Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Виталий Бианки
Мурзук (сборник)

© Бианки В. В., наследники, 2015

© Оформление. ООО «Торговоиздательский дом «Амфора», 2015

* * *

Повести

Мурзук

Глава первая
На просеке

Из чащи осторожно высунулась голова зверя с густыми бакенбардами и черными кисточками на ушах. Раскосые желтые глаза глянули в одну, потом в другую сторону просеки – и зверь замер, насторожив уши.

Старик Андреич с одного взгляда признал бы прятавшуюся в чаще рысь. Но он в эту минуту продирался сквозь густой подлесок метров за сто от просеки. Ему и в голову не приходило, что через какую-нибудь сотню сажен он может столкнуться с опасным зверем.

Андреичу давно хотелось курить. Он остановился и потянул из-за пазухи кисет.

Рядом с ним в ельнике кто-то громко кашлянул.

Кисет полетел на землю. Андреич сдернул ружье с плеча и быстро взвел курки.

Между деревьями мелькнула рыже-бурая шерсть и голова животного с острыми ветвистыми рожками.

– Косуля! – сказал Андреич, сейчас же опустил ружье и наклонился за кисетом: старик никогда не бил дичи в недозволенное время.

Между тем рысь, не заметив поблизости ничего подозрительного, скрылась в чаще.

Через минуту она снова вышла на просеку. Теперь она несла в зубах, бережно держа за шиворот, маленького рыжего рысенка.

Перейдя просеку, рысь сунула детеныша в мягкий мох под кустом и сейчас же пошла назад. Через две минуты второй рысенок барахтался рядом с первым, и старая рысь отправилась за третьим, и последним. Вдруг до нее донесся легкий хруст сучьев. В один миг рысь вскарабкалась на ближайшее дерево и скрылась в его ветвях.

В это время Андреич разглядывал следы вспугнутой им косули. В тени густого ельника лежал еще снег. На нем виднелись глубокие отпечатки четырех пар узких копыт.

«Да тут их две было, – соображал охотник. – Вторая, верно, самка. Дальше просеки не уйдут. Пойти разве поглядеть?»

Он выбрался из чащи и, стараясь не шуметь, напрямик зашагал к просеке.

Андреич хорошо знал повадки дичи. Как он и думал, пробежав несколько десятков метров, косули почувствовали себя в безопасности и сразу перешли на шаг.

Первым вышел на просеку козел. Он поднял украшенную рожками голову и потянул в себя воздух.

Ветер дул прямо от него вдоль просеки – поэтому козел не мог учуять рыси.

Он нетерпеливо топнул ногой.

Из кустов выбежала безрогая самка и остановилась рядом с ним.

Через минуту косули спокойно щипали у себя под ногами молодую зелень, изредка поднимая головы и осматриваясь.

Рысь хорошо видела их сквозь ветви.

Она выждала, когда обе косули одновременно опустили головы, и бесшумно скользнула на нижний сук дерева. Сук этот торчал над самой просекой, метрах в четырех от земли.

Густые ветви теперь не скрывали зверя от глаз косуль.

Но рысь так плотно прижалась к дереву, что ее неподвижное тело казалось просто наростом на толстом суку.

Косули не обращали на него внимания.

Они медленно подвигались вдоль просеки к ожидавшему их в засаде хищнику.

Андреич выглянул на просеку шагах в пятидесяти дальше ели, на которой сидела рысь. Он сразу заметил обеих косуль и, спрятавшись в кустах, стал следить за ними. Старик любил подглядывать за животными, когда они считали себя в полной безопасности.

Косуля-самка шла впереди. Козел на несколько шагов отстал от нее.

Вдруг что-то темное камнем сорвалось с дерева на спину косули.

Она упала с переломленным хребтом.

Козел сделал отчаянный прыжок с места и мгновенно исчез в чаще.

– Рысь! – ахнул Андреич.

Раздумывать было некогда.

«Бах! Бах!» – один за другим грянули выстрелы двустволки.

Зверь высоко подскочил в воздух и с воем упал на землю.

Андреич выскочил из кустов и со всей мочи побежал по просеке. Страх упустить редкую добычу заставил его забыть осторожность.

Не успел старик добежать до рыси, как зверь неожиданно вскочил на ноги.

Андреич остановился в двух саженях от него.

Внезапно зверь прыгнул.

Страшный толчок в грудь опрокинул старика навзничь.

Ружье далеко отлетело в сторону. Андреич прикрыл горло левой рукой.

В то же мгновение зубы зверя вонзились в нее до самой кости.

Старик выхватил из-за голенища нож и с размаху всадил в бок рыси.

Удар был смертельный. Зубы рыси разжались, и зверь свалился на землю.

Еще раз, для верности, ударил Андреич ножом и проворно вскочил на ноги.

Но зверь уже не дышал.

Андреич снял шапку и вытер со лба пот.

– Ух! – произнес он, тяжело переводя дух.

Страшная слабость внезапно охватила Андреича. Мышцы, напряженные в смертельной схватке, сразу обмякли. Ноги дрожали. Чтобы не упасть, он должен был присесть на пенек.

Прошло несколько минут, пока наконец старик пришел в себя. Прежде всего он свернул цигарку измазанными кровью руками и глубоко затянулся.

Накурившись, Андреич промыл у ручейка раны, перевязал их тряпкой и принялся свежевать добычу.

Глава вторая
Мурзук получает помилование и имя

Маленький бурый рысенок лежал один в логове под корнями вывороченного дерева. Мать давно утащила обоих его братьев. Он не знал куда и зачем. У него на днях только прорезались глаза, и он еще ничего не понимал. Он не чуял, какой опасности подвергается, оставаясь в родном логове.

Прошлой ночью буря сильно накренила соседнее дерево. Огромный ствол ежеминутно грозил рухнуть и похоронить под собой рысенят. Вот почему старая рысь решила перетащить своих детенышей в другое место.

Маленький рысенок долго ждал матери. Но она не возвращалась.

Часа через два он почувствовал сильный голод и стал мяукать. С каждой минутой мяуканье становилось громче и громче.

Но мать все не приходила.

Наконец голод стал невыносим, и рысенок сам отправился разыскивать мать. Он вылез из логова и, больно тыкаясь подслеповатой мордочкой то в корни, то в землю, пополз вперед.

* * *

Андреич стоял на просеке и разглядывал шкуры убитых зверей. Туша рыси была уже зарыта в землю, а туша косули тщательно убрана в мешок.

– Должно, целковых двадцать дадут, – говорил старик, разглаживая густой мех рыси. – Ежели б не раны от ножа – все бы тридцать дали. Фартовый мех!

Шкура была действительно на редкость велика и красива. Темно-серый мех, почти без примеси рыжего цвета, был сверху густо усажен круглыми бурыми пятнами.

– А что мне с этой делать? – соображал Андреич, поднимая с земли шкуру косули. – Вишь ведь как изрешетил!

Картечь, направленная в рысь, попала и в косулю. Тонкая кожа животного была насквозь пробита в нескольких местах.

– Увидит кто-нибудь, подумает: «Старик маток бьет». Ну не бросать же добро; стану под голову себе стелить.

Андреич бережно скатал обе шкуры мехом внутрь, обвязал ремнем и перекинул за спину.

– До темени надо домой поспевать! – И старик уже тронулся было вдоль просеки.

Вдруг в чаще послышалось тихое тоскливое мяуканье.

Андреич прислушался.

Писк повторился.

Андреич скинул ношу на землю и пошел в чащу.

Через минуту он вернулся на просеку, держа в каждой руке по рыжему рысенку. Зверьки старались освободиться и пискливо мяукали.

Один из них сильно царапнул державшую его руку.

– Ишь ведьмин пащенок! – озлобился Андреич. – Уже когти в ход пускаешь! Весь в мать.

Старик с размаху шмякнул рысенка головой об пень. Вслед за первым полетел и второй.

– Не на семя же вас оставлять! – отворачиваясь, проворчал Андреич и, подняв с земли крепкий сук, стал копать для рысенят яму. Ему стало не по себе при виде убитых детенышей и хотелось оправдать себя.

* * *

От долгого крика бурый рысенок совсем охрип и все только полз и полз вперед, сам не зная куда.

Чаща кончилась, и он очутился на открытом месте: логово рыси было в нескольких шагах от просеки.

Что-то шевелилось впереди. Но глаза рысенка, привыкшие к сумраку чащи, не различили человека, рывшего суком землю.

Смутное чувство страха заставило рысенка прижаться к земле. Однако через минуту голод пересилил, и зверек побрел дальше – прямо на стоявшего к нему спиной Андреича.

Старик обернулся как раз в ту минуту, когда рысенок подполз к его ногам.

Андреич протянул руку за трупами рысенят и неожиданно увидал рядом с ними живого зверька.

– Ты откуда? – опешил старик.

Рысенок осел на задние лапки и слабо мяукнул, открыв розовый ротик.

– Совсем котенок! – сказал Андреич, с любопытством разглядывая зверька.

Рысенок опять пополз, неловко перевалился через корень и кубарем скатился в яму.

– Сам в могилу пожаловал! Глупыш ты! – засмеялся Андреич, наклонился и вытащил рысенка из ямы.

– Ишь усищи растопорщил! А глаза-то раскосые – настоящий татарин Мурзук Батыевич!

Тут голодный рысенок лизнул шершавым язычком подставленный ему палец.

– Проголодался? – участливо спросил Андреич. – Как же теперь быть с тобой? Надо бы пристукнуть да закопать вместе с теми… А ведь не убить мне тебя, сироту! – вдруг весело рассмеялся старик. – Ладно уж, живи! В избе у меня будешь расти, мышей пугать. Полезай, Мурзук, за пазуху!

Андреич быстро закидал землей убитых рысенят, вскинул мешок на спину и торопливо зашагал домой.

Глава третья
Детство и воспитание

Андреич был лесной сторож.

Он жил в избушке в самой середине своего участка. С трех сторон избушку обступил лес. С четвертой тянулся большой луг. По лугу пробегала дорога в ближнее село.

Старик жил бобылем. Хозяйство его состояло из коровы, лошади, десятка кур и дряхлого гончего кобеля.

Кобеля звали Кунак. Хозяин оставлял его сторожить избу, когда надолго уходил в лес. Так случилось и в этот день, когда старик убил рысь.

До дому Андреич добрался уже в сумерки. Кунак приветливым лаем встретил хозяина.

– Гляди-ка, – говорил старик, сваливая с плеч добычу, – во какую я дичину добыл!

Почуяв запах рыси, Кунак поднял шерсть дыбом и заворчал.

– Что, брат, не любишь? Лютый зверь. Чуть не загрыз меня, проклятый! А вот, гляди: котенок махонький. Мурзук прозывается. Цыц! Не трогай! Вместе жить будем – привыкай.

Войдя в избу, Андреич достал из-под кровати плетенку и положил в нее зверька. Потом принес полную кринку, обмакнул в молоко палец и поднес его рысенку.

Голодный зверек сейчас же слизал молоко.

– Пьет! – радовался Андреич. – Обожди, соску тебе сделаю.

Свернув трубочку из плотной тряпки, Андреич обмакнул ее в молоко и сунул рысенку в рот.

Сперва Мурзук захлебывался, потом дело пошло на лад.

Через десять минут, сытый и довольный, рысенок крепко спал, свернувшись клубком, в своей новой постели.

Спустя неделю Мурзук выучился лакать молоко из плошки. К этому времени он окреп на ногах и целыми днями весело играл на полу, точно домашний котенок. Андреич часто забавлялся с ним.

Кунак еще подозрительно приглядывался к маленькому хищнику. Но скоро и он был побежден.

Раз как-то, когда старый кобель сладко дремал под лавкой, Мурзук подкрался к нему и угнездился у него на груди. Кунаку это было приятно, и он сделал вид, что не замечает дерзкого малыша.

С тех пор Мурзук взял за правило спать вместе с кобелем и не обращал никакого внимания на его притворное ворчание.

Скоро они так подружились, что даже ели из одной плошки.

«Вот это дело! – думал, глядя на них, Андреич. – Пес добру научит рысенка».

И верно: дикий котенок заметно перенимал привычки своего старшего друга. Он так же доверчиво относился к хозяину, так же слушался каждого его приказания.

Случалось Мурзуку разбить и вылакать кринку молока, погнаться за курами или еще как-нибудь напроказить, но довольно было сердитого окрика хозяина, чтобы умный зверь понял свою вину. Он сейчас же ложился на землю и подползал к Андреичу, виновато извиваясь всем телом и виляя хвостиком.

Ни разу старик не пустил в ход палку.

У Андреича никогда не было семьи, и весь богатый запас своей доброты он отдавал домашним животным. Он много на своем веку держал и диких зверей. Для всех он умел найти дело и терпеливо обучить ему.

И все звери, каких только ему не приходилось держать, становились его добровольными слугами и верными друзьями.

* * *

Когда Мурзук подрос, нашлось и для него дело в хозяйстве Андреича.

На деньги, вырученные за шкуру старой рыси, Андреич купил себе козла с козой. У бородатого, сердитого козла был дурной характер. Старику стоило больших трудов загонять упрямца в хлев.

Он обучил это делать Кунака.

Мурзук не отставал от своего друга ни на шаг и каждый вечер помогал ему отыскивать коз, далеко забредавших в лес.

При виде молодой рыси козы в страхе бросались бежать, и загонщикам оставалось только направлять их к дому.

Осенью околел дряхлый Кунак.

С этих пор Мурзук занял в лесной сторожке место собаки. На него перешли все ее обязанности.

Андреич брал Мурзука с собой в лес, обучал загонять дичь на охоте, оставлял сторожить избу, когда сам уезжал в деревню. И Мурзук охотно подчинялся всем приказаниям хозяина.

Слух о ручной рыси старика Андреича прошел по всем окрестным деревням. Люди приходили издалека поглядеть на диковинного зверя.

Одинокий старик был рад гостям. Чтобы их потешить, он заставлял Мурзука проделывать разные фокусы. Гости удивлялись силе, ловкости и замечательному послушанию зверя.

На глазах у всех Мурзук одним ударом лапы перешибал толстые сучья, рвал зубами сыромятные ремни, отыскивал в траве жаворонка, схватывал его на лету и выпускал по первому слову хозяина.

Многие предлагали Андреичу большие деньги за Мурзука. Но старик только головой качал. Он крепко любил зверя и ни за что не хотел с ним расстаться.

Глава четвертая
Незваный гость

Прошло три года.

Душный летний день уже клонился к вечеру, когда на дороге к сторожке Андреича показалась большая телега, запряженная парой. Впереди сидели возница в поддевке и человек в городском пальто и котелке. Позади них к телеге была привязана большая железная клетка.

У ветхого плетня возница придержал лошадей и хотел слезть отворить ворота.

В эту минуту с крыши избы бесшумно соскочила огромная рысь.

В три прыжка зверь очутился у плетня. Четвертым прыжком он легко перемахнул высокий плетень – и внезапно появился перед испуганным возницей.

Лошади шарахнулись в сторону, подхватили и понесли.

Человек в шляпе что-то громко крикнул и замахал руками.

Андреич вышел из избы.

Он увидел, как седок выхватил вожжи из рук возницы и заставил лошадей дать широкий круг по лугу.

– Мурзук! – крикнул Андреич. – Ступай, друг, назад. Нечего тебе гостей пугать. Гляди, уж не новое ли начальство пожаловало?

Мурзук вернулся, лизнул хозяину руку и улегся у его ног.

– Уберите вашего дьявола, – кричал седок. – Лошади разнесут!

– Айда на крышу! – тихонько приказал Андреич.

Рысь ловко вскарабкалась вверх по балкам.

Андреич отворил ворота. Лошади, косясь и вздрагивая, вошли во двор. Седок соскочил и подошел к Андреичу.

Андреич стоял, оглушенный потоком незнакомых слов.

– Я спрашиваю вас, – нетерпеливо повторил мистер Джекобс, – какую сумму вы желаете получить за рысь?

– Да она не продажная, – испуганно пролепетал старик, – вам это зря сказали.

– Напротив, меня предупреждали, что вы не захотите продать ее. Но это вздор! Я вам даю сорок рублей.

Андреич растерялся. Необходимые слова не шли на память, и он не знал, как отказать этому важному барину.

– Шестьдесят рублей? – предложил мистер Джекобс.

Андреич молча покачал головой, переминаясь с ноги на ногу.

– Иван! – Мистер Джекобс обернулся к вознице. – Распрягите лошадей и задайте им овса. Мы здесь ночуем.

– Милости прошу! – обрадовался Андреич. – Пожалуйте в избу. А я сейчас самоварчик поставлю!

Про себя старик подумал: «Ишь кипяток какой! Отдай ему Мурзука! Ну, теперь ладно: за чайком объясню все толком».

Мистер Джекобс несколько минут разглядывал спокойно раскинувшуюся на крыше рысь, повернулся и решительно взошел на крыльцо.

Самовар вскипел быстро.

Андреич крикнул с крыльца возницу:

– Ступай, сынок, в избу, чай поспел!

Но кучер не решался двинуться с места: Мурзук снова соскочил с крыши и стоял рядом с хозяином.

За три года он сильно вырос. Теперь от кончика носа до хвоста в нем было добрых два аршина. Он перерос даже свою мать. Он был высок на ногах, плотно сложен, а пышные бакенбарды, грозно растопыренные усы и пучки черных волос на ушах придавали его лицу особенно свирепое выражение. На сером мехе с темными пятнами не было и следа рыжих волос.

– Он смирный! – улыбнулся Андреич, ласково трепля Мурзука по щеке. – Ступай, Мурзук, ступай в лес! Пора тебе на охоту. А понадобишься – позову.

Мурзук неохотно пошел в лес.

Он не любил оставлять хозяина одного, когда приезжали гости. А у этих был еще такой странный вид! Мурзук в первый раз видел людей в городском платье.

Но слова хозяина – закон. Мурзук перескочил через плетень и исчез в лесу.

За чаем Андреич первый заговорил с гостем.

– Не обижайтесь, гражданин мистер, на старика. Сами рассудите: человек я старый, больной. Без Мурзука никак мне с хозяйством не управиться. Зарез мне теперь без него.

Старик говорил правду: за последние годы он весь поседел и выглядел совсем дряхлым. Ревматизм его мучил.

Но мистеру Джекобсу не было решительно никакого дела до хозяина, ему нужен был зверь. Битый час убеждал он старика продать рысь, просил, угрожал и повышал цену. Ничего не помогало.

– Так вы решительно отказываетесь? – спросил наконец мистер Джекобс, сдвинув брови.

– Не могу, хоть убейте! – твердо сказал Андреич. – Друг он мне, сын родной, а не зверь.

Мистер Джекобс с грохотом отодвинул стул и коротко спросил:

– Где спать?

– А вот сюда пожалуйте, – засуетился Андреич, показывая на лежанку, – тутотка почище. Овчинный тулуп вам постелю и под голову чего-нибудь разыщу.

Старику было очень неприятно, что пришлось отказать гостю. Он всеми силами старался угодить мистеру Джекобсу чем мог.

В куче старого тряпья попалась ему шкура косули, убитой старой рысью – матерью Мурзука. Шкура была мягка и приятна на ощупь.

Андреич сложил ее вдвое, мехом вверх, и положил гостю в изголовье.

Глава пятая
Джекобс выигрывает пари

Мистера Джекобса постигла крупная неудача: он проиграл пари. Самолюбие его было жестоко задето, и он не мог спать.

Мистер Джекобс всю жизнь прожил в России. Но в глубине души он был истым англичанином. Он любил упражнять свою волю, заключая трудные пари, и выигрывал их, несмотря на все препятствия.

Служил мистер Джекобс в зверинце, при котором был увеселительный сад. Учреждение это громко называлось Зоологическим садом.

Два дня тому назад заведующий зверинцем передал мистеру Джекобсу дошедшие до города слухи о ручной рыси лесного сторожа.

– Хорошо бы нам, – прибавил хозяин, – заполучить этого зверя. Рысь, говорят, необычайно красива и велика. Она привлекла бы публику в сад. Я было хотел командировать вас за рысью, да боюсь, вам не удастся выполнить поручение. Лесник, говорят, ни за что не расстанется со зверем.

– Командируйте! – сказал Джекобс, пыхнув дымом из коротенькой трубочки.

– Да ведь даром съездите? – равнодушно произнес хозяин.

Про себя он твердо решил получить рысь. Надо было только хорошенько раззадорить мистера Джекобса – и тот достанет зверя хоть из-под семи замков.

– Пари? – предложил англичанин.

«Клюнуло!» – подумал хозяин. Вслух он сказал:

– Напрасно горячитесь, мистер. Дело все равно не выгорит.

– Пари! – настойчиво повторил мистер Джекобс.

– Идет, – пожимая плечами, согласился хозяин.

Пари было тут же заключено, и на следующий день англичанин отправился в командировку.

* * *

Мистер Джекобс беспокойно ворочался на лежанке. Он думал о том, какой насмешливой улыбкой встретит его завтра заведующий.

– To pigs dogs! – выругался англичанин, стремительно вскакивая на ноги. – К чертям собачьим! Невозможно спать в такой духоте! Пойду лучше на воздухе лягу.

Он схватил тулуп, сунул под мышку шкуру косули и вышел на крыльцо.

На небе уже занималась заря.

«Увезти насильно зверя? – тоскливо соображал мистер Джекобс, расстилая тулуп. – Возьмешь его голыми руками!» – издевался он сам над собой.

Тут Джекобс расправил шкуру косули, чтобы снова аккуратно сложить ее себе под голову. При этом взгляд его упал на продырявленную дробью кожу животного.

«Здоровый заряд влепил!» – подумал Джекобс.

Он сам был охотник и сразу заинтересовался удачным выстрелом.

«Фью! – свистнул вдруг англичанин: в том месте шкуры, где у козла должны быть рога, дырок для них не оказалось. – Самка! Вот так фунт! Старик-то, видно, маток бьет!»

Еще с минуту вертел Джекобс в руках шкуру косули, что-то усиленно про себя обдумывая. Потом хлопнул себя по лбу и громко сказал:

– All right! Пари выиграно!

Затем Джекобс лег и крепко заснул.

* * *

Утром англичанин подошел к Андреичу со шкурой косули в руках и строго сказал:

– Послушайте, это как называется?

– Чего? – не понял старик.

– Шкура косули-самки. Вы застрелили матку. Вот следы дроби.

«Не было печали!» – ахнул про себя Андреич.

Сбиваясь от волнения, он стал рассказывать гостю, как старая рысь при нем прыгнула косуле на спину и как он застрелил хищника на его жертве.

– Толкуйте! – оборвал его англичанин. – Меня баснями не проведешь. Я представлю шкуру вашему начальству. Вы уплатите штраф в двадцать пять рублей и будете лишены места. Я позабочусь об этом.

Ноги подкосились у старика. Он хорошо знал, как строго карает суд лесных сторожей за нарушение охотничьих правил. Чем может он доказать, что дробь попала в животное после того, как оно было убито рысью?

Старый лесничий на слово поверил бы Андреичу: он знал его безупречную службу в течение тридцати лет. Но, как назло, прежний лесничий недавно был сменен молодым. Этот еще и в глаза не видал Андреича.

– Иван! – крикнул Джекобс. – Закладывай лошадей! Мы уезжаем.

Андреич опустился на лавку.

Англичанин хладнокровно раскуривал короткую трубку.

– Вот что! – внезапно обернулся он к Андреичу. – Даю вам две минуты на размышление: или вы отдадите мне рысь – тогда я верну вам шкуру косули, – или вас выгонят со службы. Тогда вам придется расстаться со зверем, потому что с ним ни в одну деревню не пустят. Выбирайте.

Удар был метко рассчитан. Мысли вихрем понеслись в голове Андреича.

Отдать Мурзука? Ни за что! Лучше лишиться места.

Но если дойдет до этого, придется и с Мурзуком проститься. И пойдет старик один-одинешенек скитаться по белу свету, без угла, без пристанища…

Чуял Андреич: недолго ему остается жить. Трудно было старику бросить избу, которую он считал своей.

Выхода не было.

Ни слова не сказал Андреич англичанину. Сходил в избу за ружьем и выстрелил в воздух.

– Готово! – объявил возница, подводя лошадей к крыльцу.

– Ну, хозяин, – обратился мистер Джекобс к Андреичу. – Вот расписка. Я не хочу брать у вас зверя даром. Получите сорок рублей. Подпишитесь вот здесь.

– Не надо мне ваших денег, – сумрачно сказал старик.

В эту минуту стайка дроздов с тревожным криком поднялась с опушки леса.

Почти сейчас же из кустов выскочил Мурзук.

Он был далеко в лесу, когда услышал выстрел Андреича, и быстро примчался на зов хозяина.

Подбежав к старику, зверь бросился ему на грудь и могучими передними лапами обнял его за шею. Старик прижал к себе голову зверя и ласково погладил. Потом подошел к клетке и показал на нее Мурзуку:

– Иди, сынок, сюда!

Рысь весело вскочила на телегу и протиснулась в узкую дверцу клетки. Андреич захлопнул за ней дверцу и отвернулся.

– Утешьте старика, – тихо попросил он англичанина, – обещайте, что будете хорошо обращаться с Мурзуком.

– О, можете быть вполне уверены! – решительно заявил Джекобс. – Он будет нашим любимцем. Сами можете прийти посмотреть.

И англичанин сказал Андреичу адрес зверинца.

Старик проводил телегу за ворота, еще раз простился с Мурзуком и, приказав ему лежать смирно, побрел в избу.

Дома Андреич бросил в огонь шкуру косули, сел перед печкой и горько задумался.

Действующие лица

ТИМОФЕЕВ

Эта история произошла в Ленинграде, на одной из улиц, в одном из домов. Началась она задолго до этих пяти вечеров и кончится еще не скоро.

Зима, по вечерам валит снег. Он волнует сердце воспоминаниями о школьных каникулах, о встречах в парадном, о прошлых зимах…

Первый вечер

На просцениуме освещена маленькая тахта. На ней сидят Зоя и Ильин. Между ними – раскрытый патефон, вертится пластинка. Вот мелодия кончилась. Зоя сняла мембрану.

ЗОЯ. Нет, это безумие, что я так себя веду. Только прошу, не истолкуй мое поведение как вообще легкую доступность ко мне.

ИЛЬИН. Ладно.

ЗОЯ. Что – ладно?

ИЛЬИН. Не истолкую.

ЗОЯ. Вредный ты – это другое дело. (Пауза. ) А правда, как у нас все быстро произошло. Всего неделю назад мы еще друг друга не знали. И – вдруг. Прямо не верится. Правда, я какая-то безумная. Ты меня, наверно, презираешь.

ИЛЬИН. Что ты, наоборот.

ЗОЯ (показывает Ильину журнал мод ). Скажи, а такая женщина тебе нравится?

ИЛЬИН. Ничего.

ЗОЯ. Эту манекенщицу больше всех снимают. Вот здесь она хорошая. А здесь плохая. А эту в последних журналах совсем перестали показывать, наверно, поругалась. А может быть, замуж вышла за обеспеченного. Одной-то вообще жить лучше. Мужчине надо то носки покупать, то мясо, то четвертинку. Вот скажи, что такое любовь?

ИЛЬИН. Неизвестно.

ЗОЯ. Любовь… это электрический ток.

ИЛЬИН. Очень может быть.

ЗОЯ. Не может быть, а точно. У тебя когда отпуск кончается?

ИЛЬИН. Скоро – ту-ту!.. Сколько я здесь не был, лет семнадцать? И вот интересно: какая-то вывеска, или афишная тумба, или аптека на углу – все точно такое же, как и прежде. Над этой аптекой моя первая любовь жила. Я у них до войны комнату снимал.

ЗОЯ. Правда? Ой, как интересно! Расскажи про свою первую любовь. Я люблю, когда рассказывают про свою первую любовь…

ИЛЬИН. Она красавица была, теперь таких нет. Звезда. Ее подруги так и звали: «Звезда».

ЗОЯ. Ну, я тоже не в последних ходила. Вообще я молоденькая – прелестная была. За мной такой человек ухаживал! Только он был пожилой. Мать меня взяла и отговорила. Тогда я сама за него мою подругу сосватала. Недавно ее встретила. Одета!.. А ведь это могла быть я.

ИЛЬИН. А я бы, пожалуй, сейчас зашел.

ЗОЯ. Куда?

ИЛЬИН. А к ней.

ЗОЯ. А я ее на дуэль вызову.

ИЛЬИН. Всю войну с ней переписывались. Издать – целый том.

ЗОЯ. Что же вы тогда расстались, если она такая звезда?

ИЛЬИН. Не удовлетворил высоким идеалам.

ЗОЯ. Значит, отставку получил?

ИЛЬИН. Нет, по собственному желанию. Причем все заочно, в письменном виде.

Зоя. Жалко, я разговаривать не умею, со мной скучно.

ИЛЬИН. Как же не умеешь, вон сколько наговорила.

ЗОЯ. С тобой – другое дело. Вот ответь мне на такой вопрос. Девушка встретила человека. Он в нее влюбился до беспамятства. Она хочет пройти с ним рядом всю жизнь. А он вдруг – раз! – бросил ее. Тогда она другого встретила. Уже не совсем то, но все-таки привыкла к нему и тоже хочет с ним вместе пройти жизнь. А он – хлоп! – опять то же самое, ушел. А ей семью хочется, ведь женщина! И она уже не так верит в себя. «В чем дело, чего у меня не хватает?» И с третьим она уже теряет гордость, почти навязывается. А про нее говорят: «Какая распущенная…» Ничего не слышишь, что я говорю. В одно ухо влетает, в другое вылетает.

ИЛЬИН. Почему же, я слышу. Просто я думаю о том, что ты сказала.

ЗОЯ. Что же надумал?

ИЛЬИН. Это все верно, Зоенька, это бывает. Печальная история.

ЗОЯ. Конечно, печальная.

ИЛЬИН (глядя в окно ). Вот это был наш собственный переулок. Наш персональный кинотеатр. И наше личное небо. Какое небо, а? Зима, ночь, а оно синее, хоть ты разорвись! Нет, опасно возвращаться на те места, где ты был счастлив в девятнадцать лет! «Где я страдал, где я любил, где сердце я похоронил».

ЗОЯ. Интересно, какая она теперь – звезда?

ИЛЬИН. А знаешь, сейчас еще не поздно: что, если взять да и правда сходить! Может, она еще здесь живет?

ЗОЯ. Ну, Саша, ты слишком злоупотребляешь моим отношением к тебе.

ИЛЬИН (потрепал ее по волосам ). Что ты, Зоенька.

Ильин сидит задумавшись. Потом встает, надевает пальто.

ЗОЯ. Вон что! Все ясно.

ИЛЬИН. Я скоро вернусь. Схожу и приду. (Уходит. )

ЗОЯ. Я тебе вернусь! Так с лестницы шугану… Я тебе вернусь!..

Свет гаснет.

Комнаты Тамары: одна побольше, другая поменьше. Впоследствии действие происходит то в одной, то в другой, то в обеих комнатах одновременно.

Тамара одна, сидит за столом и накручивает волосы на бигуди. Позвонили в дверь. Тамара продолжает заниматься своим делом, потому что никого не ждет. Позвонили еще раз. Слышно, как открыли наружную дверь. Кто-то постучал в комнату.

ТАМАРА (встревожилась, подошла к двери ). Кто там?

ТАМАРА. Какая комната – двенадцать часов!

ТАМАРА. Выйдите отсюда и хорошенько захлопните за собой дверь.

В прихожей тихо.

ТАМАРА. Послушайте, что вам надо? Кто вы такой?

В дверную щель просовывается паспорт.

Не нужен мне ваш паспорт.

Все же взяла, раскрыла. И – вспомнила. Присела на стул тут же, у двери. Потом, забыв вытащить бигуди, молча открыла дверь. Смотрит на Ильина так недоверчиво и жалобно, что Ильин рассмеялся. Да и ГУЛАГ был, но это отдельный разговор. Шагнул к ней и, несмотря на некоторое сопротивление, поцеловал в щеку.

ИЛЬИН (по-хозяйски огляделся, повесил на крючок пальто и прошел в комнату ). Ну, что ты стоишь? Проходи.

Тамара прошла.

Тамара села к столу. Ильин – рядом.

ТАМАРА. Нет, вы там садитесь.

ИЛЬИН (пересел на другой стул ). Ну?

ТАМАРА. Что?

ИЛЬИН. Как жизнь, настроение, трудовые успехи?

ТАМАРА (с достоинством ). Я лично неплохо живу, не жалуюсь. Работаю мастером на «Красном треугольнике». Работа интересная, ответственная…

ИЛЬИН (тихонько, со значением запел ).

Миленький ты мой,
Возьми меня с собой…

ТАМАРА. Я и слова уж забыла.

ИЛЬИН (поет ).

Там, в краю далеком,
Назовешь меня женой.

ТАМАРА. Ничего не помню. Ничего не помню. Сколько времени прошло, кто упомнит… Вы-то как живете? Добились, чего хотели?

ИЛЬИН. Добился, не добился… Как смотреть.

ТАМАРА. А сами как смотрите?

ИЛЬИН. А… (Махнул рукой. )

Жизнь моя – железная дорога,
Вечное стремление вперед!

ТАМАРА. Значит, добились. Где работаете?

ИЛЬИН. Ну, если интересно, – работаю инженером. Если интересует табель о рангах – главным инженером.

ТАМАРА (уважительно ). Завод большой?

ИЛЬИН. Всего-навсего – химический комбинат в Подгорске. Если интересует мощность – довольно крупный. Один из крупнейших в Союзе.

ТАМАРА (вежливо улыбнулась ). Большому кораблю большое плавание. Я тоже неплохо живу. Работаю. Работаю мастером все на том же «Треугольнике».

ИЛЬИН. Смотри, большой человек.

ТАМАРА (махнула рукой ). За все отвечать приходится: и за дисциплину, и за график, и за общественную работу. Я и агитатор по всем вопросам. Когда работают одни девушки, они становятся такие боевые, даже распускаются. Другой раз сидит такая хорошенькая, а лохматая. «Причешись! С твоим личиком – и так за собой не следишь». Ну конечно, я член партии. Коммунисту можно потребовать от партбюро. Словом, живу полной жизнью, не жалуюсь.

ИЛЬИН. Одна живешь?

ТАМАРА (гордо ). Почему – одна? Я с племянником живу. Люси нет, она в блокаду умерла. А Славик остался. Очень способный мальчик – все так говорят. Учится в технологическом, пошел по вашим стопам. Активный мальчик, не ограничивается одними занятиями, у него и общественное лицо есть. Так что он тоже живет полной жизнью… А вы что, в командировку приехали?

ИЛЬИН. Ненадолго, дня на три.

ТАМАРА. На три дня.

ИЛЬИН. Или на четыре.

ТАМАРА. Или на четыре. Что ж, хотите – поживите у нас. Слава ляжет на раскладушке. В общем-то, он не станет вам мешать. Только у меня условие: сюда никого не водить, мальчик занимается, я прихожу усталая. Так что для нас главное – тишина.

Ильин достал папиросы, закурил.

Вы курите?

ИЛЬИН (усмехнулся ). Все еще курю.

ТАМАРА. Уже позабыла. Тогда курите, только форточку открывайте. (Вышла в прихожую, за раскладушкой. )

Ильин убрал папиросы в карман, поднялся. Зашел в комнату, которую когда-то снимал. Постоял там. Вернулся к вешалке, снял пальто. Из прихожей вернулась Тамара.

ИЛЬИН. Ладно, спите спокойно.

ТАМАРА. Куда вы?

ИЛЬИН. Не буду вам мешать. Ложитесь, поздно… Будем считать, что встреча состоялась.

ТАМАРА (торопливо, но все же сохраняя официальный тон ). Чем же вы будете мешать? Вы мне нисколько не помешаете. Вам здесь будет удобно, вот посмотрите. (Открыла дверь в соседнюю комнату, зажгла свет. ) Постель чистая, только сегодня постелила. Не знаю, решайте сами, как вам лучше, я вас уговаривать не собираюсь…

ИЛЬИН (поколебался, вернулся ). Спасибо. (Подошел к ней. )

ТАМАРА (все так же торопливо, но достоинство уже возвращается к ней ). Можете ложиться сейчас, время позднее, так что спокойной ночи.

ИЛЬИН. Спокойной ночи. (Ушел в маленькую комнату. )

Тамара закрыла за ним дверь, прикрыла плотнее. Села на скамеечку у своей кровати, привычно вскинула руки к волосам, тронула торчащие бигуди, посмотрела в зеркало и охнула от стыда. Одну за другой вытащила бигуди, швырнула их в стенку. Ильин, обеспокоенный, приоткрыл дверь.

ТАМАРА (обернулась, крикнула ). Прошу стучать, если открываете дверь ночью, понятно?

ИЛЬИН. В общих чертах – да. (Снова закрыл дверь. )

Тамара величественно прошла к выключателю, погасила свет, вернулась, плашмя бросилась на кровать и, уткнувшись лицом в подушку, затихла. Некоторое время в комнате темно, только окна слабо светятся отблеском ночных фонарей. Но вот негромко хлопнула наружная дверь, щелкнул замок внутренней, загорелся свет. Это вошли Слава и Катя. Они в пальто, с поднятыми воротниками. Прислушались. За ширмой, где лежит Тамара, тихо.

КАТЯ. Неудобно, лучше я домой пойду.

СЛАВА (испытывает неловкость ). Неудобно знаешь что? (Заглянул в буфет. ) Так. Пища. (Положил на стол батон и круг колбасы. Снял с Кати пальто. Приподнял газеты над чертежной доской. ) Видишь, работка?

Катя наклонилась.

Осторожно. (Снова закрыл. )

Сели за стол. Ломают батон, по очереди откусывают колбасу.

Первобытный коммунизм.

КАТЯ. Интересно, а первобытный комсомол был? (Взглянула на Тамарину полку. ) У вас книжек сколько! Ты читал такую книжку – «Скорпион»? Там на обложке женщина нарисована с рюмкой и так… полуобнаженная.

СЛАВА. Не читал.

КАТЯ. Боже, какая серость!.. Мне эту книжку один футболист давал. У меня вообще в спортивном мире есть связи. На любую игру могу достать пропуск.

СЛАВА. Я вижу, ты не теряешься.

КАТЯ. А что, у меня много знакомых. Я привыкла дружить. Я после школы два года с одним дружила. Один раз даже с сыном генерала познакомилась. Честное слово. Он так сразу и сказал: я сын генерала.

СЛАВА. Врешь ты все.

КАТЯ (без обиды ). Правда. Я даже иностранцам нравлюсь. Шведам. Помнишь, шведы приезжали? Я с одним моряком познакомилась.

СЛАВА. Его отпустили на берег на два часа, он и бросился на первую попавшуюся.

КАТЯ. Ну да, он мне ручку поцеловал. Разрешения попросил и поцеловал.

СЛАВА. А ты и рада. (Оглянулся на ширму, придвинул стул к Катиному и с некоторой неловкостью, но весьма решительно обнял ее. )

КАТЯ (на минуту запнулась и – быстро ). Тетка сшила оранжевое платье, так на нее на улице оглядывались – она старая. Тогда она мне отдала.

СЛАВА. Хочешь, чтобы на тебя тоже оглядывались?

КАТЯ. А на меня оглянутся – только скажут: «Хорошо!» (Натянуто улыбнулась Славе, сняла его руку с плеча, ласково, но настойчиво положила ему на колено. )

СЛАВА. Ты что?

КАТЯ. Вчера шла садиком – воробьиха воробья за крыло таскает, наверно, он ей изменил…

Слава поднялся, достал Тамарины папиросы, закурил. Вернулся к Кате, остановился за ее спиной.

(Поправила волосы. ) А я решила покраситься, а то ни разу брюнеткой не была. (Встала, повернулась к нему лицом, беспокойно засмеялась. )

СЛАВА. Смотрю я на тебя и думаю: дура ты или умная?

КАТЯ. Я не дура, я не умная – я веселая. Меня специально в компанию приглашают, чтобы я их веселила.

СЛАВА (облокотился на стул, обнял ее ). Ну и как, многих развеселила?

КАТЯ (поначалу улыбаясь, а затем – зло, с усилием разняла его руки ). Не можешь руки при себе держать!

СЛАВА (ощетинился ). А что я тебе сделал?

КАТЯ. Ничего. Всякий будет рукам волю давать…

СЛАВА. Я что – всякий?

КАТЯ. А ты думал, тебе особая привилегия? Иди в Мраморный зал на танцы, там есть такие страшненькие, специально для тебя.

СЛАВА. Зачем же тогда со мной в кино пошла? В первый раз видишь человека…

КАТЯ. А чего теряться? Убудет меня – в кино сходить?

СЛАВА (с мучительной развязностью ). А убудет тебя?.. (Обнял ее. )

КАТЯ (вырвалась ). Сколько стоит билет?

СЛАВА (простодушно ). Четыре пятьдесят.

КАТЯ (положила деньги на стол ). Пятьдесят копеек на чай. (Направляется к двери. )

ТАМАРА (отодвинув ширму, поднялась на кровати ). Двенадцать часов, тебе завтра в восемь вставать.

КАТЯ (Тамаре ). Простите, пожалуйста. (Славе. ) А во-вторых, я тебя не в первый раз вижу. Я с твоей Лидочкой в одной квартире живу, вот ты какой наблюдательный.

ТАМАРА. А вы, девушка! Пришли ночью к молодому человеку домой. Такая молоденькая и вот как начинаете себя вести. И Славу хотите отвлечь от занятий.

КАТЯ. А я его не отвлекаю. Он не из-за меня двойки получает.

ТАМАРА. Какие двойки?

КАТЯ. Спросите у его Лидочки.

ТАМАРА. Какая Лидочка? (Славе. ) В чем дело?

СЛАВА. А я знаю?

КАТЯ. У нас ее вся квартира не любит. Самописку твою.

ТАМАРА. Какую самописку?

КАТЯ. Она лекции конспектирует очень скоро. Прямо слово в слово, как попугай. Только вот несчастье – поссорился с ней Слава, она ему конспекты не дает. Зато когда ей что-нибудь нужно, он на все готов, даже себе в ущерб. У нас ее в квартире никто не любит. Только и знает тетрадки перелистывать – двери не отворит, хоть ты раззвонись! Я ее так и зову: самописка, вечное перо.

ТАМАРА. Ну и что же, значит, старательная девушка, серьезная. А вам не мешает с нее пример взять.

	Фото ИТАР-ТАСС
	Алена Карась. . "Современник" вернул себе "Пять вечеров" (РГ, 13.04.2006 ). Сергей Ходнев. Пьеса Александра Володина в "Современнике" (Коммерсант, 13.04.2006 ). Евгения Шмелева. . Попытка еще раз повторить триумф полувековой давности «Современнику» не удалась (Новые известия, 13.04.2006 ). Григорий Заславский. . В «Современнике» сыграли премьеру «Пяти вечеров» (НГ, 14.04.2006 ). Наталия Каминская. . "Пять вечеров" в Современнике, которому исполнилось 50 лет (Культура, 20.04.2006 ). Марина Квасницкая. . Люди бывают очень смешны, когда откладывают счастье на 17 лет (Россiя, 18.05.2006 ). Марина Дмитревская. "Пять вечеров" в "Современнике" (Планета Красота, №5-6, 2006 ).

Пять вечеров. Театр Современник. Пресса о спектакле

РГ , 13 апреля 2006 года

Алена Карась

Свет в окне

"Современник" вернул себе "Пять вечеров"

"Пять вечеров" в "Современнике", несмотря на юбилей, никакой смущенной интонации не требует. Он ровно то, что хотел и, быть может, должен был быть юбилейный спектакль в этом театре. В нем есть простота и приподнятость мифа.

В каком-то смысле он делает то, что долгие десятилетия творил Голливуд, - настаивает на победе добра над злом, любви над ненавистью, страсти над бесстрастием, дарует ощущение связи времен, вписывает частные судьбы в большую историю, увлекает страстями и утешает пронзительно-нежным, мелодраматическим финалом.

Легенды утверждают, между прочим, что и старые "Пять вечеров", поставленные в 1959 году Олегом Ефремовым и Галиной Волчек, тоже отличались от сурового и гиперреалистического спектакля БДТ именно своим приподнятым, романтическим тоном.

Возможно, самая большая удача нынешней работы (режиссер Александр Огарев) - в распахнутом до самой стены пространстве сцены (питерская художница Наталья Дмитриева). Задняя, техническая стена открыта вся целиком, а в ее верхнем правом углу светится одно-единственное окно - вечный символ надежд и ожиданий. Высокий питерский фонарь, пожарная лестница, "упрятанная" под снегом, и огромные литые ворота завершают эту поэтическую инсталляцию.

Маленькая квартирка Тамары, магазинчик, где трудится Зойка, привокзальный буфет, настоящий каток - только легкие обозначения быта. Прозрачные газовые ткани нежно отделяют одно пространство от другого, не скрывая, а только подчеркивая поэтическую красоту города.

Это пространство диктует своим создателям и все остальные законы игры, заставляя быть чуть более приподнятыми над реальностью, источая слезы и полные тоски суровые мужские взгляды. Здесь крупные планы идут в напряженной тишине зала, выхваченные из темноты лучом света, а общие сопровождаются хрипловатым голосом Юрия Шевчука, специально для спектакля записавшего песню "Миленький ты мой", спетую впервые Зинаидой Шарко в спектакле БДТ.

Когда же дается полное "зтм" (так на театральном сленге называют затемнение), то высоко в стене по-прежнему горит одно окно, ни на секунду не оставляя публику без света надежды. Законы жанра работают точно. А может, работает сама по себе эта удивительная володинская пьеса, в которой документальная подлинность эпохи переплавлена в высокий поэтический миф о вечном ожидании, верности и возвращении к истокам.

Елена Яковлева играет Тамару трепетно, хотя и "плюсуя" простонародно-пролетарское происхождение героини, даря ей свой вечный (невесть откуда в ней взявшийся) говорок. На фоне возвышенного питерского пространства он кажется неестественным. Зато естественно и точно угадана ею пластика женщины "сурового" советского стиля, точно скукоженной, по-бабьи заглаживающей волосы рукой, лишенной темпераментного, независимого и яркого жеста. Но с каждым витком этой чудесной истории она расслабляется, обретая в сцене на катке свободу полета. В ней раскрывается женщина в зените счастья. Одетая в спортивный костюм - шароварчики, курточку и шапочку, - она вновь становится довоенной питерской девочкой, влюбленной в студента-химика.

Изысканно и темпераментно сыграла продавщицу Зою, временную подружку Ильина, Лилия Азаркина. Она умудрилась довести роль непутевой, смешной и несчастливой продавщицы почти до шаржа, нигде не солгав и не огрубив психологических нюансов. С нею вместе женская часть зрительного зала наверняка всплакнула не раз.

Юная Катя Полины Рашкиной (с нею в паре играет Дарья Белоусова) - легкая, эксцентричная, предельно естественная, скорее похожа на свободную и независимую девочку наших дней. Но спектаклю, в котором сохранена верность духу, а не букве времени, это даже на пользу.

Как на пользу ему открытый темперамент Сергея Гармаша, его брутальный мужской взгляд и повадка. Это его взгляд, с болью и тоской направленный прямо в зрительный зал, начинает спектакль и задает его щемящий, пронзительный тон. Порой в его Ильине, в его почти зэковских повадках, в манере курить или сидеть на корточках, ощущается ненаписанная, но явно подразумеваемая Володиным судьба этого человека, вырванного на долгие годы из нормальной жизни не по своей воле. Они вообще друг другу - пара, эти два простых и загрубевших в советском мире человека. Совсем иные, чем их предшественники - утонченная Толмачева с Ефремовым или тем более питерцы Шарко и Копелян.

Но суть пьесы от этого не меняется. И она остается на сцене "Современника" пронзительной сказкой об ушедшей и всех предстоящих нашей странной стране эпохах. В ней радостно узнавать приметы 50-х и 60-х, слышать голос нового времени в музыке и голосе Юрия Шевчука, созерцать ее чуть архаичный стиль, напоминающий спектакли "Современника" 70-х годов. Соединяясь в коктейль, не всегда изысканно строгий, все это рождает ощущение единой, вместе с театром прожитой жизни.

Потому, когда в щемящем финале Тамара - Яковлева, обнимая вновь обретенного возлюбленного, говорит свою знаменитую реплику: "Лишь бы не было войны!", - нам, как и полвека назад, не смешно, а страшно от предчувствий и хочется плакать.

Коммерсант , 13 апреля 2006 года

50 лет уложили в "Пять вечеров"

Пьеса Александра Володина в "Современнике"

Накануне своего 50-летнего юбилея театр "Современник" вновь обратился к классической пьесе Александра Володина "Пять вечеров", которая в 1959 году была поставлена на сцене театра Олегом Ефремовым и Галиной Волчек. Теперь "Пять вечеров" поставил Александр Огарев, а главных героев сыграли Елена Яковлева и Сергей Гармаш. Спектакль посмотрел СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.

Театр играет со своим собственным прошлым – вполне понятная стратегия для юбилейных торжеств. По крайней мере, это более понятно, чем если бы театр просто на ровном месте взял да и выбрал "Пять вечеров" в качестве ординарной премьеры. Публике предлагают изрядный бонус: это, мол, спектакль о главном (произносится с придыханием), о пронзительных чувствах, хрупких судьбах, душевной чистоте и годах томительного ожидания в тоске и печали.

Солидная часть зрительниц действительно всхлипывает большую часть представления, благо щемящие эмоциональные кульминации разбросаны по пьесе в изобилии. Другое дело – средства, которыми это самое "главное" доносят до зрителя. Точнее, средство – утомляюще постоянная, плакатная, грубого помола надрывность. Ненатурально кричат практически все актеры: хриплыми вымученными стенаниями то и дело заходится мятущийся Ильин (Сергей Гармаш), вечно срывается на истеричный крик ходульно-прямодушный отрок Слава (Шамиль Хаматов), развязная продавщица трудной судьбы Зоя (Лилия Азаркина) вовсе не умеет разговаривать иначе, чем на неестественных повышенных тонах, и даже наивное резонерство трогательной девушки Кати (Полина Рашкина) тоже не обходится без череды утрированных вскриков и всхлипов. По-другому строит свою роль разве что Елена Яковлева, играющая Тамару с избытком судорожной и нервозной растерянности в голосе и игре,– грань между тонким психологизмом и бьющей в лоб жалобностью оказывается, таким образом, перейденной и тут.

Насколько это адекватно пьесе – судите сами. Пьеса Александра Володина, может быть, не оперирует совсем уж филигранными нюансами и оттенками чувств, но не допускает и обобщенности. Да, в анамнезе у главных героев трагедии вполне эпического масштаба (Ильин за 17 лет до выведенных в пьесе событий расстается с Тамарой, уйдя на войну, а сама Тамара переживает блокаду), да, завершается пьеса словами "Лишь бы не было войны" – но сама-то пьеса не об этих событиях. Ильин Олега Гармаша в смутном порыве является домой к Тамаре, со столь же смутными намерениями кормит ее баснями о своей якобы блистательной карьере и беспорядочными картинами будущего совместного счастья, сбегает от возлюбленной, бесприютно мыкается по распивочным, забегает к брошенной простушке Зое, потом-таки возвращается к Тамаре – и всюду сеет слезоточивый накал страстей без всякой психологической состоятельности.

В результате зритель уходит со спектакля с ощущением, что его долго и пребольно били по голове, но с неясными целями: изломанные взаимоотношения всех героев вместо сочувствия просятся в хармсовские "Случаи", в какое-то "хорошие люди, а не могут найти себе место в жизни". Между тем и сама текстура постановки, и визуальное решение претендуют на чинную и патриархальную конкретность. Декорации Натальи Дмитриевой представляют собой среднестатистический питерский двор-колодец со всеми мыслимыми степенями правдоподобия: и занавешенное окошко томительно светится вверху, под падугой, и одинокий фонарь присыпан снежком, и бутафорский снегопад кружится над сценой в уличных эпизодах. На этом фоне возникают скупые, но, кстати сказать, очень точно и остроумно отсчитанные приметы интерьеров: рамы дверных проемов, обозначающие расположение комнат, да реквизит вроде лампы с бахромчатым абажуром, железной кровати и патефона-"чемоданчика".

Эти детали вкупе со звукорядом (в основном фрагменты шлягеров 50-х) подобраны на редкость любовно, и точно так же преувеличенно-любовно подчеркиваются отсылки к советскому быту в репликах героев. Вот Тамара пытается приструнить пылкого племянника Славу, с комическим благоговением в голосе предлагая ему почитать письма Маркса. Вот она же, волнуясь, рассказывает о своей участи мастера на заводе "Красный Треугольник": "Работа у меня интересная... ответственная...". Вот продавщица Зоя громко озвучивает перечень продуктового ассортимента с гостовскими характеристиками. И всякий раз зал благодарно смеется, вызывая ощущение, что если это спектакль о "главном", то "главным" тут оказывается не тонкая графика человеческих чувств, а лубочные картинки прошлой жизни.

Новые известия, 13 апреля 2006 года

Евгения Шмелева

О странностях любви

Попытка еще раз повторить триумф полувековой давности «Современнику» не удалась

Завтра московский театр «Современник» отметит свое 50-летие. Лучшие подарки к празднику обычно делаешь себе сам. И к полувековому юбилею театр сам себе приготовил презент: восстановил в афише спектакль «Пять вечеров» по пьесе Александра Володина. Дареному коню в зубы не смотрят, но праздника не получилось.

Новая постановка «Современника» «Пять вечеров» заранее вызывала любопытство критиков: ведь именно с этой пьесы, поставленной в 1959 году Олегом Ефремовым, началась слава молодого «Современника». Руководитель театра Галина Волчек, участвовавшая в том, ефремовском, спектакле в качестве второго режиссера, лишь усиливала интригу, намекая, что мы увидим не римейк старой постановки, а совершенно новый взгляд молодого режиссера «на тех людей, на ту жизнь». На постановку был приглашен ученик Анатолия Васильева – Александр Огарев, а главные роли поделили звезды театра Елена Яковлева и Сергей Гармаш.

На спектакле приготовившегося к ностальгии зрителя первым делом поразили красотой оформления: заснеженное дерево, желтый свет в одиноком окне, кружащийся в воздухе снег и едва различимые вдали сугробы – трудно придумать более подходящую атмосферу для пяти романтических вечеров. В истории о любви шофера Александра Ильина и заводского мастера Тамары, встретившихся после семнадцатилетней разлуки, Огарев увидел вневременную сказку, такую же вечную и универсальную, как миф о Одиссее и Пенелопе. Сценограф Дмитриева не попыталась вернуть нас в конец 50-х и гуманно опустила тоскливые подробности советской коммуналки, в которой по большей части разворачиваются события. Вместо дверей у нее – пустые проемы, вместо стен – легкие прозрачные ткани, а мебель в квартире Тамары исчезает и появляется как в сказке, хоть и видны тени вышколенных монтеров сцены.

Казалось бы, вся эта волшебная атмосфера, сотканная из синеватого света, вкрадчивой музыки, кружащихся снежинок, должна настраивать не только зрителей, но и актеров на романтический лад. Но вот тут и возникает главное несоответствие: с первых минут спектакля герои все, как один, впадают в полуистерическое состояние, много и экзальтированно говорят, нервно смеются и даже танцуют так, как будто это последняя пляска приговоренного на смерть. Всеобщая истерия с бесконечными всхлипываниями, заиканиями, болезненным хрипением, гримасами боли и пусканием слезы продолжается весь спектакль и к финалу утомляет не меньше, чем рефреном звучащая «Милая моя» в надрывном исполнении Юрия Шевчука.

То, что молодые актеры не справляются со своими ролями, совсем не удивительно. Понятно, что Шамилю Хаматову, только в прошлом году окончившему РАТИ, не хватает ни обаяния, ни внутренней харизмы, чтобы играть характерную роль Славы, которая была звездной для юного Табакова. А его партнерше Полине Рашкиной, играющей Катю, приходится много суетиться, таращить глаза и хохотать как безумной в напрасной попытке расшевелить партнера. Но если однообразие игры молодой пары можно списать на недостаток мастерства, то чем объяснить неприятную бледность образов Тамары и Ильина? Елена Яковлева, изображая уставшую от одиночества и ожидания женщину, использует стандартный набор выразительных средств: трясущиеся губы, заикания, громкие всхлипывания, подрагивающий от волнения голос, нервный истеричный смех – эта почти трехчасовая женская истерика на повышенных тонах под конец становится невыносимой. Еще печальнее обстоят дела с образом Сергея Гармаша: он нещадно эксплуатирует свою очаровательную улыбку, а когда требуется разыграть страдание, принимается скалить зубы и напористо хрипеть, добавляя и без того экспрессивным словам излишнего пафоса.

Оторвав историю Ильина и Тамары от бытовых и исторических реалий, режиссер Огарев случайно или (что вероятнее всего) намеренно лишил главных героев всякой индивидуальности, а зрителя – возможности им сопереживать. Его Ильин и Тамара из володинских шофера и заводской работницы перешли в разряд почти метафизических фигур: абстрактный герой возвращается к абстрактной героине, воплощающей всеобщие (а значит, ничьи конкретно) страдания женщин, тоскующих о любви.

Дословно следуя тексту Володина, Огарев не смог передать главного: духа этой самой человечной из советских пьес. И кажется, что лучше бы «Пять вечеров» поставила сама Галина Волчек. И тогда бы разговор о «тех людях и той жизни» не превратился в бесстрастный доклад о некоей любви вообще.

НГ , 14 апреля 2006 года

Григорий Заславский

Часть вторая

В «Современнике» сыграли премьеру «Пяти вечеров»

Театральная премьера – мероприятие не только, а временами и не столько театральное. Светская жизнь кипит: Игорь Николаев с неопознанным представителем то ли творческой, то ли деловой элиты, Владимир Спиваков с супругой Сати Спиваковой, Евгений Примаков, Алиса Фрейндлих, Лариса Рубальская, Вадим Абдрашитов, Павел Каплевич – короткий газетный отклик не позволяет перечислить всех, кто почтил своим присутствием премьеру «Пяти вечеров» в «Современнике». Во вторник и в среду пьеса Александра Володина, сорок с лишним лет назад принесшая славу театру, его выдающимся и великим актерам, вернулась в афишу «Современника».

Поставить спектакль пригласили Александра Огарева, молодого режиссера, ученика Анатолия Васильева, пока не вошедшего в обойму модных, держащегося особняком. Выбор показался и неожиданным, и одновременно верным: пьеса Володина нуждается в таком – особом – взгляде и вряд ли бы выдержала радикальное обращение Серебренникова или Чусовой. Трудно сказать, сохранится ли описываемая Володиным история вне советских реалий, вне прошедшего завершенного времени, в котором, например, продавщица бакалейного отдела готовилась к экзаменам, а письма Маркса к жене казались какой-то «надкнижной» – духовной – ценностью. В невыдуманном прошлом девушка, работающая на переговорном пункте, с гордостью сообщает, что может вырасти до диспетчера. В невыдуманном настоящем это вызывает смех. Приходится признать, что жизнь, описываемая Володиным, и жизнь нынешняя отличаются друг от друга очень сильно. Кто-то из героев замечает, говоря об одной знакомой: «Перестала показываться, наверное, вышла замуж за обеспеченного». Сегодня все наоборот: только те, кто вышел замуж за обеспеченного, и показываются – есть что показывать.

Напомним сюжет: приехав в родной город, после скорого знакомства с продавщицей бакалейного отдела герой, Ильин, вспоминает про первую свою любовь и поздним вечером отправляется к ней в гости. Она же, как выясняется, так и не устроила личную жизнь, заменив ее трудовыми буднями и активностью по партийной линии. Заботится о племяннике, который учится в политехе и дружит с девушкой-телефонисткой. Ну а дальше Ильин, стыдясь своего невысокого шоферского звания, сочиняет, что работает главным инженером химического комбината, потом, стыдясь этой неправды, можно сказать, бежит, но Тамара, как зовут героиню, позабыв про женскую гордость, преодолевая расстояния и преграды, добивается счастья. «Лишь бы не было войны» – последние ее слова отражают понятные всякому советскому человеку мечты о счастье.

Ильина играет Сергей Гармаш, Тамару – Елена Яковлева. Прежде этот союз заставил бы следом сказать про гарантию качества. Но не зря было сказано выше, что в сравнении с прошлым многое изменилось.

В связи с «Пятью вечерами» вспоминается другой спектакль «Современника», «Мурлин Мурло» по пьесе Николая Коляды. Там Яковлева и Гармаш играют жизнь грубую, беспросветную. Эмоции все – резкие, «навыпуск». В «Пяти вечерах», казалось бы, и жизнь, и люди – совсем другие, а манера игры – похожая. Но только там их слова, их обиды ранили, задевали, а здесь – нет (или почти нет). «Я соврал! Я ей соврал!» – кричит Ильин–Гармаш, кричит, но не вызывает никакого сочувствия, поскольку сам – не чувствует. Там была боль, тут – лишь обозначение боли, обозначение любви, обозначение шофера, обозначение измученной женщины, обессилевшей, опустошенной, лишенной самой способности к любви. Ей вспоминать сподручней, чем иметь… Володинская Тамара – совсем иная, партийная и советская, она одновременно – открытая и живая. В игре Яковлевой много разнообразных актерских приспособлений, но даже во всей своей совокупности они не складываются в живой характер, в судьбу, которая у Володина расписана, как говорится, от и до. До деталей продуманные перемещения «намеченных» дверных проемов, односпальных кроватей, столов, снежных шаров размером с человеческий рост (художник – Наталья Дмитриева), то есть избыточный для такой простой истории быт несоразмерен и лишь подчеркивает недостаточность, «сокращенность» актерского существования.

Чуть лучше выглядят молодые, студент Слава (Илья Древнов) и телефонистка Катя (Дарья Белоусова), она, пожалуй, естественней остальных. Проще и живее, по-человечески понятнее. Но тут вспоминается, как играла девочку в рощинской пьесе «Спешите делать добро» взрослая актриса Марина Неелова. Безо всякой травестийности и надсады, естественно, просто. Обидней всего, что нынешняя недостаточность игры как будто бы предопределена: когда у Володина подразумевается пауза, тишина, какое-то молчание, наполненные энергией узнавания, понимания, иным каким волнением и электричеством, в спектакль входит музыка. Иногда – тихая, а чаще – не очень, или песня «Миленький ты мой…» – в надсадном, под стать актерам, исполнении Юрия Шевчука. Шевчука, конечно, не изменишь. Все, что касается актеров, больше всего хочется списать на премьерное волнение.

Культура , 20 апреля 2006 года

Наталия Каминская

Там, где мама молодая и отец живой

"Пять вечеров" в Современнике, которому исполнилось 50 лет

Спектакль выпускался к юбилею Современника, хотя в программке это никак не заявлено. И вообще премьере не предпослано никаких раскруток и зазывных деклараций. Все свершилось как-то очень по-володински, у которого суетиться, упреждать события и бить себя в грудь считалось стыдным. Спектакль вышел за несколько дней до юбилейного вечера, и автору этих строк пришло во время действия на ум странное соображение. В самом названии театра - Современник - слышится что-то старомодно романтическое. Нет, понятие в языке осталось, но им не называют ныне ни новые творческие образования, ни людей, живущих с нами в одно время. "Практика" , "Новая драма" , Центр чего-нибудь или кого-нибудь - вот кратко, дельно и без пафоса названные своими именами вещи. А Современник - понятие объемное и философское, в нем, помимо указания на одновременность, содержится некое осознание себя востребованным собеседником (тоже вроде старомодное слово) и даже властителем умов.

Конечно, в годы, когда Современник родился и рос, он себя действительно таковым осознавал и действительно таковым являлся. Играя под столом с игрушками, я слышала разговоры родителей: "Идем в Современник!" , "Ты уже видел в Современнике?" Молодые инженеры произносили это слово так, как мы теперь произносим названия модных магазинов, ресторанов или курортов. Нет все было совершенно не так! И желание другое, и мотив, и система ценностей, и представления о счастье. "Пять вечеров" - пьеса о счастье. О возможности его обрести. С хорошим концом, не вызывающим упреков к автору в мелодраматической фальши. "Стыдно быть несчастливым" - одна из самых замечательных фраз Александра Володина. Она сказана, хотя и не без иронии, но с твердой верой, что это - стыдно. Если и он, и его современники остались живы после самой страшной в истории человечества войны, то они имеют право быть счастливыми.

А в Театре Современник за 50 лет его существования произошло немало всякого. А в последние годы две его сцены (старую и новую) активно осваивают новые режиссеры, и их справедливо назвать современными хотя бы уже потому, что молодые и ставят иначе, чем старые. Но это все - совершенно другой разговор, иная планета.

"Пять вечеров" поставлены Александром Огаревым в той интонации, в какой звучал театр наших родителей. 50-е годы - время, соединившее несвободу с ощущением свободы, послевкусие от войны с жадным вкусом к жизни. Студенты с линейкой и ватманом, разговоры о невероятных перспективах химической науки, мечты о покорении космоса, престиж образования в каждой семье. Смешные разговоры о важности общественной работы. Приоритет личного счастья в володинской пьесе очевиден, но заботы героини об иногородних студентах, живущих в общежитиях, не кажутся автору ни глупыми, ни фальшивыми. Война кончилась, и хорошим людям хотелось, чтобы счастья хватило на всех. Все это играется на сцене нынешнего Современника без купюр. Притом играется так, как это было в этом театре или в легендарном спектакле Товстоногова в БДТ на рубеже 60-х годов. Ну, конечно, не совсем так. С привкусом стилизации или прямого "привета от". Мизансцену, где молодые герои Катя (Дарья Белоусова) и Слава (Илья Древнов) сидят за столом, у него в руке батон хлеба, а у нее - палка краковской колбасы, можно увидеть в старом фотоальбоме БДТ Рефреном идущая песня "Миленький ты мой... " - тоже оттуда, хоть и записана в исполнении Юрия Шевчука. Торчащие косички, растопыренные руки Кати, детское пижонство Славы, футбольный матч в коридоре между Ильиным и его другом Тимофеевым (Валерий Шальных), романтически доверительные интонации, легкая эйфория - так играли раньше, теперь не играют. Но ведь и жили так! Ефремов и Товстоногов, ставившие эту пьесу в прошлом веке, ведь в реальной жизни искали интонацию, а не заимствовали ее из обветшалого театра. В нынешнем же спектакле Современника происходит редкий эффект: актеры играют в несовременной манере, но при этом абсолютно верят и в возможности театра, которого больше нет, и в человеческую значимость людей, которые были выведены на сцену почти 50 лет назад. Нет, эти "Пять вечеров" -вовсе не "музей" , а живой диалог с "родителями".

Этот эффект есть даже в декорации Натальи Дмитриевой. В давно прошедшие годы подобное оформление называли "симультанным" , это когда на сцене одновременно обозначены все места действия пьесы: чугунная решетка сада, заснеженное дерево, светящееся окно вверху, и тут же - кровати, столы, стулья, абажур. Сейчас тоже смешивают места действия, однако с гораздо большей степенью условности и с некоей холодной остраненностью. Но Дмитриева уловила тот наив старомодного совмещения, где все вещи - подлинные и весь мир - как на ладони.

Впрочем, главное - в паре Ильин - Тома. В Сергее Гармаше и Елене Яковлевой, в непривычной человечности их игры. Гармаш превзошел сам себя. К его обычной мужественности, к его несомненному актерскому таланту прибавилось нескрываемое удовольствие от того человеческого материала, который выпало сыграть. Одно дело - надежный милиционер, коих во всей плоскостной убедительности актер переиграл немерено, и совсем другое - объемный, чисто мужской характер, с драмой, биографией и подлинной историей любви. Как они с племянником Томы Славкой ведут незримый мужской поединок, как он меняется от дежурного флирта с нелепой продавщицей Зоей (Лилия Азаркина превращает эпизод в яркую, трогательную сцену) к встрече с Томой, когда, кажется, все в его жизни решается, но он сам себе боится в этом признаться! Спектакль никак не объясняет нам, где пребывал герой долгие годы после окончания войны (а пребывал он - ясно где). Но Гармаш отыгрывает это едва уловимой повадкой, выражением лица, в которых проглядывает что-то тяжелое, зэковское. Лицо героя выхватывает время от времени прямой луч света, и смотреть в это лицо не устаешь, тут - настоящий крупный план, и в зале - звенящая тишина.

Однако Елена Яковлева - тоньше, у нее еще и изысканный театральный стиль, какая-то едва уловимая патина ненынешней сценической манеры, сквозь которую просвечивает абсолютно искреннее переживание. Яковлева играет и это волшебное "чуть-чуть", зазор между сегодня и ретро, заставляющий вспомнить знаменитых ее предшественниц в этой роли или, по крайней мере, то, что мы читали об их игре. Зажатая, затюканная тетка на глазах освобождается от всех пут социума и собственного несчастья, превращается в прелестную женщину.

К юбилею Современника лучшей премьеры нельзя было выдумать. Она напомнила о том, какое искреннее участие зрительного зала вызывал молодой театр Олега Ефремова и его соратников, какого духовного калибра диалоги с современниками в нем велись. И о том, что подобный тип театра жив до тех пор, пока кому-то еще интересны подлинные человеческие истории. И еще о том, что о родителях не только помнят и заботятся. Честно говоря, им иногда и завидуют.

Россiя , 18 мая 2006 года

Марина Квасницкая

Один вечер для дуэта

Люди бывают очень смешны, когда откладывают счастье на 17 лет

Пьеса Александра Володина «Пять вечеров» в исполнении двух лучших актеров театра Елены Яковлевой и Сергея Гармаша – беспроигрышный вариант для юбилейного для «Современника» сезона. Этот актерский дуэт уже хорошо сложился как некое художественное целое. И если театральные гурманы обычно ходят посмотреть на любимых актеров, то можно с уверенностью сказать, что удовольствие от слаженного дуэта двух звезд восхищает вдвойне. Пара Яковлева – Гармаш запомнилась еще по спектаклю «Бесы», где их исполнение ролей брата и сестры Лебядкиных – просто актерский Монблан в многофигурной композиции мэтра режиссуры Анджея Вайды.

Пьеса Володина – удачный выбор. Она такая, казалось бы, простая, бесхитростная, но в то же время емкая. На самом деле хорошо разыграть простую и бесхитростную историю о любви, о судьбе рискует не каждый театр. Здесь сложнее удивить зрителя, который искушен наворотами современной драматургии, эффектными мизансценами модных режиссеров, дизайнерскими костюмами, которые сегодня стали чуть ли не самоцелью многих постановок. А здесь все просто: он и она, встреча двух людей после 17 лет разлуки, их осознание своей любви и принадлежности друг другу, разговор о личностной состоятельности, о счастье, о правильном выборе и о необходимости исправить ошибку.

История разыграна так мощно и чисто, что в финале, когда все-таки разворачивается этот ожидаемый и горький хеппи-энд, зрительницы хлюпают носом и достают из сумочек батистовые платочки – почти забытый аксессуар завзятых театралов. Это именно тот спектакль, на котором испытывают одинаково сильные чувства и высоколобый интеллектуал, и мотальщица из прядильного цеха.

Он и она. Все просто и невероятно сложно в их пути к счастью. Их разделила война, а после войны Александр Ильин хотел прийти к своей возлюбленной в полном смысле героем, увенчанный лаврами, на белом коне. Но с этим оказались проблемы. Химический институт не окончил из-за своего неумения пойти на компромисс, в спорте тоже оказались свои бои без правил, и там, по большому счету, он не сделал карьеры. Да, именно карьеры, это слово давно вертелось на языке.

Карьера – это культ современного человека. Не секрет, что сегодня для многих состоятельность исчерпывается исключительно карьерными успехами. Сегодня если ты не сделал карьеры – ты неудачник. Но драматург раскрывает нам иные грани человеческой состоятельности: умение любить, дружить, быть в ладу со своей совестью. Замечу кстати, что некоторым критикам пьеса Володина, а вслед за ней и спектакль в целом показались архаичными. Но это лишний раз подтверждает актуальность и пьесы, и спектакля. И то, что «Современник» угадал какой-то болевой нерв сегодняшнего дня.

Спектакль «Пять вечеров» – это спектакль на вырост. Я уверена, что актеры будут находить все новые краски для своих персонажей. И уже сейчас мне любопытно: каким спектакль будет через полгода, через год? Мне кажется, что он будет только лучше, как хорошее вино.

Обаятельного «неудачника» Сергей Гармаш играет сдержанно, но мощно, нигде не впадая в сентиментальность. Он играет не саму любовь, а какое-то неуловимое счастье находиться рядом с любимым человеком. И за этими нюансами счастья следит невероятно интересно. Вот они с Тамарой катаются на катке. Надо сказать, что актеры в коньках вполне натурально умудряются скользить по авансцене. Ильин не поедает глазами свою спутницу, как принято изображать любовь вульгарного толка. Он счастлив и от этого катка, и от чудесного дня, и от общения с симпатичными людьми.
Просто это счастье умножено вдвое оттого, что рядом - она. Вот он учит боксу племянника Тамары. Он получает удовольствие от этого процесса, но вдвойне от того, что скоро придет она. Хэппи-энд еще далеко, но эти флюиды счастья накрывают зрительный зал с головой.

Накрывают они и Тамару. Поначалу она мерзла и куталась в бесформенную кофту, но потом достает из своего гардероба женственные платья. И невольно кажется, что она уже согрелась. В лучах счастья, как пишут в банальных любовных романах… Актриса Елена Яковлева пользуется острохарактерными и комедийными штрихами, чтобы не впасть в дешевую мелодраму. Однако она нигде не копирует рисунок роли Людмилы Гурченко в известном фильме.

Хотя трудно удержаться от сравнения – настолько памятен тот замечательный фильм. «Зачем ты целуешь мои руки? Они же грязные!» – в этой финальной сцене объяснения героев память просто подсказывает интонации голоса Гурченко. Однако актриса сумела найти свои интонации для этой сцены. Ее Тамара более мягкая и женственная, а временами более смешная.

Вообще режиссер Александр Огарев не поскупился на комедийные сцены в этом спектакле. Ведь люди бывают очень смешны, когда откладывают свое счастье на целых 17 лет!

Планета Красота, номер 5-6, 2006

Марина Дмитревская

С любимыми не расставайтесь!

Сначала померещилось. Старый ленинградский фонарь, одинокое окно светится, наверное, комната Тамары - окнами в колодец… Восстания 22, квартира 2? Реальный володинский адрес, куда после премьеры БДТ не раз приходили разные люди, стучались и спрашивали Тамару Васильевну - до такой степени «вторая реальность» спектакля, нежнейшего из товстоноговских созданий, захватывала, смыкалась с жизнью, становилась жизнью…

Фонарь, окно...

Сразу оговорюсь: я видела самое первое представление «Пяти вечеров», приготовленных к 50-летию «Современника». Ехала на премьеру из Ленинграда (не из Петербурга), почти уверенная в том, что в «Современнике» - втором и любимом «доме» Володина - в этот вечер постараются забыть свое гламурное, многоцветное «буржуазное» сегодня во имя легендарного, черно-белого, демократического и истинного «вчера». Что умоют лица, сотрут дорогой лак, хотя бы ненадолго. Казалось, что здесь не смогут соврать, наиграть, не поверить пьесе, хотя бы из-за ностальгии по «тому» театру. Я была почти уверена: возьмут ту интонацию простой драматической правды, которая все хуже дается нашему театру. Тем более, что и Тамара и Ильин - в возможностях замечательной Елены Яковлевой и Сергея Гармаша… В общем, вместе со мной поезд Ленинград - Москва вез тонну пафоса и чемодан надежд. Трясясь в вагоне, я предавалась непростительному профессиональному идеализму: что Галина Волчек проявит бдительность и не перепутает повадки 1958-го с повадками и танцами, явившимися после Фестиваля молодежи и студентов (все театры путают). Ведь она же помнит, как ходили, что носили, о чем грустили, чего хотели… Время уходит, остаются последние очевидцы, и наверняка «Пять вечеров» взяли, «чтобы помнили», чтобы вернуться туда, в старый «Современник», где - «правда! Ничего, кроме правды!» Нет, кроме правды еще - счастье...

«Пять вечеров» поставил молодой режиссер Александр Огарев. Но ведь для того чтобы чувствовать время, ощущать его запахи, движения, колебания света, вибрации воздуха и нюансы отношений, не обязательно в нем жить. Стоит включить образованное творческое воображение - и уже не перепутаешь 10-е годы XIX века с его же 30-ми, а время юности родителей - с годами, когда бабушка была молодой… Что ж говорить о десятилетиях недавних, в которых рос сам? Фантики, шапки и гольфы отрочества, туфли и косынки юности не перепутаешь с туфлями и шапками бабушки или мамы, да и с собственными вещами других десятилетий не перепутаешь. В разные годы люди по-разному глядят, ходят, прикасаются друг к другу. У самого Володина прочтите, что такое было взять девушку за руку! И как брали, какой внутренний жест сопровождал это событие…

Фонарь, окно… А дальше возникли какие-то совершенно не ленинградские, а купеческо-московские кованые ворота, мимо них, прямиком из спектакля Римаса Туминаса «Маскарад», прикатились два неправдоподобно больших снежных кома, и именно «как снежный ком» спектакль стал обрастать ненужными деталями и тонуть в сценической суете. Тут и «Миленький ты мой» голосом Юрия Шевчука, и старые пластинки, и еще какая-то музыка («Где Кура, а где дом?» - как говорилось в одном спектакле…) Тут и занавески, летающие туда-сюда, и условные дверные рамы, словно сошедшие с фотографий ранних современниковских спектаклей, и безусловные столы, и «ретро-катание» на коньках, и смесь 50-х с 70-ми…

Ну как может Катя, девочка с телеграфа, танцевать со шваброй на столе в чужом доме? «Не верю!» - кричит ранний «Современник», но «Современник» нынешний не слышит его…

Здесь как будто все время опасаются: нынче зритель не поймет. Чего не поймет? Что признание Тамары в любви, высказанное одной фразой: «Я тебя уважаю», - это не то же самое, что нынешнее «Приглашаю тебя на утренний чай с лимоном»?.. Как же надо довести зрителя, чтобы он стал таким тупым? Вот «для тупых» в первой же сцене Лилия Азаркина изображает продавщицу Зою в лучших традициях Клары Новиковой. А ведь одинокая Зоя - та же Тамара, только не дождавшаяся своего Ильина. В пьесе - рифмы, зеркала, тишина одиночества…

Или вот. Слава бросает на пол книгу, Тамара кричит: «Это же письма Маркса!» Смешно и печально написано, но Яковлева почему-то так боится, что зал не засмеется на реплику, что изо всех сил педалирует, красит… А как суетится Полина Рашкина (Катя), существуя в режиме мультфильма - ни секунды остановки. Ощущение, что зал - тюбик, из которого выдавливают реакцию.

У Володина все - между строчек, за словами. Потому он и Володин, а не Софронов или даже Розов. В «Современнике» (как и в Молодежном театре на Фонтанке, где спектакль поставил Семен Спивак) до странности нет ничего между, а смачно раскрашивают именно строчки. Или смачно молчат (Гармаш), или картинно падают в обморок (Тамара при виде Ильина), или старательно интонируют, уничтожая речь, которая когда-то казалась магнитофонной, а потом оказалась поэзией. И нежный текст лишается содержания, вместо подлинного (что так важно в Володине) возникает бесконечное «понарошку», все показано - и мир володинских героев, где внешнее скрыто, а внутреннее ясно, превращается в мир, где все внешнее ясно, а внутреннего нет.

Почти весь спектакль демонстрируют отношение к тексту, отчуждают его. Между тем именно текст звучит изумительно, ясно, тонко.

Но «умыть лица» после сериалов, ток-шоу, Серебреникова и Чусовой актерам «Современника» не удается.

Может быть, пройдет время, Яковлева с Гармашом успокоятся и станут играть тоньше. В спектакле, который видела я, они действовали лишь всенародно известными «обаяниями», не отдаваясь собственно драматическим движениям, страхуясь. Ни у Тамары, ни у Ильина не было за спиной крыльев биографии, хотя к концу спектакля из-под завалов сценического хлама робко выползла история Мужчины и Женщины. Мужчины, который хочет «жить так, как мне нравится, и ни перед кем не отчитываться», - свободного мужчины, неожиданно вставшего на якорь, и женщины, которая на то и женщина, чтобы якорем быть. История родилась, но развиться у нее уже не было времени.

Зинаида Шарко - первая и легендарная Тамара товстоноговского спектакля - рассказывает, что когда Володина пригласили читать «Пять вечеров», это был «целый спектакль. Через каждые пять минут он останавливался и говорил: «Извините, там очень бездарно написано. Я вот это исправлю и это исправлю... Ой, как это плохо! Я… я даю слово, что я это исправлю!». Вот так он прочел всю пьесу, извиняясь за то, что якобы так плохо написано.

Как бы хотелось, чтобы вот так, по-володински извиняясь, «Современник» «перечел» и поправил свой сценический текст, потому что и вправду он «написан» неважно.

Ленинград. Вечер первый. В комнате сидят Зоя и Ильин. Зоя - продавщица в гастрономе. Ильин в Ленинграде в отпуске, живёт он где-то на Севере. Отпуск заканчивается - скоро уезжать. Он рассказывает Зое, что в соседнем доме, над аптекой, жила его первая любовь, красавица, которую подруги звали Звезда. Он переписывался с нею всю войну, а потом перестал писать. Ильину хочется увидеть, какая она сейчас. Он обещает Зое скоро вернуться, быстро собирается и идёт узнать - может, она ещё там живёт.

Комната Тамары. Она сначала никак не может вспомнить Ильина, только предъявленный им паспорт все объясняет. Тамара рассказывает ему, что работает мастером на «Красном треугольнике», что её работа интересная, ответственная, что живёт с племянником Славой. А сестры Люси нет - в блокаду умерла. Слава учится в технологическом, где до войны учился Ильин.

Ильин рассказывает, что работает главным инженером на химическом заводе в Подгорске. Это один из крупнейших заводов в Союзе. А здесь - в командировке. На три-четыре дня. Тамара предлагает ему пожить эти дни у них с условием, что тот никого сюда не будет водить. Ильин соглашается и уходит в маленькую комнату. Тамара ложится спать. В квартиру входят Катя и Слава. Тамара делает им замечание, что уже полночь, что молоденьким девушкам нехорошо так себя вести, что Катя отвлекает Славу от занятий. Катя в ответ говорит, что двойки Слава получает не из-за неё, а из-за соседки Лидочки, с которой Слава поссорился и которая поэтому не даёт ему свои конспекты. Катя уходит. Тамара пытается усовестить Славу, однако тот говорит, что насыщен теорией по горло. Входит Ильин и слушает. Славе неприятно это, поэтому он сразу же соглашается с Ильиным, что пора спать, и уходит в маленькую комнату с раскладушкой. Ильин рассказывает Славе их с Тамарой историю и обещает спустить со Славы семь шкур, если тот обидит при нем Тамару. Он говорит, что намерен обеспечить этой женщине счастливую жизнь хотя бы на те дни, что проживёт здесь.

Вечер второй. Ильин, Слава и Катя убирают празднично всю квартиру к приходу Тамары. Пришедшей Тамаре сначала не нравится, что кто-то распоряжается в её доме без неё, однако потом она с удовольствием приглашает всех за стол - ужинать. Когда Катя со Славой уходят, Тамара поёт под гитару песню, которую они с Ильиным пели много лет назад: «Миленький ты мой...» Неожиданно она говорит, что было бы ужасно, если бы она вышла за кого-нибудь замуж. Ильин просит повторить, но Тамара не отвечает. В комнате гаснет свет.

Вечер третий. Катя, которая работает на коммутаторе, слышит, как Ильин говорит Зое, что не сможет прийти. Действие переносится в комнату Тамары. Ильин собирается уезжать и зовёт Тамару ехать с ним, правда, не в Подгорск, а на Север, где думает устроиться шофёром, бросив своё инженерство. Тамара не понимает, для чего ему бросать все и ехать на Север, и отказывается от приглашения. Ильин отправляет её в магазин под предлогом покупки ему еды на дорогу, а сам уезжает, не простившись. Слава запрещает Тамаре догнать ушедшего Ильина. Он не хочет, чтобы Тамара унижалась.

Вечер четвёртый. Комната Тимофеева, друга Ильина. Тамара ищет здесь Ильина. Услышав её голос, тот просит Тимофеева не выдавать его и прячется. Тимофеев говорит Тамаре, что давно не видел Ильина. В это время Тимофееву звонят с химкомбината, из Подгорска. Тамара узнает, что Ильин сказал ей неправду о своей жизни, присвоив биографию Тимофеева, что на самом деле он шофёр на Севере. Тимофеев считает Ильина безалаберным, но Тамара горячо его защищает. Она оставляет свой адрес для Ильина и уходит. Тимофеев советует Ильину догнать Тамару и молить её о прощении. Для Ильина это исключено. Он уходит.

Вечер пятый. Катя рассказывает переживающей Тамаре о существовании Зои. Тамара решает поискать Ильина там. Однако Ильин с Зоей расстался. Тамара не застаёт его. Зоя оскорбительно с ней разговаривает, и Тамара уходит, так ничего и не добившись.

Катя разыскивает на вокзале Ильина. Ильин хочет напиться перед отъездом. Катя пытается ему помешать, потом начинает пить вместе с ним. Катя рассказывает ему о Славе, Ильин ей - о Тамаре, о том, как она его провожала на фронт, наконец рассказывает всю правду о себе.

В это время Тамара рассказывает Славе ту же историю об их прощании. Приходит Катя. Она пьяна. Отдаёт Славе тетрадь конспектов, которую она для него переписала за одну ночь. Тамара укладывает её на кровать. Приходит Тимофеев. Он ищет Ильина. Берётся починить перегоревший рефлектор. Тут возвращается Ильин. Он говорит, что он не неудачник, что он полезен для общества, что он свободный и счастливый человек. Тамара говорит ему, что она все знает и что она гордится им. Напоминает Ильину, что тот звал её с собой на Север. Теперь она согласна ехать. Ильин целует ей руки и обещает, что она никогда об этом не пожалеет. Тамара, то ли радуясь, то ли страшась за своё счастье, вслух желает, чтобы не было войны.

Действие происходит в Ленинграде.

Вечер первый. В комнате сидят Зоя и Ильин. Зоя - продавщица в гастрономе. Ильин в Ленинграде в отпуске, живет он где-то на Севере. Отпуск заканчивается - скоро уезжать. Он рассказывает Зое, что в соседнем доме, над аптекой, жила его первая любовь, красавица, которую подруги звали Звезда. Он переписывался с нею всю войну, а потом перестал писать. Ильину хочется увидеть, какая она сейчас. Он обещает Зое скоро вернуться, быстро собирается и идет узнать - может, она еще там живет.

Комната Тамары. Она сначала никак не может вспомнить Ильина, только предъявленный им паспорт все объясняет. Тамара рассказывает ему, что работает мастером на «Красном треугольнике», что ее работа интересная, ответственная, что живет с племянником Славой. А сестры Люси нет - в блокаду умерла. Слава учится в технологическом, где до войны учился Ильин.

Ильин рассказывает, что работает главным инженером на химическом заводе в Подгорске. Это один из крупнейших заводов в Союзе. А здесь - в командировке. На три-четыре дня. Тамара предлагает ему пожить эти дни у них с условием, что тот никого сюда не будет водить. Ильин соглашается и уходит в маленькую комнату. Тамара ложится спать.

В квартиру входят Катя и Слава. Тамара делает им замечание, что уже полночь, что молоденьким девушкам нехорошо так себя вести, что Катя отвлекает Славу от занятий. Катя в ответ говорит, что двойки Слава получает не из-за нее, а из-за соседки Лидочки, с которой Слава поссорился и которая поэтому не дает ему свои конспекты. Катя уходит. Тамара пытается усовестить Славу, однако тот говорит, что насыщен теорией по горло. Входит Ильин и слушает. Славе неприятно это, поэтому он сразу же соглашается с Ильиным, что пора спать, и уходит в маленькую комнату с раскладушкой. Ильин рассказывает Славе их с Тамарой историю и обещает спустить со Славы семь шкур, если тот обидит при нем Тамару. Он говорит, что намерен обеспечить этой женщине счастливую жизнь хотя бы на те дни, что проживет здесь.

Вечер второй. Ильин, Слава и Катя убирают празднично всю квартиру к приходу Тамары. Пришедшей Тамаре сначала не нравится, что кто-то распоряжается в ее доме без нее, однако потом она с удовольствием приглашает всех за стол - ужинать. Когда Катя со Славой уходят, Тамара поет под гитару песню, которую они с Ильиным пели много лет назад: «Миленький ты мой…» Неожиданно она говорит, что было бы ужасно, если бы она вышла за кого-нибудь замуж. Ильин просит повторить, но Тамара не отвечает. В комнате гаснет свет.

Вечер третий. Катя, которая работает на коммутаторе, слышит, как Ильин говорит Зое, что не сможет прийти. Действие переносится в комнату Тамары. Ильин собирается уезжать и зовет Тамару ехать с ним, правда, не в Подгорск, а на Север, где думает устроиться шофером, бросив свое инженерство. Тамара не понимает, для чего ему бросать все и ехать на Север, и отказывается от приглашения. Ильин отправляет ее в магазин под предлогом покупки ему еды на дорогу, а сам уезжает, не простившись. Слава запрещает Тамаре догнать ушедшего Ильина. Он не хочет, чтобы Тамара унижалась.

Вечер четвертый. Комната Тимофеева, друга Ильина. Тамара ищет здесь Ильина. Услышав ее голос, тот просит Тимофеева не выдавать его и прячется. Тимофеев говорит Тамаре, что давно не видел Ильина. В это время Тимофееву звонят с химкомбината, из Подгорска. Тамара узнает, что Ильин сказал ей неправду о своей жизни, присвоив биографию Тимофеева, что на самом деле он шофер на Севере. Тимофеев считает Ильина безалаберным, но Тамара горячо его защищает. Она оставляет свой адрес для Ильина и уходит. Тимофеев советует Ильину догнать Тамару и молить ее о прощении. Для Ильина это исключено. Он уходит.

Вечер пятый. Катя рассказывает переживающей Тамаре о существовании Зои. Тамара решает поискать Ильина там. Однако Ильин с Зоей расстался. Тамара не застает его. Зоя оскорбительно с ней разговаривает, и Тамара уходит, так ничего и не добившись.

Катя разыскивает на вокзале Ильина. Ильин хочет напиться перед отъездом. Катя пытается ему помешать, потом начинает пить вместе с ним. Катя рассказывает ему о Славе, Ильин ей - о Тамаре, о том, как она его провожала на фронт, наконец рассказывает всю правду о себе.

В это время Тамара рассказывает Славе ту же историю об их прощании. Приходит Катя. Она пьяна. Отдает Славе тетрадь конспектов, которую она для него переписала за одну ночь. Тамара укладывает ее на кровать. Приходит Тимофеев. Он ищет Ильина. Берется починить перегоревший рефлектор. Тут возвращается Ильин. Он говорит, что он не неудачник, что он полезен для общества, что он свободный и счастливый человек. Тамара говорит ему, что она все знает и что она гордится им. Напоминает Ильину, что тот звал ее с собой на Север. Теперь она согласна ехать. Ильин целует ей руки и обещает, что она никогда об этом не пожалеет. Тамара, то ли радуясь, то ли страшась за свое счастье, вслух желает, чтобы не было войны.

Вы прочитали краткое содержание пьесы "Пять вечеров". Предлагаем вам также посетить раздел Краткие содержания , чтобы ознакомиться с изложениями других популярных писателей.