Сябры, у гэтым годзе спаўняецца 205 год з паходу Напалеона на Расійскую Імперыю. Тэма напалеонаўскіх войнаў адна з найменш папулярных у беларускім грамадстве, як і Першая сусветная. Бо, дзякуючы неадэкватнай прапагандзе, мы ведаем, што ў свеце была толькі адна вайна, а Беларусь з’явілася ў 1945-ым.
Пра напалеонаўскую кампанію звычайны беларус ведае толькі з верша Лермантава “Барадзіно”, камедыі “Гусарская балада” ды рамана “Вайна і мір”. Тым не менш 1812-ы год з’яўляецца адным з самых міфалагічных у нашай і расійскай гісторыі.
Каб вата не абвінаваціла нас у “свядомитских сказках и фантазиях”, публікуем матэрыял расейскага настаўніка гісторыі, куратара тэмы “Гісторыя” на праекце TheQuestion.ru Вячаслава Бабайцава.
“УСЕНАРОДНАЯ ВАЙНА 1812 ГОДА ЯК НАЙВЯЛІКШЫ МІФ У РАСІЙСКАЙ ГІСТОРЫІ”
Адзін з найвялікшых міфаў у расійскай гісторыі - гэта «ўсенародная вайна» насельніцтва Расійскай імперыі супраць Напалеона ў 1812 годзе. Уяўленне пра масавае супраціўленне французам шырока распаўсюдзілася падчас Вялікай Айчыннай, калі спатрэбілася на гераічных прыкладах з мінулага заклікаць грамадзян СССР да барацьбы з нацызмам. Далей савецкія аўтары актыўна тыражавалі гэтае меркаванне. У сувязі з гэтым маштабы дзеянняў партызанскіх атрадаў у Айчыннай вайне 1812 года былі неабгрунтавана перабольшаны, а іх характар паказаны адрозным ад сапраўднага.
Насамрэч на занятых французамі тэрыторыях адносіны мясцовых жыхароў да Вялікай арміі былі надзвычай неадназначнымі. Яны вагаліся ад прывітальнага захаплення да адкрытай нянавісці.
Напярэдадні захопу Напалеон дэклараваў адну з галоўных мэтаў свайго паходу – аднаўленне суверэннай Польшчы (Рэчы Паспалітай). У яе склад планавалася ўключыць украінскія, беларускія і літоўскія землі, якія ўвайшлі ў Расійскую імперыю ў выніку падзелаў Рэчы Паспалітай у XVIII стагоддзі. Новая дзяржава павінна была ўраўнаважыць свайго ўсходняга суседа.
Уступіўшы ў чэрвені 1812 года ў заходнія губерніі Расійскай імперыі, французскія войскі сустрэлі сімпатыі з боку мясцовага насельніцтва. Жыхары гарадоў урачыста сустракалі іх з кветкамі і музыкай. Амаль уся літоўска-беларуская шляхта, якая спадзявалася на аднаўленне Рэчы Паспалітай у межах 1772 года, успрымала французаў як вызваліцеляў ад расійскага самадзяржаўя. Каталіцкія, а ў некаторых месцах і праваслаўныя святары таксама падтрымлівалі Напалеона.
Вось як пісала пра сустрэчу Вялікай арміі ў Вільні гарадская газета «Kurjer Litewski»: «У гэты дзень мы былі шчаслівыя бачыць у сценах нашай сталіцы імператара французаў… вялікага Напалеона, на чале яго непераможнай арміі».
Таксама паведамлялася: «Увесь горад быў на вуліцы, усе навакольныя горы цалкам былі пакрытыя людзьмі, якія прагнулі першымі ўбачыць французаў. Шмат хто з гэтай мэтай залез на дахі дамоў, вежы цэркваў і званіцы. Вялізныя натоўпы пабеглі за ковенскую заставу, адкуль чакалі французаў. Усё гэта бегла, сутыкалася, гаманіла, нагадваючы адзін вялізны вар’яцкі дом».
Сустрэча Напалеона ў Вільні
Беларускі гісторык Уладзімір Краснянскі пісаў, што ў Мінску і павятовых гарадах губерніі паўсюль адбываліся «ўрачыстыя сустрэчы французаў каталіцкім духавенствам і прадстаўнікамі горада; гучныя авацыі натоўпу, ілюмінацыі ўвечары, надзвычайнае ажыўленне, якое ўносілі памешчыкі, прыяжджаючыя з навакольных вёсак адсвяткаваць, паабедаць, паразмаўляць пра адноўленую Польшчу».
Мясцовыя жыхары кантралявалі склады з правіянтам і кармамі, не дазваляючы знішчыць іх адступаючым рускім часткам, і перадавалі гэтыя запасы Вялікай арміі. Напрыклад, у Вілейцы брыгадны генерал П’ер Душы дэ Кольбер-Шабанах атрымаў ад гараджан 2 тысячы квінталаў мукі, ад 30 да 40 тысяч рацыёнаў сухароў і шмат аўса.
Прадстаўнікі высакародных шляхецкіх родаў добраахвотна дапамагалі грашыма напалеонаўскім войскам. У Вільні княгіня Караліна Радзівіл падаравала французскаму шпіталю 30 бочак жытняй мукі і 2 бочкі крупы разам з вазамі, а таксама 10 валоў і 12 бараноў. На яе ўзор прадстаўнікі іншых дваранскіх родаў таксама пачалі ахвяраваць правіянт французскім лазарэтам.
« Плошча Напалеона ў Мінску» - у 1812-ым годзе Плошча Свабоды была перайменавана ў гонар французскага Імператара.
Асобна варта вылучыць узаемаадносіны Вялікай арміі і самага шматлікага саслоўя Расійскай імперыі - сялянства. Першапачаткова прыход французаў сельскія жыхары ўспрынялі стрымана і ніякага супраціву ім не аказвалі.
Пры ўваходзе напалеонаўскіх войскаў у заходнія губерніі сярод сялян пачалі актыўна распаўсюджвацца чуткі пра вызваленне ад прыгону, адмен чыншу і паншчыны. Але французскія ўлады захавалі ўсе ранейшыя павіннасці, зборы з сялян былі нават павялічаны. Гэта выклікала пасіўны супраціў сельскага насельніцтва. Сяляне адмаўляліся гандляваць з французамі, збіраць ураджай з палёў, забяспечваць напалеонаўскае войска харчаваннем і фуражом. Яны спальвалі ўласныя дамы і свірны з запасамі, цэлымі сем’ямі сыходзілі ў лясы. Старшыня паліцыі Бярэзінскай падпрэфектуры Дамброўскі пісаў: « Мне загадваюць усё дастаўляць, а ўзяць няма адкуль … На палях шмат збожжа, ня прыбранага з-за непадпарадкавання сялян».
У некаторых раёнах сяляне пачалі ствараць у французскім тыле атрады самаабароны і пераходзіць да актыўнага супраціву. Супраць Вялікай арміі дзейнічалі фарміраванні сялян з вёсак Стараселле, Мажаны, Есьманы і Клеўкі ў Барысаўскім павеце, Варонкі ў Дрысенскім павеце, Жарцы ў Полацкім павеце і іншых.
У асобных выпадках абурэнне сельскага насельніцтва было накіравана супраць землеўладальнікаў. Жыхары шэрагу вёсак на Віцебшчыне перасталі падпарадкоўвацца сваім памешчыкам, пачалі рабаваць дваранскія сядзібы. Каб абараніць уласныя маёнткі, мясцовай шляхце прыйшлося звярнуцца па дапамогу да французскай адміністрацыі. Новы ўрад згадзіўся дапамагчы, бо, каб забяспечыць армію правізіяй, быў неабходны парадак на акупаванай сельскай мясцовасці. З дапамогай французскіх войскаў бунты сялян былі задушаныя.
Увогуле ўзброены супраціў сялян заходніх губерніяў не быў масавым. Асобныя ўспышкі незадаволенасці досыць хутка ўціхамірвалі рэгулярнымі французскімі часткамі. Таму казаць аб усеагульнай сялянскай партызанскай вайне было б няправільна.
Стаўленне да Вялікай арміі стала хутка змяняцца, калі яна пачала ісці далей у губерніі, дзе жыло пераважна рускае насельніцтва. Яшчэ ў Віцебску Напалеон атрымліваў паведамленні ад патрулёў і фуражыраў аб прарасейскіх настроях жыхароў на ўсход ад Рудні і Чырвонага. Капітан Віктар Кастэлан пісаў: « Калі мы будзем зусім у Расіі, будзе як у Іспаніі» . Французскі імператар і сам добра разумеў, што пасля таго, як Вялікая армія пяройдзе старую мяжу Рэчы Паспалітай і ўступіць на тэрыторыю Смаленшчыны, кампанія фармальна перастане быць вайной за аднаўленне Польшчы. Аднак з-за таго, што ў Напалеона не атрымалася разграміць рускую армію ў баях на мяжы і дамагчыся выгаднай мірнай дамовы, ён быў вымушаны рушыць далей, каб прымусіць суперніка даць генеральную бойку.
Напалеон у Смаленску
18 жніўня 1812 года пасля цяжкіх трохдзённых боек Вялікая армія заняла Смаленск. Становішча тут рэзка кантраставала з урачыстым прыёмам на былых польскіх землях. Горад, які пакінулі амаль усе жыхары, быў разбураны і агорнуты полымем, а яго вуліцы заваленыя трупамі і кінутымі параненымі. Французскі афіцэр віконт Луі Гіём дэ Пюібюск пісаў: «Мёртвыя целы складаюць у кучу, тут жа, каля паміраючых, на дварах і ў садах; няма ні рыдлёвак, ні рук, каб закапаць іх у зямлю. Яны пачалі ўжо гнісці; нясцерпны смурод на ўсіх вуліцах, ён яшчэ больш павялічваецца ад гарадскіх равоў, дзе да гэтага часу навалены вялікія кучы мёртвых целаў, а таксама мноства мёртвых коней пакрываюць вуліцы і наваколле горада. Усе гэтыя брыдоты, улічваючы даволі гарачае надвор’е, зрабілі Смаленск найбольш невыносным месцам на зямлі».
Разам з тым у гісторыі акупацыі Смаленшчыны Вялікай арміяй вядомыя эпізоды, калі рускія вайскоўцы, якія апынуліся ў палоне, добраахвотна дапамагалі напалеонаўскай адміністрацыі. Такія выпадкі былі нешматлікія, але яны здараліся.
Па меры прасоўвання французскіх войскаў на ўсход актывізаваўся супраціў сялян. Збеглыя з палону рускія вайскоўцы і добраахвотнікі з ліку мясцовых жыхароў былі ініцыятарамі арганізацыі атрадаў самаабароны. Сялянскія фарміраванні сачылі за асобнымі варожымі партыямі і атрадамі, знішчалі французскіх фуражыраў і марадзёраў. Генерал-маёр Бенкендорф пісаў: «Памешчыкі і спраўнікі ўзброілі сялян і пачалі … дзейнічаць супраць агульнага ворага. Не паўтаралася больш з’яў, якія адбываліся ў Беларусі».
Мінск часоў Напалеона
Трэба сказаць, што рэакцыя сельскага насельніцтва і Цэнтральнай Расіі на прыход Вялікай арміі далёка не заўсёды была негатыўнай. Часта сяляне пад уплывам чутак аб адмене французамі прыгону падтрымлівалі Напалеона. Сенатар Павел Каверын у лісце да Аляксандра I даносіў: «Перакананне ворагам у занятых ім месцах … агульна паміж сялян распаўсюджваемае, упэўненасць у непрыналежнасці больш Расіі і ў недатыкальнасці да іх улады памешчыкаў магло пахіснуць іх розумы, ад чаго некаторыя ў Смаленскай губерніі спрыялі непрыяцелю ў адшуканні фуражу і ўтоеных маёмасцяў, а іншыя, па дамове з ім, пачыналі нават рабаваць панскія дамы » . Паведамлялася, што ў Раслаўльскім і Ельнінскім паветах «ворагі, якія праходзілі, і марадзёры, што засталіся … пакінулі, асабліва ў сялянах, разуменне незалежнасці» , а ў Юхноўскім павеце «сяляне некаторых паселішчаў ад вальнадумства пачынаюць забіваць да смерці гаспадароў сваіх і падводзяць французаў у тыя месцы, дзе тыя ад страху хаваюцца».
Пасля таго як у верасні 1812 гада французы ўвайшлі ў Маскву, у шэрагу месцаў Маскоўскай губерніі адбыліся бясчынствы. Сяляне, якія спадзяваліся, што з прыходам французаў прыгон адменяць, самавольна выходзілі з падпарадкавання памешчыкам. Яны адмаўляліся выконваць павіннасці і плаціць чынш. Сяляне казалі, што зараз цалкам вольныя, «таму што Банапарт у Маскве, а значыцца, ён іх гасудар» .
Напалеон разглядаў магчымасць адмены прыгону. Ён спадзяваўся, што гэтая мера дапаможа прыцягнуць на бок Вялікай арміі шматмільённыя масы рускага сялянства і пераламіць ход кампаніі. Аднак французскі імператар не адважыўся рэалізаваць свае задумы, баючыся буйнога сацыяльнага выбуху на занятых яго войскамі тэрыторыях. Напалеон казаў: «Я б мог падняць супраць яго большую частку яе ўласнага насельніцтва, абвясціўшы вызваленне рабоў … Але калі я даведаўся пра грубасць нораваў гэтага шматлікага класа рускага народа, я адмовіўся ад гэтай меры, якая прысудзіла б мноства сямействаў да смерці, разрабавання і самых страшных мук».
Як бачым, зусім не ўсе жыхары занятых французамі тэрыторый бачылі ў іх ворагаў. Асабліва гэта заўважна на прыкладзе заходніх губерніяў, дзе нацыянальнае дваранства, гараджане і частка духавенства, якія спадзяваліся, што незалежнасць Рэчы Паспалітай будзе адноўлена, ахвотна падтрымалі Напалеона. Сяляне ў гэтых рэгіёнах таксама далёка не паўсюль сустракалі Вялікую армію з віламі і рацішчамі. «Дубіна народнай вайны» ў поўнай меры паднялася толькі пасля падзення Смаленска. Аднак нават у Цэнтральнай Расеі частка сельскага насельніцтва глядзела на Напалеона як на збаўцу ад прыгону. Сялянскае пытанне мела вялікае значэнне для французскай адміністрацыі. Верагодна, калі б Напалеон адважыўся на адмену прыгону, то змог бы разлічваць на карэнны пералом у вайне з Расеяй. Але французскі імператар вырашыў не рызыкаваць.
Ад рэдакцыі дадамо, што аўтар не распавёў пра праект аднаўлення ВКЛ, які таксама лунаў у планах Напалеона. Але пра гэта мы падрабязней раскажам у наступных публікацыях.Друзья, в этом году исполняется 205 лет с момента похода Наполеона на Российскую Империю. Тема наполеоновских войн одна из самых малопопулярных в беларуском обществе, как и Первая Мировая. Ведь благодаря неадекватной пропаганде мы знаем, что в мире была только одна война, а Беларусь появилась в 1945-ом.
Про Наполеоновскую кампанию средний беларус знает только лишь из произведения Лермонтова «Бородино», комедии «Гусарская Баллада» и произведения «Война и Мир». Тем не менее 1812-ый год является одним из самых мифологичных в нашей и российской истории.
Для того, чтобы ватаны не объявили нас в «свядомитских сказках и фантазиях», публикуем материал российского учителя истории, куратора темы «История» на проекте TheQuestion.ru Вячеслава Бабайцева.
«ВСЕНАРОДНАЯ ВОЙНА 1812 ГОДА КАК КРУПНЕЙШИЙ МИФ В РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ»
Один из самых крупных мифов в русской истории – это «всенародная война» населения Российской империи против Наполеона в 1812 году. Представление о массовом сопротивлении французам широко распространилось в ходе Великой Отечественной, когда потребовалось на героических примерах из прошлого призвать граждан СССР на борьбу с нацизмом. В дальнейшем данная точка зрения активно тиражировалась советскими авторами. В связи с этим масштабы и характер действий партизанских отрядов в Отечественной войне 1812 года были необоснованно преувеличены и приукрашены.
В действительности на занятых французами территориях отношение местных жителей к Великой армии было крайне неоднозначным. Оно колебалось от приветственного восторга до откровенной ненависти.
Накануне вторжения Наполеон декларировал одну из главных целей своего похода – восстановление суверенной Польши (Речи Посполитой). В её состав планировалось включить украинские, беларуские и литовские земли, которые вошли в Российскую империю по результатам разделов Речи Посполитой в XVIII веке. Новое государство должно было стать противовесом своему восточному соседу.
Вступив в июне 1812 года в западные губернии Российской империи, французские войска встретили симпатии со стороны местного населения. Горожане торжественно встречали их с цветами и музыкой. Почти вся литовско-беларуская шляхта, рассчитывавшая на восстановление Речи Посполитой в границах 1772 года, воспринимала французов как освободителей от российского самодержавия. Католические священники, а в ряде мест и православные иерархи, также поддержали Наполеона.
Вот как описывала встречу Великой армии в Вильно городская газета «Kurjer Litewski»: «В этот день мы удостоились счастья видеть в стенах нашей столицы императора французов… великого Наполеона, во главе его непобедимой армии ».
Также сообщалось: «Весь город был на улице, все окрестные горы сплошь были покрыты людьми, чающими первыми увидеть французов. Многие с этой целью полезли на крыши домов, башни церквей и колокольни. Огромные толпы побежали за ковенскую заставу, откуда ожидались французы. Всё это бежало, сталкивалось, галдело, напоминая собой в общем один громадный дом сумасшедших ».
Встреча Напалеона в Вильне
Беларуский историк Владимир Краснянский писал, что в Минске и уездных городах губернии повсеместно происходили «торжественные встречи французов католическим духовенством и представителями города; шумные овации толпы, вечерние иллюминации, необычное оживление, вносимое помещиками, съезжавшимися из окрестных деревень попраздновать, пообедать, поговорить о восстановленной Польше ».
Местные жители брали под свой контроль склады с провиантом и кормами, не позволяя уничтожить их отступавшим русским частям, и передавали эти запасы Великой армии. Например, в Вилейке бригадный генерал Пьер Дави де Кольбер-Шабане получил от горожан 2 тысячи квинталов муки, от 30 до 40 тысяч рационов сухарей и много овса.
Представители знатных шляхетских фамилий добровольно оказывали материальную помощь наполеоновским войскам. В Вильно княгиня Каролина Радзивилл подарила французскому госпиталю 30 бочек ржаной муки и 2 бочки крупы вместе с повозками, а также 10 волов и 12 баранов. По её примеру представители других дворянских родов тоже стали жертвовать продукты французским лазаретам.
«Площадь Наполеона в Минске» — в 1812-ом году Площадь Свободы была переименована в честь французского Императора
Отдельно стоит выделить взаимоотношения Великой армии и самого многочисленного сословия Российской империи – крестьянства. Первоначально приход французов сельские жители восприняли сдержанно и никакого сопротивления им не оказывали.
При вступлении наполеоновских войск в западные губернии среди крестьян стали активно распространяться слухи об освобождении от крепостной зависимости, отмене оброков и барщины. Но французские власти сохранили все прежние повинности, сборы с крестьян были даже увеличены. Это привело к пассивному сопротивлению сельского населения. Крестьяне отказывались вступать в торговые сделки с французами, собирать урожай на полях, поставлять наполеоновской армии продовольствие и фураж. Они сжигали собственные дома и амбары с запасами, целыми семьями уходили в леса. Начальник полиции Березинской подпрефектуры Домбровский писал: «Мне приказывают всё доставлять, а взять неоткуда… На полях много хлеба, не убранного из-за неповиновения крестьян ».
В некоторых районах сельское население стало создавать во французском тылу отряды самообороны и переходить к активному сопротивлению. Против Великой армии действовали формирования крестьян деревень Староселье, Можаны, Есьманы и Клевки в Борисовском повете, Воронки в Дриссенском повете, Жарцы в Полоцком повете и других.
В отдельных случаях возмущение сельского населения было направлено против собственных землевладельцев. Жители ряда сёл на Витебщине перестали подчиняться своим помещикам, занялись мародёрством и грабежом дворянских усадеб. Для защиты своих имений местной шляхте пришлось обратиться за помощью к французской администрации. Новые власти согласились помочь, поскольку для обеспечения армии провизией был необходим порядок в оккупированной сельской местности. С помощью французских войск крестьянские бунты были подавлены.
В целом вооружённое сопротивление сельских жителей западных губерний не носило массового характера. Отдельные вспышки недовольства достаточно быстро усмирялись регулярными французскими частями. Поэтому говорить о всеобщей крестьянской партизанской войне было бы неверно.
Отношение к Великой армии стало быстро меняться по мере её дальнейшего продвижения в губернии, где преобладало русское население. Ещё находясь в Витебске, Наполеон получал донесения от патрулей и фуражиров о пророссийских настроениях жителей к востоку от Рудни и Красного. Капитан Виктор Кастеллан писал: «Когда мы будем совсем в России, будет как в Испании ». Французский император и сам хорошо понимал, что после того как Великая армия перейдёт старую границу Речи Посполитой и вступит на территорию Смоленщины, кампания формально перестанет быть войной за восстановление Польши. Однако, поскольку Наполеону не удалось разгромить русскую армию в приграничных боях и добиться выгодного мира, он был вынужден двинуться дальше с целью навязать противнику генеральное сражение.
Наполеон в Смоленске
18 августа 1812 года после тяжёлых трёхдневных боёв Великая армия заняла Смоленск. Обстановка здесь резко контрастировала с торжественным приёмом в бывших польских землях. Город, который оставили почти все жители, был разрушен и объят пламенем, а его улицы завалены трупами и брошенными ранеными. Французский офицер виконт Луи Гийом де Пюибюск писал: «Мёртвые тела складывают в кучу, тут же, подле умирающих, на дворах и в садах; нет ни заступов, ни рук, чтобы зарыть их в землю. Они начали уже гнить; нестерпимая вонь на всех улицах, она ещё более увеличивается от городских рвов, где до сих пор навалены большие кучи мёртвых тел, а также множество мёртвых лошадей покрывают улицы и окрестности города. Все эти мерзости, при довольно жаркой погоде, сделали Смоленск самым несносным местом на земном шаре ».
Вместе с тем в истории оккупации Смоленщины Великой армией известны эпизоды, когда оказавшиеся в плену русские военнослужащие добровольно помогали наполеоновской администрации. Такие случаи были немногочисленны, но они имели место.
По мере продвижения французских войск на восток активизировалось сопротивление сельского населения. Бежавшие из плена русские военнослужащие и добровольцы из числа местных жителей брали на себя инициативу по организации отрядов самообороны. Крестьянские формирования выслеживали отдельные вражеские партии и отряды, уничтожали французских фуражиров и мародёров. Генерал-майор Бенкендорф писал: «Помещики и исправники вооружили крестьян и начали… действовать против общего врага. Не повторялось более явлений, происходивших в Белоруссии ».
Минск времён Наполеона
Надо сказать, что реакция сельского населения губерний Центральной России на приход Великой армии далеко не всегда была негативной. Зачастую крестьяне под влиянием слухов об отмене французами крепостного права открыто поддерживали Наполеона. Сенатор Павел Каверин в письме к Александру I доносил: «Внушение неприятеля в занятых им местах… повсеместно между поселянами разсеиваемое, уверенность в непринадлежности более России и в неприкосновенности к ним власти помещиков могло поколебать их умы, от чего некоторые в Смоленской губернии способствовали неприятелю в отыскании фуража и сокрытых имуществ, а другие, сообщась с ним, попускались даже на грабительство господских домов». Сообщалось, что в Рославльском и Ельнинском уездах «проходившие неприятели и оставшиеся мародёры…посеяли, особенно в крестьянах, понятие независимости», а в Юхновском уезде «крестьяне некоторых селений от вольнодумствия начинают убивать до смерти господ своих и подводят французов в те места, где оные от страха укрываются ».
После того как в сентябре 1812 года французы вступили в Москву, в ряде мест Московской губернии вспыхнули беспорядки. Крестьяне, надеявшиеся с приходом французов на отмену крепостного права, самовольно выходили из подчинения помещикам. Они отказывались нести повинности и платить оброк. Крестьяне заявляли, что теперь полностью свободны «потому что Бонапарт в Москве, а стало быть он их государь ».
Наполеон рассматривал возможность отмены крепостного права. Он надеялся, что данная мера поможет привлечь на сторону Великой армии многомиллионные массы русского крестьянства и переломить ход кампании. Однако французский император не решился на реализацию своих замыслов, боясь крупного социального взрыва на занятых его войсками территориях. Наполеон говорил: «Я мог бы поднять против неё большую часть её собственного населения, провозгласив освобождение рабов… Но когда я узнал грубость нравов этого многочисленного класса русского народа, я отказался от этой меры, которая обрекла бы множество семейств на смерть, разграбление и самые страшные муки ».
Как можно видеть, отнюдь не все жители занятых французами территорий видели в них врагов. Особенно это заметно на примере западных губерний, где национальное дворянство, горожане и часть духовенства, надеявшиеся на восстановление независимости Речи Посполитой, охотно поддержали Наполеона. Крестьяне в этих регионах также далеко не везде встречали Великую армию с вилами и рогатинами. «Дубина народной войны» в полной мере поднялась лишь после падения Смоленска. Однако даже в областях Центральной России часть сельского населения смотрела на Наполеона как на избавителя от крепостной зависимости. Крестьянский вопрос имел большое значение для французской администрации. Вероятно, если бы Наполеон решился на отмену крепостного права, то мог бы рассчитывать на коренной перелом в войне с Россией. Но французский император предпочёл не рисковать.
Вконтакте
М. Н. Загоскин
Печатая мой второй исторический роман, я считаю долгом принести чувствительнейшую благодарность моим соотечественникам за лестный прием, сделанный ими «Юрию Милославскому». Предполагая сочинить эти два романа, я имел в виду описать русских в две достопамятные исторические эпохи, сходные меж собою, но разделенные двумя столетиями; я желал доказать, что хотя наружные формы и физиономия русской нации совершенно изменились, но не изменились вместе с ними: наша непоколебимая верность к престолу, привязанность к вере предков и любовь к родимой стороне. Не знаю, достиг ли я этой цели, но, во всяком случае, полагаю необходимым просить моих читателей о нижеследующем:
1. Не досадовать на меня, что я в этом современном романе не упоминаю о всех достопамятных случаях, ознаменовавших незабвенный для русских 1812 год.
2. Не забывать, что исторический роман – не история, а выдумка, основанная на истинном происшествии.
3. Не требовать от меня отчета, почему я описываю именно то, а не то происшествие; или для чего, упоминая об одном историческом лице, я не говорю ни слова о другом. И наконец:
4. Предоставляя полное право читателям обвинять меня, если мои русские не походят на современных с нами русских 1812 года, я прошу, однако же, не гневаться на меня за то, что они не все добры, умны и любезны, или наоборот: не смеяться над моим патриотизмом , если между моих русских найдется много умных, любезных и даже истинно просвещенных людей.
Тем, которые в русском молчаливом офицере узнают историческое лицо тогдашнего времени – я признаюсь заранее в небольшом анахронизме: этот офицер действительно был, под именем флорентийского купца, в Данциге, но не в конце осады, а при начале оной.
Интрига моего романа основана на истинном происшествии – теперь оно забыто; но я помню еще время, когда оно было предметом общих разговоров и когда проклятия оскорбленных россиян гремели над главою несчастной, которую я назвал Полиною в моем романе.
Часть первая
Глава I
«Природа в полном цвете; зеленеющие поля обещают богатую жатву. Все наслаждается жизнию. Не знаю, отчего сердце мое отказывается участвовать в общей радости творения. Оно не смеет развернуться, подобно листьям и цветам. Непонятное чувство, похожее на то, которое смущает нас пред сильною летнею грозою, сжимает его. Предчувствие какого-то отдаленного несчастия меня пугает!.. Недаром, говорят простолюдины, недаром прошлого года так долго ходила в небесах невиданная звезда ; недаром горели города, селы, леса и во многих местах земля выгорала. Не к добру это все! Быть великой войне!»
Так говорит красноречивый сочинитель «Писем русского офицера », приступая к описанию отечественной войны 1812 года. Привыкший считать себя видимой судьбою народов, представителем всех сил, всего могущества Европы, император французов должен был ненавидеть Россию. Казалось, она одна еще, не отделенная ни морем, ни безлюдными пустынями от земель, ему подвластных, не трепетала его имени. Сильный любовию подданных, твердый в вере своих державных предков, царь русской отвергал все честолюбивые предложения Наполеона; переговоры длились, и ничто, по-видимому, не нарушало еще общего спокойствия и тишины. Одни, не сомневаясь в могуществе России, смотрели на эту отдаленную грозу с равнодушием людей, уверенных, что буря промчится мимо. Другие – и, к сожалению, также русские, – трепеща пред сей воплощенной судьбою народов, желали мира, не думая о гибельных его последствиях. Кипящие мужеством юноши ожидали с нетерпением войны. Старики покачивали сомнительно головами и шепотом поговаривали о бессмертном Суворове. Но будущее скрывалось для всех под каким-то таинственным покровом. Народ не толпился еще вокруг храмов господних; еще не раздавались вопли несчастных вдов и сирот и, несмотря на турецкую войну, которая кипела в Молдавии, ничто не изменилось в шумной столице севера. Как всегда, богатые веселились, бедные работали, по Неве гремели народные русские песни, в театрах пели французские водевили, парижские модистки продолжали обирать русских барынь; словом, все шло по-прежнему. На западе России сбирались грозные тучи; но гром еще молчал.
В один прекрасный летний день, в конце мая 1812 года, часу в третьем пополудни, длинный бульвар Невского проспекта, начиная от Полицейского моста до самой Фонтанки, был усыпан народом. Как яркой цветник, пестрелись толпы прекрасных женщин, одетых по последней парижской моде. Зашитые в галуны лакеи, неся за ними их зонтики и турецкие шали, посматривали спесиво на проходящих простолюдинов, которые, пробираясь бочком по краям бульвара, смиренно уступали им дорогу. В промежутках этих разноцветных групп мелькали от времени до времени беленькие щеголеватые платьица русских швей, образовавших свой вкус во французских магазинах, и тафтяные капотцы красавиц среднего состояния, которые, пообедав у себя дома на Петербургской стороне или в Измайловском полку, пришли погулять по Невскому бульвару и полюбоваться большим светом. Молодые и старые щеголи, в уродливых шляпах a la cendrillon , с сучковатыми палками, обгоняли толпы гуляющих дам, заглядывали им в лицо, любезничали и отпускали поминутно ловкие фразы на французском языке; но лучшее украшение гуляний петербургских, блестящая гвардия царя русского была в походе, и только кой-где среди круглых шляп мелькали белые и черные султаны гвардейских офицеров; но лица их были пасмурны; они завидовали участи своих товарищей и тосковали о полках своих, которые, может быть, готовились уже драться и умереть за отечество.
В одной из боковых аллей Невского бульвара сидел на лавочке молодой человек лет двадцати пяти; он чертил задумчиво своей палочкой по песку, не обращал никакого внимания на гуляющих и не подымал головы даже и тогда, когда проходили мимо его первостепенные красавицы петербургские, влеча за собою взоры и сердца ветреной молодежи и вынуждая невольные восклицания пожилых обожателей прекрасного пола. Но зато почти ни одна дама не проходила мимо без того, чтоб явно или украдкою не бросить любопытного взгляда на этого задумчивого молодого человека. Благородная наружность, черные как смоль волосы, длинные, опущенные книзу ресницы, унылый, задумчивый вид – все придавало какую-то неизъяснимую прелесть его смуглому, но прекрасному и выразительному лицу. Известный роман «Матильда, или Крестовые походы» сводил тогда с ума всех русских дам. Они бредили Малек-Аделем, искали его везде и, находя что-то сходное с своим идеалом в лице задумчивого незнакомца, глядели на него с приметным участием. По его узкому, туго застегнутому фраку, черному галстуку и небольшим усам нетрудно было догадаться, что он служил в кавалерии, недавно скинул эполеты и не совсем еще отстал от некоторых военных привычек.
– Здравствуй, Рославлев! – сказал, подойдя к нему, видной молодой человек в однобортном гороховом сюртуке, с румяным лицом и голубыми, исполненными веселости глазами, – Что ты так задумался?
– А, это ты, Александр! – отвечал задумчивый незнакомец, протянув к нему ласково свою руку.
– Слава богу, что я встретил тебя на бульваре, – продолжал молодой человек. – Пойдем ходить вместе.
– Нет, Зарецкой, не хочу. Я прошел раза два, и мне так надоела эта пестрота, эта куча незнакомых лиц, эти беспрерывные французские фразы, эти…
– Ну, ну!.. захандрил! Полно, братец, пойдем!.. Вон, кажется, опять она… Точно так!.. видишь ли вот этот лиловый капотец?.. Ax, mon cher , как хороша!.. прелесть!.. Что за глаза!.. Какая-то приезжая из Москвы… А ножка, ножка!.. Да пойдем скорее.
– Повеса! когда ты остепенишься?.. Подумай, ведь тебе скоро тридцать.
– Так что ж, сударь?.. Не прикажете ли мне, потому что я несколькими годами вас старее, не сметь любоваться ничем прекрасным?
– Да ты только что любуешься; а тебе бы пора перестать любоваться всеми женщинами, а полюбить одну.
– И смотреть таким же сентябрем, как ты? Нет, душенька, спасибо!.. У меня вовсе нет охоты сидеть повесив нос, когда я чувствую, что могу еще быть веселым и счастливым…
– Но кто тебе сказал, что я несчастлив? – перервал с улыбкою Рославлев.
– Кто?.. да на что ты походишь с тех пор, как съездил в деревню, влюбился, помолвил и собрался жениться? И, братец! черт ли в этом счастии, которое сделало тебя из веселого малого каким-то сентиментальным меланхоликом.
– Так ты находишь, что я в самом деле переменился?
– Удивительно!.. Помнишь ли, как мы воспитывались с тобою в Московском университетском пансионе?..
– Как не помнить! Ты почти всегда был последним в классах.
– А ты первым в шалостях. Никогда не забуду, как однажды ты вздумал передразнить одного из наших учителей, вскарабкался на кафедру и начал: «Мы говорили до сего о вавилонском столпотворении, государи мои; теперь, с позволения сказать, обратимся к основанию Ассирийской империи».
– Ах, мой друг! – перервал Рославлев, – тогда нас все забавляло!
– Да меня и теперь забавляет, – продолжал Зарецкой. – Вольно ж тебе видеть все под каким-то черным крепом.
– Ты, верно, бы этого не сказал, Александр, если б увидел меня вместе с моею Полиною. А впрочем, нет, что толку! ты и тогда не понял бы моего счастия, – чувство, которое делает меня блаженнейшим человеком в мире, быть может, показалось бы тебе смешным. Да, мой друг! не прогневайся! оно недоступно для людей с твоим характером.
– Покорно благодарю!.. То есть: я не способен любить, я человек бездушной… Не правда ли?.. Но дело не о том. Ты тоскуешь о своей Полине. Кто ж тебе мешает лететь в ее страстные объятия?.. Уж выпускают ли тебя из Петербурга? Не задолжал ли ты, степенный человек?.. Меня этак однажды продержали недельки две лишних в Москве… Послушай! если тебе надобно тысячи две, три…
– Нет, мой друг! мне деньги не нужны.
– Так о чем же ты грустишь?
– Но разве ты полагаешь, что влюбленный человек не думает ни о чем другом, кроме любви своей? Нет, Зарецкой! Прежде, чем я влюбился, я был уже русским…
– Так что ж?
– Как, мой друг? А буря, которая сбирается над нашим отечеством!
– И, милой! это дождевая туча: проглянет солнышко – и ее как не бывало.
– Чтоб угодить будущей моей теще, я вышел в отставку; а может быть, скоро вспыхнет ужасная война, может быть, вся Европа…
– Пожалует к нам в гости? Пустое, mon cher! Поговорят, поговорят между собою, постращают друг друга, да тем и дело кончится.
– Ты думаешь?
– Россия не Италия, мой друг! И далеко и холодно; да и народ-то постоит за себя. Не беспокойся, Наполеон умен; поверь, он знает, что мы народ непросвещенный, северные варвары и терпеть не можем незваных гостей. А признаюсь, мне почти досадно, что дело обойдется без ссоры. L"homme du Destin и его великая нация так зазнались, что способа нет. Вот, посмотри! Видишь ли этих двух господчиков? Это лавочники из одного французского магазина. Посмотри, как важно они поглядывают на всех с высоты своего величия… Тьфу, черт возьми! Ни дать ни взять французские маршалы!.. А! вот опять лиловый капотец… Послушай: если ты не хочешь гулять, так я… Ах, боже мой! она сходит с бульвара.... села в карету… Эх, mon cher! как досадно, что я с тобой заболтался… Ну, делать нечего… Да, кстати!.. где ты сегодня обедаешь?
– Я хотел ехать к Радугиной.
– И полно, не езди; обедай со мною.
– Нельзя: мне надобно с ней проститься.
– А когда ты едешь отсюда?
– Завтра непременно.
– Ну, вот изволишь видеть! Когда мы с тобой увидимся? Пожалуйста mon cher, обедаем вместе. Ты можешь ехать к Радугиной вечером.
– Эх, Александр! Если б ты знал, как мне неприятно бывать по вечерам у Радугиной! Вечером, почти всякой раз, я встречаю у нее кого-нибудь из чиновников французского посольства, а это для меня нож вострый! Уж это не лавочники из французского магазина; послушал бы ты, как они поговаривают о России!.. Несколько раз я ошибался и думал, что дело идет не об отечестве нашем, а о какой-нибудь французской провинции. Ну, поверишь ли? Вот так кровь и кипит в жилах – терпенья нет! А хозяйка… Боже мой!.. Только что не крестится при имени Наполеона. Клянусь честию, если б не родственные связи, то нога бы моя не была в ее доме.
– И ты сердишься? Да от этого надобно умереть со смеху. Вот то-то и беда, ты не умеешь ничем забавляться. Если б я был на твоем месте, то подсел бы к какому-нибудь советнику посольства, стал бы ему подличать и преуниженно попросил бы наконец: поместить меня при первой вакансии супрефектом в Тобольск или Иркутск. Он бы стал ломаться, и я сделал бы из него настоящего Жокриса!.. А, кстати!.. Вчера Талон был как ангел в этой роле… Ты видел когда-нибудь французской водевиль «Отчаянье Жокриса»?
– Нет! я езжу только в русский театр.
– Да бишь виноват! Ты любишь чувствительные драмы. Ну, что ж? обедаем ли мы вместе?
– Если ты непременно хочешь…
– Послушай, мой милой, я не приглашаю тебя к себе: ты знаешь, у меня нет и повара. Мы отобедаем в ресторации.
– У Жискара?
– И нет, mon cher! Надобно разнообразить свои удовольствия. У Жискара и Тардифа мы увидим все знакомые лица. Одно да одно – это скучно. Знаешь ли что? Обедаем сегодня у Френзеля?
– По мне все равно, где хочешь. А что это за Френзель?
– Это ресторация, в которой платят за обед по рублю с человека. Там увидим мы презабавные физиономии: прегордых писцов из министерских департаментов, глубокомысленных политиков в изорванных сюртуках, художников без работы, учителей без мест, а иногда и журналистов без подписчиков. Что за разговоры мы услышим! Все обедают за общим столом; должность официантов отправляют двe толcтыe служанки и, когда гости откушают суп, у всех, без исключения, собирают серебряные ложки. Умора, да и только!
– Что же тут смешного? Это обидно.
– И полно, mon cher! Представь себе, что и у нас так же отберут ложки – для того, чтоб мы ошибкою не положили их в карман. Разве это не забавно? Ну право, я иногда очень люблю эту милую простоту. Однажды, в Москве, мне вздумалось, из шалости, пообедать с Ленским в одном русском трактире, и когда я спросил, что возьмут с нас двоих за обед, то трактирщик отвечал мне преважно: «По тридцати копеек с рыла!» С рыла!!. Мы оба с Ленским чуть не умерли со смеху. Пойдем к Френзелю, мой милый. Не вечно же быть в хорошем обществе; надобно иногда потолкаться и в народе.
– Что с тобою делать, повеса! – сказал Рославлев, вставая с скамьи. – Пойдем в твою рублевую ресторацию.
Глава II
Не доходя до Казанского моста, Зарецкой сошел с бульвара и, пройдя несколько шагов вдоль левой стороны улицы, повел за собою Рославлева, по крутой лестнице, во второй этаж довольно опрятного дома. В передней сидел за дубовым прилавком толстый немец. Они отдали ему свои шляпы.
– Видишь ли, – сказал Зарецкой, входя с приятелем своим в первую комнату, – как здесь все обдумано? Ну как уйдешь, не заплатя за обед? Ведь шляпа-то стоит дороже рубля.
В первой комнате человек пожилых лет, в синем поношенном фраке, разговаривал с двумя молодыми людьми, которые слушали его с большим вниманием.
– Да, милостивые государи! – говорил важным голосом синий фрак, – поверьте мне, старику; я делал по сему предмету различные опыты и долгом считаю сообщить вам, что принятой способ натирать по скобленому месту сандараком – есть самый удобнейший: никогда не расплывется. Я сегодня в настольном регистре целую строку выскоблил, и смею вас уверить, что самой зоркой столоначальник не заметит никак этой поскобки. Все другие способы, как-то: насаленная бумажка, натирание сукном, лощение ногтем и прочие мелкие средства никуда не годятся.
– Это канцелярские чиновники! – сказал Зарецкой. – Их разговоры вообще очень поучительны, но совсем не забавны. Пойдем в залу; там что-то громко разговаривают.
В зале, во всю длину которой был накрыт узкой стол, человек двадцать, разделясь на разные группы, разговаривали между собою. В одном углу с полдюжины студентов Педагогического института толковали о последней лекции профессора словесных наук; в другом – учитель-француз рассуждал с дядькою немцем о трудностях их звания; у окна стоял, оборотясь ко всем спиною, офицер в мундирном сюртуке с черным воротником. С первого взгляда можно было подумать, что он смотрел на гуляющих по бульвару; но стоило только заглянуть ему в лицо, чтоб увериться в противном. Глаза его, устремленные на противоположную сторону улицы, выражали глубокую задумчивость; он постукивал машинально по стеклам пальцами, выбивал тревогу, сбор, разные марши и как будто бы не видел и не слышал ничего. Этот молчаливый офицер был среднего роста, белокур, круглолиц и вообще приятной наружности; но что-то дикое, бесчувственное и даже нечеловеческое изображалось в серых глазах его. Казалось, ни радость, ни горе не могли одушевить этот неподвижный, равнодушный взор; и только изредка улыбка, выражающая какое-то холодное презрение, появлялась на устах его.
В двух шагах от него краснощекой с багровым носом толстяк разговаривал с худощавым стариком. Зарецкой и Рославлев сели подле них.
– Нет, почтеннейший! – говорил старик, покачивая головою, – воля ваша, я не согласен с вами. Ну рассудите милостиво: здесь берут по рублю с персоны и подают только по четыре блюда; а в ресторации «Мыс Доброй Надежды»…
– Так, батюшка! – перервал толстый господин, – что правда, то правда! Там подают пять блюд, а берут только по семидесяти пяти копеек с человека. Так-с! Но позвольте доложить: блюда блюдам розь. Конечно, пять блюд – больше четырех; да не в счете дело: блюдца-то, сударь, там больно незатейливые.
– Кто и говорит, батюшка! Конечно, стол не ахти мне; но не погневайтесь: я и в здешнем обеде большого деликатеса не вижу. Нет, воля ваша! Френзель зазнался. Разве не замечаете, что у него с каждым днем становится меньше посетителей? Вот, например, Степан Кондратьевич: я уж его недели две не вижу.
– В самом деле, – подхватил толстяк, – он давно здесь не обедал. А знаете ли, что без него скучно? Что за краснобай!.. как начнет рассказывать, так есть что послушать: гусли да и только! А новостей-то всегда принесет, новостей – господи боже мой!.. Ну что твои газеты… Э! да как легок на помине!.. вот и он! Здравствуйте, батюшка Степан Кондратьевич! – продолжал толстой господин, обращаясь находящему человеку средних лет, в кофейном фраке и зеленых очках, который выступал, прихрамывая и опираясь на лакированную трость с костяным набалдашником.
Появление этого нового гостя, казалось, произвело на многих сильное впечатление, которое удвоилось при первом взгляде на его таинственную и нахмуренную физиономию. Поклонясь с рассеянным видом на все четыре стороны, он сел молча на стул, нахмурился еще более, наморщил лоб и, посвистывая себе под нос, начал преважно протирать свои зеленые очки. В одну минуту прекратились почти все отдельные разговоры. Учитель француз, дядька немец, студенты и большая часть других гостей столпились вокруг Степана Кондратьевича, который, устремив глаза в потолок, продолжал протирать очки и посвистывать весьма значительным образом. Один только молчаливый офицер, казалось, не заметил этого общего движения и продолжал по-прежнему смотреть в окно.
– Ну что, почтеннейший! – сказал толстый господин, – что скажете нам новенького?
– Что новенького?.. – повторил Степан Кондратьевич, надевая свои очки, – Гм, гм!.. что новенького?.. И старенького довольно, государь мой!
– Так-с!.. да старое-то мы знаем; не слышно ли чего-нибудь поновее?
– Поновее?.. Гм, гм! Мало ли что болтают, всего не переслушаешь; да и не наше дело, батюшка!.. Вот, изволите видеть, рассказывают, будто бы турки… куда бойко стали драться.
– Говорят так, а впрочем, не наше дело. Слух также идет, что будто б нас… то есть их побили под Бухарестом. Тысяч тридцать наших легло.
– Как? – вскричал Рославлев, – большая часть молдавской армии?
– Видно что так. Ведь нашего войска и сорока тысяч там не было.
– Извините! В молдавской армии пятьдесят тысяч под ружьем.
Степан Кондратьевич взглянул с насмешливой улыбкою на Рославлева и повторил сквозь зубы:
– Под ружьем!.. гм, гм!.. Может быть; вы, верно, лучше моего это знаете; да не о том дело. Я вам передаю то, что слышал: наших легло тридцать тысяч, а много ли осталось, об этом мне не сказывали.
– Однако мы все-таки выиграли сражение? – спросил худощавый старик.
– Разумеется. Когда ж мы проигрываем, батюшка? Мы, изволите видеть, государь мой, всегда побиваем других; а нас – боже сохрани! – нас никто не бьет!
– Тридцать тысяч! – повторил краснощекой толстяк. – Проклятые турки! А не известно ли вам, как происходило сражение?
– Да, смею доложить, – сказал важным тоном Степан Кондратьевич, – я вам могу сообщить все подробности. Позвольте: видите ли на половице этот сучок?.. Представьте себе, что это Бухарест.
– Ну вот, изволите видеть, – продолжал Степан Кондратьевич, проводя по полу черту своей тростию, – вот тут стояло наше войско.
– Так-с, батюшка, то есть здесь, по левую сторону сучка?
– Именно; а на этой стороне расположен был турецкой лагерь. Вот, сударь, в сумерки или перед рассветом – не могу вам сказать наверное – только втихомолку турки двинулись вперед.
– Выстроили против нашего центра маскированную батарею в двести пушек.
– В двести пушек?.. Так-с, батюшка, так-с…
– Надобно вам сказать, что у них теперь артиллерия отличная: тяжелая действует скорее нашей конной, а конная не по-нашему, государь мой! вся на верблюдах. Изволите видеть, как умно придумано?..
– Так-с, так-с!
– Ну вот, сударь, наши и думать не думают, как вдруг, батюшка, они грянут изо всех пушек! Пошла потеха. И пехота, и конница, и артиллерия, и господи боже мой!.. Вот янычары заехали с флангу: алла! – да со всех четырех ног на нашу кавалерию.
– Позвольте! – перервал один из студентов. – Янычары не конное, а пехотное войско.
– Эх, сударь! То прежние янычары, а это нынешние.
– Конечно, конечно! – подхватил толстяк, – у них все по-новому. Ну, сударь! Янычары ударили на нашу кавалерию?..
– Да, батюшка; что делать? Пехота не подоспела, а уж известное дело: против их конницы – наша пас…
– Так-с, так-с!
– Главнокомандующий генерал Кутузов, видя, что дело идет худо, выехал сам на коне и закричал: «Ребята, не выдавай!» Наши солдаты ободрились, в штыки, началась резня – и турок попятили назад.
– Слава богу!.. – вскричал худощавый старик.
– Постойте, постойте! – продолжал Степан Кондратьевич. – Этим дело не кончилось. Все наше войско двинулось вперед, конница бросилась на неприятельскую пехоту, и что ж?.. Как бы вы думали?.. Турки построились в каре!.. Слышите ли, батюшка? в каре!.. Что, сударь, когда это бывало?
– Так-с, так-с! Умны стали, проклятые!
– Вот, наши туда, сюда, и справа, и слева – нет, сударь! Турки стоят и дерутся, как на маневрах!.. Подошли наши резервы, к ним также подоспел секурс , и, как слышно, сражение продолжалось беспрерывно четверо суток; на пятые…
– Верно, всем захотелось поесть? – перервал Зарецкой.
– Поесть? Нет, сударь, не пойдет еда на ум, когда с нашей стороны, – как я уже имел честь вам докладывать, – легло тридцать тысяч и не осталось ни одного генерала: кто без руки, кто без ноги. А главнокомандующего, – прибавил Степан Кондратьевич вполголоса, – перешибло пополам ядром, вместе с лошадью.
– Гер Езус!.. – вскричал немец дядька, – вместе с лошадью!
– Diable! C"est un fier coup de canon! – примолвил учитель француз.
– Господи боже мой! – сказал худощавой старик, – какие потери! Легко вымолвить – все генералы! тридцать тысяч рядовых! Да ведь это целая армия!
– Конечно, целая армия, – повторил Степан Кондратьевич. – В старину Суворов и с двадцатью тысячами бивал по сту тысяч турок. Да то был Суворов! Когда под Кагулом он разбил визиря…
– Не он, а Румянцев, – перервал Рославлев.
– И, сударь! Румянцев, Суворов – все едино: не тот, так другой; дело в том, что тогда умели бить и турок и поляков. Конечно, мы и теперь пожаловаться не можем, – у нас есть и генералы и генерал-аншефы… гм, гм!.. Впрочем, и то сказать, нынешние турки не прежние – что грех таить! Учители-то у них хороши! – примолвил рассказчик, взглянув значительно на французского учителя, который улыбнулся и гордо поправил свой галстук.
– Говорят, – продолжал Степан Кондратьевич, – что у турецкого султана вся гвардия набрана из французов, так дивиться нечему, если нас… то есть если мы теряем много людей. Слышно также, что будто бы султан не больно подается на мировую и требует от нас Одессы… Конечно, не наше дело… а жаль… город торговой… портовой… и чего нам стоила эта скороспелка Одесса! Сколько посажено в нее денег!.. Да делать нечего! Как не под силу придет барахтаться, так вспомнишь поневоле русскую пословицу: худой мир лучше доброй брани.
Тут молчаливый офицер медленно повернулся и, взглянув пристально на рассказчика, сказал:
– Под Бухарестом не было сражения; не мы, а турки просят мира. Французы служат своему императору, а не турецкому султану, и одни подлецы предпочитают постыдный мир необходимой войне.
Все взоры обратились на незнакомого офицера. Степан Кондратьевич хотел что-то сказать, заикнулся, выронил из руки трость, нагнулся ее поднимать и сронил с носа свои зеленые очки. Студенты засмеялись, и почти в то же время одна из служанок, внеся. в залу огромную миску с супом, объявила, что кушанье готово. Все сели за стол. Против Зарецкого и Рославлева, между худощавым стариком и толстым господином, поместился присмиревший Степан Кондратьевич; прочие гости расселись также рядом, один подле другого, выключая офицера: он сел поодаль от других на конце стола, за которым оставалось еще много порожних мест. Проворные служанки в одну минуту разнесли тарелки с супом. Наступила глубокая тишина, и только изредка восклицания: бутылку пива!.. кислых щей!.. белого хлеба!.. – прерывали общее молчание.
– Душенька! – сказал Зарецкой одной из служанок, – бутылку шампанского.
При сем необычайном требовании все головы, опущенные книзу, приподнялись; у многих ложки выпали из рук от удивления, а служанка остолбенела и, перебирая одной рукой свой фартук, повторила почти с ужасом:
– Бутылку шампанского!
– Да, душенька.
– Настоящего шампанского?
– Да, душенька.
– То есть французского, сударь?
– Да, душенька.
Служанка вышла вон и через минуту, воротясь назад, сказала, что вино сейчас подадут.
– Ведь оно стоит восемь рублей, сударь! – прибавила она, поглядывая недоверчиво на Зарецкого.
– Знаю, миленькая.
Если б Зарецкой был хорошим физиономистом, то без труда бы заметил, что, выключая офицера, все гости смотрели на него с каким-то невольным почтением. Толстый господин, который только что успел прегордо и громогласно прокричать: «Бутылку сантуринского!» – вдруг притих и почти шепотом повторил свое требование. В ту минуту, как Зарецкой, дождавшись наконец шампанского, за которым хозяин бегал в ближайший погреб, наливал первый бокал, чтоб выпить за здоровье невесты своего приятеля, – вошел в залу мужчина высокого роста, с огромными черными бакенбардами, в щеголеватом однобортном сюртуке, в одной петлице которого была продета ленточка яркого пунцового цвета. Лицо его было бы довольно приятно, если б не выражало какую-то дерзкую самонадеянность, какое-то бесстыдное наянство, которые при первом взгляде возбуждали в каждом невольное негодование. Вопреки принятому в сей ресторации обычаю, он вошел в столовую, не снимая шляпы, бросил ее на окно и, не удостоивая никого взглядом, сел за стол подле Рославлева. Подозвав одну из служанок, он сказал, что не хочет ничего есть, кроме жаркого, и велел себе подать бутылку шатолафиту. По иностранному его выговору и по самой физиономии не трудно было отгадать, что он француз.
При появлении этого нового лица легкий румянец заиграл на щеках молчаливого офицера; он устремил на француза свой бесчувственный, леденелый взор, и едва заметная, но исполненная неприязни и глубокого презрения улыбка одушевила на минуту его равнодушную и неподвижную физиономию.
– Жареные рябчики! – вскричал толстый господин, провожая жадным взором служанку, которая на большом блюде начала разносить жаркое. – Ну вот, почтеннейший, – продолжал он, обращаясь к худощавому старику, – не говорил ли я вам, что блюда блюдам розь. В «Мысе Доброй Надежды» и пять блюд, но подают ли там за общим столом вот это? – примолвил он, подхватя на вилку жареного рябчика.
– Что правда, то правда, – отвечал старик, принимаясь за свою порцию. – Там из жареной телятины шагу не выступят.
Чрез несколько минут обед кончился. Офицер закурил сигарку и сел опять возле окна; Степан Кондратьевич, поглядывая на него исподлобья, вышел в другую комнату; студенты остались в столовой; а Зарецкой, предложив бокал шампанского французу, который в свою очередь потчевал его лафитом, завел с ним разговор о политике.
– Я слышал, – сказал Зарецкой, – что ваши дела не так-то хорошо идут в Испании?
Француз улыбнулся.
– Не потому ли вы это думаете, -отвечал он, – что Веллингтону удалось взять обманом Бадаиос? Не беспокойтесь, он дорого за это заплатит.
– Однако ж, верно, не дороже того, что заплатили французы, когда брали Сарагоссу, – возразил Рославлев.
– Я советую вам спросить об этом у сарагосских жителей, – отвечал француз, бросив гордый взгляд на Рославлева. – Впрочем, – продолжал он, – я не знаю, почему называют войною простую экзекуцию, посланную в Испанию для усмирения бунтовщиков, которых, к стыду всех просвещенных народов, английское правительство поддерживает единственно из своих торговых видов?
– Бунтовщиков! – сказал Рославлев. – Но мне кажется, что законный их государь…
– Иосиф, брат императора французов, – по крайней мере до тех пор, пока Испания не названа еще французской провинцею.
– Я не думаю, – возразил Зарецкой, – чтобы Европа согласилась признать это древнее государство французской провинциею.
– Европа! – повторил с презрительной улыбкою француз. – А знаете ли, в каком тесном кругу заключается теперь ваша Европа?.. Это небольшое местечко недалеко от Парижа; его называют Сен-Клу.
– Как, сударь! и вы думаете, что все европейские государи…
– Да, мы, французы, привыкли звать их всех одним общим именем: Наполеон. Это гораздо короче.
Лицо Рославлева покрылось ярким румянцем; он хотел что-то сказать, но Зарецкой предупредил его.
– Итак, вы полагаете, – сказал он французу, – что воля Наполеона должна быть законом для всей Европы?
– Этот вопрос давно уже решен, – отвечал француз.
– Однако ж если вы считаете Англию в числе европейских государств, то кажется… но, впрочем, может быть, и англичане также бунтуют? Только, я думаю, вам трудно будет послать к ним экзекуцию: для этого нужен флот; а по милости бунтовщиков англичан у вас не осталось ни одной лодки.
Михаил Николаевич Загоскин
Рославлев, или Русские в 1812 году
Печатая мой второй исторический роман, я считаю долгом принести чувствительнейшую благодарность моим соотечественникам за лестный прием, сделанный ими «Юрию Милославскому». Предполагая сочинить эти два романа, я имел в виду описать русских в две достопамятные исторические эпохи, сходные меж собою, но разделенные двумя столетиями; я желал доказать, что хотя наружные формы и физиономия русской нации совершенно изменились, но не изменились вместе с ними: наша непоколебимая верность к престолу, привязанность к вере предков и любовь к родимой стороне. Не знаю, достиг ли я этой цели, но, во всяком случае, полагаю необходимым просить моих читателей о нижеследующем:
1. Не досадовать на меня, что я в этом современном романе не упоминаю о всех достопамятных случаях, ознаменовавших незабвенный для русских 1812 год.
2. Не забывать, что исторический роман – не история, а выдумка, основанная на истинном происшествии.
3. Не требовать от меня отчета, почему я описываю именно то, а не то происшествие; или для чего, упоминая об одном историческом лице, я не говорю ни слова о другом. И наконец:
4. Предоставляя полное право читателям обвинять меня, если мои русские не походят на современных с нами русских 1812 года, я прошу, однако же, не гневаться на меня за то, что они не все добры, умны и любезны, или наоборот: не смеяться над моим патриотизмом, если между моих русских найдется много умных, любезных и даже истинно просвещенных людей.
Тем, которые в русском молчаливом офицере узнают историческое лицо тогдашнего времени – я признаюсь заранее в небольшом анахронизме: этот офицер действительно был, под именем флорентийского купца, в Данциге, но не в конце осады, а при начале оной.
Интрига моего романа основана на истинном происшествии – теперь оно забыто; но я помню еще время, когда оно было предметом общих разговоров и когда проклятия оскорбленных россиян гремели над главою несчастной, которую я назвал Полиною в моем романе.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«Природа в полном цвете; зеленеющие поля обещают богатую жатву. Все наслаждается жизнию. Не знаю, отчего сердце мое отказывается участвовать в общей радости творения. Оно не смеет развернуться, подобно листьям и цветам. Непонятное чувство, похожее на то, которое смущает нас пред сильною летнею грозою, сжимает его. Предчувствие какого-то отдаленного несчастия меня пугает!.. Недаром, говорят простолюдины, недаром прошлого года так долго ходила в небесах невиданная звезда; недаром горели города, селы, леса и во многих местах земля выгорала. Не к добру это все! Быть великой войне!»
Так говорит красноречивый сочинитель «Писем русского офицера», приступая к описанию отечественной войны 1812 года. Привыкший считать себя видимой судьбою народов, представителем всех сил, всего могущества Европы, император французов должен был ненавидеть Россию. Казалось, она одна еще, не отделенная ни морем, ни безлюдными пустынями от земель, ему подвластных, не трепетала его имени. Сильный любовию подданных, твердый в вере своих державных предков, царь русской отвергал все честолюбивые предложения Наполеона; переговоры длились, и ничто, по-видимому, не нарушало еще общего спокойствия и тишины. Одни, не сомневаясь в могуществе России, смотрели на эту отдаленную грозу с равнодушием людей, уверенных, что буря промчится мимо. Другие – и, к сожалению, также русские, – трепеща пред сей воплощенной судьбою народов, желали мира, не думая о гибельных его последствиях. Кипящие мужеством юноши ожидали с нетерпением войны. Старики покачивали сомнительно головами и шепотом поговаривали о бессмертном Суворове. Но будущее скрывалось для всех под каким-то таинственным покровом. Народ не толпился еще вокруг храмов господних; еще не раздавались вопли несчастных вдов и сирот и, несмотря на турецкую войну, которая кипела в Молдавии, ничто не изменилось в шумной столице севера. Как всегда, богатые веселились, бедные работали, по Неве гремели народные русские песни, в театрах пели французские водевиля, парижские модистки продолжали обирать русских барынь; словом, все шло по-прежнему. На западе России сбирались грозные тучи; но гром еще молчал.
В один прекрасный летний день, в конце мая 1812 года, часу в третьем пополудни, длинный бульвар Невского проспекта, начиная от Полицейского моста до самой Фонтанки, был усыпан народом. Как яркой цветник, пестрелись толпы прекрасных женщин, одетых по последней парижской моде. Зашитые в галуны лакеи, неся за ними их зонтики и турецкие шали, посматривали спесиво на проходящих простолюдинов, которые, пробираясь бочком по краям бульвара, смиренно уступали им дорогу. В промежутках этих разноцветных групп мелькали от времени до времени беленькие щеголеватые платьица русских швей, образовавших свой вкус во французских магазинах, и тафтяные капотцы красавиц среднего состояния, которые, пообедав у себя дома на Петербургской стороне или в Измайловском полку, пришли погулять по Невскому бульвару и полюбоваться большим светом. Молодые и старые щеголи, в уродливых шляпах а la cendrillon, с сучковатыми палками, обгоняли толпы гуляющих дам, заглядывали им в лицо, любезничали и отпускали поминутно ловкие фразы на французском языке; но лучшее украшение гуляний петербургских, блестящая гвардия царя русского была в походе, и только кой-где среди круглых шляп мелькали белые и черные султаны гвардейских офицеров; но лица их были пасмурны; они завидовали участи своих товарищей и тосковали о полках своих, которые, может быть, готовились уже драться и умереть за отечество. В одной из боковых аллей Невского бульвара сидел на лавочке молодой человек лет двадцати пяти; он чертил задумчиво своей палочкой по песку, не обращал никакого внимания на гуляющих и не подымал головы даже и тогда, когда проходили мимо его первостепенные красавицы петербургские, влеча за собою взоры и сердца ветреной молодежи и вынуждая невольные восклицания пожилых обожателей прекрасного пола. Но зато почти ни одна дама не проходила мимо без того, чтоб явно или украдкою не бросить любопытного взгляда на этого задумчивого молодого человека. Благородная наружность, черные как смоль волосы, длинные, опущенные книзу ресницы, унылый, задумчивый вид – все придавало какую-то неизъяснимую прелесть его смуглому, но прекрасному и выразительному лицу. Известный роман «Матильда, или Крестовые походы» сводил тогда с ума всех русских дам. Они бредили Малек-Аделем, искали его везде и, находя что-то сходное с своим идеалом в лице задумчивого незнакомца, глядели на него с приметным участием. По его узкому, туго застегнутому фраку, черному галстуку и небольшим усам нетрудно было догадаться, что он служил в кавалерии недавно скинул эполеты и не совсем еще отстал от некоторых военных привычек.
– Здравствуй, Рославлев! – сказал, подойдя к нему, видной молодой человек в однобортном гороховом сюртуке, с румяным лицом и голубыми, исполненными веселости глазами, – Что ты так задумался?
– А, это ты, Александр! – отвечал задумчивый незнакомец, протянув к нему ласково свою руку.
– Слава богу, что я встретил тебя на бульваре, – продолжал молодой человек. – Пойдем ходить вместе.
– Нет, Зарецкой, не хочу. Я прошел раза два, и мне так надоела эта пестрота, эта куча незнакомых лиц, эти беспрерывные французские фразы, эти…
– Ну, ну!.. захандрил! Полно, братец, пойдем!.. Вон, кажется, опять она… Точно так!.. видишь ли вот этот лиловый капотец?.. Ax, mon cher, как хороша!.. прелесть!.. Что за глаза!.. Какая-то приезжая из Москвы… А ножка, ножка!.. Да пойдем скорее.
– Повеса! когда ты остепенишься?.. Подумай, ведь тебе скоро тридцать.
– Так что ж, сударь?.. Не прикажете ли мне, потому что я несколькими годами вас старее, не сметь любоваться ничем прекрасным?
– Да ты только что любуешься; а тебе бы пора перестать любоваться всеми женщинами, а полюбить одну.
– И смотреть таким же сентябрем, как ты? Нет, душенька, спасибо!.. У меня вовсе нет охоты сидеть повесив нос, когда я чувствую, что могу еще быть веселым и счастливым…
– Но кто тебе сказал, что я несчастлив? – перервал с улыбкою Рославлев.
– Кто?.. да на что ты походишь с тех пор, как съездил в деревню, влюбился, помолвил и собрался жениться? И, братец! черт ли в этом счастии, которое сделало тебя из веселого малого каким-то сентиментальным меланхоликом.
– Так ты находишь, что я в самом деле переменился?
– Удивительно!.. Помнишь ли, как мы воспитывались с тобою в Московском университетском пансионе?..
– Как не помнить! Ты почти всегда был последним в классах.
– А ты первым в шалостях. Никогда не забуду, как однажды ты вздумал передразнить одного из наших учителей, вскарабкался на кафедру и начал: «Мы говорили до сего о вавилонском столпотворении, государи мои; теперь, с позволения сказать, обратимся к основанию Ассирийской империи».
Печатая мой второй исторический роман, я считаю долгом принести чувствительнейшую благодарность моим соотечественникам за лестный прием, сделанный ими «Юрию Милославскому». Предполагая сочинить эти два романа, я имел в виду описать русских в две достопамятные исторические эпохи, сходные меж собою, но разделенные двумя столетиями; я желал доказать, что хотя наружные формы и физиономия русской нации совершенно изменились, но не изменились вместе с ними: наша непоколебимая верность к престолу, привязанность к вере предков и любовь к родимой стороне. Не знаю, достиг ли я этой цели, но, во всяком случае, полагаю необходимым просить моих читателей о нижеследующем:
1. Не досадовать на меня, что я в этом современном романе не упоминаю о всех достопамятных случаях, ознаменовавших незабвенный для русских 1812 год.
2. Не забывать, что исторический роман – не история, а выдумка, основанная на истинном происшествии.
3. Не требовать от меня отчета, почему я описываю именно то, а не то происшествие; или для чего, упоминая об одном историческом лице, я не говорю ни слова о другом. И наконец:
4. Предоставляя полное право читателям обвинять меня, если мои русские не походят на современных с нами русских 1812 года, я прошу, однако же, не гневаться на меня за то, что они не все добры, умны и любезны, или наоборот: не смеяться над моим патриотизмом, если между моих русских найдется много умных, любезных и даже истинно просвещенных людей.
Тем, которые в русском молчаливом офицере узнают историческое лицо тогдашнего времени – я признаюсь заранее в небольшом анахронизме: этот офицер действительно был, под именем флорентийского купца, в Данциге, но не в конце осады, а при начале оной.
Интрига моего романа основана на истинном происшествии – теперь оно забыто; но я помню еще время, когда оно было предметом общих разговоров и когда проклятия оскорбленных россиян гремели над главою несчастной, которую я назвал Полиною в моем романе.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«Природа в полном цвете; зеленеющие поля обещают богатую жатву. Все наслаждается жизнию. Не знаю, отчего сердце мое отказывается участвовать в общей радости творения. Оно не смеет развернуться, подобно листьям и цветам. Непонятное чувство, похожее на то, которое смущает нас пред сильною летнею грозою, сжимает его. Предчувствие какого-то отдаленного несчастия меня пугает!.. Недаром, говорят простолюдины, недаром прошлого года так долго ходила в небесах невиданная звезда; недаром горели города, селы, леса и во многих местах земля выгорала. Не к добру это все! Быть великой войне!»
Так говорит красноречивый сочинитель «Писем русского офицера», приступая к описанию отечественной войны 1812 года. Привыкший считать себя видимой судьбою народов, представителем всех сил, всего могущества Европы, император французов должен был ненавидеть Россию. Казалось, она одна еще, не отделенная ни морем, ни безлюдными пустынями от земель, ему подвластных, не трепетала его имени. Сильный любовию подданных, твердый в вере своих державных предков, царь русской отвергал все честолюбивые предложения Наполеона; переговоры длились, и ничто, по-видимому, не нарушало еще общего спокойствия и тишины. Одни, не сомневаясь в могуществе России, смотрели на эту отдаленную грозу с равнодушием людей, уверенных, что буря промчится мимо. Другие – и, к сожалению, также русские, – трепеща пред сей воплощенной судьбою народов, желали мира, не думая о гибельных его последствиях. Кипящие мужеством юноши ожидали с нетерпением войны. Старики покачивали сомнительно головами и шепотом поговаривали о бессмертном Суворове. Но будущее скрывалось для всех под каким-то таинственным покровом. Народ не толпился еще вокруг храмов господних; еще не раздавались вопли несчастных вдов и сирот и, несмотря на турецкую войну, которая кипела в Молдавии, ничто не изменилось в шумной столице севера. Как всегда, богатые веселились, бедные работали, по Неве гремели народные русские песни, в театрах пели французские водевиля, парижские модистки продолжали обирать русских барынь; словом, все шло по-прежнему. На западе России сбирались грозные тучи; но гром еще молчал.
В один прекрасный летний день, в конце мая 1812 года, часу в третьем пополудни, длинный бульвар Невского проспекта, начиная от Полицейского моста до самой Фонтанки, был усыпан народом. Как яркой цветник, пестрелись толпы прекрасных женщин, одетых по последней парижской моде. Зашитые в галуны лакеи, неся за ними их зонтики и турецкие шали, посматривали спесиво на проходящих простолюдинов, которые, пробираясь бочком по краям бульвара, смиренно уступали им дорогу. В промежутках этих разноцветных групп мелькали от времени до времени беленькие щеголеватые платьица русских швей, образовавших свой вкус во французских магазинах, и тафтяные капотцы красавиц среднего состояния, которые, пообедав у себя дома на Петербургской стороне или в Измайловском полку, пришли погулять по Невскому бульвару и полюбоваться большим светом. Молодые и старые щеголи, в уродливых шляпах а la cendrillon , с сучковатыми палками, обгоняли толпы гуляющих дам, заглядывали им в лицо, любезничали и отпускали поминутно ловкие фразы на французском языке; но лучшее украшение гуляний петербургских, блестящая гвардия царя русского была в походе, и только кой-где среди круглых шляп мелькали белые и черные султаны гвардейских офицеров; но лица их были пасмурны; они завидовали участи своих товарищей и тосковали о полках своих, которые, может быть, готовились уже драться и умереть за отечество. В одной из боковых аллей Невского бульвара сидел на лавочке молодой человек лет двадцати пяти; он чертил задумчиво своей палочкой по песку, не обращал никакого внимания на гуляющих и не подымал головы даже и тогда, когда проходили мимо его первостепенные красавицы петербургские, влеча за собою взоры и сердца ветреной молодежи и вынуждая невольные восклицания пожилых обожателей прекрасного пола. Но зато почти ни одна дама не проходила мимо без того, чтоб явно или украдкою не бросить любопытного взгляда на этого задумчивого молодого человека. Благородная наружность, черные как смоль волосы, длинные, опущенные книзу ресницы, унылый, задумчивый вид – все придавало какую-то неизъяснимую прелесть его смуглому, но прекрасному и выразительному лицу. Известный роман «Матильда, или Крестовые походы» сводил тогда с ума всех русских дам. Они бредили Малек-Аделем, искали его везде и, находя что-то сходное с своим идеалом в лице задумчивого незнакомца, глядели на него с приметным участием. По его узкому, туго застегнутому фраку, черному галстуку и небольшим усам нетрудно было догадаться, что он служил в кавалерии недавно скинул эполеты и не совсем еще отстал от некоторых военных привычек.
– Здравствуй, Рославлев! – сказал, подойдя к нему, видной молодой человек в однобортном гороховом сюртуке, с румяным лицом и голубыми, исполненными веселости глазами, – Что ты так задумался?
– А, это ты, Александр! – отвечал задумчивый незнакомец, протянув к нему ласково свою руку.
– Слава богу, что я встретил тебя на бульваре, – продолжал молодой человек. – Пойдем ходить вместе.
– Нет, Зарецкой, не хочу. Я прошел раза два, и мне так надоела эта пестрота, эта куча незнакомых лиц, эти беспрерывные французские фразы, эти…
– Ну, ну!.. захандрил! Полно, братец, пойдем!.. Вон, кажется, опять она… Точно так!.. видишь ли вот этот лиловый капотец?.. Ax, mon cher , как хороша!.. прелесть!.. Что за глаза!.. Какая-то приезжая из Москвы… А ножка, ножка!.. Да пойдем скорее.
– Повеса! когда ты остепенишься?.. Подумай, ведь тебе скоро тридцать.
– Так что ж, сударь?.. Не прикажете ли мне, потому что я несколькими годами вас старее, не сметь любоваться ничем прекрасным?
Отечественная война 1812 года началась 12 июня - в этот день войска Наполеона пересекли реку Неман, развязав войны между двумя коронами французской и российской. Эта война продолжалась до 14 декабря 1812 года, завершившись полной и безоговорочной победой русских и союзнических войск. Это славная страница российской истории, рассматривать которую будем, ссылаясь на официальные учебники истории России и Франции, а также на книги библиографов Наполеона, Александра 1 и Кутузова, которые очень подробно описывают происходящие в этот момент события.
➤ ➤ ➤ ➤ ➤ ➤ ➤Начало войны
Причины войны 1812 года
Причины Отечественной войны 1812, как и всех других войн в истории человечество, необходимо рассматривать в двух аспектах – причины со стороны Франции и причины со стороны России.
Причины со стороны Франции
Буквально за несколько лет Наполеон кардинально изменил собственное представление относительно России. Если, придя к власти, он писал, что Россия это его единственный союзник, то к 1812 году Россия стала для Франции (считай для императора) угрозой. Во многом это было спровоцировано и самим Александром 1. Итак, вот почему Франция напала на Россию в июне 1812:
- Нарушение соглашений Тильзита: ослабление континентальной блокады. Как известно, главным врагом Франции того времени была Англия, против которой и была организована блокада. Россия также в этом участвовала, но в 1810 правительство приняло закон, позволяющий торговлю с Англией через посредников. Фактически это делало всю блокаду неэффективной, что полностью подрывало планы Франции.
- Отказы в династическом браке. Наполеон стремился заключить брак с императорским двором России, чтобы стать «помазанником божьим». Однако, в 1808 ему было отказано в браке с княжной Екатериной. В 1810 ему было отказано в браке с княжной Анной. В результате в 1811 французский император женился на австрийской принцессе.
- Переброска русских войск к границе с Польшей в 1811. В первой половине 1811 года Александр 1 приказал перебросить 3 дивизии к польским границам, опасаясь восстания Польши, которое может переброситься на русские земли. Этот шаг был расценен Наполеоном, как агрессия и подготовка к войне за польские территории, которые к тому моменту уже подчинялись Франции.
Солдаты! Начинается новая, вторая по счету, польская война! Первая завершилась в Тильзите. Там Россия обещала быть вечным союзником для Франции в войне с Англией, но свое обещание нарушила. Русский император не желает давать объяснений своим действиям, пока французские орлы не перейдут за Рейн. Неужели они думают, что мы стали другими? Неужели это не мы победители Аустерлица? Россия поставила Францию перед выбором – позор или война. Выбор очевиден! Идем вперед, перейдем Неман! Вторая польская вой будет славной для французского оружия. Она принесет гонец губительному влиянию России на дела Европы.
Так для Франции началась захватническая война.
Причины со стороны России
Со стороны России также были весомые причины для участия в войне, которая получилась для государства освободительной. Из главных причин можно выделить следующие:
- Большие потери всех слоев населения от разрыва торговли с Англией. Мнения историков по данному пункту расходятся, поскольку считается, что блокада повлияла не на государство в целом, а исключительно на его элиту, которая в результате отсутствия возможности торговли с Англией теряла деньги.
- Намерение Франции воссоздать Речь Посполитую. В 1807 году Наполеон создал Варшавское герцогство и стремился воссоздать древнее государство в истинных размерах. Возможно это было лишь в случае захвата у России ее западных земель.
- Нарушение Наполеоном Тильзитского мира. Одним из главных критериев подписания этого соглашение – Пруссия должна быть очищена от французский войск, но так этого и не сделали, хотя Александр 1 постоянно напоминал об этом.
С давних пор Франция пытается посягать на самостоятельность России. Всегда мы пытались быть кроткими, полагая так отклонить ее попытки к захвату. При всем нашем желании сохранить мир, мы вынуждены собрать войска, чтобы защитить Родину. Нет никаких возможностей для мирного решения конфликта с Францией, а значит, остается только одно – защищать правду, защищать Россию от захватчиков. Мне не нужно напоминать полководцам и солдатам о храбрости, она в наших сердцах. В наших венах течет кровь победителей, кровь славян. Солдаты! Вы защищаете страну, защищаете религию, защищаете отечество. Я с Вами. Бог с нами.
Соотношение сил и средств на начало войны
Переправа Наполеона через Неман произошла 12 июня, имея в своем распоряжении 450 тысяч человек. Примерно к концу месяца к нему присоединилось еще 200 тысяч человек. Если учесть, что к тому времени не было больших потерь со стороны обеих сторон, то общая численность французской армии на момент к началу военных действий 1812 году – 650 тысяч солдат. Говорить, что французы составляли все 100% армии нельзя, поскольку на стороне Франции воевала сборная армия практически всех стран Европы (Франция, Австрия, Польша, Швейцария, Италия, Пруссия, Испания, Голландия). Однако, именно французы составляли основу армии. Это были проверенные солдаты, которые одержали множество побед со своим императором.
Россия после мобилизации обладала 590 тысячами солдат. Изначально численность армии составляла 227 тысяч человек, и они были разделены по трем фронтам:
- Северный – Первая армия. Командующий – Михаил Богданович Барклай де Толи. Численность – 120 тысяч человек. Располагались на севере Литвы и прикрывали Санкт-Петербург.
- Центральный – Вторая армия. Командующий – Петр Иванович Багратион. Численность – 49 тысяч человек. Располагались на юге Литвы, прикрывая Москву.
- Южный – Третья армия. Командующий – Александр Петрович Тормасов. Численность – 58 тысяч человек. Располагались на Волыни, прикрывая наступление на Киев.
Также в России активно действовали партизанские отряды, численность которых достигала 400 тысяч человек.
Первый этап войны – Наступление войск Наполеона (июнь-сентябрь)
В 6 часов утра 12 июня 1812 года для России началась отечественная война с наполеоновской Францией. Войска Наполеона пересекли Неман и направились вглубь страны. Главное направление удара предполагалось по Москве. Сам же полководец говорил, что «если я захвачу Киев – подниму русских за ноги, захвачу Санкт-Петербург – возьму за горло, если возьму Москву – поражу сердце России».
Французская армия, которой командовали гениальные полководцы, искала генерального сражения и то, что Александр 1 разделил армию на 3 фронта, был весьма на руку агрессорам. Однако, на начальном этапе решающее значение сыграл Барклай де Толи, который отдал приказ не вступать в битву с врагом и отступать вглубь страны. Это было необходимо, чтобы объединить силы, а также подтянуть резервы. Отступая, русские уничтожали все – убивали скот, отравляли воду, сжигали поля. В буквальном смысле этого слова французы двигались вперед по пепелищу. Позже Наполеон жаловался на то, что русский народ осуществляет подлую войну и ведет себя не по правилам.
Северное направление
32 тысячи человек во главе с генералом Макдональдом Наполеон направил на Санкт-Петербург. Первым городом на этом пути была Рига. По плану Франции Макдональд должен был захватить город. Соединиться с генералом Удино (в его распоряжении было 28 тысяч человек) и отправиться дальше.
Обороной Риги командовал генерал Эссен с 18 тысячи солдат. Он сжег все вокруг города, а сам город очень хорошо укрепил. Макдональд к этому времени захватил Динабург (русские оставили город с началом войны) и дальше активных действий не вел. Он понимал абсурдность штурма Риги и ждал прибытия артиллерии.
Генерал Удино занял Полоцк и оттуда пытался разделить корпус Виттенштейна от армии Барклая де Толи. Однако, 18 июля Виттенштейн нанес неожиданный удар по Удино, которого от поражения спас только подоспевший корпус Сен-Сира. В результате наступило равновесие и больше активных наступательных действий на северном направлении не велось.
Южное направление
Генерал Ранье с войском в 22 тысячи человек должен был действовать на юном направлении, блокируя армию генерала Тормасова, не давая ей соединиться с остальными частями русской армии.
27 июля Тормасов окружил город Кобрин, где собрались главные силы Ранье. Французы потерпели страшное поражение – за 1 день в сражении было убито 5 тысяч человек, что заставило французов отступить. Наполеон понял, что южное направление в Отечественной войне 1812 находится под угрозой провала. Поэтому перебросил туда войска генерала Шварценберга, численностью в 30 тысяч человек. В результате этого 12 августа Тормасов был вынужден отступить к Луцку и занять там оборону. В дальнейшем активных наступательных действий на южном направлении французы не предпринимали. Главные события происходили на московском направлении.
Ход событий наступательной компании
26 июня из Витебска выдвинулась армия генерала Багратиона, в задачу которому Александр 1 поставил вступление в бой с главными силами противника с целью измотать их. Все осознавали абсурдность данной идеи, но только к 17 июля императора удалось окончательно отговорить от этой затеи. Войска начали отступление к Смоленску.
6 июля стало понятна большая численность войск Наполеона. Чтобы Отечественная война не затягивалась на длительный срок, Александр 1 подписывает указ о создании ополчения. В него записываются буквально все жители страны – всего добровольцев набралось порядка 400 тысяч.
22 июля армии Багратиона и Барклая де Толли соединились под Смоленском. Командование объединенной армией принял на себя Барклай де Толли, в распоряжении которого оказалось 130 тысяч солдат, в то время, как передовой отрад французской армии насчитывал 150 тысяч солдат.
25 июля был проведен военный совет в Смоленске, на котором обсуждался вопрос принятия боя, с тем, чтобы перейти в контрнаступление и одним ударом разбить Наполеона. Но Барклай высказался против этой идеи, понимая, что открытое сражение с врагом, гениальным стратегом и тактиком, может привести к грандиозному провалу. В результате идея с наступлением не была реализована. Было принято решение отступать дальше – к Москве.
26 июля началось отступление войск, прикрывать которое должен был генерал Неверовский, заняв село Красное, закрывая тем самым обход Смоленска для Наполеона.
2 августа Мюрат с конным корпусом попытался прорвать оборону Неверовского, но безуспешно. Всего было предпринято более 40 атак с помощью кавалерии, но добиться желаемого не удалось.
5 августа – одна из важных дат пв Отечественной войне 1812 года. Наполеон начал штурм Смоленска, захватив к вечеру пригород. Однако, ночью он был выбит из города, а русская армия продолжила массовое отступление из города. Это вызвало бурю недовольства солдат. Они считали, что если удалось выбить французов из Смоленска, то нужно было его уничтожить там же. Они обвиняли Барклая в трусости, но генерал реализовывал только 1 план – измотать противника и принять решающий бой тогда, когда соотношение сил будет на стороне России. К этому же времени все преимущество было у французов.
17 августа в армию прибыл Михаил Илларионович Кутузов, который принял на себя командование. Эта кандидатура вопросов не вызывала, поскольку Кутузов (ученик Суворова) пользовался большим уважением и считался лучшим российским полководцем после смерти Суворова. Прибыв в армию, новый главнокомандующий писал, что еще не решил, как поступать дальше: «Вопрос еще не решен – или армию потерять, или Москву отдать».
26 августа случилась бородинская битва. Ее исход до сих пор вызывает много вопросов и споров, но проигравших тогда не было. Каждый полководец решил свои задачи: Наполеон открыл себе дорогу в Москву (сердце России, как писал сам император Франции), а Кутузов смог нанести врагу сильный урон, тем самым внеся начальный перелом в сражение 1812 года.
1 сентября – знаковый день, который описан во всех учебниках истории. Состоялся военный совет в Филях, под Москвой. Кутузов собрал своих генералов, чтобы решить, что делать дальше. Вариантов было всего два: отступить и сдать Москву, либо после Бородино организовать второе генеральное сражение. Большинство генералов на волне успеха требовали битвы, чтобы в кратчайшие сроки разбить Наполеона. Противниками такого развития событий выступали сам Кутузов и Барклай де Толли. Закончился военный совет в Филях фразой Кутузов «Пока есть армия – есть надежда. Потеряем армию под Москвой – лишимся не только древней столицы, но и всей России».
2 сентября – по итогам военного совета генералов, который произошел в Филях, постановили, что необходимо покинуть древнюю столицу. Русская армия отступила, а сама Москва перед приходом Наполеона, по данным многих источников, подверглась страшному мародерству. Однако, даже не это главное. Отступая, русская армия зажгла город. Деревянная Москва сгорела практически на три четверти. Самое же главное – уничтожены были буквально все склады продовольствия. Причины московского пожара кроются в том, чтобы французам ничего не досталось из того, что врагами может быть использовано для питания, передвижения или в других аспектах. В результате войска агрессоров очутились в очень шатком положении.
Второй этап войны – отступление Наполеона (октябрь – декабрь)
Заняв Москву, Наполеон посчитал миссию выполненной. Библиографы полководца позже писали, что он был верен - потеря исторического центра Руси сломит победный дух, а руководители страны должны были прийти к нему с просьбой о мире. Но этого не случилось. Кутузов расположился с армией в 80 километрах от Москвы у Тарутина и ждал, пока лишенная нормального снабжения армия противника ослабнет и сама внесет коренной перелом в Отечественную войну. Не дождавшись предложения мира от России, французский император сам выступил с инициативой.
Стремление Наполеона к миру
По изначальному плану Наполеона, взятие Москвы должно было сыграть решающее значение. Здесь можно было развернуть удобный плацдарм, в том числе, и для похода на Санкт-Петербург, столицу России. Однако промедление в передвижение по России и героизм народа, который сражался буквально за каждый клочок земли, практически сорвали этот план. Ведь поход на север России зимой для французской армии с нерегулярными поставками продовольствия, фактически равнялся смерти. Это стало отчетливо понятно к концу сентября, когда начало холодать. В последующем Наполеон в своей автобиографии писал о том, что его самой большой ошибкой был поход на Москву и месяц, проведенный там.
Понимая тяжесть своего положения, французский император и полководец решил закончить Отечественную войну России, подписав с ней мирный договор. Таких попыток было предпринято три:
- 18 сентября. Через генерала Тутолмина было передано сообщение для Александра 1, в котором говорилось о том, что Наполеон почитает русского императора и предлагает ему мир. От России требует только отдать территорию Литвы и вновь вернуться к континентальной блокаде.
- 20 сентября. Александру 1 было доставлено второе письмо от Наполеона с предложением мира. Условия предлагались такие же, как и ранее. Русский император на эти послания не ответил.
- 4 октября. Безысходность положения привела к тому, что Наполеон буквально упрашивал о мире. Вот, что он пишет Александру 1 (по версии крупного французского историка Ф. Сегюр): «Мне нужен мир, он мне нужен, во что бы то ни стало, только честь спасите». Это предложение было доставлено Кутузову, но ответа император Франции так и не дождался.
Отступление французской армии осенью-зимой 1812
Для Наполеона стало очевидно, что мирный договор с Россией ему не удастся подписать, а оставаться на зиму в Москве, которую русские, отступая, сожгли – безрассудство. Более того, оставаться здесь было невозможно, поскольку постоянные набеги ополченцев наносили большой урон армии. Так, за месяц, пока французская армия была в Москве, ее численность сократилась на 30 тысяч человек. В результате было принято решение отступать.
7 октября начались приготовления к отступлению французской армии. Одним из приказов по этому поводу было взорвать Кремль. К счастью эта затея ему не удалась. Русские историки списывают это на то, что из-за большой влажности фитили промокли и вышли из строя.
19 октября началось отступление армии Наполеона из Москвы. Цель этого отступления заключалась в том, чтобы добраться до Смоленска, поскольку это был единственный крупный близлежащий город, в котором имелись значимые продовольственные запасы. Дорога шла через Калугу, но это направление перекрыл Кутузов. Сейчас преимущество было на стороне русской армии, поэтому Наполеон решил обойти. Однако, Кутузов предугадал этот маневр и встретил армию противника у Малоярославца.
24 октября состоялось сражение под Малоярославцем. В течение дня этот небольшой город переходил 8 раз от одной стороны к другой. В завершающей стадии битвы Кутузов сумел занять укрепленные позиции, а Наполеон не осмелился их штурмовать, поскольку численный перевес уже был на стороне русской армии. В результате планы французов были сорваны, и отступать к Смоленску им пришлось по той же дороге, по которой они шли на Москву. Это была уже выжженная земля – без продовольствия и без воды.
Отступление Наполеона сопровождалось большими потерями. Ведь кроме столкновений с армией Кутузова, приходилось иметь дело еще и с партизанскими отрядами, которые ежедневно атаковали врага, особенно его замыкающие части. Потери наполеона были страшными. 9 ноября ему удалось захватить Смоленск, но коренного перелома в ход войны это не внесло. Продовольствия в городе практически не было, а организовать надежную оборону не удалось. В результате армия подвергалась практически непрерывным атакам ополченцев и местных патриотов. Поэтому в Смоленске Наполеон пробыл 4 дня и принял решение отступать дальше.
Переправа через реку Березину
Французы направлялись к реке Березина (в современной Белоруссии), чтобы форсировать реку и перейти к Неману. Но 16 ноября Генерал Чичагов захватил город Борисов, который находится на Березине. Положение Наполеона стало катастрофическим – впервые для него активно маячила возможность попасть в плен, поскольку он был окружен.
25 ноября по приказу Наполеона французская армия начала имитировать переправу южнее Борисова. Чичагов купился на этот маневр и начал переброску войск. В этот момент французы соорудили два моста через Березину и начали переправу 26-27 ноября. Только 28 ноября Чичагов осознал свою ошибку и попытался дать бой французской армии, но было уже поздно – переправа была завершена, хотя и потерей огромного количества человеческих жизней. При переправе через Березину погибла 21 тысяча французов! «Великая армия» теперь составляла всего 9 тысяч солдат, большая часть которых была уже небоеспособна.
Именно при этой переправе наступили необычайно сильные морозы, на которые французский император и сослался, оправдывая огромные потери. В 29-м бюллетене, который был опубликован в одной из газет Франции, говорилось о том, что до 10 ноября погода была нормально, но после этого наступили очень сильные холода, к которым никто не был готов.
Переправа через Неман (из России во Францию)
Переправа через Березину показала, что русский поход Наполеона окончен – он проиграл Отечественную войну в России в 1812 году. Тогда император принял решение, что его дальнейшее пребывание с армией не имеет смысла и 5 декабря покинул свои войска и направился в Париж.
16 декабря в Ковно французская армия пересекла Неман и покинула территорию России. Ее численность составляла всего 1600 человек. Непобедимая армия, наводившая страх всю Европу, была практически полностью уничтожена армией Кутузова менее, чем за 6 месяцев.
Ниже графически представлено отступление Наполеона на карте.
Итоги Отечественной войны 1812 года
Отечественная война России с Наполеоном имела большое значение для всех стран, участвовавших в конфликте. Во многом благодаря этим событиям стало возможным безраздельное господство Англии в Европе. Такое развитие предвидел Кутузов, который после бегства французской армии в декабре направил отчет Александру 1, где пояснял для правителя, что войну нужно заканчивать сиюминутно, а преследование врага и освобождение Европы – это будет на руку для усиления могущества Англии. Но Александр не прислушался к советам своего полководца и вскоре начал заграничный поход.
Причины поражения Наполеона в войне
Определяя основные причины поражения наполеоновской армии, необходимо остановиться на самых главных, которые чаще всего используют историки:
- Стратегическая ошибка императора Франции, 30 дней сидевшего в Москве, и ждавшего представителей Александра 1 с мольбами о заключении мира. В результате начало холодать и заканчиваться провизия, а постоянные набеги партизанских движений внесли перелом в войну.
- Единение русского народа. Как обычно, перед угрозой большой опасности славяне сплачиваются. Так было и в этот раз. Например, историк Ливен пишет, что главная причина поражения Франции кроется в массовости войны. За русских сражались все – и женщины и дети. И все это было идеологически обосновано, что делало моральный дух армии очень сильным. Его император Франции не сломил.
- Нежелание русских генералов принять решающее сражение. Большинство историков об этом забывают, но что было бы с армией Багратиона прими он генеральное сражение в начале войны, как того очень хотел Александр 1? 60 тысяч армии Багратиона против 400 тысяч армии агрессоров. Это была бы безоговорочная победа, и после нее вряд ли бы успели оправиться. Поэтому русский народ должен высказать слова благодарности Барклаю де Толли, который своим решением отдал приказ на отступление и объединение армий.
- Гений Кутузова. Русский генерал, который отлично обучился от Суворова, не допустил ни одного тактического просчета. Примечательно, что Кутузов так и не сумел разбить своего врага, но сумел тактически и стратегически выиграть Отечественную войну.
- Генерал Мороз используют в качестве оправдания. Справедливости ради необходимо сказать, что никакого существенного влияния на конечный результат мороз не оказал, поскольку на момент начала аномальных заморозков (середина ноября) исход противостояния был решен – великая армия была уничтожена.
