Елена Константиновна Зелинская родилась в 1954 году. В 1978 г. закончила факультет журналистики Санкт-Петербургского государственного университета. Печаталась в Самиздате, издавала известный самиздатовский журнал «Меркурий».

Елена Зелинская является одним из основателей общественных организаций «Лига журналистов Санкт-Петербург» (1997 г.) и «Северо-Западная ассоциация СМИ» (2000 г.), которые способствовали развитию свободной журналистики в Санкт-Петербурге и Северо-Западном регионе РФ.

В начале 2001 года Елена Зелинская была избрана вице-президентом вновь созданной Общероссийской общественной организации работников СМИ «МедиаСоюз». Организация имеет в своем составе 84 региональных отделения и 20 отраслевых Гильдий. Среди наиболее ярких проектов, осуществленных в рамках деятельности МедиаСоюза, следует выделить такие, как создание и развитие Совета Ассоциаций Медийной Индустрии, школы для региональных журналистов, национальной премии «Радиомания», премии в области печатной прессы «Искра», конкурса для иностранных журналистов «Золотой глагол», всероссийского информационно-образовательного проекта «Медиакратия».

Созданный по инициативе и под руководством Елены Зелинской «медийный» благотворительный фонд «Участие» объединил многих руководителей СМИ, известных журналистов, бизнесменов и общественных деятелей для помощи обездоленным детям.

С 2006 по 2010 годы Елена Зелинская является членом Общественной палаты Российской Федерации. В настоящее время она продолжает работу в Общественной палате в качестве ассоциированного члена Комиссии по коммуникациям, информационной политике и свободе слова в средствах массовой информации.

Елена Зелинская ведет журналистскую деятельность: активно публикуется в прессе, ведет авторскую программу «Перекрестный допрос» на радио «Голос России».

..

Елена Константиновна ЗЕЛИНСКАЯ: интервью

Елена Константиновна ЗЕЛИНСКАЯ (род. 1954) - журналист, писатель, педагог, вице-президент общероссийской общественной организации «Медиа Союз»: | | | | | | | .

НА РЕКАХ ВАВИЛОНСКИХ: ИСТОРИЯ РОДА
расшифровка программы "Фома" на радио "Говорит Москва"

Может ли современных человек, живущий в России, узнать историю своего рода, и если да-то зачем это нужно? На эти и многие другие вопросы в гостях у Аллы Митрофановой ответила публицист, радио- и телеведущая, вице-президент Общероссийской общественной организации работников СМИ «МедиаСоюз» и автор книги-романа «На реках Вавилонских» Елена Зелинская.

Алла Митрофанова: Добрый вечер, дорогие радиослушатели! В эфире программа «Фома» для тех, кто хочет верить. И я, Алла Митрофанова, хочу начать наш разговор с одной истории, которая мне встретилась по дороге на наш эфир. У меня есть друзья, которые живут в Германии и живут они в замечательном живописном регионе реки Мозель, и есть у них соседи-виноделы, которые потомственные в этом деле люди. Мои друзья как-то зашли к ним в гости и увидели на стене рыцарские доспехи. Они с искренним интересом стали расспрашивать: «Как, у вас в роду были настоящие рыцари?» Сосед извиняясь, опустил глаза и сказал: «К сожалению я свой род помню только с 16 века, вы уж меня простите. Поэтому на ваш вопрос ответить не могу». Эта история наводит на размышление - а с какого века я могу похвастаться, что помню своих предков. Наш сегодняшний разговор хотелось бы посвятить и этой теме тоже - родовая память, насколько она важна, почему она важна, вообще есть ли смысл, копаться в истории, в своих корнях. С радостью представляю нашего сегодняшнего гостя: Елена Константиновна Зелинская, вице-президент Общероссийской общественной организации Медиа-Союз, публицист, журналист, общественный деятель. Спасибо вам большое, что вы к нам пришли. Добрый вечер!

Елена Зелинская: Я с радостью, здравствуйте.

Алла Митрофанова: Дорогие слушатели, мы в прямом эфире.
Елена Константиновна, я должна, наверное, сразу нашим слушателям пояснить, что у нашей встречи есть инфоповод. Выход вашей книги "На реках Вавилонских", роман, который уже многие мои коллеги пытались соотнести с определенным жанром, но не получается, потому что слишком он новаторский. Здесь есть и художественное, элемент художественной прозы, и архивные материалы, которые вы в чистом виде представляете на суд читателя. Есть и ваши личные размышления, которые, скорее, публицистикой можно было бы назвать

Елена Зелинская: Есть еще четвертая составляющая - историческая реконструкция. Потому что в книге много батальных сцен. Кстати, когда мои знакомые мужчины читали, искренне недоумевали, им в голову не могло прийти, что я могу написать батальную сцену.

Алла Митрофанова: Вы знаете, я была тоже этим удивлена, честно вам скажу. И связано это прежде всего с устойчивым стереотипом, который еще со времен школы остался в нашем сознании, что когда проходят «Войну и мир», мальчики читают про войну, а девочки про мир…

Елена Зелинская: А тут девочка написала про войну

Алла Митрофанова: да еще так, что в красках себе представляешь

Елена Зелинская: Это реконструкция. Все сцены, все герои, все события, каждое слово - это все совершенно реальные события. Есть несколько служебных персонажей, вроде прохожий на улице, солдат, официант, я условно говорю. Но все герои и все батальные сцены основаны на архивных событиях.

Алла Митрофанова: И это история вашего рода?

Елена Зелинская: Да, история моего рода. История двух семей - семейства Савичей, которое корнями уходит, я даже вам признаюсь, в 14 век, мы докопали больше, чем ваш немецкий приятель. До гетмана Сапеги докопали, до архивных документов, в которых описывался род благородных Савичей. И второй род - род Магдебургов, не так далеко мы докопали, основатель этого рода, очевидно, по всем историческим нашим представлениям и по семейным преданиям, он приехал из Германии в Запорожскую сечь. Это был период, когда туда стекалось очень много людей самых разных национальностей и традиционно запорожские казаки, сечевики, они присваивали человеку прозвище по названию города, откуда он прибыл. А поскольку у нас в семье осталось понимание, что это были немецкие корни, то и понятно, что все зацикливается на этом. Но и уже документы, архивные документы, служебное дело у нас есть на основателя (ну это так мы его условно называем основателем, потому что мы дальше не докопались) Василий Магдебург, он был есаулом черниговского полка и что особенно важно и интересно в этой истории, он воевал в войсках Кутузова в 1812 году. И вы знаете, раз уж мы заговорили… Когда я подымала все эти документы, архивы, у меня ушло 4 года на это, и огромное количество совпадений, невероятных совпадений, я очень не люблю слово «мистических», но каких-то странных совпадений происходило.

Вот я хочу привести пример. Вы конечно знаете город Малоярославец, там находится знаменитое Иваново поле, где был остановлен Наполеон, и откуда русские войска гнали французов до реки Березины и дальше до Парижа. Вот там в Малоярославце произошла ключевая точка, поворот российской истории, остановлено нашествие. И то, кто хорошо знает историю, помнят, что битва проходила непосредственно под стенами монастыря. Там был Черноостровский монастырь, он тогда был мужским, и монастырь во время битвы 6 раз переходил из рук в руки, очень сильно пострадал. Сейчас там женский монастырь. И так сложилась, что моя собственная жизнь очень близко с ним связана. Уже много лет, лет 5-6, а может, и больше я очень часто там бываю и жизнь моей семьи уже стала жизнью монастыря, как мне кажется. И представляете, когда вдруг мы обнаруживаем документ, где наш прапрапрадед защищал этот монастырь. Когда мы увидели документы, мы были поражены в самое сердце.

Алла Митрофанова: Действительно, оторопь берет.

Елена Зелинская: Ну и много других интересных историй со мной приключалась, некоторые описаны прямо в книге.

Алла Митрофанова: Знаете, о чем хочу у вас спросить: речь идет о романе, в котором описана история вашей семьи, начиная с 1812 года до нынешних дней. Это история, которая вам близка, которая, как я понимаю, Вы в этом видите свой долг перед своими предками, перед своими детьми, скажите, пожалуйста, я думаю, очень многие люди, которые нас сейчас слушают, жители России, находящиеся в ситуации, ну вот так случилось - советская история переколесила наши судьбы, мы потеряли свои корни, многие из нас. Многие хотели бы узнать о своих предках. Вы говорите о четырехлетней работе в архивах - скажите, пожалуйста, а это всякому человеку доступно или в этом смысле должен быть какой-то социальный статус, специальные связи. что для этого нужно?

Елена Зелинская: На мой взгляд - ничего, кроме сильного желания. Я вам сейчас расскажу одну историю. У меня есть студент, его зовут Стас. И вот он заболел, попал в больницу. Чтобы молодому человеку было нескучно. Я до того, как книга вышла в издательстве, передала ему по электронной почте рукопись. Он прочитал и позвонил мне: вы знаете, что я обнаружил, у вас в девятой главе, где уже речь идет о блокаде Ленинграда, приводится письмо вашей прабабушки к своей дочери (то есть к моей бабушке), которая находится в Казахстане в ссылке. И она пишет в том числе, «ты не горюй и не вини ни меня ни себя, что мы не уехали из Ленинграда, когда наконец разрешили покидать оккупированный город. Дело в том, что в тот момент город был уже окружен немцами и практически все, кто эвакуировался в этот период, все погибли. Вот, например, моя соседка Люся, - пишет она, - ты помнишь ее, она поехала в Ярославскую область, у нее там родные, и поезд, в котором она ехала, попал под бомбежку немецкую, и она погибла вместе со своей дочкой". И вот мой студент читает это и говорит: "Вы знаете, вы просто, может, мне не поверите, но это моя двоюродная прабабушка. Этот адрес, я его узнал. И эту историю, как они ехали в Ярославскую область и погибли и другие детали, которые там приводятся, все совпадает». Но меня это лишний раз в чем убедило? Значит, я правильно чувствую реальность. Понимаете? Значит, это все реально. Короче говоря, книга выходит, у меня презентация, я, конечно, приглашаю Стаса и он говорит, я хочу рассказать эту историю. И перед микрофоном рассказывает, а потом говорит, вы знаете, я как только выздоровел, сразу поехал в Ярославскую область, я нашел свою прабабушку, она очень старенькая, я счастлив, что успел ее застать вообще. Я все выслушал, все записал, что она рассказывает. Я узнал, сколько у меня родственников, узнал о судьбах людей, о которых даже не подозревал. Я столько теперь знаю о своих родных, о своих корнях. Но самое интересное, адрес, говорит, оказался неверный, это не то. Но тем не менее! Вот вы говорите - может ли обычный человек? А вот студент. Может быть, и необязательно так глубоко ковыряться. Дело не в том, что… Мне никто не ставил препятствий, нет. Ни в архивах, ни в музеях, нет, ни в ФСБ, я не встречала ничего, кроме поддержки, внимания и готовности объяснить. Ведь когда приходит такой человек, как я (я же не специалист, я спрашиваю, но иногда даже сформулировать не могу, что мне надо) в конечном итоге они мне помогали, находили то, что не лежало на поверхности.

Например, в музее Днепропетровска (Екатеринослава) мне достали архивную фотографию феодосийского полка, где служил мой прадед Григорий Магдбург, главный герой романа. И доставая эту фотографию (я их просила) они одновременно обнаружили у себя в запасниках рукопись огромную, трехсотстраничную рукопись мемуаров военного, который записывал всю историю своего полка чуть ли не в 18 веке. То есть этот процесс только начинается, но конечно, что тут скрывать, я профессионал, я умею работать с информацией. Я умею добывать материал, разговаривать с людьми, умею дозваниваться, достигать, я могу поехать в командировку, я человек уже взрослый и независимый, могу и средства потратить на это, Потому что обращение в архив стоит денег, хотя это деньги и небольшие. И я хочу сказать, что может быть, и необязательно так глубоко закапываться, это большой труд, но собрать все документы, которые у тебя есть в семье, опросить своих бабушек, прабабушек, Дедушек, посмотреть письма, которые в каких-то коробочках сохранились, - вот это все собрать, записать то, что мама рассказывает, потому что вся моя история началась именно с маминых рассказов. Именно их мне захотелось зафиксировать и рассказать и для меня сейчас самая большая награда - когда человек, который прочитал книгу (а сейчас таких уже очень много), говорит «ну что же я как дурак сижу, я же тоже должен пойти раскопать, у меня же полно документов, у меня осталась переписка, коробка жестяная лежит на антресолях, там письма моего дедушки с фронта, а сижу, я до сих пор их не прочел.

И вот если моя книга подвигает людей к этому, я считаю, мой труд ненапрасен.

Алла Митрофанова: Если вернуться собственно к роману: он называется «На реках Вавилонских» и это цитата из псалма

Елена Зелинская: Он приведен здесь в качестве эпиграфа, начинается с него

Алла Митрофанова: Речь идет о плаче израильтян, которые оказались в вавилонском плену и вот они сидят на реках, которые она обозначивают как Вавилонские и оплакивают свою землю, которую потеряли, потому что были недостойны, Бога забыли. Почему вы назвали так роман?

Елена Зелинская: Потому что я рассказываю о людях, которые стали изгнанниками в собственной стране. Немногие оказались в эмиграции не по своей воле, герои романа жили в России и ее не покидали и они оказались чужими на этой земле. И они да, оказались как евреи в Вавилоне. Эта книга, ее можно так назвать, - плач по этим людям.

Алла Митрофанова: А вместе с тем вы являетесь глубоко верующим человеком…

Елена Зелинская: Ну…

Алла Митрофанова: Ну я это знаю из разных источников, потому что тоже слежу за вашей деятельностью, за вашими высказываниями. Если вы говорите о вашей семье как о семье, которая оказалась в ситуации такого же вавилонского плена, а как получилось, что вы такой глубоко верующий человек? Вы в этом выросли? Это был ваш сознательный путь? Как так получилось?

Елена Зелинская: Начну издалека. Наши слушатели нас сейчас не видят, но вы подтвердите.

Алла Митрофанова: Нет видят, вот там видеокамера.

Елена Зелинская: Ну вот я открываю сейчас книгу, вот тут квадратик. Родоначальник нашего рода Василий Магдебург, вот сын его, мой прапрадед, у него было шесть сыновей. Смотрим снизу, вот тут тоже квадратики: я, Елена, мой брат Игорь, наши дети. И вот посмотрите: две плашки. Конечно, нижняя сильно меньше, у нас ни у кого нет по шесть или двенадцать детей, как раньше. Но вот посмотрите, что интересно, эти две линии, разделенные десятилетиями, они связаны одной стрелочкой, одной единственной…

Алла Митрофанова: Это ваша мама… Единственная, кто уцелела…

Елена Зелинская: Тонкая-тонкая ниточка, она уцелела чудом - сначала в ссылке, потом в блокаде ленинградской, в оккупации. И она, моя мама, оказалась единственной, кто связывает ушедших людей и нас. И всем что во мне есть хорошего - я обязана только ей. Она сумела сохранить память о всех этих людях, она сумела сохранить их мировоззрение, мироощущение, и, конечно, их религиозность, потому что все они были, без сомнения, верующими, но просто тогда неверующих было сильно меньше, но по крайней мере, я могу говорить за свою семью.

Она все это сохранила и сумела передать нам. Мы всегда с братом говорим, что всему хорошему мы обязаны маме, а все плохое заработали сами и за это ответим. Да, конечно, это было непросто, потому что я же пошла в школу еще при советской власти и я была и октябренком и пионеркой, как и большинство из нас, и была объектом антирелигиозной пропаганды. Я хорошо помню этот момент, он стоит у меня в глазах, как я прихожу из школы, у нас прошел урок атеизма и я прихожу и спрашиваю - мама, а меня крестили? Мама говорит "да", и я становлюсь в позу в своем пионерском галстуке и говорю "Вот поэтому мама, я так много болею". И мама поворачивается, не говорит мне ни слова и уходит из комнаты, склонив голову. Я сейчас понимаю, что она не может мне сказать ничего, ведь я же хожу в школу, это же была страшная дилемма для родителей - как ребенка во все это вводить? Делали это медленно, большей частью через литературу, конечно. Через классические образцы, через детскую классическую литературу, через русскую классику, и постепенно слово за слово, за какие-то объяснения, полунамеки, а больше всего, за собственную реакцию. Я помню, прихожу из школы и начинаю стрекотать какую-то чепуху школьную, и я вижу мама, которая подробно обсуждала каждую деталь со мной, ниточкой нас связывало, она молчит, она не отвечает, она начинает заниматься своими делами, опускает глаза, или вдруг отпускает какую-то странную реплику, не то чтобы идущую вразрез с тем, что говорили в школе, но тем не менее заставляющую думать. Когда я стала подростком, лет 14-16, я уже точно понимала, что и о чем говорит мне мама. Конечно, мама хранила иконы. В этой книге, если конечно, наши слушатели прочтут ее, а я надеюсь, что прочтут, что книга их заинтересует, там есть такой эпизод, когда блокада и из всех живых родных людей остается только бабушка (моя прабабушка)Лидия Трофимовна и моя мама, Галя, маленькая девочка. Они остаются вдвоем и Лидия Трофимовна понимает, что она сейчас умрет, ей нужно что-то делать с ребенком. И она надевает ей на шею пакетик с документами и говорит «иди в детский дом и скажи, что у тебя больше никого нет». И они расстаются. Уже прощаясь, бабушка Лидия Трофимовна снимает образок с шеи, одевает девочке на шею и говорит «Галя, никогда не снимай, и каждый вечер, когда ложишься спать, читай Отче наш, ты же помнишь наизусть?» «Помню», -говорит девочка, и уходит. И они больше никогда не встречаются, потому что Лидия Трофимовна умирает через месяц после этого. И вот этот образок мама носит до сих пор, снимая. Всю жизнь.

Алла Митрофанова: А мама ваша читала этот роман? Наверняка она была первым читателем?

Елена Зелинская: Ну во-первых, она была первым создателем, потому что огромные куски она надиктовывала на диктофон, потом расшифровывали это, и куски, которые касаются конкретно ее жизни, особенно блокадные куски и потом, когда она была в детском доме и их эвакуировали на грузовике, через озеро, по дороге жизни, привезли на Кубань и туда немедленно вошли немцы, и они оказались под оккупацией, - эти эпизоды она надиктовывала мне сама. Конечно, потом она прочитала готовый роман, выслушала и аудиоверсию, потому что мы сделали и аудиоверяию (ее, кстати, можно услышать ежевечерне в 9 вечера на радиостанции «Звезда», извините, что я делаю рекламу роману) и мама сидит и слушает и наслаждается.

Алла Митрофанова: Дорогие слушатели, напоминаю, что в гостях у нас вице-президент Общероссийской общественной организации Медиа-Союз, Елена Зелинская, и говорим мы о ее первом романе. Далеко не первой работе художественной, но вот такого формата роман первый, «На реках Вавилонских» называется эта интереснейшая книга, и рассказывает она о роде Елены Константиновны Зелинской, о двух ветвях - о роде Магдебургов и ветви Савичей, переплетения судеб этих людей и судеб на фоне 20 века страшных. Потому что именно этот исторический период здесь в основном и описан. То, что и многих из нас с вами, дорогие слушатели, касается, потому что и наши с вами предки и многие, наверное, из вас могут узнать себя в этих героях. Мы встретимся через три минуты, сделаем перерыв на новости, после этого продолжим в студии наш разговор.

Алла Митрофанова: Мы продолжаем разговор с Еленой Зелинской, вице-президентом Общероссийской общественной организации Медиа-Союз. Выход ее романа «На реках Вавилонских» и стал инфоповодом для нашего разговора. Это для тех, кто подключился к нам во второй половине часа. Это роман, который повествует об истории рода нашей сегодняшней гостьи Елена Константиновны, две ветви - Магдебургов и Савичей, сульбы которых переплетались на фоне 20 века и из которых осталось в живых совсем немного. Вот Галина - Наумова по батюшке и Шопотова по мужу, мама Елены Константиновны, это единственная ниточка, которая связывает представителей рода с теми, кто его основал.

Елена Зелинская: Я вам сейчас расскажу где они встретились, вот смотрите, семья Магдебургов, семья Савичей

Алла Митрофанова: Я должна пояснить для тех, кто не видит на сейчас по интернету, первый форзац книги - там ветвь Магдебургов изображена, последний форзац - род Савичей, и по квадратикам можно увидеть, где эти ветви пересеклись

Елена Зелинская: Пересеклись они в городе Нежине. Замечательный город на Украине и известен он не только огурчиками...

Алла Митрофанова: но и лицеем…

Елена Зелинская: Да, это место, которое известно благодаря лицею. И вы знаете, что интересно? Когда я рассказывала историю семьи, то заметила. На моих глазах стала возникать география Российской империи, как она жила, чем жила, как была устроена. Обратите внимание, я этим горжусь, это моя находка, этого негде нет. Обычно в книгах место и время условно «Берлин, август 1945 года». «Тула, сентябрь, 1922 года». Я обращаю внимание читателей на место происходящих событий, указывая реку. Если дело происходит в Петербурге, это Нева или Пряжка, если Киев, то река Днепр, когда события переносятся в Казахстан, появляется река Иртыш, Енисей, если это маленький город в Вологодской губернии, то река Сухона. И вот город Нежин, который стоит на реке Остер. Мы привыкли, что сейчас жизнь концентрируется в больших мегаполисах, кто сейчас вспомнит город Нежин, Тотьму.

Алла Митрофанова: Но Нежин помнят те, кто любит Гоголя, потому что Гоголь учился в нежинском лицее…

Елена Зелинская: Это так, но я хотела сказать другое. Когда я поднимала документы, я увидела, что российская империя жила всем своим единым организмом. Город Нежин и тогда был маленький провинциальный городок, там буквально 4-6 центральных улиц, сейчас там 10 тысяч населения живет, а представляете, в то время. И вот в этом маленьком городе на средства князя Безбородько возводится лицей. Огромный парк на берегу реки и в нем великолепное здание с колоннадой, оно выглядит как средний петербургский дворец, стоявший на Невском, великолепной красоты, и этот лицей получает статус и программу, и преподавателей, как царскосельский лицей, и так же готовит государственных деятелей. Схожи эти два лицея еще одним обстоятельством, которое вы уже упомянули - если царскосельский лицей подарил нам Пушкина, то нежинский вырастил Николая Васильевича Гоголя. Кстати, первая пьеса Гоголя, которую он уничтожил, называлась "Кое-что о Нежине, или дуракам закон не писан".

Алла Митрофанова: Да, она была написана там.

Елена Зелинская: И в этот лицей приезжает учиться Михаил Савич. Ему 14 лет, он поступает в гимназию нежинскую, и приблизительно с ним туда же поступает Григорий Магдебург, который живет там с родителями, потому что его отец Трофим Магдебург вышел в отставку и поселился в Нежине.

Алла Митрофанова: Это ваши прадедушки?

Елена Зелинская: Да, это мои прадедушки. И Михаил Савич поселяется в доме Магдебургов, потому что отцы семейств знакомы между собой по службе. И там знакомится с сестрой Григория Женечкой Магдебург и женится на ней. Вот таким образом возникает наша семья. Это мои прабабушка и прадедушка. Я была в Преображенском храме, где они венчались, буквально неделю назад мы там были с детьми, прошли по этом городу, я им показала улицу, где они жили, мы нашли тот сад, который является важным образом в романе. И я прочитала лекцию в нежинском лицее, была там со своими детьми, они помогали мне дарить студентом книги, фотографировали. Для нас это было важнейшее впечатление, событие, я даже не могу объяснить, что это для нас было, когда мы ходили по тем коридорам и ровно в той аудитории, где учился Гоголь, и где учился мой прадед, а их прапрадед, я читала лекцию. Для меня это не просто событие в жизни, а я как бы восстановила прерванную связь, восстановила для себя, для своих детей, потому что понимаю, что для них это невероятно важно. Я восстановила для тех, кто уже ушел, потому что это долг перед ними. Как будто я пришла туда в Нежин и сказала «вот они мои ребята, мои дети, они хорошие, я старалась, воспитывала их так, как воспитывали меня и как вы бы хотели этого». Я как будто привела их и показала.

Алла Митрофанова: Дорогие слушатели, вы можете присоединяться к нашему интереснейшему с моей точки зрения разговору здесь в студии С Еленой Константиновной Зелинской, вице-президентом общероссийской общественной организации Медиа Союз. У нас есть звонок, Ольга, добрый вечер. Слушаем вас.

Слушательница: Здравствуйте, уважаемая ведущая, уважаемый писатель, я слышала по радио отрывки из книги и поняла, что я куплю. Однако хотелось бы, чтобы по радио правильно произносили ударение. Если оно взято из псалма, то надо читать, как в псалмах «на рекАх Вавилонских», а не на «рЕках».

Елена Зелинская: Спасибо вам за такую важную деталь. Конечно, постараемся это учесть, тем более, что сейчас и спектакль собираемся готовить по этой книге, спасибо вам.

Алла Митрофанова: Но я в оправдание моих коллег могу сказать, что современный словарь ударений, которого придерживаются все сотрудники радио, он дает ударение «на рЕках», именно так. И поскольку для радийщиков это первоисточник, мы апеллирум к нему в спорных ситуациях, но справедливости ради надо сказать, что, конечно, другие словари дают два варианта ударений, поэтому вполне можно принять это замечание к сведению.

Елена Константиновна, поскольку мы позволяем себе некоторых эпизодов романа касаться, не пересказывать, а именно касаться, но мне бы хотелось, чтобы остановились на некоторых событиях, чтобы вы их немножко подсветили. Дело в том, что мне было очень интересно узнать из сведений, которые вы здесь приводите, один из ваших прадедов, Александр Савич, младший брат Михаила, он был в числе тех педагогов экспериментаторов, которым мы обязаны сегодняшней системой образования - в лучшем ее понимании. Имеется в виду ее лучшая, традиционная составляющая.

Елена Зелинская: Я скажу об этом в двух словах, чтобы слушатели заинтересовались и все-таки прочитали в книге. Дело в том, что накануне Первой мировой войны, в России происходили преобразования, которые, ни случись этого катаклизма, принесли бы нам много хорошего. В частности, было много изменений в школе. В частности, все то хорошее, что было в советской школе, оно было создано на основе и теми педагогами, которые накануне Первой мировой войны создавали так называемые передовые школы. Они так и назывались, передовые школы. Из было немного, в Петербурге их было 5 или 6. Были в Москве. И в чем была их новизна. Во-первых, они ввели совместное обучение, они вместе учили мальчиков и девочек, второе - они принимали детей разных сословий, впервые стали брать фабричных детей, и фабричных девочек - это было невозможно, не укладывалось у людей в сознании. Такая школа была создана при Путиловском заводе, владельцы выделили средства, чтобы открыть школу. Они установили систему разделения на начальную, среднюю и старшую школу. И основное - они вводили так называемые реальные предметы. Ведь гимназия российская слишком сильно была зациклена на гуманитарную составляющую, и они впервые стали вводить технические и естественные науки, особенно много естественных наук. Министерство просвещения, как обычно, тормозило это, и герои романа очень сердятся на него и называют их «рутинерами» и так далее. Но их очень сильно поддерживает министерство торговли и министерство промышленности, потому что им нужны инженерные кадры, и они поддерживают вот эти передовые школы.

Очень много для этого сделал великий русский ученый Бехтерев, тогда была создана новая отрасль педагогической науки «педология», на основании этой науки сегодня существует во всем мире детская психология как явление. Они первые ввели это понимание отдельно детской психологии и отдельно работы со школьником. Были такие педологические кабинеты в каждой школе, и они вводили то, что сейчас называется индивидуальным подходом к ребенку, выявление его отдельных особенностей. И для них было сложной задачей вовлечение детей из разных сословий. И они очень много работали над тем, что они ставили себе задачу не уравнять сословия, а вытянуть из фабричных детей лучшее, что в них заложено, Подтянуть их до другого уровня. Потом, когда началась революция, голод в Петрограде в 18 году, единственное, что не прерывало деятельность, это школы. Учителя в самый холод, в голод, по дороге ломая сараи, несли доски, чтобы топить классы. Население Петрограда в 18 году сократилось втрое или вчетверо.

Вл время голода 18 года в Петрограде умерло людей больше, чем в блокаду. Тиф косил без разбору. И школы не прекращали работу.

Следующим этапом было огромное количество беспризорников. Детей на улицах Петрограда было просто немеряное количество. И тогда вот эти же педагоги стали создавать школы и приюты, спецприемники для беспризорных. Я думаю, многие знают об этом из книги «Республика Шкид». Эта книга стала частью литературы, кинематографа. Мой дед, Владимир Ильич Наумов, которые женился на дочери Михаила Савича Тамаре, он тоже был педагог, работал с Бехтеревым, занимался педологией. И после того, как из школы имени Достоевского ушел Виктор Николаевич Сорокин (Россинский?), он возглавил эту школу и несколько лет был во главе школы до тех пор, пока не начались репрессии против учителей, и все учителя, которые создавали эту систему образования, были или репрессированы или отосланы в ссылки или умели с голода, лишенные возможности работать. Разгром этой педагогической науки пришелся на начало 30-х годов.

Алла Митрофанова: Потрясающе интересно!

Елена Зелинская: Читайте, что я вам могу сказать. Я сама многое открыла для себя. Для меня открытием стало, когда я писала о маленьком вологодском городке. Я уже говорила, что Российская империя жила полноценной жизнью в каждом из маленьких городков. Один их героев книги попадает в маленький городок Тотьма, десять тысяч человек, и вы знаете, чем вошел этот город в нашу историю? Там в то время родился собственный архитектурный стиль, она назывался тотьменское барокко, и в этом маленьком городочке было 47 храмов, великолепных высоких храмов в стиле барокко. Представьте, черные избы, засыпанные снегом, дремучий вологодский лес и 47 храмов, из них осталось то ли 7 то ли 10, они производят невероятное впечатление. Я сама к сожалению до туда не доехала, но я видела альбом, кстати, сделанный американским фотографом, где эти сохранившиеся храмы невероятной красоты, они похожи на петербургские немного, узкие, высокие, голубые. И естественно, встает вопрос, ведь это дорогое удовольствие, 47 храмов, откуда в этой маленькой деревушке были такие средства, чтобы построить столько храмов и так построить?

Это было русское купечество, там были соляные вары. Которые были основаны еще при Петре Первом силами двух монастырей, и организатором был святой Феодосий, которых и сейчас почитается, и не только местными. И вот он создал эти два монастыря. Тотьменские купцы снарядили десять кораблей, которые по Белому морю переплыли океан и открыли Русскую Америку. Вот Форт-Росс был открыт кораблями, которые снарядили тотьменские купцы. Вот такая была у нас история, хотя столько было разрушено, но у меня возникло чувство, что ничто никуда не делось. Вот мы часто говорим «Россия, которую мы потеряли», нет, ничего не потеряно, все это живет в нас. Это вопрос только нашей воли, наших усилий, мы можем все это восстановить. Оно присутствует в нашем воздухе, в наших детях, наше дело только собрать, восстановить и иногда даже только увидеть.

Алла Митрофанова: Иногда то, что надо увидеть, находится в непосредственной близости, прямо под носом у тебя. На полке лежит семейный альбом.

Елена Зелинская: Да, начни с этого. Узнай, где венчались твои прабабушка и прадедушка. Пойди, найди тот храм, где венчались твои прабабушка и прадедушка, постой там. Вот мы приехали с детьми в Нежин, прошли по Преображенской улице, там не меняли этого названия, улица привела нас к красивейшему Преображенскому храму, который построен, как и многие храмы на Украине, в стиле украинского барокко, четыре одинаковых очень красивых фасада, увитый хмелем вход. Он находится сейчас на реставрации, на Украине значительно бережно относятся к наследию, чем у нас и относились, поэтому в Нежине восстанавливаются сейчас храм за храмом. И вот мы пришли и я сказала: «Вот смотрите, ребята, здесь все началось».

Алла Митрофанова: Возникает вопрос: а зачем все это нужно? Может быть, спокойнее жить так, как мы живем? Ходим на работу, зарабатываем деньги, растим детей.

Елена Зелинская: Я понимаю, вы задаете провокационный вопрос, а сами так не считаете. И так давно уже никто не считает.

Алла Митрофанова: Я тоже на это надеюсь, честно говоря.

Елена Зелинская: Потому что мы видим, что жить так, как мы живем сейчас, невозможно.

Алла Митрофанова: Надо восстанавливать родовую память.

Елена Зелинская: Надо восстанавливать не просто родовую память, а ощущение себя как части грибницы. Надо понимать, что вот эти люди, вот я говорю, рассказываю о Михаиле Савиче, Григории Магдебурге, я знаю, специалисты сейчас начали исследовать период деятельности известных учителей, про Александра (Отчество непонятно) Савича сейчас пишет книгу человек, об этом периоде. И вдруг они как будто бы вернулись к жизни, и я поняла, что они никуда не уходили, это я куда-то отбежала в сторону, а они-то были здесь всегда. Вот это реальность и надо почувствовать себя частью этого, тогда ты по-другому будешь здесь стоять на ногах.

Возвращаясь к монастырю в Малоярославце, вы знаете, наверное, что в этом монастыре на входе, на воротах, там лик Спасителя, надвратная икона. И эта икона там висит с тех пор, как монастырь был построен. Когда французы обстреливали монастырь во время знаменитого боя, который у меня в книге описан, они стреляли и по воротам. И сколько этот монастырь реставрировали, сейчас он в замечательном состоянии, но ворота эти, следы картечи, никто не убирает. Когда ты подъезжаешь, белые ворота покрыты щербинами, следы картечи, и ни одна пуля не попала в икону. Так она и висит нетронутая. Вот ты мог пройти и не заметить, но когда ты знаешь, что сам к этому причастен, ты по-другому к этому относишься и понимаешь, что неразрывно с этим связан.

Алла Митрофанова: Спасибо вам большое! Напомню, что у нас в гостях была Елена Зелинская, вице-президент Общероссийской общественной организации Медиа-Союз, публицист, журналист, мы говорили о ее романе «На реках Вавилонских», который только что вышел из типографии, продается, его можно купить. Не бойтесь ваших сомнений, встретимся через неделю.

Отрывок из книги: НА РЕКАХ ВАВИЛОНСКИХ

"ГДЕ-ТО В СЕВЕРНОЙ ТАВРИИ"

Даже если вы забыли фильм Алова и Наумова «Бег» по пьесе Михаила Булгакова, то достаточно напомнить великолепного генерала Чарноту - Михаила Ульянова, шагающего по Парижу в кальсонах, дрожащую Серафиму - Людмилу Савельеву, безумный взгляд Хлудова - Дворжецкого и тараканьи бега - и оба, почти слившихся в нашем сознании в одно, произведения сразу всплывут в памяти. Сейчас, когда персонажи «Бега» вошли в сонм героев литературного Олимпа, трудно представить, что каждый из них имел реального прототипа, а события, вплоть до самых невероятных, происходили в действительности. Чарнота - это любимец казаков, смелый и решительный генерал Сергей Улагай, Хлудов - знаменитый Слащев-Крымский, убитый после возвращения на Родину, красавица Люська, кавалер двух Георгиев - жена генерала Слащева. Есть в пьесе еще один герой - монастырь, где происходит действие первого из «восьми снов»: «внутренность монастырской церкви, где-то в Северной Таврии». По исторической хронологии, по тому, что монастырей с пещерами - «хор монахов в подземелье поет глухо», - в этой местности больше не было, понятно, что Булгаков описывает Григорие-Бизюков монастырь, который располагался у переправы через Днепр, на пересечении военных дорог. Михаил Булгаков писал пьесу о русском исходе, сотворяя из впечатлений, воспоминаний, жизненных историй, картину невероятной художественной силы. Любопытно, однако, приподнять занавес и посмотреть, как было на самом деле. Не ходил Улагай в нижнем белье по Елисейским полям, он организовал казачий конный цирк и гастролировал с ним по Европе; генерал Слащев никогда не руководил массовыми казнями, он командовал боевыми действиями, «зверства белых» как таковые изобретены большевицкой пропагандой, а лирическая героиня «Бега» вернулась в Россию и вышла замуж за Михаила Булгакова. События, которые происходили в Бизюковом монастыре в двадцатых годах, обширно описаны в мемуарной литературе.

1
…В город Екатеринослав (ныне Днепропетровск) весной 1918 года с распавшегося фронта в свои казармы возвращаются Симферопольский и Феодосийский полки - герои Брусиловского прорыва и Новороссийские конные драгуны. После падения гетмана Скоропадского офицеры решают прорываться из окруженного петлюровцами города и двигаться на Дон, где формируется Добровольческая армия генерала Корнилова. «Кто хочет умереть честно и со славой, пусть присоединяется к Новороссийскому полку, кто же хочет бесчестно умирать в подвалах ЧК, пусть немедленно покинет казармы», - говорит на собрании всех чинов гарнизона полковник Гусев, и тысяча офицеров выступает в легендарный Зимний (Екатеринославский) поход…

Мерно, гулко гудит над днепровскими волнами монастырский колокол. Высоко, раскидисто стоит на каменистой круче Таврский Афон. Извилисты, скрыты от праздного взгляда тропы в известковой скале, шиповником и боярышником поросли узкие входы в подземелье и кельи монашеские. Тремя угловыми круглыми башнями, каменной оградой, зубчатой контрфорсной стеной укрыт древний Бизюков монастырь. На запорожские, ох нелегко добытые казацкие грóши, возведен на беспокойной границе с ляхами оплот Православия.

Тяжело, устало поднимается по обрывистому склону пехотный полк. Лошади, помесив копытами грязь, встали понуро: не втащить им на скользкий холм обозы с техникой. В придорожной почтовой станции остается броневой дивизион, полувзвод драгун для связи и заслон - несколько старших офицеров.

Утром почтовая станция окружена отрядом петлюровцев и «железным полком» севастопольских матросов. Неравный бой длится несколько часов, ектеринославцы, укрывшись за каменной стеной, окружающей почту, экономят каждый патрон: боеприпасы еще вечером отправлены с основными силами. Из трех драгунов, посланных за помощью, доскакивает один.

…Близки уже монастырские стены, открываются кованые ворота, и седлают лошадей драгуны, и выдвигается пехотная дружина, подняв трехцветный флаг…

Миром Господу помолимся, - клонился над книгой в сафьяновом переплете отец Варсонофий. Стоят перед игуменом офицеры, сняв фуражки с белой ленточкой. Горят редкие свечи, бросая золотые тени на иконы, выхватывая из полумрака небритые бороды, впавшие щеки, устало опущенное плечо. Поют монахи, читает Варсонофий, звучит вечная правда, ради которой ведет их неумолимый долг с крестом наплечных ремней на спине…

Еще молимся о христостолюбивом воинстве…

У каменного фонтана стояли, опершись на берданки, крестьяне в нагольных тулупах.
- Наша охранная дружина, - объяснил игумен полковнику Магдебургу, невысокому худощавому офицеру в солдатской шинели. Не сразу можно было разглядеть его лицо, укрытое низко махровым углом башлыка, только мгновенно схваченные морозом широкие казацкие усы показала полоса света из незатворенной двери храма.
- Пойдемте, братцы, со мной к обозу, отгрузите пулеметы и пару ящиков с патронами. Обращаться-то умеете?
- Да мы, вашблагородие, - отозвался чернобородый мужик, видно, старший, - стало быть, еще с Японской научены.
- Не последнее отдаете, Григорий Трофимович? Вам еще неделю идти до переправы, - остановил его отец Варсонофий.
- У нас достаточный запас, батюшка. Петлюровцев мы порядочно напугали, к нам они, пожалуй, больше не сунутся…
Они помолчали, пряча друг от друга тревогу.
- А охране монастырской, - негромко добавил полковник, - патроны понадобятся.
- На все воля Божия, - щуря близорукие глаза, сказал игумен. Он поднял вдруг и положил на плечо Григорию покрасневшую на морозе руку, потом повернулся и, ссутулив худую спину, пошел по протоптанной в снегу тропинке. Ветер мел по земле, раздувая обмерзший край рясы; за освещенными окнами трапезной шевелились быстрые тени; в лазарете было уже темно, только угловое стекло бросало желтый треугольник на сугроб. Казалось, он светится изнутри.

Петлюровцы действительно напуганы: уплывая в панике на пароходах, забывают угнать паром.

…Грузится пехота. По одному, ведя лошадей под уздцы, всходят новороссийские эскадроны, и паром неторопливо отплывает от пристани, окутанный белым, как молоко, туманом.
В день Рождества Христова екатеринославцы, пройдя за 35 дней 500 верст, прибыли в Джанкой.

После переформирования они составили основу Кавказской Добровольческой армии. Последний бой приняли на Перекопе.

4
…В селе Красный Маяк на развалинах Бизюкова монастыря сохранилась старая винодельня. Подземный ход, который прорыли еще запорожцы, за давностью лет разрушился, но до сей поры уцелел винный погреб. На его стенах вот уже более восьми десятков лет не исчезают темные кровавые потеки…

10 февраля 1919 года в Покровском соборе Бизюкова монастыря шло богослужение. Махновцы, воевавшие тогда на стороне большевиков, ворвались в храм. Схватив священников и служителей из братии, красные партизаны затащили их в «запорожский» погреб. Золото требовалось махновцам; рассчитывали, что в богатом монастыре, который беспрестанно с конца 1917 года грабили большевицкие банды, оставалось еще, чем поживиться. От чего больше озверели бандиты - от отсутствия добычи или кротости монашеской? Пленников изрубили шашками: кровь брызгала и темными полосами стекала по стенами подвала… Оставшихся по каменной лестнице свели вниз, к покрытому льдом Днепру. Братья, перекрестившись, падали в прорубь.

Вооруженная екатеринославцами охранная дружина отбила у махновцев игумена Варсонофия и отца Онуфрия, иссеченных шашками. Уцелевших монахов крестьяне погрузили на телегу и увезли в деревню…

В 1921 году монастырь закрывают. Расхищено, разрушено, пущено по ветру богатейшее хозяйство: поля, виноградники, сады. Уничтожены четыре храма, семинария, больница, которая в годы Первой мировой войны служила лазаретом для раненых фронтовиков, детский приют для двухсот воспитанников, пекарня, электростанция… К 1922 году на территории Таврского Афона остается один собор. В 1923 году закрыт и он.

Начинаются эксперименты. Завозят рязанских крестьян, американские колонисты создают артель «Селянская культура» - запустение… Наконец, над входом прибивают надпись «Совецкое хозяйство Красный маяк».

В годы, которые вошли в историю Украины, Поволжья и Казахстана как «голодомор», в трехэтажном братском корпусе открывают школу комсомольского и партийного актива. Будущие строители коммунизма подкрепляют упавшие в борьбе за счастливое детство силы продуктами, подвезенными из спецраспределителей. Из окрестных сел сползаются голодающие дети, копошатся во дворе и умирают. Их тихо сносят и скидывают в Пропасную балку.

В единственном не разобранном на кирпичи храме Покрова Пресвятой Богородицы вовсю кипит культмассовая работа. Со сводов над хорами взирают на танцульки лики ангелов и святых. Каждый новый комендант под угрозой срыва антирелигиозной пропаганды забеливает ненавистные образы. Но снова и снова проступают кроткие лица сквозь слои штукатурки. Наконец, самый изобретательный хватается за кисть и пририсовывает вокруг глав православных святых космические скафандры.

…Я часто думаю, читая бесчисленные истории о поруганных храмах: святотатство - одно из самых страшных преступлений, и совершить его может только отъявленный безбожник, человек, не верящий ни в Бога, ни в черта. Но кощунствовать над обликом святого, неуклонно возвращающегося, несмотря на все усилия избавиться от «рисунка», то есть понимать, что перед тобой - иная сила, грозная, недоступная… и, тем не менее, продолжать совершать преступное деяние - на это простой, обычный смертный, который поостережется даже улицу переходить, если ему черная кошка дорогу перебежала, не способен. И нуждайся я в доказательствах существования мира иного, то последние сомнения отвергла бы, понимая, что совершить это может только существо, которым завладели бесы…

Накануне 100-летия Ленина бульдозерами срезается монастырское кладбище, старые кресты и надгробья. Крестьяне, собравшиеся вкруг развороченных могил, видят нетленные мощи святых угодников в облачениях, с деревянными нательными крестами.

Площадку выравнивают под школьный стадион. Дети играют в футбол и гоняют по полю череп монаха.

В пьесе «Бег» выведены два духовных лица - сопровождающий генерала Чарноту архиерей Африкан (в действительности протопресвитер Русской Армии митрополит Вениамин) и игумен монастыря, «дряхлый и начитанный». Игуменом с 1916 по 1920 был 40-летний отец Варсонофий.

На страницах пьесы этот персонаж появляется пять или шесть раз. С помощью нескольких реплик гениальный мастер показывает жалкого, перепуганного, не блещущего умом начетчика. Оставив характеристику духовенства на совести давно стоящего перед иным судом писателя, которому я, как читатель, все прощаю за «Белую гвардию», за сияющий образ Христова воина Най-Турса, расскажу, однако, подробнее о судьбе православного старца. «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»

5
Детство, благочестивая юность, учеба в Пастырско-миссионерской семинарии - всё шло живым и благодатным путем, которым двигалось русское духовенство перед тем, как встретить годы испытаний. В Григорие-Бизюковом монастыре, где молодым послушником Василий Юрченко принял постриг с именем Варсонофия, он и был оставлен, сначала при семинарии, а затем игуменом самой обители. Провел бы свою жизнь отец Варсонофий в трудах и заботах о монастыре, о братии, о пастве, но в 1917 году Аннушка разлила масло…

«…Под угрозой немедленного расстрела большевики потребовали выкуп в размере многих тысяч рублей», - рассказывал о тех годах своим сокамерникам отец Варсонофий. Такой суммы у братии не было, и монахов поставили к стенке: «Я чувствовал необычайный духовный подъем, от того, что скоро буду в Царствии Небесном. И я был горько разочарован, когда прибежал монах с нужной суммой и разстрел отменили…»

Когда монастырь закрыли, отец Варсонофий некоторое время скрывался в доме у брата, но его нашли и заперли в подвале. Ряса истлела от сырости, а вшей можно было сгребать руками…

После освобождения отца Варсонофия назначают священником Свято-Натальинской церкви села Высокие Буераки около Елисаветграда.

Вместе со своим братом по монастырю, епископом Онуфрием (Гагалюком), он становится ревностным обличителем обновленчества. Власти поддерживали обновленцев административным ресурсом вовсе не потому, что волновались, на каком языке будет вестись служба: поощряли все, что шло во вред Православной Церкви. Когда же оказалось, что сбить с толку ни паству, ни духовенство не удается, то сектантов за ненадобностью расстреляли.

На проповеди батюшки Варсонофия собираются со всех храмов. В округе из восьмидесяти обновленческих приходов не остается и десяти.

С регулярностью кукушки в храме, где он служит, появляются красноармейцы. Батюшку арестовывают, допрашивают, сажают в тюрьму, отпускают - против него ведут судебные процессы, но духа его сломить не могут.

Накануне Вербного воскресенья 1924 года в Покровскую церковь является обновленческий епископ и требует ключи. Прихожане собираются вокруг храма, особенно неустрашимыми, как пишет свидетель, были женщины, плотно ставшие у дверей. На помощь обновленцам присылают отряды конной милиции, комсомольцев, комбед. Наконец, пожарная команда струями холодной воды из шланга разгоняет народное сопротивление. Власть объявляет отца Варсонофия зачинщиком бунта, арестовывает членов приходского совета и мирян…

В 1925 году отец Варсонофий и владыка Онуфрий оказываются вместе в Харькове, без права выезда. Надо сказать, что судьба владыки Онуфрия, канонизированного Русской Православной Церковью в 2000 году в сонме новомучеников и исповедников Российских, также ведет его через аресты, ссылки, служение и мученический венец.

1 января 1931 года повсеместно производятся массовые аресты уцелевших к этому времени епископов, священников, хористов, церковных старост. Схвачен и отец Варсонофий. От него добиваются показаний, применяя средства, уже многажды описанные: не дают спать, инсценируют расстрелы, лишают пищи, а потом кормят и не дают пить… После пяти лет заключения в Темниковских лагерях переводят в концлагерь, расположенный в упраздненной Саровской обители.

Насильно, с побоями остригают бороду. Ночью он пробирается к могиле святого Серафима Саровского, молится, читает акафист. «Он совершенно искренне принимал заключение, - рассказывал впоследствии его келейник, отец Павел, - как возможность духовного совершенствования, без страха и с благодарностью Богу».

По окончании срока ему удается вернуться в Харьков. Гонения на Церковь становятся практикой повседневной жизни: служащие советских учреждений боятся публично перекреститься, православные требы вытесняются «красными крестинами», погребение отправляется по «особому советскому чину», с музыкой и красным флагом, младенцам присваивают новообразованные имена типа Тракторина, Ченальдина (челюскинцы на льдине), Даздраперма (да здравствует первое мая). Детей обязывают доносить на родителей, если те держат дома иконы, и особо отличившихся отправляют в награду в Крым.

Отец Варсонофий, скрывая сан, в обыкновенной, подпоясанной русской рубахе ездит по своим прежним приходам на Кубани, в Донбассе, Одессе…

«…На окраине города, - вспоминает духовный сын старца, который сопровождал его в Херсон, - в доме, находящемся в глухом месте и огражденном высоким забором, батюшка Варсонофий исповедовал в течение двух дней и ночей приходящих людей, которые друг другу передавали о его местонахождении. Не было у него времени и поесть».

В одной из таких поездок бдительные органы выследили батюшку и арестовали. На Колыме он сильно заболел, его посчитали умершим и выкинули. Утром нашли сидящим среди негнущихся, кучей сваленных трупов. Сам старец об этом случае рассказывал так: когда его выбросили, он был без сознания, очнувшись, почувствовал тепло. «Свет озарил ночное небо, явился Сам Христос, Который протянул руку и сказал: Дерзай, ты мне еще нужен на земле для проповеди Евангелия».

Отбыв срок, четыре года батюшка пролежал по лагерным больницам; на теле - незаживающие, сочащиеся раны, одна нога не сгибалась, другой ходил только на пальцах; до конца жизни не выпускал костылей.

В 1954 отец Варсонофий получил назначение на священническое место в Екатерининский собор города Херсона, последний храм его жизни. Сильно болел, знал заранее, когда Господь призовет его к себе, готовился к смерти. 17 октября 1954 года, в день своего небесного покровителя Варсонофия, старец скончался.

2 марта 2007 года были обретены мощи исповедника и перенесены в Свято-Духовский кафедральный собор. Решением Синода Украинской Православной Церкви Московского Патриархата архимандрит Варсонофий (Юрченко) причислен к лику местночтимых святых Херсонской епархии.

***
Мерно, гулко звучит над Днепровскими волнами колокол… Высоко, на обсыпанном шиповником обрыве, за ажурной кованой оградой, среди руин блестят свежей краской синие купола.

…Миром Господу помолимся…

Склонился над книгой в сафьяновом переплете отец Феодосий. Теплый сноп утреннего света золотит горки свечей на прилавке и металлический титан с кружечкой, скользит по окладам, паникадилу и по худеньким в веснушках рукам старушки, прибирающим из песка оплывшие огарки. Светлые квадраты падают под ноги поющим монахам, казакам с буйными седыми кудрями, женщинам в китайских кофтах, новобранцу, такому долговязому, что виден лишь стриженый розовый его затылок, девушкам в обмотанных вокруг джинсов передниках, цветастых, взятых из корзинки у кирпичных ворот…

Окончен ли бег? Ответьте, Михаил Афанасьевич! - Не дает ответа…

Елена Константиновна Зелинская родилась в 1954 году. В 1978 г. закончила факультет журналистики Санкт-Петербургского государственного университета. Печаталась в Самиздате, издавала известный самиздатовский журнал «Меркурий».

Елена Зелинская является одним из основателей общественных организаций «Лига журналистов Санкт-Петербург» (1997 г.) и «Северо-Западная ассоциация СМИ» (2000 г.), которые способствовали развитию свободной журналистики в Санкт-Петербурге и Северо-Западном регионе РФ.

В начале 2001 года Елена Зелинская была избрана вице-президентом вновь созданной Общероссийской общественной организации работников СМИ «МедиаСоюз». Организация имеет в своем составе 84 региональных отделения и 20 отраслевых Гильдий. Среди наиболее ярких проектов, осуществленных в рамках деятельности МедиаСоюза, следует выделить такие, как создание и развитие Совета Ассоциаций Медийной Индустрии, школы для региональных журналистов, национальной премии «Радиомания», премии в области печатной прессы «Искра», конкурса для иностранных журналистов «Золотой глагол», всероссийского информационно-образовательного проекта «Медиакратия».

Созданный по инициативе и под руководством Елены Зелинской «медийный» благотворительный фонд «Участие» объединил многих руководителей СМИ, известных журналистов, бизнесменов и общественных деятелей для помощи обездоленным детям.

С 2006 по 2010 годы Елена Зелинская является членом Общественной палаты Российской Федерации. В настоящее время она продолжает работу в Общественной палате в качестве ассоциированного члена Комиссии по коммуникациям, информационной политике и свободе слова в средствах массовой информации.

Елена Зелинская ведет журналистскую деятельность: активно публикуется в прессе, ведет авторскую программу «Перекрестный допрос» на радио «Голос России».

..

Елена Константиновна ЗЕЛИНСКАЯ: интервью

Елена Константиновна ЗЕЛИНСКАЯ (род. 1954) - журналист, писатель, педагог, вице-президент общероссийской общественной организации «Медиа Союз»: | | | | | | | .

НА РЕКАХ ВАВИЛОНСКИХ: ИСТОРИЯ РОДА
расшифровка программы "Фома" на радио "Говорит Москва"

Может ли современных человек, живущий в России, узнать историю своего рода, и если да-то зачем это нужно? На эти и многие другие вопросы в гостях у Аллы Митрофановой ответила публицист, радио- и телеведущая, вице-президент Общероссийской общественной организации работников СМИ «МедиаСоюз» и автор книги-романа «На реках Вавилонских» Елена Зелинская.

Алла Митрофанова: Добрый вечер, дорогие радиослушатели! В эфире программа «Фома» для тех, кто хочет верить. И я, Алла Митрофанова, хочу начать наш разговор с одной истории, которая мне встретилась по дороге на наш эфир. У меня есть друзья, которые живут в Германии и живут они в замечательном живописном регионе реки Мозель, и есть у них соседи-виноделы, которые потомственные в этом деле люди. Мои друзья как-то зашли к ним в гости и увидели на стене рыцарские доспехи. Они с искренним интересом стали расспрашивать: «Как, у вас в роду были настоящие рыцари?» Сосед извиняясь, опустил глаза и сказал: «К сожалению я свой род помню только с 16 века, вы уж меня простите. Поэтому на ваш вопрос ответить не могу». Эта история наводит на размышление - а с какого века я могу похвастаться, что помню своих предков. Наш сегодняшний разговор хотелось бы посвятить и этой теме тоже - родовая память, насколько она важна, почему она важна, вообще есть ли смысл, копаться в истории, в своих корнях. С радостью представляю нашего сегодняшнего гостя: Елена Константиновна Зелинская, вице-президент Общероссийской общественной организации Медиа-Союз, публицист, журналист, общественный деятель. Спасибо вам большое, что вы к нам пришли. Добрый вечер!

Елена Зелинская: Я с радостью, здравствуйте.

Алла Митрофанова: Дорогие слушатели, мы в прямом эфире.
Елена Константиновна, я должна, наверное, сразу нашим слушателям пояснить, что у нашей встречи есть инфоповод. Выход вашей книги "На реках Вавилонских", роман, который уже многие мои коллеги пытались соотнести с определенным жанром, но не получается, потому что слишком он новаторский. Здесь есть и художественное, элемент художественной прозы, и архивные материалы, которые вы в чистом виде представляете на суд читателя. Есть и ваши личные размышления, которые, скорее, публицистикой можно было бы назвать

Елена Зелинская: Есть еще четвертая составляющая - историческая реконструкция. Потому что в книге много батальных сцен. Кстати, когда мои знакомые мужчины читали, искренне недоумевали, им в голову не могло прийти, что я могу написать батальную сцену.

Алла Митрофанова: Вы знаете, я была тоже этим удивлена, честно вам скажу. И связано это прежде всего с устойчивым стереотипом, который еще со времен школы остался в нашем сознании, что когда проходят «Войну и мир», мальчики читают про войну, а девочки про мир…

Елена Зелинская: А тут девочка написала про войну

Алла Митрофанова: да еще так, что в красках себе представляешь

Елена Зелинская: Это реконструкция. Все сцены, все герои, все события, каждое слово - это все совершенно реальные события. Есть несколько служебных персонажей, вроде прохожий на улице, солдат, официант, я условно говорю. Но все герои и все батальные сцены основаны на архивных событиях.

Алла Митрофанова: И это история вашего рода?

Елена Зелинская: Да, история моего рода. История двух семей - семейства Савичей, которое корнями уходит, я даже вам признаюсь, в 14 век, мы докопали больше, чем ваш немецкий приятель. До гетмана Сапеги докопали, до архивных документов, в которых описывался род благородных Савичей. И второй род - род Магдебургов, не так далеко мы докопали, основатель этого рода, очевидно, по всем историческим нашим представлениям и по семейным преданиям, он приехал из Германии в Запорожскую сечь. Это был период, когда туда стекалось очень много людей самых разных национальностей и традиционно запорожские казаки, сечевики, они присваивали человеку прозвище по названию города, откуда он прибыл. А поскольку у нас в семье осталось понимание, что это были немецкие корни, то и понятно, что все зацикливается на этом. Но и уже документы, архивные документы, служебное дело у нас есть на основателя (ну это так мы его условно называем основателем, потому что мы дальше не докопались) Василий Магдебург, он был есаулом черниговского полка и что особенно важно и интересно в этой истории, он воевал в войсках Кутузова в 1812 году. И вы знаете, раз уж мы заговорили… Когда я подымала все эти документы, архивы, у меня ушло 4 года на это, и огромное количество совпадений, невероятных совпадений, я очень не люблю слово «мистических», но каких-то странных совпадений происходило.

Вот я хочу привести пример. Вы конечно знаете город Малоярославец, там находится знаменитое Иваново поле, где был остановлен Наполеон, и откуда русские войска гнали французов до реки Березины и дальше до Парижа. Вот там в Малоярославце произошла ключевая точка, поворот российской истории, остановлено нашествие. И то, кто хорошо знает историю, помнят, что битва проходила непосредственно под стенами монастыря. Там был Черноостровский монастырь, он тогда был мужским, и монастырь во время битвы 6 раз переходил из рук в руки, очень сильно пострадал. Сейчас там женский монастырь. И так сложилась, что моя собственная жизнь очень близко с ним связана. Уже много лет, лет 5-6, а может, и больше я очень часто там бываю и жизнь моей семьи уже стала жизнью монастыря, как мне кажется. И представляете, когда вдруг мы обнаруживаем документ, где наш прапрапрадед защищал этот монастырь. Когда мы увидели документы, мы были поражены в самое сердце.

Алла Митрофанова: Действительно, оторопь берет.

Елена Зелинская: Ну и много других интересных историй со мной приключалась, некоторые описаны прямо в книге.

Алла Митрофанова: Знаете, о чем хочу у вас спросить: речь идет о романе, в котором описана история вашей семьи, начиная с 1812 года до нынешних дней. Это история, которая вам близка, которая, как я понимаю, Вы в этом видите свой долг перед своими предками, перед своими детьми, скажите, пожалуйста, я думаю, очень многие люди, которые нас сейчас слушают, жители России, находящиеся в ситуации, ну вот так случилось - советская история переколесила наши судьбы, мы потеряли свои корни, многие из нас. Многие хотели бы узнать о своих предках. Вы говорите о четырехлетней работе в архивах - скажите, пожалуйста, а это всякому человеку доступно или в этом смысле должен быть какой-то социальный статус, специальные связи. что для этого нужно?

Елена Зелинская: На мой взгляд - ничего, кроме сильного желания. Я вам сейчас расскажу одну историю. У меня есть студент, его зовут Стас. И вот он заболел, попал в больницу. Чтобы молодому человеку было нескучно. Я до того, как книга вышла в издательстве, передала ему по электронной почте рукопись. Он прочитал и позвонил мне: вы знаете, что я обнаружил, у вас в девятой главе, где уже речь идет о блокаде Ленинграда, приводится письмо вашей прабабушки к своей дочери (то есть к моей бабушке), которая находится в Казахстане в ссылке. И она пишет в том числе, «ты не горюй и не вини ни меня ни себя, что мы не уехали из Ленинграда, когда наконец разрешили покидать оккупированный город. Дело в том, что в тот момент город был уже окружен немцами и практически все, кто эвакуировался в этот период, все погибли. Вот, например, моя соседка Люся, - пишет она, - ты помнишь ее, она поехала в Ярославскую область, у нее там родные, и поезд, в котором она ехала, попал под бомбежку немецкую, и она погибла вместе со своей дочкой". И вот мой студент читает это и говорит: "Вы знаете, вы просто, может, мне не поверите, но это моя двоюродная прабабушка. Этот адрес, я его узнал. И эту историю, как они ехали в Ярославскую область и погибли и другие детали, которые там приводятся, все совпадает». Но меня это лишний раз в чем убедило? Значит, я правильно чувствую реальность. Понимаете? Значит, это все реально. Короче говоря, книга выходит, у меня презентация, я, конечно, приглашаю Стаса и он говорит, я хочу рассказать эту историю. И перед микрофоном рассказывает, а потом говорит, вы знаете, я как только выздоровел, сразу поехал в Ярославскую область, я нашел свою прабабушку, она очень старенькая, я счастлив, что успел ее застать вообще. Я все выслушал, все записал, что она рассказывает. Я узнал, сколько у меня родственников, узнал о судьбах людей, о которых даже не подозревал. Я столько теперь знаю о своих родных, о своих корнях. Но самое интересное, адрес, говорит, оказался неверный, это не то. Но тем не менее! Вот вы говорите - может ли обычный человек? А вот студент. Может быть, и необязательно так глубоко ковыряться. Дело не в том, что… Мне никто не ставил препятствий, нет. Ни в архивах, ни в музеях, нет, ни в ФСБ, я не встречала ничего, кроме поддержки, внимания и готовности объяснить. Ведь когда приходит такой человек, как я (я же не специалист, я спрашиваю, но иногда даже сформулировать не могу, что мне надо) в конечном итоге они мне помогали, находили то, что не лежало на поверхности.

Например, в музее Днепропетровска (Екатеринослава) мне достали архивную фотографию феодосийского полка, где служил мой прадед Григорий Магдбург, главный герой романа. И доставая эту фотографию (я их просила) они одновременно обнаружили у себя в запасниках рукопись огромную, трехсотстраничную рукопись мемуаров военного, который записывал всю историю своего полка чуть ли не в 18 веке. То есть этот процесс только начинается, но конечно, что тут скрывать, я профессионал, я умею работать с информацией. Я умею добывать материал, разговаривать с людьми, умею дозваниваться, достигать, я могу поехать в командировку, я человек уже взрослый и независимый, могу и средства потратить на это, Потому что обращение в архив стоит денег, хотя это деньги и небольшие. И я хочу сказать, что может быть, и необязательно так глубоко закапываться, это большой труд, но собрать все документы, которые у тебя есть в семье, опросить своих бабушек, прабабушек, Дедушек, посмотреть письма, которые в каких-то коробочках сохранились, - вот это все собрать, записать то, что мама рассказывает, потому что вся моя история началась именно с маминых рассказов. Именно их мне захотелось зафиксировать и рассказать и для меня сейчас самая большая награда - когда человек, который прочитал книгу (а сейчас таких уже очень много), говорит «ну что же я как дурак сижу, я же тоже должен пойти раскопать, у меня же полно документов, у меня осталась переписка, коробка жестяная лежит на антресолях, там письма моего дедушки с фронта, а сижу, я до сих пор их не прочел.

И вот если моя книга подвигает людей к этому, я считаю, мой труд ненапрасен.

Алла Митрофанова: Если вернуться собственно к роману: он называется «На реках Вавилонских» и это цитата из псалма

Елена Зелинская: Он приведен здесь в качестве эпиграфа, начинается с него

Алла Митрофанова: Речь идет о плаче израильтян, которые оказались в вавилонском плену и вот они сидят на реках, которые она обозначивают как Вавилонские и оплакивают свою землю, которую потеряли, потому что были недостойны, Бога забыли. Почему вы назвали так роман?

Елена Зелинская: Потому что я рассказываю о людях, которые стали изгнанниками в собственной стране. Немногие оказались в эмиграции не по своей воле, герои романа жили в России и ее не покидали и они оказались чужими на этой земле. И они да, оказались как евреи в Вавилоне. Эта книга, ее можно так назвать, - плач по этим людям.

Алла Митрофанова: А вместе с тем вы являетесь глубоко верующим человеком…

Елена Зелинская: Ну…

Алла Митрофанова: Ну я это знаю из разных источников, потому что тоже слежу за вашей деятельностью, за вашими высказываниями. Если вы говорите о вашей семье как о семье, которая оказалась в ситуации такого же вавилонского плена, а как получилось, что вы такой глубоко верующий человек? Вы в этом выросли? Это был ваш сознательный путь? Как так получилось?

Елена Зелинская: Начну издалека. Наши слушатели нас сейчас не видят, но вы подтвердите.

Алла Митрофанова: Нет видят, вот там видеокамера.

Елена Зелинская: Ну вот я открываю сейчас книгу, вот тут квадратик. Родоначальник нашего рода Василий Магдебург, вот сын его, мой прапрадед, у него было шесть сыновей. Смотрим снизу, вот тут тоже квадратики: я, Елена, мой брат Игорь, наши дети. И вот посмотрите: две плашки. Конечно, нижняя сильно меньше, у нас ни у кого нет по шесть или двенадцать детей, как раньше. Но вот посмотрите, что интересно, эти две линии, разделенные десятилетиями, они связаны одной стрелочкой, одной единственной…

Алла Митрофанова: Это ваша мама… Единственная, кто уцелела…

Елена Зелинская: Тонкая-тонкая ниточка, она уцелела чудом - сначала в ссылке, потом в блокаде ленинградской, в оккупации. И она, моя мама, оказалась единственной, кто связывает ушедших людей и нас. И всем что во мне есть хорошего - я обязана только ей. Она сумела сохранить память о всех этих людях, она сумела сохранить их мировоззрение, мироощущение, и, конечно, их религиозность, потому что все они были, без сомнения, верующими, но просто тогда неверующих было сильно меньше, но по крайней мере, я могу говорить за свою семью.

Она все это сохранила и сумела передать нам. Мы всегда с братом говорим, что всему хорошему мы обязаны маме, а все плохое заработали сами и за это ответим. Да, конечно, это было непросто, потому что я же пошла в школу еще при советской власти и я была и октябренком и пионеркой, как и большинство из нас, и была объектом антирелигиозной пропаганды. Я хорошо помню этот момент, он стоит у меня в глазах, как я прихожу из школы, у нас прошел урок атеизма и я прихожу и спрашиваю - мама, а меня крестили? Мама говорит "да", и я становлюсь в позу в своем пионерском галстуке и говорю "Вот поэтому мама, я так много болею". И мама поворачивается, не говорит мне ни слова и уходит из комнаты, склонив голову. Я сейчас понимаю, что она не может мне сказать ничего, ведь я же хожу в школу, это же была страшная дилемма для родителей - как ребенка во все это вводить? Делали это медленно, большей частью через литературу, конечно. Через классические образцы, через детскую классическую литературу, через русскую классику, и постепенно слово за слово, за какие-то объяснения, полунамеки, а больше всего, за собственную реакцию. Я помню, прихожу из школы и начинаю стрекотать какую-то чепуху школьную, и я вижу мама, которая подробно обсуждала каждую деталь со мной, ниточкой нас связывало, она молчит, она не отвечает, она начинает заниматься своими делами, опускает глаза, или вдруг отпускает какую-то странную реплику, не то чтобы идущую вразрез с тем, что говорили в школе, но тем не менее заставляющую думать. Когда я стала подростком, лет 14-16, я уже точно понимала, что и о чем говорит мне мама. Конечно, мама хранила иконы. В этой книге, если конечно, наши слушатели прочтут ее, а я надеюсь, что прочтут, что книга их заинтересует, там есть такой эпизод, когда блокада и из всех живых родных людей остается только бабушка (моя прабабушка)Лидия Трофимовна и моя мама, Галя, маленькая девочка. Они остаются вдвоем и Лидия Трофимовна понимает, что она сейчас умрет, ей нужно что-то делать с ребенком. И она надевает ей на шею пакетик с документами и говорит «иди в детский дом и скажи, что у тебя больше никого нет». И они расстаются. Уже прощаясь, бабушка Лидия Трофимовна снимает образок с шеи, одевает девочке на шею и говорит «Галя, никогда не снимай, и каждый вечер, когда ложишься спать, читай Отче наш, ты же помнишь наизусть?» «Помню», -говорит девочка, и уходит. И они больше никогда не встречаются, потому что Лидия Трофимовна умирает через месяц после этого. И вот этот образок мама носит до сих пор, снимая. Всю жизнь.

Алла Митрофанова: А мама ваша читала этот роман? Наверняка она была первым читателем?

Елена Зелинская: Ну во-первых, она была первым создателем, потому что огромные куски она надиктовывала на диктофон, потом расшифровывали это, и куски, которые касаются конкретно ее жизни, особенно блокадные куски и потом, когда она была в детском доме и их эвакуировали на грузовике, через озеро, по дороге жизни, привезли на Кубань и туда немедленно вошли немцы, и они оказались под оккупацией, - эти эпизоды она надиктовывала мне сама. Конечно, потом она прочитала готовый роман, выслушала и аудиоверсию, потому что мы сделали и аудиоверяию (ее, кстати, можно услышать ежевечерне в 9 вечера на радиостанции «Звезда», извините, что я делаю рекламу роману) и мама сидит и слушает и наслаждается.

Алла Митрофанова: Дорогие слушатели, напоминаю, что в гостях у нас вице-президент Общероссийской общественной организации Медиа-Союз, Елена Зелинская, и говорим мы о ее первом романе. Далеко не первой работе художественной, но вот такого формата роман первый, «На реках Вавилонских» называется эта интереснейшая книга, и рассказывает она о роде Елены Константиновны Зелинской, о двух ветвях - о роде Магдебургов и ветви Савичей, переплетения судеб этих людей и судеб на фоне 20 века страшных. Потому что именно этот исторический период здесь в основном и описан. То, что и многих из нас с вами, дорогие слушатели, касается, потому что и наши с вами предки и многие, наверное, из вас могут узнать себя в этих героях. Мы встретимся через три минуты, сделаем перерыв на новости, после этого продолжим в студии наш разговор.

Алла Митрофанова: Мы продолжаем разговор с Еленой Зелинской, вице-президентом Общероссийской общественной организации Медиа-Союз. Выход ее романа «На реках Вавилонских» и стал инфоповодом для нашего разговора. Это для тех, кто подключился к нам во второй половине часа. Это роман, который повествует об истории рода нашей сегодняшней гостьи Елена Константиновны, две ветви - Магдебургов и Савичей, сульбы которых переплетались на фоне 20 века и из которых осталось в живых совсем немного. Вот Галина - Наумова по батюшке и Шопотова по мужу, мама Елены Константиновны, это единственная ниточка, которая связывает представителей рода с теми, кто его основал.

Елена Зелинская: Я вам сейчас расскажу где они встретились, вот смотрите, семья Магдебургов, семья Савичей

Алла Митрофанова: Я должна пояснить для тех, кто не видит на сейчас по интернету, первый форзац книги - там ветвь Магдебургов изображена, последний форзац - род Савичей, и по квадратикам можно увидеть, где эти ветви пересеклись

Елена Зелинская: Пересеклись они в городе Нежине. Замечательный город на Украине и известен он не только огурчиками...

Алла Митрофанова: но и лицеем…

Елена Зелинская: Да, это место, которое известно благодаря лицею. И вы знаете, что интересно? Когда я рассказывала историю семьи, то заметила. На моих глазах стала возникать география Российской империи, как она жила, чем жила, как была устроена. Обратите внимание, я этим горжусь, это моя находка, этого негде нет. Обычно в книгах место и время условно «Берлин, август 1945 года». «Тула, сентябрь, 1922 года». Я обращаю внимание читателей на место происходящих событий, указывая реку. Если дело происходит в Петербурге, это Нева или Пряжка, если Киев, то река Днепр, когда события переносятся в Казахстан, появляется река Иртыш, Енисей, если это маленький город в Вологодской губернии, то река Сухона. И вот город Нежин, который стоит на реке Остер. Мы привыкли, что сейчас жизнь концентрируется в больших мегаполисах, кто сейчас вспомнит город Нежин, Тотьму.

Алла Митрофанова: Но Нежин помнят те, кто любит Гоголя, потому что Гоголь учился в нежинском лицее…

Елена Зелинская: Это так, но я хотела сказать другое. Когда я поднимала документы, я увидела, что российская империя жила всем своим единым организмом. Город Нежин и тогда был маленький провинциальный городок, там буквально 4-6 центральных улиц, сейчас там 10 тысяч населения живет, а представляете, в то время. И вот в этом маленьком городе на средства князя Безбородько возводится лицей. Огромный парк на берегу реки и в нем великолепное здание с колоннадой, оно выглядит как средний петербургский дворец, стоявший на Невском, великолепной красоты, и этот лицей получает статус и программу, и преподавателей, как царскосельский лицей, и так же готовит государственных деятелей. Схожи эти два лицея еще одним обстоятельством, которое вы уже упомянули - если царскосельский лицей подарил нам Пушкина, то нежинский вырастил Николая Васильевича Гоголя. Кстати, первая пьеса Гоголя, которую он уничтожил, называлась "Кое-что о Нежине, или дуракам закон не писан".

Алла Митрофанова: Да, она была написана там.

Елена Зелинская: И в этот лицей приезжает учиться Михаил Савич. Ему 14 лет, он поступает в гимназию нежинскую, и приблизительно с ним туда же поступает Григорий Магдебург, который живет там с родителями, потому что его отец Трофим Магдебург вышел в отставку и поселился в Нежине.

Алла Митрофанова: Это ваши прадедушки?

Елена Зелинская: Да, это мои прадедушки. И Михаил Савич поселяется в доме Магдебургов, потому что отцы семейств знакомы между собой по службе. И там знакомится с сестрой Григория Женечкой Магдебург и женится на ней. Вот таким образом возникает наша семья. Это мои прабабушка и прадедушка. Я была в Преображенском храме, где они венчались, буквально неделю назад мы там были с детьми, прошли по этом городу, я им показала улицу, где они жили, мы нашли тот сад, который является важным образом в романе. И я прочитала лекцию в нежинском лицее, была там со своими детьми, они помогали мне дарить студентом книги, фотографировали. Для нас это было важнейшее впечатление, событие, я даже не могу объяснить, что это для нас было, когда мы ходили по тем коридорам и ровно в той аудитории, где учился Гоголь, и где учился мой прадед, а их прапрадед, я читала лекцию. Для меня это не просто событие в жизни, а я как бы восстановила прерванную связь, восстановила для себя, для своих детей, потому что понимаю, что для них это невероятно важно. Я восстановила для тех, кто уже ушел, потому что это долг перед ними. Как будто я пришла туда в Нежин и сказала «вот они мои ребята, мои дети, они хорошие, я старалась, воспитывала их так, как воспитывали меня и как вы бы хотели этого». Я как будто привела их и показала.

Алла Митрофанова: Дорогие слушатели, вы можете присоединяться к нашему интереснейшему с моей точки зрения разговору здесь в студии С Еленой Константиновной Зелинской, вице-президентом общероссийской общественной организации Медиа Союз. У нас есть звонок, Ольга, добрый вечер. Слушаем вас.

Слушательница: Здравствуйте, уважаемая ведущая, уважаемый писатель, я слышала по радио отрывки из книги и поняла, что я куплю. Однако хотелось бы, чтобы по радио правильно произносили ударение. Если оно взято из псалма, то надо читать, как в псалмах «на рекАх Вавилонских», а не на «рЕках».

Елена Зелинская: Спасибо вам за такую важную деталь. Конечно, постараемся это учесть, тем более, что сейчас и спектакль собираемся готовить по этой книге, спасибо вам.

Алла Митрофанова: Но я в оправдание моих коллег могу сказать, что современный словарь ударений, которого придерживаются все сотрудники радио, он дает ударение «на рЕках», именно так. И поскольку для радийщиков это первоисточник, мы апеллирум к нему в спорных ситуациях, но справедливости ради надо сказать, что, конечно, другие словари дают два варианта ударений, поэтому вполне можно принять это замечание к сведению.

Елена Константиновна, поскольку мы позволяем себе некоторых эпизодов романа касаться, не пересказывать, а именно касаться, но мне бы хотелось, чтобы остановились на некоторых событиях, чтобы вы их немножко подсветили. Дело в том, что мне было очень интересно узнать из сведений, которые вы здесь приводите, один из ваших прадедов, Александр Савич, младший брат Михаила, он был в числе тех педагогов экспериментаторов, которым мы обязаны сегодняшней системой образования - в лучшем ее понимании. Имеется в виду ее лучшая, традиционная составляющая.

Елена Зелинская: Я скажу об этом в двух словах, чтобы слушатели заинтересовались и все-таки прочитали в книге. Дело в том, что накануне Первой мировой войны, в России происходили преобразования, которые, ни случись этого катаклизма, принесли бы нам много хорошего. В частности, было много изменений в школе. В частности, все то хорошее, что было в советской школе, оно было создано на основе и теми педагогами, которые накануне Первой мировой войны создавали так называемые передовые школы. Они так и назывались, передовые школы. Из было немного, в Петербурге их было 5 или 6. Были в Москве. И в чем была их новизна. Во-первых, они ввели совместное обучение, они вместе учили мальчиков и девочек, второе - они принимали детей разных сословий, впервые стали брать фабричных детей, и фабричных девочек - это было невозможно, не укладывалось у людей в сознании. Такая школа была создана при Путиловском заводе, владельцы выделили средства, чтобы открыть школу. Они установили систему разделения на начальную, среднюю и старшую школу. И основное - они вводили так называемые реальные предметы. Ведь гимназия российская слишком сильно была зациклена на гуманитарную составляющую, и они впервые стали вводить технические и естественные науки, особенно много естественных наук. Министерство просвещения, как обычно, тормозило это, и герои романа очень сердятся на него и называют их «рутинерами» и так далее. Но их очень сильно поддерживает министерство торговли и министерство промышленности, потому что им нужны инженерные кадры, и они поддерживают вот эти передовые школы.

Очень много для этого сделал великий русский ученый Бехтерев, тогда была создана новая отрасль педагогической науки «педология», на основании этой науки сегодня существует во всем мире детская психология как явление. Они первые ввели это понимание отдельно детской психологии и отдельно работы со школьником. Были такие педологические кабинеты в каждой школе, и они вводили то, что сейчас называется индивидуальным подходом к ребенку, выявление его отдельных особенностей. И для них было сложной задачей вовлечение детей из разных сословий. И они очень много работали над тем, что они ставили себе задачу не уравнять сословия, а вытянуть из фабричных детей лучшее, что в них заложено, Подтянуть их до другого уровня. Потом, когда началась революция, голод в Петрограде в 18 году, единственное, что не прерывало деятельность, это школы. Учителя в самый холод, в голод, по дороге ломая сараи, несли доски, чтобы топить классы. Население Петрограда в 18 году сократилось втрое или вчетверо.

Вл время голода 18 года в Петрограде умерло людей больше, чем в блокаду. Тиф косил без разбору. И школы не прекращали работу.

Следующим этапом было огромное количество беспризорников. Детей на улицах Петрограда было просто немеряное количество. И тогда вот эти же педагоги стали создавать школы и приюты, спецприемники для беспризорных. Я думаю, многие знают об этом из книги «Республика Шкид». Эта книга стала частью литературы, кинематографа. Мой дед, Владимир Ильич Наумов, которые женился на дочери Михаила Савича Тамаре, он тоже был педагог, работал с Бехтеревым, занимался педологией. И после того, как из школы имени Достоевского ушел Виктор Николаевич Сорокин (Россинский?), он возглавил эту школу и несколько лет был во главе школы до тех пор, пока не начались репрессии против учителей, и все учителя, которые создавали эту систему образования, были или репрессированы или отосланы в ссылки или умели с голода, лишенные возможности работать. Разгром этой педагогической науки пришелся на начало 30-х годов.

Алла Митрофанова: Потрясающе интересно!

Елена Зелинская: Читайте, что я вам могу сказать. Я сама многое открыла для себя. Для меня открытием стало, когда я писала о маленьком вологодском городке. Я уже говорила, что Российская империя жила полноценной жизнью в каждом из маленьких городков. Один их героев книги попадает в маленький городок Тотьма, десять тысяч человек, и вы знаете, чем вошел этот город в нашу историю? Там в то время родился собственный архитектурный стиль, она назывался тотьменское барокко, и в этом маленьком городочке было 47 храмов, великолепных высоких храмов в стиле барокко. Представьте, черные избы, засыпанные снегом, дремучий вологодский лес и 47 храмов, из них осталось то ли 7 то ли 10, они производят невероятное впечатление. Я сама к сожалению до туда не доехала, но я видела альбом, кстати, сделанный американским фотографом, где эти сохранившиеся храмы невероятной красоты, они похожи на петербургские немного, узкие, высокие, голубые. И естественно, встает вопрос, ведь это дорогое удовольствие, 47 храмов, откуда в этой маленькой деревушке были такие средства, чтобы построить столько храмов и так построить?

Это было русское купечество, там были соляные вары. Которые были основаны еще при Петре Первом силами двух монастырей, и организатором был святой Феодосий, которых и сейчас почитается, и не только местными. И вот он создал эти два монастыря. Тотьменские купцы снарядили десять кораблей, которые по Белому морю переплыли океан и открыли Русскую Америку. Вот Форт-Росс был открыт кораблями, которые снарядили тотьменские купцы. Вот такая была у нас история, хотя столько было разрушено, но у меня возникло чувство, что ничто никуда не делось. Вот мы часто говорим «Россия, которую мы потеряли», нет, ничего не потеряно, все это живет в нас. Это вопрос только нашей воли, наших усилий, мы можем все это восстановить. Оно присутствует в нашем воздухе, в наших детях, наше дело только собрать, восстановить и иногда даже только увидеть.

Алла Митрофанова: Иногда то, что надо увидеть, находится в непосредственной близости, прямо под носом у тебя. На полке лежит семейный альбом.

Елена Зелинская: Да, начни с этого. Узнай, где венчались твои прабабушка и прадедушка. Пойди, найди тот храм, где венчались твои прабабушка и прадедушка, постой там. Вот мы приехали с детьми в Нежин, прошли по Преображенской улице, там не меняли этого названия, улица привела нас к красивейшему Преображенскому храму, который построен, как и многие храмы на Украине, в стиле украинского барокко, четыре одинаковых очень красивых фасада, увитый хмелем вход. Он находится сейчас на реставрации, на Украине значительно бережно относятся к наследию, чем у нас и относились, поэтому в Нежине восстанавливаются сейчас храм за храмом. И вот мы пришли и я сказала: «Вот смотрите, ребята, здесь все началось».

Алла Митрофанова: Возникает вопрос: а зачем все это нужно? Может быть, спокойнее жить так, как мы живем? Ходим на работу, зарабатываем деньги, растим детей.

Елена Зелинская: Я понимаю, вы задаете провокационный вопрос, а сами так не считаете. И так давно уже никто не считает.

Алла Митрофанова: Я тоже на это надеюсь, честно говоря.

Елена Зелинская: Потому что мы видим, что жить так, как мы живем сейчас, невозможно.

Алла Митрофанова: Надо восстанавливать родовую память.

Елена Зелинская: Надо восстанавливать не просто родовую память, а ощущение себя как части грибницы. Надо понимать, что вот эти люди, вот я говорю, рассказываю о Михаиле Савиче, Григории Магдебурге, я знаю, специалисты сейчас начали исследовать период деятельности известных учителей, про Александра (Отчество непонятно) Савича сейчас пишет книгу человек, об этом периоде. И вдруг они как будто бы вернулись к жизни, и я поняла, что они никуда не уходили, это я куда-то отбежала в сторону, а они-то были здесь всегда. Вот это реальность и надо почувствовать себя частью этого, тогда ты по-другому будешь здесь стоять на ногах.

Возвращаясь к монастырю в Малоярославце, вы знаете, наверное, что в этом монастыре на входе, на воротах, там лик Спасителя, надвратная икона. И эта икона там висит с тех пор, как монастырь был построен. Когда французы обстреливали монастырь во время знаменитого боя, который у меня в книге описан, они стреляли и по воротам. И сколько этот монастырь реставрировали, сейчас он в замечательном состоянии, но ворота эти, следы картечи, никто не убирает. Когда ты подъезжаешь, белые ворота покрыты щербинами, следы картечи, и ни одна пуля не попала в икону. Так она и висит нетронутая. Вот ты мог пройти и не заметить, но когда ты знаешь, что сам к этому причастен, ты по-другому к этому относишься и понимаешь, что неразрывно с этим связан.

Алла Митрофанова: Спасибо вам большое! Напомню, что у нас в гостях была Елена Зелинская, вице-президент Общероссийской общественной организации Медиа-Союз, публицист, журналист, мы говорили о ее романе «На реках Вавилонских», который только что вышел из типографии, продается, его можно купить. Не бойтесь ваших сомнений, встретимся через неделю.

Отрывок из книги: НА РЕКАХ ВАВИЛОНСКИХ

"ГДЕ-ТО В СЕВЕРНОЙ ТАВРИИ"

Даже если вы забыли фильм Алова и Наумова «Бег» по пьесе Михаила Булгакова, то достаточно напомнить великолепного генерала Чарноту - Михаила Ульянова, шагающего по Парижу в кальсонах, дрожащую Серафиму - Людмилу Савельеву, безумный взгляд Хлудова - Дворжецкого и тараканьи бега - и оба, почти слившихся в нашем сознании в одно, произведения сразу всплывут в памяти. Сейчас, когда персонажи «Бега» вошли в сонм героев литературного Олимпа, трудно представить, что каждый из них имел реального прототипа, а события, вплоть до самых невероятных, происходили в действительности. Чарнота - это любимец казаков, смелый и решительный генерал Сергей Улагай, Хлудов - знаменитый Слащев-Крымский, убитый после возвращения на Родину, красавица Люська, кавалер двух Георгиев - жена генерала Слащева. Есть в пьесе еще один герой - монастырь, где происходит действие первого из «восьми снов»: «внутренность монастырской церкви, где-то в Северной Таврии». По исторической хронологии, по тому, что монастырей с пещерами - «хор монахов в подземелье поет глухо», - в этой местности больше не было, понятно, что Булгаков описывает Григорие-Бизюков монастырь, который располагался у переправы через Днепр, на пересечении военных дорог. Михаил Булгаков писал пьесу о русском исходе, сотворяя из впечатлений, воспоминаний, жизненных историй, картину невероятной художественной силы. Любопытно, однако, приподнять занавес и посмотреть, как было на самом деле. Не ходил Улагай в нижнем белье по Елисейским полям, он организовал казачий конный цирк и гастролировал с ним по Европе; генерал Слащев никогда не руководил массовыми казнями, он командовал боевыми действиями, «зверства белых» как таковые изобретены большевицкой пропагандой, а лирическая героиня «Бега» вернулась в Россию и вышла замуж за Михаила Булгакова. События, которые происходили в Бизюковом монастыре в двадцатых годах, обширно описаны в мемуарной литературе.

1
…В город Екатеринослав (ныне Днепропетровск) весной 1918 года с распавшегося фронта в свои казармы возвращаются Симферопольский и Феодосийский полки - герои Брусиловского прорыва и Новороссийские конные драгуны. После падения гетмана Скоропадского офицеры решают прорываться из окруженного петлюровцами города и двигаться на Дон, где формируется Добровольческая армия генерала Корнилова. «Кто хочет умереть честно и со славой, пусть присоединяется к Новороссийскому полку, кто же хочет бесчестно умирать в подвалах ЧК, пусть немедленно покинет казармы», - говорит на собрании всех чинов гарнизона полковник Гусев, и тысяча офицеров выступает в легендарный Зимний (Екатеринославский) поход…

Мерно, гулко гудит над днепровскими волнами монастырский колокол. Высоко, раскидисто стоит на каменистой круче Таврский Афон. Извилисты, скрыты от праздного взгляда тропы в известковой скале, шиповником и боярышником поросли узкие входы в подземелье и кельи монашеские. Тремя угловыми круглыми башнями, каменной оградой, зубчатой контрфорсной стеной укрыт древний Бизюков монастырь. На запорожские, ох нелегко добытые казацкие грóши, возведен на беспокойной границе с ляхами оплот Православия.

Тяжело, устало поднимается по обрывистому склону пехотный полк. Лошади, помесив копытами грязь, встали понуро: не втащить им на скользкий холм обозы с техникой. В придорожной почтовой станции остается броневой дивизион, полувзвод драгун для связи и заслон - несколько старших офицеров.

Утром почтовая станция окружена отрядом петлюровцев и «железным полком» севастопольских матросов. Неравный бой длится несколько часов, ектеринославцы, укрывшись за каменной стеной, окружающей почту, экономят каждый патрон: боеприпасы еще вечером отправлены с основными силами. Из трех драгунов, посланных за помощью, доскакивает один.

…Близки уже монастырские стены, открываются кованые ворота, и седлают лошадей драгуны, и выдвигается пехотная дружина, подняв трехцветный флаг…

Миром Господу помолимся, - клонился над книгой в сафьяновом переплете отец Варсонофий. Стоят перед игуменом офицеры, сняв фуражки с белой ленточкой. Горят редкие свечи, бросая золотые тени на иконы, выхватывая из полумрака небритые бороды, впавшие щеки, устало опущенное плечо. Поют монахи, читает Варсонофий, звучит вечная правда, ради которой ведет их неумолимый долг с крестом наплечных ремней на спине…

Еще молимся о христостолюбивом воинстве…

У каменного фонтана стояли, опершись на берданки, крестьяне в нагольных тулупах.
- Наша охранная дружина, - объяснил игумен полковнику Магдебургу, невысокому худощавому офицеру в солдатской шинели. Не сразу можно было разглядеть его лицо, укрытое низко махровым углом башлыка, только мгновенно схваченные морозом широкие казацкие усы показала полоса света из незатворенной двери храма.
- Пойдемте, братцы, со мной к обозу, отгрузите пулеметы и пару ящиков с патронами. Обращаться-то умеете?
- Да мы, вашблагородие, - отозвался чернобородый мужик, видно, старший, - стало быть, еще с Японской научены.
- Не последнее отдаете, Григорий Трофимович? Вам еще неделю идти до переправы, - остановил его отец Варсонофий.
- У нас достаточный запас, батюшка. Петлюровцев мы порядочно напугали, к нам они, пожалуй, больше не сунутся…
Они помолчали, пряча друг от друга тревогу.
- А охране монастырской, - негромко добавил полковник, - патроны понадобятся.
- На все воля Божия, - щуря близорукие глаза, сказал игумен. Он поднял вдруг и положил на плечо Григорию покрасневшую на морозе руку, потом повернулся и, ссутулив худую спину, пошел по протоптанной в снегу тропинке. Ветер мел по земле, раздувая обмерзший край рясы; за освещенными окнами трапезной шевелились быстрые тени; в лазарете было уже темно, только угловое стекло бросало желтый треугольник на сугроб. Казалось, он светится изнутри.

Петлюровцы действительно напуганы: уплывая в панике на пароходах, забывают угнать паром.

…Грузится пехота. По одному, ведя лошадей под уздцы, всходят новороссийские эскадроны, и паром неторопливо отплывает от пристани, окутанный белым, как молоко, туманом.
В день Рождества Христова екатеринославцы, пройдя за 35 дней 500 верст, прибыли в Джанкой.

После переформирования они составили основу Кавказской Добровольческой армии. Последний бой приняли на Перекопе.

4
…В селе Красный Маяк на развалинах Бизюкова монастыря сохранилась старая винодельня. Подземный ход, который прорыли еще запорожцы, за давностью лет разрушился, но до сей поры уцелел винный погреб. На его стенах вот уже более восьми десятков лет не исчезают темные кровавые потеки…

10 февраля 1919 года в Покровском соборе Бизюкова монастыря шло богослужение. Махновцы, воевавшие тогда на стороне большевиков, ворвались в храм. Схватив священников и служителей из братии, красные партизаны затащили их в «запорожский» погреб. Золото требовалось махновцам; рассчитывали, что в богатом монастыре, который беспрестанно с конца 1917 года грабили большевицкие банды, оставалось еще, чем поживиться. От чего больше озверели бандиты - от отсутствия добычи или кротости монашеской? Пленников изрубили шашками: кровь брызгала и темными полосами стекала по стенами подвала… Оставшихся по каменной лестнице свели вниз, к покрытому льдом Днепру. Братья, перекрестившись, падали в прорубь.

Вооруженная екатеринославцами охранная дружина отбила у махновцев игумена Варсонофия и отца Онуфрия, иссеченных шашками. Уцелевших монахов крестьяне погрузили на телегу и увезли в деревню…

В 1921 году монастырь закрывают. Расхищено, разрушено, пущено по ветру богатейшее хозяйство: поля, виноградники, сады. Уничтожены четыре храма, семинария, больница, которая в годы Первой мировой войны служила лазаретом для раненых фронтовиков, детский приют для двухсот воспитанников, пекарня, электростанция… К 1922 году на территории Таврского Афона остается один собор. В 1923 году закрыт и он.

Начинаются эксперименты. Завозят рязанских крестьян, американские колонисты создают артель «Селянская культура» - запустение… Наконец, над входом прибивают надпись «Совецкое хозяйство Красный маяк».

В годы, которые вошли в историю Украины, Поволжья и Казахстана как «голодомор», в трехэтажном братском корпусе открывают школу комсомольского и партийного актива. Будущие строители коммунизма подкрепляют упавшие в борьбе за счастливое детство силы продуктами, подвезенными из спецраспределителей. Из окрестных сел сползаются голодающие дети, копошатся во дворе и умирают. Их тихо сносят и скидывают в Пропасную балку.

В единственном не разобранном на кирпичи храме Покрова Пресвятой Богородицы вовсю кипит культмассовая работа. Со сводов над хорами взирают на танцульки лики ангелов и святых. Каждый новый комендант под угрозой срыва антирелигиозной пропаганды забеливает ненавистные образы. Но снова и снова проступают кроткие лица сквозь слои штукатурки. Наконец, самый изобретательный хватается за кисть и пририсовывает вокруг глав православных святых космические скафандры.

…Я часто думаю, читая бесчисленные истории о поруганных храмах: святотатство - одно из самых страшных преступлений, и совершить его может только отъявленный безбожник, человек, не верящий ни в Бога, ни в черта. Но кощунствовать над обликом святого, неуклонно возвращающегося, несмотря на все усилия избавиться от «рисунка», то есть понимать, что перед тобой - иная сила, грозная, недоступная… и, тем не менее, продолжать совершать преступное деяние - на это простой, обычный смертный, который поостережется даже улицу переходить, если ему черная кошка дорогу перебежала, не способен. И нуждайся я в доказательствах существования мира иного, то последние сомнения отвергла бы, понимая, что совершить это может только существо, которым завладели бесы…

Накануне 100-летия Ленина бульдозерами срезается монастырское кладбище, старые кресты и надгробья. Крестьяне, собравшиеся вкруг развороченных могил, видят нетленные мощи святых угодников в облачениях, с деревянными нательными крестами.

Площадку выравнивают под школьный стадион. Дети играют в футбол и гоняют по полю череп монаха.

В пьесе «Бег» выведены два духовных лица - сопровождающий генерала Чарноту архиерей Африкан (в действительности протопресвитер Русской Армии митрополит Вениамин) и игумен монастыря, «дряхлый и начитанный». Игуменом с 1916 по 1920 был 40-летний отец Варсонофий.

На страницах пьесы этот персонаж появляется пять или шесть раз. С помощью нескольких реплик гениальный мастер показывает жалкого, перепуганного, не блещущего умом начетчика. Оставив характеристику духовенства на совести давно стоящего перед иным судом писателя, которому я, как читатель, все прощаю за «Белую гвардию», за сияющий образ Христова воина Най-Турса, расскажу, однако, подробнее о судьбе православного старца. «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»

5
Детство, благочестивая юность, учеба в Пастырско-миссионерской семинарии - всё шло живым и благодатным путем, которым двигалось русское духовенство перед тем, как встретить годы испытаний. В Григорие-Бизюковом монастыре, где молодым послушником Василий Юрченко принял постриг с именем Варсонофия, он и был оставлен, сначала при семинарии, а затем игуменом самой обители. Провел бы свою жизнь отец Варсонофий в трудах и заботах о монастыре, о братии, о пастве, но в 1917 году Аннушка разлила масло…

«…Под угрозой немедленного расстрела большевики потребовали выкуп в размере многих тысяч рублей», - рассказывал о тех годах своим сокамерникам отец Варсонофий. Такой суммы у братии не было, и монахов поставили к стенке: «Я чувствовал необычайный духовный подъем, от того, что скоро буду в Царствии Небесном. И я был горько разочарован, когда прибежал монах с нужной суммой и разстрел отменили…»

Когда монастырь закрыли, отец Варсонофий некоторое время скрывался в доме у брата, но его нашли и заперли в подвале. Ряса истлела от сырости, а вшей можно было сгребать руками…

После освобождения отца Варсонофия назначают священником Свято-Натальинской церкви села Высокие Буераки около Елисаветграда.

Вместе со своим братом по монастырю, епископом Онуфрием (Гагалюком), он становится ревностным обличителем обновленчества. Власти поддерживали обновленцев административным ресурсом вовсе не потому, что волновались, на каком языке будет вестись служба: поощряли все, что шло во вред Православной Церкви. Когда же оказалось, что сбить с толку ни паству, ни духовенство не удается, то сектантов за ненадобностью расстреляли.

На проповеди батюшки Варсонофия собираются со всех храмов. В округе из восьмидесяти обновленческих приходов не остается и десяти.

С регулярностью кукушки в храме, где он служит, появляются красноармейцы. Батюшку арестовывают, допрашивают, сажают в тюрьму, отпускают - против него ведут судебные процессы, но духа его сломить не могут.

Накануне Вербного воскресенья 1924 года в Покровскую церковь является обновленческий епископ и требует ключи. Прихожане собираются вокруг храма, особенно неустрашимыми, как пишет свидетель, были женщины, плотно ставшие у дверей. На помощь обновленцам присылают отряды конной милиции, комсомольцев, комбед. Наконец, пожарная команда струями холодной воды из шланга разгоняет народное сопротивление. Власть объявляет отца Варсонофия зачинщиком бунта, арестовывает членов приходского совета и мирян…

В 1925 году отец Варсонофий и владыка Онуфрий оказываются вместе в Харькове, без права выезда. Надо сказать, что судьба владыки Онуфрия, канонизированного Русской Православной Церковью в 2000 году в сонме новомучеников и исповедников Российских, также ведет его через аресты, ссылки, служение и мученический венец.

1 января 1931 года повсеместно производятся массовые аресты уцелевших к этому времени епископов, священников, хористов, церковных старост. Схвачен и отец Варсонофий. От него добиваются показаний, применяя средства, уже многажды описанные: не дают спать, инсценируют расстрелы, лишают пищи, а потом кормят и не дают пить… После пяти лет заключения в Темниковских лагерях переводят в концлагерь, расположенный в упраздненной Саровской обители.

Насильно, с побоями остригают бороду. Ночью он пробирается к могиле святого Серафима Саровского, молится, читает акафист. «Он совершенно искренне принимал заключение, - рассказывал впоследствии его келейник, отец Павел, - как возможность духовного совершенствования, без страха и с благодарностью Богу».

По окончании срока ему удается вернуться в Харьков. Гонения на Церковь становятся практикой повседневной жизни: служащие советских учреждений боятся публично перекреститься, православные требы вытесняются «красными крестинами», погребение отправляется по «особому советскому чину», с музыкой и красным флагом, младенцам присваивают новообразованные имена типа Тракторина, Ченальдина (челюскинцы на льдине), Даздраперма (да здравствует первое мая). Детей обязывают доносить на родителей, если те держат дома иконы, и особо отличившихся отправляют в награду в Крым.

Отец Варсонофий, скрывая сан, в обыкновенной, подпоясанной русской рубахе ездит по своим прежним приходам на Кубани, в Донбассе, Одессе…

«…На окраине города, - вспоминает духовный сын старца, который сопровождал его в Херсон, - в доме, находящемся в глухом месте и огражденном высоким забором, батюшка Варсонофий исповедовал в течение двух дней и ночей приходящих людей, которые друг другу передавали о его местонахождении. Не было у него времени и поесть».

В одной из таких поездок бдительные органы выследили батюшку и арестовали. На Колыме он сильно заболел, его посчитали умершим и выкинули. Утром нашли сидящим среди негнущихся, кучей сваленных трупов. Сам старец об этом случае рассказывал так: когда его выбросили, он был без сознания, очнувшись, почувствовал тепло. «Свет озарил ночное небо, явился Сам Христос, Который протянул руку и сказал: Дерзай, ты мне еще нужен на земле для проповеди Евангелия».

Отбыв срок, четыре года батюшка пролежал по лагерным больницам; на теле - незаживающие, сочащиеся раны, одна нога не сгибалась, другой ходил только на пальцах; до конца жизни не выпускал костылей.

В 1954 отец Варсонофий получил назначение на священническое место в Екатерининский собор города Херсона, последний храм его жизни. Сильно болел, знал заранее, когда Господь призовет его к себе, готовился к смерти. 17 октября 1954 года, в день своего небесного покровителя Варсонофия, старец скончался.

2 марта 2007 года были обретены мощи исповедника и перенесены в Свято-Духовский кафедральный собор. Решением Синода Украинской Православной Церкви Московского Патриархата архимандрит Варсонофий (Юрченко) причислен к лику местночтимых святых Херсонской епархии.

***
Мерно, гулко звучит над Днепровскими волнами колокол… Высоко, на обсыпанном шиповником обрыве, за ажурной кованой оградой, среди руин блестят свежей краской синие купола.

…Миром Господу помолимся…

Склонился над книгой в сафьяновом переплете отец Феодосий. Теплый сноп утреннего света золотит горки свечей на прилавке и металлический титан с кружечкой, скользит по окладам, паникадилу и по худеньким в веснушках рукам старушки, прибирающим из песка оплывшие огарки. Светлые квадраты падают под ноги поющим монахам, казакам с буйными седыми кудрями, женщинам в китайских кофтах, новобранцу, такому долговязому, что виден лишь стриженый розовый его затылок, девушкам в обмотанных вокруг джинсов передниках, цветастых, взятых из корзинки у кирпичных ворот…

Окончен ли бег? Ответьте, Михаил Афанасьевич! - Не дает ответа…

В этой книге нет вымышленных персонажей, и все события – реальны. Несколько лет назад я начала исследовать историю собственной семьи. Шаг за шагом, архив за архивом, город за городом вело меня страстное желание восстановить разорванные нити. На генеалогическом древе, корни которого уходили глубоко в вековые пласты истории, обожженном, с обрубленными ветвями, уцелело всего два-три ростка. Войны, восстания, революции, эпидемии – ничто не прошло мимо семьи…

Во многих разоренных домах родители скрывали от детей прошлые беды, уничтожали документы, фотографии и прочие следы растоптанной жизни. Нет, однако, ничего тайного, что не стало бы явным, рукописи не горят, на архивных полках ждут перевязанные веревочками папки, а память хранит имена и лица.

На заброшенном кладбище в Вологодской губернии я нашла могильный холмик и поставила крест вместо воткнутой в него палки с дощечкой «1937». Я узнала номер, под которым покоятся на Пискаревском мемориале мои родственники. В самом мрачном из домов я прочитала последнее слово деда, осужденного по 58 статье. Украинский ученый положил передо мной список участников Зимнего похода, где красивым витиеватым почерком была выведена фамилия прадеда, Григория Трофимовича Магдебурга. Письма, присланные бабушкой из ссылки, записки из тюремной больницы, послужные списки, дело «шляхтенского разбора», карты боев Великой войны, дневник хирурга санитарного поезда и черно-белые снимки с трещинками, с которых смотрели на меня родные лица, похожие чем-то друг на друга, на меня и моих детей – передо мной вставала жизнь рода: ручейки судеб сплетались, обрывались, сходились снова и вливались в могучую реку – историю страны. Так родилась эта книга.

Как я уже сказала, в ней нет ничего придуманного. Исключение составляют три героя. Унтер-офицер Геннадий Борисович Москаленко, который сопровождает одного из главных героев – служебный персонаж. Штабс-капитан Леонтий Ломаковский, по роману – брат супруги моего прадеда, – собирательный образ. Мне удалось найти послужные списки отца Александры Ломаковской, ее дядьев и братьев. Все они были военными и служили Отечеству в разных родах войск. О судьбе их узнать не удалось, боевой путь Леонтия – типичная история русского офицера.

Особый случай – юнкер Антон Левченко. И фамилия, и внешний облик героя перенесены в роман из наших дней. Артем Левченко – украинский историк и журналист – много трудов посвятил исследованию истории Чугуевского военного училища и щедро поделился со мной всем, что узнал. Преданность его и любовь к судьбе юнкеров училища, где преподавал мой прадед, почти мистически связали Артема со временем, когда Россия переживала муки. Эпизод со знаменем из пятой главы тоже не случаен, Артем не оставляет надежды, что символ училища надежно спрятан офицерами-чугуевцами, и в назначенный срок он сумеет его найти.

Больше исключений нет. Все события, повороты судеб, служба и личная жизнь всех персонажей основаны на архивных документах. Мне никогда не справиться с таким огромным трудом, если бы не помощь историков, архивистов, сотрудников музеев, юристов, краеведов и журналистов.

В работе мне помогала петербургский историк Ирина Борисовна Мулина. Она проделала огромную работу по розыску документов семьи Савич.

Глубокая моя благодарность украинским историкам, а особенно Леониду Абраменко, автору книги «Последняя обитель». Его усилиями были обнародованы протоколы о регистрации офицеров, убитых в Крыму во время Красного террора. Искренне признательна я за помощь известному киевскому историку и журналисту Ярославу Тинченко и ученому из Феодосии, автору выдающихся исследований по истории Гражданской войны, Андрею Бобкову.

В мою жизнь вошли и останутся в ней навсегда керченские друзья: старший научный сотрудник Керченского историко-культурного заповедника Владимир Филиппович Санжаровец, предводитель Керченского союза монархистов Геннадий Борисович Григорьев, молодые исследователи братья Владимир и Константин Ходаковские, протоиерей Николай (Зиньков) – настоятель храма Святого апостола Андрея Первозванного. Вместе с ними мы опустили с Царской пристани венки, и они поплыли в сторону Дарданелл, куда 90 лет назад ушла эскадра Врангеля. Вместе с ними я прошла по крестному пути своего прадеда. Вместе установили мы в городе Керчи Поклонный крест в память жертв Красного террора.

Моя глубокая благодарность губернатору Вологодской губернии Владимиру Евгеньевичу Позгалеву. Не мне одной помог он найти документы и установить могилы родных в крае, который служил для многих горьким пристанищем.

Искренне признательна я сотрудникам музеев в городе Нежине, Тотьме, в Днепропетровске, работникам Нежинского архива, университета и местной газеты, руководителю дома-музея Булгакова в Киеве.

Неоценимую помощь оказала мне в работе над книгой Ирина Кравченко. Моя молодая помощница разделяла со мной тяготы путешествий, писала под мою диктовку и искала ошибки, молилась со мной в керченских храмах, спорила, выбирала и сканировала фотографии, записывала показания родственников; в конце шестой главы родила девочку, запомнила корректорские знаки и научилась писать почти не хуже меня.

Мне трудно определить жанр этой книги. Документально-художественный роман, в котором реконструируется история рода.

Я посвящаю его своей маме.

Елена Зелинская

На реках Вавилонских, тамо седохом и

плакахом, внегда помянути нам Сиона.

На веркиих посреде его окесихом органы

наша. Яко тамо вопросиша ны пленшии

нас о словесех песней и ведшии нас о пении:

воспойте нам от песней Сионских.

Како воспоем песнь Господню на земли

чуждей? Аще закуду теке, Иерусалиме,

заквена куди десница моя. Прильпни

язык мой гортани моему, аще не помяну

тебе, аще не предложу Иерусалима, яко

в начале веселия моего. Помяни, Господи,

сыны Едомския, в день Иерусалимль

глаголющия: истощайте, истощайте до

оснований его.

– Славно поработали, – белозубый казак спрыгнул с коня, сняв шапку, отбросил со лба чуб и обвел усталым взглядом черные лица черниговцев, – вишь, как рылы-то позамарали. Ни дать, ни взять, арапы какие-то.

– Никакие не арапы, – усмехнулся невысокий офицер, блеснув светлыми, глубоко посаженными глазами, – я как был есаул Василий Магдебург, так им и остался!

Догоравшие обломки строений, обваливаясь, освещали вспышками округу; среди облаков, багровых в отблесках пожарища, появился месяц. В зыбком свете глядели казаки на разрушения, оставленные многочасовым боем. Ветер засыпал пеплом и сажей карабины, сабли, пики; малиновый верх круглых шапок стал черным; и малиновые шаровары тоже, и барашковые околыши. Только кушаки не изменили цвета: им по высочайше утвержденным правилам черными изначально положено быть. А лица-то, лица!

Стих грохот пушек, умолк треск ружейной пальбы, замерли неистовые вопли рукопашного боя. В Малоярославце, уездном городе Калужской губернии, наступила тишина. Только стоны раненых нарушали внезапно опустившееся безмолвие. С самого рассвета шло здесь кровавое сражение, восемь раз переходил город, почти полностью спаленный (из двухсот домов уцелело двадцать), из рук в руки – то к русским, то к французам.

«С обеих сторон густые колонны пехоты, встречаясь на улицах, поражали друг друга штыками. Артиллерия мчалась рысью по грудам тел; раненые, умирающие раздавливаемы были колесами или, не имея сил отползти, сгорали среди развалин. В пылу сражения бывают минуты, когда огнь воинский, воспламенив сердца, заглушает в них всякое другое чувство, особливо когда дело идет о независимости народной!» – вспоминал участник событий в своих мемуарах.