Виктор Шейнис
Поездка в город Чехов. Потаенные архивы
На митингах могут кричать все, что угодно. Решения по советским архивам принимались в тиши высоких кабинетов.
Исаак Бродский. Демонстрация (фрагмент),1930 г.
Виктор Леонидович Шейнис в 1990 году был избран депутатом российского парламента — Съезда народных депутатов РСФСР от Севастопольского избирательного округа Москвы (а чуть позже — и членом Верховного Совета). Выдвинул его коллектив Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО РАН), где он тогда работал. Он был также членом Конституционной комиссии съезда, сопредседателем одной из секций на Конституционном совещании 1993 года, руководителем инициативной группы, приступившей в конце 1992 года к разработке нового избирательного законодательства, членом международного комитета Верховного Совета. В 1993-м стал одним из основателей «Яблока», по списку которого избирался в Государственную Думу в 1993 и 1995 гг. В 2000 году Шейнис вернулся к исследовательской работе в ИМЭМО и сейчас заканчивает книгу, посвященную событиям, в которых он принимал участие в качестве политика. Книга называется «Взлет и падение парламента. Переломные годы в российской политике. 1985-1993». В центре внимания автора — предпосылки и начало перестройки; избирательные кампании 1989 и 1990 гг.; крушение КПСС и распад СССР; политические кризисы 1991-1993 гг.; драматические повороты борьбы за конституционную реформу и рождение новой Конституции 1993 года; создание новой избирательной системы; становление демократических организаций (от «Демократической России» до «Яблока»), иных политических объединений (от Гражданского союза до Фронта национального спасения); схватка противостоявших сил осенью 1993-го. Вниманию читателя предлагается фрагмент из книги.
Вскоре после поражения путчистов, постановлением Президиума ВС России в октябре 1991 г. была образована комиссия «по организации передачи-приема архивов КПСС и КГБ СССР на государственное хранение и их использованию». В состав комиссии вошли 34 человека, в том числе 23 народных депутата СССР и РСФСР, руководители государственных и ведомственных архивов, известные историки. Председателем комиссии был назначен советник президента Дмитрий Волкогонов, его заместителем — председатель Комитета по делам архивов при российском правительстве Рудольф Пихоя. В эту комиссию вместе с другими депутатами был включен и я.
К моменту создания комиссии и ее первому рабочему заседанию 13 декабря 1991 г., обсуждавшему проект закона об архивном фонде РСФСР и архивах, вопрос о хранении и использовании архивов, отражавших, в частности, репрессивную деятельность правившей в стране партии и советского государства, приобрел немалую актуальность. Историческую ценность необозримого массива потаенных архивных документов, накопившихся за десятки лет, обосновывать нет нужды — она очевидна. Вопрос, однако, заключался в том, кто и как будет с ними поступать. Было ясно, что в спецслужбах, к ведению которых относились и секретные архивы, в других структурах распадавшегося государства оставалось, в том числе на ключевых постах, немало тех, кто был заинтересован, чтобы документы, отразившие особо «деликатные» деяния прежнего режима, разделили судьбу архива царского полицейского управления в Санкт-Петербурге, подожженного в феврале 1917 г. провокаторами. Читали они легенду о Великом инквизиторе у Достоевского или нет, но хорошо усвоили, что основу власти государства над его подданными составляли чудо, тайна и авторитет. В сохранении находившейся за многими запорами тайны многие из них были заинтересованы как соучастники преступлений. Над архивами в этот период безвластия, как вскоре нам пришлось убедиться, нависла вполне реальная угроза если не полного уничтожения, то целенаправленного «прореживания» — под предлогом, конечно, сохранения «государственной безопасности».
С другой стороны, громко звучали — в прессе, на митингах, на собраниях — требования широко распахнуть двери архивов для беспрепятственного доступа всех, кто того пожелает, распубликовать имена «стукачей». Людей, немало настрадавшихся от режима, можно было понять. Но нетрудно представить, какую новую волну доносов, в том числе ложных, какую «охоту на ведьм», действительных и мнимых, в нашем больном обществе может породить неосторожное обращение с горючим архивным материалом. Комиссии предстояло подготовить законодательство по архивам и порядок их передачи на государственное хранение, что должно было решить три задачи. Немедленно изъять документы из тех структур, где их сохранность не могла быть обеспечена. Гарантировать доступ к ним исследователей, журналистов, а также лиц, подвергшихся репрессиям, и их родственников. Провести разумную селекцию материалов, открыв большую их часть и ограничив доступ к содержавшим государственную и личную тайну. А это означало, что необходимо было законодательно определить критерии того, на что следовало сохранить запрет, и срочно установить временные правила использования архивных документов.
Справедливости ради надо сказать, что многие члены комиссии плохо представляли себе и масштабы предстоявшей работы, и характер тех материалов, с которыми предстояло иметь дело. Ясно было лишь одно — необходимо как можно скорее разорвать завесу секретности, окутывавшую механизмы государственного управления, судебных и бессудных расправ над невинными людьми, подавления инакомыслия и тотальной слежки. И чтобы хотя бы прикоснуться к тому, что и как скрывали за семью печатями, была предпринята своеобразная партизанская вылазка — поездка в главное архивное хранилище КГБ, располагавшееся на окраине города Чехова Московской области.
Запомнился морозный день 20 декабря 1991 г., когда по предварительной договоренности с генералом Анатолием Краюшкиным, исполнявшим обязанности начальника десятого — «архивного» отдела КГБ, в Чехов отправились члены комиссии, депутаты Ковалев и Шейнис и ее эксперт, «мемориалец» и недавний «сиделец» Арсений Рогинский. Было бы серьезным преувеличением сказать, что за несколько часов работы в этом архиве мы сумели оценить все богатство собранных в нем материалов. Но и то, что мы успели тогда увидеть, о чем рассказали сотрудники этого сверхсекретного учреждения, которые, вероятно, в тот короткий период потрясения основ привычного миропорядка в нашем лице увидели представителей высший власти, сменивших прежних визитеров — высокопоставленных чинов охранительных «органов», производило сильное впечатление. И заслуживает быть преданным гласности.
Архивы КГБ, размещавшиеся в Чехове, Балашове, Омске и других городах, — необозримое хранилище. Только в центральном архиве и его филиалах было собрано 650 тыс. единиц хранения, а во всех архивах бывшего КГБ, по свидетельству Вадима Бакатина, насчитывалось 10,6 млн. единиц. В чеховском архиве находились фонды:
— материалов секретного производства (в частности, фонд центрального аппарата КГБ);
— уголовных дел: осужденных и отбывавших наказание по «политическим» статьям УК; реабилитированных; дел, возбужденных по факту преступления (неустановленных лиц); рассмотренных особым совещанием НКВД;
— личных дел агентуры и разведывательных диверсионных групп, засланных на оккупированную территорию во время войны;
— оперативного учета — наружного наблюдения и проверки;
— разрозненные материалы, различные коллекции, документальные фильмы;
— подсобная картотека, сводный тематический каталог, описи и т.п.
Больше всего огорошила информация об уничтожении архивов. В архиве, как нам сказали, существовало правило, согласно которому подлежали ликвидации дела, заведенные на мужчин, достигавших 70, и женщин — старше 65 лет. Едва ли в прежние годы оно неукоснительно выполнялось, но о числе граждан, содержание которых «под колпаком» оплачивалось налогоплательщиками, может дать некоторое представление цифра — ежегодно уничтожалось по усмотрению работников архива 30-40 тыс. дел. Уничтожению подлежали также дела, заведенные на лиц, впоследствии избранных и назначенных на номенклатурные партийные и государственные должности, депутатов и т.п. (подозреваю, что и здесь были исключения).
Но помимо этой рутинной работы, массовая чистка архивов по распоряжению свыше началась во второй половине 1990 года, когда прежняя власть закачалась. В своих мемуарах председатель КГБ Владимир Крючков к числу «серьезных упущений и недостатков» в архивной политике и законодательстве относит отсутствие «четкой регламентации сроков хранения тех или иных материалов и их публикации, использования в научной работе». Это открывало, знаю по рассказам коллег, широкое пространство для произвола и выборочного подхода к тем, кто добивался допуска в архивы. Но зато Крючков был вполне удовлетворен порядком, который «исключал вседозволенность, закрывал лазейки для использования архивных материалов, составляющих государственную тайну» (Крючков. Личное дело. М., 1996, ч. 1, с. 339. Крючков отчетливо представлял границу между раскрытием (и то неполным) дел, по которым состоялась государственная реабилитация при прежнем режиме и которые он скупо упоминает, и того сыска и террора, которые осуществляло его ведомство после 1953 г. и о чем он не говорит ни слова, замечая лишь, что публикация неких «тайн» имела бы «непоправимые последствия»).
Ни словом не упоминает экс-председатель КГБ секретный приказ «О совершенствовании системы учета и хранения документов на агентуру органов безопасности», изданный им 6 сентября 1990 года под # 00111. О нем нам рассказали работники архива. С типичной для советских официальных документов суесловной мотивировкой — «в целях совершенствования хранения материалов, защиты прав и интересов граждан, сотрудничавших с КГБ, и сосредоточения сил оперативного состава на решение задач по обеспечению государственной безопасности» — «совершенствование» по Крючкову означало массовое уничтожение всех следов сыска. Подлежали ликвидации личные и рабочие дела агентов и резидентов, содержателей конспиративных квартир, сведения на лиц, исключенных из агентуры за «двурушничество и дезинформацию», а также сами отборочные списки на уничтожение и картотека. О масштабах этой чистки представление может дать цифра — 95,7 тыс. гласных и негласных сотрудников, занимавших официальные должности и числившихся в 1982 г. в материалах одного лишь центрального архива. Приказ предписывал завершить эту операцию до конца 1990 г.
Как видно, опасения за судьбу своих осведомителей посетили руководителей КГБ по меньшей мере за год до путча. Но это было еще полбеды. После отмены статей УК, каравших за «антисоветскую агитацию», Крючков издал еще один приказ, призванный замести следы текущей преступной деятельности его ведомства, — # 00150 от 24 ноября 1990 г. Теперь уже уничтожению подлежали дела оперативного наблюдения и разработки с «антисоветской окраской». Ведь преданные гласности — и то далеко не целиком — бесчинства власти в отношении Сахарова, Солженицына, дела подвергавшихся преследованиям диссидентов, то, что скрывать дальше уже не было никакой возможности, — лишь верхушка айсберга всестороннего контроля государства над своими гражданами. У меня же в руках оказался обширный список лиц, в том числе известных ученых и литераторов, которых наше государство подвергло бесстыдной слежке. Некоторые (далеко не все) имена я успел переписать и считаю нелишним воспроизвести их здесь.
Были уничтожены дела на следующих лиц: Генрих Батищев (2 тома), Георгий Владимов (48 т.), Григорий Водолазов (3 т.), Владимир Войнович (10 т.), Юлий Даниэль (7 т.), Александр Зиновьев (35 т.) , Лев Копелев (21 т.), Юрий Левада (10 т.), Борис Можаев (1 т.), Александр Некрич, Леонид Седов (3 т.), Сергей Семанов (11 т.), Валентин Турчин (18 т.), Яков Этингер (1 т.), группа, включавшая Александра Янова, Леонида Волкова, Александра Штромаса и др. (13 т.).
Видимо, работа по заметанию следов производилась выборочно, до некоторых дел к концу 1991 г. руки не дошли. Их героями были Леонид Баткин (1 т.), Лариса Богораз (8 т.), Михаил Бернштам (4 т.), Михаил Гефтер (6 т.), Леонид Гордон (1 т.), Борис Грушин (1 т.), Владимир Дудинцев (1 т.), Наум Мандель (Коржавин) (1 т.), Феликс Светов (17 т.), Юрий Сенокосов (3 т.).
Просматривая списки тех, кто подвергался «оперативной разработке», я наткнулся на имена моих молодых коллег по Институту мировой экономики и международных отношений Академии наук (ИМЭМО) — Андрея Фадина (1 т., который успели уничтожить) и Павла Кудюкина (62 т., которые тогда еще хранились). Вероятно, в этих десятках томов содержались материалы на всю группу из шести молодых людей, в апреле 1982 г. внезапно арестованных, более года содержавшихся в «Лефортово», а весной 1983 г. «помилованных» до и вместо проведения судебного разбирательства. Суд был намечен на январь-март 1983 г., но сначала неожиданно отложен на неопределенное время якобы из-за болезни судьи, а под конец заменен великодушным «прощением».
ИМЭМО, восстановленный после ХХ съезда КПСС, был одним из немногих высокопрофессиональных институтов гуманитарного профиля. Его содержали, щедро расширяли штаты, выделяли дефицитную валюту на комплектование иностранными изданиями и загранкомандировки избранных, поощряли издательскую деятельность, а директора института Николая Иноземцева удостоили сначала возведением в кандидаты, а затем и в члены ЦК КПСС. Среди директоров гуманитарных институтов таких было всего два человека. Расположение начальства объяснялось просто. Институт должен был информировать международный отдел ЦК и высшее руководство этой самой партии о том, что действительно происходит в мире капитализма, переживавшего, согласно доктрине, то ли третий, то ли еще какой-то этап своего «общего кризиса». Сотрудники института широко привлекались для изготовления разного рода закрытых материалов для «директивных органов». А Иноземцева лично привечал Брежнев (на его столе я как-то увидел фотографию генсека в красивой рамочке и с собственноручной дарственной надписью: «уважаемому Николай Николаевичу»). «Брежнев, — свидетельствует Александр Бовин, — с большим уважением, даже — с почтением относился к Николаю Николаевичу».
В институте, где работали хорошо информированные люди, превалировал дух свободомыслия (конечно, в определенных пределах), широко обращался самиздат и тамиздат, и, вероятно, не так уж далек был от истины Кудюкин, показавший на допросе, что «такую литературу можно было бы безбоязненно предложить 90% сотрудников ИМЭМО». Арестованные пошли несколько дальше. Как следует из документов, направлявшихся из КГБ в ЦК КПСС (копии пяти из них были мне переданы в ответ на депутатский запрос службой Виктора Баранникова позже — в 1992 г.), обвиняемые замыслили создать «Федерацию демократических сил социалистической ориентации». Они планировали связаться с партиями Социнтерна, частью коммунистических и леворадикальных организаций Западной Европы, с польской «Солидарностью». Сверх того — издавали и распространяли журналы «Левый поворот», «Социализм и будущее», «а также иные документы злобного антисоветского содержания», напечатали свое сочинение «в крайне реакционном французском журнале «Альтернатива» и т.п.
Незначительность «прегрешений» арестованных была очевидна. Не вызывали сомнения их социалистические воззрения, ориентация на Социнтерн и еврокоммунистов. Их неподцензурный самиздат не получил широкого распространения и известности. О их неортодоксальных взглядах и активной гражданской позиции, которые проявились еще на студенческой скамье, агентура сообщала давно. Потянувшее на десятки томов «дело» явно заготавливалось впрок, на случай надобности. Им и воспользовались, когда решили, что пришла пора «разобраться» с неугодным институтом.
Трудно сейчас установить, от кого исходила инициатива — от КГБ или одной из группировок в верхах партии, заинтересованной в том, чтобы скомпрометировать влиятельного советника генсека, но с самого начала стало ясно, что цель затеянной провокации — разгром института, откуда в общество просачивались «чуждые взгляды» и недозированная информация, и дискредитация его директора. В течение года институт лихорадило. Шутка ли — на заседании политбюро о раскрытии «заговора» докладывал в апреле 1982 г. сам Андропов. В институте поселилась комиссия, назначенная партийными органами. Со Старой площади ее деятельность направлял секретарь ЦК М.В. Зимянин, ведавший идеологией и одним из первых забивший тревогу в дни Пражской весны. А непосредственно погром готовил некто М.И. Волков, человек на редкость невежественный, но занимавший заметный пост в отделе науки ЦК и приходившийся близким родственником К.У. Черненко. Возглавлял же этот отдел С.П. Трапезников, отличавшийся крайней оголтелостью. Комиссия на уровне собственного понимания судила научную работу ИМЭМО, выискивала крамолу в его публикациях и шерстила личные дела сотрудников института, кадры которого, по ее разумению, были засорены «ревизионистами» и «сионистами» (то есть евреями).
Репрессии обрушились на руководителей отделов, в которых трудились арестованные, — Георгия Мирского и Германа Дилигенского, на других ученых. В документе, подписанном председателем КГБ В.Федорчуком, калифом на час, особо отмечались «просчеты в подборе кадров» и в «воспитательной работе», «обстановка беспринципности и отсутствия должной политической бдительности» в ИМЭМО. Не выдержав нервотрепки, от сердечного приступа скончался Иноземцев, прошедший фронты Великой Отечественной, но не привыкший к столь бесцеремонному обращению со стороны «товарищей» по партии. КГБ и Генпрокуратура докладывали в ЦК партии, кто из сотрудников ИМЭМО знал о взглядах арестованных, но не дал «отпор» и не донес, и излагали лихо закрученный план дальнейших действий — как половчее провести процесс, под каким предлогом удалить на это время из Москвы иностранных корреспондентов и как дезинформировать «братские партии».
Гроза, однако, в этот раз ушла, как налетела. За три недели до своей смерти Брежнев, соответствующим образом проинформированный Арбатовым и Бовиным, распорядился «оставить институт в покое». Вслед за тем изменился расклад в верхах. Перешедшему из КГБ в ЦК Андропову развивать провокацию, затеянную его бывшими подчиненными вкупе с партийными мракобесами, надобности не было. История завершилась почти хорошим — если, конечно, не считать гибели Иноземцева — и сказочным по тем временам концом. Но нарытые материалы продолжали лежать неразорвавшимися минами — кто мог знать, кем, когда и зачем они снова могут быть запущены в ход? А главное — лишь стечение случайных обстоятельств помешало употребить по назначению колоссальный труд чекистов и спасло научный коллектив от беды.
Впрочем, надо отдать должное сыскарям из знаменитого пятого управления КГБ, ведавшего «идеологическими диверсиями». Они знали, что делали. Ведь почти все поименованные в воспроизводимом здесь реестре лица чуть позже приняли активное участие в процессах, направленных на слом адской машины того государства, защищать которое был призван КГБ. Боюсь, однако, что дела не столь уж давно минувших дней не потеряли актуальности. Существуют веские основания полагать, что слежка, «прослушки», провокации не канули в Лету.
Но вернемся к нашей поездке в Чехов. Времени у нас было в обрез. Я попросил показать материалы, собранные на моего друга Михаила Гефтера, и предупредительные служащие принесли аккуратно переплетенные тома. Листая один из них, я обнаружил запись некоего историософского обсуждения (разумеется, с выходом на текущую политическую ситуацию), которое происходило на квартире Гефтера в начале 80-х гг. Материал был подписан закодированным агентом и сопровожден справкой, что изложенное совпадает с данными «прослушки»…
Уже этот, далеко не полный и, вероятно, случайный перечень может дать представление о том, сколь густой была сеть полицейщины, обволакивавшая всю интеллектуальную элиту советского общества в годы, уже удаленные от периода лицемерно осужденных сталинских беззаконий, и сколь невосполнима потеря ценнейших исторических источников, ликвидированных в смутные времена. Информация из них могла бы по-новому заиграть в наши дни, когда бесстыдно подчеркивается преемственность традиций ЧК-КГБ-ФСБ (почему бы не начать этот ряд с не менее достойных предшественников — николаевских жандармов или опричников Ивана Грозного?).
Пришедший к руководству КГБ СССР 23 августа 1991 г. Вадим Бакатин попытался остановить варварскую операцию по истреблению архивов. Об этом были разосланы строжайшие приказы на места. Но чистка еще какое-то время продолжалась, теперь уже в порядке «низовой инициативы» и в осенние месяцы того года. Во всяком случае, мне рассказывали, что в Ленинграде она была остановлена, лишь когда начальником управления туда прибыл депутат Сергей Степашин.
И все же многое сохранилось. Но время, когда все шире открывались архивы, очень быстро прошло. Дверцы к потаенной их части захлопнулись, а парламентская комиссия по архивам прекратила существование вместе с СНД и ВС России. Поездка в Чехов оказалась эпизодом, не получившим продолжения. А сами потаенные архивы выжившего ведомства, если они все же сохранились, ждут встречи с будущими историками в иные времена…
13 марта 1954 года чекисты были выведены из состава министерства внутренних дел СССР, было сформировано новое ведомство: комитет государственной безопасности CCCP - КГБ. Новая структура ведала разведкой, оперативно-разыскной деятельностью и охраной госграницы. Помимо этого в задачу КГБ входило обеспечение ЦК КПСС информацией, затрагивающей государственную безопасность. Понятие широкое, что и говорить: под него подпадает и личная жизнь диссидентов, и изучение неопознанных летающих объектов.
Отделить правду от вымысла, распознать дезинформацию, предназначенную для "контролируемой утечки", сейчас уже практически нереально. Так что, верить или не верить в истинность рассекреченных тайн и загадок архивов КГБ - личное право каждого.
Нынешние чекисты, работавшие в структуре в период ее расцвета, кто с улыбкой, кто с раздражением отмахиваются: никакие секретные разработки не проводились, ничто паранормальное не изучалось. Но, как и любой другой закрытой организации, имеющей влияние на судьбы людей, КГБ не удалось избежать мистификации.
Деятельность комитета обросла слухами и легендами, и развеять их не под силу даже частичному рассекречиванию архивов. Тем более что архивы бывшего КГБ подверглись серьезной чистке в середине 50-х годов. К тому же начавшаяся было в 1991-1992 года волна рассекречивания быстро пошла на убыль, а теперь обнародование данных идет и вовсе почти незаметными темпами.
Гитлер: погиб или спасся?
Споры об обстоятельствах смерти Гитлера не утихают с мая 1945 года. Совершил ли он самоубийство или в бункере обнаружили тело двойника? Что стало с останками фюрера?
В феврале 1962 года в ЦГАОР СССР (современный Государственный архив Российской Федерации) были переданы на хранение трофейные документы Второй мировой. А вместе с ними - фрагменты черепа и подлокотник дивана со следами крови.
Как рассказал "Интерфаксу" начальник управления регистрации и архивных фондов ФСБ Василий Христофоров, останки были найдены во время расследования обстоятельств исчезновения бывшего рейхспрезидента Германии в 1946 году. Судмедэкспертиза найденные частично обугленные останки определила как фрагменты теменных костей и затылочной кости взрослого человека. В акте от 8 мая 1945 года значится: обнаруженные куски черепа, "возможно, отпали от трупа, изъятого из ямы 5 мая 1945 года".
"Документальные материалы с результатами повторного расследования были объединены в дело с символическим названием "Миф". Материалы названного дела, как и материалы расследования обстоятельств смерти фюрера за 1945 год, хранящиеся в Центральном архиве ФСБ России, были рассекречены в 90-х годах прошлого века и стали доступны широкой общественности", - рассказал собеседник агентства.
То, что осталось от верхушки нацисткой элиты и не попало в архивы КГБ, не сразу нашло упокоение: кости неоднократно перезахоранивали, а 13 марта 1970 года Андропов распорядился изъять и уничтожить останки Гитлера, Браун и четы Геббельс. Так появился план секретного мероприятия "Архив", осуществленного силами оперативной группы Особого отдела КГБ 3-й армии ГСВГ. Были составлены два акта. В последнем значится: "Уничтожение останков произведено путем их сожжения на костре на пустыре в районе города Шенебек в 11 километрах от Магдебурга. Останки перегорели, вместе с углем истолчены в пепел, собраны и выброшены в реку Бидериц".
Трудно сказать, чем руководствовался Андропов, отдавая такой приказ. Скорее всего, опасался - и небезосновательно - что даже спустя время у фашистского режима найдутся последователи, и место захоронения идеолога диктатуры станет местом паломничества.
Кстати, в 2002 году американцы объявили, что располагают рентгеновскими снимками, которые хранились у зубного врача, оберфюрера СС Гуго Блашке. Сверка с имеющимися в архивах РФ фрагментами еще раз подтвердила подлинность частей челюсти Гитлера.
Но несмотря на, казалось бы, непререкаемые доказательства, версия о том, что фюреру удалось покинуть Германию, занятую советскими войсками, не оставляет в покое и современных исследователей. Ищут его, как правило, в Патагонии. Действительно, Аргентина после Второй Мировой дала приют многим нацистам, пытавшимся избежать правосудия. Находились даже свидетели того, что Гитлер наряду с прочими беглецами появился здесь в 1947 году. Верится с трудом: даже официальное радио фашистской Германии в тот памятный день объявило о гибели фюрера в неравной борьбе с большевизмом.
Первым факт самоубийства Гитлера подверг сомнению маршал Георгий Жуков. Спустя месяц после победы он сказал: "Обстановка очень загадочная. Опознанного трупа Гитлера мы не нашли. Сказать что-либо утвердительно о судьбе Гитлера я не могу. В самую последнюю минуту он мог улететь из Берлина, так как взлетные дорожки позволяли это сделать". Это было 10 июня. А тело было найдено 5 мая, акт вскрытия датирован восьмым мая.… Почему вопрос о подлинности тела фюрера возник лишь через месяц?
Официальная версия советских историков такова: 30 апреля 1945 года Гитлер и его супруга Ева Браун покончили с собой, приняв цианистый калий. При этом, по свидетельствам очевидцев, фюрер застрелился. Кстати, при вскрытии в полости рта было обнаружено стекло, что говорит в пользу версии с ядом.
Неопознанные летающие объекты
Антон Первушин в своем авторском расследовании приводит одну показательную историю, характеризующую отношение КГБ к феномену. Эту историю в свое время любил рассказывать писатель и помощник председателя комитета Игорь Синицын, работавший у Юрия Андропова с 1973 по 1979 годы.
"Как-то, просматривая зарубежную прессу, я натолкнулся на серию статей о неопознанных летающих объектах - НЛО... Я продиктовал стенографистке на русском языке выжимку из них и вместе с журналами понес председателю. …. Он быстро пролистал материалы. Немного подумав, он вдруг вынул из ящика письменного стола какую-то тоненькую папку. В папке оказался рапорт одного из офицеров 3-го управления, то есть военной контрразведки", - вспоминал Синицын.
Переданная Андропову информация вполне могла бы стать сюжетом научно-фантастического фильма: офицер, будучи на ночной рыбалке со своими приятелями, наблюдал, как одна из звезд приблизилась к Земле и приняла форму летательного аппарата. Штурман на глаз оценил размеры и местоположение объекта: диаметр - около 50 метров, высота - примерно пятьсот метров над уровнем моря.
"Он увидел, как из центра НЛО вышли два ярких луча. Один из лучей встал вертикально к поверхности воды и уперся в нее. Другой луч, словно прожектор, обшаривал пространство вод вокруг лодки. Вдруг он остановился, осветив суденышко. Посветив на него еще несколько секунд, луч погас. Вместе с ним погас и второй, вертикальный луч", - цитировал доклад контрразведчика Синицын.
По его же свидетельству, эти материалы попали позже к Кириленко и со временем вроде бы затерялись в архивах. Вот примерно к этому сводят скептики вероятный интерес КГБ к проблеме НЛО: сделать вид, что это интересно, но на деле похоронить материалы в архивах, как потенциально незначительные.
В ноябре 1969 года, почти через 60 лет после падения Тунгусского метеорита (который, по мнению некоторых исследователей, был не обломком небесного тела, а потерпевшим крушение космическим кораблем), появилось сообщение еще об одном падении неопознанного объекта на территории Советского Союза. Недалеко от поселка Березовский в Свердловской области в небе были замечены несколько светящихся шаров, один из которых начала терять высоту, упал, затем последовал сильный взрыв. В конце 1990-х в распоряжении ряда СМИ оказалась пленка, запечатлевшая якобы работу следователей и ученых на месте предполагаемого падения НЛО на Урале. Работами руководил "человек, похожий на работника КГБ".
"Наша семья как раз в то время жила в Свердловске, а в обкоме партии даже работали мои родственники. Однако и там всей правды об инциденте почти никто не знал. В Березовском, где у нас жили знакомые, все приняли на веру легенду о взорвавшемся зернохранилище; те же, кто видел НЛО, предпочли не распространяться. Диск же вывозили, надо полагать, в темное время суток, дабы избежать лишних свидетелей", - вспоминали современники событий.
Примечательно, что даже сами уфологи, люди изначально настроенные на то, чтобы поверить в истории об НЛО, эти видеозаписи раскритиковали: форма русских солдат, их манера держать оружие, мелькающие в кадре автомобили - все это не вызвало доверия даже у восприимчивых людей. Правда, отрицание одной конкретной видеозаписи не означает, что адепты веры в НЛО отказываются от своих убеждений.
Владимир Ажажа, уфолог инженер-акустик по образованию, говорил так: "Скрывает ли государство какие-либо сведения о НЛО от общественности, надо полагать, что да. На каком основании? На основании перечня сведений, составляющих государственную и военную тайну. Действительно, в 1993 году Комитет госбезопасности РФ по письменной просьбе тогдашнего президента Уфологической Ассоциации летчика-космонавта Павла Поповича передал возглавляемому мной УФО-центру около 1300 документов, связанных с НЛО. Это были донесения официальных органов, командиров войсковых частей, сообщения частных лиц".
Оккультные интересы
В 1920-30-х годах видный деятель ЧК/ОГПУ/НКВД (предшественник КГБ) Глеб Бокий, тот самый, что создал лаборатории по разработке препаратов для влияния на сознание арестованных, увлекся изучением экстрасенсорики и даже искал легендарную Шамбалу.
После его расстрела в 1937 году папки с результатами опытов будто бы попали в секретные архивы КГБ. После смерти Сталина часть документов была безвозвратно утеряна, остальное осело в подвалах комитета. При Хрущеве работа продолжилась: Америку волновали периодически доходившие из-за океана слухи об изобретении биогенераторов, механизмов, контролирующих мышление.
Отдельно стоит упомянуть еще один объект пристального внимания советских силовиков - известного менталиста Вольфа Мессинга. Несмотря на то, что он сам, а позднее его биографы, охотно делились интригующими рассказами о выдающихся способностях гипнотизера, архивы КГБ не сохранили никаких документальных подтверждений творимых Мессингом "чудес". В частности, ни в советских, ни в немецких документах нет информации о том, что Мессинг бежал из Германии после того, как предсказал падение фашизма, и Гитлер назначил за его голову награду. Также нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть данные о том, что Мессинг лично встречался со Сталиным и тот проверял его выдающиеся способности, заставляя выполнять те или иные задачи.
С другой стороны о Нинель Кулагиной, в 1968 году привлекшей своими неординарными способностями внимание силовых ведомств, данные сохранились. Способности этой женщины (или их отсутствие?) до сих пор вызывают споры: среди любителей сверхъестественного она почитается как первопроходец, а среди ученой братии ее достижения вызывают как минимум ироническую усмешку.
Между тем видеохроника тех лет зафиксировала, как Кулагина без помощи руки или каких-либо устройств вращает стрелку компаса, передвигает небольшие предметы, такие, как спичечный коробок. Женщина жаловалась во время экспериментов на боли в спине, а ее пульс составлял 180 ударов в минуту. Секрет ее был, якобы, в том, что энергетическое поле рук благодаря сверхконцентрации испытуемой могло двигать предметы, попадающие в зону его влияния.
Также известно, что после окончания Второй мировой войны в качестве трофея в Советский Союз попал уникальный прибор, сделанный по личному распоряжению Гитлера: он служил для астрологических предсказаний военно-политического характера. Прибор был неисправен, но советские инженеры его восстановили, и он был передан на астрономическую станцию под Кисловодском.
Знающие люди рассказывали, что генерал-майор ФСБ Георгий Рогозин (в 1992-1996 годах бывший первым замначальника службы безопасности президента и получивший за занятия вопросами астрологии и телекинеза прозвище "Нострадамус в погонах") использовал в своих исследованиях трофейные архивы СС, касающиеся оккультных наук.
Перед вами фрагменты из книги Натана Дубовицкого «Машинка и Велик» (библиотека «Русского пионера», 2012 г.). Их публикация согласована с издателем. Сюжет авантюрно-героической саги не перескажешь. Для ориентации в отрывках надо знать следующее: один из персонажей, гениальный математик-алкоголик, пытается обналичить мифический «миллион долларов» (отрывок из офшорного офиса); сын математика (Велик) влюблен в дочь (Машинку) злодейского, но не конченого генерала полиции Кривцова (диалог отца с дочерью о взаимоотношениях Родины и денег). Удержаться от цитаты из жизни бизнес-центра — полицейского управления — было сложно, и мы не удержались.
А можно ли было вообще удержаться от публикации этого автора? Можно. Но глупо не получить удовольствие от несомненного дара человека, выбравшего, вероятно, не ту профессию. (Это намек на молву, что под фамилией Дубовицкий скрывается В.Ю. Сурков.)
Из §11
<…> Тут в комнату вошла Машинка и спросила:
— Пап, ты вор?
Это была замечательной внешности девочка, в которой бох вознамерился довоплотить ту настоящую красоту, которую не завершил, работая над ее матерью. Совсем еще ребенок, желавшая во всем походить на Велика, который был чуть старше ее, желавшая даже быть мальчишкой, чтобы быть как он, она уже светилась, уже привлекала всеобщее внимание среди неказистых наших природы и публики, как будто ангел летела впереди будущей своей неотразимой прелести, предвещая пришествие в мир прекраснейших из женщин.
— Ты что, Маш, совсем, что ли? Ты что такое говоришь? — тем же тоном, что Подколесину говорил «не может быть», отозвался папа.
— Говорят, что ты вор. Деньги у людей отнимаешь и взятки берешь.
— Доченька, бох с тобой, кто наплел тебе?.. — недоумевал Кривцов.
— Говорят, на твою и мамину зарплату такой дом не построишь, и таких машин не купишь, и мне таких игрушек… — настаивала Машинка, видимо, по-детски не вполне понимая, что говорит.
— Я не вор, — вскрикнул Кривцов.
— Ты же правду мне всегда говоришь. Чтоб я тоже всегда правду говорила…
— Ну, хорошо, правду говорить нужно, — у генерала по некоторым вопросам были действительно старинные представления. — Так что ты хочешь знать?
— Ты вор?
— Я деньги не ворую.
— Отбираешь?
— Не отбираю, хотя, конечно, беру.
— У кого?
— Ну… у всяких людей. У бизнесменов разных, — взялся разъяснять Сергей Михайлович.
— А почему? Это же их деньги, — любопытствовала дочь.
— Ты должна знать, доченька, все, все деньги берут. Кто много, кто мало. Берут, воруют, отнимают друг у друга. Такова жизнь. Это как… игра в пиратов. Но я вот, к примеру, взятки беру почему? Потому, что право имею.
— Какое право?
— А я, Маш, родину люблю. Россию нашу. Я, Маш, за нее, матушку, жизнь отдам. Ты же знаешь, я в Афгане и в Чечне воевал. А эти все — министры, там, в Москве и Сыктывкаре, да все эти при них прощелыги-олигархи, они родину нашу грабят, а случись чего — первые убегут. По заграницам рассосутся. Они воевать не пойдут.
Я, Машенька, конечно, деньги у таких, как они, получаю. Ведь не все же иудам отдавать, надо же и патриотам что-то оставить. Мы, конечно, взятки берем. Но пусть они там перестанут брать и воровать, тогда и мы тут перестанем.
Они не имеют права страну грабить, потому что не любят ее. А я имею, потому что люблю. Понятно?
— Понятно, пап, — Машинка, кажется, была удовлетворена объяснениями. <…>
Из §14
<…>На острове Буайан в безымянном слабосоленом море верстах в ста от Сеуты процветали четыре офшорные монархии (размерами примерно по четыре кв. версты каждая) — княжество Метценгерштейн, герцогство Берлифитциг, королевства Мерсия и Нагония. Это были наитишайшие государства, с очень большим уважением и очень, очень небольшим любопытством относящиеся к чужим деньгам и обожающие хранить их в полной тайне. <…>
В деловом пригороде Метценгер-штейна, в небольшом, под стать стране, небоскребе квартировала адвокатская контора «Шейлок Хольмс, бразерс, систерс, френдз», помогавшая скрытным людям скрывать капиталы от налоговых служб и полиций.
Дублин и Дылдин притащились сюда со своими бумажками из белого конверта.
<…> Текли, словом, к старине Шейлоку русские деньги, нажитые тем единственным делом, которое одно только и способно всегда тягучих, вязких и отчасти угрюмых людей РФ преобразить хоть на короткое время в озорных, легких, веселых, смекалистых, искрометных энтузиастов. Делом этим любой эрэфовец занимается охотно и всегда пребойко и преумело, словно рожден для него, подобно тому, как японец для изготовления «панасоников», нигга — для танцевания хип-хопа. С этим делом каждый нормальный эрэфовец справляется в каком угодно возрасте, на какой угодно должности и в какой угодно местности; в равной степени хорошо справляется и в трезвом, и в пьяном положении. Дело это — воровство.
Вот сидит, скажем, Иван или Магомед, или иной какой обитатель РФ и на призывы пойти куда-нибудь, добыть чего-нибудь в поте лица или изобрести что-нибудь полезное — не реагирует. Потому что думает про себя, какой он все-таки классный и непревзойденный богоносец. И не любит, когда его от этих дум отвлекают. Воевать не идет, пахать не идет, плясать не идет, любить не идет. Лежит, смотрит сквозь все на ему лишь видимую точку, поставленную в конце всего того, в начале чего было Слово; смотрит на точку, лежит, бога несет, бороду отращивает. И дивятся толпящиеся вокруг Ивана народы: вот, говорят, лежит человек, нейдет никуда; загадочная евразийская душа, сколько же в ней глубины, сколько величия и ни на что непохожести, сколько в ней мыслей о любви и смерти, о слезинке ребенка, о Пушкине, о воскресении отцов. «А мы? — говорят народы. — Бегаем, суетимся; станем же тоже лежать и мудрствовать, как эта великая нация Достоевских, Раскольниковых, Бронштейнов и Коллонтаев!» Но тут подходит Магомед и говорит: «Иван, а Иван! Пошли воровать». И что же? Идет Иван, бежит, даже рвется. Проступает на лице его румянец, сходит с чела напряжение вселенской скорби, загораются холодным болотным огнем оба глаза, и вместо народа-богоносца, народа-страстотерпца обнаруживается стосорокамиллионная многонациональная и многоконфессиональная шайка разбойников. И начинают красть и грабить. И не то, что другие народы, которые похитрее, которые у чужих крадут, а эти, наши-то, крадут у своих, у нас, да и более того, у себя самих. И крадут-то как-то простодушно, не как те, что похитрее, которые то от золотого стандарта откажутся, то дерривативов настругают, то пузырей финансовых понадувают, то МВФ создадут, то Всемирный банк. Которые организуют ограбление по высшему разряду, усадят VIP-потерпевшего в кресло, дадут ему кофею, буклетов с картинками и диаграммами разнообразных обманов с расценками на туфту, спросят, как бы потерпевший хотел обмануться и быть ограбленным, и так точно и ограбят, как хочет потерпевший. Так это сделают душевно, учтиво и с выгодой для випа, что вип просит, чтобы его еще пограбили.
Наши не так, наши воруют без выкрутасов и хитростей, открыто, честно воруют. Продать государству томограф втридорога, построить ему дорогу вчетыредорога — тут дерривативы и сложные маркетинговые расчеты ни к чему. Лихой наш человек и в воровстве своем, как и в богоискательстве, доходит до края, до самой сути, до самозабвения, до отчаяния. Он продает авиакомпании старые запчасти вместо новых и сам же потом, ничтоже сумняшеся, летает ее рейсами, мчится вместе с тремя детьми, женой и двумя мамами (своей и жены) на лайнере, в правом крыле которого истончается готовый оборваться поношенный просроченный топливный тросик. Недосыпает цемент в строительный раствор и строит аквапарк, которому не простоять зимы, который рухнет от первого снега, и сам же плещется в этом аквапарке, также без задней мысли, да еще и жену в нем плещет и троих детей, и все тех же двух старых мам. <…>
— Смотри, это же Чистотелов, а вон Базаров. Они за науку в правительстве отвечают, — прозрел вдруг Глеб и как ребенок стал показывать пальцем на известных людей, которых видел по телевизору и в институте на каком-то собрании. Базаров даже вручал Дублину грамоту и значок.
— Да, а вон главный борец с коррупцией — депутат Назимзянов. И генерал Меринов здесь. Наворовали, прячут, — подхватил Дылдин. Зала действительно была полна знаменитостей. — Кто тут к Хольмсу крайний? — спросил он у очередей. Назимзянов поднял руку.
— Я за вами, товарищ депутат, — зафиксировался Саша.
— Я вам не товарищ. Я вам господин, молодой человек. У нас демократия, а не совок, — торжественно прогудел депутат.
— О да, мой господин, — огрызнулся Дылдин.
Шейлок Хольмс оказался хроменьким, сухоньким, зелененьким, маленьким, почти мертвеньким старикашей. Он уже знал несколько русских слов, да и Дылдин с его очень энергичным почти английским в обиду себя не дал, так что сговорились скоро. Сертификат был, правда, на предъявителя. Хотя и оформлялся на другого человека. Но если этот человек теперь не владеет сертификатом, Хольмса ли это дело знать, почему так получилось и как он оказался у Дылдина. Юридически все корректно. Чья бумажка, того и «Трест Д.Е.». И пароль правильно назвали. Чего же боле? Господа предъявители пожелали узнать, сколько на счету «Треста Д.Е.» денег.
— Джаст э минит, — сказал мистер Хольмс.
— Отче наш, сущий на небесах, — взмолился Дылдин.
Дублин разглядывал репродукцию Поллока на серой стенке хольмовской комнатки. Адвокат зарылся в какие-то папки и тетрадки.
— Да святится имя твое, да приидет царствие твое, — повысил голос Дылдин. Старичок посмотрел в тетрадку, потом в папку, потом в монитор компьютера.
— Хлеб наш насущный…
Шейлоковы пальцы, похожие на ватагу бодреньких, хроменьких, сухоньких, зелененьких старичков, бегущих с утра по парку, поскакали по клавиатуре; экран погримасничал…
— Даждь нам днесь…
— Уан пойнт уан мильон далларс, — сказал Хольмс, протягивая Дылдину выписку со счета.
— Миллион сто! Долларов! — заорал Саша Глебу.
Министр Чистотелов и его зам Базаров, беседовавшие в приемной, где очень хорошо был слышен экстатический ор Дылдина, криво усмехнулись.
У них было по семьсот. Миллионов. Долларов. И миллиард на подходе с последней негоции, прокрученной по поручению вице-премьера.
— Понаехали тут. Лимита, — сказал замминистра, человек еще молодой и потому немного несдержанный.
— В моем присутствии о простом народе попрошу так не выражаться, — возмутился за Дылдина и Дублина заполнявший какую-то анкету депутат Назимзянов. — У нас демократия, и эти бедняки, получившие первый и, возможно, увы, последний в своей жизни миллион и так искренне радующиеся, — такие же граждане России, как вы и я. А разрыв в доходах беднейшего и богатейшего слоев нашего общества опасно огромен. Он колоссальный, дикий. Такого в Европе нигде уже нет, чтобы у одних миллион, от силы — два, а у других — миллиарды! Десятки миллиардов. Вдумайтесь: разница в тысячу, десятки тысяч раз! Где же справедливость? А ведь мы по Конституции — социальное государство… Надо возрождать традиции благотворительности, милосердия… Вот вы пробовали прожить на миллион? А с семьей? На один-единственный миллион? То-то же…<…>
Из §30
Управление внутренних дел слыло настоящим деловым центром города. С утра до ночи по его этажам и коридорам, уставленным отменной офисной утварью, носились энергичные молодые сотрудники в небрежно ослабленных модных галстуках и белых рубашках с расстегнутой верхней пуговицей. Сновали долговязые секретарши с факсами и файлами в пляжных и вечерних платьях. Они курсировали между персональными кабинетами и служебными помещениями, в которых оседали полицейские постарше и посолиднее, начальствующие кто выше, кто ниже, а иные и вовсе не начальствующие, а просто напустившие на себя важности, чтобы не заставляли дежурить по выходным.
Дежурства, выезды по вызовам, корпение над отчетностью и прочая рутина отвращали многих от службы. Но интересной, творческой работы в любых количествах здесь, похоже, не боялся никто. Все говорили одновременно друг с другом и по телефону, прерываясь только для чтения и отправки срочных SMS или скобления айпада. Из всех углов доносилось:
— На рынке пятый день фура из Минска стоит с кабачковой икрой, спросите Антона, почему не разгрузили до сих пор?
— Пиджаки китайские, льняные, летние, «Том Форд», пятьсот штук, три штуки за штуку… Что значит, один на пробу? Вы все берите, они не водка, чего их пробовать. Что значит, денег нет? Я оптовик, нет, десять мало, все, все берите. Никакой рассрочки. Не возьмете — к вам что, налоговая давно не заходила? Займите… У кого хотите… Вон хоть у Антона, у него нал всегда есть.
— Звоните срочно во Франкфурт; скажите Помидорычу, чтоб из евро уходил. Срочно! Куда-куда? Хер его знает… Ну в доллар, что ли, пока, но не полностью. Юань пусть берет. И золото. Потом разберемся. Там эти бундесы небоскреб этот обветшавший предлагали рядом с Рёмербергом. Может, его взять? Что? Какой торф? Торф скупать? На хера? Торф — топливо будущего? Кто вам сказал? Пауль? Не слушайте его, он обманывает. Короче, пусть Помидорыч для начала из евро уйдет, у него час времени, время пошло… А там поглядим…
— Нет, нет, не беспокойтесь, вы просто передайте вашу долю в Новотундринском месторождении Ивану Ивановичу. Это мой водитель. Он к вам заедет завтра в девять утра. Нет, нет, не беспокойтесь, он сам все бумаги подготовит. Нет, нет, не беспокойтесь, нотариуса он с собой привезет. На дому все оформим… Да, у вас ведь и в Старотундринском блокирующий пакет. Откуда узнал? Ну я же в полиции работаю. Шутка. Вы и его заодно оформите. Да, да на Ивана Ивановича. Как не было такого уговора? Был, был, вы запамятовали. Как же, позавчера, когда я уходил, помните, в прихожей-то за посошком о чем говорили? Да нет, об этом раньше, а вот прямо перед анекдотом-то… Да, как раз о Старотундринском. Да, вы согласились. Да, весь пакет целиком. Тоже бесплатно. За деньги-то мне не надо. Нет, нет, не беспокойтесь, он все бумаги оформит сам…
— Волатильность на европейских и азиатских рынках высокая, товарищ подполковник. Никкей закрылся в минусе; в Гонконге и Сингапуре отскок, но небольшой, после вчерашнего почти ничего не наверстали. Лондон в Дауне, Париж стоит на месте… так точно, товарищ подполковник, Доу-Джонс и Насдак по полпроцентных пункта потеряли. Есть сбрасывать высокотехнологические и покупать сырьевые! Есть, товарищ подполковник! Разрешите исполнять! Есть!
Генерала Кривцова неприятно удивило то, что его никто буквально не узнавал. «Надо было форму надеть». Да и то сказать, давно уже Сергей Михайлович на службу не заходил, даже ветераны уже подзабыли о нем, а новички в лицо его никогда не видали, вот и не здоровались. Лишь выпивавшие в баре второго этажа по второму утреннему джину прокурор Двойкин, адвокат Куравлев и обвиняемый/подзащитный Двойкин (брат прокурора), люди, в сущности, не свои, посторонние, вроде бы приметили генерала, да и то как-то невнятно, недружно.
— О! — сказал прокурор.
— Чё? — спросил Двойкин.
— Кривцов никак идет! — сказал прокурор.
— Это который из районо? — равнодушно поинтересовался адвокат.
— Да нет! Который отсюда. Начальник милиции!
— Да ты чё!
— Полиции.
— Не может быть. Он же после обстрела в аэропорту вообще зарекся из дому выходить. Убьют же его.
— До вечера, случись, к примеру сказать, доживет? — спросил один Двойкин другого.
— Да доживет, чего не дожить. А вот до утра вряд ли дотянет, — сказал другой Двойкин.
— И до вечера не доживет, тут две трети управления на Кетчупа работают, а треть на Аслана. Вот те крест, к бабке не ходи — оба знают уже, что он из бункера вылез. Забьют прямо здесь, прямо щщас, к бабке не ходи, — возразил Куравлев.
— Ну, не две трети, и не треть, да и кто из их нукеров сюда сунется? Какая-никакая, а все ж полиция тут, — усомнился Двойкин.
— И совать сюда никого не надо. Они и так все здесь, нукеры эти, тут. Вот сам смотри. Видишь: Метелин, Пленкин, Умоталов, Сморчко, сам знаешь: на сдельной у Кетчупа. А в этом коридоре, в кабинетах от 31 и 27А до 46-го и дальше, все в той курилке и вплоть до этого бармена — аслановские.
— Ну, в 43-й, допустим, Репа сидит, он ничей, честный пацан, — проворчал второй Двойкин.
— Ничей, потому как никчемный, он не мент даже, а судмедэксперт, патолого-анатом, что с него взять, кому он нужен, — цинически прокомментировал адвокат.
— Брось, он хороший мужик, настоящий профессионал, так мне аппендикс удалил, я даже не почувствовал, золотые руки, — защитил Репу Двойкин.
— Тут ты прав, Репа крут, ничего не скажешь, он моей Таське такую пластику сделал, нос вот так приподнял и тут вот перед ушами убрал, как новая стала, — поддержал Двойкин.
— Слушай, у тебя этих Тасек три, кому из них он задрал: жене твоей, любовнице или дочери? — попросил уточнить Куравлев.
— Жене, жене, дочери он гланды удалял. Тоже классно, руки, точно, золотые. А с той Таськой, которая любовница, я уже давно расстался. Он, кстати, и ее лечил, уже только не вспомню от чего.
— Конечно, медик он неплохой, тренируется на трупах каждый день… — не хотел оставлять цинического тона Куравлев. — Кстати, о трупах. На что спорим, доживет Кривцов или не доживет…
Сергей Михайлович вошел в свою приемную, Подколесин вмаршировал в нее вслед за ним. В приемной за столом бдительно бездельничала, шурша тяжелыми бархатами рубах и штанов, пожилая незнакомая секретарша с такими огромными круглыми и сверкающими глазами, что Кривцов принял их с первого взгляда за какие-то очки. У стола стоял дежурный офицер (генерал узнал старшего лейтенанта Прибаутова), слушая аудиокнигу из небольшого плеера. Офицер заканчивал полицейскую академию и писал изысканную дипломную работу под названием «Анализ особенностей следственных действий и уголовного розыска в середине XIX в. по роману Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Теперь он изучал легендарный роман, но по ошибке купил диск не с «Преступлением и наказанием», а с «Братьями Карамазовыми». Разницы он, впрочем, не уловил, поскольку вообще впервые слышал Достоевского, а уголовного розыска и в этом произведении вполне достаточно для самого глубокого анализа.
— Вот что, Алеша, быть русским человеком иногда вовсе не умно… — слышалось из плеера.<…>
Если бы люди не предавали своих убеждений, не отрекались от вер, не изменяли идеалам, не нарушали присяг, не преступали клятв, они б до сих пор жили в пещерах и поклонялись идолам.
Прошлась печаль по пеплам дней
нежнейшим смерчем.
Я стал богат, как царь царей -
в моей коллекции камней
есть твоё сердце.
Натан Дубовицкий. Машинка и Велик
Но время, время! Оно повсюду, хлещет из всех щелей как едкая щёлочь, разъедая бренное тело и вещую душу, и вечность в душе, и тленные вещи в руках. И если не тратить его на работу и отдых, на совещания и диспуты, на приготовление завтраков и ужинов, затем на их поедание и на танцы после них, на рыбалку, твиттер и преферанс; если не сливать его, не отводить из переполненной им жизни куда-нибудь в сторону, на чепуху, на что попало - то, пожалуй, затопит оно мозг, словно бурлящее безумие.
Натан Дубовицкий. Машинка и Велик
Глеб подумал, что надо бы сегодня не полениться, найти наконец время и повеситься. Или вот там, на болоте, полынья есть, проезжали - видели, в неё, в неё и сразу под лёд, и плыть подо льдом прочь от полыньи, пока весь воздух не кончится в лёгких, чтоб на обратную дорогу не осталось.
Натан Дубовицкий. Машинка и Велик
Рассмотрев прошедшие полдня, Велик стал разглядывать забор и дом генерала Кривцова. Он был уже лет пять влюблён в генеральскую дочь Машу Кривцову, девятилетнюю красивую девочку из его школы. Влюблён не любовью ещё, но тревожным, нежным и чистым предчувствием любви. Как будто первый утренний ветер тихо трогал цветы и листья, трогал и затихал. А цветы и листва покачивались и пели, не ведая, что этот слабый ветер - лишь первое движение несущейся сюда ревущей бури, несущей сюда поднятую со всей земли пыль, сорванный с неприбранной жизни сор и надёрганную из неё разную дрянь. Что буря быстро здесь будет, оборвёт листья, ударит по цветам горячим пыльным воздухом, задушит, ошеломит, закружит. И придёт настоящая взрослая любовь с её счастьями и несчастьями, неслыханной радостью и бестолочью, и враньём, скукой.
Натан Дубовицкий. Машинка и Велик
Тогда жался Велик к себе, не к кому больше было. Кутался в своё одиночество, как кутался бы в мамино тепло, если бы была у него мама. Одиночество это было ему велико, недетского размера, большое, просторное, тяжёлое; как на взрослого, словно с чужого плеча на вырост ему отдано. У кого были родители алкоголики, тот поймёт, каково ему приходилось, какой он чувствовал грозный простор, какую свободу ужасную, непереносимую для неумелой детской души, ещё не обособившейся. Не научившейся рыскать на холоде и скакать по головам, улавливать, хватать ближних своих и, усевшись им на шею, примостившись у них в мозгу, высасывать из них все соки, отжимать тепло, выгрызать радость. Существо его ещё не выпало в осадок, не окаменело в форме какого-нибудь дундука или ***а, а должно было быть ещё рассеянным, ясным, прозрачным, растворённым, как свет и любовь, в крови и воле кого-то старшего.