Манку́рт , согласно роману Чингиза Айтматова «Буранный полустанок» («И дольше века длится день»), это взятый в плен человек, превращённый в бездушное рабское создание, полностью подчинённое хозяину и не помнящее ничего из предыдущей жизни.
Так же существует версия, что слово Манкурт произошло от сокращения выражения "мәні құрттаған (мани курттаган)" что значит "прогнившая суть", "прогнившее основание"
Есть два способа создания манкурта:
1) Один источник утверждает что молодым людям на череп надевали кольцо из сырой бараньей шкуры, и закапывали их в степи под зноем солнца! При усыхании шкуры раб терял память(при усыхании череп деформировался, при этом мозг частично разрушался, и к стати повязку надо налаживать на определенное место черепа) и становился животным, которое исполняло приказы хозяина (даже мог убить родную мать без колебаний).
2) Второй способ существовал как бы у якутов. В черепе манкурта проделывалась дыра под специальную деревяшку (коловидную щепку с нанесенными рубцами, на определенном расстоянии), этот кол водился в отверстие, которое так же надо было проделать в определенном месте черепа (в зависимости от массы тела человека и примерного строения черепа по определенную метку, которую определял шаман и вводил штырь) и через 2 дня человек становился манкуртом! (Но во втором случае шаманы знали как можно предотвратить процесс с помощью какого-то настоя! А в первом случае остановить процесс практически не возможно)
Тюрская легенда о манкурте гласит, что во время одного из таких набегов джунгары взяли в плен известного в Степи своей отвагой молодого батыра. Это была знатная добыча. Его можно было женить на джунгарке и сделать своим батыром. У него можно было научиться военному искусству противников. Его можно было выгодно продать. Наконец, он становился свидетельством военной ловкости джунгар, взявших в плен казахского воина. Но тот все время с тоской смотрел на запад и без конца совершал дерзкие попытки сбежать. Его избивали, приковывали к дереву, морили голодом, но он вновь пытался бежать. Через два года джунгары решили, что используют хотя бы силу батыра и его навыки скотовода. Для этого надо было лишь сломить его волю и, главное, тягу домой, в казахскую Степь.
Однажды летом, когда стояли особенно жаркие дни, джунгары вывезли батыра в пустынное место, обрили ему голову, натянули на нее свежую шкуру, на шею и ноги надели колодки и оставили одного. Под лучами палящего солнца шкура стала просыхать и, сжимаясь, плотно обтягивала голову джигита. Дотянуться руками до головы, чтобы сорвать шкуру, или разбить голову о землю не позволяла широкая колодка на шее. Дойти до какой-нибудь реки или горы, чтобы утопиться или разбиться, было невозможно. Путь был не близкий, а на ногах - колодки. Весь день его мучила жажда, а ночью, когда можно было отдохнуть от пекла, началась пытка: страшный зуд на голове сводил с ума. Джигит стал выть. Он молил Тенгри, чтобы джунгары пришли и убили его. Через день шкура просохла окончательно и обтянула голову джигита стальным шлемом. Шкура не растягивалась, держа череп в тисках, и каждая попытка раскрыть в крике рот оборачивалась болевым шоком. В невыносимой боли под нещадно палящим солнцем прошло еще два дня. Прорастающие на голове волосы не могли пробиться сквозь высохшую и затвердевшую шкуру, и в поисках выхода сотнями тысяч иголок впивались в кожу на черепе, врастая внутрь и раздражая нервные окончания под кожей. Джигиту казалось, острие тысяч кинжалов впиваются ему в череп. На пятый день без воды под безжалостным солнцем, в непрерывных физических страданиях он впал в бессознательное состояние.
Потом два раза в день ему стали привозить воду. Боль отступала. Джигит мечтал только о воде, других мыслей не существовало. Человек, дававший ему пить, становился для него богом. Через три недели его привезли в стан джунгар почти бесчувственного, но живого.
Его выходили, но это был уже не гордый и дерзкий джигит, а преданный своему хозяину безгласый раб. Дети дразнили его, а девушки, еще вчера мечтавшие о нем, брезгливо отводили глаза. Те из повидавших жизнь мужчин, в ком была смелость воинов, глядя на безмолвного, переносившего унижения с покорностью труса, бывшего воина, испытывали стыд за содеянное. Однако постепенно привыкли.
Некогда храбрый пленник-казах всеми забылся, а перед глазами теперь маячил пугливый здоровяк с пустым взглядом. Манкурт был неприхотлив в еде, редкостно вынослив, по-детски послушен и, что составляло его главное достоинство, никуда не стремился, ни о чем не мечтал, ничего не помнил.
Однажды в стане джунгар, где жил манкурт, появился дряхлый, изможденный старик с клюкой. Он всматривался в лица молодых мужчин. Он не знал языка и все сочли его глухонемым. Утром следующего дня, когда старик собирался продолжить свой путь, он увидел в стороне уходящее стадо. За стадом шёл тот, кого он искал. Это был его внук. Но в то же время это был не он. Безвольная походка, тусклый взгляд джигита заставили старика засомневаться. Манкурт прошел мимо, крепко держась на шкуру на голове при виде чужого человека.
Старик вздрогнул и попытался заговорить с джигитом. Джунгары поняли, кто он, и, решив наказать немощного старика, дерзнувшего появиться здесь, приказали знавшему казахский язык джунгару поведать историю манкурта. Хохоча, они рассказывали старику о том, каким стал некогда храбрый джигит, теперь молча сносивший оскорбления. Ни один мускул не дрогнул на суровом лице аксакала, только черной костлявой рукой он крепче сжимал свою клюку. Выслушав рассказ до конца, старик ушел прочь.
Но далеко не ушел, а спрятался вблизи расположения джунгарского стана. Так прошел день, близилась ночь. Аксакал вспоминал, как почти три года назад, когда он со стариками уводил в степь женщин и детей, его сын и старший внук с другими джигитами аула поскакали отбивать уводимый врагами скот. Скот отбили, но внука заарканили и увезли в далекие края. Его ждали месяц, а потом старик стал собираться в дорогу. Если внук погиб, его тело следовало придать земле по обычаю предков. Этот долг поддерживал силы старика все три года долгих странствий.
Теперь он знал, что его внук жив и невредим. Но он НИКТО. Только варвары могли придумать такую пытку. Джунгары сказали, что отнимать память у человека их научили китайцы. Казахи, испокон веков чтившие своих предков, свои корни, предпочли бы убить человека, чем лишать его памяти. Любой казах-ребенок знает свой род в семи поколениях, историю жизни своих предков, имена великих казахских батыров и знаменитые битвы. И мужчины старались жить достойно, зная, что об их поступках будут судить семь поколений потомков, гордясь или стыдясь своего предка. Память для казаха была всем. Это было его образование. Знания передавались от отца сыну, от деда внуку. История рода, обычаи, традиции, кочевые пути, места стоянок и скрытых колодцев, летоисчисление, умение «читать» природу и разумно пользоваться ею, военная стратегия, стоянки других родов, устройство быта, иерархия отношений внутри рода - всё, что хранила память, составляло картину мироздания кочевника. Казах без памяти - ничего страшнее быть не может. Теперь у его внука памяти не было. Значит, не было и человека. Осталась пустая оболочка. Лучше бы его лишили ног и рук, даже при этом он оставался бы человеком. Почему его просто не убили?! Только трус уничтожает память противника, которого не смог сломить. Уничтожение памяти - это тоже смерть для человека, но просто убить его всё же честнее. Убить, не лишая врага его памяти, его любви в родине, его верности своему народу, - это уважение к противнику, уважение к силе его духа.
Из глаз старика текли слезы, но он был спокоен. Его путь подошел к концу. Осталось проверить, правду ли сказали джунгары. Ближе к рассвету старик нашел манкурта спящим под деревом. Он позвал его ласково, как в детстве: «Жаным менін, козім менін, ботам». Манкурт открыл глаза, и, с опаской глядя на старика, правой рукой схватился за голову, а левой потянулся в пике. Старик повторил слова и, когда манкурт замахнулся, он молниеносным движением вонзил нож в сердце внука… Вскоре женщина, приносившая манкурту еду, сообщила, что его убили. Джунгары, не сговариваясь, обернулись на запад и далеко на линии горизонта увидели одинокую сгорбленную фигурку. В глазах мужчин была и злость, и смятение. Погоню посылать не стали. Кому он нужен, нищий, немощный старик…
У Айтматова кочевые жуаньжуани, вторгшиеся в центральноазиатские степи, из непокорившихся пленных воинов, не желавших стать рабами, с помощью кошмарной пытки делали своеобразного биоробота "манкурта", забывшего родных, имя и свой народ настолько, что, по приведённой в романе «Буранный полустанок» («И дольше века длится день»)легенде один из них убил свою мать - без злобы, без раскаяния, бесстрастно, равнодушно...
Вот так описывает Чингиз Айтматов участь тех, кто угодил в манкурты.
У кладбища Ана-Бейит была своя история.
Предание начиналось с того, что жуаньжуаны, захватившие сарозеки в прошлые века, исключительно жестоко обращались с пленными воинами. При случае они продавали их в рабство в соседние края, и это считалось счастливым исходом для пленного, ибо проданный раб рано или поздно мог бежать на родину. Чудовищная участь ждала тех, кого жуаньжуа-ны оставляли у себя в рабстве. Они уничтожали память раба страшной пыткой - надеванием на голову жертвы шири. Обычно эта участь постигала молодых парней, захваченных в боях. Сначала им начисто обривали головы, тщательно выскабливали каждую волосинку под корень. К тому времени, когда заканчивалось бритье головы, опытные убойщики-жуаньжуаны забивали поблизости матерого верблюда. Освежевывая верблюжью шкуру, первым долгом отделяли ее наиболее тяжелую, плотную выйную часть. Поделив выю на куски, ее тут же в парном виде напяливали на обритые головы пленных вмиг прилипающими пластырями - наподобие современных плавательных шапочек. Это и означало надеть шири. Тот, кто подвергался такой процедуре, либо умирал, не выдержав пытки, либо лишался на всю жизнь памяти, превращался в манкурта - раба, не помнящего своего прошлого. Выйной шкуры одного верблюда хватало на пять-шесть шири. После надевания шири каждого обреченного заковывали деревянной шейной колодой, чтобы испытуемый не мог прикоснуться головой к земле. В этом виде их отвозили подальше от людных мест, чтобы не доносились понапрасну их душераздирающие крики, и бросали там в открытом поле, со связанными руками и ногами, на солнцепеке, без воды и без пищи. Пытка длилась несколько суток. Лишь усиленные дозоры стерегли в определенных местах подходы на тот случай, если соплеменники плененных попытались бы выручить их, пока они живы. Но такие попытки предпринимались крайне редко, ибо в открытой степи всегда заметны любые передвижения. И если впоследствии доходил слух, что такой-то превращен жуаньжуанами в манкурта, то даже самые близкие люди не стремились спасти или выкупить его, ибо это значило вернуть себе чучело прежнего человека. И лишь одна мать найманская, оставшаяся в предании под именем Найман-Ана, не примирилась с подобной участью сына. Об этом рассказывает сарозекская легенда. И отсюда название кладбища Ана-Бейит - Материнский упокой.
Брошенные в поле на мучительную пытку в большинстве своем погибали под сарозекским солнцем. В живых оставались один или два манкурта из пяти-шести. Погибали они не от голода и даже не от жажды, а от невыносимых, нечеловеческих мук, причиняемых усыхающей, сжимающейся на голове сыромятной верблюжьей кожей. Неумолимо сокращаясь под лучами палящего солнца, шири стискивало, сжимало бритую голову раба подобно железному обручу. Уже на вторые сутки начинали прорастать обритые волосы мучеников. Жесткие и прямые азиатские волосы иной раз врастали в сыромятную кожу, в большинстве случаев, не находя выхода, волосы загибались и снова уходили концами в кожу головы, причиняя еще большие страдания. Последние испытания сопровождались полным помутнением рассудка. Лишь на пятые сутки жуаньжуаны приходили проверить, выжил ли кто из пленных. Если заставали в живых хотя бы одного из замученных, то считалось, что цель достигнута. Такого поили водой, освобождали от оков и со временем возвращали ему силу, поднимали на ноги. Это и был раб-манкурт, насильно лишенный памяти и потому весьма ценный, стоивший десяти здоровых невольников. Существовало даже правило - в случае убийства раба-манкурта в междоусобных столкновениях выкуп за такой ущерб устанавливался в три раза выше, чем за жизнь свободного соплеменника.
Манкурт не знал, кто он, откуда родом-племенем, не ведал своего имени, не помнил детства, отца и матери - одним словом, манкурт не осознавал себя человеческим существом. Лишенный понимания собственного "я", манкурт с хозяйственной точки зрения обладал целым рядом преимуществ. Он был равнозначен бессловесной твари и потому абсолютно покорен и безопасен. Он никогда не помышлял о бегстве. Для любого рабовладельца самое страшное - восстание раба. Каждый раб потенциально мятежник. Манкурт был единственным в своем роде исключением - ему в корне чужды были побуждения к бунту, неповиновению. Он не ведал таких страстей. И поэтому не было необходимости стеречь его, держать охрану и тем более подозревать в тайных замыслах. Манкурт, как собака, признавал только своих хозяев. С другими он не вступал в общение. Все его помыслы сводились к утолению чрева. Других забот он не знал. Зато порученное дело исполнял слепо, усердно, неуклонно. Манкуртов обычно заставляли делать наиболее грязную, тяжкую работу или же приставляли их к самым нудным, тягостным занятиям, требующим тупого терпения. Только манкурт мог выдерживать в одиночестве бесконечную глушь и безлюдье сарозеков, находясь неотлучно при отгонном верблюжьем стаде. Он один на таком удалении заменял множество работников. Надо было всего-то снабжать его пищей - и тогда он бессменно пребывал при деле зимой и летом, не тяготясь одичанием и не сетуя на лишения. Повеление хозяина для манкурта было превыше всего. Для себя же, кроме еды и обносков, чтобы только не замерзнуть в степи, он ничего не требовал...
Куда легче снять пленному голову или причинить любой другой вред для устрашения духа, нежели отбить человеку память, разрушить в нем разум, вырвать корни того, что пребывает с челове-ком до последнего вздоха, оставаясь его единственным обретением, уходящим вместе с ним и недоступ-ным для других. Но кочевые жуаньжуаны, вынесшие из своей кромешной истории самый жестокий вид варварства, посягнули и на эту сокровенную суть человека. Они нашли способ отнимать у рабов их живую память, нанося тем самым человеческой натуре самое тяжкое из всех мыслимых и немыслимых злодеяний. Не случайно ведь, причитая по сыну, превращенному в манкурта, Найман-Ана сказала в исступленном горе и отчаянии:
"Когда память твою отторгли, когда голову твою, дитя мое, ужимали, как орех клещами, стягивая череп медленным воротом усыхающей кожи верблюжьей, когда обруч невидимый на голову насадили так, что глаза твои из глазниц выпирали, налитые сукровицей страха, когда на бездымном костре сарозеков предсмертная жажда тебя истязала и не было капли, чтобы с неба на губы упала, - стало ли солнце, всем дарующее жизнь, для тебя ненавистным, ослепшим светилом, самым черным среди всех светил в мире?
Когда, раздираемый болью, твой вопль истошно стоял средь пустыни, когда ты орал и метался, взывая к богу днями, ночами, когда ты помощи ждал от напрасного неба, когда, задыхаясь в блевотине, исторгаемой муками плоти, и корчась в мерзком дерьме, истекавшем из тела, перекрученного в судорогах, когда угасал ты в зловонии том, теряя рассудок, съедаемый тучей мушиной, проклял ли ты из последних сил бога, что сотворил всех нас в покинутом им самим мире?"
Манкуртов программируют практически с самого рождения против местного населения. Вначале младенцам манкуртам меняют психику, они перестают логически мыслить. Их разум превращается чисто в биологический, животный инстинкт. Например если вам за хорошую плату предлагают работать против своего собственного народа троллем, вы отказываетесь это делать, у манкуртов всё иначе, манкурт думает если он откажется от денег их всё равно заработает кто-то другой, так зачем давать кому-то заработать лёгкие деньги? Вот такой тип мышления у манкуртов.
Во время изменения психики манкуртам также закладывают рефлекс подчинения коэнам и левитам, они при виде левитов рефлекторно как собаки исполняют их команды, они их боятся. После этого манкуртов начинают программировать программой своей секты. Вначале им рассказывают историю вымышленного на бумаге народа, так им создают манию величия. Потом их учат, что все члены секты это люди, а остальной весь мир это животные. То есть им с детства закладывают определённое мировоззрение. Это называется - программирование нейронной сети головного мозга. Потом манкуртам рассказывают истории погромов, историю холокоста, многие события вымышлены, так их программируют ненавистью к собственным народам, их превращают в церберов, сторожевых псов Виндзоров. То есть всё, что Виндзоры совершили руками запрограммированных ними людей против манкуртов, они манкуртам выдают за грехи обычных людей.
Чтобы между манкуртами и нормальными людьми всегда было отчуждение и ненависть #Виндзоры программируют население против манкуртов. Во первых всему населению они давно, ещё во времена Византии дали вымышленную религиозную идеологию - #христианство . Чтобы скрыть кто такие манкурты на самом деле, их всем выдают за вымышленный народ - евреев, во вторых программируя программой христианства местные народы, им манкуртов выдают за потомков тех кто распял их бога-идола, которого навязали Виндзоры всем жителям стран из которых набирают манкуртов. Всем рассказывают как манкурты распяли Иисуса Христа. Так закладывают ненависть к манкуртам. Как вы понимаете такового человека никогда не было, это специально созданный образ для манипуляции человеческим сознанием. Также чтобы была ненависть к манкуртам про них специально придумывается много анекдотов, придуманы мифы о том, что они пьют кровь христианских младенцев. Такие вбросы осуществляются при помощи масонов. Например всем известны Протоколы Сионских Мудрецов. Этот #вброс сделан Виндзорами чтобы выставить козлами отпущения манкуртов. Многие видели видеоролики Григория Климова про манкуртов. Это тоже заказ Виндзоров, который выполнили спецслужбы США. Дэвид Дюк тоже заказ Виндзоров. Всё это делается специально для создания полосы отчуждения между социумом и деструктивным культом иудаизма. Жители социума должны свято верить в библейскую сказку, манкуртов они должны считать только евреями и никеми иными. Манкурты тоже должны свято верить что они потомки библейских евреев, хотя все их ДНК по мужской линии набрано из местных народов. Но увы, там где правит сумашедствие, там #логика отсутствует.
Манкурты всегда ментально должны быть отделены от нормальных людей. Такое практикуют все тотальтарные секты, это делается для использования манкуртов в корыстных целях. Ведь если человек не имеет обиды к другому человеку, он ему никогда не сделает худо. Также манкуртам навязывают специальную терминологию, для них Виндзоры придумали отдельный язык общения - Иврит. Такое практикуется для отделения сектантов манкуртов от нормального социума. Манкуртов программируют в закрытых школах - Синагогах. Каждый манкурт должен верить безоговорочно в вымышленное прошлое своих предков. По специальным методикам в манкуртах воспитывается любовь к деньгам и любовь к предательству. Большинство манкуртов вырастают доносчиками.
В манкуртах воспитывают очень сильную ненависть к окружающему их миру, манкурты страшно завистливы, вы даже не представляете как они завидуют нормальным людям. Мне приходилось читать их некоторые открытые тексты, они полны желчи и ненависти.
Мне с такими сценами приходилось встречаться не раз в интернете. Поначалу меня даже несколько шокировала их ненависть ко всему миру, а потом я понял что они психически больные люди.
https://cont.ws/@emathion/677682
Манкурт - согласно роману Чингиза Айтматова «Буранный полустанок» («И дольше века длится день»), взятый в плен человек, превращённый в бездушное рабское создание, полностью подчинённое хозяину и не помнящее ничего из предыдущей жизни.
В переносном смысле слово «манкурт» употребляется для обозначения человека, потерявшего связь со своими историческими, национальными корнями, забывшего о своём родстве.
В этом значении слово «манкурт» стало нарицательным и уже используется в публицистике.
В русском языке появились неологизмы «манкуртизм», «манкуртизация», «деманкуртизация».
Согласно Айтматову, предназначенному в рабство пленнику обривали голову и надевали на неё шири - кусок шкуры с выйной (шейной) части только что убитого верблюда.
После этого ему связывали руки и ноги и надевали на шею колодку, чтобы он не мог коснуться головой земли, и оставляли в пустыне на несколько дней.
На палящем солнце шири съёживалась, сдавливая голову, волосы врастали в кожу, причиняя невыносимые страдания, усиливаемые жаждой.
Через какое-то время жертва либо гибла, либо теряла память о прошедшей жизни и становилась идеальным рабом, лишённым собственной воли и безгранично покорным хозяину.
Рабы-манкурты ценились гораздо выше обычных.
В романе рассказывается о том, как молодого кочевника Жоламана, сына Доненбая, попавшего в плен к жуаньжуанам, сделали манкуртом.
Его мать Найман-Ана долго искала сына, но, когда она нашла его, он её не узнал. Более того, он убил её по приказу своих хозяев.
В тексте Айтматов даёт подробное определение образа:
«Манкурт не знал, кто он, откуда родом-племенем, не ведал своего имени, не помнил детства, отца и матери - одним словом, манкурт не осознавал себя человеческим существом.
Лишённый понимания собственного „Я“, манкурт с хозяйственной точки зрения обладал целым рядом преимуществ.
Он был равнозначен бессловесной твари и потому абсолютно покорен и безопасен.
Он никогда не помышлял о бегстве.
Для любого рабовладельца самое страшное - восстание раба.
Каждый раб потенциально мятежник.
Манкурт был единственным в своём роде исключением - ему в корне чужды были побуждения к бунту, неповиновению.
Он не ведал таких страстей.
И поэтому не было необходимости стеречь его, держать охрану и тем более подозревать в тайных замыслах.
Манкурт, как собака, признавал только своих хозяев.
С другими он не вступал в общение.
Все его помыслы сводились к утолению чрева.
Других забот он не знал.
Зато порученное дело исполнял слепо, усердно, неуклонно.
Манкуртов обычно заставляли делать наиболее грязную, тяжкую работу или же приставляли их к самым нудным, тягостным занятиям, требующим тупого терпения.
Только манкурт мог выдерживать в одиночестве бесконечную глушь и безлюдье сарозеков, находясь неотлучно при отгонном верблюжьем стаде.
Он один на таком удалении заменял множество работников.
Надо было всего-то снабжать его пищей - и тогда он бессменно пребывал при деле зимой и летом, не тяготясь одичанием и не сетуя на лишения.
Повеление хозяина для манкурта было превыше всего.
Для себя же, кроме еды и обносков, чтобы только не замерзнуть в степи, он ничего не требовал…»
Чингиз Айтматов. «Буранный полустанок» (И дольше века длится день). - М., 1981. - С. 106-107.
По указаниям исследователей, легенда имеет реальный фольклорный источник.
Сам писатель в одном из интервью отмечает, что «в эпосе „Манас“, одном из величайших сказаний киргизской истории, сказании тысячелетней давности, энциклопедии духовной жизни моего народа, есть строки, в которых один угрожает другому в случае победы натянуть ему на голову шири - сыромятную верблюжью кожу - и этой страшной пыткой уничтожить его память, отнять прошлое.
Кроме этих сведений, больше ничего ни в литературе, ни в фольклоре, не сохранилось».
По публикации в журнале «Наука и жизнь», это пример слова, введённого в русский литературный язык в недавнее время: манкурт - это человек, «который после мощного внешнего воздействия на свою психику забыл о своём прошлом и о прошлом своих предков, став одновременно покорным рабом своего хозяина.
В последнее время это слово весьма широко употребляется, сохранив в своей содержательной части лишь информацию об утрате памяти о предках и потеряв важные части, сообщающие, что это, во-первых, произошло не само по себе, а в результате внешнего вмешательства и, во-вторых, это изменение превратило человека в раба своего хозяина».
Константин Крылов «уточняет» «характерное» использование этого слова в 1980-х годах.
Одной из самых странных черт этой самой «гласности» была, если кто помнит, странная зацикленность на прошлом - при полном игнорировании настоящего и будущего.
Всем вдруг стало безумно важно, что же именно произошло тридцать, сорок, пятьдесят, и, в особенности, семьдесят лет назад.
В журналах, выходящих миллионными тиражами, печатались Замятин и Набоков, а в университетских аудиториях спорили про «сталинизм», «троцкизм», и про то, насколько Ленин извратил Маркса.
Печатались какие-то цифры с шестью нулями - количество «погибших от репрессий». Всё это подавалось как нечто сверхважное, суперактуальное, без чего «нельзя жить».
Страна упивалась позавчерашними новостями, от которых голова у всех шла кругом.
Для тех, кто не очень интересовался этими звоночками из прошлых веков, «вяликий пясатель» Чингиз Айтматов (помните такого персонажа?) придумал специальное слово «манкурт».
Всякие «национал-возрожденцы» тогда очень любили это словечко.
Российский журналист, публицист Владимир Соловьёв о манкуртизме пишет:
Стало модно пренебрежительно отзываться о своей Родине.
Не о правительстве, а именно о Родине.
Для меня эти люди не существуют.
С ними не о чем говорить.
Они - генетическая мутация.
Историческая память, уважение к памяти предков - для них пустые слова.
Конечно, они дышат, ходят, едят и потребляют.
Но людьми для меня не являются - манкурты.
Прав был Чингиз Айтматов.
Свою ущербность они проявляют агрессией - у них все виноваты, конечно, кроме них самих.
Их довольно много и они считают, что количество их оправдывает.
Олег Дивов употребляет его как синоним слова «зомби» («Молодые и сильные выживут», 1998).
В свете событий 1991 – 2018 годов, переосмысления советского периода, истинной роли Ленина, Троцкого, Сталина, Хрущёва, Брежнева, Черненко, Андропова, Горбачёва, Ельцина в истории России, вынужден подвергнуть многие факты и оценки из статьи и другие, происходившие в стране события - ревизии и «дезинфекции» от заражения прозападной идеологией.
Да, к сожалению, многие у нас в стране, а это в основном - писатели, интеллигенция, цвет и совесть нации, кто чернил советскую действительность – сыграли на руку нашим истинным врагам, у которых много имён и названий, но суть и цель одна – чтоб был гибель России и русского мира.
При всём своём таланте и высоком миросозерцании наши лучшие умы не сумели разглядеть зло, смогли дать себя обмануть и ввести в заблуждение, отдать себя и свой талант в услужение врагам России, которые потирали руки и ждали, когда посеянное ими гнилое семя принесёт свой ядовитый плод.
И оно принесло его – в 90-е, когда почти вся страна продалась, как - индейцы конкистадорам, на блестящие фантики, жвачку бубльгум, сигареты мальборо, кокаколлу, плейбой, голубые джинсы, видики с порнухой, фотки майклов джексонов и мадонн…
Это горестно осознавать, но это было именно так.
Психология стала основным оружием против нас, с нашими девственными мозгами, ограждёнными железным занавесом от всего остального «мира», а на поверку – от антимира – от зла и сатанизма, который там бурлил во всю и лишь мог подкалывать СССР снаружи, не имея силы проникнуть в сердце, потому что в стране была сила в людях и в руководстве.
Но враг победил нас и только теперь мы это поняли, лёжа как богатырь с отрубленной головой из сказки Пушкина «Руслан и Людмила».
Пришло время всё передумать, всё переосмыслить, встать с колен, поднять взор, увидеть врага и его коварный план и начать действовать, начать любить Россию, свою землю, своё прошлое, свою боль и свои победы.
Другого времени и другой жизни не будет для нас.
Скажи – нет всему чужому, всему, что не из русского мира, всем этим иностранным словечкам, от которых уже пухнет мозг, всем этим прозападным говорунам с экранов телевизоров с их мерседесами и айфонами.
Скажи - нет – банкам и банкирам - торговцам воздухом, этим продавцам всего и вся в кредит.
Скажи - нет – грабительским, запредельным ценам на продукты питания, на оплату ЖКХ, на образование и медицинскую помощь.
Скажи – нет – нищенской зарплате и тому, что наверх декларируется высокая зарплата бюджетников – это ложь.
Врач с высшим медицинским образованием, работая в государственном ГКУЗе, получает 13 тысяч рублей – меньше чем дворник и уборщица в магазине.
Скажи – нет - всем этим "медведевым"-медведям и "грефам"-грифам.
Скажи - нет - долларам.
Сними этот презерватив - этот "шири" со своей головы, как эту кожаную удавку с головы манкурта.
Манку́рт , согласно роману Чингиза Айтматова «Буранный полустанок» («И дольше века длится день»), это взятый в плен человек, превращённый в бездушное рабское создание, полностью подчинённое хозяину и не помнящее ничего из предыдущей жизни.
Понятие
Согласно Айтматову, предназначенному в рабство пленнику обривали голову и надевали на неё шири — кусок шкуры с выйной части только что убитого верблюда . После этого ему связывали руки и ноги и надевали на шею колодку, чтобы он не мог коснуться головой земли; и оставляли в пустыне на несколько дней. На палящем солнце шири съёживалась, сдавливая голову, волосы врастали в кожу, причиняя невыносимые страдания, усиливаемые жаждой.
Через какое-то время жертва либо гибла, либо теряла память о прошедшей жизни и становилась идеальным рабом, лишённым собственной воли и безгранично покорным хозяину. Рабы-манкурты ценились гораздо выше обычных.
В романе Айтматова «И дольше века длится день» рассказывается о том, как молодого кипчака Жоламана, сына Доненбая, попавшего в плен к жуаньжуанам , сделали манкуртом. Его мать Найман-Ана долго искала сына, но когда она нашла его, он её не узнал. Более того, он убил её по приказу своих хозяев.
Первоисточник
Чингиз Айтматов "Буранный полустанок" (И дольше века длится день). М., 1981 С. 106 — 107.
«Манкурт не знал, кто он, откуда родом-племенем, не ведал своего имени, не помнил детства, отца и матери — одним словом, манкурт не осознавал себя человеческим существом. Лишенный понимания собственного Я, манкурт с хозяйственной точки зрения обладал целым рядом преимуществ. Он был равнозначен бессловесной твари и потому абсолютно покорен и безопасен. Он никогда не помышлял о бегстве. Для любого рабовладельца самое страшное — восстание раба. Каждый раб потенциально мятежник. Манкурт был единственным в своем роде исключением — ему в корне чужды были побуждения к бунту, неповиновению. Он не ведал таких страстей. И поэтому не было необходимости стеречь его, держать охрану и тем более подозревать в тайных замыслах. Манкурт, как собака, признавал только своих хозяев. С другими он не вступал в общение. Все его помыслы сводились к утолению чрева. Других забот он не знал. Зато порученное дело исполнял слепо, усердно, неуклонно. Манкуртов обычно заставляли делать наиболее грязную, тяжкую работу или же приставляли их к самым нудным, тягостным занятиям, требующим тупого терпения. Только манкурт мог выдерживать в одиночестве бесконечную глушь и безлюдье сарозеков, находясь неотлучно при отгонном верблюжьем стаде. Он один на таком удалении заменял множество работников. Надо было всего-то снабжать его пищей — и тогда он бессменно пребывал при деле зимой и летом, не тяготясь одичанием и не сетуя на лишения. Повеление хозяина для манкурта было превыше всего. Для себя же, кроме еды и обносков, чтобы только не замерзнуть в степи, он ничего не требовал...»
Употребление
В переносном смысле слово «манкурт» употребляется для обозначения человека, потерявшего связь со своими корнями, забывшего о своём родстве. Слово «манкурт» стало прозвищем, что фиксируется в публицистике .
Термин приобрёл особую популярность в Казахстане, Киргизии, Татарстане, Башкортостане в качестве презрительной клички для тех, кто равнодушно относится к своей национальной культуре.
Публицист Лилия Вертипорох пишет
Манкурт - это не одесский сержант Швец. Манкурт - это человек, у которого империя удалила сердце и мозги, оставив только желудок. По сути, это продолжение политики культурного геноцида украинцев и фиксации результатов физического геноцида.
Российский журналист, публицист Владимир Соловьев о манкуртизме пишет:
Стало модно пренебрежительно отзываться о своей Родине. Не о правительстве, а именно о Родине. Для меня эти люди не существуют. С ними не о чем говорить. Они - генетическая мутация. Историческая память, уважение к памяти предков - для них пустые слова. Конечно, они дышат, ходят, едят и потребляют. Но людьми для меня не являются - манкурты . Прав был Чингиз Айтматов. Свою ущербность они проявляют агрессией - у них все виноваты, конечно, кроме них самих. Их довольно много и они считают, что количество их оправдывает.
, «манкуртизация», «деманкуртизация» .
Этимология
Через какое-то время жертва либо гибла, либо теряла память о прошедшей жизни и становилась идеальным рабом, лишённым собственной воли и безгранично покорным хозяину. Рабы-манкурты ценились гораздо выше обычных.
В романе рассказывается о том, как молодого кочевника Жоламана, сына Доненбая, попавшего в плен к жуаньжуанам , сделали манкуртом. Его мать Найман-Ана долго искала сына, но, когда она нашла его, он её не узнал. Более того, он убил её по приказу своих хозяев.
В тексте Айтматов даёт подробное определение образа:
«Манкурт не знал, кто он, откуда родом-племенем, не ведал своего имени, не помнил детства, отца и матери - одним словом, манкурт не осознавал себя человеческим существом. Лишённый понимания собственного „Я“, манкурт с хозяйственной точки зрения обладал целым рядом преимуществ. Он был равнозначен бессловесной твари и потому абсолютно покорен и безопасен. Он никогда не помышлял о бегстве. Для любого рабовладельца самое страшное - восстание раба. Каждый раб потенциально мятежник. Манкурт был единственным в своём роде исключением - ему в корне чужды были побуждения к бунту, неповиновению. Он не ведал таких страстей. И поэтому не было необходимости стеречь его, держать охрану и тем более подозревать в тайных замыслах. Манкурт, как собака, признавал только своих хозяев. С другими он не вступал в общение. Все его помыслы сводились к утолению чрева. Других забот он не знал. Зато порученное дело исполнял слепо, усердно, неуклонно. Манкуртов обычно заставляли делать наиболее грязную, тяжкую работу или же приставляли их к самым нудным, тягостным занятиям, требующим тупого терпения. Только манкурт мог выдерживать в одиночестве бесконечную глушь и безлюдье сарозеков, находясь неотлучно при отгонном верблюжьем стаде. Он один на таком удалении заменял множество работников. Надо было всего-то снабжать его пищей - и тогда он бессменно пребывал при деле зимой и летом, не тяготясь одичанием и не сетуя на лишения. Повеление хозяина для манкурта было превыше всего. Для себя же, кроме еды и обносков, чтобы только не замерзнуть в степи, он ничего не требовал…»
- Чингиз Айтматов. «Буранный полустанок» (И дольше века длится день). - М., 1981. - С. 106-107.
По указаниям исследователей , легенда имеет реальный фольклорный источник. Сам писатель в одном из интервью отмечает, что «в эпосе „Манас “, одном из величайших сказаний киргизской истории, сказании тысячелетней давности, энциклопедии духовной жизни моего народа, есть строки, в которых один угрожает другому в случае победы натянуть ему на голову шири - сыромятную верблюжью кожу - и этой страшной пыткой уничтожить его память, отнять прошлое. Кроме этих сведений, больше ничего ни в литературе, ни в фольклоре, не сохранилось».
Употребление
У других авторов
Одной из самых странных черт этой самой «гласности » была, если кто помнит, странная зацикленность на прошлом - при полном игнорировании настоящего и будущего. Всем вдруг стало безумно важно, что же именно произошло тридцать, сорок, пятьдесят, и, в особенности, семьдесят лет назад. В журналах, выходящих миллионными тиражами, печатались Замятин и Набоков , а в университетских аудиториях спорили про «сталинизм», «троцкизм», и про то, насколько Ленин извратил Маркса. Печатались какие-то цифры с шестью нулями - количество «погибших от репрессий». Всё это подавалось как нечто сверхважное, суперактуальное, без чего «нельзя жить». Страна упивалась позавчерашними новостями, от которых голова у всех шла кругом. Для тех, кто не очень интересовался этими звоночками из прошлых веков, «вяликий пясатель» Чингиз Айтматов (помните такого персонажа?) придумал специальное слово «манкурт». Всякие «национал-возрожденцы» тогда очень любили это словечко.
Российский журналист, публицист Владимир Соловьёв о манкуртизме пишет:
Стало модно пренебрежительно отзываться о своей Родине. Не о правительстве, а именно о Родине. Для меня эти люди не существуют. С ними не о чем говорить. Они - генетическая мутация. Историческая память, уважение к памяти предков - для них пустые слова. Конечно, они дышат, ходят, едят и потребляют. Но людьми для меня не являются - манкурты . Прав был Чингиз Айтматов. Свою ущербность они проявляют агрессией - у них все виноваты, конечно, кроме них самих. Их довольно много и они считают, что количество их оправдывает.
- Олег Дивов употребляет его как синоним слова «зомби » («Молодые и сильные выживут», 1998).
См. также
Напишите отзыв о статье "Манкурт"
Примечания
Ссылки
- в библиотеке Максима Мошкова
Отрывок, характеризующий Манкурт
Х8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n"avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n"avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C"est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n"avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n"ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu"est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n"etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.
От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Термин "манкурт" ввел в оборот Чингиз Айтматов в своем знаменитом романе "И дольше века длится день". В данном художественном произведении манкурт - это человек, оказавшийся в плену, при помощи зверской пытки превращенный в рабское бездушное существо, забывшее все о своей прошлой жизни и выполняющее любые распоряжения своего хозяина. Слово стало широко употребляться в переносном смысле, сделалось Презрительная кличка "манкурт" достается тем, кто забывает и пренебрежительно относится к культуре своего народа.
Этимология слова
Существует несколько версий происхождения слова. Предположительно Чингиз Айтматов, изобретая термин "манкурт", взял за основу древнетюркское прилагательное mungul, обозначающее "глупый, неразумный, лишенный рассудка". В киргизском современном языке для обозначения изувеченного человека употребляется слово munju. Принимая во внимание взаимовлияние и киргизского, можно предположить, что существительное "манкурт" происходит от "мангуу" - формы слова, имеющей значения: "тупой, глупый, слабоумный" и "идиот". Возможно, что лексема "манкурт" образована путем слияния древнетюркских корней gurut - "высушенный" и man - "опоясываться, надевать пояс".
Племя жуаньжуаней
В четвертом или пятом веке нашей эры была охвачена процессом переселения. В период смуты в степях Туркестана, Западной Маньчжурии и Монголии возник союз кочевых племен, в который входили беглые рабы, обнищавшие крестьяне, дезертиры. Объединенные общей незавидной участью, люди были вынуждены влачить жалкое нищенское существование, поэтому сбивались в банды, промышляющие грабежом. Постепенно сборище бандитов превратилось в народ, вошедший в историю под именем жуаньжуаней. Это племя отличалось примитивными законами, отсутствием письменности и культуры, постоянной боевой готовностью и лютой беспощадностью. Жуаньжуани контролировали земли на север от Китая и стали настоящим проклятьем для кочевой Азии и соседних государств. Манкурт - это человек, порабощенный этим страшным народом.
Описание пытки
Неслучайно в описанной Айтматовым легенде повествуется именно о жуаньжуанях. Только этот безродный, беспощадный, варварский народ был способен выдумать столь изощренную, нечеловеческую пытку. Особенно жестоко это племя обращалось с пленными. Для того чтобы превратить человека в идеального раба, не помышляющего о восстании и бегстве, ему отнимали память путем надевания на него шири. Для процедуры выбирались молодые и сильные воины. Сначала несчастным начисто обривали головы, буквально выскабливали каждую волосинку. Затем забивали верблюда и отделяли наиболее плотную, выйную часть шкуры. Поделив на части, ее нахлобучивали на головы пленных. Шкура, словно пластырь, прилипала к свежевыбритому черепу людей. Это и означало надеть шири. Затем будущим рабам надевали на шею колодки, чтобы они не могли коснуться головой земли, связывали руки и ноги, вывозили в голую степь и оставляли там на несколько дней. Под палящим солнцем, без воды и пищи, с постепенно высыхающей шкурой, стальным обручем сжимающей голову, пленники чаще всего погибали от невыносимых мучений. Уже через сутки жесткие прямые волосы невольников начинали прорастать, иногда они проникали в сыромятную шкуру, но чаще загибались и вонзались в кожу головы, причиняя жгучую боль. В этот момент пленники окончательно теряли рассудок. Только на пятые сутки за несчастными приходили жуаньжуани. Если хотя бы один из пленников оставался в живых, это считалось удачей. Порабощенного освобождали от пут, давали напиться, постепенно восстанавливали силы и физическое здоровье.
Ценность раба-манкурта
Люди, не помнящие своего прошлого, ценились очень дорого. Они обладали целым рядом преимуществ с хозяйственной точки зрения. Манкурт - это существо, не обремененное сознанием собственного "я", привязанное к хозяину, как собака. Его единственная потребность - пища. Он равнодушен к другим людям и никогда не помышляет о бегстве. Только манкурты, не помнящие родства, могли выдержать бесконечное безлюдье сарозеков, не тяготились одичанием, не нуждались в отдыхе и помощи. И могли долго, неуклонно, монотонно выполнять самый грязный, нудный, тягостный труд. Обычно их приставляли к верблюжьему стаду, которое они зорко охраняли днем и ночью, зимой и летом, не жалуясь на лишения. Повеление хозяина было для них превыше всего. Манкурт был равноценен десяти здоровым невольникам. Известно, что за случайное убийство такого раба в междоусобных войнах, чтобы возместить ущерб, виновная сторона выплачивала выкуп в три раза больший, чем за уничтожение свободного соплеменника.
Легенда о манкурте
В романе "И дольше века длится день" одна глава посвящена древней легенде. О несчастной судьбе женщины по имени Найман-Ана рассказывает в своем предании Айтматов. Манкурт, о котором случайно услышала героиня повествования, оказался ее без вести пропавшим в бою сыном. Обычно, даже если родственники изувеченного пленника и узнавали о его страшной участи, то никогда не стремились спасти его. Человек, не помнящий родства, сохранял только внешнюю оболочку. Иначе рассудила Найман-Ана. Она решила во что бы то ни стало вернуть сына домой. Разыскав его среди бескрайних сарозеков, женщина попыталась вернуть юноше память. Однако ни тепло материнских рук, ни ее настойчивые речи, ни знакомые с детства колыбельные, ни приготовленная под родным кровом пища не помогли пленнику вспомнить свое прошлое. А когда коварные жуаньжуани внушили манкурту, что Найман-Ана хочет обмануть его, снять с него шапку и отпарить измученную голову, раб недрогнувшей рукой пустил стрелу в сердце матери. С волос умирающей женщины упал белый платок, превратился в птицу Доненбай, которая продолжала кричать, напоминая манкурту о его отце и забытом родном крае.
Фольклорный источник
Автор предания, как уже говорилось, - известный писатель Чингиз Айтматов. Легенда о манкурте, в свою очередь, происходит из реального фольклорного источника. Писатель в одном из интервью рассказывает, что в эпосе "Манас", одном из величайших сказаний киргизского народа, есть упоминание об угрозе одного из воинов другому в случае победы нахлобучить ему на голову шири, чтобы отнять память. Других сведений об этом жесточайшем насилии над рассудком человека автор ни в фольклоре, ни в литературе не нашел. Исследователь К. Асаналиев, изучая эпос "Манас", нашел в нем строки, в которых враги пытаются надеть на юного Манаса шири.
Историческая достоверность
Шири - это крупного скота, из которой кочевые народы в древности изготавливали посуду. У киргизов также существовал погребальный обычай, связанный с использованием шири. Если из-за неблагоприятных обстоятельств приходилось отложить похороны умершего в другой местности, его тело с соблюдением всех положенных обрядов заворачивали в шири и вешали на высокое дерево. Весной покойника отвозили на родовое кладбище и хоронили там. Известно упоминание лексемы "шири" в значении "колпак из сыромятной кожи, надеваемый на голову наказуемого". Такой вид пытки широко применялся у кочевых народов. Высыхающая шкура животного сжималась, причиняя человеку невыносимую боль. Манкурт - это человек, потерявший память под воздействием такой пытки, по версии Айтматова. Если предположить, что термин "шири" монгольского происхождения, то его значение - "шкура, кожа, сыромять". В киргизском языке наряду с лексемой "шири" используются производные: "ширеш" - "срастаться, слипаться" и "шириле" - "надевать на голову шири".
Значение легенды
Предание о манкурте тесно связано с основной темой повествования романа "И дольше века длится день". В нем описываются современные манкурты. Чингиз Айтматов стремился донести до своих читателей идею о том, что человек, лишенный исторической памяти, становится марионеткой, рабом навязанных ему понятий и представлений. Он не помнит наставлений отца и матери, забывает свое настоящее имя, утрачивает связь с национальной культурой своего племени и теряет свою самобытность. Особое значение в легенде придается тому, что несчастный манкурт, утративший информацию о своей человеческой сущности, сохранил память о том, как стрелять из лука, а значит - убивать. И когда поработители настроили юношу против матери, он уничтожил ее собственными руками. - основа человеческой души, прививка от безнравственности и аморализма. Найман-Ана - символ этой памяти, без устали напоминающий людям об уроках прошлого.
Употребление слова
По данным журнала "Наука и жизнь" манкурт - это пример лексемы, введенной в русский язык недавно. В настоящее время значение этого слова сузилось до понятия о человеке, не помнящем родства, забывшем о своих предках. Информация о том, что эта утрата произошла в результате внешнего воздействия на психику и превращает испытуемого в раба своего хозяина, в значении существительного "манкурт" постепенно утрачивается.
Большую популярность термин приобрел в Азербайджане, Киргизии, Молдове, Татарстане, Башкортостане. В этих странах слово "манкурт" имеет отрицательное значение, им называют людей, забывающих национальный язык и культуру.
У других авторов
Публицист Вертипорох Лилия называет манкуртом человека, "у которого империя удалила сердце и мозги, оставив только желудок". Константин Крылов описывает употребление термина "манкурт" в восьмидесятые годы прошлого века как несправедливую и презрительную характеристику человека, не очень интересующегося "позавчерашними новостями" о и прочих событиях российской истории, а больше думающего о настоящем и будущем своей страны. Публицист и журналист Соловьев Владимир называет манкуртами граждан, пренебрежительно отзывающихся о своей Родине. Он считает людей, для которых уважение к памяти предков - пустые слова, генетической мутацией.