Петроний Арбитр

Сатирикон

Петроний Арбитр

Сатирикон

Но разве не тем же безумием одержимы декламаторы, вопящие: "Эти раны я получил за свободу отечества, ради вас я потерял этот глаз. Дайте мне вожатого, да отведет он меня к чадам моим, ибо не держат изувеченные стопы тела моего".

Впрочем, все это еще было бы терпимо, если бы действительно открывало путь к красноречию. Но пока эти надутые речи, эти кричащие выражения ведут лишь к тому, что пришедшему на форум кажется, будто он попал в другую часть света. Именно потому, я думаю, и выходят дети из школ дураки дураками, что ничего жизненного, обычного они там не видят и не слышат, а только и узнают что россказни про пиратов, торчащих с цепями на морском берегу, про тиранов, подписывающих указы с повелением детям обезглавить собственных отцов, да про дев, приносимых в жертву целыми тройками, а то и больше, по слову оракула, во избавление от чумы, да еще всяческие округленные, медоточивые словоизвержения, в которых и слова, и дела как будто посыпаны маком и кунжутом.

Питаясь подобными вещами, так же трудно развить тонкий вкус, как хорошо пахнуть, живя на кухне. О, риторы и схоласты, не во гнев вам будет сказано, именно вы-то и погубили красноречие! Пустословием, игрою в двусмысленность и бессодержательную звонкость вы сделали его предметом насмешек, вы обессилили, омертвили и привели в полный упадок его прекрасное тело. Юноши не упражнялись в "декламациях" в те времена, когда Софокл и Эврипид находили нужные слова. Кабинетный буквоед еще не губил дарований во дни, когда даже Пиндар и девять лириков не дерзали писать Гомеровым стихом. Да, наконец, оставляя в стороне поэтов, уж, конечно, ни Платон, ни Демосфен не предавались такого рода упражнениям. Истинно возвышенное и, так сказать, девственное красноречие заключается в естественности, а не в вычурностях и напыщенности. Это надутое, пустое многоглаголание прокралось в Афины из Азии. Словно чумоносная звезда, возобладало оно над настроением молодежи, стремящейся к познанию возвышенного, и с тех пор, как основные законы красноречия стали вверх дном, само оно замерло в застое и онемело. Кто из позднейших достиг совершенства Фукидида, кто приблизился к славе Гиперида? (В наши дни) не появляется ни одного здравого произведения. Все они точно вскормлены одной и той же пищей: ни одно не доживает до седых волос. Живописи суждена та же участь, после того как наглость египтян донельзя упростила это высокое искусство.

Агамемнон не мог потерпеть, чтобы я дольше разглагольствовал под портиком, чем он потел в школе.

Юноша, - сказал он, - речь твоя идет вразрез со вкусом большинства и полна здравого смысла, что теперь особенно редко встречается. Поэтому я не скрою от тебя тайн нашего искусства. Менее всего виноваты в этом деле учителя, которым поневоле приходится бесноваться среди бесноватых. Ибо, начни учителя преподавать не то, что нравится мальчишкам,- "они остались бы в школах одни-одинешеньки", как сказал Цицерон. В этом случае они поступают совершенно как льстецы-притворщики, желающие попасть на обед к богачу: только о том и заботятся, как бы сказать что-либо, по их мнению, приятное, ибо без ловушек лести им никогда не добиться своего. Вот так и учитель красноречия. Если, подобно рыбаку, не взденет на крючок заведомо привлекательной для рыбешек приманки, то и останется сидеть на скале, без надежды на улов.

Что же следует из этого? Порицания достойны родители, не желающие воспитывать своих детей в строгих правилах. Прежде всего они строят свои надежды, как и все прочее, на честолюбии. Затем, торопясь скорее достичь желаемого, гонят недоучек на форум, и красноречие, которое, по их собственному признанию, стоит выше всего на свете, отдается в руки молокососов. Совсем другое было бы, если бы они допустили, чтобы преподавание велось последовательно и постепенно, чтобы учащиеся юноши приучались читать внимательно и усваивать всей душой правила мудрости, чтобы исчезло с их языка ужасное пустословие убийственного стиля, чтобы они внимательно изучали образцы, назначенные им к подражанию: вот верный путь к тому, чтобы доказать, что нет ровно ничего прекрасного в напыщенности, ныне чарующей юнцов. Тогда бы то возвышенное красноречие (о котором ты говорил) возымело бы действие, достойное его величия. Теперь же мальчишки дурачатся в школах, а над юношами смеются на форуме, и хуже всего то, что кто смолоду плохо обучен, тот до старости в этом не сознается. Но дабы ты не думал, что я не одобряю непритязательных импровизаций в духе Люцилия, я изложу свою мысль в стихах.

Науки строгой кто желает плод видеть,

Пускай к высоким мыслям обратит ум свой,

Суровым воздержаньем закалит нравы:

Тщеславно пусть не ищет он палат гордых.

К пирам обжор не льнет, как блюдолиз жалкий,

Пусть пред подмостками он не сидит днями,

С венком в кудрях, рукоплеща игре мимов.

Если ж мил ему град Тритонии оруженосной,

Или по сердцу пришлось поселение лакедемонян11,

Или постройка Сирен - пусть отдаст он поэзии юность,

Чтобы с веселой душой вкушать от струи Мэонийской.

После, бразды повернув, перекинется к пастве Сократа.

Будет свободно бряцать Демосфеновым мощным оружьем.

Греческий звук из речей, их дух незаметно изменит.

Форум покинув, порой он заполнит страницу стихами,

Лира его пропоет, оживленная быстрой рукою.

Чуть горделивая песнь о пирах и сраженьях расскажет,

Непобедим загремит возвышенный слог Цицерона.

Вот чем тебе надлежит напоить свою грудь, чтоб широким,

Вольным потоком речей изливать пиэрийскую душу.

Я так заслушался этих речей, что не заметил исчезновения Аскилта. Пока я раздумывал над сказанным, портик наполнился громкой толпой молодежи, возвращавшейся, как мне кажется, с импровизированной речи какого-то неизвестного, возражавшего на "суазорию" Агамемнона. Пока эти молодые люди, осуждая строй речи, насмехались над ее содержанием, я потихоньку ушел, желая разыскать Аскилта. Но, к несчастью, я ни дороги точно не знал, ни местоположения (нашей) гостиницы не помнил. В какую бы сторону я ни направлялся - все приходил на прежнее место. Наконец, утомленный беготней и весь обливаясь потом, я обратился к какой-то старушонке, торговавшей овощами.

Матушка, - сказал я, - не знаешь ли часом, где я живу?

Как не знать! -отвечала она, рассмеявшись столь глупой остроте. Встала и пошла впереди (показывая мне дорогу). Я решил в душе, что она ясновидящая. Вскоре, однако, старуха, заведя меня в глухой переулок, распахнула лоскутную завесу и сказала:

Вот где ты должен жить.

Пока я уверял ее, что не знаю этого дома, я увидел внутри какие-то надписи и голых потаскушек, пугливо разгуливавших (под ними). Слишком поздно я понял, что попал в трущобу. Проклиная вероломную старуху, я, закрыв плащом голову, бегом бросился через весь лупанар в другой конец. Как вдруг, уже у самого выхода, меня нагнал Аскилт, тоже полумертвый от усталости. Можно было подумать, что его привела сюда та же старушонка. Я отвесил ему насмешливый поклон и осведомился, что, собственно, он делает в столь постыдном учреждении?

Он вытер руками пот и сказал:

Если бы ты только знал, что со мною случилось!

Почем мне знать, - отвечал я. Он же в изнеможении рассказал следующее:

Я долго бродил по всему городу и никак не мог найти нашего местожительства. Вдруг ко мне подходит некий почтенный муж и любезно предлагает проводить меня. Какими-то темными закоулками он провел меня сюда и, вытащив кошелек, стал делать мне гнусные предложения. Хозяйка уже получила плату за комнату, он уже вцепился в меня... и, не будь я сильней его, мне пришлось бы плохо...

Все они словно сатирионом опились...

Соединенными силами мы отбились от докучного безобразника...

Я, наконец, как в тумане завидел Гитона, стоявшего на приступке переулка, и бросился туда... Когда я обратился к нему с вопросом, приготовил ли нам братец что-нибудь на обед, мальчик сел на кровать и стал большим пальцем вытирать обильные слезы. Взволнованный видом братца, я спросил, что случилось. Он ответил нехотя и нескоро, лишь после того как к моим просьбам примешалось раздражение.

Этот вот, твой брат или товарищ, прибежал незадолго до тебя и принялся склонять меня на стыдное дело. Когда же я закричал, он обнажил меч, говоря:

Если ты Лукреция, то я твой Тарквиний. Услыхав это, я едва не выцарапал глаза Аскилту.

Что скажешь ты, женоподобная шкура, чье самое дыхание нечисто? кричал я.

Аскилт же, притворяясь страшно разгневанным и размахивая руками, заорал еще пуще меня:

Замолчишь ли ты, гладиатор поганый, отброс арены! Замолчишь ли, ночной грабитель, никогда не преломивший копья с порядочной женщиной, даже в те времена, когда ты был еще способен к этому! Ведь я точно так же был твоим братцем в цветнике, как этот мальчишка - в гостинице.

Ты удрал во время моего разговора с наставником! - упрекнул его я.

А что мне оставалось делать, дурак ты этакий? Я умирал с голоду. Неужто же я должен был выслушивать ваши рассуждения о битой посуде и цитаты из сонника. Поистине, ты поступил много гнуснее меня, когда расхваливал поэта, чтобы пообедать в гостях...

Таким образом наша безобразная ссора разошлась смехом, и мы мирно перешли на другие темы...

Снова вспомнив обиды, я сказал:

Аскилт, я чувствую, что у нас с тобой не будет ладу. Поэтому разделим наши общие пожитки, разойдемся и будем бороться с бедностью каждый порознь. И ты сведущ в науках, и я. Но, чтобы тебе не мешать, я изберу другой род занятий. В противном случае нам придется на каждом шагу сталкиваться, и мы скоро станем притчей во языцех.

Аскилт согласился.

Сегодня,- сказал он,- мы в качестве схоластов приглашены на пир. Не будем попусту терять ночь. Завтра же, если угодно, я подыщу себе и другого товарища, и другое жилище.

Глупо откладывать до завтра то, что хочешь сделать сегодня,- возразил я.

(Дело в том, что) страсть торопила меня к скорейшему разрыву. Уже давно жаждал я избавиться от этого несносного стража, чтобы снова взяться с Гитоном за старое...

Обыскав чуть не весь город, я вернулся в комнату и, всласть нацеловавшись с мальчиком, заключил его в тесные объятия, на зависть счастливый в своих начинаниях. Но еще не все было кончено, когда тайком подкравшийся к двери Аскилт с силой рванул замок и накрыл меня в самый разгар игры с братцем. Хлопая в ладоши, он огласил комнату громким смехом и, сорвав с меня одеяло, воскликнул:

Что ты делаешь, свят муж? Так вот зачем ты выжил меня с квартиры!

Затем, не довольствуясь насмешками, отвязал от сумки ремень и принялся не шутя стегать меня, приговаривая: "Так-то ты делишься с братом?"

Уже смеркалось, когда мы пришли на форум, где увидели целые груды недорогих товаров, сомнительную доброкачественность которых, однако, удачно скрывали сумерки. По той же причине и мы притащили с собой украденный плащ. Мы решили воспользоваться удобным случаем и, став на углу, стали потрясать его полами в расчете на то, что роскошная одежда привлечет покупателя. Вскоре к нам подошел знакомый мне по виду поселянин в сопровождении какой-то бабенки и принялся внимательно рассматривать плащ. Аскилт в свою очередь взглянул на плечи мужика-покупателя и от изумления остолбенел. Я тоже не без волнения посматривал на молодца: мне показалось, что это тот самый, что нашел за городом мою тунику. Но Аскилт боялся верить глазам своим. Чтоб не действовать опрометчиво, он под предлогом, будто желает купить у мужика тунику, стащил ее с его плеч и крепко держал ее.

О, удивительная игра Судьбы! Мужик до сих пор не полюбопытствовал ощупать швы туники и продавал ее как бы нехотя, точно нищенские лохмотья. Аскилт, убедившись, что сокровище неприкосновенно и что продавец - неважная птица, отвел меня в сторонку и сказал:

Знаешь, братец, к нам вернулось сокровище, о котором я сокрушался. Это та самая милая туника, видимо, еще полная нетронутых золотых. Но что делать? На каком основании получить обратно нашу вещь?

Я, обрадованный не столько возвращением добычи, сколько тем, что фортуна сняла с меня позорное обвинение (в краже), отверг всяческие увертки и посоветовал действовать на основании гражданского права, а именно: если мужик откажется вернуть чужую собственность законным владельцам, то притянуть его к суду.

Аскилт же, напротив, законов боялся.

Что нам поможет закон, где правят лишь деньги да деньги.

Там, где бедняк никого не одолеет в суде?

Даже и те, что всегда довольны кинической кухней,

Стало быть, наш трибунал есть попросту купля-продажа:

Всадник присяжный в суде платный выносит ответ.

Но в наличности у нас не было ничего, кроме одного дупондия, на который мы собирались купить гороха и волчьих бобов. Поэтому, чтобы добыча от нас не ускользнула, мы решили сбавить цену с плаща и выгодной сделкой возместить небольшую потерю. Когда мы объявили нашу цену, женщина с покрытой головой, стоявшая рядом с крестьянином и пристально присматривавшаяся к рисунку плаща, вдруг обеими руками вцепилась в подол и заголосила во все горло: "Держи воров!".

Мы же, с большого перепугу, ничего лучше не придумали, как в свою очередь ухватиться за грязную, рваную тунику и во всеуслышание объявить, что, дескать, эти люди завладели нашей одеждой. Но слишком неравным было наше положение, и сбежавшиеся на крик торгаши принялись заслуженно издеваться над нашей жадностью; ибо, с одной стороны, требовали драгоценную одежду, с другой - лохмотья, которые и на лоскутки не годились. Но Аскилт живо унял смех и, когда молчание воцарилось, сказал:

Как видно, каждому дорого свое: поэтому пусть берут свой плащ, а нам отдадут нашу тунику.

Предложение понравилось и крестьянину, и женщине, но какие-то крючкотворы, а вернее сказать - жулики, захотевшие поживиться плащом, громко потребовали, чтобы до завтра, когда судья разберет дело, обе вещи были переданы им на хранение. Дело, по их мнению, было далеко не так просто, как казалось, а гораздо сложнее, ибо на обеих сторонах тяготело подозрение в воровстве.

Толпа одобрила посредников, и один из торгашей, лысый и прыщеватый, который при случае вел тяжбы, заграбастал плащ, уверяя, что вернет его на следующий день. Впрочем, затея этих мошенников была ясна: просто они хотели присвоить попавший им в руки плащ, думая, что тяжущиеся стороны, боясь обвинения в воровстве, на суд не явятся. Точно того же хотели и мы. Таким образом, случай был выгоден для обеих сторон. Мы потребовали, чтобы мужик предъявил нашу тунику, и он в возмущении швырнул ее в лицо Аскилту. Избавившись таким образом от иска, он велел нам сдать посреднику плащ, который теперь уже являлся единственным предметом спора. Будучи в полной уверенности, что наше сокровище снова у нас в руках, мы поспешно вернулись в гостиницу и, заперев двери, вдоволь нахохотались над догадливостью торгашей и кляузников, которые от большого ума отдали нам столько денег.

Едва принялись мы за изготовленный стараниями Гитона ужин, как раздался в достаточной мере решительный стук в дверь.

Кто там?-спросили мы, побледнев от (испуга).

Открой,- был ответ,- и узнаешь.

Пока мы переговаривались, соскользнувший засов сам по себе упал, и настежь распахнувшиеся двери пропустили гостью.

Смеяться, что ли, вы надо мною вздумали?-сказала она.-Я рабыня Квартиллы, чье таинство вы осквернили у входа в пещеру. Она сама пришла в гостиницу и просит разрешения побеседовать с вами; вы не смущайтесь: она не осуждает, не винит вас за эту неосторожность, она только удивляется, какой бог занес в наши края столь изысканных юношей.

Пока мы молчали, не зная, на что решиться, в комнату вошла сама (госпожа) в сопровождении девочки и, рассевшись на моем ложе, принялась плакать. Мы не могли вымолвить ни слова и, остолбенев, глядели на эти слезы, вызванные, должно быть, очень сильным горем. Когда же сей страшный ливень наконец перестал свирепствовать, она обратилась к нам, сорвав с горделивой головы покрывало и так сжав руки, что суставы хрустнули: -Откуда вы набрались такой дерзости? Где научились ломать комедию и даже жульничать? Ей-богу, мне жаль вас, но еще никто безнаказанно не видел того, чего видеть не следует. Наша округа полным-полна богов-покровителей, так что бога здесь легче встретить, чем человека. Но не подумайте, что я для мести сюда явилась: я движима более состраданием к вашей юности, нежели обидой. Думается мне, лишь по легкомыслию совершили вы сей неискупаемый проступок. Я промучилась всю сегодняшнюю ночь, ибо меня охватил опасный озноб, и я испугалась - не приступ ли это третичной лихорадки. Я искала исцеления во сне, и было мне знамение - обратиться к вам и сломить недуг средством, которое вы мне укажете. Но не только об исцелении хлопочу я: большее горе запало мне в сердце и непременно сведет меня в могилу - как бы вы, по юношескому легкомыслию, не разболтали о виденном вами в святилище Приапа и не открыли черни божественных тайн. Посему простираю к коленам вашим молитвенно обращенные длани, прошу и умоляю: не смейтесь, не издевайтесь над ночными богослужениями, не открывайте встречному-поперечному вековых тайн, о которых даже не все посвященные знают.

После этой мольбы она снова залилась слезами и, горько рыдая, прижалась лицом и грудью к моей кровати.

Я, движимый одновременно жалостью и страхом, попросил ее ободриться и не сомневаться в исполнении обоих ее желаний: о таинстве никто не разгласит, и мы готовы, если божество укажет ей еще какое-либо средство против лихорадки, прийти на помощь небесному промыслу, хотя бы с опасностью для жизни. После такого обещания женщина сразу повеселела и, улыбаясь сквозь слезы, стала целовать меня частыми поцелуями и рукою, как гребнем, зачесывать мне волосы, спадавшие на уши.

Итак, мир! - сказала она.- Я отказываюсь от иска. Но если бы вы не захотели дать мне требуемое лекарство, то назавтра уже была бы готова целая толпа мстителей за мою обиду и поруганное достоинство.

Стыдно отвергнутой быть; но быть самовластной - прекрасно.

Больше всего я люблю путь свой сама избирать.

Благоразумный мудрец презреньем казнит за обиду.

Тот, кто врага не добьет,- тот победитель вдвойне.

Затем, захлопав в ладоши, она вдруг принялась так хохотать, что нам страшно стало. Смеялась и девчонка, ее сопровождавшая, смеялась и служанка, прежде вошедшая.

Все они заливались чисто скоморошеским гоготом: мы же, не понимая причины столь быстрой перемены настроения (выпуча глаза), смотрели то на женщин, то друг на друга...

Я запретила кого бы то ни было из смертных пускать сегодня в эту гостиницу затем, чтобы без долгих проволочек получить от вас лекарство против лихорадки.

При этих словах Квартиллы Аскилт несколько опешил; я сделался холоднее галльского снега и не мог проронить ни слова. Только малочисленность ее свиты немного меня успокаивала. Если бы они захотели на нас покуситься, то против нас, каких ни на есть мужчин, были бы все-таки три слабые бабенки. Мы, несомненно, были боеспособнее, и я уже составил мысленно, на случай если бы пришлось драться, следующее распределение поединков: я справлюсь с Квартиллой, Аскилт - с рабыней, Гитон же - с девочкой...

Умоляю тебя, госпожа,- сказал я,- если ты задумала что недоброе, кончай скорее: не так уж велик наш проступок, чтобы за него погибать под пытками.

Служанка, которую звали Психеей, между тем постлала на полу ковер [и] стала возбуждать мой член, семью смертями умерший. Закрыл Аскилт плащом голову, узнав по опыту, что опасно подсматривать чужие секреты.

Рабыня вытащила из-за пазухи две тесьмы, коими связала нам руки и ноги...

Как же так? Значит, я недостоин сатириона?- спросил Аскилт, воспользовавшись минутой, когда болтовня несколько стихла.

Мой смех выдал каверзу служанки.

Ну и юноша,- вскричала она, всплеснув руками,- один выдул столько сатириона!

Вот как? - спросила Квартилла.- Энколпий выпил весь запас сатириона?

Рассмеялась приятным смехом.., и даже Гитон не мог удержаться от хохота, в особенности когда девочка бросилась ему на шею и, не встречая сопротивления, осыпала его бесчисленными поцелуями.

Мы попробовали было позвать на помощь, но никто нас выручать не явился, да, кроме того, Психея, каждый раз, когда я собирался закричать "караул", начинала головной шпилькой колоть мне щеки; девчонка же, обмакивая кисточку в сатирион, мазала ею Аскилта. Напоследок явился кинэд в байковой зеленой одежде, подпоясанный кушаком. Он то терся об нас раздвинутыми бедрами, то пятнал нас вонючими поцелуями. Наконец Квартилла, подняв хлыст из китового уса и высоко подпоясав платье, приказала дать нам, несчастным, передышку.

Оба мы поклялись священнейшей клятвой, что эта ужасная тайна умрет с нами.

Затем пришли палестриты и, по всем правилам своего искусства, умастили нас. Забыв про усталость, мы надели пиршественные одежды и были отведены в соседний покой, где стояло три ложа и вся обстановка отличалась роскошью и изяществом. Нас пригласили возлечь, угостили великолепной закуской, просто залили фалерном. После нескольких перемен нас стало клонить ко сну.

Это что такое? - спросила Квартилла.- Вы собираетесь спать, хотя прекрасно знаете, что подобает чтить гений Приапа всенощным бдением?

Когда утомленного столькими бедами Аскилта окончательно сморило, отвергнутая с позором рабыня взяла и намазала ему, сонному, все лицо углем, а плечи и щеки расписала непристойными изображениями. Я, страшно усталый от всех неприятностей, тоже чуть пригубил сна. Заснула и вся челядь в комнате и за дверями: одни валялись вперемежку у ног возлежавших, другие дремали, прислонившись к стенам, третьи примостились на пороге - голова к голове. Выгоревшие светильники бросали свет тусклый и слабый. В это время два сирийца прокрались в триклиний с намерением уворовать бутыль вина, но, подравшись из жадности на уставленном серебряной утварью столе, они разбили украденную флягу. Стол с серебром опрокинулся, и упавший с высоты кубок стукнул по голове рабыню, валявшуюся на ложе. Она громко завизжала от боли, так что крик ее и воров выдал, и часть пьяных разбудил. Воры-сирийцы, поняв, что их сейчас поймают, тоже растянулись вдоль ложа, словно они давно уже тут, и принялись храпеть, притворяясь спящими. Распорядитель пира подлил масла в полупотухшие лампы, мальчики, протерев глаза, вернулись к своей службе, и наконец вошедшая музыкантша, ударив в кимвал, пробудила всех.

Пир возобновился, и Квартилла снова призвала всех к усиленному пьянству. Кимвалистка много способствовала веселью пирующих. Снова объявился и кинэд, пошлейший из людей, великолепно подходящий к этому дому. Хлопнув в ладони, он разразился следующей песней:

Эй! Эй! Соберем мальчиколюбцев изощренных!

Все мчитесь сюда быстрой ногой, пятою легкой,

Люд с наглой рукой, с ловким бедром, с вертлявой ляжкой!

Вас, дряблых, давно охолостил делийский мастер.

Он заплевал меня своими грязными поцелуями; после он и на ложе взгромоздился и, несмотря на отчаянное сопротивление, разоблачил меня. Долго и тщетно возился он с моим членом. По потному лбу ручьями стекала краска, а на морщинистых щеках было столько белил, что казалось, будто дождь струится по растрескавшейся стене.

Я не мог долее удерживаться от слез и, доведенный до полного отчаяния, обратился к Квартилле:

Затем, засунув ему руку за пазуху и найдя на ощупь неиспользованный еще сосуд, сказала:

Это завтра послужит прекрасной закуской к нашим наслаждениям. Сегодня же "после разносолов не хочу харчей".

При этих словах Психея со смехом подошла к ней и что-то неслышно шепнула.

Вот, вот,- ответила Квартилла,- ты прекрасно надумала: почему бы нам сейчас не лишить девства нашу Паннихис, благо случай выходит?

Немедленно привели девочку, довольно хорошенькую, на вид лет семи, не более; ту самую, что приходила к нам в комнату вместе с Квартиллой. При всеобщих рукоплесканиях, по требованию публики, стали справлять свадьбу. В полном изумлении я принялся уверять, что, во-первых, Гитон, стыдливейший отрок, не подходит для такого безобразия, да и лета девочки не те, чтобы она могла вынести закон женского подчинения.

Да? - сказала Квартилла.- Она, должно быть, Сейчас моложе, чем я была в то время, когда впервые отдалась мужчине? Да прогневается на меня моя Юнона, если я хоть когда-нибудь помню себя девушкой. В детстве я путалась с ровесниками, потом пошли юноши постарше, и так до сей поры. Отсюда, вероятно, и пошла пословица: "Кто снесет теленка, снесет и быка".

Боясь, как бы без меня с братцем не обошлись еще хуже, я присоединился к свадьбе.

Уже Психея окутала голову девочки венчальной фатой; уже кинэд нес впереди факел; пьяные женщины, рукоплеща, составили процессию и постлали ложе покрывалом. Возбужденная этой сладострастной игрой, сама Квартилла встала и, схватив Гитона, потащила его в спальню. Без сомнения, мальчик не сопротивлялся, да и девчонка вовсе не была испугана словом "свадьба". Пока они лежали за запертыми дверьми, мы уселись на пороге спальни, впереди всех Квартилла, со сладострастным любопытством следившая через бесстыдно проделанную щелку за ребячьей забавой. Дабы и я мог полюбоваться тем же зрелищем, она осторожно привлекла меня к себе, обняв за шею, а так как в этом положении щеки наши почти соприкасались, то она время от времени поворачивала ко мне голову и как бы украдкой целовала меня.

И остальную часть ночи спокойно проспали в своих кроватях.

Гай Петроний Арбитр

САТИРИКОН

Перевод с латинского Б. Ярхо.

1. …Но разве не тем же безумием одержимы декламаторы, вопящие: «Эти раны я получил, сражаясь за свободу отечества, ради вас я потерял этот глаз. Дайте мне вожатого, да отведет он меня к чадам моим, ибо не держат изувеченные стопы тела моего».

Впрочем, все это еще было бы терпимо, если бы открывало стремящимся путь к красноречию. Но пока от всей этой высокопарности, этих велеречиво-пустых сентенций одна польза: стоит попасть на форум, кажется, будто ты попал в другую часть света . Потому, я думаю, и выходят дети из школ дураки дураками, что ничего жизненного, обычного они там не видят и не слышат, а только и узнаю́т что про пиратов , торчащих с цепями на морском берегу, про тиранов, подписывающих указы с повелением детям обезглавливать собственных отцов, да про дев, приносимых в жертву по три сразу, а то и больше, по слову оракула, во избавление от чумы, да еще учатся говорить сладко да гладко, так что все слова и дела похожи на шарики, посыпанные маком и кунжутом.

2. Разве можно на такой пище добиться тонкого вкуса? Да не больше, чем благоухать, живя на кухне. О риторы, не во гнев вам будь сказано, вы-то и погубили красноречие! Из-за вашего звонкого пустословия сделалось оно общим посмешищем, по вашей вине бессильным и дряхлым стало тело речи. Юноши не упражнялись в «декламациях» в те времена, когда Софокл и Еврипид находили слова, какие были необходимы. Начетчик, не видавший солнца, еще не губил дарований во дни, когда даже Пиндар и девять лириков не дерзали писать гомеровым стихом. Да что говорить о поэтах! Ведь ни Платон, ни Демосфен , конечно, не предавались такого рода упражнениям. Истинно возвышенное и, так сказать, целомудренное красноречие прекрасно своей природной красотой, а не вычурностью и напыщенностью. Лишь недавно это надутое, пустое многоречие прокралось в Афины из Азии и, словно вредоносная звезда, наслало заразу, овладевшую умами молодежи, стремящейся к возвышенному, и вот, когда подточены были законы красноречия, оно замерло в застое и онемело. Кто из потомков достиг славы Фукидида или Гиперида ? Даже стихи более не блещут здоровым румянцем: все они точно вскормлены одной и той же пищей; ни одно не доживает до седых волос. Живописи суждена та же участь, после того как наглость египтян донельзя упростила это высокое искусство.

3. Агамемнон не мог потерпеть, чтобы я дольше разглагольствовал под портиком, чем он потел в школе.

Юноша, - сказал он, - речь твоя не считается со вкусами толпы и полна здравого смысла, что теперь особенно редко встречается. Поэтому я не скрою от тебя тайн нашего искусства. Менее всего виноваты в этом деле учителя, которым поневоле приходится бесноваться среди бесноватых . Ибо, начни учителя преподавать не то, что нравится мальчишкам, - «они остались бы в школах одни», как сказал Цицерон. В этом случае они поступают совершенно как льстецы-притворщики, желающие попасть на обед к богачу: только о том и заботятся, как бы сказать что-нибудь такое, что, по их мнению, приятно слушателям, ибо без силков лести им никогда не добиться своего. Вот так и учитель красноречия: если, подобно рыбаку, он не взденет на крючок ту приманку, на которую рыбешка наверняка клюнет, то и останется сидеть на скале без надежды на улов.

4. Что же следует из этого? Порицания достойны родители, не желающие воспитывать своих детей в строгих правилах. Во-первых, они и тут, как во всем прочем, свои надежды посвящают честолюбию. Во-вторых, торопясь скорее достичь желаемого, гонят недоучек на форум, и красноречие, которое, по их собственному признанию, стоит выше всего на свете, отдается в руки молокососов. Вот, если бы они допустили, чтобы учение шло постепенно, чтобы учащиеся юноши орошали душу лишь серьезным чтением и воспитывались по правилам мудрости, чтобы они безжалостно стирали все лишние слова, чтобы они внимательно прислушивались к речам тех, кому захотят подражать, и убеждались в том, что прельщающее их вовсе не великолепно, - тогда возвышенное красноречие обрело бы вновь достойное его величье. Теперь же мальчишки дурачатся в школах, а над юношами смеются на форуме, и хуже всего то, что кто смолоду плохо обучен, тот до старости в этом не сознается. Но дабы ты не возомнил, будто я не одобряю непритязательных импровизаций, вроде Луцилевых , я и сам то, что думаю, скажу стихами.

Науки строгой кто желает плод видеть, Пускай к высоким мыслям обратит ум свой, Суровым воздержаньем закалит нравы: Тщеславно пусть не ищет он палат гордых, К пирам обжор не льнет, как блюдолиз жалкий, Не заливает пусть вином свой ум острый, Пусть пред подмостками он не сидит днями, С венком в кудрях, рукоплеща игре мимов.

Если же мил ему град Тритонии оруженосной, Или по сердцу пришлось поселение лакедемонян , Или постройка Сирен - пусть отдаст он поэзии юность, Чтобы с веселой душой вкушать от струи меонийской , После, бразды повернув, перекинется к пастве Сократа, Будет свободно бряцать Демосфеновым мощным оружьем.

Далее - римлян толпа пусть обступит его и, изгнавши Греческий звук из речей, их дух незаметно изменит. Форум покинув, порой пусть заполнит страницу стихами, Чтобы Фортуну воспеть и полет ее окрыленный. Пой о пирах и о войнах сложи суровую песню, В слоге возвышенном так с Цицероном бесстрашным сравнишься. Вот чем тебе надлежит напоить свою грудь, чтоб широким Вольным потоком речей излить пиэрийскую душу .

6. Я так заслушался этих слов, что не заметил исчезновения Аскилта. Пока я шагал по саду, все еще взволнованный сказанным, портик наполнился огромной толпой молодежи, возвращавшейся, как мне кажется, с импровизированной речи какого-то неизвестного, отвечавшего на «свазорию» Агамемнона. Пока эти молодые люди, осуждая строй речи, насмехались над ее содержанием, я потихоньку ушел, желая разыскать Аскилта. Но, к несчастью, я ни дороги точно не знал, ни местоположения нашей гостиницы не помнил. В какую бы сторону я ни направлялся - все приходил на прежнее место. Наконец, утомленный беготней и весь обливаясь потом, я обратился к какой-то старушонке, торговавшей овощами.

7. - Матушка, - сказал я, - не знаешь ли, часом, где я живу?

Как не знать! - отвечала она, рассмеявшись столь глупой шутке. А сама встала и пошла впереди. Я решил в душе, что она ясновидящая… Вскоре, однако, эта шутливая старуха, заведя меня в глухой переулок, распахнула лоскутную завесу и сказала:

Вот где ты должен жить.

Пока я уверял ее, что не знаю этого дома, я увидел внутри какие-го надписи, голых потаскушек и украдкой разгуливавших между ними мужчин. Слишком поздно я понял, что попал в трущобу. Проклиная вероломную старушонку, я, закрыв плащом голову, бегом бросился через весь лупанар в другой конец, - и вдруг, уже у самого выхода, меня нагнал Аскилт, тоже полумертвый от усталости. Можно было подумать, что его привела сюда та же старушонка. Я отвесил ему насмешливый поклон и осведомился, что, собственно, он делает в столь постыдном месте?

8. Он вытер руками пот и сказал:

Если бы ты только знал, что со мною случилось!

Почем мне знать, - отвечал я. Он же в изнеможении рассказал следующее:

Я долго бродил по всему городу и никак не мог найти нашего пристанища. Вдруг ко мне подходит некий почтенный муж и любезно предлагает проводить меня. Какими-то темными закоулками он провел меня сюда и, вытащив кошелек, стал соблазнять меня на стыдное дело. Хозяйка уже получила плату за комнату, он уже вцепился в меня… и, не будь я сильней его, мне пришлось бы плохо…

Петроний.

«Путь недалек у тех, кто ишет смерти»

Петроний

1. Биография. 2. «Сатирикон»: жанр, композиция. 3. Сюжет и главные эпизоды. 4. Значение Петрония

В истории мировой литературы встречаются писатели, написавшие всего одну книгу, но ту, что поистине «томов премногих тяжелей». Среди таких авторов Петроний – создатель прославленного романа «Сатирикон». И хотя от этого романа до нас дошла лишь малая часть, всего одна пятая, а может быть, и десятая его объема, тем не менее он навсегда «прописан» не только в истории римской, но и мировой литературы. Его «Сатирикон» для массового читателя – книга увлекательная и «экзотическая»; для специалиста литературоведа – важнейшее звено в становлении романного жанра.

1. Биография.

О жизни и личности Гая Петрония (Gaius Petronius) можно судить лишь по отдельным немногочисленным свидетельствам; неизвестна дата его рождения. Петроний, получивший прозвище «арбитр изящества» (arbiter elegantiarum), был утонченным аристократом, эпикурейцем, человеком широко образованным. Его кратко, но емко характеризует историк Тацит в 16-й книге своих «Анналов», там, где повествуется о заговоре Пизона против императора, участником которого был и Петроний:

«Дни он отдавал сну, ночи – выполнению светских обязанностей и удовольствиям жизни. И если других вознесло к славе усердие, то его – праздность. И все же его не считали распутником или расточителем, каковы в большинстве проживающие наследственное достояние, но видели в нем знатока роскоши. Его слова и поступки воспринимались как свидетельство присущего ему простодушия, и чем непринужденнее они были, и чем явственней проступала в них какая-то особого рода небрежность, тем благосклоннее к ним относились».

Тацит дает понять, однако, что, по существу, Петроний, конечно же, возвышался над римскими патрициями, своими современниками. Будучи сначала проконсулом, а затем консулом в Вифинии, он показал себя достаточно деятельным и способным справляться с возложенными на него поручениями.

Видимо, служба в провинции дала ему и основательное знание жизни, и обострила его наблюдательность, что в сочетании с природным художественным даром получило неподражаемое воплощение в его романе. В дальнейшем, по свидетельству того же Тацита, возвратившись к порочной жизни или, может быть, лишь притворно предаваясь порокам, Петроний был принят в круг ближайших друзей Нерона. Он сделался доверенным лицом императора и принимал участие в пирах, развлечениях и оргиях совместно с патроном. Как тонкий ценитель удовольствий, Петроний должен был изобретать и апробировать виды наслаждений, способные заинтересовать пресыщенного императора. Видимо, эта дружба с Нероном возбудила зависть Тигеллина, начальника преторианской гвардии, человека низкого и безжалостного, который сделал все, чтобы опорочить Петрония в глазах подозрительного и неуравновешенного императора. Тигеллину удалось добыть донос от подкупленного раба, смысл которого состоял в том, что Петроний дружил с Флавием Сцевином, сенатором, участником заговора Пизона. Участь Петрония была решена.

Это случилось в 65 г. Император отбыл в провинцию Кампанья, а Петроний за ним последовал в город Кумы, где был задержан по приказу Тигеллина. Он не стал мучиться, ожидая решения своей участи, пребывая между отчаянием и призрачной надеждой. Петроний добровольно ушел из жизни, поступив так же, как Сенека и поэт Лукан; умирал он мужественно, вскрыв себе вены, иногда велел их на время перевязывать, разговаривал с друзьями. Отобедав, погрузился в сон и уже не проснулся.

Заключительная часть свидетельства Тацита о Петронии такова: «Даже в завещании, в отличие от большинства осужденных, он не льстил ни Нерону, ни Тигеллину, ни кому другому из власть имущих, но описал безобразные оргии, назвав поименно участвующих в них распутников и распутниц и отметив новшества, вносимые ими в каждый вид блуда, и приложив печать, отправил его Нерону. Свой перстень с печатью он сломал, чтобы ее нельзя было использовать в злонамеренных целях».

2. «Сатирикон»: жанр, композиция.

«Сатирикон» Петрония – веха в истории романа, возникшего на исходе античности. Правда, сам термин «роман» первоначально появился в средневековье и тогда обозначал произведение, написанное на романских языках. Роман в его современном значении – один из главнейших жанров словесного искусства, который проделал долгий путь исторического развития. Он трансформировался с точки зрения структуры и стилистики и представляет ныне широкую палитру форм и жанровых разновидностей.

В античную эпоху роман оказался сравнительно «поздним» жанром, заявив о себе уже после расцвета героической эпопеи, трагедии и комедии, после высших взлетов лирической поэзии, на закате как греческой, так и римской литературы.

ПЕТРОНИЙ И ГРЕЧЕСКИЙ РОМАН.

Дошедшие до нас греческие романы относятся уже к I–III вв. н. э.: это «Дафнис и Хлоя» Лонга, «Эфиопика» Гелиодора (рассмотренные в нашей книге «История античной литературы. Древняя Греция»), а также «Херей и Каллироя» Харитона. Хотя греческий роман аккумулировал элементы и сюжеты рассказа, эротической эллинистической элегии, некоторых этнографических описаний, он не сделался их механическим сплавом, а сложился как новый жанр. В упомянутых романах отчетливо выделялись две темы: любовная и авантюрно-приключенческая. В итоге, в Греции получил развитие роман в его любовно-авантюрной разновидности.

В Риме роман представлен двумя значительными художественными памятниками, также созданными в пору его начавшегося литературного заката: это «Сатирикон» Петрония и «Золотой осел» Апулея.

В этих романах присутствует авантюрное начало; но одновременно они более прочно укоренены в реально-бытовой действительности, не чужды натуралистическим подробностям. Их правомерно характеризовать как авантюрно-бытовые романы. Велик в них удельный вес любовной тематики, представленной в эротическом преломлении.

«Сатирикон» Петрония, как и «Золотой осел» Апулея, о котором пойдет речь ниже, – произведение оригинальное. И, безусловно, новаторское.

СТРУКТУРА И ТЕМАТИКА.

Содержание романа Петрония определяется приключениями трех бродяг, люмпенов, которые странствуют по городам Италии и при этом попадают в бесконечные передряги, сталкиваются с множеством разных лиц. Это главная сюжетная линия, на которую «нанизываются» побочные колоритные эпизоды и сцены. Перед нами – произведение, не имевшее аналогов в античности. Бросается в глаза его стилевая многослойность, пестрота: перед нами приключения и бытовые зарисовки, пародия и тонкая ирония, сатира и аллегория, калейдоскопичность следующих один за другим эпизодов, высокая патетика и вульгарное просторечие. Добавим к этому «интегрированные» в текст обильные стихотворные пассажи, а также вставные новеллы.

По композиции и стилю роман близок к т. н. «менипповой сатире»: она получила название от имени Меннипа (III в. до н. э.), древнегреческого философа, стоика, раба по рождению, создателя особой повествовательной манеры: прозаический текст прослаивается стихами, а серьезное содержание оживлено иронией, насмешкой и фантастикой. Испытав влияние «менипповой сатиры», Петроний также использует приемы греческого любовно-авантюрного романа, которые, однако, преломляются в пародийном ключе. Существенная примета Петрония – натуралистические подробности, особенно при описании «дна» общества, равно как и откровенность любовно-эротических эпизодов.

Изучая древнегреческую лирику таких поэтов, как Архилох, Анакреонт, Сапфо, мы с грустью убеждались, что от их наследия сохранились лишь отдельные фрагменты. Но и по этим «осколкам» мы можем судить, сколь архитектурно совершенно было целое. Нечто подобное произошло и с Петронием. От романа сохранились лишь 15-я, 16-я и, возможно, часть 14-й главы. В целом роман, по-видимому, состоял из 20 глав. О содержании некоторых утраченных глав можно судить по намекам. Однако и то, что до нас дошло, позволяет реконструировать в общем замысел писателя и композицию произведения, оценить типологию человеческих характеров. Позднее комментаторы пытались восстановить отдельные пропущенные, несохранившиеся фразы, пассажи.

Повествование ведется от лица одного из бродяг – Энколпия.

Время действия романа – по-видимому, эпоха Нерона, I в. н. э. Перед нами – жизнь римской провинции Кампанья. Действующие лица образуют пестрый социальный фон: это выходцы из разных слоев, вольноотпущенники, рабы, бездомные бродяги, богачи, странствующие философы и риторы, служители культов, купцы и т. д. В романе отразились существенные приметы времени: деградация патрицианских семей; обогащение малообразованных выскочек из бывших рабов; падение нравственности; расцвет примитивных суеверий; пугающий контраст богатства и нищеты; падение уровня образования; распространение вульгарной псевдокультуры; униженное положение людей литературы и искусства.

Роман «перенасыщен» событиями. В калейдоскопических приключениях героев прослеживается закономерность: оказавшись в какой-либо скверной ситуации, они чудесным образом из нее выпутываются.

3. Сюжет и главные эпизоды.

НАЧАЛЬНЫЕ ЭПИЗОДЫ.

В сохранившемся тексте «Сатирикона» можно условно вычленить три части. Первая связана с событиями до появления героев на пиру у Тримальхиона. Перед нами три главных персонажа: молодые люди Энколпий и Аскилт, а также красивый юноша Гитон, в любви к которому соперничают первые два. Красота Гитона вызывает домогательства как мужчин (что было в порядке вещей в Риме в то время), так и женщин. Все трое кочуют по городам Италии, живут за чужой счет, жульничают, не гнушаются мелкими кражами. Об Энколпии, герое-рассказчике, сообщается, что он чудом избежал правосудия, убил человека и осквернил храм; не лучше его и Аскилт, «погрязший во всяческом сладострастии».

Открывается роман эпизодом в риторической школе, где Энколпий пространно рассуждает о плохом обучении, об упадке красноречия, которое сводится к жонглированию пустыми фразами. Затем разыгрывается ссора между Энколпием и Аскилтом: оба ревнуют друг друга к Гитону. Уже с первых страниц обнаруживается оригинальная манера Петрония: в уста героев вкладываются пространные монологи, иногда комические и анекдотические истории, а также стихи; последние в ряде случаев – пародии на популярные поэтические произведения.

Еще одна сцена, откровенно эротическая, происходит в гостинице, где обитают герои и куда является некая Квартилла, бесстыдная жрица Приапа, бога сладострастия, весьма чтимого римлянами. Оказывается, молодые люди Энколпий и Аскилт содеяли какой-то неблаговидный поступок и подвергаются преследованиям со стороны Приапа, Квартилла же совершает обряд «спасения» молодых людей, некую «искупительную» церемонию, которая выливается в бесстыдную оргию. Одновременно Квартилла организует «свадьбу» своей служанки Паннихис с Гитоном. Эти и подобные им эпизоды – вполне достоверные приметы римского образа жизни.

ПИР ТРИМАЛЬХИОНА.

Вторая часть романа, более трети его объема, – это описание пира у Тримальхиона. Перед нами – знаменитый, «хрестоматийный» фрагмент произведения, имеющий самостоятельную ценность. В нем в концентрированном виде запечатлены существенные черты эпохи: бытовые детали, нравы, живые фигуры, среди которых, конечно же, выделяется неподражаемый Тримальхион. Это, безусловно, значительный художественный тип. Во всей римской литературе непросто отыскать образ, сопоставимый с ним по выразительности, живости и социальной значимости.

Он – разбогатевший вольноотпущенник. Одна из характерных фигур римского общества эпохи империи.

Разнообразны приемы создания этого образа: мы слышим реплики и отзывы о Тримальхионе его знакомых и приятелей; обрисована его выразительная внешность и манеры; наконец, он самообнажается на пиру в откровенных монологах и репликах. Вот внешний вид Тримальхиона: «Его скобленая голова высовывалась из ярко-красного плаща, а шею он обмотал шарфом с пурпурной оторочкой и свисающей там и сям бахромой. На мизинце левой руки красовалось огромное кольцо; на последнем же суставе безымянного, как мне показалось, настоящее золотое с припаянными к нему железными звездочками. Но, чтобы выставить напоказ и другие драгоценности, он обнажил до самого плеча правую руку, украшенную золотым запястьем, прикрепленным сверкающей бляхой к браслету из слоновой кости». Подобный портрет подчеркивает справедливость его «говорящего» имени: Тримальхион – означает «трижды противный».

ТРИМАЛЬХИОН – ТИПИЧНЫЙ «НОВЫЙ РИМЛЯНИН».

Накопивший огромное богатство, герой остался невежественным, вульгарным полузнайкой. И хотя примитивные замашки Тримальхиона выразительно его характеризуют, деньги вольноотпущенника вынуждают его гостей и пресмыкаться перед ним, и подобострастно выслушивать его разглагольствования. В уста одного из пирующих вложены такие слова: «Земли у Тримальхиона – соколу не облететь, денег – тьма тьмущая: здесь в каморке привратника больше серебра валяется, чем у иного за душой есть. А рабов-то сколько! Честное слово, едва ли десятая часть знает хозяина в лицо». Выясняется, что у него натуральное хозяйство, «все дома растет»; лишь немногие продукты он прикупает на стороне.

От самого Тримальхиона, когда-то купленного на невольничьем рынке, мы узнаем о том, какой путь проделал он от раба до богача-ростовщика. Он не считает нужным таить, каким способом приобрел он «любезность» своего хозяина: оказывается, он срстоял в интимной связи с ним и хозяйку «ублаготворял тоже».

Его «первоначальное накопление» состоялось следующим образом. Получив часть имущества хозяина по завещанию, Тримальхион занялся коммерцией. Первая попытка оказалась неудачной: пять кораблей, груженых вином, которое в ту пору было «дороже золота», он отправил в Рим, но всех их «поглотил Нептун». Однако наш герой не пал духом. Вторая торговая экспедиция с «вином, свининой, бобами, благовониями и рабами» принесла удачу. Заработав круглую сумму, он выкупил земли своего патрона. Все, к чему Тримальхион ни касался, «росло как медовый сот». Бросив торговлю, Тримальхион начинает вести дела через других вольноотпущенников. Раньше он жил в «хижине», а теперь в «храме». О себе отзывается так: «был лягушкой, стал царем». Под стать Тримальхиону его жена Фортуната – злобная и алчная, бывшая уличная флейтистка, которая «ковшами деньги считает».

Социально-психологический анализ Петрония точен. Возвышение героя – типично. Подобным или сходным путем накапливали богатство многие вольноотпущенники в Риме.

Человек малокультурный, Тримальхион самоутверждается, похваляясь своим богатством, изысканными яствами и экзотическими выдумками вроде огромного запеченного вепря, из которого вылетает стая дроздов. Тримальхиону импонирует, что гости, тоже вольноотпущенники, аплодируют его выходкам.

Как и принято в Риме того времени, Тримальхиону пристало числиться не только богатым, но и «просвещенным»: у него две библиотеки книг на латинском и греческом языках, музыканты и исполнители гомеровских поэм. Он постоянно тщится продемонстрировать свою «образованность»: «рыночные прибаутки» перемежает «глубокомысленными» сентенциями на модную тему о бренности бытия. Свою «ученость» он доказывает комическим образом, к месту и не к месту цитируя классиков и безбожно их при этом перевирая. Его щедрость – это тоже «показуха»: упавшее на пол большое серебряное блюдо он велит выбросить вместе с мусором.

По мере возлияний Тримальхион хмелеет, становится все более болтливым, пока не объявляет присутствующим свое завещание и даже фантазирует на тему собственных похорон. Финал пиршества – поход гостей в баню, где развертывается очередная оргия. «Красивая жизнь» нувориша обнажается в своей удивительной пошлости.

В сценах застолья у Тримальхиона рельефно представлена существенная черта стиля Петрония. Это его предельная конкретность, изобилие «материальных» подробностей. Чего стоят одни только «гастрономические» реалии романа, перечисления блюд, которые буквально обрушиваются на гостей: здесь и старинные вина, и павлиньи яйца, жареные дрозды, начиненные изюмом и орехами, поросята из пирожного теста, улитки, птица, рыба и многое другое.

ФИНАЛЬНАЯ ЧАСТЬ РОМАНА.

Новый виток приключений героев романа имеет своей пружиной все того же юношу Гитона, служащего «яблоком раздора». Он уходит от своего «братца» с Аскилтом, а когда же через некоторое время Гитон возвращается, Аскилт выпадает из повествования.

В заключительной части романа усиливается эротический элемент. В события включается новый колоритный персонаж, старик Эвмолп, нищий поэт и декламатор, также испытывающий вожделение к Гитону. Чудаковатый Эвмопл без устали философствует и декламирует свои вирши, нередко вызывая насмешки окружающих. Правда, Эвмоплу Петроний «доверяет» и немало здравых суждений, касающихся, например, незавидного положения литераторов в императорском Риме. «Любовь к творчеству никого еще не обогатила, – сетует Эвмопл. – Превозносите сколько угодно любителей литературы, – добавляет он, – они все-таки будут казаться богачу дешевле денег». Среди цитируемых Эвмоплом стихов – обширная поэма о падении Трои, объемом более 250 строк. Петроний дает понять, что поэзия, некогда столь ценившаяся в Риме, утрачивает свой высокий статус. Приоритетными становятся иные ценности, не духовные, а материальные.

В пестром калейдоскопе эпизодов один из наиболее красочных – это путешествие Энколпия, Гитона и Эвмолпа на корабле. Выясняется, что на нем плывет также богач, некий Лих, враг героев, и его жена Трифэна. Энколпий и Гитон пытаются укрыться от своих недругов. Спасительной для них оказывается разразившаяся буря: корабль гибнет, Лих поглощен морской стихией, но герои чудесно спасаются и оказываются в греческом городе Кротоне. Там Эвмолп выдает себя за богача, и его начинает преследовать толпа искателей наследства.

В Кротоне развертываются очередные эротические эпизоды. В Энколпия, принявшего имя Полиена, влюбляется красавица Киркея. В финале романа состоятельная дама Филомена, наслышанная о мнимом богатстве Эвмопла, предлагает ему «позаботиться» о ее двух чадах, дочке и сыне, в надежде, что они наследуют «сокровища» старика. Весьма падкий на любовные утехи, Эвмопл не упускает возможности вступить в любовную связь с дочкой. Он составляет завещание, согласно которому его несуществующее богатство достанется тому, кто съест после кончины его тело На этом рукопись обрывается.

ЛЕГЕНДА ОБ ЭФЕССКОЙ ВДОВЕ.

В заключительной части – несколько колоритных «вставных новелл». Среди них популярная в античности притча об Эфесской вдове, рассказанная Эвмолпом. После смерти мужа вдова все время не покидала склепа усопшего, демонстрируя неизбывное горе. Неподалеку от нее на кладбище были распяты на крестах разбойники, чьи тела охранял солдат. Заметив безутешную женщину, страж сначала предложил ей восстановить силы скромным угощеньем, а затем – предаться чувственным наслаждениям. Солдат и вдова проводили ночи в любовных утехах. В это время тело одного из распятых разбойников было кем-то украдено: за подобное пренебрежение службой солдата ожидала казнь. Желая спасти возлюбленного, вдова совершает смелый поступок: извлекает из гроба тело супруга и прибивает на кресте взамен похищенного.

СТИЛЬ И ЯЗЫК ПЕТРОНИЯ.

«Сатирикон» – оригинальное новаторское произведение по композиции, языку, стилю. Каждой эпохе соответствует своя языковая стихия. Романист передает и нарочитую патетику Эвмопла, и грубоватое просторечье гостей, рабов и вольноотпущенников на пиру у Тримальхиона: их монологи и реплики пересыпаны пословицами, поговорками, прибаутками. Вот некоторые из речений, которыми «пестрит» языковая стихия романа: «ты мне, я тебе», «рыба посуху не ходит», «большому кораблю большое плаванье» и т. д. В тексте обильно рассеяны намеки, скрытые аллюзии, упоминаются историко-мифологические имена и понятия.

Одним из элементов римского декоративного искусства была мозаика: ею пользовались для создания портретов и групповых сцен. Стилистика Петрония отличается своеобразной «мозаичностью», причудливым сочетанием высокого и низкого, использованием разных лексических ресурсов.

4. Значение Петронияэ

ПЕТРОНИЙ И ЕВРОПЕЙСКИЙ РОМАН.

Начиная с эпохи Возрождения его популярность не тускнеет. Действительно, «Сатирикон» как бы «запрограммировал» некоторые художественные тенденции, которые получат воплощение и обогащение в дальнейшем. Прежде всего, «Сатирикон» – это как бы прообраз «романа большой дороги», когда путешествия или скитания героев позволяют автору развернуть широкие социально-бытовые картины жизни. Речь идет о таких романах, как «Дон Кихот» Сервантеса, «Приключения Тома Джонса Найденыша» Филдинга, «Мертвые души» Гоголя, «Приключения Геккельберри Финна» Марка Твена и др. Вместе с тем «Сатирикон» – это также предтеча испанского и европейского «плутовского» романа.

Так назывался роман, в центре которого – похождения авантюриста, плута, пройдохи, «пикаро», обычно выходца из низов, неистощимого в способах добывания средства к существованию. Жизнь такого персонажа – это цепь приключений, взлетов и падений.

Петроний – отдаленный предтеча анонимного автора романа «Ласарильо из Тормесо», Кеведо и Вильегаса («Похождение пройдохи»), Лесажа («Жиль Блаз»), Вольтера («Кандид»).

ОБРАЗ ПЕТРОНИЯ В ЛИТЕРАТУРЕ.

Фигура автора «Сатирикона», колоритная и во многом характерная для одной из самых примечательных эпох римской истории, не случайно вызывала пристальный интерес художников слова. Вместе с философом Сенекой и поэтом Луканом он один из героев лирической драмы «Три смерти» Аполлона Майкова (1821–1897), поэта, в творчестве которого античные и особенно римские сюжеты изобильно представлены. Майков показывает поведение своих персонажей, после того как ими получены известия о том, что Нерон обрек их на казнь за причастность к заговору Пизона. Люций (Петроний) в поэме – это, прежде всего, аристократ, эпикуреец, с мужественным достоинством принимающий смерть. И в последний час он привержен своей философии наслаждений. Люций устраивает роскошный пир на загородной вилле, пригласив туда помимо друзей и свою возлюбленную, красавицу Пирру. В заключительном монологе он говорит:

И на коленях девы милой

Я с напряженной жизни силой

В последний раз упьюсь душой

Дыханьем трав и морем спящим,

И солнцем, в волны заходящим,

И Пирры ясной красотой!

Когда ж пресыщусь до избытка,

Она смертельного напитка,

Умильно улыбаясь мне,

Сама не зная, даст в вине,

И я умру, шутя, чуть слышно,

Как истый мудрый сибарит,

Который трапезою пышной

Насытив тонкий аппетит,

Средь ароматов крепко спит.

Еще более глубокую интерпретацию образа этого «арбитра изящества» мы находим в знаменитом романе «Quo Vadis» («Камо грядеши») (1894–1896) польского романиста Генрика Сенкевича (1846–1916), лауреата Нобелевской премии по литературе (1905).

Этот роман по праву считается одним из лучших художественных произведений, посвященных эпохе императорского Рима. Художественно убедительно нарисовал Сенкевич и зловещую фигуру Нерона, и его окружение, среди которых аморальный Ватиний, беспощадный Тигеллин, интриган, глава преторианской гвардии, жена Нерона, коварная красавица Поппея Сабина, у которой «было все, кроме честной души»: все это люди, погрязшие в разврате, оргиях, изощренных наслаждениях. В этот круг людей «вписан» и Петроний, фигура трагическая, человек тонкий, умный, знающий цену нероновским приспешникам, но не способный избрать иной путь. Прибегая к сгущению красок, Сенкевич убеждал в неотвратимой гибели этого мира, что подчеркивается и незабываемой сценой пожара Рима. Символично и описание смерти Петрония, который устраивает роскошный пир, созвав ближайших друзей. Вместе с ним его возлюбленная Эвника. Вот как передает Сенкевич заключительные моменты в жизни писателя, вскрывшего себе вены: «По его знаку певцы затянули другую песнь Анакреонта, и кифары тихо сопровождали пенье, чтобы не заглушать слова. Петроний становился все бледнее и, когда умолкли последние звуки песни, еще раз обратился к своим гостям:

– Друзья, признайтесь, что вместе с нами погибает…

Закончить он не смог – рука последним движением обняла Эвнику, потом голова откинулась на изголовье, и он скончался.

Однако гости, глядя на эти два мраморно-белые тела, подобные дивным статуям, поняли его мысль – да, с ними погибало то единственное, что еще оставалось у их мира: поэзия и красота».

Имя Петрония всплывает в одном из самых знаменитых произведений зарубежной литературы XX века, поэме «Бесплодная земля» (1922) Т. С. Элиота (1887–1965), англо-американского поэта, критика, драматурга, лауреата Нобелевской премии по литературе. В этом символико-аллегорическом произведении воплощен глубоко безнадежный взгляд Элиота на современную цивилизацию как на обреченную, потенциал которой полностью истощен. В качестве эпиграфа к поэме Т. С. Элиот взял фрагмент из «Сатирикона»: «А то еще видал я Кумскую Сивиллу в бутылке. Дети ее спрашивали: «Сивилла, чего ты хочешь?», а она в ответ: «Хочу умереть». Сивилла – мифологическое существо, ясновидящая, которой боги подарили способность пророчества, грозящего, как правило, бедой.

ПУШКИН И ПЕТРОНИЙ.

Пушкин, не оставивший без внимания римскую историю, в частности благодаря чтению Тацита, высоко им ценимого, написал в 1835 г. прозаический фрагмент, названный: «Повесть из римской жизни». В этом незавершенном фрагменте, всего 3–4 стр. текста, рукой гениального мастера передан аромат эпохи. Действие происходит в правление Нерона, главное лицо – Петроний, получающий известие от императора, означающее смертный приговор. Пушкин показывает состояние писателя, эпикурейца, философа, готовящегося со спокойствием уйти из жизни. Вот каким видится Петроний герою-повествователю: «Я уважал его обширный ум; я любил его прекрасную душу. В разговорах с ним почерпал я знания света и людей, известных мне по умозрениям божественного Платона, нежели по собственному опыту. Его суждения обыкновенно были быстры и верны. Равнодушие ко всему избавляло его от пристрастия, а искренность в отношении к самому себе делала его проницательным. Жизнь не могла предоставить ему ничего нового; он изведал все наслаждения; чувства его дремали, притуплённые привычкою. Но ум его хранил удивительную свежесть. Он любил игру мыслей, как и гармонию слов. Охотно слушал философические рассуждения и сам охотно писал стихи не хуже Катулла». В этой характеристике, конечно, слышится голос Пушкина.

Петроний Арбитр

Сатирикон

Гимнасий италийского города, возможно Путеол, в котором преподает ритор Агамемнон. В портике, где всякий мог присутствовать во время риторических упражнений - «декламаций», слово берет Энколпий, образованный и беспутный молодой человек, от лица которого ведется повествование в романе.

1. «Да неужели некие новые фурии вселяются в декламаторов, которые кричат: „Эти раны получил я за вольность народную, этим глазом пожертвовал для вас; поводыря мне дайте, чтобы вел меня к детям моим, ибо не держат тела перебитые мои колена“? Но и это можно бы снести, когда б оно показывало путь тем, кто устремился за красноречием. Так нет же! Напыщенностью темы и пустейшей трескотней фраз достигается лишь то, что явившимся на форум кажется, будто они попали в другую часть света. Оттого, полагаю, мальчики и становятся в школах дурашливы, что не видят и не слышат там ничего о людских делах, а все о морских разбойниках, стоящих на берегу с кандалами наготове, да о тиранах, подписывающих указ, чтобы сыновья рубили головы отцам своим; вечно о прорицаниях во дни всеобщего мора, в коих требуется отвести трех, а то и больше, девиц на заклание, и прочая медвяная словесная сдоба, обсыпанная маком и корицей.

2. Не ясно ли, что тот, кто вскормлен среди всего этого, так же не может хорошего вкуса приобрести, как тот, кто при кухне живет, благоухать. Вы уж простите, но я скажу, что вы же первые и сгубили красноречие. Легковесным, праздным лепетом возбуждая без толку тело речи, вы скоро добились того, что оно сникло, потеряв свою силу. А ведь не держали молодых на декламациях в ту пору, когда Софокл с Еврипидом отыскивали слова, какими должно вести речь; и не губил еще талантов взаперти сидящий педант, когда Пиндар и девять лириков уже отказывались петь гомеровским стихом. Но чтобы не приводить в доказательство одних поэтов, - ведь и Платон и Демосфен не прикасались к этому роду упражнений. Оттого-то их мощная и вместе, я бы сказал, целомудренная речь беспорочна и не раздута, когда встает перед нами в природной своей силе. Это уж потом завезена в Афины из Азии разбухшая и ненасытимая речистость, и едва она дохнула своим словно зачумленным дыханием на юные души, возмечтавшие о великом, как тут же, зараженный, окостенел дух красноречия. Кто впоследствии высокой Фукидидовой, кто Гиперидовой достиг славы? В песне и в той не проглянет румянец здоровья; нет, что взросло на этой пище, не способно дожить до почтенных седин. Таков и у живописи был конец, когда александрийская дерзость сыскала короткие пути в великом искусстве».

3. Не потерпел Агамемнон, чтобы я декламировал в портике дольше, чем сам он только что надсаживался в школе. «Юноша, - возразил он, - поскольку есть в твоей речи нерасхожий вкус и - вещь редкая! - привязанность к здравому смыслу, не стану скрывать от тебя тайн ремесла. Правда твоя, погрешают этими упражнениями наставники, когда им приходится среди безумцев сходить с ума. Ибо, не говори они того, что одобрено юнцами, так, по слову Цицерона, „одни в школе остались бы“. Ложные льстецы, пробиваясь к пирам богачей, не помышляют ни о чем ином, кроме того, что тем, по их чутью, всего приятнее будет услышать: не получить им того, чего они ищут, пока не расставят разных ловушек для ушей. Так и наставник красноречия, не насади он, подобно рыбаку, на удочку той самой приманки, о которой знает, что уж на нее-то польстятся рыбки, просидит на берегу безо всякой надежды на улов.

4. Выходит, родителей надо бранить, раз они не желают, чтобы дети их возрастали в строгих правилах. Во-первых, как все прочее, так и это свое упование они несут в жертву тщеславию. Затем, спеша к желанному, они выталкивают на форум не обработанные еще задатки, препоручая едва народившимся младенцам то самое красноречие, которого важнее ничего, по их признанию, нет. А лучше б они потерпели размеренное течение трудов, пока учащееся юношество напоено будет строгим чтением, пока ему настроят душу уроками мудрости, пока научатся юные неумолимым стилом вымарывать слова и долее внимать тому, чему взялись подражать; внушили б они себе лучше, что ничуть не восхитительно то, что нравится мальчишкам, и тогда слог их, мужая, набирал бы вес внушительный. Теперь не так: мальчишки тешатся в школах; подрастут - над ними потешаются на форуме, а в старости - и это постыднее как того, так и другого - никто не желает признаться, что учился напрасно. А чтоб не думал ты, будто я не одобряю вкуса к Луцилиевой непритязательности, берусь и сам выразить стихом то, что думаю».

5. Науки строгой кто желает плод видеть,
Пускай к высоким мыслям обратит ум свой,
Суровым воздержаньем закалит нравы;
Тщеславно пусть не ищет он палат гордых.
К пирам обжор не льнет, как блюдолиз жалкий,
Не заливает пусть вином свой ум острый,
Пусть пред подмостками он не сидит днями,
За деньги аплодируя игре мимов.

Если же мил ему град Тритонии оруженосной,
Или по сердцу пришлось поселение лакедемонян,
Или постройка Сирен - пусть отдаст он поэзии юность,
Чтобы с веселой душой вкушать от струи Мэонийской.
После, бразды повернув, перекинется к пастве Сократа,
Будет свободно бряцать Демосфеновым мощным оружьем.
Далее римлян толпа пусть обступит его и, изгнавши
Греческий звук из речей, их дух незаметно изменит.
Форум покинув, порой он заполнит страницу стихами,
Лира его пропоет, оживленная быстрой рукою.
Пусть горделивая песнь о пирах и сраженьях расскажет,
Непобедим загремит возвышенный слог Цицерона.
Вот чем тебе надлежит напоить свою грудь, чтоб широким,
Вольным потоком речей изливать пиэрийскую душу.

6. Я внимал ему столь прилежно, что не заметил Аскилтова бегства. Пока я иду по саду среди этого кипения речей, уж высыпала в портик несметная толпа учащихся по окончании, надо полагать, импровизации какого-то декламатора, что сменил Агамемнона с его свазорией. Между тем как юнцы посмеивались над сентенциями и бранили расположение речи в целом, я во благовремении убрался и пустился вдогонку за Аскилтом. Дороги я по небрежности себе не заметил, не зная, впрочем, и того, в какой стороне наше подворье. И вот, куда ни поверну, все туда ж возвращаюсь, покуда наконец, измученный этой беготней и покрытый испариной, не подступаю к какой-то старушке, что торговала огородной зеленью.

7. «Прости, - говорю, - матушка, может, ты знаешь, где я живу?» Той по вкусу пришлась глупейшая эта выходка. «Как, - говорит, - не знать?» Встала да и пошла вперед. Чувствую - небес посланница, а как пришли мы в укромное такое местечко, откидывает озорная старуха завесу с дверей и молвит: «Должно, тут». Продолжая твердить, что не узнаю своего дома, я вижу, ходят крадучись посреди табличек и голых блудниц какие-то люди, и медленно, более того - поздно, постигаю, что к притону меня привели. Проклиная старушку с ее кознями и покрыв голову, бегу я сквозь этот приют разврата и вдруг у самого выхода наскакиваю на Аскилта, точно так же до смерти истомленного, - точно и его сюда та же старушка привела!

Улыбнувшись, приветствую его и осведомляюсь, что он делает в этом непотребном месте.

8. А он рукою отер пот и «знал бы ты, - говорит, - что со мной было». - «Что-нибудь жуткое», - говорю. Тогда он слабо так: «Блуждаю это я, - говорит, - по всему городу, не умея отыскать места, где наш двор, вдруг подходит ко мне некий отец семейства и великодушно предлагает меня сопровождать. Потом ведет темными закоулками, приводит в это самое место и, показав кошелек, делает мне гнусное предложение. Уже блудница вытребовала асс за комнату, уж он и руки ко мне потянул, и не хвати у меня силенок, мог бы я поплатиться…» Уже казалось мне, что все кругом сатириона опились…

Соединив усилия, мы потеснили докучливого.

(Справившись с поклонником Аскилта, друзья отправляются вместе искать свою гостиницу.)

9. Словно в тумане, я увидел Гитона, стоявшего в конце проулка, и ринулся прямо к нему. Когда я спросил, приготовил ли нам братик чего-нибудь поесть, мальчонка сел на кровать и стал большим пальцем унимать потоки слез. Всполошившись от вида братика, спрашиваю, что у него такое. Он отвечал не сразу, через силу, уступив тогда только, когда я и гнев примешал к моленьям. «Да твой же, - говорит, - не знаю, брат или товарищ прибежал пораньше в снятую нами комнату и вознамерился одолеть мою стыдливость. Я кричать, а он меч вытащил и „коли ты Лукреция, нашелся, - говорит, - твой Тарквиний“. Услыхав это, я потянул руки к Аскилтовым глазам и „что скажешь, - кричу, - шкура ты, волчица позорная, чье смрадно и дыхание?“. Аскилт изобразил напускной ужас, а затем, размахивая руками, возопил что было мочи. „Молчи, - кричит, - ты, гладиатор паскудный, кого из праха отпустила арена! Молчи, ляд полуночный, ты, который и прежде, когда не был еще слабак, ни с одной приличной женщиной не управился и кому я в садах был тем самым братцем, каким теперь служит тебе мальчуган этот на постоялом дворе“. - „Но ты же улизнул, - говорю, - с беседы наставника“».

Арбитр Петроний

«Сатирикон»

Текст первого известного в мировой литературе авантюрного (или плутовского) романа сохранился лишь фрагментарно: отрывки 15-й, 16-й и предположительно 14-й главы. Нет начала, нет и конца, а всего, по-видимому, было 20 глав…

Главный герой (от его имени ведётся повествование) — поднаторевший в риторике неуравновешенный юноша Энколпий, явно неглупый, но, увы, небезупречный человек. Он скрывается, спасаясь от кары за ограбление, убийство и, самое главное, за сексуальное святотатство, навлёкшее на него гнев Приапа — очень своеобразного древнегреческого бога плодородия. (Ко времени действия романа культ этого бога пышно расцвёл в Риме. В изображениях Приапа обязательны фаллические мотивы: сохранилось много его скульптур)

Энколпий с подобными ему друзьями-параситами Аскилтом, Гитоном и Агамемноном прибыли в одну из эллинских колоний в Кампании (область древней Италии). В гостях у богатого римского всадника Ликурга они все «переплелись парочками». При этом тут в чести не только нормальная (с нашей точки зрения), но и чисто мужская любовь. Затем Энколпий и Аскилт (ещё недавно бывшие «братцами») периодически меняют свои симпатии и любовные ситуации. Аскилт увлекается милым мальчиком Гитоном, а Энколпий приударяет за красоткой Трифэной…

Вскоре действие романа переносится в поместье судовладельца Лиха. И — новые любовные переплетения, в коих принимает участие и хорошенькая Дорида — жена Лиха, В итоге Энколпию и Гитону приходится срочно удирать из поместья.

По дороге лихой ритор-любовник забирается на корабль, севший на мель, и умудряется там стащить дорогую мантию со статуи Исиды и деньги рулевого. Затем возвращается в поместье к Ликургу.

…Вакханалия поклонниц Приапа — дикие «шалости» Приаповых блудниц… После многих приключений Энколпий, Гитон, Аскилт и Агамемнон попадают на пир в дом Трималхиона — разбогатевшего вольноотпущенника, дремучего неуча, мнящего себя весьма образованным. Он энергично рвётся в «высший свет».

Беседы на пиру. Рассказы о гладиаторах. Хозяин важно сообщает гостям: «Теперь у меня — две библиотеки. Одна — греческая, вторая — латинская». Но тут же обнаруживается, что в его голове самым чудовищным образом перепутались известные герои и сюжеты эллинских мифов и гомеровского эпоса. Самоуверенная заносчивость малограмотного хозяина безгранична. Он милостиво обращается к гостям и в то же время, сам вчерашний раб, неоправданно жесток со слугами. Впрочем, Трималхион отходчив…

На громадном серебряном блюде слуги вносят целого кабана, из которого внезапно вылетают дрозды. Их тут же перехватывают птицеловы и раздают гостям. Ещё более грандиозная свинья начинена жареными колбасами. Тут же оказалось блюдо с пирожными: «Посреди него находился Приап из теста, держащий, по обычаю, корзину с яблоками, виноградом и другими плодами. Жадно накинулись мы на плоды, но уже новая забава усилила веселье. Ибо из всех пирожных при малейшем нажиме забили фонтаны шафрана…»

Затем три мальчика вносят изображения трёх Ларов (боги-хранители дома и семьи). Трималхион сообщает: их зовут Добытчик, Счастливчик и Наживщик. Чтобы развлечь присутствующих, Никерот, друг Трималхиона, рассказывает историю про солдата-оборотня, а сам Трималхион — про ведьму, похитившую из гроба мёртвого мальчика и заменившую тело фофаном (соломенным чучелом).

Тем временем начинается вторая трапеза: дрозды, начинённые орехами с изюмом. Затем подаётся огромный жирный гусь, окружённый всевозможной рыбой и птицей. Но оказалось, что искуснейший повар (по имени Дедал!) все это сотворил из… свинины.

«Затем началось такое, что просто стыдно рассказывать: по какому-то неслыханному обычаю, кудрявые мальчики принесли духи в серебряных флаконах и натёрли ими ноги возлежащих, предварительно опутав голени, от колена до самой пятки, цветочными гирляндами».

Повару в награду за его искусство разрешалось на некоторое время возлечь за столом вместе с гостями. При этом слуги, подавая очередные блюда, обязательно что-то напевали, независимо от наличия голоса и слуха. Танцоры, акробаты и фокусники тоже почти непрерывно развлекали гостей.

Растроганный Трималхион решил огласить… своё завещание, подробное описание будущего пышного надгробия и надпись на нем (собственного сочинения, естественно) с детальнейшим перечислением своих званий и заслуг. Ещё более этим умилившись, он не может удержаться и от произнесения соответствующей речи: «Друзья! И рабы — люди: одним с нами молоком вскормлены. И не виноваты они, что участь их горька. Однако, по моей милости, скоро они напьются вольной воды, Я их всех в завещании своём на свободу отпускаю Все это я сейчас объявляю затем, чтобы челядь меня теперь любила так же, как будет любить, когда я умру».

Приключения Энколпия продолжаются. Однажды он забредает в пинакотеку (художественную галерею), где любуется картинами прославленных эллинских живописцев Апеллеса, Зевксида и других. Тут же он знакомится со старым поэтом Эвмолпом и не расстаётся с ним уже до самого конца повествования (верней, до известного нам конца).

Эвмолп почти непрерывно говорит стихами, за что неоднократно бывал побиваем камнями. Хотя стихи его вовсе не были плохими. А иногда — очень хорошими. Прозаическая канва «Сатирикона» нередко прерывается стихотворными вставками («Поэма о гражданской войне» и др.). Петроний был не только весьма наблюдательным и талантливым прозаиком и поэтом, но и прекрасным подражателем-пародистом: он виртуозно имитировал литературную манеру современников и знаменитых предшественников.

…Эвмолп и Энколпий беседуют об искусстве. Людям образованным есть о чем поговорить. Тем временем красавец Гитон возвращается от Аскилта с повинной к своему прежнему «братцу» Энколпию. Измену свою он объясняет страхом перед Аскилтом: «Ибо он обладал оружием такой величины, что сам человек казался лишь придатком к этому сооружению». Новый поворот судьбы: все трое оказываются на корабле Лиха. Но не всех их тут встречают одинаково радушно. Однако старый поэт восстанавливает мир. После чего развлекает своих спутников «Рассказом о безутешной вдове».

Некая матрона из Эфеса отличалась великой скромностью и супружеской верностью. И когда умер ее муж, она последовала за ним в погребальное подземелье и намеревалась там уморить себя голодом. Вдова не поддаётся на уговоры родных и друзей. Лишь верная служанка скрашивает в склепе ее одиночество и так же упорно голодает, Миновали пятые сутки траурных самоистязаний…

«…В это время правитель той области приказал неподалёку от подземелья, в котором вдова плакала над свежим трупом, распять нескольких разбойников. А чтобы кто-нибудь не стянул разбойничьих тел, желая предать их погребению, возле крестов поставили на стражу одного солдата, С наступлением ночи он заметил, что среди надгробных памятников откуда-то льётся довольно яркий свет, услышал стоны несчастной вдовы и по любопытству, свойственному всему роду человеческому, захотел узнать, кто это и что там делается. Он немедленно спустился в склеп и, увидев там женщину замечательной красоты, точно перед чудом каким, точно встретившись лицом к лицу с тенями загробного мира, некоторое время стоял в смущении. Затем, когда увидел наконец лежащее перед ним мёртвое тело, когда рассмотрел ее слезы и исцарапанное ногтями лицо, он, конечно, понял, что это — только женщина, которая после смерти мужа не может от горя найти себе покоя. Тогда он принёс в склеп свой скромный обед и принялся убеждать плачущую красавицу, чтобы она перестала понапрасну убиваться и не терзала груди своей бесполезными рыданиями».

Через некоторое время к уговорам солдата присоединяется и верная служанка. Оба убеждают вдову, что торопиться на тот свет ей пока рано. Далеко не сразу, но печальная эфесская красавица все же начинает поддаваться их увещеваниям. Сперва, изнурённая долгим постом, она соблазняется пищей и питьём. А ещё через некоторое время солдату удаётся завоевать и сердце прекрасной вдовы.

«Они провели во взаимных объятиях не только эту ночь, в которую справили свою свадьбу, но то же самое было и на следующий, и даже на третий день. А двери в подземелье на случай, если бы к могиле пришёл кто-нибудь из родственников и знакомых, разумеется, заперли, чтобы казалось, будто эта целомудреннейшая из жён умерла над телом своего мужа».

Тем временем близкие одного из распятых, воспользовавшись отсутствием охраны, сняли с креста и погребли его тело. А когда влюблённый страж обнаружил это и, трепеща от страха перед грядущим наказанием, поведал о пропаже вдове, та решила: «Я предпочитаю повесить мёртвого, чем погубить живого». Согласно этому, она дала совет вытащить мужа из гроба и пригвоздить его к пустому кресту. Солдат немедленно воспользовался блестящей мыслью рассудительной женщины. А на следующий день все прохожие недоумевали, каким образом мёртвый взобрался на крест.

На море поднимается буря. В пучине гибнет Лих. Остальные продолжают носиться по волнам. Причём Эвмолп и в этой критической ситуации не прекращает своих поэтических декламации. Но в конце концов несчастные спасаются и проводят беспокойную ночь в рыбацкой хижине.

А вскоре все они попадают в Кротону — один из старейших греческих городов-колоний на южном побережье Апеннинского полуострова. Это, кстати, единственная географическая точка, конкретно обозначенная в доступном нам тексте романа.

Чтобы жить безбедно и беззаботно (так уж они привыкли) и в новом городе, друзья по приключениям решают: Эвмолп выдаст себя за очень зажиточного человека, раздумывающего, кому бы завещать все свои несметные богатства. Сказано — сделано. Это даёт возможность неунывающим приятелям спокойно жить, пользуясь у горожан не только радушным приёмом, но и неограниченным кредитом. Ибо многие кротонцы рассчитывали на долю в завещании Эвмолпа и наперебой старались завоевать его благосклонность.

И снова следует серия любовных не столько приключений, сколько злоключений Энколпия. Все его неприятности связаны с уже упомянутым гневом Приапа.

Но кротонцы наконец прозрели, и нет предела их справедливому гневу. Горожане энергично готовят расправу над хитрецами. Энколпию с Гитоном удаётся бежать из города, бросив там Эвмолпа.

Жители Кротоны поступают со старым поэтом по их древнему обычаю. Когда в городе свирепствовала какая-нибудь болезнь, одного из соотечественников граждане в течение года содержали и кормили наилучшим образом за счёт общины. А затем приносили в жертву: этого «козла отпущения» сбрасывали с высокой скалы. Именно так кротонцы и поступили с Эвмолпом.

Этот первый в истории литературы авантюрный роман сохранился частично: из 20 глав всего отрывки 15-й, 16 и 14 глав. Нет ни начала, ни конца.

Рассказ ведется от имени юноши Энколпия. Он неглуп, но небезупречен. На него гневается бог Приап, поскольку юнец украл, убил, и еще имеет пару грехов. Со своими друзьями Аскиптом, Гитоном и Агамемноном они гостили у богача Ликурга и развлекались, не гнушаясь «мужской любви».

В поместье судовладельца Лиха наш герой опять прелюбодействует с женой хозяина дома Доридой. Потом друзьям пришлось удрать. Энколпий пробрался на корабль и украл мантию статуи Исиды, а также деньги рулевого и вернулся в поместье Ликурга.

Не меньшая вакханалия ожидает героев в доме разбогатевшего неуча Трималхиона. Он вежлив с гостями, но груб со слугами, хотя сам вчера был рабом. Главного героя здесь ожидает роскошный пир: кабан с дроздами, начиненная колбасами свинья, пирожные с фонтанами шафрана. Разговоры на этом пиру о солдатах-оборотнях и ведьмах, крадущих тела детей из гроба.

После пышного обеда мальчики натирали голени лежащих духами и опутывали цветочными гирляндами. Здесь гостей развлекали танцоры, акробаты и фокусники. Трималхион не удержался и огласил пафосное завещание, прокомментировав, каким будет надгробие.

Среди приключений Энколпия – визит в пинакотеку (картинную галерею), где помимо любований картинами эллинских живописцев герой знакомится с все время говорящим стихами поэтом Эвмолпом. Их дружба продолжительна. Они часто ведут умные беседы.

После того, как Энколпий, его друг-красавец Гитон и поэт оказались на корабле Лиха, поэт, дабы развлечь спутников, рассказывает историю о безутешной вдове. Эфесская красавица после того, как умер ее муж, тоже решила умереть в склепе рядом с его трупом от голода. Но ее случайно увидел солдат и принес еду, а потом и убедил, что рано ей на тот свет. Пока солдат проводил ночи в объятиях вдовы, родственники похитили и погребли тело распятого, которое охранял солдат. Чтобы солдата не наказали, вдова помогла тело своего мертвого мужа повесить на крест. Прохожие удивились, как мертвый оказался пригвожденным к кресту.

Когда на море поднялась буря, погибает Лих. Все остальные спаслись, после чего провели неспокойную ночь в хижине рыбака.

Скоро все герои попали в Кротон (старый греческий город-колонию). Молодые люди привыкли к жизни безбедной и беззаботной, поэтому приготовили новую авантюру. Согласно придуманному плану Эвмолп должен выдать себя за богача, который думает, кому бы оставить все свои сокровища. Это дало приятелям расположение горожан, которые с радостью давали деньги, надеясь на часть наследства. Организовалось целое состязание за благосклонность авантюристов.

Далее описываются любовные злоключения Эвмолпа. Кротонцы прозревают т и очень злы на обманщиков. Они готовят достойную расправу. Энколпий и Гитон убежали из города, покинув Эвмолпа. Старого поэта ждал давний обычай, согласно которого при какой-нибудь болезни в городе, все выбирали «козла отпущения», год содержали и прекрасно кормили на средства общины, а потом делали из него жертвоприношение – бросали с высокой скалы. Такая участь ждала поэта Эвмолпа.