власть начала с ним бороться. Но его арестовать не могли, и выслать тоже не могли, и тогда, не найдя другого выхода, его просто вытолкнули из самолета, что пролетал над Голландией. В итоге Карнавалов разместился в своем имении, которое назвал - Отрадное. Карцеву Карнавалов доверил взять тридцать шесть «глыб» «Большой зоны» и письмо «Будущим правителям России». И Карцев отправляется в Москву будущего.

Карцева встречала группа военных, представились они как члены юбилейного Пятиугольника. Пятиугольнику поручено было подготовить и провести столетний юбилей писателя Карцева, потому что он был классиком предварительной литературы, его произведения изучают в предкомобах. Выяснилось, что в результате Великой Августовской революции, которая была проведена под руководством Гениалиссимуса, появилась возможность построить коммунизм в отдельном городе. Этим городом стал МОСКОРЕП - бывшая Москва. Теперь Советский Союз, был социалистическим, но с коммунистической сердцевиной.

Для выполнения этой программы постройки коммунизма Москву обнесли оградой с колючей проволокой и охраняли стреляющими установками. Утром писатель проснулся в гостинице «Коммунистическая», вышел во двор. Там ужасно пахло. Во дворе стояли люди с бидончиками, кастрюльками, ночными горшками. На киоске был плакат: «Кто сдаёт продукт вторичный, тот снабжается отлично».

Карцев прогуливался по Москве и не переставал изумляться. На Красной площади не было собора Василия Блаженного, памятника Минину с Пожарским и Мавзолея. Звезда на Спасской башне стала жестяной, а Мавзолей, вместе с тем, кто лежал в нем, был продан нефтяному магнату.

Гениалиссимус и правда, был Лешкой Букашевым.

Карцев постоянно встречал написанное на стенах слово «СИМ». Писали эти надписи симиты - противники режима, которые ждали возвращения Карнавалова как правителя. Карнавалов не умер, его заморозили и хранили в Швейцарии. Коммунистические правители стали вдалбливать Карцеву, что он должен убрать Карнавалова из своей книги. Но Карцев был стоек - он ни за что не соглашался вычеркивать своего героя.

Учёные, тем временем, разморозили Карнавалова, и он торжественно въехал в Москву на белом коне и ввел монархию на территории бывшего Советского Союза, включая Польшу, Болгарию и Румынию как губернии. Сочинитель Карцев улетел обратно в Мюнхен 1982 года и принялся там сочинять эту самую книгу.

Вам помочь или не мешать?

Японцы научились делать мясо из нечистот

Японские ученые позаботились о проблеме нехватки продовольствия в условиях глобального перенаселения. Они открыли способ синтезировать мясо из сточных вод с человеческими фекалиями, информирует Inhabitat.com.

Прогрессивный способ накормить человечество продуктами его собственной жизнедеятельности изобрел исследователь из лаборатории Окаяма Мицуюки Икеда. Открытие стало результатом коммерческого заказа. Предприятия коммунального сервиса обратились к ученому с просьбой поискать возможность промышленного применения потокам фекальных масс, которые приходится выгребать из труб токийской канализации.

Изучив рабочий материал, исследовательская группа Икеды обнаружила огромное содержание бактерий, перерабатывающих экскременты в протеины. Выделив из этой массы ценный белок и присовокупив к нему химический катализатор, ученые отправили полученную субстанцию прямиком в установку для создания искусственных стейков.

Результат не заставил себя ждать. Согласно анализу, в получившемся продукте содержится 63% белков, 25% углеводов, 3% жиров и 9% минералов. Для улучшения цветовых и вкусовых качеств в исходный материал добавляют натуральный красный краситель и усилитель вкуса на основе сои. Первые добровольцы, отведав фекальных стейков, заявили, что по вкусу они напоминают говядину.

Как отмечает издание, открытие может решить не только продовольственную, но и экологическую проблему. Мало того, что потоки экскрементов перестанут сливать в водоемы, так еще и парниковые выбросы сократят в разы: на сегодняшний день 18% от общего числа выбросов, создающих глобальный парниковый эффект, приходятся на долю мясной промышленности. Да и защитники животных наверняка останутся довольны.

Единственная проблема - убедить отсталое население перейти с натурального мяса на искусственное, тем более что, с учетом производственных затрат, стоить оно будет ничуть не дешевле. Судя по результатам опроса, опубликованного на сайте, лишь каждый десятый опрошенный согласился попробовать чудо-новинку.

Отметим, что делать питьевую воду из человеческой мочи люди научились уже достаточно давно. Аппараты, перерабатывающие пот и урину в H2O успешно используются космонавтами на Международной космической станции.

Также, говоря об открытии японских ученых, нельзя не вспомнить знаменитый роман-анекдот Владимира Войновича "Москва 2042". Там "вторичный продукт" стал чем-то вроде конвертируемой валюты, сдавая которую, жители коммунистического государства получали некоторые блага. Собранные же фекалии направлялись по трубопроводам в страны Запада... вместо закончившихся углеводородов.

"Я встал в очередь к прилавку и, двигаясь вместе со всеми, достиг вскоре вывешенного на стене меню, которое прочел с большим любопытством. Оно состояло из четырех блюд, перечисленных в таком порядке.

1. Щи питательные "Лебедушка" на рисовом бульоне.
2. Свинина вегетарианская витаминизированная "Прогресс" с гарниром из тушеной капусты.
3. Кисель овсяный заварной "Гвардейский".
4. Вода натуральная " Свежесть".

Отведав щей, я сразу догадался, что их гордое имя произведено не от длинношеей птицы, а от лебеды, которую в период расцвета колхозной системы мне приходилось вкушать и раньше. В состоянии сильного голода пару ложек я кое-как осилил, а вот вегетарианская свинина "Прогресс", изготовленная из чего-то вроде прессованной брюквы, откровенно говоря, не пошла. То есть сначала немного пошла, но потом тут же стала рваться обратно, так что я еле-еле донес ее до кабесота, и там мой капризный организм безжалостно исторг ее из себя."
В. Войнович "Москва 2042 год"
А сейчас 2011год.
И уже разница между первичным продуктом и вторичным потихоньку стирается.
Войнович думал, что это произойдет намного позже.
А может ничего не думал.
Просто так шутил.
Прикол, мол, ради хохмы!
А оказалось, что это не хохма,а реальное будущее!

Главная фигура естественно и заслуженно - Солженицын. Но он постепенно, и это началось ещё в СССР, из уважаемой личности превратился в неприкосновенную. <…>
Эти люди воспринимают мой роман чуть ли не как физическое нападение на Солженицына, считают, что я решил в таком виде изобразить Солженицына и делаю это для сведения личных счётов или для того, чтобы заслужить чьё-то одобрение. Но у меня с Солженицыным никаких личных счётов нет и быть не может. Меня интересует не он лично, а явление, которое он представляет: все люди, которые становятся кумирами толпы, друг на друга похожи.
Но если даже кто-то в моём романе не видит обобщения, а видит только Солженицына, если это всего лишь пародия или даже карикатура на одного человека, то что в этом ужасного? Ничего бы ужасного и не было, если бы опять-таки речь шла не о культовой фигуре. А само по себе несуразное негодование некоторых читателей этого романа как раз доказывает наличие культа. И доказывает, что мой роман написан на очень больную и актуальную тему. <…>
[В 1987] роман вышел на английском языке, и появление его стало культурным фактом американской жизни. Русская служба «Голоса Америки» игнорировать такой факт не может. В этом случае они попытались мой роман не заметить. <…> И вот я уже вернулся к себе в Германию, живу там, ни о чем не думаю, вдруг звонок из Вашингтона. Главный редактор русской службы Наталья Кларксон спрашивает, буду ли я удовлетворен, если они передадут сокращенную версию романа - пятнадцать передач по пятнадцать минут. Для большого романа 225 минут не так уж много, но я согласился. Несколько раз я ездил в Мюнхен записывать роман на магнитофон, после чего получил от «Голоса Америки» гонорар. Я, естественно, думал, что роман передан на Советский Союз. Через два года я приехал в Вашингтон и из случайного разговора с одним из редакторов «Голоса Америки» узнал, что роман никто и не собирался передавать, его только записали для того, чтобы от меня откупиться. А не передали потому, что очень боятся «вермонтского обкома». Там это выражение «вермонтский обком» в ходу. Время от времени из Вермонта звонит жена Самого и сообщает, что такая-то передача понравилась. И тогда редактор передачи ходит задрав нос. Или опустив нос, - если передача не понравилась.
Так вот. Узнав, что роман передан не был, я позвонил Наталье Кларксон и спрашиваю, почему, мол, вы заказали мне чтение романа, а потом его не передали? У неё объяснение чисто советское: «Мы решили не передавать ваш роман, потому что сейчас в Советском Союзе перестройка и мы не хотели омрачать отношения между СССР и США». <…>
Мой роман в равной степени и о карнаваловщине, и о - как бы это сказать - зильберовичизме. Те, кто обижаются на меня за образ Карнавалова, должны бы обижаться как раз за образ Зильберовича, ибо он списан именно с них, «апологетов».