Захотелось мне сделать несколько постов на тему русского общества 1812 года-времен войны с Наполеоном. И как обычно в кино-литературно-художественном стиле. Кои посты и предлагаю вашему вниманию.

Фильмы "Кутузов" и "Эскадрон гусар летучих" .плюс потреты из Военной галереи 1812 года Эрмитажа.

Г.П. Данилевский «Сожженная Москва»- отрывки
Никогда в Москве и в ее окрестностях так не веселились, как перед грозным и мрачным двенадцатым годом.
Балы в городе и в подмосковных поместьях сменялись балами, катаньями, концертами и маскарадами. Над Москвой, этой пристанью и затишьем для многих потерпевших крушение, именитых пловцов, какими были Орловы, Зубовы и другие, в то время носилось как бы веяние крылатого Амура. Немало любовных приключений, с увозами, бегством из родительских домов и дуэлями, разыгралось в высшем и среднем обществе, где блистало в те годы столько замечательных, прославленных поэтами красавиц. Москвичи восторгались ими на четвергах у Разумовских, на вторниках у Нелединских-Мелецких и в Благородном дворянском собрании, по воскресеньям - у Архаровых, в остальные дни - у Апраксиных, Бутурлиных и других. Был конец мая 1812 года. Несмотря на недавнюю комету и на тревожные и настойчивые слухи о вероятии разрыва с Наполеоном и о возможности скорой войны, - этой войны не ожидали, и в обществе никто о ней особенно не помышлял.

Л.А.Денисьев
К.Полторацкий

Что же, дорогой граф, - держа на коленях собачку, встревоженно, по-французски, обратилась к гостю Шелешпанская, - неужели правда быть войне?
По-русски княгиня, как и все тогдашнее общество, только молилась, шутила либо бранилась с прислугой.
- Мы с вами, Анна Аркадьевна, наедине, - начал граф, - как старый приятель вашего мужа и ваш, смею повторить, всегдашний поклонник, скажу вам откровенно, дела наши нехороши... Бонапарт покинул Сен-Клу и прибыл по соседству к нам, в Дрезден; его, как удостоверяет «Гамбургский курьер», окружают герцоги, короли и несметное войско.
- Да ведь он только и делает, что воюет; в том его забава! - возразила княгиня. - Может быть, это еще и не против нас...
- Увы! государь Александр Павлович также оставил Петербург и поспешил в Вильну. Глаза и помыслы всех теперь на берегах Двины...
- Но это, граф, может быть диверсия против наших соседей? Все не верится.
- Таких сил Бонапарт не собрал бы против других. У него под рукой, - газеты все уже высчитали, - свыше полумиллиона войска и более тысячи двухсот пушек; один обоз в шесть тысяч подвод.
Княгиня понюхала из флакона и переложила на коленях спавшую собачку.
- И вы думаете, граф? - спросила она со вздохом. Граф Федор Васильевич скрестил руки на груди и приготовился сказать то, о чем он давно думал.
- Огненный метеор промчался по Европе, - произнес он, - долетит и в Россию. Я не раз предсказывал... Мало останавливали венчанного раба, когда он, без объявления войны, брал другие государства и столицы; увидим его и мы, русские, если не вблизи, то на западной границе наверное.
- Кто же виноват?
Растопчин промолчал.
- Но наше войско, - сказала княгиня, - одних казаков сколько!
- Благочестивая-то, «не бреемая» рать, бородачи? - произнес Растопчин по-русски. - Полноте, матушка княгиня, не вам это говорить: вы так долго жили в Европе, столько видели и слышали.

Д.А.Делянов
А.Мелиссино

Наполеон сильно занял Аврору и стал ее мыслям представляться сказочным исполином, неземным героем. Сперва она с наслаждением воображала его себе в виде гения-благодетеля, нежданно и таинственно сошедшего в мир и проливающего на человечество, вместе с своею ослепительною славой, потоки мирного, неведомого дотоле блаженства. Но когда однажды бабке принесли с почты пачку новых, французских, изданных в Бельгии и в Англии, памфлетов о Наполеоне и она один из них, написанный мадам де Сталь, по желанию княгини, прочла ей вслух, ее взгляд на Наполеона начал быстро изменяться. Вероломная же казнь герцога Ангиенского повергла ее просто в отчаяние. Узнав, как не повинный ни в чем герцог был схвачен, поставлен во рву Венсенской крепости и, без сожаления, расстрелян Наполеоном, Аврора разрыдалась, повторяя: «Бедный, бедный! и за что? где наказание его убийцам?» Несколько успокоясь, она заперлась у себя в комнате, наверху, прочла все вновь полученные и вывезенные бабкой брошюры о Бонапарте, на которые она прежде не обращала особого внимания, и Наполеон, с его блеском, громкими войнами и разрушением старых городов и царств Европы, вместо идеального героя начал ей представляться ненавистным, эгоистическим и звероподобным чудовищем. Она даже сетовала в мечтах, почему не родилась мужчиной, иначе она была бы в рядах смелых бойцов, сражающихся с этим новым Чингис-ханом

Е.И.Чаплиц
Е.Ф.Керн

Прибыв в штаб Первой армии, Перовский уведомил невесту, что доехал благополучно, что все говорят о неизбежной войне, - войска в движении, - но что еще ничего верного не известно. Москва между тем начинала сильно смущаться. Газеты, в особенности «Устье Эльбы» и «Гамбургский курьер», приносили тревожные известия. Война становилась очевидною и близкою. Все знали, что государь Александр Павлович, быстро покинув Петербург, более месяца уже находился при Первой армии Барклая-де-Толли, в Вильне. Но все эти толки были еще шатки, неопределенны. Вдруг прошла потрясающая молва. Стало известно, что после майского призыва к полкам всех отпускных офицеров из Вильны к графу Растопчнну примчался с важными депешами фальдъегерь. Сперва по секрету, потом громко, наконец, заговорили, что Наполеон за несколько дней перед тем без объявления войны с громадными полчищами нежданно вторгся в пределы России и уже без боя занял Вильну. Шестого июля, с новым государевым посланцем, Растопчину было доставлено воззвание императора к Москве и манифест об ополчении, причем стал известен обет государя «не вкладывать меча в ножны, пока хоть единый неприятельский воин будет на Русской земле». Вспоминали при этом слова императора, сказанные по-французки за год перед тем о Наполеоне: «Il n"y a pas de place pour nous deux en Europe; tot ou tard, l"un ou l"autre doit se retirer!» («Нет места для для нас обоих в Европе; рано или поздно, один из нас должен будет удалиться!»)

И.Л.Шаховский
Т.Д.Греков

Шестнадцатого июля и сам государь Александр Павлович явился наконец среди встревоженной и восторженно встречавшей его Москвы. Государь, приняв дворянство и купечество, оставался здесь не более двух дней и поспешил обратно в Петербург, откуда, по слухам, уже снаряжали к вывозу в Ярославль и в Кострому главные ценности и архивы. Москва заволновалась, как старый улей пчел, по которому ударили обухом. Чернь толпилась на базарах и у кабаков. Москвичи заговорили о народной самообороне. Началось формирование ополчений. Первые московские баре и богачи, графы Мамонов и Салтыков, объявили о снаряжении на свой счет двух полков. Тверской, Никитский и другие бульвары по вечерам наполнялись толпами любопытных. Здесь оживленно передавались новости из Петербурга и с театра войны. Дамы и девицы приветливо оглядывали красивые и новенькие наряды мамоновских казаков. Победа у Клястиц охранителя путей к Петербургу, графа Витгенштейна, в конце июля вызвала взрыз общих, шумных ликований. Белые и черные султаны наезжавших с депешами недавних московских танцоров, гвардейских и армейских офицеров, чаще мелькали по улицам. В греческих и швейцарских кондитерских передавались шепотом вести из проникавших в Москву иностранных газет. Все ждали решительной победы. Но прошло еще время, и двенадцатого августа москвичи с ужасом узнали об оставлении русскими армиями Смоленска. Путь французов к Москве становился облегченным. Толковали о возникшей с начала похода неурядице в русском войске, о раздоре между главными русскими вождями, Багратионом и Барклаем-де-Толли. Этому раздору молва приписывала и постоянное отступление русских войск перед натиском Наполеоновых полчищ. Светские остряки распевали сатирический куплет, сложенный на этот счет поклонниками недавних кумиров, которых теперь все проклинали:

Vive l"etat militaire, Qui promet a nos souhaits Les retraites en temps de guerre, Les parades en temps de paix!
(«Да здравствуют военные, которые обещают нам отступления во время войны и парады во время мира!»)

В.Г.Мадатов
Остерман-Толстой

Осторожного и медлительного Барклая-де-Толли, своими отступлениями завлекавшего Наполеона в глубь раздраженной страны, считали изменником. Некоторые презрительно переиначивали его имя: «Болтай да и только». Пели в дружеской беседе сатиру на него:
Les ennemis s"avancent a grands pas, Adieu, Smolensk et la Russie... Barclay toujours evite les combats!
(«Враги быстро близятся; прощай, Смоленск и Россия... Барклай постоянно уклоняется от сражений!»)
В имени соперника Барклая, Багратиона, искали видеть настоящего вождя и спасителя родины: «Бог-рати-он». Но последовало назначение главнокомандующим всех армий опытного старца, недавнего победителя турок, князя Кутузова. Эта мера вызвала общее одобрение. Знающие, впрочем, утверждали, что государь, не любивший Кутузова, сказал по этому поводу: «Le public a voulu sa nomination; je l"ai nomme... quant a moi, je m"en lave les mains». («Общество желало его назначения; я его назначил... что до меня, я в этом умываю руки».) Когда имя Наполеона стали, по апокалипсису, объяснять именем Аполлиона, кто-то подыскал в том же апокалипсисе, будто антихристу предрекалось погибнуть от руки Михаила. Кутузов был также Михаил. Все ждали скорого и полного разгрома Бонапарта.

А.П.Тормасов
Н.Н.Раевский

Москва в это время, встречая раненых, привозимых из Смоленска, более и более пустела. Барыни, для которых, по выражению Растопчина, «отечеством был Кузнецкий мост, а царством небесным - Париж», в патриотическом увлечении спрашивали военных: «Скоро ли генеральное сражение?» - и, путая хронологию и события, восклицали: «Выгнали же когда-то поляков Минин, Пожарский и Дмитрий Донской». - «Сто лет вражья сила не была на Русской земле - и вдруг! - негодовали коренные москвичи-старики. - И какая неожиданность; в половине июня еще редко кто и подозревал войну, а в начале июля уже и вторжение». Часть светской публики, впрочем, еще продолжала ездить в балет и французский театр. Другие усердно посещали церкви и монастыри. Певца Тарквинио и недавних дамских идолов, скрипача Роде и красавца пианиста Мартини, стали понемногу забывать среди толков об убитых и раненых, в заботах об изготовлении бинтов и корпии, а главное - о мерах к оставлению Москвы. Величием Наполеона уже не восторгались. Декламировали стихи французских роялистов: «О roi, tu cherches justice!» («Государь, ты ищешь правосудия!») и русские патриотические ямбы: «О дерзкий Коленкур, раб корсиканца злого!..» Государя Александра Павловича, после его решимости не оставлять оружия и не подписывать мира, пока хоть единый французский солдат будет на Русской земле, перестали считать только идеалистом и добряком.

Д.С.Дохтуров
Д.Давыдов

М.Н. Загоскин «Рославлев, или русские в 1812 году»- отрывки
Привыкший считать себя видимой судьбою народов, представителем всех сил, всего могущества Европы, император французов должен был ненавидеть Россию. Казалось, она одна еще, не отделенная ни морем, ни безлюдными пустынями от земель, ему подвластных, не трепетала его имени. Сильный любовию подданных, твердый в вере своих державных предков, царь русской отвергал все честолюбивые предложения Наполеона; переговоры длились, и ничто, по-видимому, не нарушало еще общего спокойствия и тишины. Одни, не сомневаясь в могуществе России, смотрели на эту отдаленную грозу с равнодушием людей, уверенных, что буря промчится мимо. Другие - и, к сожалению, также русские, - трепеща пред сей воплощенной судьбою народов, желали мира, не думая о гибельных его последствиях. Кипящие мужеством юноши ожидали с нетерпением войны. Старики покачивали сомнительно головами и шепотом поговаривали о бессмертном Суворове. Но будущее скрывалось для всех под каким-то таинственным покровом. Народ не толпился еще вокруг храмов господних; еще не раздавались вопли несчастных вдов и сирот и, несмотря на турецкую войну, которая кипела в Молдавии, ничто не изменилось в шумной столице севера. Как всегда, богатые веселились, бедные работали, по Неве гремели народные русские песни, в театрах пели французские водевиля, парижские модистки продолжали обирать русских барынь; словом, все шло по-прежнему. На западе России сбирались грозные тучи; но гром еще молчал.

П.И.Багратион
А.Н.Сеславин

Не обедали ли вы вчера в ресторации у Френзеля? - спросил он наконец.
- Да, сударь! Но к чему это?..
- Не трудитесь заряжать ваши пистолеты - я не дерусь с вами.
- Не деретесь?..
- Да. Это было бы слишком нерасчетисто: оставить живым француза, а убить, может быть, русского. Вчера я слышал ваш разговор с этим самохвалом: вы не полуфранцуз, а русской в душе. Вы только чересчур чувствительны; да это пройдет.
- Нет, сударь, права человечества будут для меня всегда священны!
- Даже и тогда, когда эта нация хвастунов и нахалов зальет кровью наше отечество? Не думаете ли вы заслужить их уважение, поступая с ними, как с людьми? Не беспокойтесь! они покроют пеплом всю Россию и станут хвастаться своим великодушием; а если мы придем во Францию и будем вести себя смирнее, чем собственные их войска, то они и тогда не перестанут называть нас варварами. Неблагодарные! чем платили они до сих пор за нашу ласку и хлебосольство? - продолжал офицер, и глаза его в первый раз еще заблистали каким-то нечеловеческим огнем. - Прочтите, что пишут и печатают у них о России; как насмехаются они над нашим простодушием: доброту называют невежеством, гостеприимство - чванством. С каким адским искусством превращают все добродетели наши в пороки. Прочтите все это, подслушайте их разговоры - и если вы не поймете и тогда моей ненависти к этим европейским разбойникам, то вы не русской! Но что я говорю? Вы так же их ненавидите, как я, и, может быть, скоро придет время, что и для вас будет наслажденьем зарезать из своих рук хотя одного француза. Прощайте! Офицер приподнял свою фуражку и пошел скорыми шагами по тропинке, которая шла к противуположной стороне зверинца.

А.Балашов
Д.Шуханов

Но разве вы думаете, что с нами желают драться французские модные торговки и учители? Поверьте, они не менее вашего боятся войны.
- Конечно, батюшка-с, конечно; только - не взыщите на мою простоту - мне сдается, что и Наполеон-та не затеял бы к нам идти, если б не думал, что его примут с хлебом да с солью. Ну, а как ему этого не подумать, когда первые люди в России, родовые дворяне, только что, прости господи! не молятся по-французски. Спору нет, батюшка, если дело до чего дойдет, то благородное русское дворянство себя покажет - постоит за матушку святую Русь и даже ради Кузнецкого моста французов не помилует; да они-то, проклятые, успеют у нас накутить в один месяц столько, что и годами не поправить... От мала до велика, батюшка! Если, например, в овчарне растворят ворота и дворовые собаки станут выть по-волчьи, таи дивиться нечему, когда волк забредет в овчарню. Конечно, собаки его задавят и хозяин дубиною пришибет; а все-таки может статься, он успеет много овец перерезать. Так не лучше ли бы, сударь, и ворота держать на запоре, и собакам-та не прикидываться волками; волк бы жил да жил у себя в лесу, а овцы были бы целы! Не взыщите, батюшка! - примолвил купец с низким поклоном, - я ведь это так, спроста говорю.
- Я могу вас уверить, что много есть дворян, которые думают почти то же самое.

А.Талызин
А.Протасов

Как не быть, батюшка! И все так станут думать, как тяжко придет; а впрочем, и теперь, что бога гневить, есть русские дворяне, которые не совсем еще обыноземились. Вот хоть и ваша милость: вы, не погнушались ехать вместе с моим товарищем, хоть он не француаской магазинщик, а русской купец, носит бороду и прозывается просто Иван Сезёмов, а не какой-нибудь мусье Чертополох. Да вот еще; вы, верно, изволили читать: «Мысли вслух на Красном крыльце Силы Андреевича Богатырева». Книжка не великонька, а куды в ней много дела, и, говорят, будто бы ее сложил какой-то знатный русской боярин, дай господи ему много лет здравствовать! Помните ль, батюшка, как Сила Андреевич Богатырев изволит говорить о наших модниках и модницах: их-де отечество на Кузнецком мосту, а царство небесное - Париж. И потом: «Ох, тяжело, - прибавляет он, - дай боже, сто лет царствовать государю нашему, а жаль дубинки Петра Великого - взять бы ее хоть на недельку из кунсткамеры да выбить дурь из дураков и дур...» Не погневайтесь, батюшка, ведь это не я; а ваш брат, дворянин, русских барынь и господ так честить изволит.

И.Ф. Тайц

В XVIII веке Англия становится классической страной капитализма. Буржуазия, утвердив себя в качестве правящего класса, сформировала и новую идеологию, нашедшую свое выражение в движении Просвещения, под знаком которого проходит весь XVIII век. Ощущение стабильности политического положения объясняет отсутствие в философской системе английских просветителей активной политической заостренности. Зато огромное значение приобретает моральный фактор, который рассматривается как основное средство примирения противоречий действительности. «Здравый смысл» и «нравственная природа» человека - вот на что уповают английские просветители, видя в этом главную опору в преобразовании жизни.

Моральная концепция легла и в основу эстетических учений, стала стержнем художественных течений английского искусства XVIII века. Типичной для эстетических взглядов просветителей была теория Антони Шефтсбери, в которой отождествлялись этические и эстетические категории. В теории Шефтсбери раскрылась важная особенность английского Просвещения - «тенденция искать решение проблем общественной жизни не в сфере общественной практики людей, а в морально-психологической сфере». Это определило и главную задачу искусства, которое должно было утверждать морально-нравственные принципы, способные оказывать воспитательное воздействие на человека. Особая роль отводилась здесь театру, который должен был стать рупором моральной проповеди. Новые задачи, поставленные перед театром, определили неизбежность утверждения жанра сентиментально-нравоучительной комедии, который отстаивал себя в борьбе с жанром комедии Реставрации, отвергая его как аморальный.

Жанр сентиментально-нравоучительной комедии вряд ли можно рассматривать только как упадок английской драматургии. Пьесы Сиббера и Стиля, Лилло и Мура показали на сцене рядового, «среднего» англичанина, его интересы и заботы. Но резкое усиление дидактического начала, назойливое морализаторство привело к утрате специфических черт комедийного жанра. Именно это подчеркивал Голдсмит в своем «Эссе о театре», когда писал, что для создания сентиментальной комедии «достаточно чуточку возвысить героев... вложить в их уста вялый диалог, лишенный юмора и оригинальности, наградить их добрыми сердцами... дать им одну-две патетические сцены, пронизанные нежной меланхолией, и нет сомнения в том, что все дамы будут плакать, а все джентльмены - аплодировать... Юмор изгнан со сцены. И скоро может случиться, что... зрители... будут сидеть на комедии со столь же мрачными лицами, как в молельне... Это было бы только справедливым наказанием, чтобы мы, будучи столь утонченными, что изгнали юмор со сцены, и сами утратили искусство смеяться».

В 30-е годы XVIII века театр стал ареной политической борьбы, которую использовали представители различных политических группировок.

Радикально настроенные драматурги, такие, как Гей и Филдинг, стремились возродить жанр сатирической комедии, обращаясь к национальным традициям народных фарсов, комедий Б. Джонсона и отнюдь не пренебрегая драматургической техникой комедиографов Реставрации. Но закон о театральной цензуре насильственно оборвал демократическую линию развития английской комедии. Борясь против законопроекта о цензуре, Филдинг в статье, помещенной в антиправительственной газете, предупреждал, что если «законопроект о цензуре вступит в силу, это приведет к застою английского театра, его актерского искусства в драматургии. Никогда больше в Англии не появятся ни Уичерли, ни Конгрив». Это предупреждение Филдинга во многом оказалось пророческим. Б. Шоу в предисловии к сборнику «Приятных пьес», писал, что когда для Филдинга «был закрыт путь Мольера и Аристофана... он избрал путь Сервантеса, и с той поры английский роман стал гордостью литературы, а английская драма ее позором».

В годы утверждения жанра сентиментально-нравоучительной комедии продолжается усиленная борьба с комедией Реставрации как с «рассадником зла и безнравственности». Обличению этой комедии посвящают свои статьи журналы «Театр», «Суфлер», «Универсальный зритель», «Лондонский журнал», которые утверждают, что подобные произведения приводят к порче нравов, делают людей легкомысленными.

Но это только часть судьбы, выпавшей на долю комедии Реставрации в XVIII веке. Более дальновидные драматурги, очевидно, понимают, что нельзя просто вычеркнуть полстолетия истории английской комедии, прошедшие под знаком Уичерли и Конгрива. Так, Гаррик пытается приспособить драматургическую технику и манеру комедиографов Реставрации к новым идейным задачам, создать на этой основе новую просветительскую комедию. Он обращается к переработке сюжетов комедии Реставрации. Так появились «Встреча с театральной труппой» (переработка «Репетиции» Бэкингема) и «Деревенская девушка» (переработка «Жены из деревни» Уичерли).

Изгнанная с подмостков, комедия Реставрации продолжала в той или иной степени оказывать влияние на развитие английского театра.

Но первым, кто открыто заговорил о необходимости возвращения к традициям комедии Реставрации, был О. Голдсмит. В предисловии к своей первой комедии «Добрячок» (1768), написанной как вызов сентиментальной комедии, он пишет: «Когда я взялся писать комедию, сознаюсь, я был сильно увлечен поэтами прошлого века и старался подражать им». Хотя Голдсмит и не называет здесь их имен, он еще в 1760-е годы в статье «Современное состояние нашего театра» упоминает имена Вонбру и Конгрива, чьих веселых, остроумных реплик ожидает публика. В «Векфильдском священнике» он также говорит о произведениях Фаркера и Конгрива, в которых много остроумия. В том же предисловии он призывает английских комедиографов ориентироваться на эти традиции, а не на современную французскую комедию, которая «становится настолько утонченной и сентиментальной, что не только изгоняет Мольера и юмор со сцены, но и зрителей из зала - тоже».

Самое название пьесы наводило на сопоставление с «Прямодушным» Уичерли. Герои обеих комедий, их поступки, которые проистекают из благородных побуждений, непонятны окружающим. Отсюда и тот «мильон терзаний», который выпадает на их долю. Но, используя смех как средство борьбы с чрезмерными добродетелями, насаждаемыми сентиментальной комедией, Голдсмит ослабил по сравнению с Уичерли сатирическую остроту конфликта. Столкновение героя «Добрячка» с обществом подстроено сэром Уильямом, дабы излечить племянника от чрезмерных сентиментальных добродетелей, и лишено того драматизма, который присущ столкновению Мэнли с миром Оливии и Верниша.

Следующим этапом борьбы Голдсмита за возвращение на сцену «веселой комедии» стал его «Опыт о театре», который был как бы попыткой подготовить публику к постановке новой комедии «Ночь ошибок», сыгранной два с половиной месяца спустя. В своем «Эссе о театре» он говорит о необходимости возродить традиции веселой комедии, вернуть на сцену изгнанный юмор, хотя и понимает, что нелегко возродить искусство, однажды утраченное. Эстетические принципы, сформулированные в «Эссе о театре», Голдсмит попытался реализовать в комедии «Она унижается, чтобы победить, или Ночь ошибок».

Антисентиментальная направленность комедии достаточно обнажена. Она чувствуется в отдельных репликах персонажей: миссис Хардкасл упоминает в явно ироническом плане образы Дарби и Джоан, возмущается «плаксивыми развязками из нынешних романов»; насмешка над «изысканными» чувствами пронизывает сцену в трактире из 1 акта, где, прослушав «творение» Тони, посвященное «Трем голубям», пьяницы ведут «тонкую» беседу.

Откровенно пародируется ситуация сентиментальной комедии в сцене знакомства мистера Марло и мисс Хардкасл. Причем здесь пародия сочетается с выпадами против морализаторства сентиментальной комедии.

Мисс Хардкасл: Как может чувствительная натура прельщаться всеми этими легковесными пустыми забавами, где ничто не трогает сердце.

Марло: В наш лицемерный век мало найдется людей, которые... не... м... м... м...

Мисс Хардкасл: Вы хотите сказать, что в наш лицемерный век мало найдется людей, не осуждающих во всеуслышанье то, чем они сами занимаются втайне, и полагающих, что они отдают достаточную дань добродетели, восхваляя ее.

Марло: ...Кто наиболее добродетелен на словах, менее всего добродетелен в душе. Но я утомляю вас, мэдэм.

Мисс Хардкасл: Нисколько, сэр; в вашей беседе есть нечто столь приятное и возвышенное...

Открыто признав необходимость следовать традициям комедии Реставрации, Голдсмит смело вводит образы и ситуации, использованные его предшественниками. Но совершенно справедливо замечание Родуэя, что, «хотя комедии Голдсмита возрождают нечто, идущее от комедии Реставрации, они сохраняют кое-что и от сентиментальной комедии. И в самых антисентиментальных произведениях весьма ощутим сентиментальный подтекст». Действительно, знакомые образы и ситуации у Голдсмита часто трансформируются под влиянием сентиментальной комедии.

Так, образ миссис Хардкасл вызывает в памяти образ вдовы Блэкакр, а прямым предшественником Тони Ламкина является Джерри («Прямодушный» Уичерли). Внешне сходна и сама ситуация. Мамаша держит у своей юбки великовозрастного недоросля, утверждая, что он еще «не достиг возраста», т. е. совершеннолетия. Но сходство оказывается чисто внешним. Если извращенность натуры вдовы Блэкакр изображалась Уичерли как страшный результат влияния общества, в котором все определяется всесилием денег, то все пороки в характере миссис Хардкасл оказываются следствием чрезмерности, неразумности материнской любви. Удержать Тони около себя любой ценой, устроить его счастье по своему разумению - вот доминанта всех ее поступков.

Глупость, нелепость, жестокость Джерри раскрывались Уичерли, как результат влияния социальных пороков общества. Тони же у Голдсмита - не более, чем жертва неразумной материнской любви. Его поступки объясняются весьма легко стремлением получить желанную свободу и устроить жизнь по своему разумению. «Голдсмит смеется вместе с Тони, но не над ним».

Подобные параллели можно обнаружить и в некоторых второстепенных персонажах: слуга Джереми в комедии Конгрива «Любовь за любовь» и слуга Джереми в «Ночи ошибок». Сам выбор имени героя подчеркивает сознательную ориентацию Голдсмита на драматургию Реставрации. Оба слуги носят имя библейского пророка-обличителя. Но если у Конгрива Джереми действительно произносил гневные филиппики, помогающие углубить бытовой фон комедии, понять причины основного конфликта, то Джереми у Голдсмита, хотя и касается некоторых сиюминутных событий 70-х годов XVIII века, откровенно нелеп, и его речь - не более чем пьяная болтовня.

В «Ночи ошибок» так же, как в «Прямодушном», есть ряд ситуаций, возникающих в результате борьбы за шкатулку с драгоценностями. Но снова у Уичерли шкатулка с драгоценностями вырастает в своеобразный символ, становится ключом к пониманию социальных причин конфликта. У Голдсмита - это не более, чем предмет, обыгрывание которого приводит к усложнению интриги, когда одна из линий конфликта уже готова исчерпать себя.

Смысл этих сравнений вовсе не в том, чтобы доказать превосходство комедиографов Реставрации перед Голдсмитом. Он создавал свое, оригинальное произведение, главную задачу которого видел в том, чтобы вернуть юмор на английскую сцену, вернуть смеху его законные права. И опору в своем начинании он находил в остроумном, ярком творчестве Уичерли, Конгрива и особенно Фаркера. Бредволд, говоря об особенностях комедии Голдсмита, замечает, что «среди старых драматургов наиболее близок ему по духу Фаркер».

Эту ориентировку на Фаркера Голдсмит заостряет зеркально-перевернутым повторением ситуации комедии Фаркера «Хитроумный план щеголей» (Мистер Арчер у Фаркера, изображая слугу, добивается своей цели; то же самое проделывает мисс Хардкасл у Голдсмита, когда, разыгрывая роль служанки, овладевает сердцем мистера Марло). Причем прием этот сознательно обнажен у Голдсмита, так как мисс Хардкасл спрашивает: «Как, по твоему, не напоминаю ли я Черри в «Хитроумной уловке щеголя?».

Но, как уже отмечалось, несмотря на многочисленные случаи внешнего совпадения, «Ночь ошибок» не является повторением комедии нравов эпохи Реставрации, перенесенной в XVIII век. Значительно изменяется жанровое содержание «Ночи ошибок» по сравнению с теми образцами, на которые ориентируется Голдсмит.

Прежде всего, сужается бытовой фон - важнейший компонент структуры комедии нравов. Об этом свидетельствует резкое уменьшение количества второстепенных и внесценических персонажей, раскрывавших содержание эпохи. Значащие имена, которые носят эти персонажи, не являются персонификацией общественных пороков, как это было у комедиографов Реставрации, а скорее помогают понять некие личностные свойства, вызывающие насмешку.

Основное содержание диалога сосредоточено на бытовых, конкретных ситуациях. Герои замкнуты в домашней сфере, а их счастье или кажущиеся несчастья практически не зависят от характера социальной жизни, от общественных нравов. Это отсутствие интереса к общественным проблемам подчеркнуто в реплике Хардкасл а: «Было, правда, время, когда меня тревожили ошибки правительства, но, заметив, что сам я день ото дня становлюсь все раздражительнее, а правительство не становится лучше, я предоставил ему исправляться самому. С тех пор мне решительно все равно, кого изберут в парламент». Только в отдельных репликах диалогов содержатся намеки на конкретные приметы времени (например, в реплике м-ра Марло - намек на фальсифицированные выборы в Бедфорде в 1976 году). В отличие от комедии Реставрации у Голдсмита, нравы эпохи перестают быть основным источником комического. Комизм возникает как результат неожиданных, забавных ситуаций, в которых оказываются герои комедии.

В комедии две сюжетные линии (м-р Марло - мисс Хардкасл; мистер Хэстингс - мисс Нэвилл), из которых линия Хэстингс - Констэнс Нэвилл слегка отодвинута на задний план. Именно в построении и разрешении комедийной интриги проявилось мастерство Голдсмита. Социальная основа конфликта не интересует Голдсмита, ее просто нет, поэтому ему и не нужна глубокая разработка бытового фона, без которого невозможно представить комедию Реставрации.

В первой сюжетной линии конфликт возникает как результат недоразумения, ошибки (обманутый Тони мистер Марло принимает дом своей невесты за гостиницу и ведет себя соответственно. При этом знающая о его заблуждении Кэт держит все нити интриги в своих руках).

Во второй сюжетной линии конфликт внешне больше напоминает один из традиционных конфликтов комедии Реставрации: столкновение молодости со старостью (миссис Хардкасл всеми силами стремится заполучить Констэнс для своего Тони, не давая ей соединиться с Хэстингсом). Но сами понятия молодости и старости не несут традиционного для Реставрации содержания: новых и старых представлений о жизни, нового и старого мира. И если в ряде случаев конфликт в комедии Реставрации возникал в результате столкновения «между юным и старым веком», то у Голдсмита он не более чем следствие чрезмерности материнской любви миссис Хардкасл.

Противоречия, возникшие в результате конфликта, оказываются легко устранимыми, так как в первом случае счастью героев мешает только чрезмерная застенчивость Марло, а во втором - упрямство миссис Хардкасл. Конфликт в обеих сюжетных линиях оказывается мнимым. Причем зрителю это понятно с первых сцен, и весь интерес переносится на то, какими хитроумными способами будет распутана изящная интрига. В результате выяснения веселых недоразумений Марло принимает в свои объятия Кэт, Хэстинг - Констэнс, а счастливый Тони узнает, что уже три месяца назад достиг совершеннолетия и может избрать в супруги кого ему заблагорассудится, и, конечно, это будет «толстушка Бэт».

При сравнении «Ночи ошибок» с комедией Реставрации обращают на себя внимание и несколько иные принципы создания характера. Дело заключается не в самих приемах изображения, а в совершенно иной концепции восприятия человека. Бернбом в уже упомянутой работе замечает, что Голдсмит думал разрушить сентиментальную комедию, «не оскорбляя ее позиций недоверия к человеческой натуре... дух веселья нигде не угасает, но в комедии нет характеров, сатирически бичуемых автором в духе комедиографов Реставрации. У него меньше саркастической критики жизни, чем у его учителя Фаркера. Его комическая муза - не социально-сатирическая; она - веселая проказница, которая отпускает грубоватые шутки». Это доверие к человеческой природе привело к тому, что в комедии все отклонения от этой нормы временные и легко исправимые шуткой, смехом, веселыми розыгрышами. Молодой Марло страдает чрезмерной застенчивостью по отношению к порядочным женщинам, а с особами иного сорта смел до наглости только потому, что таковы они сами. Его неуверенность в себе вызвана и воспитанием, и недоверием к собственной внешности («моя запинающаяся речь, моя нескладная, неказистая внешность», хотя в глазах окружающих он наделен и «здравым смыслом» (Хэстингс), и красотой («таких у нас редко встретишь, даже когда все графство соберется на скачки» - Кэт). Причем именно подлинно «хорошая натура» мешает ему быть таким, как все, в обращении с женщинами: «Бесстыднику легко притвориться скромным, но будь я проклят, если скромный человек сумеет изобразить бесстыдство». Вот на стремлении избавить героя от излишней застенчивости, выявить подлинную сущность его и построена основная интрига комедии. Голдсмит постоянно напоминает зрителю о том, что по натуре своей герой хорош и благороден. Вольности, допущенные им по отношению к Кэт, которую он принимает за служанку, - только внешняя оболочка, под которой скрывается порядочность и добродетель. Так, в разговоре с Хэстингсом, в котором Марло похваляется близкой победой над служанкой, достаточно Хэстингсу сказать, что эта девушка добродетельна, как Марло восклицает: «А если это так, я буду последним, кто попытается сгубить ее добродетель». Поверив Кэт, что она бедная родственница хозяев, он считает своим долгом немедленно уехать, так как и в мыслях не может «позволить себе соблазнить невинное создание, доверившееся его чести, навлечь позор на ту, чьей единственной виной было ее необычное очарование».

Именно на доверии к «хорошей натуре» Марло строит свой хитроумный план Кэт, стремясь доказать отцу, что у Марло «есть лишь недостатки, которые со временем пройдут, и достоинства, которые укрепятся с годами...»

Характеры в «Ночи ошибок» изначально заданы, и Голдсмит не слишком заботится об их тщательной разработке. Главная прелесть этой комедии в многообразии комических ситуаций, в которых выявляются забавные или нелепые свойства человеческой натуры, легко, впрочем, исправляемые с помощью смеха. И это немаловажно. Голдсмит возвращал английской сцене мастерство комедийной интриги, блистательно развитое комедиографами Реставрации и утраченное в период господства сентиментальной комедии.

В основе комической ситуации часто лежат добрые намерения, неверно истолкованные. Это ведет к забавным заблуждениям героев. Именно на этом построены взаимоотношения Марло и мистера Хардкасла. Мистер Хардкасл стремится как можно любезнее и радушнее принять сына своего друга, а Марло, принимая его за хозяина гостиницы, возмущается назойливостью этого странного человека, постоянно навязывающего ему свое общество. Кульминации достигает эта ситуация в IV действии, где выведенный из себя Хардкасл требует, чтобы Марло немедленно покинул его дом.

Хардкасл: ...Я приказываю вам сей же час покинуть его!

Марло: Ха-ха-ха! Буря в стакане воды... Это мой дом, пока я изволю жить здесь. Какое вы имеете право приказывать мне уехать, сэр? Никогда я еще не встречал подобного нахальства...

Хардкасл: Я также, провалиться мне на этом месте! Явиться в мой дом, спрашивать себе все, что вздумается, согнать меня с моего же кресла, оскорбить мою семью, велеть своим слугам напиться допьяна, а затем твердить мне: «Этот дом мой, сэр!».

Комическая ситуация возникает и тогда, когда один персонаж использует свои знания о другом, а тот и не подозревает этого. По такому принципу построены диалоги Кэт, переодетой служанкой, и Марло. Когда Кэт лукаво говорит, что уж перед ее хозяйкой он наверняка бы оробел, возмущенный Марло заявляет: «Я оробел перед ней? Заурядная и неуклюжая девица, к тому же и косая... я немножко посмеялся и подшутил над ней, но мне не хотелось быть слишком суровым».

Комизм диалогов Кэт и мистера Хардкасла проистекает из различного толкования натуры Марло, который проявил перед ними противоположные стороны характера. Для Хардкасла он человек предельно бесстыдный, а Кэт утверждает, что не встре­чала более скромного человека.

В отдельных случаях Голдсмит достигает комического эффекта, сталкивая старое и новое понимание одного и того же понятия. Так построена беседа мистера и миссис Хардкасл о Тони. Миссис Хардкасл объясняет поступки своего сына: «Такой уж у него нрав», и в новом, уже полностью принадлежащем эпохе Просвещения и введенном А. Шефтсбери в книге «Опыт свободного выражения остроумия и юмора», где «юмор» - особого рода веселое настроение: «Согласитесь, что у мальчика есть чувство юмора». Мистер Хардкасл подхватывает реплику, толкуя слово «юмор» только в его позднем значении: «Если сжигать башмаки лакея, пугать служанок и мучить котят почитается юмором, тогда, конечно, юмор у него есть».

Но чаще всего в основе комической ситуации лежит неожиданно возникающая или подстроенная «случайность». На этом строятся все эпизоды со шкатулкой Констэнс и «воспитание» миссис Хардкасл: ее путешествие в карете и сцена на «Разбойничьей Пустоши», которую Тони оборудовал в двух шагах от дома.

В многообразных комических ситуациях раскрывается истинная сущность характеров, то доброе, что таится подчас под не очень привлекательной внешней оболочкой.

Голдсмит сохранил в системе образов все традиционные типы, характерные для комедии Реставрации: здесь есть олдермен, щеголь, красавица, старуха и т. д. Но в то же время преобразовал их в соответствии с концепциями просветителей. Движение характеров (не развитие, а скорее раскрытие) заключается в обнаружении хороших сторон человеческой натуры. Это характерно для всех образов комедии. В сущности среди них нет ни одного по-настоящему дурного человека. Даже Тони Ламкин, из-за которого возникло столько недоразумений, причинивших неприятности всем персонажам, заявляет: «Встречайте меня через два часа в конце сада, и если вы не убедитесь в том, что Тони Ламкин куда добрее, чем вы полагали, можете забрать у меня мою лучшую лошадь и Бэт Бауснер в придачу!».

Анализ комедии Голдсмита «Ночь ошибок» позволяет сделать вывод, что по своей жанровой форме она тяготеет к «комедии интриги». Создавая в противовес сентиментальной комедии новый тип «веселой» просветительской комедии, Голдсмит кладет в ее основу идейно-эстетические принципы литературы и идеологии Просвещения, но устраняет при этом откровенную дидактику, приведшую к упадку английской комедии в XVIII веке. Эту полемическую направленность комедии великолепно поняли современники драматурга, и, несмотря на признание комедии широкой публикой, отклики на нее со стороны тех, кто отстаивал прежде всего нравоучительную тенденцию в драматургии, были далеко не доброжелательными. Так, Гораций Уолпол в одном из писем выразил явно отрицательную оценку пьесы: «Голдсмит написал комедию, нет - самый низкий из всех фарсов. Я осуждаю не сюжет, хотя и очень вульгарный, но мастерство выполнения...» Далее он особенно подчеркивал «намеренную тенденцию к отсутствию морали, наставления или чего-либо подобного. Она создана как нечто противоположное сентиментальной комедии, но так же дурна, как они, или даже хуже их». А обозреватель провозгласил комедию «грандиозным концом сцены».

Но пьеса выдержала испытание временем. И время доказало, что Голдсмит вернул английскому театру подлинную комедию. Возвращая смеху его законные права, Голдсмит опирался на традиции комедии Реставрации, приспосабливая их к требованиям и задачам своего искусства. Именно эти традиции, хотя они и не стали структурообразующим элементом комедии, помогли Голдсмиту одержать победу над «слезливой» комедией. Драматургия Голдсмита стала первым шагом в возрождении английской комедии после длительного ее упадка и подготовила драматургию Шеридана, который в конце столетия поднимается до создания сатирической комедии.

Л-ра: Зарубежная драматургия: метод и жанр. – Свердловск, 1985. – С. 129-139.

Изложение сюжета комедии Голдсмита «Ошибка одной ночи»

Недавно я была на спектакле в театре имени Моссовета и вернулась домой полная ярких впечатлений. Перед началом спектакля я получила истинное эстетическое удовольствие, познакомившись с картинами молодых московских художников, выставленными в фойе театра. Но главные впечатления, конечно, ждали меня впереди. Мне предстояло посмотреть на большой сцене театра комедию О. Голдсмита «Ошибка одной ночи» в постановке народного артиста России П. Холмского.

Эта знаменитая пьеса впервые была сыграна в 1773 году на сцене лондонского театра «Ковент-Гарден». Ее приняли восторженно и сразу признали комедийным шедевром. Я подумала, что коль скоро эту пьесу ставят до сих пор, то современники Голдсмита не ошиблись. Но это мнение англичан, а я русская зрительница, я настроила себя на непосредственное восприятие спектакля. Так интереснее - самой оценивать, а не следовать готовой формуле.

В программке я прочла, что «Голдсмит вкладывал в свои произведения так много личного, как никто другой». Под этим углом зрения я и решила смотреть спектакль. Но блестящая игра актеров внесла свои коррективы в мое восприятие. С первых и до последних минут действие развивалось в страстном накале. Динамика спектакля держала публику в постоянном восторге.

Сюжет комедии типичен для того времени: через неординарную, парадоксальную ситуацию герои спектакля находят любовь и обретают житейское счастье. В богатой английской семье верховодит миссис Хардкэстль. Ей подчиняются муж, сын и дочь. На правах приемыша с ними живет девушка с поэтичным именем Констанция. У всех свои проблемы. Сын хозяйки Тони не может дождаться наступления совершеннолетия (день которого от него скрывает мать), ему побыстрее хочется дать волю своим прихотям. Он - кутила и хохмач. Дочь хозяйки мечтает выйти замуж, а Констанции просто это необходимо сделать, потому что в день свадьбы ей вручат богатство ее покойных родителей. Сын, которого играет А. Бобровский, просто фонтанирует выдумками, из которых одна нелепее другой.

То он носится, словно смерч, по сцене с дохлой крысой в руках, наводя ужас на девушек, то грохочут какие-то взрывы, от которых подскакивают и зрители. Отец семейства, наконец, получает письмо, которое служит началом развертывания сюжета. В письме его старый товарищ просит встретить его сына и познакомить с дочерью. Но в замок отправляются двое молодых людей. Один из них уже давно влюблен в Констанцию, и она отвечает ему тем же. Другой - жених, да к тому же тюха. Он косноязычен, застенчив. Успеха ему не видать. Но помогает хохмач Тони. Юноши, прямо как в пушкинской «Метели», заплутали и наткнулись на ресторан, где кутил Тони с компанией. В шаловливых мозгах Тони сразу же созрел смешной план: он рассказывает молодым людям, что найти замок очень трудно и по дороге им придется переночевать в гостинице. На самом деле шутник посылает их в свой дом к отцу. -Чтобы обман сразу не раскрылся, Тони представляет хозяина «гостиницы» чудаком, который мнит, что гостиница - это его родной дом и т.д. Остальным членам семьи он отводит соответственно роли горничных и прочей обслуги. С этого момента начинается анекдот. Мы еще по гоголевскому «Ревизору» знаем, до чего могут довести нелепости жизни. Впрочем, гоголевские герои, в отличие от голдсмитовских, остаются в итоге в дураках. Но вернемся к спектаклю. Застенчивый парень, оказавшись, как он думает, в гостиничной обстановке, проявляет совсем противоположные качества характера, чем очень удивляет девушек, наслышанных о нем как о скромнике.

Девушки первыми раскрывают ситуацию и начинают подыгрывать. В результате «скромник» принимается ухаживать за своей будущей невестой смело и даже развязно, потому что принимает ее за горничную. Констанция выходит замуж за своего любимого, и ей вручают семейные драгоценности. Хохмач Тони узнает, что он уже несколько дней совершеннолетний и, обалдев от свободы, мчиться к друзьям. Все счастливы, все довольны. Зрительный зал в восторге аплодирует актерам. Вокруг меня возбужденные, радостные лица. И я подумала: вот в чем драгоценное назначение искусства. Благодаря Голдсмиту актеры театра имени Моссовета поведали зрителям веселую историю двухсотлетней давности.

Два часа москвичи были как бы невольными гостями далекой Англии и отвлеклись от своих житейских проблем. Сейчас это очень важно, чтобы люди улыбались. Актерам театра Моссовета удалось своей блестящей игрой вызвать на наших лицах счастливые улыбки. Впечатления мои были настолько яркими, что я только дома вспомнила о том, под каким углом зрения хотела посмотреть спектакль: «Голдсмит вкладывал в свои произведения так много личного...» Собственно говоря, в этом я и убедилась: настоящее произведение искусства - всегда как привет близкого человека и его добрая улыбка через века.

Спектакль т. ра. Моссовета

Ошибки одной ночи
Комедия в 2-х актах

Перевод с английского А. д"Актиля

Молодой человек принимает дом старого друга своего отца за гостиницу, а свою будущую невесту - за служанку. В силу природной застенчивости он неловок в светских салонах, но чувствует себя как дома среди простолюдинов. Нескончаемый аттракцион ослепительных розыгрышей ожидает зрителя в старой знаменитой комедии Оливера Голдсмита.
Когда эта пьеса была впервые сыграна перед зрителями (15 марта 1773 года) ее приняли восторженно, сразу признав комедийным шедевром. Вот уже более двух столетий это мнение разделяет театральная публика и в Англии, и за ее пределами. В пьесе Голдсмита блистательно соединились жизненная правда и комедийный вымысел, мастерски выписанные характеры и динамичный сюжет, любовь к людям и отсутствие их идеализации.

Режиссер-постановщик Павел Хомский
Композитор В. Рубашевский

Исполнители:
Леонид Евтифьев,
Леонид Сенченко
Валерий Сторожик
Владимир Сулимов
Татьяна Бестаева,
Лариса Наумкина и др.

Оливер Голдсмит (англ. Oliver Goldsmith; 10 ноября 1730 - 4 апреля 1774) - английский прозаик, поэт и драматург ирландского происхождения, яркий представитель сентиментализма. Сын священника.
Разносторонняя одаренность Голдсмита выразилась и в драматическом жанре: 29 января 1768 его пьесу Добрячок (The Good-Natured Man) показал, не очень веря в ее успех, Дж. Коулман в театре «Ковент-Гарден». После премьеры в пьесу пришлось внести изменения, поскольку публика освистала «низкую» сцену с судебными приставами.

Ничуть не обескураженный неудачей, Голдсмит продолжил наступление на преобладавшую в театре сентиментальную комедию: 15 марта 1773 Коулман, снова без особой охоты, показал пьесу Ночь ошибок, или Унижение паче гордости (She Stoops to Conquer, or The Mistakes of a Night), имевшую успех у публики. Действие пьесы, построенное на том, что помещичий дом приняли за гостиницу, а семью хозяев - за слуг, неправдоподобно, однако события развиваются живо и забавно. Ситуации, диалоги и поведение персонажей неотразимо смешны.
В промежутке между этими пьесами Голдсмит опубликовал вторую большую поэму, Покинутая деревня (The Deserted Village, 1770), где оплакивается конец «милого Оберна» - обезлюдевшей деревушки, чьи обитатели были согнаны с родного места по произволу богачей. В поэму вплетены ностальгические воспоминания об ирландском местечке Лиссое, где писатель провел детство.
Несмотря на славу и заработки, Голдсмит не мог избавиться от долгов, и ему приходилось брать случайную работу. Так он написал исторические труды об Англии, Греции и Риме, жизнеописания Болингброка, поэта Т.Парнелла, законодателя мод Красавчика Нэша и наконец создал Историю земли и одушевленной природы (An History of the Earth, and Animated Nature), опубликованную посмертно в 1774.
Треволнения и напряженная работа подорвали здоровье писателя. В марте 1774, работая над поэмой Возмездие (Retaliation), Голдсмит заболел и умер в своей квартире в Темпле 4 апреля 1774.