Предисловие
Историческая серия "Мыслитель", по первоначальному моему замыслу, должна была состоять из трех романов. Первый из них "Девятое Термидора" и заключительный "Святая Елена, маленький остров" появились в 1920-1923 гг. Центральная же часть серии, охватывающая последний период Французской революции и царствование Павла I, разбита мною на две книги (вторая скоро последует за "Чертовым мостом"). Они особенно тесно связаны между собой - мне очень досадно, что я не могу одновременно предложить вниманию читателей всю серию.
В чисто историческом отношении "Чертов мост" потребовал больших трудов, чем "Девятое Термидора" или "Святая Елена". Научная литература событий, затронутых в настоящей книге, количественно так же обширна, но качественно неизмеримо ниже. В особенности не посчастливилось в этом отношении Неаполитанской революции: как нарочно, ею специально занимались главным образом бездарные или недобросовестные историки (есть, впрочем, несколько исключений). Свидетельства очевидцев той эпохи приходилось также принимать с большой осторожностью. Много неясностей заключает в себе и история суворовского похода. Специалисты заметят, что в исторической части романа не очень принят во внимание рассказ Грязева. Источник этот, по-моему, мало достоверен, несмотря на некоторую видимость правдоподобия, которую дают ему записка Венанкура и дневник полковника Вейротера (лишь сравнительно недавно опубликованный Гюффером и оставшийся неизвестным громадному большинству историков). Подлинные донесения генерала Лекурба Массене, хранящиеся в архиве французского военного министерства, не оставляют сомнений в том, что Грязев очень многого не видел.
Позволю себе еще одно замечание. Критики (особенно иностранные), даже весьма благосклонно принявшие мои романы, ставили мне в упрек то, что я преувеличиваю сходство событий конца 18-го века с нынешними (как курьез отмечу, что два критика указали, с кого именно из современных политических деятелей я писал Питта, Талейрана, Робеспьера и т. д.). По совести я не могу согласиться с этим упреком. Я не историк, однако извращением исторических фигур и событий нельзя заниматься и романисту. Питта я писал с Питта, Талейрана - с Талейрана и никаких аналогий не выдумывал. Эпоха, взятая в серии "Мыслитель", потому, вероятно, и интересна, что оттуда пошло почти все, занимающее людей нашего времени. Некоторые страницы исторического романа могут казаться отзвуком недавних событий. Но писатель не несет ответственности за повторения и длинноты истории.
St. Gothard Hospiz
Август 1925 года
Часть первая
I
Поручик Юлий Штааль вошел в кордегардию и расположился на дежурство. Отстегнул шпагу, хоть это не полагалось, и положил ее на табурет, потянулся, зевнул. Подошел к окну - за окном не было ничего интересного, поискал глазами зеркало - зеркала в кордегардии не имелось. Уселся поудобнее в жесткое кресло с изодранной ситцевой обшивкой, из-под которой лезло что-то серое, грязное, и расстегнул мундир, подбитый не саржею, а полусукном: поручик был одет по моде; под мундиром носил жилет, шитый по канифасу разноцветными шелками; а рубашка на нем была английская шемиза в узенькую полоску, с тремя пуговицами.
Вынул из кармана тетрадки газет и начал читать с объявлений: "По Сергиевской под нумером 1617 продается серой попугай, который говорит по-русски и по-французски и хохочет, а также глазетовая с собольей опушкой епанечка за 170 рублей…" - Дорого… "В Бецковом доме отдаются покои для дворянства, с драгоценными мебелями, без клопов и протчих насекомых…" - Не требуется… То есть, пожалуй, и требуется, да не по карману… "Некоторой слепой желает определиться в господский дом для рассказывания давних былей и разных историй, с повестями и удивительными приключениями, спросить на Бугорке в доме купца Опарина…" - Бог с ним, с некоторым слепым… "Продажная за излишеством славная девка, 18 лет, знающая чесать волосы, равно и пятки, всему нужному обучена, шьет в тамбур и золотом и собою очень хороша, во уверение же отдается покупателю на три дни рассмотреть, о которой на Петербургской стороне близ Сытнаго Рынку, против Пискунова питейного дому, на углу спросить дворника Сендюкова…" Штааль задумался. Он, собственно, не собирался покупать девку, но довольно долго воображал, какова славная девка собою и не взять ли ее, в самом деле, на три дня рассмотреть, а там видно будет? На случай записал длинный адрес. Затем прочел об изобретателе, который за пять рублей делал из кошки танцмейстера и учил ее писать на четырех языках… "Фу, какой вздор!.."
Поручик бросил газету и развернул другую - немецкую, серьезную: "Berlinische Zeitung von Staats-und gelehrten Sachen". Как человек образованный, он следил за политикой по иностранным ведомостям. Полюбовался виньеткой - на ней были изображены два подпоясанных венками бородатых человека с дубинами, - что за люди? - пробежал отдел "Publicandum" - очень уж мелкая печать, читать скучно, - просмотрел политические новости… Триполийский паша объявил войну императору, неаполитанскому королю и еще другим монархам… Генерал Буонапарте одержал над Вюрмсером новую викторию… Газета писала осторожно, но по всему видно было, что виктория настоящая - одних пленных 1100 человек и взято пять пушек. Генерал сурьезный. Штааль почувствовал досаду, читая о победе карманьольщиков; особенно было досадно, что генерал с трудной фамилией очень молод, всего на четыре года старше его, Штааля. Поручик было нахмурился, но ему не хотелось настраиваться дурно. Он опять подошел к окну: по улице проходил отряд солдат в походной амуниции. Солдаты шли не в ногу и нестройно; сзади на дрожках, называемых гитарой, ехал офицер, - дисциплина и форма в екатерининские времена соблюдались очень нестрого. Штааль подумал, что отряд, верно, идет на север; поговаривали о новой войне с Швецией. Ему захотелось, чтобы началась война, - уж очень надоело тянуть лямку, - но не со Швецией: кому это интересно? - а настоящая война, с французами, под начальством фельдмаршала Суворова. Только так и можно сделать карьеру.
Поручик зевнул, открыл окно, хотя ноябрь был довольно холодный; морщась и зажав рот, далеко высунулся набок, чтобы увидеть, не едет ли карета Баратаева. Кареты не было видно. По противоположной стороне улицы шла не то дама, не то женщина - он не мог издали разобрать. Оказалась дама, но некрасивая, и Штааль почувствовал то наивное разочарование, которое в таких случаях испытывают мужчины. Он закрыл окно, вздохнул, вернулся к своему креслу, затем лениво потянулся к полке над креслом, на которой от прежних дежурств остались пустые бутылки да еще лежало в беспорядке несколько книг - библиотека кордегардии, предназначавшаяся для развлечения дежурных офицеров. Он стал просматривать книги одну за другой. "Несчастные любовники, или Истинные приключения графа Коминжа, наполненные событий весьма жалостных и нежные сердца чрезвычайно трогающих"… "Новоявленный ведун, поведающий гадания духов; невинное упраженение во время скуки для людей, не хотящих лучшим заниматься"… "Путешествий Гулливеровых 4 части, содержащия в себе путешествие в Бродинягу, в Лапуту, в Бальнибары, в Глубдубриду, в Лугнагу, в Японию и в Гуингмскую страну"… Нет, решительно ему не хотелось читать. А ведь когда-то читал запоем.
Штаалю не надолго, на минуту, стало жаль прошлого времени: и жизнь в шкловском училище, и первый приезд в Петербург, и даже приключения в революционном Париже теперь в воспоминании казались ему радостными и забавными. Военная служба, на которую он поступил по возвращении в Россию, скоро надоела молодому человеку. Красивый конногвардейский мундир радовал его сердце только два дня; на третий день он привык, а дисциплина, хоть и легкая, его тяготила. "День занимает служба - где уж тут читать книги? Да и денег лишних нет для покупки книг"… Денег у него было действительно немного. Между тем Штаалю не хотелось богатства, ему было нужно богатство. Другим оно не было нужно или, во всяком случае, значительно меньше. "Зачем старому дураку Александру Сергеевичу Строганову его дворец и земли? Зачем груды золота графу Безбородко?"
ПРЕДИСЛОВИЕ
Историческая серия «Мыслитель», по первоначальному моему замыслу, должна была состоять из трех романов. Первый из них «Девятое Термидора» и заключительный «Святая Елена, маленький остров» появились в 1920-1923 гг. Центральная же часть серии, охватывающая последний период Французской революции и царствование Павла I, разбита мною на две книги (вторая скоро последует за «Чертовым мостом»). Они особенно тесно связаны между собой - мне очень досадно, что я не могу одновременно предложить вниманию читателей всю серию.
В чисто историческом отношении «Чертов мост» потребовал больших трудов, чем «Девятое Термидора» или «Святая Елена». Научная литература событий, затронутых в настоящей книге, количественно так же обширна, но качественно неизмеримо ниже. В особенности не посчастливилось в этом отношении Неаполитанской революции: как нарочно, ею специально занимались главным образом бездарные или недобросовестные историки (есть, впрочем, несколько исключений). Свидетельства очевидцев той эпохи приходилось также принимать с большой осторожностью. Много неясностей заключает в себе и история суворовского похода. Специалисты заметят, что в исторической части романа не очень принят во внимание рассказ Грязева. Источник этот, по-моему, мало достоверен, несмотря на некоторую видимость правдоподобия, которую дают ему записка Венанкура и дневник полковника Вейротера (лишь сравнительно недавно опубликованный Гюффером и оставшийся неизвестным громадному большинству историков). Подлинные донесения генерала Лекурба Массене, хранящиеся в архиве французского военного министерства, не оставляют сомнений в том, что Грязев очень многого не видел.
Позволю себе еще одно замечание. Критики (особенно иностранные), даже весьма благосклонно принявшие мои романы, ставили мне в упрек то, что я преувеличиваю сходство событий конца 18-го века с нынешними (как курьез отмечу, что два критика указали, с кого именно из современных политических деятелей я писал Питта, Талейрана, Робеспьера и т. д.). По совести я не могу согласиться с этим упреком. Я не историк, однако извращением исторических фигур и событий нельзя заниматься и романисту. Питта я писал с Питта, Талейрана - с Талейрана и никаких аналогий не выдумывал. Эпоха, взятая в серии «Мыслитель», потому, вероятно, и интересна, что оттуда пошло почти все, занимающее людей нашего времени. Некоторые страницы исторического романа могут казаться отзвуком недавних событий. Но писатель не несет ответственности за повторения и длинноты истории.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Поручик Юлий Штааль вошел в кордегардию и расположился на дежурство. Отстегнул шпагу, хоть это не полагалось, и положил ее на табурет, потянулся, зевнул. Подошел к окну - за окном не было ничего интересного, поискал глазами зеркало - зеркала в кордегардии не имелось. Уселся поудобнее в жесткое кресло с изодранной ситцевой обшивкой, из-под которой лезло что-то серое, грязное, и расстегнул мундир, подбитый не саржею, а полусукном: поручик был одет по моде; под мундиром носил жилет, шитый по канифасу разноцветными шелками; а рубашка на нем была английская шемиза в узенькую полоску, с тремя пуговицами.
Вынул из кармана тетрадки газет и начал читать с объявлений: «По Сергиевской под нумером 1617 продается серой попугай, который говорит по-русски и по-французски и хохочет, а также глазетовая с собольей опушкой епанечка за 170 рублей…» - Дорого… «В Бецковом доме отдаются покои для дворянства, с драгоценными мебелями, без клопов и протчих насекомых…» - Не требуется… То есть, пожалуй, и требуется, да не по карману… «Некоторой слепой желает определиться в господский дом для рассказывания давних былей и разных историй, с повестями и удивительными приключениями, спросить на Бугорке в доме купца Опарина…» - Бог с ним, с некоторым слепым… «Продажная за излишеством славная девка, 18 лет, знающая чесать волосы, равно и пятки, всему нужному обучена, шьет в тамбур и золотом и собою очень хороша, во уверение же отдается покупателю на три дни рассмотреть, о которой на Петербургской стороне близ Сытнаго Рынку, против Пискунова питейного дому, на углу спросить дворника Сендюкова…» Штааль задумался. Он, собственно, не собирался покупать девку, но довольно долго воображал, какова славная девка собою и не взять ли ее, в самом деле, на три дня рассмотреть, а там видно будет? На случай записал длинный адрес. Затем прочел об изобретателе, который за пять рублей делал из кошки танцмейстера и учил ее писать на четырех языках… «Фу, какой вздор!..»
Поручик бросил газету и развернул другую - немецкую, серьезную: «Berlinische Zeitung von Staats-und gelehrten Sachen». Как человек образованный, он следил за политикой по иностранным ведомостям. Полюбовался виньеткой - на ней были изображены два подпоясанных венками бородатых человека с дубинами, - что за люди? - пробежал отдел «Publicandum» - очень уж мелкая печать, читать скучно, - просмотрел политические новости… Триполийский паша объявил войну императору, неаполитанскому королю и еще другим монархам… Генерал Буонапарте одержал над Вюрмсером новую викторию… Газета писала осторожно, но по всему видно было, что виктория настоящая - одних пленных 1100 человек и взято пять пушек. Генерал сурьезный. Штааль почувствовал досаду, читая о победе карманьольщиков; особенно было досадно, что генерал с трудной фамилией очень молод, всего на четыре года старше его, Штааля. Поручик было нахмурился, но ему не хотелось настраиваться дурно. Он опять подошел к окну: по улице проходил отряд солдат в походной амуниции. Солдаты шли не в ногу и нестройно; сзади на дрожках, называемых гитарой, ехал офицер, - дисциплина и форма в екатерининские времена соблюдались очень нестрого. Штааль подумал, что отряд, верно, идет на север; поговаривали о новой войне с Швецией. Ему захотелось, чтобы началась война, - уж очень надоело тянуть лямку, - но не со Швецией: кому это интересно? - а настоящая война, с французами, под начальством фельдмаршала Суворова. Только так и можно сделать карьеру.
Поручик зевнул, открыл окно, хотя ноябрь был довольно холодный; морщась и зажав рот, далеко высунулся набок, чтобы увидеть, не едет ли карета Баратаева. Кареты не было видно. По противоположной стороне улицы шла не то дама, не то женщина
- он не мог издали разобрать. Оказалась дама, но некрасивая, и Штааль почувствовал то наивное разочарование, которое в таких случаях испытывают мужчины. Он закрыл окно, вздохнул, вернулся к своему креслу, затем лениво потянулся к полке над креслом, на которой от прежних дежурств остались пустые бутылки да еще лежало в беспорядке несколько книг - библиотека кордегардии, предназначавшаяся для развлечения дежурных офицеров. Он стал просматривать книги одну за другой. «Несчастные любовники, или Истинные приключения графа Коминжа, наполненные событий весьма жалостных и нежные сердца чрезвычайно трогающих»… «Новоявленный ведун, поведающий гадания духов; невинное упраженение во время скуки для людей, не хотящих лучшим заниматься»… «Путешествий Гулливеровых 4 части, содержащия в себе путешествие в Бродинягу, в Лапуту, в Бальнибары, в Глубдубриду, в Лугнагу, в Японию и в Гуингмскую страну»… Нет, решительно ему не хотелось читать. А ведь когда-то читал запоем.
Штаалю не надолго, на минуту, стало жаль прошлого времени: и жизнь в шкловском училище, и первый приезд в Петербург, и даже приключения в революционном Париже теперь в воспоминании казались ему радостными и забавными. Военная служба, на которую он поступил по возвращении в Россию, скоро надоела молодому человеку. Красивый конногвардейский мундир радовал его сердце только два дня; на третий день он привык, а дисциплина, хоть и легкая, его тяготила. «День занимает служба - где уж тут читать книги? Да и денег лишних нет для покупки книг»… Денег у него было действительно немного. Между тем Штаалю не хотелось богатства, ему было нужно богатство. Другим оно не было нужно или, во всяком случае, значительно меньше. «Зачем старому дураку Александру Сергеевичу Строганову его дворец и земли? Зачем груды золота графу Безбородко?»
Штааль задумался о том, как бы сам он жил, если б был богачом. Имел бы дом в Петербурге, - да вот, хорошо купить Строгановский дворец на Невском, - имел бы дачу по Петергофской дороге, имел бы, разумеется, подмосковную (ему нравилось это слово). Были бы у него десятки Красивых девушек - управляющий подбирал бы из крепостных… или нет, подбирал бы лучше он сам. И разумеется, немедленно выкупил бы Настеньку у Баратаева. Завел бы свой театр - Настенька была б у него первой актеркой… «Да… только на мои средства строгановского дома не купишь… Смерть надоела бедность… И надежд на богатство не видно. В мирное время карьеру у нас можно сделать только одним способом…» Штааль вдруг улыбнулся, вспомнив, как великий князь Константин Павлович, не очень давно, нечаянно в Таврическом дворце застал врасплох государыню с молоденьким графом Валерьяной Зубовым. Это приключение очень забавляло пятнадцатилетнего великого князя, и он рассказывал о нем с разными подробностями всякому, кто желал слушать (а слушать желали многие): «Бабушка-то, бабушка! - повторял с хохотом великий князь. - Что-то скажет о братце Платон Александрович, а? Никто, как свой…» Штааль улыбался, вспоминая рассказ взбалмошного великого князя, завидовал Валерьяну Зубову (бедный, каково ему теперь без ноги!) и вместе удивлялся, представляя 67-летнюю государыню: «Как он может? Я не мог бы! Опять же, как благородным путем выйти в люди? Честно служить, честно жениться, быть верным жене, дослужиться в пятьдесят лет до генеральского чина, - слуга покорный, так в скуке прожить хорошо для немца… Да… А чудак, однако, этот Баратаев… Не поймешь его… Розенкрейцер, что ли, или фармазон? Революцию ненавидит, но государыню тоже, кажется, не жалует… Алхимист… И как он смешно говорит, когда по-русски: при Елизавете Петровне так говорили или при Петре… А Настенька ужас как мила… Живет он с ней или не живет? Не иначе как живет. А может быть, нет?»
Он почувствовал, что по уши влюблен в Настеньку и что его мучит ревность. Настенька была артистка домашнего театра Николая Николаевича Баратаева. На театре этого богатого барина должен был играть вместе с другими молодыми людьми и сам Штааль, который как раз подыскивал для себя пьесу с подходящей ролью. Ему особенно нравилась роль дон Альфонсо, вельможи гишпанского, в слезной драмме
Хераскова «Гонимые». Он еще раз хотел в этот день просить Баратаева поставить у себя на театре слезную драмму
«Гонимые», с тем, разумеется, чтобы Зеилу играла Настенька. Штааль знал драму почти наизусть и некоторых трогательных сцен у пещеры на необитаемом острове не мог вспомнить без слез; особенно ту из них, где дон Альфонсо, вельможа гишпанский, кричал Зеиле: «И ты моего злодея дочерью учинилась!..» Молодой человек представлял себе, как Настенька с распущенными волосами приходит в беспамятство
и как он обнимает ее колени с криком: «Убийца, смотри на плоды твоей свирепости!..»
Обожженный мыслью о коленях Зеилы, Штааль снова поднялся с кресла и прошелся по комнате. «Да, для этого можно прослушать весь вздор алхимиста. Потащит в лабораторию, пойду в лабораторию. Философический камень так философический камень…» Штааль почувствовал, что его заливает неудержимая радость. Он швырнул книгу на пол и неожиданно сделал несколько па из минавета а-ларен
, напевая не совсем верно:
Ты скажи, моя прекрасна,
Что я должен ожидать?II
«Пади, пади!..» - раздался с улицы крик на отчаянно высокой ноте (мальчиков-форейторов с высокими голосами, наводившими испуг - не случилось ли несчастья? - очень ценили владельцы богатых экипажей). Доски, которыми была выстлана улица, затрещали. Штааль поспешно подошел к окну. К кордегардии подъезжала огромная, о семи зеркальных стеклах, обложенная по карнизу стразами карета. Кучер сдерживал четверку белых лошадей. Два лакея в коричневых ливреях с басонами по борту, как у прислуги особ, следующих за двумя первыми классами, соскочили с запяток, откинули с шумом подножку и почтительно высадили барина, приподняв левыми руками треуголки. Проходивший мимо мужик с испугом остановился и снял шапку. Штааль не без смущения почувствовал, что и ему, как мужику, внушает уважение чужое великолепие. Лакеи, округлив спину и руки, подвели барина к кордегардии и распахнули широко дверь.
- Здоровы ли, сударь? - осведомился учтиво Штааль.
- Здоров. И вам желаю доброго здравия наипаче, - отрывисто ответил, снимая шубу, Баратаев. Это был высокий, очень некрасивый, но осанистый человек, лет пятидесяти. В его странной наружности тотчас останавливали внимание голый череп с двумя симметричными плоскими площадками на темени, огромные, неправильно поставленные уши, ярко-красные губы, резко выделявшиеся на лице серого цвета, и всего больше - тяжелые, нечасто мигающие глаза.
- Здоров, - повторил он садясь.
Штааль выразил по этому случаю живейшее удовольствие. Одного вопроса о здоровье показалось ему, однако, Мало, и он еще спросил, почти бессознательно подделываясь под старинную речь своего гостя:
- Менажируете ли, сударь, себя в работе? Нет важнее, как разумныя экзерциции на воздухе. По себе скажу…
Но он так и не сказал по себе ничего толком: тяжелые глаза Баратаева неподвижно остановились не мигая на лице Штааля. Молодой человек вдруг почувствовал крайнее смущение. Помявшись в запутанной фразе, он оставил тему о здоровье и несколько заговорил об успехах французов, о новой виктории генерала Буонапарте. Баратаев все глядел на него молча, не приходя ему на помощь, затем вдруг точно опомнился, мигнул (что успокоило Штааля) и принял разговор, как будто вспоминая чужие, неинтересные слова, которые нужно было говорить, чтобы отделаться:
- Сказывают люди, сей Буонапарте есть мужчина исполинского росту и, хоть однорукий, но силы непомерной, так что по две подковы зараз без малого труда ломает, как блаженныя памяти царь Петр иль как Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, - сказал он равнодушно (Штааль почмокал губами в знак удивления). - В протчем, может, люди и врут…
Опять оборвался разговор.
- Сколь, однако, тлетворен дух времен! - сказал наудачу Штааль, не совсем хорошо зная, кого и что он имел в виду. - Смеются народы гневу Божию, - не получив ответа, добавил он уже с некоторым отчаянием.
- Прилепились, сударь, к умствованиям паче меры легким, - ответил Баратаев. - Игра пустая, скажу, невеликого разума. Не вижу любомудрия над загадками мира неудоборешимыми. Вот о том и речь к вам вести намерен как к юноше молодому. Известно мне стало, что, невзирая на небольшие годы, уже видели вы немало… Что причиною было вашего вояжа в Париж, не ведаю. То ли энтузиазм к учениям более мерзким, чем дерзким, к духу свободолюбия ложного и равенства мнимого? Но мыслю, на вас глядя, злых намерений иметь были неудобны. Может, просто вертопрашили и шалили?
- Ведь я как попал в Париж, - поспешно заметил Штааль, слегка покраснев. - Это целая гиштория (уже больше никто не говорил «гиштория», но Штааль чувствовал, что так будет лучше).
Он в тысячный раз рассказал о своей поездке в Париж. Рассказывал он ее не совсем правдиво - не то чтобы лгал, но кое о чем забывал, кое-что приукрашивал. Штаалю так часто приходилось рассказывать о Французской революции, что он уже почти не менял выражений рассказа, который выходил у него очень связным, занимательным и эффектным. Баратаев слушал молча. Когда Штааль окончил, гость заговорил снова. Штаалю было скучно, но сам он показал себя в лучшем свете и теперь предпочитал молчать: рассказ о путешествии по Европе был его самым выигрышным номером. Баратаев говорил так же старомодно, но еще более туманно и загадочно, чем всегда, Штааль многого не понимал и даже не мог сообразить, о чем, собственно, идет речь: об алхимии или о спасении души? Но это его не огорчало. Его занимал вопрос: чего хочет от него этот странный человек? Занимали также внимание Штааля симметричные площадки на темени гостя. Он думал, что на эти площадки можно положить по пятаку, и пятак как раз приляжет плотно и не слетит с неподвижной головы Баратаева… Но Штааль чувствовал, что больше ничего смешного нет в госте и что, даже про себя, очень трудно (а хотелось бы) установить к нему ироническое отношение.
Баратаев, недавно с ним познакомившийся, сам назначил ему свидание в этот день. Штааль, стыдясь своей бедной квартиры, пригласил его в кордегардию, как часто делали офицеры екатерининского времени. Был немало тем польщен, что знатный, богатый пожилой человек отдает ему, мальчишке, визит: очень желал также получить от Баратаева постоянное приглашение на дом. К этому, по-видимому, и шло дело. Баратаев как раз заговорил об отсутствии у него сотрудников.
«Меня, что ли, он зовет в сотрудники? - мелькнула догадка у Штааля. - В какие же сотрудники? За мной, впрочем, дело не станет. Только как же театр и Настенька?»
- Да, сударь, в наш век мало кто жаждет сердцем истины, - сказал он, хоть не совсем твердо, но все-таки более уверенно, чем прежде. - Обуял души людей Луцифер мирской суеты.
Луцифера мирской суеты Штааль никогда не решился бы пустить иначе как в разговоре с розенкрейцером. Баратаеву, по-видимому, не понравилась его фраза. Он прошел взглядом по лицу молодого человека и молча взял с табурета (руки у него были огромные и потому страшные) книгу «Новоявленный ведун». Штааль смутился и покраснел. Посетитель перелистал томик и отложил его в сторону.
- Прелегкомысленное сочинение, - пробормотал Штааль.
- Вы еще молоды, - сказал Баратаев. - Доживши до старости моих дней, не будете читать подобного, но к другому потянетесь бессомненно. Молодость немалых сует притчина. С годами, сударь, когда обманетесь суетою пустого счастия, сколь многое пройдет, видя смерть неминуему: и легкомыслие, и бездельная корысть, и горделивость роскошелюбия…
«Сам-то в карете ездишь - пять тысяч дешево, - подумал Штааль. - Надоели мне твои проповеди… Подарил бы мне своих лошадок, уж я на себя возьму грех роскошелюбия, так и быть».
- Но сударь, естли вправду чувствительна душе вашей ее милость, - сказал хмуро Баратаев, - то в мирознании могли бы найти путеводителей… О науке древнейшей и таинственной говорит мудрый Соломон: «внемлите, я царственное глаголю»…
Он помолчал, затем начал снова:
- Намерен я, сударь, в немедленном времени убраться в земли чуждые. В сей вояж и вас взял бы с охотою. А естли вам того имение не дозволяет, то могу одолжить деньгами ради приватных услуг. Пока же милости прошу часто бывать для доброго знакомства, дом мой вам открыт.
- Благодарю, сударь, за великую вашу бонтэ, - сказал Штааль, вспыхнув от удовольствия. - Почту за особливую честь… А как, осмелюсь спросить, порешили насчет пиесы, которую будем играть на вашем театре?
Баратаев с недоумением уставился на молодого человека.
- Ах да, - сказал он равнодушно. - Играйте, что хотите. Какую-нибудь смешливую фарсу - ну, «Горе-богатыря Косометовича» или «Фигарову женитьбу». Гандошкина можно выписать, он славно песни играет. Или иудейский оркестр, что остался от князя Потемкина… Да стоит ли, сударь, о пустяках думать?
- Может быть, разрешите сыграть «Гонимых»? - спросил вкрадчиво Штааль и пояснил в ответ на вопросительный взор Баратаева: - «Гонимые», слезная драмма господина Хераскова, поэта нашего первейшего. Прекраснейшее сочинение.
- И прекрасно, Херасково сочинение и сыграйте, - подтвердил Баратаев, поднимаясь, к великой радости Штааля. - А вы ко мне неупустительно приезжайте завтра ввечеру, а то и поутру. Не без умысла вас приглашаю… Прощайте, сударь, мне недосужно. Третий час уже в половине.
Штааль проводил гостя на улицу, где лакеи снова подхватили барина. Один из них сказал с испуганным видом, что проезжавший только что извозчик говорил, будто во дворце случилась беда с матушкой-государыней, а какая беда, не знает.
- Rien de grave? Du moins, je l’espère? - сказал Штааль по-французски, так как говорил в присутствий прислуги.
- Monsieur, rien de grave ne se passe dans le palais , - отрывисто ответил, садясь в карету, Баратаев.III
Во дворце в этот ноябрьский день действительно случилась беда.
Малый Ермитаж накануне вечером затянулся немного долее обычного. По общему отзыву гостей, давно уже не было так весело в тесном кругу государыни. Из-за границы как раз пришла эстафета с известиями. Одно известие было чрезвычайно приятное. Имперские войска одержали викторию над революционными генералами и принудили их произвести спешную ретираду за Рейн. Австрийцы уже давно не имели серьезных успехов. Неудачи союзников в Петербурге вначале встречались не без приятного чувства; они все увеличивали то значение, которое Европа придавала участию русских войск в войне против общего врага. Но в последнее время у союзников накопилось уж слишком много неудач, особенно в Италии, где генерал Буонапарте шел от победы к победе. Поэтому известие о виктории эрцгерцога Карла было встречено с искренней радостью. Императрица тотчас села за стол и написала экспромтом радостно-шутливую записку имперскому послу графу Кобенцлю: «Je m’empresse d’annoncer a l’excellente Excellence que les excellentes troupes de l’excellente Cour ont complètement battu les Français!» Екатерина любила графа Кобенцля и допускала его в свой самый тесный круг. Он был очень некрасив, и безобразие его особенно оттеняло красоту князя Платона Александровича: государыня любила сажать их рядом. Записка была прочтена вслух приближенным, и остроумие матушки вызвало общий восторг. На малом приеме только речи было, что об этой записке, о блестящей виктории австрийцев, о паническом бегстве французов за Рейн. Тон установился такой радостный, что веселье как-то распространилось и на второе известие, сообщенное эстафетой, хотя оно само по себе было печальное. Скончался сардинский король Виктор-Амадей III, и по этому случаю ожидался некоторый, хоть и непродолжительный, придворный траур. Траура и смерти в Ермитаже очень не любили. Но сардинский король был стар и решительно никого не интересовал. Государыня приняла известие об его кончине совершенно равнодушно и даже шутила с Львом Александровичем Нарышкиным, пугая его тем, что уж теперь, после сардинского короля, и он, верно, скоро умрет. Нарышкин, который для потехи явился на малый прием переодетый уличным разносчиком, хоть маскарада не было, старался делать комически испуганное лицо. Но шутка матушки была ему не очень приятна: он в самом деле чрезвычайно боялся смерти. Лев Александрович старался перевести разговор; вынимал из карманов леденцы, грецкие орехи, яблоки, выкрикивал товар хриплым голосом и продавал его гостям, как старый коробейник, забавляя все общество. Императрица смеялась так, что в самом конце Малого Ермитажа выразила опасение, не сделался бы у нее от смеха вновь припадок колик, как три дня тому назад. В одиннадцатом часу она удалилась, вместе с князем Зубовым, во внутренние покои и так хорошо провела ночь, что Марья Саввишна Перекусихина, войдя в семь часов утра в опочивальню, долго не могла ее добудиться.
Императрица проснулась в прекрасном расположении духа. Весело пошутив с Перекусихиной, она встала с постели и скинула с себя рубашку. При этом, как всякое утро в последние годы, Марья Саввишна подивилась необычайной полноте государыни: в ней теперь, несмотря на ее малый рост, было, на взгляд Перекусихиной, более пяти пудов веса. Марья Саввишна, не снимая с матушки изящного решетчатого медальона, вставила в него другой золотой стерженек, вымазанный свежим медом, - Екатерина, как и другие дамы 18-го века, носила на шее ловушку для блох, помогла матушке надеть пеньюар, нежно поцеловала ее в плечико и пошла за князем.
Во многом следуя практике Наполеона, Жюбер считал, что пышность необходи-ма для престижа. Он собирал солдат и произносил им речи, которые не все пони-мали, но всех вдохновляли. Известия о его бескорыстии также помогали настро-ить войска. Каждая, казалось бы, случай-ная деталь, привлекающая солдат к лич-ности полководца, настраивала войска, готовила их к предстоящему бою.
Вдруг, в то время как Жюбер наблюдал за полем предстоящего боя, чей-то удив-ленный голос сказал, что увидел Суварова (Суворова). Это удивило главнокомандую-щего. Он же заметил Суворова далеко впе-реди передовой цепи русских егерей. Об-щее смятение среди французов быстро за-менилось попыткой выстрелить и попасть в этого человека. В ход пошли и ружья, и пушки. Волнение французов никак не пе-редалось русским войскам. Сам Суворов оставался спокоен, а выстрелы так и не достигли цели.
Пейзаж в этой главе изображен как фон событий. Он даже самими участниками событий отчасти воспринимается как де-корация. Вот группа французских офице-ров остановилась, и они «думали о том, какую эффектную историческую картину представляет собою их блестящая конная группа, остановившаяся на чудесном хол-ме над вековым итальянским городком». И еще одна сцена — Жюбер стоит на бал-коне домика, расположенного на холме, и смотрит на поле предстоящего боя. Наблю-дения перемежаются размышлениями, ко-торые сменяются душевной усталостью.
Размышления Жюбера в ночь перед бо-ем, конечно, внутренний монолог. В его рассуждения, воспоминания и сомнения все время вторгаются организующие эти мысли соображения стратега, планирую-щего предстоящее сражение. Так, внут-ренний монолог помогает представить ду-ховную жизнь полководца накануне важного сражения и его возможной гибели, предчувствие которой также содержится в его суждениях о предстоящем дне.
Суворов за день объехал все полки, не сходя с коня. Он останавливался перед каждым полком и разговаривал с солдата-ми. После десяти часов, проведенных в седле, он принимал донесения и беседовал с высшими офицерами, которых было по-чти двадцать человек.
Затем он лег на сене в углу избы и за-снул на два часа. Проснувшись, он знал, что «ничего не делать больше нельзя», по-тому что это изменит создавшийся на-строй. Будучи уверен в завтрашней побе-де, он с симпатией подумал о своем про-тивнике Жюбере и решил написать письмо дочери. При этом в письме он со-чинял и стихи: «для стихов не требова-лось ни содержания, ни смысла». Напи-сал он и немецкие стихи для создания нужного настроя у господ австрийских ге-нералов. Затем он вынужден слушать со-веты австрийского генерала Бельгарда, который стремился перекроить диспози-цию на предстоящий бой.
Ночь прошла в заботах. Последние сло-ва главы III: «Фельдмаршал подбежал к своей лошаденке и легко вскочил на казацкое седло. Прохор Дубасов, знавший, чего стоила старику эта легкость, неза-метно ему помог, целуя барина в руку и в колено и с трудом удерживаясь от ры-данья ».
Денщик Суворова Прохор Дубасов был простым и грубым человеком, для которо-го в поведении его господина не было сек-ретов и тайн. Но, зная все, понимая все мелкие слабости своего барина, грубя ему и еще более его посетителям, он точно знал цену этому старому человеку. Его преданность — преданность той высокой пробы, которая порождена не беспричин-ным обожанием, а точным знанием всех особенностей человека, его сильных и сла-бых сторон. Такой тип слуги любили и це-нили все поколения русских просвещен-ных людей, он воплощен и в литературе. Все помнят и любят Савельича, который был предан своему юному и не всегда ра-зумному хозяину Гриневу. Вам предстоит встретить и Фирса в пьесе «Вишневый сад» А. П. Чехова.
Проснувшись после двух часов сна, Су-воров точно знал, что нужно быть посто-янно занятым, чтобы не утерять созданно-го и нужного для руководства боем на-строя, и он заполняет четыре часа, остав-шиеся до рассвета, самыми разными дела-ми. Сначала он выбегает из палатки и смотрит, не ушли ли со своих позиций французы. Затем думает о Жюбере. Пере-брав в сознании все, что нужно было сде-лать, и убедившись, что ничто не упуще-но, он придумывает себе занятие на остав-шееся время. Сначала это было письмо до-чери, которое он написал, даже снабдив его стихами и очень старательно запеча-тав конверт сургучом. Затем вдруг решил написать по-немецки стихи в честь подчи-ненных ему австрийских генералов. При этом он слушает суждения австрийского генерала Бельгарда по поводу возможных изменений в диспозиции предстоящего боя, затем предлагает ему только что со-чиненные стихи. Так сложились послед-ние перед битвой под Нови часы дивного (так его часто называли в армии) полко-водца.
Заботы Суворова об очередной награде подчеркиваются автором во многих гла-вах. Фельдмаршал использует даже свою репутацию человека с чудачествами, что-бы намекнуть на очередную возможную награду: он поддергивает свои чулки, что-бы «подсказать» возможность вручения ему ордена подвязки. Едва ли это желание получать всевозможные награды было лишь причудой человека. Больше основа-ний думать, что наличие награды давало возможность более активно включаться в решение важных вопросов и государст-венных дел и было практически деловой необходимостью. Очевидно, именно по-этому неуклюжие попытки полководца обратить на себя внимание, чтобы увели-чить число наград, вызывают не раздра-жение и насмешку, а грустное и даже ще-мящее чувство жалости и сочувствия у читателя.
В повести Алданова характер Суворо-ва, человека и полководца, обрисован до-статочно полно. Перед нами талантливый военачальник и проницательный человек, который не только умеет быть и стратегом и тактиком, решая военные проблемы, но и с блеском преодолевает трудности, кото-рые перед ним ставит жизнь. В повести можно проследить за тем, как он активно использует свои недостатки и легенды о своем поведении для достижения военных и даже стратегических целей. Мы наблю-даем за тем, как он заботливо лелеет ле-генду о том, что ему не страшна пуля, вы-ходя далеко вперед за позиции своих войск. Очевидно, что он умел включить в реестр своих находок и использовать для тактических или стратегических реше-ний любой пустяк, любой случайно воз-никший эпизод.
Так, не говоря о личной храбрости, да-же бесстрашии этого старого человека, мы видим их в практическом проявлении. Не называем же их как важнейшие качества потому, что они — не главное в характере Суворова. Талант полководца предполага-ет личное мужество и отвагу как одно из необходимых условий. А его достоинство — умение видеть целое, управлять движени-ем войск и событий, эти события предви-деть и соизмерять, оценивать их действия и последствия.
Но мы не забудем и его своеобразное чувство юмора, и демократизм, и живой интерес к людям, и желание преодолевать собственные слабости.
Победа русской армии под Нови при-несла освобождение Италии от французов и вознесла славу Суворова до чрезвычай-ных высот. Но реальные результаты побе-ды во многом зависели от политиков и властителей, которые так и не сумели вос-пользоваться достигнутой победой.
Повествователь Юлий Штааль — лицо вымышленное и в то же время очень важ-ное в повести. Именно от его имени ведет-ся повествование. Одновременно он и до-статочно активный участник событий и при этом детально изображенный харак-тер. Таким образом, рассказ ведется от лица рядового участника событий, до-вольно умного человека, характер и амби-ции которого также последовательно про-слеживаются в произведении. Это помога-ет и нам, читателям, видеть события на достаточно близком расстоянии, пони-мать их, почти соучаствовать в их сверше-нии.
При ответе используем текст:
а) «Суворов всю дорогу ехал верхом впе-реди, в старом плаще, который в армии называли родительским. В самых ужас-ных местах фельдмаршал проезжал над пропастями так же хладнокровно, как проходили над ними тавернские мулы»;
б) «Покатые зеленые горы… сменились страшной цепью голых отвесных непрохо-димых скал… Внизу стены, в том самом месте, где в нее упиралась дорога, чернело отверстие. «Дыра смерти!» — бледнея, сказал офицер рядом со Штаалем. Впере-ди ревел водопад… В эту минуту по лугу сзади, недалеко от того места, где нахо-дился Штааль, медленно выехал мелкой рысью казачий отряд…
Да ведь это безумие! Нельзя туда вор-ваться верхом, они головы разобьют о ска-лы! — сказал он…
Рысь все ускорялась и перешла в га-лоп… Средневековые люди, стоя в стре-менах, согнувшись, слились с конями. Вдруг у первых трех казаков пики точно сами вырвались из бушметов, за ними шашки сверкнули в воздухе, галоп пере-шел в дикий карьер, и в ту же секунду раздался ужасный нечеловеческий визг… Центавры с воем неслись к Урнскому под-земелью… И тотчас, покрывая рев водо-пада, вой казаков, несшееся сзади «ура!», что-то со страшным треском прокатилось по ущелью. Эхо подхватило и понесло между гор звук картечи и быструю стре-котню ружейной пальбы.
Штааль позже с трудом мог связать и объяснить свои воспоминания»;
в) «Страшное ущелье вдруг осветилось. Отвесные скалы вспыхнули золотом… Су-воров вдруг остановился и вскрикнул: - Где проходит олень, там пройдем и мы!..
Ледяной ветер выл в Чертовой долине».
События описывает рядовой их участ-ник — Штааль. Конечно, это не только описание событий, но и описание тех чувств, которые волновали этого свидете-ля и одновременно участника. Таким об-разом, автор помогает нам, читателям, приблизиться к их восприятию, делает и нас почти их соучастниками.
Россия еще со времен Империи славилась своими писателями и поэтами. Непревзойденные произведения, ставшие классикой не только в нашей стране, но и во всем мире позволяют по праву гордиться нашим культурным наследием. А неповторимость изложения мыслей помогает не только развиваться духовно, но и совершенствоваться в русском языке. Именно грамотная речь отличает образованного и мыслящего человека.
Наверное, поэтому, школьная программа, заботясь о нашем разностороннем развитии, включает в себя обязательное прочтение трудов русских гениев слова. К ним можно отнести и произведение, автором которого стал русский публицист, мастер исторической прозы - Алданов - «Чертов мост». Краткое содержание романа, которым так любят воспользоваться ученики, вряд ли передаст свойственную автору манеру захватывающего изложения событий и оригинальной подачи материала, обрамленного философскими рассуждениями на исторические темы. Однако обо всем по порядку.
Биографические сведения
Не секрет, что настоящим именем Алданова является Марк Ландау.
Родился он в 1886 году в Киеве, находившемся на тот момент в составе Российской империи. Получив разностороннее образование в сфере физико-математических и юридических наук, Алданов начинает интересоваться историей. Позднее, техническое образование и аналитический помогут ему превратить скучное историческое произведение, наполненное сухими фактами, в увлекательнейшее путешествие по минувшим событиям. Чего только стоит роман, который написал Алданов, - «Чертов мост»!
Творчество автора
Первый том своей работы «Толстой и Роллан» он издал лишь в 1915 году. Однако произведение не имело успеха, и впоследствии было переписано и выпущено под новым названием - «Загадка Толстого».
Спустя два года успех все же приходит к автору, благодаря книге «Армагеддон». А еще позднее выходит тетралогия «Мыслитель». Включает в нее Алданов Марк «Чертов мост», «Девятое термидора», повесть «Святая Елена, маленький остров» и «Заговор». Рассказывает тетралогия о событиях, происходящих во времена правления Наполеона.
После этого деятельность Алданова не заканчивается, и он пишет еще 12 исторических произведений, один философский труд и две книги в области химии.
Влияние на творчество
Посвящение первой книги другому великому писателю Льву Толстому не случайно.
Марк Алданов не скрывал, что является его великим поклонником, несмотря на различия в видении некоторых философских аспектов. Наверное, поэтому в его собственных трудах можно проследить влияние Толстого и заимствование его манеры написания. Например, в одном из романов, вошедших в тетралогию «Мыслитель», - «Чертов мост» - описание событий проходит через призму восприятия обыкновенного человека, не имеющего отношения ни к политике, ни к истории. В этом просматривается очевидная параллель с романом Толстого «Война и мир».
Манера написания
Однако Алданов не забывает и о собственной манере написания. Используя скептическую иронию и отталкиваясь от богатого исторического опыта, он описывает государственную деятельность, военные действия, нравственную сторону человечества, признавая волю случая в принятии важных решений. Отправляя главного героя в самое сердце исторических событий, автор награждает себя возможностью рассказывать об истории, используя собственное восприятие.
Алданов, "Чертов мост": краткое содержание
Не изменяет своей манере великий публицист и в этом произведении.
Так, главной темой повествования является героический поступок Суворова, переправившего свою армию через Альпы. Отправляя в центр происходящего молодого дворянина по имени Штааль, который становится невольным свидетелем истории, автор рассказывает о минувших событиях в оригинальном ключе. Благодаря этому приему, читатель оказывается полностью погруженным в произошедшее и наделяется шансом подойти к сути исторического события максимально близко.
Прочитайте полностью роман, который написал Алданов, - "Чертов мост". Краткое содержание на фоне оригинального текста покажется скудной пародией, не передающей всех нюансов произведения.
Великий полководец, победитель множества сражений, Суворов оказывается впутанным в интриги австрийских штабистов. Теперь его цель - спасти собственную армию. Для этого Суворов вынужден вместе с ней пересечь Италию и попасть в Швейцарию. Никто не верил в победу отважного полководца, а все его действия были обречены на провал. Однако Суворов не только успешно перевел армию, но и основал собственное государство - Швейцарскую федерацию. Оттеняя его героический подвиг жизнью неаполитанского двора, Алданов рассказывает об их трусости и корысти, отражая эти качества в побеге при наступлении французских войск.
Заключение
Любое творение автора представляет собой шедевр, заслуживающий полного прочтения. Каждая строчка рассказанного наделена особым смыслом, повествуя о событиях, которые происходили задолго до нашего рождения, но так или иначе оказали влияние на нашу судьбу. Прекрасной возможностью ознакомиться с эпохой 19 века станет прочтение романа, который написал Алданов, - «Чертов мост». Краткое содержание буквально лишает его тонкостей, обрекая читателей на неведенье истории собственного государства. Несомненно, это выбор каждого, но, освободив пару часов от менее важных дел, куда приятнее культурно обогатить свою жизнь прочтением того или иного качественного произведения.
В этой книге автор повествует о всех героических подвигах генерала Суворова. Этот величайший полководец и победитель во время сражений оказывается вовлеченным в интриги австрийских военных. Главной целью Суворова является спасение своей армии. Для спасения армии Суворов решил отправиться в Швейцарию и Италию. Перед битвой полководец обходил полки со своим сопровождением. Он останавливался во всех фронтах и полках и собирал солдат в свою армию. Он рассказывал о тяжелом положении родины и призывал солдат исполнить свой долг. Для проведения сражений великий полководец составлял план и всегда побеждал. Он повел свою армию через горы Альпы.
Во время войны Суворов отправил своего поручика по имени Юлий Штааль в штаб к австрийцам для пресечения интриг. После возвращения Штааль решил приступить к дежурству. Поручик всегда одевался по моде и выглядел опрятно. Во время дежурства он взял с собой газету и положил ее на стол.
Читая последние новости о захвате Бонапартом города Вюрмсер, поручику стало плохо. В газете писалось как французская армия захватила больше 1000 военно – пленных человек. Вдруг поручику стало дурно, и он подошел к открытому окну. Возле окна проходила армия солдатов. Солдаты шли не по строю, а за ними ехал их командир. Они направлялись в сторону Швеции. По словам Штааля настоящей войной считается борьба под началом полководца Суворова. Подышав свежим воздухом Штааль сел на свое место.
На некоторое время поручику стало жаль прежних дней. Поскольку на данный момент Штаалю было скучно на службе. На службе поручику платили мало. В такие моменты поручик думал о жизни богатых людей. И как бы он жил, если бы был богатым человеком. Он мечтал о большом доме, даче и усадьбе. Вдруг поручик пришел в себя и понял, что от бедности не избежать. Штааль был влюблен в Анастасию, которая работала актрисой домашнего театра.
В состоянии безделья поручик думал обо всем, что с ним случилось. Также подвиги полководца Суворова имели немаловажное значение. На момент воны все полагали, что отважный полководец не сможет одержать победу и его ждет провал. По историческим данным генерал Суворов не только освободил и собрал большую армию, но и стал основателем Швейцарской Федерации.
Картинка или рисунок Алданов - Чертов мост
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание романа Бесы Достоевского
Степан Трофимович – необычный человек, ведь находясь в своем достаточно в среднем возрасте, он все равно ведет себя часто как капризный ребенок. Он два раза успел овдоветь, а потому соглашается с Варварой Петровной Ставригиной стать для ее сына,