«Как вы относитесь к феминитивам?»
Я говорил уже много раз, что там, где феминитив вносит важную окраску — летчица, — подчеркивая появление женщины в сугубо мужской профессии, — там он применим и употребителен. Парашютистка. Но там, где от мужчин и женщин требуется примерно одинаковые качества, я не думаю, что надо добавлять феминитив. Вообще у меня такое чувство, что спор о феминитивах — это еще один способ не говорить о серьезных вещах. Ну буду феминитивы, не будет феминитивы, — по-моему, женского достоинства это никак не унижает.
(づ｡◕‿‿◕｡)づ СТОРИ
Феминистка, преподавательша и примкнувший к ним Дмитрий Быков — о том, когда феминитивы появятся на визитках.
Еще пока нет, но уже скоро: СМИ стали обозначать в вакансиях позицию «редакторка», некоторые журналистки подписывают свои тексты именно так. Пока еще министр, а не министерка, но лиха беда начало: революционные неологизмы в России начала ХХ века победили стремительно, а сейчас — ни что иное, как революция, только гендерная. И, конечно, возникает вопрос, правильно ли мы поступаем, не перегнули ли палку?
Феминитивы — имена существительные женского рода, обозначающие женщин, образованные от существительных мужского рода, обозначающих мужчин, — чаще всего речь идет о названиях профессий.
Даже сами феминистки первое время привыкали к необычным словам с «женскими» суффиксами. Одни воспринимают новояз с энтузиазмом, другие утверждают, что борцы за гендерное равенство прогибают русский язык под свои требования, третьи считают, что это мода, которая скоро пройдет, а четвертые и вовсе отказываются иметь дело с такими словами.
Новомодные феминитивы звучат как магические сущности из вселенной Гарри Поттера:
— Какой твой патронус?
— Фотографиня!
В какой-то момент логика образования феминитивов стала совсем сомнительной: появляются такие слова, как «министрка», «психологиня», «людиня».
Почему в русском языке некоторые названия профессий имеют женский вариант, а другие — нет? Ответы специалистов нередко туманны: они ссылаются то на неблагозвучие, то на отсутствие традиции. Как образуются женские версии существительных, обозначающих виды деятельности, что подчеркивают феминитивы в русской речи, и зачем они вообще нужны? Мы спросили у филолога, писателя и журналистки.
(づ｡◕‿‿◕｡)づ Ольга Григорьева , преподаватель МГУ, кандидат филологических наук: «Большинство феминитивов относится к разговорной речи и имеет оттенок пренебрежительности. «Редакторка» и «авторка», как и более употребительное «актерка», не являются просторечными или грубыми. Стилистически они близки «директрисе» и «врачихе». В то же время «портниха», «актриса» оценочной коннотации не имеют. Одно из правил при выборе суффикса — это конечный согласный. Если [р], то предпочтительней -ш— или -ис-, если [т], то выбирается суффикс -к-. Но есть правила, и есть речевая стихия, творчество носителей языка. Влияет на выбор и «среда обитания» слов. Новые феминитивы, такие как «фотографиня», «геймерка» и даже «человека», можно встретить в женских, преимущественно феминистских, интернет-блогах».
(｡◕ ‿ ◕｡) Нередко и сами дамы стремятся называть свои профессии «в мужском роде», чтобы подчеркнуть свой статус, продемонстрировать причастность большому делу: науке, политике, искусству, где на протяжении долгого времени доминировали мужчины. Феминисткам это не нравится.
«Казалось бы, самые политкорректные англоязычные страны не стремятся использовать феминитивы. Сильвия Плат — конечно, поэт, а никакая не поэтесса. Наоборот, мне кажется, здесь феминитив звучит как-то не то чтобы неуместно, а даже унизительно. Как просьба о скидке на гендер. Хотя эта скидка давно уже нигде не принята. В русской практике — вот это важно — феминитивы есть там, где исполнитель накладывает на профессию определенный отпечаток. Бухгалтер — это профессия, не требующая от женщины физических супернагрузок. А вот «летчица» — это да, отсюда даже «космонавтка» есть в русском языке. То есть пол подчеркивается там, где это принципиально важное соображение».
(ﾉ◕ヮ◕)ﾉ*:・ﾟ✧ Белла Рапопорт , феминистка, журналистка, исследовательница: «Тенденция к исключению феминитивов, когда даже студентки называют себя студентами, — тенденция нового времени. В XVIII, XIX веке или в советское время феминитивы использовались гораздо шире и активно формировались (слова «гражданка», «большевичка», «курсистка», «авиаторша», «лекторша» и так далее были в ходу). Поэтому тезис, что феминитивы русскому языку не свойственны, ошибочный. Отсылки к английскому языку в качестве аргумента против феминитивов несостоятельны, поскольку в русском языке родовые окончания есть не только у существительных, но и у прилагательных и глаголов (в отличие от английского), а род имеют даже названия объектов. Так почему тогда у скамейки пол есть, а у программистки его не должно быть?»
(ノ ◑‿◑)ノ Дмитрий Быков, писатель, поэт и журналист: Анна Ахматова и Марина Цветаева называли себя поэтами, а не поэтессами. Феминитив ассоциировался с сентиментальной любовной лирикой, не относящейся к большой литературе. Воспринимаются ли сейчас поэтессы, художницы и писательницы на равных с поэтами, художниками и писателями? Или окончания и суффиксы по-прежнему играют решающую роль?
«Если женщина считает себя поэтессой в том смысле, что она пишет сугубо женскую лирику, то мы допускаем «поэтессу». «Она была поэтесса, поэтесса бальзаковских лет», — читаем у Саши Черного. Скажем, Ахматову, и тем более Цветаеву, и тем более Ахмадулину это бы оскорбило, и они настаивали на мужском роде. В общем, поэтесса — это как бы самка поэта. И это получается не очень хорошо. Вот, скажем, «писатель». Людмила Петрушевская — конечно, писатель. «Писательница» звучит как героиня «Ионыча», которая пишет о том, чего не бывает».
{◕ ◡ ◕} «Аргумент об Ахматовой в спорах о феминитивах каждый раз достают с такой гордостью, как будто это припрятанный в рукаве туз, — очень оригинально и свежо. Но, во-первых, почему высказывание одной женщины, сделанное сто лет назад, должно быть более актуальным, чем моя высказанная сейчас позиция или позиция многих других женщин? В данном случае отсылка к авторитету — это такой конформизм. Во-вторых, представление о том, что женская деятельность ценна, только если она каким-то образом «дотягивается» до сравнения с мужской, которая считается образцом, — это такой андроцентризм. Я с подобной позицией категорически не согласна. Типа «поэт» — это настоящая поэзия, а «поэтесса» — нет, журналист — это профессионал, а журналистка — восторженная девочка, которая ничего не может написать. С чего бы? Я вот журналистка и исследовательница. Я и пишу отлично, и поумнее многих мужчин-журналистов, хотя у мужчин, несомненно, кредит доверия гораздо выше — поэтому я постоянно сталкиваюсь с тем, что меня недооценивают. Для меня характеристика «женская проза», например, не является отрицательной, а скорее — наоборот, так что все это зависит от того, как воспринимать женское в принципе. Феминитивы, опять же, призваны изменить представления о женском как о чем-то недостаточно профессиональном или плохо сделанном, реабилитировать женское, изменить сам этот дискурс, чтобы женщин перестали недооценивать (или чтобы сами женщины перестали себя и друг друга недооценивать)».
(づ ￣ ³￣)づ Ольга Григорьева, преподаватель МГУ, кандидат филологических наук: Большинство людей чувствует разницу между «директором» и «директрисой», «доктором» и «докторшей», «врачом» и «врачихой». Основная претензия к «редакторкам» и «авторкам» состоит в том, что эти слова неграмотно образованы, неблагозвучны и воспринимаются как просторечные или даже грубые. Как отличить «хорошие» и «плохие» феминитивы?
«Парные слова женского рода, которые обозначают род занятий, чаще всего образуются от существительных мужского рода с исконно русскими суффиксами -чик-, -ник- и -ик- и латинским суффиксом -ист-: летчик — летчица, художник — художница, пианист — пианистка, фигурист — фигуристка. Особенно широко это представлено в области искусства и спорта. Есть и парадоксальные случаи ложной гендерной парности. Например, машинист (мужчина, управляющий поездом) и машинистка (женщина, работающая на пишущей машинке) не образуют пары. Слово «бухгалтер» имеет конечный [р] и, как и большинство подобных слов, по традиции образует сниженный разговорный вариант «бухгалтерша»».
(◕‿◕✿) Дмитрий Быков, писатель, поэт и журналист: «Я за «ша», хотя это звучит немножко уничижительно. Получается, что в русской стилистике «авторша» действительно воспринимается несколько насмешливо, но «авторка» вообще никак не звучит. Потом, понимаете, редактор — это не та профессия, где гендер влияет. «Редактор» и «редакторка» — в любом случае они тяжести не тягают и жизнью не рискуют. Хотя бывают, конечно, такие редакторы, которые рискуют жизнью, но это касается любого пола. Потому что безумный автор возможен везде. Безумная авторка — тоже. Поэтому здесь я бы не подчеркивал пол. Зачем это нужно? Если так уже сложилось, то, на мой взгляд, нарочитое подчеркивание гендера несет какой-то момент социального унижения. Это какая-то попытка доказать, что мы тоже можем. Да все давно знают, что вы можете».
｡◕ ‿ ◕｡ Белла Рапопорт, феминистка, журналистка, исследовательница: «Красота или ее отсутствие — это не некая объективная категория. Восприятие красоты, да и вообще чего бы то ни было, зависит от контекста — прежде всего поэтому аргумент, что феминитивы звучат неблагозвучно, нерелевантен. Вам некрасиво, а мне красиво. Можно еще задать вопрос, почему «хайп» — красиво, а феминитивы — некрасиво. Может быть, дело не в феминитивах (спойлер: да!). Что касается «правильного» образования таких слов, то идет живой процесс, тут нет каких-то определенных правил — все выбирают, что хотят, что им больше нравится, и это такой освобождающий момент, революционная в каком-то роде практика присвоения языка, получения власти над дискурсом, низвержение «авторитетов». Мне это все очень нравится».
\(◕ ◡ ◕\) Лишь немногие существительные, обозначающие людей, «освобождены» от гендера:
«В русском языке есть слова, которые могут выражать значение и мужского, и женского рода. Это так называемые существительные общего рода, такие как «забияка», «плакса», «умница», «непоседа», «трудяга». Обычно они называют качества человека и имеют яркую эмоциональную окраску, являясь своего рода прозвищами. Лингвисты предполагают, что причина появления таких слов заключалась в экспрессивном переносе характеристики женщины на мужчину. Парное слово мужского рода есть только у существительного «умница» — это «умник». Но только при их совместном употреблении слово «умница» воспринимается как слово женского рода».
(￣。￣) Дмитрий Быков, писатель, поэт и журналист: Пройдет ли мода на феминитивы? Или мы увидим такие слова, как «фотографиня» и «адвокатесса», в будущих учебниках? А возможно, кто-то уже сейчас пишет законопроект о внедрении феминитивов в официальную лексику...
«Язык, в отличие от жизни, скажем, социальной, очень мало подвержен регуляции. Люди как говорили, так и говорят. Вот легитимизировали средний род слова «кофе», и все равно люди, считающие себя хоть сколько-нибудь культурными, говорят про кофе «он». И про фламинго — тоже. «Договóр» и «дóговор» употребляют кто как хочет. В профессиональном сленге шоферов «килóметр» существует наравне с «киломéтром». То есть если Государственная дума может худо-бедно, и то с трудом, регулировать какие-то общественные практики — и это получается, скорее, комично, — то в вопросы языка им лучше вообще не соваться. Язык — это такая вещь, которая живет совершенно собственной жизнью и сама управляет человеком, а не наоборот».
(；一_一) Ольга Григорьева, преподаватель МГУ, кандидат филологических наук, доцент: «Изменения все время происходят в языке, и появление новых моделей феминитивов — одно из них. Невозможно предсказать, как будут развиваться события, потому что каждое изменение связано со многими причинами. Например, под влиянием английского языка возникли гендерные пары «бизнесмен» и «бизнесвумен», «бармен» и совсем новое «барледи». В конце XX века в речевую моду вошли слова «бойфренд» и «герлфренд». Пик их употребления пришелся на начало нулевых, но сейчас они ушли в тень. Какая-то тенденция на наших глазах превращается в общее правило, но затем она может сойти на нет».
(◕︵◕) Белла Рапопорт, феминистка, журналистка, исследовательница: «Скажем, феминитивы, обозначающие профессии в «женских» (то есть, обслуживающих и малооплачиваемых) сферах, вроде «няни» или «уборщицы», никого не смущают. В своей оценке социальных ситуаций и изменений я исхожу из социально-конструктивистской парадигмы, базирующейся на пресуппозиции, что восприятие человеком реальности социально сконструировано, а язык является важнейшим инструментом для воспроизводства и осмысления этой реальности. Соответственно, слова и связи между ними — это не просто «объективное отображение вещей, как они есть». Эти слова и воспроизводящийся с их помощью дискурс формировали те, у кого, собственно, был доступ к его формированию — то есть, больше ресурсов и власти. О том, что мужской род только кажется нейтральным и общечеловеческим, на деле таковым не являясь, писала еще в лохматые годы Симона де Бовуар. И если в сформированном по большому счету мужчинами дискурсе женское означает «недостаточно профессиональное», то в нашей власти это изменить — с помощью феминитивов в том числе. Поэтому я считаю, что они необходимы. А тот факт, что многие филологи критикуют феминитивы и настаивают на том, что речь — нечто самостоятельное, отделенное от контекста... Это потому что у них Соссюра нормального не было».
(╥﹏╥) ノシ
Анастасия Петренко От автора
В 2001 году я написал статью «Конец интервью», где объяснил самому себе причины, по которым работать в этом жанре стало скучно, почти невозможно. Тогда госдеятели полюбили вымарывать из представленного на визу текста все сколько-нибудь живое и эксклюзивное, а звезды освоили шаблон, который я попытался зафиксировать в пародии «Нужное подчеркнуть».
«Преимущество настоящей болванки в том, что она одинаково пригодна для интервью политика, политтехнолога, менеджера, звезды, дебютанта, телеведущего или банкира. Главное, чтобы стержневая мысль оставалась неизменной: «Сначала мне было очень плохо, но, поскольку я был очень хорошим, теперь мне стало заслуженно хорошо». Самое ценное, что то же самое могла бы сказать о себе и страна, если бы кто-нибудь додумался ее о чем-нибудь спросить.
ВОПРОС. Я вижу, у вас новая квартира (дом, коттедж, брак, социальный строй).
ОТВЕТ. Да, я все это сделал своими руками. Мой дом (коттедж, брак, страна) — островок моего пространства во враждебном окружении. Я не люблю кричащей роскоши. Я тем более ценю свой нынешний уют (стабильность, стабфонд), что начинал свою жизнь совсем в другой обстановке. У нас была комната в коммунальной квартире (подвал, чердак, инфляция). Нас ненавидели все соседи (одноклассники, страны НАТО). Я всего раз в неделю (обедал, мылся, закусывал). Я никогда не забываю о своем суровом детстве и всегда ему благодарен. Без этой школы жизни я никогда бы не оценил свой нынешний коттедж (брак, дворец, стабфонд). Надеюсь, мой пример вдохновит тех, у кого сегодня нет коттеджа (дворца, стабфонда). Именно для них я недавно дал благотворительный концерт (спектакль, обед) в двух отделениях (блюдах, блюдцах). Я неустанно молюсь за них, ибо без молитвы не начинаю и не заканчиваю ни одной (работы, поездки, разборки, аферы, расправы).
ВОПРОС. Вы верите в Бога?
ОТВЕТ. Я не понимаю, как можно не верить в Бога. Мне кажется, Бог поцеловал меня уже при рождении. Вы, может быть, удивитесь, но меня совершенно не волнуют деньги. Я вообще о них не думаю. Я думаю исключительно о Боге. Многие люди любят деньги больше, чем Бога, но я — наоборот. Я люблю общаться со святыми старцами и обращаюсь к хиромантам (магам, гадалкам, астрологам, шаманам, киллерам) исключительно с их благословения. Когда я только начинал свою карьеру, одна богомольная старушка сказала мне: «Далеко пойдешь, если не остановят!» Думая о ней, я всегда вспоминаю слова Лермонтова (Пушкина, Блока, Коэльо, президента): «Ты жива еще, моя старушка?» Еще я очень люблю больных. Я хочу, чтобы их было как можно больше, чтобы все они могли получить от меня (деньги, молитвенную помощь, эстетическое удовольствие, нравственные ориентиры). Люблю сироток, особенно из числа стариков и детей. У меня постоянно живут от трех до пяти (бездомных детей, бездомных собак, бедных родственников, кошек, девушек, наложниц, заложниц, вдов, сирот, жен, мужей).
ВОПРОС. Я слышал, вы были очень несчастны в первом браке (сроке, двадцатом веке)?
ОТВЕТ. Мы остались друзьями, но, по правде сказать, бывший муж (жена, продюсер, начальник, глава государства) не очень-то мне подходил. Приходилось готовить (стирать, работать, выбирать, голосовать, думать). Не было времени и денег подумать о новом платье (лифтинге, лифчике, шопинге, серфинге, импичменте, Боге, душе). Случалось, он устраивал мне даже порку (скандал, майдан, путч). Он изменял мне с соседкой (с Америкой). Но я все простила. Это так по-христиански! Пусть он будет счастлив (здоров, толст), если сможет (выживет, доживет). О своих страданиях я рассказала в книге «Мои страдания» («Страсти по мне»). Зато нынешний мой избранник дал мне все (стабильность, коттедж, удовлетворение, стабфонд). У него огромная (квартира, харизма, властная вертикаль) и очень большой (автомобиль, газопровод, рейтинг). Он уважает мою творческую индивидуальность (национальную матрицу, самость, самкость, маму, религию, дочь от первого брака). Мы живем душа в душу (тютелька в тютельку, копеечка в копеечку, ноги в руки, глазки в кучку, всё в дом).
ВОПРОС. Как вам удается поддерживать форму (рейтинг)?
ОТВЕТ. Я ни в чем себе не отказываю. Мне кажется, надо просто научиться любить то, что тебе дал Бог. Какую он тебе дал фигуру (внешность, власть) — ту и люби. Нужно только регулярно (умываться, бегать, плавать, молиться, жениться, учиться, учиться и учиться).
ОТВЕТ. Может быть, это покажется немодным, в чем-то даже экстравагантным, но я люблю читать книги. Газеты, журналы. (Пауза.) Брошюры.
ВОПРОС. Как вы относитесь к телесериалам?
ОТВЕТ. Вы знаете, может быть, я выскажу крамольную мысль, но, по-моему — вы можете, конечно, со мной не согласиться,— я рискну предположить, что не бывает плохих фильмов (книг, реформ, властей, женщин). Бывают плохие зрители (читатели, избиратели, мало водки). Всякая работа, если она осуществляется с душой (с любовью к Родине, к матери, к Богу), приносит удовлетворение (гонорар, счастье, коттедж, стабфонд). Некоторые играют ради денег или рейтинга, а я — ради Бога. Иногда мне кажется, что сам Бог смотрит наш сериал (шоу «Звезды в сортире», ток-шоу «Бордель-2», выборы) — и тихо (смеется, аплодирует, благословляет, делает нам рейтинг, плачет, уходит).
ВОПРОС. Как вообще получилось, что вы занялись этим (делом, служением театру, кинематографу, телевидению, спасением Отечества)?
ОТВЕТ. Вы знаете, это получилось в достаточной степени случайно. Я никогда не думал, что стану звездой (магнатом, спасителем Отечества). На роль звезды (магната, спасителя Отечества) пробовался мой приятель, из того же города. Но так получилось, что когда он пришел показываться (режиссеру, продюсеру, предыдущему спасителю Отечества), то выбрали почему-то меня, хотя я тихо стоял в сторонке и смотрел на него влюбленными глазами. Он был для меня тогда Богом. Я собирал все его диски (книги, носовые платки, окурки, ценные указания). И вдруг он повернулся ко мне и сказал: «А этот (эта) что здесь делает?!» И я понял, что это судьба. Больше всего на свете я обязан моим родителям — простым, обычным (инженерам, врачам, учителям, пожарникам, банкирам, олигархам, спасителям Отечества). С любви к родителям начинается любовь к Родине, с любви к Родине — любовь к Богу, а с любви к Богу — стабильность (карьера, коттедж, стабфонд)!
ВОПРОС. Способны ли вы простить измену?
ОТВЕТ. Знаете, это непростой вопрос. С одной стороны, Бог учит нас прощать все. С другой — тот, кто изменил жене (Родине), завтра может изменить Родине (жене). И потому этот вопрос я решаю для себя так: себе я по-христиански прощаю все. Другим, как истинный патриот,— ничего! Что касается любви, то здесь очень важно выбрать своего заветного, одного-единственного. И все делать только с ним. Жить только с ним, любить только его, изменять только ему.
ВОПРОС. Чем вы будете заниматься, когда оставите сцену (шоу-бизнес, подиум, страну)?
ОТВЕТ. Вы знаете, я пока не думал об этом. Мне кажется, что надо жить сегодняшним днем. Если вы верите в Бога (продюсера, спасителя Отечества), он найдет способ о вас позаботиться. Могу сказать одно: уходить далеко я не намерен. Я не могу оставить своего зрителя (избирателя) на произвол судьбы (враждебного окружения). Когда я выхожу на (сцену, арену, подиум, трибуну), я чувствую ответную волну любви. И пока у нас будет эта любовь (газ, нефть), мы будем идти по жизни рука об руку (нога за ногу, зубы на полку, глазки в кучку)».
В общем, примерно так оно и обстоит. Тем драгоценнее собеседники, пока еще способные вести себя иначе.
Интервью — не столько трудный, сколько трудоемкий жанр: договариваться о встрече, переносить ее двадцать раз, готовиться, встречаться, разговаривать (с нелегким чаще всего собеседником), записывать, визировать, иногда по три раза… Диктофоном я не пользуюсь принципиально, полагаясь на почти магнитофонную память — в ней остается главное, а диктофон фиксирует все без разбору, вследствие чего в публикации остается масса необязательных вещей. Все это, прямо скажем, довольно хлопотно, и окупаются все эти титанические усилия (предпринимаемые с обеих сторон, потому что терпеть журналиста — тоже не подарок), дай Бог, в десяти случаях из ста. Этим объясняется тот факт, что из тысячи интервью, взятых за двадцать пять лет, в эту книгу попали всего двадцать четыре (столько же и в следующую). С большинством собеседников у меня проблем не возникало. Все тексты, включенные в эту книгу, завизированы. Печатались они либо в моем любимом «Собеседнике» (большинство), либо в не менее любимом «Огоньке», либо — реже — в «Известиях» или глянце.
В качестве интервьюера я довольно однообразен — почти всем собеседникам задаются вопросы о бессмертии души, о российских исторических перспективах и о связи между личной и литературной жизнью (то есть, грубо говоря, о преимуществах того или иного образа жизни для сочинительства). Оправдание мое в том, что я действительно интересуюсь именно этими вопросами: как замечал еще Честертон, все почему-то разговаривают о футболе, а интересно только о Боге. Вдобавок и сами собеседники демонстрируют все-таки принадлежность к определенному человеческому типу — только этим я могу объяснить тот факт, что Игорь Губерман и Орхан Памук сослались в наших разговорах на один и тот же афоризм Синявского (которого я и сам очень люблю).
Всем моим собеседникам я глубоко благодарен. Перед ушедшими мне стыдно — жаль, что я отнимал у них время, которого, оказывается, оставалось немного, и спрашивал все о каких-то глупостях. Мне кажется, у нас еще будет шанс поговорить по-настоящему — на это я, по крайней мере, надеюсь. А с другой стороны, мне не стыдно расписываться в собственной детской глупости. Собеседники мои в большинстве своем были исключительными людьми, а спросить таких людей о чем-нибудь осмысленном, как показывает опыт, очень трудно. Я по крайней мере не надувал щеки.
С некоторыми персонажами я встречался по несколько раз, и в тех случаях, когда интервью разных лет демонстрируют интонационную либо мировоззренческую эволюцию (а то и просто делают наглядней отечественную историю), приводятся два разговора.
Ну ладно. Как знает каждый интервьюер — врез не должен быть слишком длинным.
с о д е р ж а н и е:
- от автора
- Оксана Акиньшина
- Виктор Астафьев
- Федор Бондарчук
- Владимир Войнович
- Александр Гордон
- Игорь Губерман
- Евгений Гришковец
- Алла Демидова
- Марк Захаров
- Альфред Кох
- Андрей Кончаловский
- Александр Кушнер
- Юлия Латынина
- Орхан Памук
- Эдвард Радзинский
- Эльдар Рязанов
- Борис Стругацкий
- Виктория Токарева
- Эдуард Успенский
- Александр Филиппенко
- Василий Шандыбин
- Михаил Швыдкой
- Юрий Шевчук
- Леонид Ярмольник
What if radio played only the shows you care about, when you want?. Try us out on any web browser — desktop, mobile, or tablet.
Take it with you
Start listening to Дмитрий Быков (звук) | Эхо Москвы on your phone right now with сайт"s free mobile app, the best podcasting experience on both iPhone and Android. Your subcriptions will sync with your account on this website too. Podcast smart and easy with the app that refuses to compromise.
Google Play reviews:
"THE best podcast/netcast app. Brilliantly useful, fantastically intuitive, beautiful UI. Developers constantly update and improve. No other podcast/netcast app comes close."
"Excellent app. Easy and intuitive to use. New features frequently added. Just what you need. Not what you don"t. Programmer gives this app a lot of love and attention and it shows."
"Store house of knowledge"
"Thank you for giving me a beautiful, podcast streaming app with a great library"
"Love the offline function"
"This is "the" way to handle your podcast subscriptions. It"s also a great way to discover new podcasts."
"It"s perfect. So easy to find shows to follow. Six stars for Chromecast support."
© Дмитрий Быков
© ООО «Издательство АСТ»
Живая речь
В июне 2015 года на «Эхе Москвы» появился новый формат – программа «Один». Ведущие отвечали на форумные вопросы и произносили монологи на свободную тему. Этот формат мне очень понравился, и я попросился к Венедиктову поработать за бесплатно.
Почему он меня взял – трудно сказать: про «Эхо» я много писал всякого (и, в общем, не отрекаюсь даже от статьи 2006 года «Йеху Москвы»), и про меня там говорили и писали вещи весьма нелестные, но в кризисные времена все оказываются в одной лодке. А почему мне самому захотелось в прямой эфир – я, вероятно, объяснить не смогу: скорее всего, я заскучал по особому состоянию, которое наступает ночами в момент прямого разговора с большой и невидимой аудиторией. Так началась для меня эта программа – в ночь с четверга на пятницу, сначала два, а потом три часа: ответы на вопросы и короткая лекция по литературе. Постепенно я втянулся, аудитория тоже привыкла, литературные вопросы стали разбавляться разговорами о школе, родителях и детях, смысле жизни – и всё это превратилось в некий клуб, потому что прослойка, как выяснилось, цела и по-прежнему нуждается в контакте.
За это время я разлюбил письменный жанр – а вот разговорный продолжает мне нравиться. Дело не в лени – хотя писать, конечно, трудней и ответственней, чем болтать, – а в насущной необходимости диалога. В ночной студии, на четырнадцатом этаже арбатского небоскрёба, вслух формулируется иногда такое, чего наедине с собой не скажешь. Это отдельная тема – почему в диалоге, да ещё с невидимым собеседником, вдруг высказывается нечто самое интимное или опасное, как, скажем, в беседе с ночным попутчиком в поезде.
В общем, в беспросветной на первый взгляд ночи у нас появилась возможность помигать друг другу фонариками. Здесь, в этой книге, собраны разговоры о литературе, о писателях, о режиссёрах. Иосиф Бродский и Алексей Иванов, Александр Галич и братья Стругацкие, Осип Мандельштам и Геннадий Шпаликов, Борис Гребенщиков и Джордж Мартин, Юрий Трифонов и Томас Манн, Фёдор Достоевский и Людмила Улицкая…
Программа «Один» мне представляется важным делом. Слушателю она помогает, а значит, поможет и читателю. Ведь интересно нам почему-то читать сценарий фильма, который мы знаем наизусть.
Моя благодарность Игорю Гугину, который делал стенограммы, всем слушателям передачи «Один» и редактору Галине Беляевой, ловившей меня на неточном цитировании и прочем, хотя некоторые казусы устной речи могли и остаться.
Дмитрий Быков
Чашка Петри под названием «Россия»
(братья Стругацкие, Иосиф Бродский, Алексей Иванов, Венедикт Ерофеев)
Дорогие друзья, добрый вечер! Дмитрий Быков с вами, во всяком случае, на ближайшие два часа. Расскажу в общих чертах, что вас в эти два часа ожидает.
Я решил разбить время, так щедро мне выделенное, на два куска.
В первом буду отвечать на вопросы. А что касается второго часа, то, думаю, мы посвятим его чему-то вроде лекции по литературе, потому что мне больше нравится говорить о литературе, нежели о политике. У вас есть время заказать лекционную тему, которая вам наиболее интересна, а у меня есть время примерно прикинуть, что на эту тему говорить.
Хочу уточнить одну штуку. Есть вообще два способа получать удовольствие от общения. Первый – это когда вы подтверждаете мысли собеседника, когда мы все вместе повторяем то, что более или менее и так знаем. Например, одинаково смотрим на федеральные каналы телевидения, на тех или иных конкретных людей, на эволюцию общества. Ну, что говорить?..
Но есть и второй способ (тоже очень недурной) – говорить о чём-то, что нас худо-бедно развивает, что позволяет нам смотреть вперёд и улучшаться; узнавать что-то новое, дискутировать о литературе – в общем, как-то ступать на не изведанные ещё территории.
Давайте выберем второй. Итак, поехали.
– Механизм принятия решений формирует, на мой взгляд, только одна книга. Это «Хагакурэ» (она же – «Затерянное в листве»). Книга японского монаха… То есть не монаха, а японского самурая, который по окончании своей самурайской карьеры в период полной аскезы и одиночества формулирует главные цели жизни. Их очень ценил Мисима и многие другие замечательные люди… Там, собственно, ценность одна: «Во всех ситуациях выбора предпочитай смерть. Это нетрудно. Исполнись решимости и действуй. Действовать надо так, как будто прыгаешь в холодную воду».
Или ещё: «Когда делаешь то, чего не хочешь, то очень сокращаешь жизнь, а она и так коротка». Или: «Каждое утро действуй так, как будто ты уже умер».
Что касается книг, которые развивают критическое мышление. Я бы назвал Толстого, «Что такое искусство?». Мне кажется, что эта книга очень полемическая. Там много глупостей, но тем интереснее. Я бы рекомендовал «Выбранные места из переписки с друзьями» – книгу, которая у нас оклеветана. В ней очень много глупостей тоже, но с Гоголем интересно полемизировать.
–?Как вы считаете, в контексте исторических событий, – спрашивает Махович, – что происходило в XX веке, кем был Сталин для России – добром или злом? И почему? Только если подойти к вопросу без штампов.
Это первая часть вопроса, потом будет вторая.
Сталин был злом для России, это совершенно однозначно и без всяких штампов. Вот если взять знаменитую фразу, которая всё время приписывается Черчиллю, но в действительности никогда не была им сказана, насчёт того, что «взял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой». Сталин взял Россию самой перспективной страной мира, страной с невероятным культурным взрывом, с огромным и искренним желанием начать с нуля и построить совершенно новое общество. Я не говорю уже о том, что он взял её с очень неглупым правительством, в котором был Луначарский, был Пятаков, Бухарин, да даже Троцкий.
А оставил он её страной с вытоптанной культурой, с глубоко внедрившимся страхом, оставил её мировой духовной провинцией, и только сказочный культурный взрыв оттепели вернул Россию в мировой контекст. Он оставил её страной, которая была абсолютно раздавлена его страшным параноидальным мышлением, остатки которого до сих пор никуда не делись.
Вторая часть вопроса:
–?Не считаете ли вы, что не будь 91-го и 93-го, то и не было бы проблем Крыма, Донбасса и Украины и не было бы атмосферы социокультурной мертвечины и низкопробности, что сопутствует потребительскому изобилию?
– Проблема совершенно не в культурном и не в потребительском изобилии. В конце концов, давайте вспомним Виктора Банева из «Гадких лебедей» Стругацких, который говорит: «Не так уж много в истории человечества было периодов, когда люди могли выпивать и закусывать quantum satis». Не в потребительском изобилии беда. Ощущение будущего, ощущение воздуха, вре?менная ликвидация тотального запрета – вот что создаёт атмосферу роста. А духовной провинцией мы делаемся, когда начинаем бояться, запрещать, жить в обстановке осаждённой крепости и так далее. Атмосфера нынешнего убожества и нынешней, как вы справедливо выражаетесь, мертвечины – она связана именно с сознательным оглуплением, с отсечением всё большего числа возможностей.
Ребята, вы в основном люди молодые, младше меня, я думаю. Вы даже не представляете себе, как мне тяжко вспоминать, сколько я мог и умел ещё в начале нулевых и сколько этих навыков было безнадёжно отсечено. Я не уверен, что я сейчас смогу написать хороший репортаж без оглядки на цензуру, внутреннюю или внешнюю.
Теперь что касается 91-го и 93-го годов, про которые меня довольно много тут, кстати, спрашивают. Вы знаете прекрасно, что моё отношение к Советскому Союзу разное. Советский Союз был разный. Он был ужасен в тридцатые. Очень разным он был в первой половине сороковых и во второй. В первой половине сороковых это была одна из величайших стран мира, во второй – попытка снова загнать её в стойло. В пятидесятые годы это была страна великого перелома и великих надежд. В шестидесятые – просто культурный центр мира. В семидесятые – страна «серебряного века» беззубого тоталитаризма, ещё опасного, ещё ядовитого, но тем не менее это уже была страна великого искусства и великих возможностей, конвергенций; страна, где одновременно работали Тарковские, отец и сын, братья Стругацкие, театр «Современник». Ну, многие великие люди работали. Давайте вспомним, что происходило в российской музыке в это время, в российском кинематографе. Илья Авербах снимал. Я уж не говорю о том, что в литературе одновременно работали Можаев, Шукшин, Тендряков – великие имена.
Понимаете, что давал советский проект? Он давал огромное культурное разнообразие внутри страны, и культура существовала бесконечно разнообразная, бесконечно интересная. То, что не было осуществимо в России, было осуществимо в Эстонии. Вот Михаил Веллер поехал в Таллин и сумел там издать «Хочу быть дворником». Я до сих пор помню, как в 1982 году Гела Гринёва, ныне известный журналист, привезла эту книгу на журфак, и мы все её брали в руки и не верили, что это возможно. Хотя напечатать в то время «Лодочку», «Легионера», «Паука» – это безумие было! А Эстония взяла и напечатала.
Точно так же роман Олеся Гончара «Собор»: в Киеве вышел, а в Москве – нет. Почему? Да потому что это был нормальный русский религиозный роман (ну, украинский в данном случае, русский его перевод появился в 1989 году). Да господи, на «Азербайджанфильме» в Баку сняли «Допрос» о коррупции, и русский актёр Калягин поехал туда играть. А в России, в Москве этот фильм был бы невозможен. То есть это давало ощущение, что на стороне можно выполнить очень важную задачу.
Вы можете мне сказать, что это такой культурный бред, что это имеет отношение только к культуре. К науке тоже имеет, мне кажется. Да и вообще к душевному здоровью это имеет отношение, потому что, что ни говори, а жить в большой интернациональной империи гораздо веселее.
Поступило несколько предложений насчёт лекции. Мне больше всего понравились два предложения: одно – про люденов; и второе – вообще про Стругацких.
В чём насущность темы? Стругацкие, когда работали вместе, в диалоге, умудрялись разгонять свой ум до таких скоростей, которые большинству современников (да собственно, и большинству читателей сегодня) недоступны. Это тот случай, когда по старой брачной американской формуле «один плюс один дают три». Действительно, Стругацкие вместе – это больше, чем два брата Стругацких; это третий сверхум, сверхмозг, который прозревает будущее с необычайной точностью.
Мне кажется, что самая страшная их догадка заключается в том, что эволюция человечества далее пойдёт не по одному пути, а по двум. Вот это самое страшное. Такая мысль приходила, собственно говоря, Уэллсу. Там все поделились на элоев и морлоков – условно говоря, на бессильную рафинированную интеллигенцию и на безмозглый пролетариат. Такая мысль высказывалась многими в разное время в XX веке. Но только у Стругацких мы впервые встретили вот это страшное и чёткое указание о том, что эволюция пойдёт по двум веткам, и изложено оно в повести «Волны гасят ветер», в так называемом «Меморандуме» Бромберга.
Стругацкие вообще любили давать своим любимым героям фамилии своих любимых людей. На тот момент они очень любили режиссёра Константина Бромберга, постановщика «Приключений Электроника» и «Чародеев». Когда они посмотрели «Чародеев», сценарий которого они написали, они, конечно, передумали, но было поздно.
Так вот, в «Меморандуме» Айзека Бромберга содержатся две, ну, три принципиальные мысли. Первая: в ближайшее время человечество будет поделено на две неравные группы. Вторая: оно будет поделено по непонятному для нас признаку. Третья: одна из этих групп в своём развитии – меньшая – радикально и навсегда обгонит бо?льшую. Там, правда, у Бромберга не сказано, что будет с большей. По моим ощущениям, меньшая группа будет стремительно развиваться вверх, а бо?льшая – медленно, очень медленно, почти незаметно дегенерировать в минус. Почему это будет происходить – отдельный разговор.
У Стругацких была когда-то идея Странников. Странники – это сверхцивилизация, оперирующая энергиями порядка звёздных, которые проникают на Землю и начинают своё прогрессорство на Земле. И вот выявлением Странников был занят Тойво Глумов – сын Льва Абалкина и Майи Глумовой, главный герой продолжения «Жука», главный герой «Волн». Он выискивает везде признаки деятельности Странников и находит один бесспорный признак. Здесь нам надо сделать небольшой экскурс в Теорию Воспитания у Стругацких.
Как Стругацкие представляют себе воспитание нового человека? Вообще с помощью каких вещей этот новый человек может возникнуть? Он должен быть проверен на способность позитивно относиться к непонятному, выдерживать шок от столкновения с непонятным. Если мы стремимся истребить всё новое и непонятное, то мы ещё не доросли до Человека воспитанного. Человек воспитанный – тот, кто может к непонятному относиться доброжелательно или как минимум с любопытством.
В «Волны гасят ветер» есть происшествие в Малой Пеше. Хорошая страшная история, на ночь прочтёшь – волосы дыбом, фиг заснёшь ещё в темноте.
Маленький посёлок учёных Малая Пеша. Воскресный завтрак, все расслаблены. И вдруг какие-то странные существа, похожие на большие водянистые кули, начинают лезть через забор, проникать на веранды. Они без глаз, но есть ощущение, что они смотрят. Они как студень, но есть ощущение, что они упругие. И самое страшное, что от них исходит безумное чувство тревоги, жуткое омерзение испытывают к ним люди. Но есть примерно три процента, которым кажется, что эти существа прекрасны. И прекрасны как? Потому что они в своём безобразии совершенные, доведены до предела. А есть ещё процента два, которым вообще очень понравились эти существа: они рыженькие, пушистые, и от них пахнет ягодами! Ну, они такие ягодоядные хомяки, такие весёлые.
И Тойво замечает, что это и есть такая проба, проба на способность мириться с непонятным. Есть ещё некоторые пробы. И исходя из этого Тойво Глумов решает, что на Земле уже функционируют Странники. Он перебирает несколько вариантов: может, это знаменитый Кальмар из японских текстов, который лежит на поверхности, испражняясь белым, а может, это какой-то сверхразум, другая его форма? Но в конце выясняется, что никакого сверхразума нет. А есть такой НИИ – Институт чудаков, и в этом Институте чудаков под маской исследовательского проекта тихо себе выращиваются новые люди – люди, которые эволюционно очень отличаются от современных. Вот когда это большое откровение происходит, когда до Максима Каммерера это доходит – тут, собственно, как он говорит, «затрещали бедные косточки моей души».
То, что человечество будет эволюционировать, на мой взгляд, совершенно очевидно. Это может быть техногенная эволюция какая-то – например, соединение человека с чипом, соединение его с постоянно действующей Сетью и так далее. А может быть, человек будет как-то физиологически эволюционировать. Это пока непонятно. Но самое страшное, что пока можно вычленить, что пока очевидно, – то, что это не будет единая эволюция, что мы разделимся на тех, у кого есть «зубец-Т на ментограмме», как в «Волнах», и тех, у кого нет.
И самое главное и печальное – нам до сих пор непонятен принцип, по которому новые люди будут от нас отличаться. Я вам рискну сказать, братцы, что эти новые люди уже здесь, что эволюция уже пошла по этим ступенькам, по этим двум веткам.
Почему такое разделение произошло? Это тоже очень трудная тема, она требует серьёзного разговора. Нарушение цельности, целостности мира случилось почти на наших глазах, оно случилось в XIX веке. Возьмём, например, довольно страшное явление – раскол русского общества на западников и славянофилов. Понимаете, ведь речь идёт о разъятии органического целого, о противопоставлении – внимание! – взаимообусловленных вещей. Одно без другого невозможно. Невозможна свобода без порядка, невозможно национальное без международного и так далее, хотя бы потому, что надо знать другие народы, чтобы понимать свой. Об этом ещё Гоголь писал в «Выбранных местах».
Я тоже, в общем, искренне считаю, что это катастрофа. Раскололось всё. Раскололись цельные вещи. Это всё равно что разъять крест на вертикаль и горизонталь, но, слава богу, удерживает распятый.
Каковы перспективы этого раскола? Я вижу естественным образом две перспективы, и какая из них убедительней, не знаю.
Первая – это глобальная война всех со всеми, после которой люди вспомнят некоторые простые правила общежития. Это возможно. Естественно, что все войны всегда выигрываются новаторами. Что произойдёт сейчас, я не знаю. Мне бы хотелось думать, что человечество такую цену платить не готово.
Есть второй вариант – взаимное исчезновение с радаров, взаимное игнорирование, при котором одни будут жить в своём мире, а другие – в своём. Но разница-то ведь в чём? Понимаете, миру люденов совершенно не нужно никого захватывать для того, чтобы существовать. Людены могут жить без экспансии. Людены могут продолжать развиваться за счёт познания – грубо говоря, интенсивным путём. А людям, которые живут экстенсивно, которые любят только казнить, пытать и получать из этого творческую энергию, – им совершенно необходимо расширяться за чужой счёт. И это причина, по которой большинство опасных режимов не могут ограничиться собой, они вылезают за собственные границы. Это трагедия, конечно, да. Поэтому в эпоху мирного сосуществования я не очень верю.
Где тот критерий, где тот «зубец-Т на ментограмме», по которому люден – человек нового поколения – отличается от человека поколения прежнего? У меня есть три предположения на эту тему.
Первое. Мне кажется, что ключевая вещь для компьютера – быстродействие. И точно так же ключевая вещь для человека – быстроумие. Не объём знаний, а то, что Пушкин называл «скоростью соображения», «вдохновением». Быстрота усваивания. Я это наблюдаю у сегодняшних студентов. Я довольно много преподаю. Я в Принстоне видел студентов, я видел студентов в России. В Питтсбурге, в Стэнфорде. Я видел студентов в Ягеллонском университете, видел во Владивостокском, видел в Новосибирском. У меня от нового поколения совершенно однозначное представление. Раньше я входил в аудиторию и видел перед собой примерно три четвери пустых глаз, а четверть – очень хороших, очень вдумчивых. Сегодня от трети до половины аудитории знают предмет не хуже меня.
Раньше нам казалось, что клиповое мышление – это следствие появления клипов. А почему не наоборот? Почему не допустить, что клипы – это новая форма творчества для человека, который быстро живёт?
Второй критерий, который мне кажется чрезвычайно важным и который я тоже наблюдаю, – это коммуникабельность. То есть аутизм одной половины… Я говорю об аутизме социальном, об аутизме нравственном – о неспособности к контакту.
Что я имею в виду? Я имею в виду неготовность человека выслушать собеседника, а очень часто – неготовность его дослушать. Это есть, и это признак архаического сознания. Когда вы боитесь перемен, в том числе перемен в собственном мировоззрении, вы предпочитаете общаться со штампами, а это опасно.
Это опасно прежде всего тем, что архетип – вот этот враг – всегда у вас вызывает ненависть. Не дружелюбие, не интерес, а ненависть. А новое поколение, мне кажется, доброжелательное. Вот чем я действительно поражён. Причём я очень чётко вижу границу, с которой они начинаются, – последние два года. Условно говоря, люди где-то 1995–1997 годов рождения. Я не знаю, с чем это связано и чем это объяснить. Это не значит, что среди них нет фашистов. Конечно, есть. Это не значит, что среди них нет погромщиков. Конечно, есть. Но они не составляют тенденции, понимаете, они не составляют большинства.
Меня спрашивают: «А каков же третий критерий?» Могу сказать, хотя этот третий критерий мне самому совершенно не нравится. Этот критерий – отсутствие узкой профессионализации, отсутствие узких, конкретно направленных интересов. Современные молодые люди с равной вероятностью (я имею в виду вот это поколение новое) могут заниматься всем и менять работы резко и радикально. Мы ещё не видели с вами зрелости люденов, мы не видели их старости. Они в зрелость-то войдут только через небольшое время. Что их ожидает – я не знаю. Вот как конструктор у Лема в «Эдеме» – знает, что в предмете, который он держит в руках, есть какая-то разомкнутая цепь, но какая, он не знает, он чувствует это. Так же и я. Я чувствую, что у этих людей после сорока будет резкое изменение жизни, они будут вообще менять свою жизнь – вплоть до ухода в монастырь или до освоения новой техники.
Теперь естественный вопрос, который мне десять раз уже задан и на который я с удовольствием отвечу:
–?А что же будет с нами? Что же будет с теми, кто сегодня составляет пока медленное большинство – с теми, кого не взяли в людены? – Тут ещё очень хороший вопрос: – Как стать люденом?
– Боюсь, я должен вас огорчить. «Мокрецом можно только родиться», – возвращаясь к «Гадким лебедям». Помните, там Банев забоялся, что он заболел проказой этой, что он стал мокрецом. И, по-моему, Нунан ему объясняет: «Извините, это врождённое, с этим надо родиться. Вы не можете стать мокрецом». Боюсь, что мы с вами – уже прошлое, мы – уже вторая ветвь эволюции. Ничего не поделаешь. Наверное, древнему человеку, питекантропу тоже было бы обидно, посмотри он на сегодняшнего какого-нибудь рокера, рассекающего по Москве.