ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. Три подарка д’Артаньяна отца

В первый понедельник апреля месяца 1625 года местечко Мёнг было в таком смятении как Рошель во время осады его гугенотами. Многие граждане, при виде женщин, бегущих к Большой улице, и ребят, кричащих у порогов дверей, спешили надеть латы и, вооружась ружьями и бердышами, направлялись к гостинице Франк-Мёнье, перед которой теснилась шумная и любопытная толпа, возраставшая ежеминутно.

В те времена подобные панические испуги были часты, и редкий день проходил без того, чтобы тот или другой город не внес в свой архив какого-нибудь происшествия в этом роде: вельможи воевали между собой, король вел войну с кардиналом, Испанцы вели войну с королем. Кроме этих войн, производимых тайно или открыто, воры, нищие, гугеноты, волки и лакеи вели войну со всеми. Граждане вооружались всегда против воров, волков, лакеев, часто против вельмож и гугенотов, иногда против короля, но никогда против Испанцев.

При таком положении дел естественно, что в упомянутый понедельник апреля месяца 1625 года граждане, услышав шум и не видя ни красного ни желтого знамени, ни ливреи герцога Ришельё, бросились в ту сторону, где находилась гостиница Франк-Мёнье.

Прибыв туда, каждый мог узнать причину этого волнения.

За четверть часа перед тем, через заставу Божанси, въехал в Мёнг молодой человек на буланой лошадке. Опишем наружность его лошадки. Представьте себе дон-Кихота, 18-ти лет от роду, не вооруженного, без кольчуги и без лат, в шерстяном камзоле, которого синий цвет принял неопределенный оттенок зеленоватого с голубым. Лицо длинное и смуглое, с выдавшимися скулами, – признак коварства; челюстные мускулы, чрезвычайно развитые, – несомненная примета Гасконца даже без берета, а на нашем молодом человеке был берет, украшенный пером; глаза большие и умные; нос кривой, по тонкий и красивый; рост слишком большой для юноши и слишком малый для взрослого человека; непривычный глаз принял бы его за путешествующего сына Фермера, если бы не длинная шпага, привешенная на кожаной перевязи, ударявшая своего владетеля по икрам, когда он шел пешком, и по щетинистой шерсти его лошади, когда он ехал.

Лошадь этого молодого человека была так замечательна, что обратила на себя общее внимание: это была беарнская лошадка, 12 или 14 лет от роду, желтой шерсти, без хвоста и с подсединами на ногах; на ходу она опускала голову ниже колен, отчего употребление подбрюшного ремня оказывалось бесполезным; но она все-таки делала по восьми миль в день.

К несчастию странный цвет шерсти ее и не красивая походка до того скрывали хорошие ее качества, что в те времена, когда все были знатоками в лошадях, появление ее в Мёнге произвело неприятное впечатление, отразившееся и на всаднике.

Это впечатление было тем тягостнее для д’Артаньяна (так звали нового дон-Кихота), что он и сам понимал это, хотя и был хорошим ездоком; но подобная лошадь делала его смешным, о чем он глубоко вздохнул, принимая этот подарок от отца. Он знал, что подобное животное стоило не менее 20 ливров; при том слова, сопровождавшие подарок, были неоценимы: «Сын мой», сказал гасконский дворянин тем чистым простонародным беарнским наречием, от которого никогда не мог отвыкнуть Генрих IV, – «сын мой, эта лошадь родилась в доме отца твоего, тринадцать лет тому назад, и находилась в нем в продолжение всего этого времени, – это одно должно заставить тебя полюбить её. Не продавай её никогда, дай ей умереть спокойно в старости; и если ты будешь с нею в походе, то береги её как старого слугу. При дворе, продолжал д’Артаньян-отец, – если ты когда-нибудь удостоишься быть там, – честь, на которую, впрочем, дает тебе право твое древнее дворянство, – поддерживай с достоинством свое дворянское имя, так как оно поддерживалось предками нашими в продолжение более пяти сот лет. Не переноси ничего ни от кого кроме кардинала и короля. Помни, что в настоящее время дворянин прокладывает себе дорогу только храбростью. Трусливый часто сам от себя теряет случай, который представляет ему счастье. Ты молод и должен быть храбр по двум причинам: во-первых, потому что ты Гасконец, во-вторых, потому что ты мой сын. Не бойся опасностей и ищи приключений. Я научил тебя владеть шпагой; нога твоя крепка как железо, рука как сталь, дерись при каждом случае; дерись тем больше, потому что дуэли запрещены, из чего следует, что нужна двойная храбрость для драки. Я могу дать тебе, сын мой, только 15 экю, лошадь мою и советы, которые ты выслушал. Мать прибавит к этому рецепт полученного ею от одной цыганки бальзама, заключающего в себе чудное свойство исцелять всякую рану кроме сердечных. Извлекай пользу изо всего и живи счастливо и долго. Мне остается прибавить еще одно: представить тебе в пример не меня, – потому что я никогда не был при Дворе и участвовал только в войне за религию волонтером, – но де-Тревиля, бывшего некогда моим соседом: он, будучи еще ребенком, имел честь играть с королем Людовиком XIII, да хранит его Бог! Иногда их игры принимали вид сражений, и в этих сражениях король не всегда брал верх. Поражения, которые он претерпевал, пробудили в нем уважение и дружбу к де-Тревилю. В последствии де-Тревиль сражался с другими во время первого своего путешествия в Париж пять раз, со смерти покойного короля до совершеннолетия молодого, не считая войн и осад, семь раз, и со времени этого совершеннолетия доныне, может быть, сто раз, несмотря на указы, предписания и аресты, он, капитан мушкетеров, то есть начальник легиона цезарей, которым очень дорожит король и которого страшится кардинал, а как известно не много таких вещей, которых он боится. Кроме того, де-Тревиль получает десять тысяч экю в год; следовательно, живет как вельможа. Он начал так же, как и ты; явись к нему с этим письмом и подражай ему во всем, чтобы достигнуть того чего он достиг.»

После чего д’Артаньян-отец надел на сына собственную шпагу, нежно поцеловал его в обе щеки и дал ему свое благословение.

Выйдя из отцовской комнаты, молодой человек пошел к матери, ожидавшей его с знаменитым рецептом, которому, судя по полученным от отца советам, предстояло довольно частое употребление. Здесь прощанья были продолжительнее и нежнее нежели с отцом, не потому чтобы д’Артаньян не любил сына, единственного потомка своего, но д’Артаньян был мужчина и считал недостойным мужчины предаваться движению сердца, между тем как г-жа д’Артаньян была женщина и притом мать.

Она плакала обильными слезами, и скажем в похвалу д’Артаньяна сына, что при всех его усилиях оставаться твердым, как следовало бы будущему мушкетеру, натура одержала верх, – он не мог удержаться от слез.

В тот же самый день молодой человек пустился в путь, снабженный тремя отцовскими подарками, которые состояли, как мы сказали уже, из пятнадцати экю, лошади и письма к де-Тревилю; разумеется, советы были даны не в счет.

С таким напутствием д’Артаньян стал морально и физически верным снимком с героя Сервантеса, с которым мы так удачно его сравнили, когда по обязанности историка должны были начертить его портрет. Дон-Кихот принимал ветряные мельницы за великанов, и баранов за войска; д’Артаньян принимал каждую улыбку за оскорбление и каждый взгляд за вызов. От этого произошло, что кулаки его были постоянно сжаты от Тарб до Мёнга, и что в том и другом местечке он по десяти раз в день клал руку на эфес шпаги; впрочем ни кулак, ни шпага ни разу не были употреблены в дело. Не потому чтобы вид несчастной желтой лошадки не возбуждал улыбок на лицах проходящих; но как над лошадкой бренчала длинная шпага, а над этою шпагой сверкала пара свирепых глаз, то проходящие сдерживали свою веселость, или, если веселость брала верх над благоразумием, то старались смеяться, по крайней мере, только одною стороной лица как античные маски. Итак, д’Артаньян оставался величественным, и раздражительность его не была задета до несчастного города Мёнга.

Но там, когда он слезал с лошади у ворот Франк-Мёнье и никто не вышел принять от него лошадь, д’Артаньян заметил у полуоткрытого окна нижнего этажа дворянина, большого роста и надменного вида, хотя с лицом слегка нахмуренным, разговаривающего с двумя особами, которые, казалось, слушали его с уважением. Д’Артаньян, по привычке, полагал, что предметом разговора был он и начал прислушиваться. На этот раз он ошибся только вполовину: речь шла не о нем, а о его лошади. Казалось, что дворянин вычислял своим слушателям все ее качества и, как рассказчик, внушал слушателям уважение; они смеялись ежеминутно. Но достаточно было полуулыбки, что бы пробудить раздражительность молодого человека; понятно, какое впечатление произвела на него эта шумная веселость.

Д’Артаньян гордым взглядом начал рассматривать наружность дерзкого насмешника. Это был человек лет 40 или 45, с черными, проницательными глазами, бледный, с резко обрисованным носом и красиво подстриженными черными усами; на нем был камзол и панталоны фиолетового цвета, которые хотя были новы, но казались измятыми, как будто находились долгое время в чемодане.

Д’Артаньян сделал все эти замечания с быстротою самого сметливого наблюдателя, и, вероятно, с инстинктивным предчувствием, что этот незнакомец будет иметь большое влияние на его будущность.

Но как в то самое время, когда д’Артаньян рассматривал дворянина в фиолетовом камзоле, этот последний сделал одно из самых ученых и глубокомысленных замечаний о достоинстве его беарнской лошади, то оба слушателя его разразились смехом, и даже он сам, против обыкновения, слегка улыбнулся. При этом д’Артаньян не сомневался уже, что он был оскорблен. Убежденный в обиде, он надвинул берет на глаза и, подражая придворным манерам, которые он подметил в Гасконии у путешествующих вельмож, подошел, положив одну руку на эфес шпаги, другую на бедро. К несчастию, по мере того как он приближался, гнев все больше и больше ослеплял его, и вместо полной достоинства и надменной речи, приготовленной им для вызова, он сказал только грубую личность, сопровождая её бешеным движением.

– Эй, что вы прячетесь за ставнем, воскликнул он. – Скажите-ка мне, чему вы смеетесь, и будем смеяться вместе.

Дворянин медленно перевел глаза с лошади на всадника, как будто сразу не понял, что эти странные упреки относились к нему; когда же не оставалось в том никакого сомнения, то брови его слегка нахмурились, и, после довольно долгого молчания, он с неописанною иронией и наглостью отвечал д’Артаньяну.

– Я не с вами говорю, милостивый государь.

– Но я говорю с вами, воскликнул молодой человек, раздраженный до крайности этою смесью наглости и хорошего тона, приличия и презрения.

Незнакомец еще раз взглянул на него с легкою улыбкой, отошел от окна, медленно вышел из гостиницы и встал в двух шагах от д’Артаньяна, против его лошади.

Его спокойная осанка и насмешливый вид удвоили веселость оставшихся у окна его собеседников. Д’Артаньян, увидев его подле себя, вынул свою шпагу на один фут из ножен.

– Эта лошадь буланая, или, лучше сказать, она была такою в молодости, продолжал незнакомец, обращаясь к слушателям своим, бывшим у окна, и не замечая, по-видимому, раздражения д’Артаньяна, – этот цвет известен в ботанике, но до сих пор редко встречается между лошадьми.

– Кто не смеет смеяться над всадником, тот смеется над лошадью, сказал неистово подражатель де-Тревиля.

– Я смеюсь не часто, возразил незнакомец, – вы можете судить о том по выражению моего лица; но я желаю удержать за собою право смеяться когда мне угодно.

– А я, сказал д’Артаньян, – не хочу, чтобы смеялись, когда мне это не нравится.

– В самом деле? продолжал незнакомец очень спокойно. – Это совершенно справедливо. И повернувшись на пятках, он намеревался возвратиться в гостиницу, через большие ворота, у которых д’Артаньян видел оседланную лошадь.

Но характер д’Артаньяна быль не таков, чтоб он мог отпустить человека, дерзко осмеявшего его. Он совсем вынул шпагу из ножен и пустился вслед за ним с криком:

– Воротитесь, воротись же господин насмешник, а то я убью вас сзади.

– Меня убить! сказал незнакомец, поворачиваясь на пятках и смотря на молодого человека с удивлением и презрением. – Что с вами, любезный, вы с ума сошли!

Едва успел он договорить, как д’Артаньян направил в него такой удар острием шпаги, что вероятно его шутка была бы последнею, если б он не успел быстро отскочить назад. Незнакомец, видя тогда, что дело идет не на шутку, вынул шпагу, поклонился своему противнику и важно встал в оборонительное положение. Но в то же время двое его служителей, в сопровождении хозяина гостиницы, напали на д’Артаньяна с палками, лопатами и щипцами. Это произвело быстрый и совершенный переворот в борьбе.

Между тем как д’Артаньян обернулся назад, чтоб отразить град ударов, противник его спокойно вложил свою шпагу и с обыкновенным своим бесстрастием из действующего лица стал зрителем, ворча однако ж про себя.

– Черт возьми Гасконцев! Посадите его на его оранжевую лошадь, и пусть убирается!

– Но прежде убью тебя, трус! кричал д’Артаньян, отражая, сколько мог, сыпавшиеся на него удары, и не отступая ни на шаг от трех своих неприятелей.

– Еще хвастается! бормотал дворянин. – Эти Гасконцы неисправимы. Продолжайте же, если он того непременно хочет. Когда устанет, скажет – довольно.

Но незнакомец не знал, с какого рода упрямцем имел дело: д’Артаньян был не такой человек, чтобы стал просить пощады. Бой продолжался еще несколько секунд; наконец д’Артаньян, изнуренный, выпустил из руки шпагу, переломленную на двое ударом палки. В то же время другим ударом в лоб сбило его с ног окровавленного и почти без чувств.

В эту самую минуту со всех сторон сбежались на место зрелища. Хозяин, опасаясь неприятностей, унес раненого, с помощью своих служителей, в кухню, где ему подана была помощь.

Что же касается до дворянина, то он возвратился на свое прежнее место у окна и смотрел с нетерпением на толпу, присутствие которой, казалось, было ему неприятно.

– Ну, каково здоровье этого бешеного? сказал он, оборачиваясь при шуме отворившейся двери, и обращаясь к хозяину, который пришел осведомиться о его здоровье.

– Ваше превосходительство не ранены? спросил хозяин.

– Нет, совершенно невредим, любезный хозяин. Я вас спрашиваю, в каком состоянии молодой человек?

– Ему лучше, отвечал хозяин, – он в обмороке.

– В самом деле? сказал дворянин.

– Но до обморока, он, собрав последние силы, звал вас и вызывал на бой.

– Этот забавник должен быть сам черт, сказал незнакомец.

– О нет, ваше превосходительство, он не похож на черта, сказал хозяин с презрительною гримасой: – во время обморока мы обыскали его; у него в свертке только одна рубашка, а в кошелке только 12 экю, и, несмотря на то, лишаясь чувств, он сказал, что если б это случилось в Париже, то вам пришлось бы раскаяться сейчас же, между тем как здесь раскаетесь, но только позже.

– В таком случае, это должно быть какой-нибудь переодетый принц крови, хладнокровно сказал незнакомец.

– Я вам говорю это, сударь, для того чтобы вы были осторожны, сказал хозяин.

– Он не назвал никого по имени в гневе своем?

– О да, он ударял по карману и говорил: увидим, что скажет об этом оскорбленный покровитель мой де-Тревиль.

– Де-Тревиль? сказал незнакомец, делаясь внимательнее. – Он ударял по карману, говоря о де-Тревиле? Послушайте, хозяин, пока этот молодой человек был в обмороке, вы наверно осмотрели и карман его. Что в нем было?

– Письмо, адресованное на имя де-Тревиля, капитана мушкетеров.

– В самом деле?

– Точно так, ваше превосходительство.

Хозяин, не одаренный большою прозорливостью, не заметил какое выражение слова его придали лицу незнакомца, который отошел от окна и нахмурил брови с беспокойством.

– Черт возьми, бормотал он сквозь зубы, – неужели де-Тревиль прислал мне этого Гасконца. Он очень молод. Но удар шпаги, от кого бы он ни был, все-таки удар, а ребенка меньше опасаются нежели кого-нибудь другого; иногда достаточно самого слабого препятствия чтобы помешать важному предприятию.

И незнакомец углубился на несколько минут в размышления.

– Послушайте, хозяин, избавьте меня от этого сумасшедшего: по совести, я не могу убить его, а между тем, прибавил он с выражением холодной угрозы, – он мне мешает. Где он?

В комнате жены моей, в первом этаже, его перевязывают.

– Одежда его и мешок при нем? Он не снимал камзола?

– Напротив, все эти вещи в кухне. Но так как этот сумасшедший вас беспокоит…

– Без сомнения. Он делает в вашей гостинице скандал, а это не может нравиться порядочным людям. Ступайте наверх, сведите счет мой и предупредите моего человека.

– Как! господин уже уезжает?

– Разумеется, когда я уже приказал оседлать мою лошадь. Разве мое приказание не исполнено?

– О да, ваше превосходительство, может быть вы видели, лошадь ваша у больших ворот приготовлена к отъезду.

– Хорошо, так сделайте то, что я вам сказал.

– «Гм… подумал хозяин, неужели он боится этого мальчика».

Но повелительный взгляд незнакомца остановил его. Он низко поклонился и вышел.

– Не надо чтобы этот забавник увидел миледи, продолжал незнакомец: – она скоро должна приехать, и то она уже опоздала. Лучше поехать ей на встречу. Если б я мог узнать содержание этого письма к де-Тревилю!

И незнакомец, бормоча про себя, отправился на кухню. Между тем хозяин, не сомневаясь, что присутствие молодого человека мешало незнакомцу оставаться в гостинице, возвратился в комнату жены и нашел д’Артаньяна уже пришедшим в чувство.

Стараясь внушить ему, что может наделать ему неприятностей за ссору с вельможей, – по мнению хозяина, незнакомец был непременно вельможа, – он уговорил его, несмотря на слабость, встать и продолжать путь. Д’Артаньян, едва пришедший в чувство, без камзола, с перевязанною головой, встал и, понуждаемый хозяином, начал спускаться вниз. Но, придя в кухню, он прежде всего увидел своего противника, спокойно разговаривавшего у подножки тяжелой кареты, запряженной двумя большими нормандскими лошадьми.

Его собеседница, голова которой видна была через рамку дверец кареты, была женщина лет двадцати или двадцати двух.

Мы уже говорили о способности д’Артаньяна быстро схватывать наружность: он с первого взгляда заметил, что женщина была молода и красива. Красота ее поразила его тем более, что это была красота такого рода, который неизвестен в южных странах, где до тех пор жил д’Артаньян. Женщина эта была бледная блондинка, с длинными вьющимися волосами, падавшими на плечи, с большими голубыми, томными глазами, розовыми губами и белыми, как мрамор, руками. Она вела с незнакомцем очень оживленный разговор.

– Следовательно, кардинал приказывает мне… говорила дама.

– Возвратиться немедленно в Англию и предупредить его, если бы герцог выехал из Лондона.

– А какие же еще другие поручения? спросила прекрасная путешественница.

– Они заключаются в этой коробке, которую вы откроете не прежде как на другом берегу Ла-Манша.

– Очень хорошо. А вы что будете делать?

– Я возвращаюсь в Париж.

– И оставите без наказания этого наглого мальчика? спросила дама.

Незнакомец хотел отвечать, но в ту минуту, когда он открыл рот, д’Артаньян, слышавший их разговор, появился в дверях.

– Этот наглый мальчик наказывает других, вскричал он, – и в этот раз надеюсь, что тот, которого ему следует наказать, не ускользнет от него.

– Не ускользнет? возразил незнакомец, нахмурив брови.

– Нет, я полагаю, что вы не осмелитесь бежать в присутствии женщины.

– Подумайте, сказала миледи, видя что дворянин заносил руку на шпагу, – подумайте, что малейшее промедление может все испортить.

– Вы правы, сказал дворянин: – поезжайте же и я еду.

И, поклонившись даме, он вскочил на лошадь; между тем как кучер кареты изо всей силы хлестал лошадей. Оба собеседника поехали в галоп, в противоположные стороны.

– А деньги? кричал хозяин, которого уважение к путешественнику превратилось в глубокое презрение, когда он увидел, что тот уезжает, не расплатившись.

– Заплати, закричал путешественник на скаку своему лакею, который, бросив к ногам хозяина две или три серебряные монеты, поехал вслед за господином.

– Трус! негодяй! ложный дворянин! кричал д’Артаньян, бросаясь за лакеем.

Но раненый был еще слишком слаб, чтобы вынести подобное потрясение. Едва он сделал десять шагов, как почувствовал звон в ушах; в глазах его потемнело, и он упал среди улицы, все еще крича:

– Трус! трус! трус!

– Он в самом деле трус, бормотал хозяин, подойдя к д’Артаньяну и пробуя этою лестью помириться с бедным мальчиком.

– Да, большой трус, сказал д’Артаньян. – Но она, как она прекрасна!

– Кто она? спросил хозяин.

– Миледи, шептал д’Артаньян, и вторично лишился чувств.

– Все равно, сказал хозяин: – я теряю двух, но мне остается этот, которого наверно удастся задержать, по крайней мере, на несколько дней. Все-таки я выиграю одиннадцать экю.

Нам известно уже, что сумма, бывшая в кошельке д’Артаньяна, состояла ровно из одиннадцати экю.

Хозяин рассчитывал на одиннадцать дней болезни, по одному экю в день; но он рассчитывал, не зная своего путешественника. На другой день д’Артаньян встал в пять часов утра, сам спустился в кухню, спросил, кроме некоторых других снадобий, список которых до нас не дошел; вина, масла, розмарину, и по рецепту матери составил бальзам, намазал им многочисленные раны свои, сам возобновлял перевязи и не хотел никакого доктора.

Благодаря, без сомнения, силе цыганского бальзама и, может быть, недопущению доктора, д’Артаньян был к вечеру на ногах и на другой день почти здоров.

Но когда он хотел расплатиться за розмарин, масло и вино, – единственный расход его, потому что он соблюдал самую строгую диету, – и за корм своей желтой лошадки, которая, напротив, по словам содержателя гостиницы, съела втрое больше нежели можно было предполагать по росту ее, д’Артаньян нашел в кармане только измятый бархатный кошелек и в нем 11 экю, письмо же к де-Тревилю исчезло.

Молодой человек очень терпеливо начал искать письма, выворачивая по двадцати раз карманы, роясь в своем мешке и в кошельке; когда же убедился, что письма не было, то он в третий раз впал в припадок бешенства, который едва не заставил его снова прибегнуть к употреблению ароматического масла и вина, потому что когда он начал горячиться и угрожал переломать все в заведении, если не найдут его письма, то хозяин вооружился охотничьим ножом, жена его метлой, а служители теми же самыми палками, которые служили накануне.

К несчастию, одно обстоятельство помешало приведению в исполнение угроз молодого человека, именно то что шпага его была переломлена надвое, во время первой борьбы, о чем он совершенно забыл. Поэтому, когда д’Артаньян хотел обнажить шпагу, то оказалось, что он был вооружен одним обломком ее, в восемь или десять дюймов длиною, который был заботливо вложен в ножны хозяином гостиницы. Остальную же часть клинка он искусно свернул, чтобы сделать из нее шпиговальную иглу.

Это, вероятно, не остановило бы запальчивого молодого человека, если бы хозяин не рассудил, что требование путешественника было совершенно справедливо.

– В самом деле, сказал он, опуская нож, – где же это письмо?

– Да, где письмо? Кричал д’Артаньян. – Я вас предупреждаю, что это письмо к де-Тревилю, оно должно быть найдено; если же оно не найдется, он заставит найти его.

Эта угроза окончательно испугала хозяина. После короля и кардинала имя де-Тревиля было чаще всех повторяемо военными и даже гражданами. Правда, был еще друг кардинала, отец Иосиф, но ужас, внушаемый седым монахом, как называли его, был так велик, что о нем никогда не говорили вслух. Поэтому, бросив нож, хозяин велел положить оружие жене и с испугом и начал отыскивать потерянное письмо.

– Разве в этом письме было что-нибудь драгоценное? спросил хозяин после бесполезных поисков.

– Разумеется, сказал Гасконец, рассчитывавший этим письмом проложить себе дорогу ко двору: – в нем заключалось мое счастье.

– Испанские фонды? спросил тревожно хозяин.

– Фонды собственного казначейства его величества, отвечал д’Артаньян.

– Черт возьми! сказал хозяин в отчаянии.

– Но все равно, продолжал д’Артаньян с национальною самоуверенностью: – деньги ничего не значат, это письмо составляло для меня все. Я охотнее согласился бы потерять тысячу пистолей чем это письмо.

Он не больше рисковал бы, если бы сказал двадцать тысяч; но какая-то юношеская скромность удержала его.

Луч света озарил вдруг разум хозяина, который посылал себя к черту, не находя ничего.

– Письмо не потеряно, сказал он.

– А! сказал д’Артаньян.

– Нет, его у вас взяли.

– Его взяли, а кто?

– Вчерашний дворянин. Он ходил в кухню, где лежал ваш камзол, и был там один. Я держу пари что он украл письмо.

– Вы так думаете? отвечал д’Артаньян, не совсем веря этому; он знал, что письмо было важно только лично для него, и не находил причины, которая могла побудить к похищению его, никто из слуг и присутствовавших путешественников ничего не выиграл бы приобретением его.

– Так вы говорите, сказал д’Артаньян, – что вы подозреваете этого дерзкого дворянина?

– Я уверен в этом, продолжал хозяин: – когда я сказал ему, что вам покровительствует де-Тревиль, и что у вас есть даже письмо к этому знаменитому дворянину, это, казалось, очень, обеспокоило его; он спросил меня, где это письмо, и немедленно спустился в кухню, где был ваш камзол.

– В таком случае, он вор, отвечал д’Артаньян: – я пожалуюсь де-Тревилю, а де-Тревиль королю. Потом он важно вынул из кармана три экю, отдал их хозяину, провожавшему его со шляпою в руке до ворот, сел на свою желтую лошадь, и, без всяких приключений, доехал до ворот Св. Антония в Париже, где продал лошадь за три экю. Эта цена была еще довольно значительна, судя по тому как д’Артаньян надсадил свою лошадь при последнем переходе. Барышник, купивший ее за вышеупомянутые девять ливров, сказал молодому человеку, что только оригинальный цвет лошади побудил его дать эту непомерную цену.

Итак, д’Артаньян вошел в Париж пешком, с узлом под мышкой, и ходил до тех пор, пока нашел комнату, сообразную по цене с его скудными средствами. Эта комната была на чердаке, в улице Могильщиков, недалеко от Люксембурга.

Д’Артаньян немедленно отдал задаток и поселился в новой своей квартире; остаток дня он употребил на обшивку камзола и панталон позументом, споротым его матерью с почти нового камзола д’Артаньянова отца и данным ему тайком. Потом он пошел в железный ряд, чтобы заказать клинок к шпаге; оттуда отправился в Лувр, спросил там у первого встретившегося мушкетера, где находился отель де-Тревиля и, узнав что он был по соседству нанимаемой им комнаты, в улице Старой Голубятни, счел это обстоятельство хорошим предвестием.

После всего этого, довольный своим поведением в Мёнге, без упреков совести в прошедшем, доверчивый в настоящем и с надеждою на будущее, он лег и уснул богатырским сном.

Спокойным сном провинциала проспал он до девяти часов, встал и отправился к знаменитому де-Тревилю, третьему лицу в королевстве, по мнению отца его.

Примерно год тому назад, занимаясь в Королевской библиотеке разысканиями для моей истории Людовика XIV, я случайно напал на «Воспоминания г-на д"Артаньяна», напечатанные - как большинство сочинений того времени, когда авторы, стремившиеся говорить правду, не хотели отправиться затем на более или менее длительный срок в Бастилию, - в Амстердаме, у Пьера Ружа. Заглавие соблазнило меня; я унес эти мемуары домой, разумеется, с позволения хранителя библиотеки, и жадно на них набросился.

Я не собираюсь подробно разбирать здесь это любопытное сочинение, а только посоветую ознакомиться с ним тем моим читателям, которые умеют ценить картины прошлого. Они найдут в этих мемуарах портреты, набросанные рукой мастера, и, хотя эти беглые зарисовки в большинстве случаев сделаны на дверях казармы и на стенах кабака, читатели тем не менее узнают в них изображения Людовика XIII, Анны Австрийской, Ришелье, Мазарини и многих придворных того времени, изображения столь же верные, как в истории г-на Анкетиля.

Но, как известно, прихотливый ум писателя иной раз волнует то, чего не замечают широкие круги читателей. Восхищаясь, как, без сомнения, будут восхищаться и другие, уже отмеченными здесь достоинствами мемуаров, мы были, однако, больше всего поражены одним обстоятельством, на которое никто до нас, наверное, не обратил ни малейшего внимания.

Д"Артаньян рассказывает, что, когда он впервые явился к капитану королевских мушкетеров г-ну де Тревилю, он встретил в его приемной трех молодых людей, служивших в том прославленном полку, куда сам он добивался чести быть зачисленным, и что их звали Атос, Портос и Арамис.

Признаемся, чуждые нашему слуху имена поразили нас, и нам сразу пришло на ум, что это всего лишь псевдонимы, под которыми д"Артаньян скрыл имена, быть может знаменитые, если только носители этих прозвищ не выбрали их сами в тот день, когда из прихоти, с досады или же по бедности они надели простой мушкетерский плащ.

С тех пор мы не знали покоя, стараясь отыскать в сочинениях того времени хоть какой-нибудь след этих необыкновенных имен, возбудивших в нас живейшее любопытство.

Один только перечень книг, прочитанных нами с этой целью, составил бы целую главу, что, пожалуй, было бы очень поучительно, но вряд ли занимательно для наших читателей. Поэтому мы только скажем им, что в ту минуту, когда, упав духом от столь длительных и бесплодных усилий, мы уже решили бросить наши изыскания, мы нашли наконец, руководствуясь советами нашего знаменитого и ученого друга Полена Париса, рукопись in-folio, помеченную. N 4772 или 4773, не помним точно, и озаглавленную:

«Воспоминания графа де Ла Фер о некоторых событиях, происшедших во Франции к концу царствования короля Людовика XIII и в начале царствования короля Людовика XIV».

Можно представить себе, как велика была наша радость, когда, перелистывая эту рукопись, нашу последнюю надежду, мы обнаружили на двадцатой странице имя Атоса, на двадцать седьмой - имя Портоса, а на тридцать первой - имя Арамиса.

Находка совершенно неизвестной рукописи в такую эпоху, когда историческая наука достигла столь высокой степени развития, показалась нам чудом. Мы поспешили испросить разрешение напечатать ее, чтобы явиться когда-нибудь с чужим багажом в Академию Надписей и Изящной Словесности, если нам не удастся - что весьма вероятно - быть принятыми во Французскую академию со своим собственным.

Такое разрешение, считаем своим долгом сказать это, было нам любезно дано, что мы и отмечаем здесь, дабы гласно уличить во лжи недоброжелателей, утверждающих, будто правительство, при котором мы живем, не очень-то расположено к литераторам.

Мы предлагаем сейчас вниманию наших читателей первую часть этой драгоценной рукописи, восстановив подобающее ей заглавие, и обязуемся, если эта первая часть будет иметь тот успех, которого она заслуживает и в котором мы не сомневаемся, немедленно опубликовать и вторую.

А пока что, так как восприемник является вторым отцом, мы приглашаем читателя видеть в нас, а не в графе де Ла Фер источник своего удовольствия или скуки.

Итак, мы переходим к нашему повествованию.

ЧАСТЬ I

Глава 1. ТРИ ДАРА Г-НА Д"АРТАНЬЯНА-ОТЦА

В первый понедельник апреля 1625 года все население городка Мента, где некогда родился автор «Романа о розе», казалось взволнованным так, словно гугеноты собирались превратить его во вторую Ла-Рошель. Некоторые из горожан при виде женщин, бегущих в сторону Главной улицы, и слыша крики детей, доносившиеся с порога домов, торопливо надевали доспехи, вооружались кто мушкетом, кто бердышом, чтобы придать себе более мужественный вид, и устремлялись к гостинице «Вольный мельник», перед которой собиралась густая и шумная толпа любопытных, увеличивавшаяся с каждой минутой.

В те времена такие волнения были явлением обычным, и редкий день тот или иной город не мог занести в свои летописи подобное событие. Знатные господа сражались друг с другом; король воевал с кардиналом; испанцы вели войну с королем. Но, кроме этой борьбы - то тайной, то явной, то скрытой, то открытой, - были еще и воры, и нищие, и гугеноты, бродяги и слуги, воевавшие со всеми. Горожане вооружались против воров, против бродяг, против слуг, нередко - против владетельных вельмож, время от времени - против короля, но против кардинала или испанцев - никогда.

Первый раз книгу читала лет в 12, кажется. До того момента прочла у Дюма "Граф Монте-Кристо", и как-то он впечатлений не оставил. А пылившиеся на полке "Три мушкетера" так и мозолили глаза. Я сдалась, прочла пару страниц, потом пару глав, потом пару десятков глав... так, дня за три и осталась позади вся книга, а вместе с ней и потрясающие приключения этой отважной четверки. На тот момент я и знать не знала, что существует продолжение, а так бы хотелось побыть с полюбившимися персонажами подольше. Раньше-то интернета у меня не было.
Но вот я выросла и решила перечитать первую книгу, а за ней и остальные четыре. Чтобы вновь окунуться в этот мир, только уже сосредотачивать свое внимание не на этом квартете, а на всем, на чем делал упор Дюма, а именно - еще и на политической теме (ох, как я ненавижу политику). Это оказалось гораздо труднее, чем в детстве.
На первый взгляд серия книг полна "воды" - все пять книги и сами по себе пухленькие, кажется, что Дюма так щедро поливал каждую; и тем не менее, в "Трех мушкетерах" определенно есть своя неповторимая изюминка, они цепляют и не отпускают. И, попав в этот мир, назад уже не хочется.
Сказать по правде, самой интересной частью я считаю "Двадцать лет спустя" - главные герои уже умудренные опытом мужчины, с головой на плечах (вроде как), в них уже не кипит та юношеская кровь, заставляющая идти на самые безумные поступки. Да и преподносит книга хороший урок всемирной истории - времена английской революции, окончившаяся казнью короля Карла I.
И если в первой книге Д"Артаньян был центром вселенной и ничего, кроме раздражения не вызывал (у меня), то во второй книге к нему проникаешься уважением. Он поступал очень благородно, наплевал на приказ Мазарини и прикладывал все свои силы, чтобы помочь королю Карлу избежать казни.

Наш старый советский фильм заслуживает отдельной похвалы. Я не знаю, может быть, Дюма каким-то непостижимым образом сотрудничал с режиссерами прямо с того света, но то, как подобрали актеров и как искусно они передали характеры всех героев, это просто поразительно! Глядя на них понимаешь, что именно так и должны были выглядеть Д"Артаньян с троицей, Ришелье, Анна Австрийская, Бэкингем... Браво

P.S. Пишу на случай, если кто-нибудь наткнется на книгу "Сын Портоса". Прочла ее тогда спустя год после прочтения "Трех мушкетеров" - собственно, а как же иначе-то? - и осталась ужасно разочарованной. Так запороть образ Арамиса надо уметь. Тогда я еще и не подозревала, что автором сего произведения является вовсе не Александр Дюма, как почему-то было написано на обложке, и впала в депрессию. Решила, что больше о мушкетерах ничего не хочу слышать. Но, Бог миловал - Дюма ничего подобного не писал и не собирался дальше. Моя душа спокойна, а другим ее читать не советую.

Цикл книг; 1844-1847

В цикл входят книги

Три мушкетёра (Les Trois Mousquetaires, The Three Musketeers ; 1844)

Александр Дюма в сотрудничестве c Огюстом Маке

"Три мушкетёра" - самый известный роман Александра Дюма. Изначально публиковался в журнале "Le Siècle" с марта по июль 1844 г., а затем был переиздан отдельной книгой. Является первой книгой в трилогии о мушкетёрах.

Роман рассказывает о приключениях восемнадцатилетнего гасконца по имени д"Артаньян. Влекомый карьерными перспективами и блеском столицы, он приезжает в Париж, чтобы оказаться втянутым в водоворот приключений вместе со своими новыми друзьями-мушкетёрами - Атосом, Портосом и Арамисом. В борьбе за честь королевы Анны Австрийской они ведут опасную игру против самого кардинала Ришелье и его приспешников, в числе которых граф Рошфор и таинственная и роковая Миледи.

Двадцать лет спустя (Vingt ans après - Twenty Years After ; 1845)

Александр Дюма в сотрудничестве c Огюстом Маке

Людовик XIII умер, кардинал Ришелье умер, а Людовик XIV, будущий Король-Солнце, ещё ребёнок. Вся власть находится в руках кардинала Мазарини, который лишь бледная тень великого Ришелье. Фронда, оппозиционное движение, объединившее простых людей и дворян, противостоит кардиналу. В Англии неспокойно - парламент сверг короля Карла I и собирается его казнить...

Четвёрку мушкетёров из первой книги бурная судьба разбросала в разные стороны. Волею судьбы на стороне Мазарини оказываются д"Артаньян и Портос, а Арамис и Атос - на стороне Фронды...

Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя (Le Vicomte de Bragelonne, ou Dix ans plus tard ; 1850)

Александр Дюма в сотрудничестве c Огюстом Маке

Заключительная часть трилогии о мушкетёрах.

Короля Франции подстерегают враги и любовь, сторонники кардинала готовят заговор, человек в железной маске оказывается на троне - во всех сногсшибательных приключениях участвуют всё те же д"Артаньян, Атос, Портос, Арамис и сын Атоса - виконт де Бражелон.

Price Realized: $61 133

Alexandre DUMAS (1802-1870). Les Trois Mousquetaires. Paris: Baudry, 1844. 8 volumes in-8º (209 x 125 mm). Reliure de l"époque, demi-veau bleu nuit, dos lisses ornés en long. ÉDITION ORIGINALE RARISSIME de l"ouvrage le plus célèbre d"Alexandre Dumas. D"abord paru en feuilletons dans Le Siècle de février à juillet 1844, ce roman historique, célèbrant l"amitié et le courage, remporta un succès tel que Dumas composa rapidement une suite, intitulée Vingt ans après et Le Vicomte de Bragelonne. Le tome VIII s"achève sur quatre nouvelles: "Un message", "Histoire d"un mort raconté par lui-même", "Histoire d"une âme", "Fra Bartolomeo". TRÈS BEL EXEMPLAIRE EN RELIURE DE L"ÉPOQUE. Tome IV: découpe angulaire sur le faux-titre, titre et p. 5, sans atteinte au texte; manque la table; dernier feuillet (p. 363) doublé; accroc à la coiffe supérieure. Rousseurs. Frottements aux coiffes et charnières, coins émoussés. Carteret Romantique I, p. 235.

Уход: €49,500. Аукцион Christie"s. Livres et manuscrits. 9 December 2014. Paris. Лот № 135.

Известность и богатство пришли к Александру Дюма во многом благодаря новому газетно-журнальному жанру – фельетону. В то время фельетоном назывались увлекательные романы, которые печатались из номера в номер, с продолжением. Вся Франция с восторгом читала «Трех мушкетеров» в газете «Сьекль» («Век»), в течение полугода заветные номера, что называется, рвали из рук, зачитывали до дыр, а некоторые главы омывали слезами. Например, гибель славного Портоса повергла тысячи французов в безутешную скорбь. Новомодный жанр требовал от автора огромной работоспособности и особых навыков в построении фабулы: каждой главе следовало придать определенную сюжетную завершенность, но непременно с интригующим финалом. Пометка в конце главы «Продолжение следует» буквально гипнотизировала читателей, возбуждала неутихающий интерес. Кроме того, главы печатались по мере написания, с пылу с жару, а общий план романа существовал только в голове автора, и требовалось высокое мастерство, чтобы свести воедино разрозненные эпизоды и сюжетные линии, не растерять героев и второстепенных персонажей. По мере публикации романа-фельетона в периодике, автор уже составлял отдельные тома из напечатанных глав, а издатели выпускали их в свет.

Легендарный роман Александра Дюма «Три мушкетёра» изначально публиковался по главам в газете «Le Siècle» с марта по июль 1844 года и в том же году был выпущен в 8 томах в издательстве Бодри. Это традиционный роман с продолжением, роман-фельетон: глава обрывалась на самом интересном месте, чтобы читатель с нетерпением ждал продолжения. Таким образом, читательское восприятие книги в то время отличалось от нынешнего, когда книгу читают сразу целиком.

«Двадцать лет спустя» («Vingt ans après») - вторая книга «мушкетерской» трилогии Дюма, продолжение «Трех мушкетеров»; публиковалась в газете «Век» с 21.01.1845 по 28.06.1845 и в том же году была выпущена в 10 томах в издательстве Бодри.

«Виконт де Бражелон» («Le vicomte de Bragelonne») - третья книга «мушкетерской» трилогии романов Дюма, продолжение «Двадцати лет спустя»; публиковалась в газете «Век» с 20.10.1847 по 12.01.1850; отдельным изданием роман был выпущен в 1848–1850 гг. в 26 томах издательством братьев Мишель Леви.

Парижская газета «Век», которому А. Дюма дал последовательно «Корриколо», «Шевалье д’Арманталя», «Трех мушкетеров», «Двадцать лет спустя» и «Виконта де Бражелона». - «Век» («Siècle») - еженедельная газета либерального направления, выходившая в Париже с 1836 г.; собрала очень сильный штат сотрудников; в годы Июльской монархии заключила договор с несколькими писателями, в том числе и с Дюма, получив за высокий гонорар монополию на газетную публикацию их сочинений; быстро завоевала успех и пользовалась большим влиянием; до 1848 г. была органом конституционной оппозиции; после революции 1848 года - республиканским органом; при Второй империи придерживалась либеральных и антиклерикальных тенденций и вошла в число газет, формировавших общественное мнение; позднее влияние ее значительно уменьшилось.

Уход: €61,000. Olivier Doutrebente auction. 5 июня 2015. Paris.

Eight volumes in-8º, sample of original edition that belonged to Prince Anatole Demidoff.

Короткая справка: Великий французский писатель Виктор Гюго сказал о своем знаменитом современнике:

«В наш век никто не пользовался такой популярностью, как Александр Дюма; его успех - больше чем успех, - это триумф. Его слава гремит подобно трубным звукам фанфар. Александр Дюма не только имя французское, но и европейское; более того - это имя мировое».

В тридцатые годы у Дюма возник замысел воспроизвести историю Франции ХV-ХIХ веков в целой серии книг. Первым произведением этого цикла стал роман «Изабелла Баварская» (1835). Таким образом, писатель возродил жанр исторического романа, в котором наряду с вымышленными героями действуют исторические персонажи. Но чтобы заинтересовать публику жизнью королей и королев, фаворитов и министров, надо было показать ей, что под придворными нарядами таятся те же страсти, что и у простых смертных. В этом Дюма не имел себе равных. Он не был ни эрудитом, ни исследователем. Он любил историю, но не очень уважал ее. «Что такое история? - говорил он. - Это гвоздь, на который я вешаю свои романы. Оп знал, что как историка его никогда не будут принимать всерьез, поскольку он перерабатывал исторические факты так, как того требовала художественная форма. Успех следующего романа «Шевалье д’Арманталь» показал Дюма, что исторические романы - золотая жила. Директора крупнейших парижских газет гонялись за писателем, чтобы заручиться правом на публикацию очередного романа. «Три мушкетера умножили славу Дюма. Одно поколение может ошибиться в оценке произведения. Четыре или пять поколений никогда не ошибаются. Творческая манера Дюма так подходила к избранному им жанру, что она и поныне остается образцом для всех работающих в нем. Дюма отталкивался от известных источников, иногда поддельных, как «Мемуары Д’Артаньяна», иногда подлинных, как «Мемуары мадам де Лафайет», из которых вышел «Виконт де Бражелон».

«Три мушкетёра» (Les trois mousquetaires) - историко-приключенческий роман Александра Дюма-отца, написанный в 1844 году. Книга посвящена приключениям молодого человека по имени д’Артаньян, покинувшего дом, чтобы стать мушкетёром, и трёх его друзей-мушкетёров Атоса, Портоса и Арамиса. История д"Артаньяна продолжается в двух других романах трилогии: «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя». Поскольку Дюма платили в газете построчно, он изобрел Гримо - слугу Атоса, который изъяснялся исключительно односложно. Таким образом, строчка, на которой стояло одно слово «да» или «нет», оплачивалась точно так же, как и полная строка текста. К моменту написания «Двадцать лет спустя» издатели решили все же платить Дюма пословно, и Гримо сразу стал чуть более разговорчивым. Первоначально в рукописи стояло имя д’Артаньяна - Натаниэль. Оно не понравилось издателям и было вычеркнуто. Дюма, постоянно использовавший труд литературных негров, работал над «Тремя мушкетёрами» вместе с Огюстом Маке (1813-1886). Этот же автор помогал ему при создании «Графа Монте-Кристо», «Чёрного тюльпана», «Ожерелья королевы». Позже Маке подал в суд и потребовал признания 18 романов, написанных им в соавторстве с Дюма, как его собственных произведений, но суд признал, что его работа была не более чем подготовительной.

А так выглядело брюссельское издание "Трех мушкетеров"

все того же 1844 года.

В предисловии к книге Дюма писал, что основой романа послужили некие мемуары, найденные во Французской национальной библиотеке. Позднее выяснилось, что этим источником вдохновения были «Воспоминания господина д’Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты королевских мушкетёров» (Mémoires de Monsieur d’Artagnan, capitaine lieutenant de la première compagnie des Mousquetaires du Roi). Правда, написана книга была совсем не д’Артаньяном, а сочинена писателем по имени Гасьен де Куртиль де Сандра (Courtilz de Sandraz), опубликовавшим её в Кёльне (1700) через 27 лет после смерти мушкетёра. Эту книгу Дюма взял в Марсельской муниципальной библиотеке и не вернул её, о чём свидетельствуют многочисленные письма с рекламациями, адресованные библиотекой и оставшиеся без ответа. История с подвесками: В «Мемуарах» Ларошфуко (1662, полное издание 1817) упоминается о том, как графиня Люси Карлайл (дочь графа Генри Нортумберлендского) на балу срезала алмазные подвески у герцога Бэкингема. Также использовался Редерер «Политические и галантные интриги французского двора». Похищение Констанции взято из «Мемуаров» господина де Ла Порта, камердинера Анны Австрийской. «Воспоминания», о которых Дюма говорит в предисловии, будто он просто опубликовал их в виде книги, по его словам, написаны графом де ла Фер. То есть, если говорить языком литературоведов, именно Атос является рассказчиком в «Трёх мушкетёрах».

У героев романа существовали реальные прототипы, но автор кое-что, естественно, скорректировал, но были и вымышленные герои. Образ д’Артаньяна создан де Куртилем, а следовательно, и Дюма на основе реально существовавшего человека:

Шарль де Батц-Кастельмор, граф д"Артаньян (фр. Charles de Batz de Castelmore, comte d"Artagnan, р. между 1611 и 1615 - ум. 1673) - гасконец и мушкетёр, так же погибший при осаде Маастрихта, как и книжный герой. Но он жил не в эпоху Ришельё, а при Мазарини (в 1625 году ему было не 18 лет, как в книге, а не более 14), маршалом не был и носил титул графа, тогда как персонаж менее знатен, хотя и стал маршалом. Настоящий д’Артаньян стал мушкетёром в 1644 году, был доверенным человеком Мазарини во время Фронды, участвовал в аресте Фуке, погиб в битве при Маастрихте в 1673 году.

Прозвища-псевдонимы трёх мушкетёров, возможно, были образованы де Куртилем из имен реально существовавших личностей.

Арман де Силлэг д’Атос д’Отвьелль (фр. Armand de Sillègue d"Athos d"Autevielle, 1615-1643) - умер от раны, полученной на дуэли, ещё до того, как граф д’Артаньян был зачислен в мушкетёры.

Исаак де Порто (фр. Isaac de Portau, 1617-1712) - стал мушкетёром в 1643 году.

Анри д’Арамитц (фр. Henri d"Aramitz, 1615-?) - дворянин, светский аббат в сенешальстве Олорон, зачисленный в 1640 году в мушкетёрскую роту, которой командовал его дядя. В конце жизни он удалился в свои владения вместе с женой и четырьмя детьми.

Интересно, что повествование начинается с апреля 1625 года, а осада Ла-Рошели происходила в 1627 году. В этот период настоящему д’Артаньяну было не более 14 лет, а Портосу - 10. Чтобы ввести эти события в повествование, Дюма «состарил» своих персонажей.

Миледи - её прототипом считается графиня Люси Карлайл, брошенная любовница Бэкингема, из ревности ставшая агентом Ришельё.

Рошфор - использован образ человека, фигурировавшего в «Воспоминаниях д’Артаньяна» под фамилией Роне, или Росне (Rosnai), а также книга «Memoires de MLCDR» (Monsieur le comte de Rochefort), мемуары Анри Луи де Алуаньи, маркиза де Рошфора (ошибка в имени: его звали Шарль-Сезар (Шарль-Сезар де Рошфор де Сен-Пуант, 1615-1687 гг.)), и графом он стал лишь после смерти отца в 1663 году), также, вероятно, поддельные, написанные тем же де Куртилем, который специализировался на подобной литературе в конце XVII века.

Реальные исторические личности:

Кардинал Ришелье

Король Людовик XIII

«Справедливый»

Королева Анна Австрийская

Герцог Бекингем

Де Тревиль

Король Англии Карл I

Ла Порт

Герцогиня де Шеврёз

Джон Фельтон

Вымышленные персонажи:

Миледи. Она же Анна де Бейль, она же леди Кларик, она же баронесса Шеффилд, она же Шарлотта Баксон, она же графиня де Ла Фер, она же леди Винтер. Шпионка кардинала.

Граф Рошфор. Преданный советник кардинала. Вероятно, имеет реального исторического прототипа (См. ниже Примечания).

Констанция Бонасьё. Жена галантерейщика Бонасьё и любовница д’Артаньяна. Отравлена миледи в монастыре кармелиток. (В книге по имени «Констанция» называется редко; её имя стало чаще упоминаемым в экранизациях [в частности, в советской 1978 года]).

Планше. Слуга д’Артаньяна.

Гримо. Слуга Атоса.

Базен. Слуга Арамиса.

Мушкетон. Лакей Портоса.

Кэтти. Девушка, соблазнённая д’Артаньяном. Служанка миледи.

Г-н Бонасьё. Муж Констанции Бонасьё, мещанин, галантерейщик. Стал работать на кардинала после запугивания и подкупа.

Блистательные герои романов Александра Дюма и сами названия его книг давно стали нарицательными. Так, о верных друзьях мы говорим: неразлучны, как три мушкетера. За всю историю французской литературы ни один писатель не был столь плодовит, как А. Дюма с 1845 по 1855 годы. Он писал романы без передышки. В них перед нами проходит вся история Франции. За «Тремя мушкетерами» следуют «Двадцать лет спустя, затем «Виконт де Вражелон». Другая трилогия: «Королева Марго», «Графиня де Монсоро», «Сорок пять. Одновременно в другой серии романов - «Ожерелье королевы», «Шевалье де Мэзон-РуЖ», «Жозеф Бальзамо», «Анж Питу» и «Графиня де Шарин» - Дюма описывает закат и падение французской монархии.

Известность и богатство пришли к нему во многом благодаря новому газетно-журнальному жанру – фельетону. В то время фельетоном назывались увлекательные романы, которые печатались из номера в номер, с продолжением. Вся Франция с восторгом читала «Трех мушкетеров» в журнале «Сьекль» («Век»), в течение полугода заветные номера, что называется, рвали из рук, зачитывали до дыр, а некоторые главы омывали слезами. Например, гибель славного Портоса повергла тысячи французов в безутешную скорбь.

Новомодный жанр требовал от автора огромной работоспособности и особых навыков в построении фабулы: каждой главе следовало придать определенную сюжетную завершенность, но непременно с интригующим финалом. Пометка в конце главы «Продолжение следует» буквально гипнотизировала читателей, возбуждала неутихающий интерес. Кроме того, главы печатались по мере написания, с пылу с жару, а общий план романа существовал только в голове автора, и требовалось высокое мастерство, чтобы свести воедино разрозненные эпизоды и сюжетные линии, не растерять героев и второстепенных персонажей. По мере публикации романа-фельетона в периодике, автор уже составлял отдельные тома из напечатанных глав, а издатели выпускали их в свет.