Как пишется автобиография? Моя автобиография

11.03.2019

ОСТАП ВИШНЯ “МОЯ АВТОБIОГРАФIЯ” читати повність можна за 10 хвилин, а скорочено за 5 хвилин, але твір ндзвичайно цікавий, і комічний.

“Моя автобіографія” Остап Вишня повністю

У мене нема жодного сумнiву в тому, що я народився, хоч i пiд час мого появлення на свiт бiлий i потiм – рокiв, мабуть, iз десять пiдряд – мати казали, що мене витягли з колодязя, коли напували корову Оришку.
Трапилася ця подiя 1 листопада (ст. стилю) 1889 року в мiстечку Грунi, Зiнькiвського повiту на Полтавщинi…
Власне, подiя ця трапилася не в самiм мiстечку, а в хуторi Чечвi, бiля Грунi, в маєтковi помiщикiв фон Рот, де мiй батько працював у панiв.
Умови для мого розвитку були пiдходящi. З одного боку – колиска з вервечками, з другого боку – материнi груди. Трiшки поссеш, трiшки поспиш – i ростеш собi помаленьку.
Так ото й пiшло, значить: їси – ростеш, потiм ростеш – їси.
Батьки мої були як узагалi батьки.
Батькiв батько був у Лебединi шевцем. Материн батько був у Грунi хлiборобом.
Глибшої генеалогiї не довелося менi прослiдити. Батько взагалi не дуже любив про родичiв розказувати, а коли, було, спитаєш у баби (батькової матерi) про дiда чи там про прадiда, вона завжди казала:
– Отаке стерво було, як i ти оце! Покою вiд їх не було.
Про материку рiдню так само знаю небагато. Тiльки те й пам’ятаю, що частенько, було, батько казав матерi:
– Не вдалася ти, голубонько, у свою матiр. Царство небесне покiйницi: i любила випити, i вмiла випити. А взагалi батьки були нiчого собi люди. Пiдходящi. За двадцять чотири роки спiльного їхнього життя, як тодi казали, послав їм господь усього тiльки сiмнадцятеро дiтей, бо вмiли вони молитись милосердному.

Почав, значить, я рости.
– Писатиме, – сказав якось батько, коли я, сидячи на пiдлозi, розводив рукою калюжу.
Справдилося, як бачите, батькове пророкування.
Але нема де правди дiти, – багацько ще часу проминуло, доки батькове вiщування в життя втiлилося.
Письменник не так живе й не так росте, як проста собi людина.
Що проста людина? Живе собi, поживе собi, помре собi.
А письменник – нi. Про письменника подай, обов’язково подай: що впливало на його свiтогляд, що його оточувало, що органiзовувало його ще тодi, коли вiн лежав у матерi на руках i плямкав губами, зовсiм не думаючи про те, що колись доведеться писати свою автобiографiю.
А от тепер сиди й думай, що на тебе вплинуло, що ти на письменника вийшов, яка тебе лиха година в лiтературу потягла, коли ти почав замислюватися над тим, “куди дiрка дiвається, як бублик їдять”.
Бо письменники так, спроста, не бувають.
I от коли пригадаєш життя своє, то приходиш до висновку, що таки справдi письменника супроводять в його життi явища незвичайнi, явища оригiнальнi, i коли б тих явищ не було, не була б людина письменником, а була б порядним інженером, лiкарем чи просто собi толковим кооператором.
Пiдскочать отi явища – i записала людина.

Головну роль у формацiї майбутнього письменника вiдiграє взагалi природа – картопля, коноплi, бур’яни.
Коли є в хлопчика чи в дiвчинки нахил до замислювання, а навкруги росте картопля, чи бур’ян, чи коноплi – амба! То вже так i знайте, що на письменника воно пiде.
I це цiлком зрозумiло. Коли дитина замислиться й сяде на голому мiсцi, хiба їй дадуть як слiд подумати?
Зразу ж мати пужне:
– А де ж ти ото сiв, сукин ти сину?
I натхнення з переляку розвiялось.
Тут i стає в пригодi картопля.
Так було й зо мною. За хатою недалеко – картопля, на пiдметi – коноплi. Сядеш собi: вiтер вiє, сонце грiє, картоплиння навiває думки.
I все думаєш, думаєш, думаєш…
Аж поки мати не крикне:
– Пiди подивися, Мелашко, чи не заснув там часом Павло? Та обережненько, не налякай, щоб сорочки не закаляв. Хiба на них наперешся?!
З того ото й пiшло. З того й почав замислюватися. Сидиш i колупаєш перед собою ямку.
А мати, було, лається:
– Яка ото лиха година картоплю пiдриває? Ну, вже як i попаду!!
Пориви чергувались. То вглиб тебе потягне, – тодi сто ямки колупаєш, – то погирить тебе в височiнь, на простiр, вгору кудись. Тодi лiзеш у клунi на бантину горобцiв драти або на вербу по галенята.
Конституцiї я був нервової, вразливої змалку: як покаже, було, батько череска або восьмерика – моментально пiд лiжко й тiпаюсь.
– Я тобi покажу бантини! Я тобi покажу галенята! Якби вбився зразу, то ще нiчого. А то ж покалiчишся, сукин ти сину!
А я лежу, було, пiд лiжком, тремтю, носом сьорбаю й думаю печально:
“Господи! Чого тiльки не доводиться переживати через ту лiтературу?!”
Iз подiй мого раннього дитинства, що вплинули (подiї) на моє лiтературне майбутнє, твердо врiзалася в пам’ять одна: упав я дуже з коня. Летiв верхи на полi, а собака з-за могили як вискочить, а кiнь – убiк! А я – лясь! Здорово впав. Лежав, мабуть, з годину, доки очунявся… Тижнiв зо три пiсля того хворiв. I отодi я зрозумiв, що я на щось потрiбний, коли в такий слушний момент не вбився. Неясна ворухнулася в мене тодi думка: мабуть, я для лiтератури потрiбний. Так i вийшло.
Отак мiж природою, з одного боку, та людьми – з другого, й промайнули першi кроки мого дитинства золотого.
Потiм – оддали мене в школу.
Школа була не проста, а Мiнiстерства народного просвещенiя. Вчив мене хороший учитель Iван Максимович, доброї душi дiдуган, бiлий-бiлий, як бiлi бувають у нас перед зеленими святами хати. Учив вiн сумлiнно, бо сам вiн був ходяча совiсть людська. Умер уже він, хай йому земля пухом. Любив я не тiльки його, а й його лiнiйку, що ходила iнодi по руках наших школярських замурзаних. Ходила, бо така тодi “система” була, i ходила вона завжди, коли було треба, i нiколи люто.
Де тепер вона, та лiнiйка, що виробляла менi стиль лiтературний? Вона перша пройшлася по руцi моїй, оцiй самiй, що оце пише автобiографiю. А чи писав би я взагалi, коли б не було Iвана Максимовича, а в Iвана Максимовича та не було лiнiйки, що примушувала в книжку зазирати?
У цей саме час почала формуватися й моя класова свiдомiсть. Я вже знав, що то є пани, а що то – не пани. Частенько-бо, було, батько посилає з чимось до баринi в горницi, а посилаючи, каже:
– Як увiйдеш же, то поцiлуєш баринi ручку.
“Велика, – думав я собi, – значить, бариня цабе, коли їй ручку цiлувати треба”.
Правда, неясна якась ще тодi була в мене класова свiдомiсть. З одного боку – цiлував баринi ручку, а з другого – клумби квiтковi їй толочив.
Чистий тобi лейборист. Мiж соцiалiзмом i королем вертiвся, як мокра миша.
Але вже й тодi добре затямив собi, що пани на свiтi є.
I як, було, бариня накричить за щось та ногами затупотить, то я залiзу пiд панську веранду та й шепочу;
– Пожди, експлуататоршо! Я тобi покажу, як триста лiт iз нас… i т. д., i т. д.

Оддали мене в школу рано. Не було, мабуть, менi й шести лiт. Скiнчив школу. Прийшов додому, а батько й каже:
– Мало ти ще вчився. Треба ще кудись оддавати. Повезу ще в Зiнькiв, повчись iще там, побачимо, що з тебе вийде.
Повiз батько мене в Зiнькiв, хоч i тяжко йому було тодi, бо вже нас було шестеро чи семеро, а заробляв вiн не дуже. Проте повiз i вiддав мене у Зiнькiвську мiську двокласну школу.
Зiнькiвську школу закiнчив я року 1903-го, з свiдоцтвом, що маю право бути поштово-телеграфним чиновником дуже якогось високого (чотирнадцятого, чи що) розряду.
Та куди ж менi в тi чиновники, коли “менi тринадцятий минало”.
Приїхав додому.
– Рано ти, – каже батько, – закiнчив науку. Куди ж тебе, коли ти ще малий? Доведеться ще вчить, а в мене без тебе вже дванадцятеро.
Та й повезла мене мати аж у Київ, у вiйськово-фельдшерську школу, бо батько як колишнiй солдат мав право в ту школу дiтей оддавати на “казьонний кошт”.
Поїхали ми до Києва. В Києвi я роззявив рота на вокзалi i так iшов з вокзалу через увесь Київ аж до святої Лаври, де ми з матiр’ю зупинились. Поприкладався до всiх мощей, до всiх чудотворних iкон, до всiх мироточивих голiв i iспити склав.
Та й залишився в Києвi. Та й закiнчив школу, та й зробився фельдшером.
А потiм пiшло нецiкаве життя. Служив i все вчився, все вчився – хай воно йому сказиться! Все за екстерна правив.
А потiм до унiверситету вступив.
Книга, що найсильнiше на мене враження справила в моїм життi, – це “Катехiзис” Фiларета. До чого ж противна книжка! Ще якби так – прочитав та й кинув, воно б i нiчого, а то – напам’ять.
Книжки я любив змалку. Пам’ятаю, як попався менi Соломонiв “Оракул”. Цiлими днями сидiв над ним та кульки з хлiба пускав на оте коло з числами рiзними. Пускаю, аж у головi макiтриться, поки прийде мати, вхопить того “Оракула” та по головi – трах! Тодi тiльки й кину.
Взагалi любив я книжки з м’якими палiтурками.
Їх i рвати легше, i не так боляче вони б’ються, як мати, було, побачить.
Не любив “Руського паломника”, що його рокiв дванадцять пiдряд читала мати. Велика дуже книжка. Як замахнеться, було, мати, так у мене аж душа у п’ятах.
А решта книг читалася нiчого собi.
Писати в газетах я почав 1919 року за пiдписом Павло Гунський. Почав з фейлетону.
У 1921 роцi почав працювати в газетi “Вiстi” перекладачем.
Перекладав я, перекладав, а потiм думаю собi:
“Чого я перекладаю, коли ж можу фейлетони писати! А потiм – письменником можна бути. Он скiльки письменникiв рiзних є, а я ще не письменник. Квалiфiкацiї, – думаю собi, – в мене особливої нема, бухгалтерiї не знаю, що я, – думаю собi, – робитиму”.
Зробився я Остапом Вишнею та й почав писати.
I пишу собi…

Все люди разные, но никто не знает вас лучше вас самого – знакомое высказывание? Оно приобретает совершенно буквальный смысл, когда речь идет о трудоустройстве. Подготовка пакета документов к собеседованию – самый распространенный, но не единственный случай, когда от вас могут потребовать вашу автобиографию. Она бывает нужна при поступлении на службу, подаче бумаг для поступления на учебу, оформлении заграничной визы и вообще тогда, когда официальное лицо и/или организация интересуются вашей жизнью или определенным ее периодом.

Автобиография отличается и от резюме, и от характеристики, написанной поручителем, - в первую очередь, стилем подачи информации. Все факты, касающиеся ваших конкретных достижений и трудовых успехов, работодатель без труда получит из вашего послужного списка и/или других источников. Но только ваша биография, написанная вами собственноручно, может отразить события жизни в личной интерпретации, передать ваше отношение и взгляд. А психологический портрет соискателя, как известно, важен не меньше, чем его профессиональная квалификация.

Что такое автобиография
Автобиография – это документ, содержащий подробную информацию о соискателе, собственноручно изложенную им в письменном виде. По сути же, это жизнеописание любого человека, которое он демонстрирует публично. Поэтому автобиографию так часто стараются приукрасить, чтобы произвести как можно лучшее впечатление.

С одной стороны, это логичный подход, ведь вам предоставляется шанс показать себя с лучшей стороны, продемонстрировать самые привлекательные стороны своего характера и достойные события в жизни. Это своего рода самопрезентация, целью которой является повышение собственных шансов на получение хорошей работы. С другой стороны, автобиография – это все е официальная бумага, и рассматриваться она будет именно в этой качестве. Поэтому необъективность в передаче фактов и/или их выборочная подача может сработать против вас. Отсюда следует, что в автобиографии важно соблюдать разумный баланс между лучшими сторонами и реалистичностью.

В определенном смысле, автобиография – это первое знакомство с вами, и от впечатления, которое вам удастся произвести с ее помощью, во многом зависит не только вероятность получения должности, но и отношение к вам руководства и коллег в дальнейшем. В этом ключе автобиографию можно считать своеобразным инструментом для создания нужного имиджа. Автобиография, написанная грамотно, толково и с пониманием этих тонкостей, станет вашим союзником и поможет завоевать положительную репутацию. Но только в том случае, если вы сможете с ее помощью эмоционально расположить к себе читателя.

Другими словами, задача автобиографии – показать вас в лучшем свете, как личность, которой можно и нужно доверить ответственные задания и которая станет ценным сотрудником компании. Достижение этой цели невозможно без правильного подхода, продуманного с психологической точки зрения. Вам предстоит в косвенных формулировках, скрытых за изложением объективных фактов, убедить работодателя в вашей исключительности и благонадежности.

Тонкости написания автобиографии
Автобиографию с резюме роднит не только повод создания, но и то, что оба эти документа не стандартизированы, то есть пишутся не по шаблону. На самом деле, шаблона автобиографии просто не может существовать, как не существует одинаковых судеб и набора жизненных событий. Тем не менее, есть определенный минимум сведений, который должен предоставить каждый автор собственной биографии:

имя, отчество, фамилия автора;
его дата рождения и/или возраст;
место рождения и место проживания;
полученное образование, как базовое, так и специальное, а также повышение квалификации;
трудовая деятельность, карьерный рост, время и причины смены места работы;
семейное положение и краткая информация о ближайших родственниках (супруге, родителях);
увлечения, спортивные достижения, награды и т.п.

Важно не только и не столько изложение этой информации, сколько ее подача в правильном ключе. Учтите, что читать ваше жизнеописание будут люди, настроенные достаточно критично, и до настоящего момента им практически ничего не известно о вас. Так что качественная автобиография сформирует о вас то впечатление, которое вы сами захотите произвести. Однако это еще не повод пускаться в пространные рассуждения и применять неуместный стиль речи и словесные обороты.

Автобиографии писателей и деятелей культуры, вошедших в историю, отличаются богатством языка и пестрят его выразительными средствами так, что сами являются литературными произведениями. Вы же должны создать все-таки официальный документ, и его стиль должен быть соответствующим. Художественные образы, переносное значение слов и разговорная лексика в автобиографии не уместны. Но, в то же время, у вас есть возможность продемонстрировать свою грамотность, высокий уровень владения литературным языком и широкий словарный запас. А это уже немало для составления выгодного психологического портрета в глазах читателя.

Если вам уже приходилось составлять резюме, а биографию пишете впервые, то не забудьте о том, что хронология изложения событий в этих документах диаметрально противоположна. Резюме требует обратного порядка, то есть сначала указываются самые поздние и актуальные события, должности, достижения, и только после них – образовательные учреждения и первые трудовые шаги. Автобиография не предполагает подобной инверсии и сохраняет логичный порядок вещей: от рождения до настоящего момента.

Правила оформления автобиографии
Как и другие официальные документы, автобиографию следует писать на вертикально ориентированном листе белой бумаги стандартного формата А4. Постарайтесь вместить весь текст на одну страницу и обязательно сопроводите его фотографией. Она, в отличие от портрета в личном деле, резюме и/или паспорте, может быть чуть менее формальной: допускается улыбка, повседневная одежда, словом, можете выбрать фотографию, на которой сами себе нравитесь.

Вы можете написать биографию заранее, распечатать и вложить в папку к другим документам, но будьте готовы к тому, что во время собеседования вас попросят написать автобиографию от руки. Поэтому лучше заранее продумайте содержание, чтобы потом без труда воспроизвести его в присутствии сотрудника отдела кадров. Нельзя сказать, что то требование встречается повсеместно, скорее оно зависит от должности, на которую вы претендуете, и типа организации. Но на многих предприятиях оно обусловлено тем, что с вашей биографией ознакомится не только менеджер по персоналу, но и психолог, графолог и сотрудник службы безопасности. Эти люди ожидают, что автобиография достойного соискателя выглядит так:

Сверху посередине строки указано название документа: Автобиография. После него точка не ставится, а последующий текст начинается с нового абзаца.
Автобиография написана от первого лица, в единственном числе. Она начинается местоимением «Я», после которого ставится запятая и называется фамилия, имя и отчество автора.
Сразу после ФИО указывается дата и место рождения автора. Желательно кратко описать род занятий родителей: в семье служащих/рабочих/военного и т.п.
Затем следует информация об образовании, причем в порядке его получения, то есть, начиная с младшей школы (дошкольные учреждения можно опустить). Указывается название учебного заведения, год поступления, год окончания и форма образования, присвоенная квалификация. Точно так же сообщается о высшем образовании, курсах и тренингах. Обязательно указаны даты и темы пройденных семинаров и курсов.
Опыт работы, если он есть, излагается начиная с самого первого места, также с указанием начала и окончания, а также причин увольнения. Эта информация сопровождается описанием круга обязанностей, количества подчиненных, карьерного роста. Указывается общий стаж работы.
Обязательно, в случае наличия, сообщается о научных работах, публикациях, званиях. Год защиты диссертации и ее тема.
Затем следуют сведения о дополнительных обязанностях, достижениях. В частности, указывается, что соискатель успешно выполнял обязанности своего руководителя, пока тот пребывал в отпуске или на больничном, и каких результатов достиг.
Если помимо работы соискатель имеет хобби, то рассказывает о них, причем преимущественно о тех, которые каким-то образом связаны с должностью, которую он хочет занять.
Лаконичное сообщение о личной жизни: семейное положение, количество детей, род занятий супруга.
Дополнительно могут быть указаны годы смены места жительства, военной службы и другие сведения, которые автор сочтет важными.
Каждый тематический блок автобиографии начинается с красной строки.
После последнего предложения делается отступ вниз и слева ставится дата написания автобиографии (число и год пишутся цифрами, месяц – словом), а справа – личная подпись автора.

Пример автобиографии
За неимением стандартного шаблона автобиографии, при ее составлении можете пользоваться таким обобщенным образцом:

Автобиография

Я, Чуковский Корней Иванович, родился 15 апреля 1970 года в Днепропетровске, в семье служащих.

В 1972 году переехал с родителями в Киев, где в 1977 году пошел в первый класс СШ №15. После окончания 9 классов не стал продолжать школьное образование и в 1985 поступил в Технический лицей, который закончил с отличием и золотой медалью.

С 1988 года учился в Киевском Национальном университете имени Т.Г. Шевченко, на физико-математическом факультете по специальности «Математика и информатика». В 1993 году получил полное высшее образование по этой специальности и квалификацию учителя математики и информатики. Все пять лет учебы в университете был старостой группы, участвовал в организации творческих вечеров и спортивных соревнований, успешно защищал честь факультета на олимпиадах.

Сразу после получения диплома начал работу в Национальном техническом университете «КПИ», где выполнял обязанности ассистента кафедры физики. Проработал на этой должности до 1999 года, затем поступил на заочное отделение экономического факультета КНУ им. Шевченко и в 2003 году окончил его, получив диплом экономиста (бакалавр).

С 2003 по 2013 год проработал в частной организации на должности менеджера по работе с клиентами. Причина увольнения – невозможность дальнейшего карьерного роста в рамках этого предприятия. Но за время работы я получил ценный опыт работы с людьми, разрешения конфликтных ситуаций и заключения больших контрактов.

Женат. Моя супруга, Чуковская Анна Адамовна, 1980 года рождения, юрист по образованию, но сейчас пребывает в декретном отпуске. Мы воспитываем сына, Чуковского Льва Корнеевича, 2012 года рождения.

Увлекаюсь легкой атлетикой и зимними видами спорта, неоднократно занимал призовые места на аматорских соревнованиях по горнолыжному спорту. В теплое время года часто езжу на велосипеде за город.

Люблю классическую литературу, принимаю участие в постановках любительского театра, увлекаюсь художественной фотографией.

В настоящий момент проживаю по адресу: г. Киев, ул. Мате Залки, д. 12, кв. 5.

Автобиография сегодня входит в список требований большинства рекрутинговых агентств и все чаще запрашивается отделом кадров предприятий, поэтому важно знать нюансы ее составления и уметь применять их на практике. Постарайтесь как можно лучше презентовать себя будущему работодателю, воспользовавшись нашими советами. Удачи вам и новых, выразительных и положительных пунктов биографии!

ДО РЕВОЛЮЦИИ 1917 ГОДА

Я родился в 1896 году, в Киеве. Свое раннее детство и юность провел в г. Пензе и в Пензенской губернии, в имении отца Рамзай. В детстве я и мой брат Сергей (умер во Франции в 1945 году) часто ездили к деду в уездный городок Керенск Пензенской губернии. С этим заброшенным городком у меня связаны прекрасные детские воспоминания: старый дом, запущенный большой сад, весь старинный уклад той русской жизни. После большевистской революции Керенск из города был "снижен" большевиками в село и переименован в Вад (по реке Вад, на которой он стоит). Переименование было сделано потому, чтобы люди не связывали названия городка с именем премьер-министра февральской революции Керенского, хотя он не имел к городу никакого отношения (впрочем, кажется, его дед, протопоп, был родом из Керенска). Так с географической карты России исчез город моего детства.

Мое отрочество связано с городом Пензой, где я окончил пензенскую Первую мужскую гимназию. Это была старая гимназия, основанная во времена Николая I (тогда это был закрытый дворянский пансион). В наше время это была обычная классическая гимназия. Мой отец был юрист, домовладелец и помещик. В Пензе на главной, Московской улице (которую я сейчас вижу, как сон), у нас был каменный белый дом. Были свои лошади, две верховых (для меня и брата), корова, куры, собаки. Так тогда жили все зажиточные пензяки. А в Саранском уезде Пензенской губернии у нас было именье в 153 десятины, с большим деревянным домом, фруктовым садом, со множеством всяческой скотины; там в юности я охотился с борзыми и гончими.

Отец мой хотел, чтобы я поступил на юридический факультет Московского университета. Я соглашался, хотя к юриспруденции особой склонности не имел. Меня манила жизнь в столице, в Москве. Но когда я был в последнем классе гимназии, в декабре 1913 года отец внезапно умер от припадка грудной жабы. Эта смерть была первым сильным переживанием. Она многое открыла мне, чего я раньше не чувствовал. В 1914 году я поступил на юридический факультет Московского университета. Забыл сказать, что при жизни отца мы семьей (отец, мать и двое нас, сыновей) довольно много путешествовали по России. Часто ездили по Волге, просторы которой до сих пор помню; ездили на Кавказ, где в память врезалась горная гроза, когда мы были на горе Бештау, куда мы ездили на тройке. Бывали в Москве, ездили заграницу - в Германию (там в Бад Наухейме отец лечился почти каждое лето от сердечной болезни; после курса его лечения мы ехали по Европе - в Италию, Швейцарию, Австрию - и возвращались домой в Пензу к началу учения).

В Москве я поселился в знаменитом студенческом районе - на Малой Бронной. Перед университетом я благоговел. Но из профессоров меня увлек только один, читавший введение в философию - приват-доцент Иван Ильин. Впоследствии он тоже оказался в эмиграции, а умер в Швейцарии, в Цюрихе, после второй мировой войны. У Ильина я и стал, главным образом, заниматься философией. Как сейчас помню, Ильин указал мне первые шесть книг для начала занятий: 6-й том диалогов Платона ("Апология Сократа"), "Пролегомены" Канта, историю философии Древней Греции кн. С. Н. Трубецкого и еще две-три книги. В это время уже шла мировая война. Когда я перешел на третий курс университета, мой год был мобилизован, и я был отправлен в Московскую офицерскую школу, которую окончил через четыре месяца.
Февральскую революцию 1917 года я встретил, уже будучи молодым офицером в запасном полку в своем родном городе Пензе. Весной 1917 года я отправился на Юго-Западный фронт, где в 417-м Кинбурнском полку был сначала младшим офицером, потом командиром роты, а затем полевым адъютантом командира полка. Мне нравился стиль моего послужного списка: "участвовал в боях и походах против Австро-Венгрии". Как известно, Австро-Венгрии давно уже нет на географической карте Европы.

В Москве в годы моего студенчества я бывал в семье инспектрисы Николаевского Института С. Ф. Новохацкой. Она была старым другом нашей семьи еще по Пензе; там она потеряла мужа, бывшего врачом, и со своими четырьмя дочерьми переехала в Москву. К Новохацким я обычно ездил со своим другом детства, бар. Гавриилом Штейнгелем. Я был влюблен в Олю Новохацкую, а Штейнгель - в старшую, Наташу. В 1915 году Штейнгель женился на Наташе, я был шафером, и у меня до сих пор сохранилась большая фотография свадебной церемонии. Увы, почти все люди, изображенные на этой фотографии, погибли в гражданской войне и революции. В 1917 году, когда я ушел на фронт, Оля осталась в институте. И встретились мы снова только через много лет, в Берлине после мировой войны, после двух гражданских войн, после смертей многих наших близких.

ПОЧЕМУ Я ПОШЕЛ В ДОБРОВОЛЬЧЕСКУЮ АРМИЮ

Ни до революции, ни после революции я не принадлежал ни к какой политической партии. Отец мой был член конституционно-демократической партии Народной Свободы (русские либералы). В революцию я сочувствовал идеям этой партии и воспринял революцию как демократ. Я был противником монархии, сторонником республики, демократии и социальных реформ. В частности, передачи земли крестьянам, хотя я сам происхожу из помещичьей семьи - у нас в Пензенской губернии было именье. Как демократ, я считал необходимым созыв Всероссийского Учредительного Собрания, которое должно установить в России демократическую конституцию. Так как созыв Учредительного Собрания был лозунгом и Добровольческой Армии, я поехал туда на вооруженную борьбу с большевизмом.

Сначала я был в партизанском отряде полковника Симановского, в рядах которого участвовал в боях с большевиками. Затем этот отряд влился в Офицерский Корниловский Ударный полк. В составе этого полка я проделал знаменитый «Ледяной Поход» по донским и кубанским степям. Участвовал во многих боях с большевиками; под станицей Кореновской, в атаке на красный бронированный поезд, был ранен в бедро.

Летом 1918 года Добровольческая Армия вернулась в Ростов-на-Дону. Меня, как раненного, положили в госпиталь в Новочеркасске. К этому времени Добровольческая Армия политически меня разочаровала. После смерти ген. Корнилова влияние в армии перешло к монархистам. Демократический лозунг созыва Учредительного Собрания стал фиктивным. Монархическая верхушка армии придала ему антидемократический, антинародный характер. В отношении крестьян применялись бессмысленные жестокости, бессудные расстрелы, чем Белая Армия отталкивала от себя самые главные антибольшевистские силы, основную массу населения России - крестьян. Я понимал, что такая армия "реставрации" осуждена на поражение. Осенью 1918 года я подал рапорт об уходе из армии. Я уехал вместе с своей матерью в Киев к родным. В Киеве жила моя тетка, Е. К. Высочанская. Ее муж был полковником артиллерии. Гражданская война в рядах Добровольческой Армии мною описана в книге «Ледяной Поход».

КАК Я ПОПАЛ ЗАГРАНИЦУ

На Украине в 1918 году тоже шла гражданская война, несмотря на то, что Украина была оккупирована немцами. В Киеве сидел гетман Скоропадский. На Киев при поддержке австрийцев наступали войска Симона Петлюры. Защищаясь от Петлюры, Скоропадский объявил мобилизацию всех находящихся в Киеве офицеров. И я, как офицер, был мобилизован и назначен в дружину генерала Кирпичева. Дружина была выдвинута на защиту Киева от Петлюры.

14 декабря 1918 года Петлюра взял Киев. Гетман Скоропадский бежал. Все вооруженные части сдались Петлюре. Я в числе многих сотен других офицеров попал в заключение в Педагогический Музей на Владимирской улице. Мы находились там под охраной украинского и немецкого караулов. В это время на Киев с севера наступали большевики. Было ясно, что они возьмут Киев. В этом случае нам, офицерам, грозил неминуемый расстрел. Как я узнал уже много позднее, за нас, заключенных в Педагогическом Музее офицеров, стал хлопотать находившийся в Киеве какой-то немецкий генерал, чтобы представители Петлюры разрешили вывезти нас в Германию. Многие офицеры освобождались за деньги и благодаря украинским связям. Я был в числе тех, у кого ни того, ни другого не было. И 30 декабря 1918 года всех нас, оставшихся в заключении, человек пятьсот-шестьсот, погрузили в вагоны и под охраной немецкого и украинского конвоя повезли в Германию. Попал я в лагерь для "перемещенных лиц", как их теперь называют. И там, в Гарце, в горах, начал писать свою первую книгу «Ледяной Поход».

Как я начал писать? Меня давно тянуло к писанию, с детства, с отрочества, но я и вообразить себе не мог, что когда-нибудь то, что я напишу, будет напечатано, будет как-то, стало быть, признано и люди будут это читать. Первое - я, молодой человек двадцати двух лет, был так потрясен зверством гражданской войны, что чувствовал потребность рассказать о ней правду, и рассказать именно так, чтобы люди увидели всю нелепость, глупость и зверство того, что называется словами - "гражданская война". Но непосредственный толчок к писанию мне дала одна книга: рассказы В. Гаршина. В Гарце, в лагере Гельмштедт, где жили русские беженцы, я как-то прочел рассказ Гаршина "Рядовой Иванов". В свое время этот рассказ своим "ужасом" военных картин потрясал дореволюционных русских читателей. Но когда сейчас я его прочел, я подумал: "да ведь если сравнить "Рядового Иванова" с тем, что я видел в гражданской войне, рассказ Гаршина покажется почти детским чтением". И я решил написать правду о гражданской войне.

2 января 1919 года мы переехали границу Германии. Так началась моя эмиграция. Нас поместили в лагерь военнопленных Деберитц под Берлином. Вслед за нашим эшелоном немцы привезли из Киева в Германию еще четыре-пять поездов с офицерами и солдатами. Гражданская война в Киеве, заключение в Педагогическом Музее, наш вывоз заграницу и помещение в лагерь Деберитц мной описаны в большой статье "Киевская Эпопея" (см. "Архив Русской Революции", т. II, Берлин, 1921).

Но когда я начал писать, я понял, какой это труд - "быть писателем". Я не умел выразить своих чувств, не умел построить фразу так, как хотел, она мне не давалась, не умел описать сцену так, чтоб читатель ее увидел и почувствовал. И все-таки с большим трудом, потихоньку, я свою книгу писал. И написал. Она называлась «Ледяной Поход». Так в истории русской гражданской войны называется легендарный поход, зимой, через донские и кубанские степи, от Ростова до Екатеринодара, белой армии генерала Корнилова в 1918 году. Участником этого похода я и был. Написанное мною я читал в лагере Гельмштедт, в Брауншвейге, своим друзьям-офицерам, участникам гражданской войны. Они одобряли. Но о том, чтобы напечатать книгу, я и не думал, ибо мы жили полуголодной жизнью в лагере, отрезанные от культурного мира. Я работал у лесоторговца - в лесу обдирал кору со срубленных деревьев. На помощь мне, как всегда, пришел случай. В берлинской русской газете я прочел, что известный литератор и бывший комиссар Верховной Ставки при Керенском, В. Б. Станкевич начинает в Берлине издание русского журнала "Жизнь". Не без волненья я послал Станкевичу одну главу из своей книги и с нетерпением ждал ответа, причем, конечно, ждал ответа "классического": не подошло. Письмо от Станкевича пришло: он очень хвалил присланный ему отрывок, сообщал, что напечатает его в "Жизни". И больше того, предлагал мне приехать в Берлин на переговоры: может быть, я соглашусь постоянно работать вместе с ним в журнале.

Я с радостью приехал в Берлин. Это был интересный Берлин 1920 года, еще не оправившийся от войны, я его хорошо помню. Наша встреча с В. Б. Станкевичем и его чудесной семьей - женой Наталией Владимировной и дочерью Леночкой перешли в дружбу на всю жизнь.
В нашей жизни много моментов, которые запоминаются на всю жизнь. Моменты эти бывают и значительные и незначительные. Так вот, я не знаю, как назвать - значительным или незначительным - момент, когда я впервые увидел в журнале "Жизнь" напечатанным то, что я написал. Для писателя, то есть для человека, для которого его писание есть призвание, - появление в печати первого произведения - это всегда знаменательная дата. Я и сейчас помню свое чувство, когда открыл журнал "Жизнь" с моим первым отрывком из "Ледяного Похода". Это было счастье возможности того жизненного пути, который я сам выбрал. Вскоре издатель С. Ефрон в Берлине издал мою книгу «Ледяной Поход». Это было в 1921 году. Книга имела большой успех. Помню, я получил письмо от Максима Горького, в котором он хвалил мою книгу. Хорошо отозвался о ней приехавший тогда в Берлин известный поэт Андрей Белый. На одном литературном собрании в 1922 году я встретил высланного из России известного критика Ю. Айхенвальда. Знакомясь со мной, он сказал хорошие слова о моей книге: "Ваша книга против всякой гражданской войны - и против белых, и против красных".

В 1920 году Станкевич предложил мне переехать из лагеря в Берлин, где он редактировал тогда журнал "Жизнь". Я переехал. Вокруг Станкевича и его журнала образовалась небольшая группа русских демократов-антикоммунистов. Группа называлась "Мир и труд". Политическая позиция группы выражалась в желании внутреннего замирения России после гражданской войны. В первом номере журнала "Жизнь" сообщение от редакции говорило: "Период опустошения и разрушения близок к концу. С каждым днем ярче предчувствуем мы приближение творческого периода русской революции, который, несомненно, наступит, какой бы политической вывеской ни прикрывалась власть". Настроения этой группы были и моими настроениями. В журнале "Жизнь" я опубликовал три отрывка воспоминаний о гражданской войне "Ледяной Поход".

В Берлине я сотрудничал и в других русских антикоммунистических журналах и газетах: "Время", "Русский эмигрант", "Голос России", "Новая Русская Книга". Политических статей я не писал, ибо вообще я не публицист и их не пишу. Я писал художественную прозу и статьи по вопросам литературы. В 1921 году в Берлине в издательстве С. Ефрона (владелец издательства, Семен Абрамович Ефрон, позднее умер в Берлине) вышли отдельной книгой мои воспоминания о гражданской войне "Ледяной Поход" (с Корниловым). Это была моя первая книга. Она была и первой книгой о гражданской войне. Эта книга имела большой успех, о ней много писали. Ряд известных писателей (М. Горький, Ю. Айхенвальд, А. Белый и др.) прислали мне свои письма. Но в правых, монархических кругах книга вызвала возмущение и ненависть ко мне, ибо я рассказал всю правду о жестокости гражданской войны, о бессудных расстрелах крестьян, о тупости политики Белой Армии. Ненависть русских монархистов и фашистов ко мне живет и до сих пор в их печати и в кругах таких организаций, как Общевоинский Союз, Высший Монархический Совет и пр. Ненависть эта несправедлива, ибо вся последующая литература о Белой Армии подтвердила то, что я писал в "Ледяном Походе". Я имею ввиду даже такие книги, как воспоминания известного монархиста В. Шульгина, воспоминания самого генерала Врангеля и другие.

По приезде в Берлин я вступил в Русский Студенческий Союз, ибо думал продолжать прерванное войной высшее образование. В Союзе я был избран товарищем председателя. Председателем был Евгений Исаакович Рабинович, ныне видный американский ученый по вопросам атомной энергии и редактор "Бюллетеня Комитета Атомной Энергии".

Мы с Рабиновичем всегда были в хороших отношениях, хотя он и не разделял моей тогдашней веры в то, что в Советской России даже при начавшемся НЭПе возможна эволюция в сторону демократии. Из-за политических споров Русский Студенческий Союз вскоре раскололся на три части. Из Союза ушли монархисты. Ушли также члены Союза, стоявшие, как и я, на точке зрения внутреннего замирения в Советской России после гражданской войны. Эта группа студентов выбрала меня своим председателем. Вскоре я совершенно ушел от всяких студенческих дел, ибо решил высшего образования не продолжать, а всецело посвятить себя литературе.

Тогда в Берлине была группа русских молодых писателей, поэтов, художников. Это начало своей эмигрантской жизни вспоминаю с удовольствием, как всякую беззаботную молодость. В 1921 году, пройдя больше 400 километров пешком по Советской России до границы Польши и тайно перейдя границу, ко мне из Варшавы в Берлин приехала моя мать и с ней наша старая няня, Анна Григорьевна Булдакова. А в 1925 году из Советской России, после тяжелой операции, приехала моя теперешняя жена Ольга Андреевна Новохацкая, с которой мы обвенчались в 1927 году. За годы жизни в Берлине я издал сравнительно много книг - "Генерал БО", двухтомный роман, переведенный на девять иностранных языков, "Скиф" (роман о Бакунине), две книги о красных советских маршалах - "Тухачевский" и "Красные маршалы", которые тоже были переведены на несколько иностранных языков, и другие.

В 1921 году я поступил секретарем редакции русского эмигрантского библиографического журнала "Новая Русская Книга". "Новая Русская Книга" имеется в Публичной библиотеке Нью-Йорка. Этот антикоммунистический журнал издавался издательством Ладыжникова (владелец, Б. Н. Рубинштейн, погиб во время последней войны в Париже). В "Новой Русской Книге" я писал литературно-критические статьи и рецензии. Как секретарь работал в этом журнале до его закрытия в 1928 году.

«СМЕНОВЕХОВЦЫ» И ГАЗЕТА «НАКАНУНЕ»

Так как клевета на меня со стороны монархистов, солидаристов и советских агентов всегда оперировала моим "сменовеховством" и сотрудничеством в газете "Накануне", то я хочу подробно осветить все это.

В июле 1921 года в Праге группа видных русских эмигрантов издала сборник "Смена Вех". В сборнике поместили статьи проф. Ю. Ключников, проф. Н. Устрялов, проф. С. Лукьянов, проф. С. Чахотин, А. Бобрищев-Пушкин и Ю. Потехин. По заглавию сборника - "Смена Вех" - люди, примыкавшие к этим взглядам, получили в эмиграции название "сменовеховцев". Позиция группы сборника "Смена Вех" была такова. Оставаясь антикоммунистами, сменовеховцы верили в то, что провозглашенная в Советской России в 1921 году новая экономическая политика (НЭП) является ликвидацией коммунистической революции, примирением власти с населением и постепенным переходом России к формам трудовой демократии. В сборнике "Смена Вех" проф. Н. Устрялов писал: "Коммунизм не удался... дальнейшее продолжение этого опыта в русском масштабе не принесло бы с собой ничего, кроме подтверждения его безнадежности при настоящих условиях, а также неминуемой гибели самих экспериментов... Дело в самой системе, доктринерской и утопической при данных условиях. Только в изживании, преодолении коммунизма - залог хозяйственного возрождения государства".

И веря, что Россия после гражданской войны встанет на путь нормальной хозяйственной и политической жизни, авторы сборника "Смена Вех" звали эмиграцию к примирению с властью в Советской России. Напомню, что положение в России тогда было таково: вся земля была в руках крестьян - это был единственный период во всей русской истории, когда крестьяне обладали всей землей и были довольны своим положением; рабочие не были прикреплены к фабрикам и заводам, а работали где хотели; в искусстве и литературе была относительная свобода; наряду с Государственным Издательством (ГИЗ) открылись частные издательства; в хозяйственной жизни была частная инициатива, многим собственникам были возвращены предприятия и дома; были допущены иностранные концессии. Именно тогда у теперешнего губернатора Нью-Йорка Аверелла Харримана были концессии в России. Существовали уже отдельные концлагеря, но системы принудительного труда тогда не было. Выезд заграницу был несвободен, но все-таки заграницу тогда выпускали сравнительно легко. Веру "сменовеховцев" в эволюцию советского режима разделяли многие иностранные государственные деятели. Заграницей на такой же позиции стояло несколько русских изданий. В Нью-Йорке, в частности, газета "Новое Русское Слово" и ее редактор М. Е. Вайнбаум.

В марте 1922 года группа "сменовеховцев" (проф." Ю. Ключников, проф. С. Лукьянов, проф. С. Чахотин, Ю. Потехин и другие) стали издавать в Берлине сменовеховскую газету "Накануне". Я подчеркиваю - сменовеховскую, а не коммунистическую, как лгали многочисленные доносчики. В Берлине существовала коммунистическая русская газета "Новый Мир", но со "сменовеховцами" она не имела ничего общего. Сотрудничать в "Накануне" стали многие видные русские писатели и журналисты: Алексей Толстой, Ив. Соколов-Микитов, А. Дроздов, А. Ветлугин, Н. Петровская, И. Василевский (Не-Буква) и др. Алексей Толстой редактировал воскресное "Литературное Приложение" к "Накануне". В это время я работал в журнале "Новая Русская Книга". Однажды, придя к нам в редакцию, Толстой попросил у меня литературный материал для своего "Литературного Приложения". Я тогда как раз писал роман из жизни эмиграции 1920-1921 годов "В рассеяньи сущие" и дал Толстому отрывок. Этот отрывок был напечатан в "Литературном Приложении" к "Накануне" от 28 мая 1922 года.
Вскоре в Союзе Русских Писателей и Журналистов Владимир Татаринов поднял вопрос об исключении из Союза всех сотрудников "Накануне". После напечатания отрывка из моего романа я, считая себя солидарным со всеми сотрудниками "Накануне", пришел на собрание Союза, где должен был обсуждаться вопрос об исключении сотрудников "Накануне". Так как в Союзе у меня было много друзей, которые не хотели моего исключения, то они предложили мне, чтобы я сам просто ушел из Союза. Но я на это не пошел. И в своем выступлении на собрании Союза сказал, что я не понимаю, почему за помещение в газете "Накануне" художественной прозы я должен быть исключен, а один из редакторов газеты "Руль" (ежедневная демократическая газета, издававшаяся в Берлине И. Гессеном, А. Каминкой и В. Набоковым), профессор Каминка, который имел тогда с большевиками торговые операции, может оставаться в Союзе. Это произвело впечатление скандала. Добровольно уйти я отказался. Тогда собранием было принято постановление об исключении всех сотрудников "Накануне" из Союза. Вскоре после этого в газете "Руль" была помещена заметка репортера Бориса Бродского об этом собрании, в которой он приписал мне, будто на собрании я заявил себя "сторонником диктатуры пролетариата" (!?).

Хотя я и не писал политических статей в газете "Накануне", тем не менее один мой фельетон может прекрасно осветить мои политические настроения того времени. Этот фельетон под названием "D-Zug" был помещен в "Накануне" от 25 ноября 1923 года. В нем я описывал свою летнюю поездку по Германии и высказывал кое-какие политические мысли. Я наивно, как я теперь понимаю, писал о том, что мечты коммунистов о мировой революции кончились, и Россия выходит из революционных бурь своеобразной Америкой. Вот цитата из фельетона: "Русские интеллигенты-коммунисты - последние из касты русской интеллигенции, мечтавшей сделать жизнь "для внуков" и тянувшиеся детскими руками к звездам... Непрошенно, нежданно и негаданно в жизнь пришли новые гости. Дали новый тон жизни. Это - люди не метафизически, а буквально выросшие в революции. О, они живут не для внуков! Извините, на себя жизни не хватает. Это - не интеллигентская мечта. Ей подвели итог. Это - Америка с московским масштабом". Полагаю, что этой цитаты достаточно, чтобы показать не только мою тогдашнюю наивность, но и всю лживость утверждений, будто бы я заявлял себя "сторонником диктатуры пролетариата".
Когда в Париже в 1945 году начала издаваться русская прокоммунистическая газета "Русские Новости", главным ее сотрудником (а фактически, редактором) стал В. Татаринов, репортером - Б. Бродский. Через некоторое время французские власти выслали Б. Бродского из Франции в Советский Союз как советского агента, о чем сообщалось во всех русских газетах.

Работа в "Накануне" дала мне возможность многое узнать о Советской России. Эта газета была допущена к продаже в Советской России, будучи там единственной некоммунистической газетой. Естественно, что целый ряд лучших беспартийных писателей, живших в Советской России, принял участие в "Литературном Приложении" к "Накануне". Там печатались Мандельштам, Пильняк, Федин, Катаев, Никитин, Волошин, Слезкин, Мариенгоф, Всев. Иванов, Булгаков, Лидин, Рождественский, Орешин, Неверов, Чуковский, Никулин, Голлербах и многие другие. Со многими из них у меня установилась дружеская переписка, со многими я познакомил-ся, а с некоторыми и близко сошелся, когда они приезжали в Германию. В те годы заграницу писателей выпускали сравнительно легко. В Берлине я познакомился с Конст. Фединым, Юрием Тыняновым, Борисом Пильняком, Евг. Замятиным, Ник. Никитиным, Ильей Груздевым и другими. Все это были писатели не только беспартийные, но и настроенные враждебно к режиму. С некоторыми я близко сошелся, и они были со мной откровенны. От них я узнал многое о советском режиме и тамошней жизни. В разговоре со мной ни один из них не посоветовал мне вернуться в Россию.

В двадцатых годах в Советской России у меня вышли три книги: "Ледяной Поход", "Жизнь на фукса", "Белые по Черному" (очерки о жизни русской эмиграции в Африке, написанные мной по рассказу бывшего там эмигранта). "Ледяной Поход" был перепечатан Госиздатом с издания, выпущенного в эмиграции. Рукописи двух других книг я передал моим друзьям Константину Федину и Илье Груздеву, которые их и провели в Ленинграде через цензуру и устроили их издание. Гонорар за них я получал по почте, тогда переводы делались свободно.
Кончая говорить о "сменовеховстве", я хочу указать на трагическую судьбу политических представителей этого течения. Профессор Н. Устрялов был приглашен советским правительством приехать в Россию. Он поехал и был убит чекистами в поезде. Профессор С. С. Лукьянов вернулся в Россию, был заключен в Ухт-Печерский лагерь, где умер, как сообщают, под пытками на допросах. Профессор Ю. Ключников бесследно исчез в каком-то концлагере. Журналист Литвин был сослан на Соловки. Погибли также многие вернувшиеся в Россию писатели, такие, как, например, Георгий Венус, умерший в тюрьме в Сызрани. Так смертью расплатились люди за свою ошибку - за то, что они поверили в возможность эволюции советского режима в сторону нормального демократического государства.

С конца двадцатых годов, когда в России обозначился отказ от НЭПа и новый поворот в сторону коммунизма, я был уже таким же врагом советской власти, каким был в 1917 году.

ЛИТЕРАТУРНАЯ РАБОТА В БЕРЛИНЕ В 1924-1933 гг.

С 1924 года в Берлине я работал как свободный писатель. Мои книги выходили по-русски и на иностранных языках. Все мои книги по-русски выходили в эмигрантском издательстве "Петрополис" (владельцем этого издательства был проф. А. С. Каган).

В 1929 году в изд-ве "Петрополис" вышел мой двухтомный исторический роман "Генерал БО". Этот роман имел большой успех, был переведен на восемь иностранных языков. Главными действующими лицами романа "Генерал БО" являются известные исторические лица: провокатор Азеф и его друг, известный революционер-террорист Борис Савинков. Роман описывает борьбу партии социалистов-революционеров и царской полиции в 1905-1908 гг.

В 1931 году в изд-ве "Петрополис" вышел мой другой исторический роман "Скиф" (об анархисте М. Бакунине, из времен царствования Николая I, 1830-1850 гг.). В 1932 году я опубликовал в изд-ве "Петрополис" книгу "Тухачевский. Красный маршал".

Это была первая книга из задуманной мною серии портретов видных советских деятелей. Когда книга "Тухачевский" вышла, издатель А. С. Каган мне рассказывал, что к нему в издательство приходил Эренбург и сказал, что эту книгу Советы не простят ни автору, ни издателю. Впоследствии книга "Тухачевский" вышла по-французски, по-шведски, по-фински. В Нью-Йорке эта книга была напечатана на идише в газете "Форвертс". В 1933 году в "Петрополисе" вышла моя книга о других советских маршалах - Ворошилове, Буденном, Блюхере, Котовском. Эта книга вышла и на французском языке.

В 1933 году я работал над следующей книгой из этой серии - биографиями вождей коммунистического террора (Дзержинский, Менжинский, Ягода и др.). В этой книге я решил дать историю коммунистического террора, начиная с 1918 года. Но и июне 1933 года из-за прихода Гитлера к власти оставаться в Германии я не хотел. Я хотел с женой переехать в Париж. Многие из моих друзей, русских демократов, уже уехали тогда во Францию. Уехал, в частности, и Б. И. Николаевский, который обещал мне выслать французскую визу. Через некоторое время он мне сообщил, что виза для меня и жены получена, и я могу пойти за ней во французское консульство. Эту визу Николаевский получил через известного французского политического деятеля, впоследствии премьер-министра, Леона Блюма. Но как раз в этот момент со мной произошла неожиданная неприятность: я был арестован гитлеровцами. Мой арест и мое пребывание в концлагере Ораниенбург подробно описаны в моей книге "Ораниенбург. Что я видел в гитлеровском концентрационном лагере". Эта книга была мной выпущена в 1937 году в Париже.

МОЯ ЖИЗНЬ В ПАРИЖЕ, В 1933-1938 гг.

3 сентября 1933 года мы с женой приехали во Францию. В Париже я продолжал свою литературную работу. Я сотрудничал в известной, самой распространенной русской антикоммунистической газете проф. П. Н. Милюкова "Последние Новости". В ней, еще из Германии, в 1932 году я напечатал серию статей под названием "Прыжок в Европу". Это - рассказ о советской жизни бежавшего через Прибалтику в Германию советского юноши Петра Шепечука. С ним я встретился в Берлине у своих знакомых, которые принимали в нем участие. И по его рассказам написал эту рукопись. Она печаталась и по-немецки.

Кроме "Последних Новостей", я сотрудничал и в других антикоммунистических журналах: в "Современных Записках", в "Иллюстрированной России", в "Иллюстрированной Жизни" и др. Писал я также сценарии для кино. В 1933 году я вступил членом в Союз Русских Писателей и Журналистов во Франции.

В 1936 году я закончил свою книгу по истории коммунистического террора и опубликовал ее по-русски. По-русски она называлась "Дзержинский" (по имени первого начальника Чека и организатора красного террора). Все материалы для этой работы я получал из богатейшего архива Б. И. Николаевского. Во французском издании я довел эту работу до террора Ежова (знаменитые Московские процессы и пр.).

В 1935 году я вступил в русскую масонскую ложу "Свободная Россия" (ложа "Великого Востока Франции"). Это была ярко антикоммунистическая ложа. В этой ложе в 1936 году я читал доклад о терроре в Советском Союзе (из своей книги по истории красного террора). Тем временем в монархической газете "Возрождение" советским провокатором, ген. Скоблиным через своего друга, сотрудника газеты "Возрождение" Н. Н. Алексеева, было сообщено, что я читал "доклад о масонстве в СССР". Привожу это как один из примеров борьбы со мною советских агентов.

В конце 1936 года благодаря изданному по-французски моему роману "Генерал БО" известный кинорежиссер Жан Федер пригласил меня работать в фильме из русской революции. Это был фильм для Марлен Дитрих и Роберта Доната "Knight without armour" ("Рыцарь без доспехов"), который ставился Александром Корда. Я был приглашен как "technical and dramatical adviser". В Лондоне я пробыл больше полугода. Когда я вернулся во Францию, то на заработанные деньги купил на юге Франции небольшую, в 5 гектаров, ферму Пети Комон около городка Нерак, в департаменте Лот-э-Гаронн. Эту ферму я купил, собственно, для своего брата, который хотел во Франции заняться сельским хозяйством.

Как раз в 1936 году мне, после долгих стараний, удалось через известного депутата французской Палаты Мариуса Мутэ получить визу для моей семьи, остававшейся в Германии. Моя мать, брат, его жена и мой племянник в конце 1936 года приехали во Францию. Брат мой с семьей поселился на ферме Пети Комон и занялся сельским хозяйством.

Приезд моей семьи из Германии дал мне возможность опубликовать мою рукопись "Ораниенбург. Что я видел в гитлеровском концентрационном лагере", которую я не мог напечатать, пока семья оставалась в Германии. Эта моя книга вышла в 1937 году в Париже. В русской демократической печати книга "Ораниенбург" имела много хороших отзывов, но со стороны русских монархистов и фашистов (а в эмиграции их было великое множество) она вызвала брань по моему адресу.

В 1937 году в русском театре в Париже была поставлена моя пьеса "Азеф" (по роману "Генерал БО").

В 1938 году на ферме Пети Комон под Нераком умерла моя мать и похоронена на кладбище Нерака. Вскоре вспыхнувшая война застала меня и жену на ферме Пети Комон. Все мои политические и литературные друзья тогда покидали Францию, уезжая в Америку. Мы тоже хотели ехать с женой в Америку. Для этого я держал связь с Б. И. Николаевским, который принимал участие в организации этого переезда. Он должен был приехать к нам на ферму, чтобы обо всем переговорить, но приехать так и не смог. И я остался во Франции.

ЖИЗНЬ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ, 1939-1945 гг.

На ферме Пети Комон я остался совершенно без всяких средств. Демократические русские газеты и журналы с занятием Парижа немцами прекратились. Русские монархисты и фашисты пошли с немцами и грозили мне зa мою книгу "Ораниенбург". Ферма в пять гектаров прокормить нашу семью не могла. И мы с женой в 1939 году пошли рабочими на стеклянную фабрику в городке Вианн (в том же департаменте, неподалеку от фермы). Работали мы там около полугода. Но фабрика закрылась из-за военных событий. Из-за моей книги "Ораниенбург" я должен был от немцев скрываться. Мы с женой решили превратиться в самых настоящих крестьян.

В 1940 году я, мой брат, моя жена, жена брата сняли, как испольщики, большую ферму в 30 гектаров с тридцатью головами рогатого скота. Это была молочная ферма с одиннадцатью молочными коровами недалеко от городка Вианн, в том же департаменте Лот-э-Гаронн. Ферма принадлежала богатому французу Ле Руа Дюпре. На ней, как крестьяне, мы прожили три года. После этого переехали на другую ферму, около городка Кастельжалю в том же департаменте; эта ферма называлась Пайес и принадлежала французу Мобургет. На этой ферме мы дожили до конца войны. Позже монархисты, солидаристы и советские агенты лгали, что я жил "где-то на границе Испании" - между тем во время войны иностранцы не имели права передвижения по стране. Они были прикреплены к месту их жительства.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПАРИЖ, 1945-1950 гг.

После окончания войны в июле 1945 года мы с женой вернулись в Париж на нашу старую квартиру (258 рю Лекурб. Париж XV). По приезде в Париж, в 1945 году я вошел в русскую масонскую ложу "Юпитер" ("Великая Ложа Франции"). Через некоторое время я вынужден был из нее уйти. Дело в том, что большинство ее членов стояло тогда на просоветской позиции. На этой почве в ложе у меня произошел конфликт с просоветской группой (адмирал Вердеревский, братья Ермоловы, Шклявер и др.). И так как эта группа в ложе была в большинстве, я, разослав русским масонам циркулярное письмо, протестующее против прокоммунистических настроений этих масонов, ушел из ложи. Документы по этому делу имеются в моем архиве.

По приезде в Париж я связался со своими друзьями в Америке, Б. И. Николаевским, В. М. Зензиновым и другими. В это время я закончил новую книгу "Конь Рыжий" (моя автобиография в художественной форме). Эту рукопись я послал в Америку через Б. И. Николаевского профессору М. А. Карповичу, редактору "Нового Журнала". Она там была напечатана в книгах 14, 15, 16, 17 за 1946 и 1947 годы. В 1952 году "Конь Рыжий" вышел отдельной книгой в издательстве им. Чехова в Нью-Йорке. Вместо предисловия было напечатано письмо ко мне известного русского писателя-эмигранта Ив. Бунина. Книга имела везде хорошую прессу. Даже военный монархичес-кий журнал "Часовой" ("Lа Sentinellе"), выходящий в Брюсселе в Бельгии, сочувственно отозвался об этой книге.

В эти годы я продал один мой киносценарий нескольким французским обществам: Синэ-Альянс, Аталье Франсэс, Викториа Фильм. В те же годы в Париже я занялся и политической работой - впервые в моей жизни. После войны в Западной Европе осталось много советских эмигрантов, и мне тогда казалось, что именно с ними можно начать широкую и активную антикоммунистическую работу. В Париже я познакомился со многими из советских эмигрантов. Оказывал им всякого рода помощь.

В 1946 году ко мне домой приехал С. Мельгунов, прося меня о совместной с ним антикоммунистической работе. Мельгунов просил меня войти в редакцию антикоммунистических сборников, которые он выпускал тогда в Париже. Но в 1948 году я с ним разошелся из-за напечатания статьи проф. Карташева о Белой Армии, с которой я был не согласен. Об этом инциденте Мельгунов писал в своих сборниках. После статьи Карташева я вышел из редакции сборников Мельгунова; в них прекратили сотрудничать и мои нью-йоркские друзья.

В конце 1948 года я создал демократическую группу под названием "Российское Народное Движение" и стал издавать журнал "Народная Правда". Мельгунов, человек чрезвычайно пристрастный, начал против меня мелочную травлю. В ней приняли участие окружавшие его монархисты (Цуриков и др.) и солидаристы (Столыпин и др.), с которыми у меня были давние счеты. В конце концов на эту травлю я вынужден был ответить открытым письмом гг. Мельгунову и Цурикову в "Народной Правде" (№ 7-8, 1950 г.).

Самую существенную помощь "Народной Правде" оказывал тогдашний представитель Американской Федерации Труда Ирвинг Браун. С Брауном меня познакомил в Париже американский журналист Леон Дениен (Денненберг). Б. Николаевский и Д. Далин принимали самое близкое участие в "Народной Правде". "Народная Правда" просуществовала с 1948 года по 1952 год. Этот демократический журнал имел большой успех в широких кругах эмиграции. Последние номера я издавал уже в Нью-Йорке. Тут мне поддержку на это издание оказал "Американский Комитет по борьбе с большевизмом" в лице его тогдашнего председателя Юджина Лайонса.

В 1949 году в Париж приехал Виктор Кравченко на свой процесс. Друзья из Нью-Йорка советовали ему обратиться в Париже ко мне. Кравченко пришел ко мне. Прежде всего ему нужен был секретарь, которому он мог бы абсолютно доверять и с которым мог бы работать во время процесса. Я ему привез для этой работы нашего знакомого Александра Зембулатова. Во время процесса Зембулатов, как переводчик и личный секретарь, проделал для процесса громадную работу. Во время процесса я поддерживал с Кравченко непрерывную связь. Как-то ко мне приехал мой друг, известный польский антикоммунист, писатель граф Йозеф Чапский. Он сказал, что в Германии только что вышла потрясающая книга о советских концлагерях бывшей коммунистки Бубер-Нейман и что он может достать один экземпляр книги. Получив экземпляр книги, я тут же отвез его Кравченко. А через три дня сама Бубер-Нейман приехала в Париж из Германии и выступила на процессе с сенсационными показаниями о концлагерях.

В Нью-Йорке, в первое время после моего приезда, В. Кравченко мне помог материально при моем устройстве.

ЖИЗНЬ В АМЕРИКЕ

В 1950 году я уехал из Парижа в Америку. Плыли мы целых 13 дней на голландском пароходе "Виндам", заезжали почему-то на Бермуды, где на берегу меня поразил старый негр в розовых штанах. До тех пор я никогда не видел розовых штанов. Маршрут плавания был интересный. И на 13-й день мы подплыли к Нью-Йорку.

С 1950 года я живу в Америке. Ни одну страну, где я жил в эмиграции, я не любил так, как Америку. И природу, и людей, и стиль жизни, и настоящую свободу человека, которой здесь, пожалуй, даже чересчур много. В Нью-Йорке я продолжал издавать журнал "Народная Правда". Потом стал секретарем редакции "Нового Журнала". О нем обычно говорят, что это лучший русский журнал не только за рубежом, но и во всем мире, потому что советские коммунистические журналы продолжают оставаться несвободными.

С 1959 года я стал одним из редакторов "Нового Журнала".

В Нью-Йорке по-русски вышли три мои книги - "Конь Рыжий", "Скиф в Европе" и "Азеф", который вышел уже по-японски и выходит в ближайшее время по-английски и по-французски. Кроме редактирования "Нового Журнала", я работал как главный редактор нью-йоркского отдела радиостанции "Свобода".

Свободное время я трачу на то, чтобы получше узнать Америку. А это не просто, ибо Америка велика, а я очень занят. Но путешествия (и далекие, и близкие) - моя всегдашняя страсть, и за годы жизни в Америке я все-таки кое-что увидел. Изъездил Калифорнию, этот изумительный край, с его тысячелетними лесами красного дерева, с его божественным океаном. Побывал в Аризоне, на ошеломляющем по красоте Гранд Кэньон; в Нью Мексико побывал у индейцев, проехал через песчаную пустыню, цветущую красными, розовыми, желтыми кактусами. Побывал и в Пуэрто-Рико, в Сан Хуане, объездил ущелистые, зеленые его окрестности. Пожил и на Вирджинских островах - Сэнт Джон, Сэнт Томас, Сэнт-Круа, и даже на островке Тортола. Узнал ряд интересных городов, таких, как Бостон, Вашингтон, Денвер, Сан-Франциско, Лос-Анжелес и другие, не говоря уже о Нью-Йорке, который люблю и где живу в двух шагах от Гудзона, часто любуясь на его "волжскую" ширь и даль, на его далекие зеленые берега и через них перекинутый Вашингтонский мост. Коротко: люблю Америку. И рад, что под занавес своей жизни приехал сюда, в Новый Свет.

Только когда я думаю о своем пути от пензенского именья, от дедовского дома в Керенске до Нью-Йорка, у меня кружится голова. И все ж, несмотря ни на что, считаю свою жизнь счастливой и - если бы было можно - повторил бы ее сначала, от первого до последнего дня*.

МОЯ БИОГРАФИЯ*
* Печатается по тексту: "Новый журнал", 1986, № 164, с.14-82.
________________________________________

Я родился в 1971г, в Красногорске, это рядом с Москвой.

Меня ждали. Мне были очень рады. Говорят, моя мама, когда узнала, что у нее родился сын, вскочила с кресла и давай обнимать врача, который принимал роды. Я был свидетелем, подтверждаю, к тому же это вполне в ее духе.

Детство мое было самое обыкновенное. Школу я помню мало, первую учительницу не помню вовсе, зато каток, санки, наш пруд и казаков-разбойников помню очень хорошо.
Однажды я убегал от противника и в отчаянии (меня вот-вот должны были уже схватить) я забежал в какой-то барак, которых в нашей округе тогда было полным-полно, и в которых каким-то чудом еще умудрялись жить люди. Так вот, я вбежал на второй этаж, и, не помня себя, и желая во чтобы то ни стало избежать позора быть пойманным, я открыл первую попавшуюся дверь, нырнул в нее и спрятался за какие-то грязные куртки.
Уж и не знаю, был ли в тот момент кто-нибудь в той квартире, но за дверью я отчетливо слышал удивление погони. Они, видимо, не ожидали от меня такой наглости и решили, что я каким-то чудом, но все-таки умудрился удрать у них из-под носа. Они ушли, а я незаметно вышел, и, черт побери, как же я тогда был собой горд!

Про школу тоже помню несколько случаев.
Помню, как поначалу я все тянул руку, чтоб меня выбрали читать для всего класса, но меня чего-то все никак не выбирали, и мой азарт довольно быстро угас. Должно быть, я просто неважнецки читал вслух, поэтому и не выбирали.
Второй случай, это когда умер Брежнев. Вместо уроков нас отправили к какому-то мальчику (однокласснику, наверно) смотреть Лебединое Озеро. Я уже не помню своих одноклассников, я давно забыл, что там происходит в этом самом озере с этими самыми лебедями, но вот чего я никогда не забуду, так это сколько у этого мальчика было конфет и печенья! Его мама только и успевала, что приносить их с кухни кулек за кульком. Не знаю, то ли это они так хорошо жили, то ли это в честь Брежнева они так расщедрились...

И еще одно яркое воспоминание, как я потерялся на уроке физкультуры.
Мы бежали один км на лыжах, в лесу, было холодно. Само собой, я хотел выиграть. И вот, нас всех выпускают на лыжню, по-очереди. Бегу я, значит, одному кричу: "Лыжню!", ну, то есть, чтобы он мне ее уступил, другому кричу, третьему.
Может еще двоим-троим крикнул, не помню.
А потом как-то кричать стало некому. Ну, ладно, думаю, видать всех уже перегнал.
Бегу. Полчаса бегу, час бегу, чувствую, что-то не так, ведь уже давным-давно добежать должен был! Но дальше бегу, потому что боюсь остановиться.
А когда остановился, начал прислушиваться, то совсем испугался: кругом полная тишина, слышно как снег сквозь ели падает. Вдруг холодно стало, кушать захотелось. Побежал обратно, но уже не так бодренько.
Говорят, если идешь по лесу и не знаешь дороги, то одна нога идет чуть быстрее, и поэтому и плутаешь. Какая у меня нога тогда шла быстрее, я не знаю, но я потерялся, и лыжню мою совсем занесло.
К вечеру я вышел на какую-то дорогу, сел в автобус, добрался до дома. Еду я домой и думаю, что самое страшное-то еще впереди, отлупят ведь меня, как пить дать - отлупят, ведь все уже на ушах, небось, там стоят, и родители и бабушка. Может быть, даже и милиция со школой.
И точно, отлупили, даже спросить не успели, что случилось. Я их понимаю, но было как-то обидно. К тому же еще и в соревнованиях я ничего не выиграл...

В пятом классе мы переехали в Москву, отцу дали квартиру. Мы разъезжались с бабушкой, она оставалась в Красногорске, мы - в Москву. Помню, мы с ней на санках (т.е. я на санках, а бабушка-то пешком) поехали смотреть ее будущую квартиру, из которой как раз какая-то семья должна была переехать туда, где мы жили.
Это было, что называется, обалдеть.
Я тогда впервые столкнулся с какой-то странной и непостижимой реальностью, и представьте мое изумление: мы жили в трехкомнатной квартире, вчетвером: у бабушки комната, у родителей комната и у нас с сестрой тоже комната. Мои друзья, к которым я обычно ходил в гости, тоже жили примерно так же. Так вот, в той квартире, куда должна была переехать одна бабушка, в комнате спало пять человек, и в кухне - еще три. Помню, я очень хотел в туалет, но проситься не стал, мне было как-то неловко и даже страшновато, я вдруг представил себе, захожу я в туалет, а там тоже кто-нибудь спит...

Так вот, мы переехали в Москву. В новой школе я быстро освоился, дело даже обошлось без особых драк. Да, и учителя отнеслись ко мне хорошо, особенно по физике и математике.
Папа с мамой работали инженерами. У мамы в то время было (оно, впрочем, и сейчас есть) хобби: стихи и архитектура. Она постоянно витала где-то высоко-высоко в облаках, при это легонечко закусывая свой указательный палец (ну, прям как на фотографии!). Это у нас называлось - "мама в мавританском стиле". Время от времени она, конечно же, спускалась к нам на грешную землю и замечала нас с сестрой. Иногда это было приятно, а иногда не очень, это зависело от того, с каким настроением она оттуда спустилась... Смотрю сейчас на ее фотку и думаю: какая же она красивая!

Отец вечно работал, я его практически не видел. Может быть, у него была семидневная рабочая неделя, я не знаю. А, может быть, ему на работе было лучше, чем дома. Он был строг. И справедлив. Это он так говорил, мне же не всегда так казалось, но возражать в нашей семье было как-то не принято.

У меня в архиве есть несколько фоток, на которые я смотрю и ничего кроме удивления они у меня не вызывают: вот на этой папа с нами в гамаке играет, а на этой он со мной на велике едет. Почему я всего этого не помню?!! Почему я помню только, как мне его не хватало? Как я любил в дождливый вечер сидеть на подоконнике и смотреть вдоль всего нашего длиннющего-предлиннющего дома в надежде увидеть его, дождаться, пока нас не уложили спать? И я не помню, чтоб он приходил! Как ждал его - помню, а чтоб он пришел - не помню! Эй, папа, если ты сейчас читаешь эти строки, ответь, может быть ты знаешь - почему?

Отец у меня походник. Это значит, что кроме работы у него было и, слава богу, до сих пор еще есть одно настоящее увлечение - раз в год смотаться куда-нибудь подальше, пройтись под рюкзаком, половить рыбу и проч. Однажды, в каком-то дюже сложном походе они уронили в бурную реку рюкзак с продуктами. 7 или 8 здоровых мужиком. А до ближайшего магазина 500км. Им повезло, мой отец подстрелил медведя. Его шкура потом все детство висела над моей кроватью. Это круто. Мне нравится эта история.

Когда мы с сестрой подросли, отец стал каждое лето брать нас с собой на целый месяц куда-нибудь в поход, на Байкал или на Приполярный Урал или куда-нибудь еще. Сказать, что эти поездки для меня были самыми яркими впечатлениями моего детства - это ничего не сказать. Я целый год ждал августа, я ждал весь июнь и июль, когда отец заберет меня из пионерского лагеря, я двое суток в поезде с нетерпением ждал этих комаров, назойливую мошку, ждал, когда нас намажут этим вонючим реппелентом...
Я тогда не знал, почему я так всего этого жду, но я просто жаждал, наконец, забросить спиннинг, поймать хариуса, увидеть как он прыгает из воды за моим крючком, пройтись с ружьем по лесу.
И бояться встретить медведя, и при этом фантазировать днями напролет, как я его встречаю, как он бежит на меня разъяренный, а я хладнокровно вытаскиваю из ствола один патрон (с дробью), вставляю туда другой, наш самодельный патрон с пулей (а медведь-то вот уже почти подбегает, я вижу его оскал и страшные желтые зубы) и у меня остается всего несколько мгновений, чтобы успеть вскинуть ружье и всадить ему пулю прямо под левую лопатку, прямо в сердце.
Как учил отец.
И медведь падает прямо к моим ногам. А потом я ищу наших и рассказываю им, как все произошло. А еще лучше, если я их всех спасаю от этого медведя!
Этот сценарий был, конечно, круче.

Весь месяц мы ходили, не снимая, в шерстяных кофтах на голое тело, так что первые несколько дней постоянно хотелось чесаться.
И мы чесались, не останавливаясь.
А когда, наконец-то, мы возвращались домой, и предстояло первый раз за столько дней принять ванну, и нужно было эту самую кофту снять, нам казалось, что сейчас, когда я ее наконец-то сниму, то я попросту останусь без кожи.

Приезжая в тайгу, я становился там своим, я становился ее частью. Мне кажется, я помню каждую излучины реки Нянь-Ворга-Вош, каждый омут реки Сыня, и я точно помню, где я поймал своего самого большого тайменя. И я даже могу Вам показать место, где я упустил такого глухаря!

Я до сих пор иной раз вижу сны про Приполярный Урал.
Пожалуй, у меня нет больше такого количества воспоминаний о моем детстве, как про эти походы с отцом. Все это для меня и по сей день такая ценность, что не передать словами. Я думаю, у каждого человека есть такое место из детства, где вам было просто хорошо-хорошо...

Лет шесть назад мне предстояла одна очень сложная операция, шансы были пятьдесят на пятьдесят, так врач сказал. Нужно было писать завещание, мы сидели с отцом в кафе и разговаривали. Мне было тяжело и страшно. Но отцу, я думаю, было во сто крат тяжелее, он время от времени украдкой вытирал слезы, а я делал вид, что не замечаю. Я его попросил, чтобы в случае моей смерти он взял мой прах и отвез в Уральские горы, на наш перевал, и пустил его оттуда в реки по обе стороны хребта.

Он пообещал...

Не могу не похвалиться своим самым большим тайменем, которого я там поймал. Фотка отвратительная, лицо мое и не видно вовсе, но Вы уж поверьте, это я, а в таймене - 16кг!

После школы я поступил в институт, с отцом в походы ходить перестал, зато нашел замечательную компанию, с которой объездил весь Крым, Кавказ, Тянь-Шань, Алтай, Карелию и прочие замечательные места. Сам институт мне ничем особенно не запомнился, может быть только тем, как страшно было сдавать первую сессию, что девчонок было очень мало, и еще тем, что в преферанс я играл очень средне, поэтому обычно и проигрывал. В остальном все было так, как оно обычно и бывает: в течении семестра не особенно напрягаешься, перед сессией садишься на пару недель за учебники, сдаешь сессию и – свободен! Просто удивительно хорошее было время. Студенческий билет на майские в Крым стоил 10р, и авиабилет в Ташкент стоил примерно столько же, так что стипендии хватало на многое.

В институте, а может быть даже и раньше, у меня появилось хобби, точнее, это хобби привил мне отец. Он был радиолюбителем, и постоянно варганил всякие радиостанции. Нарисует очередную схему и просит меня спаять. Как я уже сказал, отказывать в нашей семье было не принято, поэтому я и паял. Со временем мне это стало даже нравиться, когда вот так посидишь-попаяешь и, хоп!, оно работает и можно этим пользоваться. В какой-то момент радиостанции исчезли (думаю, у моего отца именно и был такой план Барбаросса – заинтересовать меня всем этим, а самому потом самоустраниться), но зато появились уже именно мои интересы: компьютеры, ТВ-камеры и проч. Весь второй и третий курс института, если я не был где-нибудь в походе или на слете КСП (это такое место, где куча людей в лесу у костров пьют вино, поют песни под гитару и радуются жизни), то я обязательно сидел дома и разбирался в какой-нибудь очередной схеме.

После института я должен был попасть по распределению в какой-нибудь закрытый "ящик", и если бы не перестройка, сидел бы я до сих пор в каком-нибудь конструкторском бюро, раз в три года разрабатывал очередной транзистор, и потихоньку старел. Но, слава богу, перестройка-таки случилась, распределения после институтов вмиг исчезли, или, лучше сказать, потеряли свою былую силу и привлекательность, и всем пришлось крутиться. С товарищами мы образовали фирму, да не какую-нибудь там "купи-продай", а настоящую – инженерную, производственную. И как-то так само-собой вышло, что уже через несколько месяцев я стал ее директором. И наши роли, я имею в виду себя и своих партнеров, как-то очень удачно дополняли друг друга: один был философом, дизайнером и генеральным конструктором в одном лице, другой - инвестором, ну, а я стал руководить. Поначалу было очень увлекательно, фирма росла, новые люди, и вот у меня уже в подчинении чуть ли не сто человек.
Постоянно разрабатывались новые изделия, их нужно было научиться производить, много и качественно, появились деньги, ну, и само собой, была особая гордость от того, что это именно своё дело, своё собственное.
Но уже через год-другой началась сплошная рутина, и понеслось: бесконечные совещания, конкуренты поджимают, массовое производство, товарооборот, прибыль, новый месяц, снова план по товарообороту – и снова гонка…

Честно говоря, что происходило в последующие лет восемь, я плохо помню, работа съедала все мое время. Это, надо сказать, очень похоже на историю моего отца.
И именно тогда у меня впервые появилось смутненькое ощущение, что моя жизнь, моя настоящая жизнь, проходит где-то совсем мимо меня, что весь этот бизнес надоел мне уже до чертиков. Я тогда уже был женат, у меня рос сын (ему, должно быть, тоже казалось, что у меня семидневная рабочая неделя). Моя жена училась на психолога, ездила на разные психологические интенсивы, ну, и мы вместе с ней, я и сын, в качестве группы поддержки. И однажды, в очередной такой поездке, я решил поучаствовать в терапевтической группе.
Видимо, это и был тот самый год, когда я совершенно отчетливо понял, что в моей жизни что-то идет не так...

Это было ЧТО-ТО!

Нет, не так: это было НЕЧТО!!! Просто не передать словами. Мир мой перевернулся, и те ценности, за которые я упорно держался все эти годы - рухнули.
У Вас бывало такое: что-то произошло, с виду ничего значительного, ну подумаешь - терапевтическая группа, ну подумаешь - пара инсайтов, но после этого Вы уже не можете себя обманывать, Вы вдруг отчетливо видите свою жизнь, как на ладони, и Вы вдруг понимаете, что все в вашей жизни "запущено" дальше некуда, и что нужно что-то менять.
Надо ли говорить, что вернувшись в Москву, я уже не мог жить по-старому, послал этот бизнес куда подальше, уволился, пошел на личную терапию и записался сразу в две обучающие группы: по гештальту и психодраме.

Это было в 2001г, мне было 30 лет.
Дальше писать сложнее, точнее сложнее выдерживать легкий тон повествования. Потому что было очень тяжело. Когда по-старому уже не можешь, а как по-новому – еще не знаешь. Было не до шуток. Не знал, куда себя деть, слонялся по Москве, смотрел по несколько раз все фильмы в прокате, одним словом, был глубоко несчастлив.
Помните, в фильме «Матрица» главному герою предлагают на выбор две таблетки: мол, выпьешь вот эту - и сразу все забудешь, и все будет по-старому, и будет тебе хорошо. А выпьешь другую - всё, привет, обратной дороги не будет, придется все начинать сначала, и как оно там будет дальше - никто не знает.
Честно говоря, иной раз было так тяжело, что невольно думал: эх, встретить бы мне этого, как его, Морфиуса, попросить таблеточку. Но я не Нэо и не в матрице, поэтому иногда приходилось просто пить валерьянку...

Я как-то сразу и свято поверил в то, что психотерапия мне поможет. Поможет сделать мою жизнь именно такой, какой я хочу, и самое главное - поможет понять, какой именно я хочу, чтобы она была, моя жизнь. Только эта надежда и давала силы. И когда уже что-то начало вырисовываться, вот-вот должен был появиться свет в конце туннеля, судьба подкинула мне еще одно испытание: у меня обнаружили рак. С метастазами и прочими пирогами.
Почти год я лечился, химиотерапия, операции, ходил лысенький. За это время научился кататься на сноуборде. В конечном счете, я выкарабкался. Помню очень ярко два события: когда ждал результаты первой химиотерапии, и когда ждал результаты последней операции, всю ли гадость у меня там убили. Оба раза ходил целыми днями в ожидании, боялся позвонить. Как же я тогда радовался! И плакал и смеялся от счастья и надежды. Пишу сейчас и тоже чуть не плачу, так мне себя жалко тогдашнего, и в тоже время, много гордости за себя, что смог.

Итак, я вылечился. Чтобы выжить, пришлось уйти от жены. Уже через неделю после того, как мне поставили диагноз, я понял, что живу с женщиной, которую не люблю, с которой мне плохо, и чтобы выжить - надо валить, и валить по-быстрому. Думаю, что болезнь мне нужна была как раз для того, чтобы взять этот последний бастион: без этой встряски я бы, возможно, еще несколько лет мучился и не в силах был бы уйти из семьи. Одним словом, тут можно и спасибо сказать болезни, будь она неладна...

У меня была замечательный врач. Представляете, когда я к ней в первый раз пришел, она меня посмотрела и говорит: не бойся, я тебя вылечу! Нет, Вы представляете, что это тогда для меня значило?! И это после почти десятка других врачей, которые все никак не могли определиться, сколько же мне осталось, полгода или может чуть по-больше.
Впрочем, и я в этом абсолютно уверен, выздоровел я во многом благодаря тому, что ходил тогда на группы и на личную терапию, и выкидывал из своей жизни все лишнее, и искал то, что мне действительно было важно. У меня был тогда свой лозунг, свой смысл жизни: я буду там, где мне хорошо, и ни за что не буду там, где мне плохо.
Очень уж хотелось успеть пожить, по-возможности - счастливо.

Когда вспоминаю последние лет пять, на душе так хорошо, так светло, так клёво.
Я даже не хочу сейчас подробно останавливаться на чем-либо, скажу совсем коротко, что было дальше: не прерывая обучения, я вылечился, сертифицировался, начал практиковать. От своей работы сейчас получаю огромное удовольствие.
Знаете, говорят, что счастье, это когда утром с удовольствием уходишь на работу, а вечером с еще большим удовольствием возвращаешься домой...
Я второй раз женился, скоро мы уже 12 лет как вместе, у нас трое совместных детей, и со старшими своими я периодически вижусь.
Одним словом, все: тьфу-тьфу-тьфу...

Чего и Вам желаю от всей души!

У мене нема жодного сумнiву в тому, що я народився, хоч i пiд час мого появлення на свiт бiлий i потiм - рокiв, мабуть, iз десять пiдряд - мати казали, що мене витягли з колодязя, коли напували корову Оришку.

Трапилася ця подiя 1 листопада (ст. стилю) 1889 року в мiстечку Грунi, Зiнькiвського повiту на Полтавщинi...

Власне, подiя ця трапилася не в самiм мiстечку, а в хуторi Чечвi, бiля Грунi, в маєтковi помiщикiв фон Рот, де мiй батько працював у панiв.

Умови для мого розвитку були пiдходящi. З одного боку - колиска з вервечками, з другого боку - материнi груди. Трiшки поссеш, трiшки поспиш - i ростеш собi помаленьку.

Так ото й пiшло, значить: їси - ростеш, потiм ростеш - їси.

Батьки мої були як узагалi батьки.

Батькiв батько був у Лебединi шевцем. Материн батько був у Грунi хлiборобом.

Глибшої генеалогiї не довелося менi прослiдити. Батько взагалi не дуже любив про родичiв розказувати, а коли, було, спитаєш у баби (батькової матерi) про дiда чи там про прадiда, вона завжди казала:

Отаке стерво було, як i ти оце! Покою вiд їх не було.

Про материку рiдню так само знаю небагато. Тiльки те й пам"ятаю, що частенько, було, батько казав матерi:

Не вдалася ти, голубонько, у свою матiр. Царство небесне покiйницi: i любила випити, i вмiла випити. А взагалi батьки були нiчого собi люди. Пiдходящi. За двадцять чотири роки спiльного їхнього життя, як тодi казали, послав їм господь усього тiльки сiмнадцятеро дiтей, бо вмiли вони молитись милосердному.

Почав, значить, я рости.

Писатиме, - сказав якось батько, коли я, сидячи на пiдлозi, розводив рукою калюжу.

Справдилося, як бачите, батькове пророкування.

Але нема де правди дiти, - багацько ще часу проминуло, доки батькове вiщування в життя втiлилося.

Письменник не так живе й не так росте, як проста собi людина.

Що проста людина? Живе собi, поживе собi, помре собi.

А письменник - нi. Про письменника подай, обов"язково подай: що впливало на його свiтогляд, що його оточувало, що органiзовувало його ще тодi, коли вiн лежав у матерi на руках i плямкав губами, зовсiм не думаючи про те, що колись доведеться писати свою автобiографiю.

А от тепер сиди й думай, що на тебе вплинуло, що ти на письменника вийшов, яка тебе лиха година в лiтературу потягла, коли ти почав замислюватися над тим, "куди дiрка дiвається, як бублик їдять".

Бо письменники так, спроста, не бувають.

I от коли пригадаєш життя своє, то приходиш до висновку, що таки справдi письменника супроводять в його життi явища незвичайнi, явища оригiнальнi, i коли б тих явищ не було, не була б людина письменником, а була б порядним інженером, лiкарем чи просто собi толковим кооператором.

Пiдскочать отi явища - i записала людина.

Головну роль у формацiї майбутнього письменника вiдiграє взагалi природа - картопля, коноплi, бур"яни.

Коли є в хлопчика чи в дiвчинки нахил до замислювання, а навкруги росте картопля, чи бур"ян, чи коноплi - амба! То вже так i знайте, що на письменника воно пiде.

I це цiлком зрозумiло. Коли дитина замислиться й сяде на голому мiсцi, хiба їй дадуть як слiд подумати?

Зразу ж мати пужне:

А де ж ти ото сiв, сукин ти сину?

I натхнення з переляку розвiялось.

Тут i стає в пригодi картопля.

Так було й зо мною. За хатою недалеко - картопля, на пiдметi - коноплi. Сядеш собi: вiтер вiє, сонце грiє, картоплиння навiває думки.

I все думаєш, думаєш, думаєш...

Аж поки мати не крикне:

Пiди подивися, Мелашко, чи не заснув там часом Павло? Та обережненько, не налякай, щоб сорочки не закаляв. Хiба на них наперешся?!

З того ото й пiшло. З того й почав замислюватися. Сидиш i колупаєш перед собою ямку.

А мати, було, лається:

Яка ото лиха година картоплю пiдриває? Ну, вже як i попаду!!

Пориви чергувались. То вглиб тебе потягне, - тодi сто ямки колупаєш, - то погирить тебе в височiнь, на простiр, вгору кудись. Тодi лiзеш у клунi на бантину горобцiв драти або на вербу по галенята.

Конституцiї я був нервової, вразливої змалку: як покаже, було, батько череска або восьмерика - моментально пiд лiжко й тiпаюсь.

Я тобi покажу бантини! Я тобi покажу галенята! Якби вбився зразу, то ще нiчого. А то ж покалiчишся, сукин ти сину!

А я лежу, було, пiд лiжком, тремтю, носом сьорбаю й думаю печально:

"Господи! Чого тiльки не доводиться переживати через ту лiтературу?!"

Iз подiй мого раннього дитинства, що вплинули (подiї) на моє лiтературне майбутнє, твердо врiзалася в пам"ять одна: упав я дуже з коня. Летiв верхи на полi, а собака з-за могили як вискочить, а кiнь - убiк! А я - лясь! Здорово впав. Лежав, мабуть, з годину, доки очунявся... Тижнiв зо три пiсля того хворiв. I отодi я зрозумiв, що я на щось потрiбний, коли в такий слушний момент не вбився. Неясна ворухнулася в мене тодi думка: мабуть, я для лiтератури потрiбний. Так i вийшло.

Отак мiж природою, з одного боку, та людьми - з другого, й промайнули першi кроки мого дитинства золотого.

Потiм - оддали мене в школу.

Школа була не проста, а Мiнiстерства народного просвещенiя. Вчив мене хороший учитель Iван Максимович, доброї душi дiдуган, бiлий-бiлий, як бiлi бувають у нас перед зеленими святами хати. Учив вiн сумлiнно, бо сам вiн був ходяча совiсть людська. Умер уже він, хай йому земля пухом. Любив я не тiльки його, а й його лiнiйку, що ходила iнодi по руках наших школярських замурзаних. Ходила, бо така тодi "система" була, i ходила вона завжди, коли було треба, i нiколи люто.

Де тепер вона, та лiнiйка, що виробляла менi стиль лiтературний? Вона перша пройшлася по руцi моїй, оцiй самiй, що оце пише автобiографiю. А чи писав би я взагалi, коли б не було Iвана Максимовича, а в Iвана Максимовича та не було лiнiйки, що примушувала в книжку зазирати?

У цей саме час почала формуватися й моя класова свiдомiсть. Я вже знав, що то є пани, а що то - не пани. Частенько-бо, було, батько посилає з чимось до баринi в горницi, а посилаючи, каже:

Як увiйдеш же, то поцiлуєш баринi ручку.

"Велика, - думав я собi, - значить, бариня цабе, коли їй ручку цiлувати треба".

Правда, неясна якась ще тодi була в мене класова свiдомiсть. З одного боку - цiлував баринi ручку, а з другого - клумби квiтковi їй толочив.

Чистий тобi лейборист. Мiж соцiалiзмом i королем вертiвся, як мокра миша.

Але вже й тодi добре затямив собi, що пани на свiтi є.

I як, було, бариня накричить за щось та ногами затупотить, то я залiзу пiд панську веранду та й шепочу;

Пожди, експлуататоршо! Я тобi покажу, як триста лiт iз нас... i т. д., i т. д.

Оддали мене в школу рано. Не було, мабуть, менi й шести лiт. Скiнчив школу. Прийшов додому, а батько й каже:

Мало ти ще вчився. Треба ще кудись оддавати. Повезу ще в Зiнькiв, повчись iще там, побачимо, що з тебе вийде.

Повiз батько мене в Зiнькiв, хоч i тяжко йому було тодi, бо вже нас було шестеро чи семеро, а заробляв вiн не дуже. Проте повiз i вiддав мене у Зiнькiвську мiську двокласну школу.

Зiнькiвську школу закiнчив я року 1903-го, з свiдоцтвом, що маю право бути поштово-телеграфним чиновником дуже якогось високого (чотирнадцятого, чи що) розряду.

Та куди ж менi в тi чиновники, коли "менi тринадцятий минало".

Приїхав додому.

Рано ти, - каже батько, - закiнчив науку. Куди ж тебе, коли ти ще малий? Доведеться ще вчить, а в мене без тебе вже дванадцятеро.

Та й повезла мене мати аж у Київ, у вiйськово-фельдшерську школу, бо батько як колишнiй солдат мав право в ту школу дiтей оддавати на "казьонний кошт".

Поїхали ми до Києва. В Києвi я роззявив рота на вокзалi i так iшов з вокзалу через увесь Київ аж до святої Лаври, де ми з матiр"ю зупинились. Поприкладався до всiх мощей, до всiх чудотворних iкон, до всiх мироточивих голiв i iспити склав.

Та й залишився в Києвi. Та й закiнчив школу, та й зробився фельдшером.

А потiм пiшло нецiкаве життя. Служив i все вчився, все вчився - хай воно йому сказиться! Все за екстерна правив.

А потiм до унiверситету вступив.

Книга, що найсильнiше на мене враження справила в моїм життi, - це "Катехiзис" Фiларета. До чого ж противна книжка! Ще якби так - прочитав та й кинув, воно б i нiчого, а то - напам"ять.

Книжки я любив змалку. Пам"ятаю, як попався менi Соломонiв "Оракул". Цiлими днями сидiв над ним та кульки з хлiба пускав на оте коло з числами рiзними. Пускаю, аж у головi макiтриться, поки прийде мати, вхопить того "Оракула" та по головi - трах! Тодi тiльки й кину.

Взагалi любив я книжки з м"якими палiтурками.

Їх i рвати легше, i не так боляче вони б"ються, як мати, було, побачить.

Не любив "Руського паломника", що його рокiв дванадцять пiдряд читала мати. Велика дуже книжка. Як замахнеться, було, мати, так у мене аж душа у п"ятах.

А решта книг читалася нiчого собi.

Писати в газетах я почав 1919 року за пiдписом Павло Гунський. Почав з фейлетону.

У 1921 роцi почав працювати в газетi "Вiстi" перекладачем.

Перекладав я, перекладав, а потiм думаю собi:

"Чого я перекладаю, коли ж можу фейлетони писати! А потiм - письменником можна бути. Он скiльки письменникiв рiзних є, а я ще не письменник. Квалiфiкацiї, - думаю собi, - в мене особливої нема, бухгалтерiї не знаю, що я, - думаю собi, - робитиму".

Зробився я Остапом Вишнею та й почав писати.