Маркиз Де Сад
Жюстина, или Несчастья добродетели
«Да, я распутник и признаюсь в этом, я постиг все, что можно было постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но не преступник и не убийца… Ты хочешь, чтобы вся вселенная была добродетельной, и не чувствуешь, что все бы моментально погибло, если бы на земле существовала одна добродетель.»
Маркиз де Сад
«Кстати, ни одной книге не суждено вызвать более живого любопытства. Ни в одной другой интерес - эта капризная пружина, которой столь трудно управлять в произведении подобного сорта, - не поддерживается настолько мастерски; ни в одной другой движения души и сердца распутников не разработаны с таким умением, а безумства их воображения не описаны с такой силой. Исходя из этого, нет ли оснований полагать, что „Жюстина“ адресована самым далеким нашим потомкам? Может быть, и сама добродетель, пусть и вздрогнув от ужаса, позабудет про свои слезы из гордости оттого, что во Франции появилось столь пикантное произведение».
Из предисловия издателя «Жюстины» (Париж, 1880 г.)
«Маркиз де Сад, до конца испивший чащу эгоизма, несправедливости и ничтожества, настаивает на истине своих переживаний. Высшая ценность его свидетельств в том, что они лишают нас душевного равновесия. Сад заставляет нас внимательно пересмотреть основную проблему нашего времени: правду об отношении человека к человеку».
Симона де Бовуар
РОМАНЫ МАРКИЗА ДЕ САДА В КОНТЕКСТЕ ЧИТАТЕЛЬСКОЙ КУЛЬТУРЫ XX СТОЛЕТИЯ
Великий французский писатель и мыслитель Маркиз де Сад (1740 - 1814) предвосхитил интерес западной культуры XX века к проблеме эротики и сексуальности, показав в своих книгах значение эротического и сексуального инстинкта и зафиксировав различные формы их проявления, тем самым в определенной степени наметив проблематику эротической и сексуальной стихии в творчестве Г. Аполлинера, С. Дали, П. Элюара, А. Арго, Л. Бунюэля, Э. Фрейда, Э. Фромма, И. Бергмана, Ф. Феллини, Ю. Мисима, Г. Маркузе, А. Камю и других.
Г. Аполлинер, открывший Сада, выказался о нем как о самом свободном из когда-либо существовавших умов. Это представление о Саде было подхвачено сюрреалистами. Ему отдали дань А. Бретон, нашедший у него «волю к моральному и социальному освобождению», П. Элюар, посвятивший восторженные статьи «апостолу самой абсолютной свободы», С. Дали, придающий, по его собственным словам, «в любви особую цену всему тому, что названо извращением и пороком». Это было в основном эмоциональное восприятие. В книгах Сада сюрреалистов увлек вселенский бунт, который они сами мечтали учинить; Сад стал для них символом протеста против ханжеской морали и был привлечен на службу «сюрреалистической революции». В действительности Маркиз де Сад хотел того, чего не может дать простая перестройка, чего нельзя добиться изменением материальных и относительных условий; он хотел «постоянного восстания духа», интимной революции, революции внутренней. В ту эпоху он хотел того, что сегодняшняя революция уже не считает «невозможным», а полагает как исходный пункт и конечную цель: изменить человека. Изменить его окончательно и бесповоротно, изменить любой ценой, ценой его «человеческой природы» и даже ценой его природы сексуальной и прежде всего ценой того, что в нашем обществе сформировало все отношения между людьми, сделало их неестественными и объединило любовь и целостность в одной катастрофе, в одной бесчеловечности.
Маркиз де Сад, на наш взгляд, является прежде всего человеком, одаренным гениальной научной фантазией. Фантазия - это то, что позволяет с помощью фрагмента реальности воссоздать ее целиком. Сад, исходя из рудиментарных проявлений собственной алголагнии, без помощи какого-либо предшественника, причем с самого начала достигнув совершенства, построил гигантский музей садо-мазохистских перверсий. Жиль Делез считает, что «В любом случае Сад и Мазох являются также и великими антропологами, подобно всем тем, кто умеет вовлекать в свой труд некую целостную концепцию человека, культуры, природы, - и великими художниками, подобно всем, кто умеет извлекать из небытия новые формы и создавать новые способы чувствования и мышления, некий совершенно новый язык». Настойчивость, с какою Сад всю свою жизнь исследовал исключительно извращенные формы человеческой природы, доказывает, что для него важно было одно: заставить человека возвратить все зло, которое он только способен отдать. Сад внес вклад в постепенное осознание человеком самого себя, иначе говоря, если прибегнуть к философскому языку, способствовал его самосознанию: уже сам термин «садист», обладающий универсальным значением, - убедительное свидетельство этого вклада. Инстинкты, описанные в «Жюстине» и «Жюльете», теперь имеют право гражданства. Ницше дал на это единственно достойный ответ: если страдание и даже боль имеют какой-то смысл, то он должен заключаться в том, что кому-то они доставляют удовольствие. Никто не станет отрицать, что жестокость героев «Жюстины» или «Жюльеты» неприемлема. Это - отрицание основ, на которых зиждется человечество. А мы должны так или иначе отвергать все, что имело бы своей целью уничтожить творения своих рук. Таким образом, если инстинкты толкают нас на разрушение того, что мы сами создаем, нам следует определить ценность этих инстинктов как губительную и защищать себя от них. Порочный человек, непосредственно предающийся своему пороку, - всего лишь недоносок, который долго не протянет. Даже гениальные развратники, одаренные всеми задатками, чтобы стать подлинными чудовищами, если они ограничатся тем, что будут всего лишь следовать своим наклонностям, обречены на катастрофу (Ц. Борджа, Казанова, Берия, Гитлер и др.). Можно, конечно, читать Сада, руководствуясь проектом насилия, но его можно читать также, руководствуясь принципом деликатности. Утонченность Сада не является ни продуктом класса, ни атрибутом цивилизации, ни культурным стилем. Она состоит в мощи анализа и способности к наслаждению: анализ и наслаждение соединяются в непостижимой для нашего общества экзальтации, уже в силу этого представляющей собой самую главную из утопий. Насилие прибегает к коду, которым люди пользовались на протяжении тысячелетий своей истории; возвращаться к насилию значит продолжать пользоваться тем же речевым кодом. Постулируемый Садом принцип деликатности может составить основу абсолютно нового языка, неслыханной мутации, призванной подорвать сам смысл наслаждения.
«Жюстина, или Несчастная судьба добродетели» (фр. Justine ou les Malheurs de la vertu ) - вторая редакция романа маркиза де Сада «Несчастья добродетели». Третье произведение, написанное де Садом, и первое, опубликованное при его жизни, в 1791 году .
Позже де Сад написал третью редакцию, назвав её «Новая Жюстина, или Несчастная судьба добродетели» (La Nouvelle Justine, ou les Malheurs de la vertu ), которая была издана в 1797 г. Если первая и вторая редакции были написаны в классическом стиле, без непристойностей, и были объёмом всего лишь в пару сотен страниц, то третья редакция представляла собой уже самую настоящую порнографию с изобилием подробностей сексуального характера и вместе со своим продолжением «История Жюльетты, или Успехи порока» (Histoire de Juliette, ou les Prospérités du vice , 1801) составила десять томов общим объёмом около четырёх тысяч страниц.
Сюжет
Повествование романа разворачивается вокруг Жюстины - юной девушки из благородной семьи, которая вдруг стала сиротой, стремится зарабатывать себе на жизнь честно и следовать строгим моральным нормам католичества.
Все усилия девушки оказываются напрасными: похищение , изнасилования и ложные обвинения являются лишь началом жестоких испытаний.
В финале Жюстине противопоставляется её сестра Жюльетта, которая, в отличие от Жюстины, предавалась порокам и извращениям, и которой выпала более удачная доля.
Тема
Философские темы- Отказ от традиций
- Субъективность идеи добродетели и порока
- Вред абсолютизма в добре и в зле
- Природа как единственный субъект власти над человеком
- Понятие разума как доминирующего в лишённой интересов системе
- Иерархия и социальное неравенство
- Коррупция церкви и правосудия
- Необходимость доверия между людьми
Напишите отзыв о статье "Жюстина, или Несчастная судьба добродетели"
Ссылки
См. также
- Жюстина, или Несчастья добродетели - фильм режиссёра Хесуса Франко .
| ||||||||||||
Отрывок, характеризующий Жюстина, или Несчастная судьба добродетели
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.
Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
Маркиз Де Сад
Жюстина, или Несчастья добродетели
«Да, я распутник и признаюсь в этом, я постиг все, что можно было постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но не преступник и не убийца… Ты хочешь, чтобы вся вселенная была добродетельной, и не чувствуешь, что все бы моментально погибло, если бы на земле существовала одна добродетель.»
Маркиз де Сад
«Кстати, ни одной книге не суждено вызвать более живого любопытства. Ни в одной другой интерес - эта капризная пружина, которой столь трудно управлять в произведении подобного сорта, - не поддерживается настолько мастерски; ни в одной другой движения души и сердца распутников не разработаны с таким умением, а безумства их воображения не описаны с такой силой. Исходя из этого, нет ли оснований полагать, что „Жюстина“ адресована самым далеким нашим потомкам? Может быть, и сама добродетель, пусть и вздрогнув от ужаса, позабудет про свои слезы из гордости оттого, что во Франции появилось столь пикантное произведение».
Из предисловия издателя «Жюстины» (Париж, 1880 г.)
«Маркиз де Сад, до конца испивший чащу эгоизма, несправедливости и ничтожества, настаивает на истине своих переживаний. Высшая ценность его свидетельств в том, что они лишают нас душевного равновесия. Сад заставляет нас внимательно пересмотреть основную проблему нашего времени: правду об отношении человека к человеку».
Симона де Бовуар
РОМАНЫ МАРКИЗА ДЕ САДА В КОНТЕКСТЕ ЧИТАТЕЛЬСКОЙ КУЛЬТУРЫ XX СТОЛЕТИЯ
Великий французский писатель и мыслитель Маркиз де Сад (1740 - 1814) предвосхитил интерес западной культуры XX века к проблеме эротики и сексуальности, показав в своих книгах значение эротического и сексуального инстинкта и зафиксировав различные формы их проявления, тем самым в определенной степени наметив проблематику эротической и сексуальной стихии в творчестве Г. Аполлинера, С. Дали, П. Элюара, А. Арго, Л. Бунюэля, Э. Фрейда, Э. Фромма, И. Бергмана, Ф. Феллини, Ю. Мисима, Г. Маркузе, А. Камю и других.
Г. Аполлинер, открывший Сада, выказался о нем как о самом свободном из когда-либо существовавших умов. Это представление о Саде было подхвачено сюрреалистами. Ему отдали дань А. Бретон, нашедший у него «волю к моральному и социальному освобождению», П. Элюар, посвятивший восторженные статьи «апостолу самой абсолютной свободы», С. Дали, придающий, по его собственным словам, «в любви особую цену всему тому, что названо извращением и пороком». Это было в основном эмоциональное восприятие. В книгах Сада сюрреалистов увлек вселенский бунт, который они сами мечтали учинить; Сад стал для них символом протеста против ханжеской морали и был привлечен на службу «сюрреалистической революции». В действительности Маркиз де Сад хотел того, чего не может дать простая перестройка, чего нельзя добиться изменением материальных и относительных условий; он хотел «постоянного восстания духа», интимной революции, революции внутренней. В ту эпоху он хотел того, что сегодняшняя революция уже не считает «невозможным», а полагает как исходный пункт и конечную цель: изменить человека. Изменить его окончательно и бесповоротно, изменить любой ценой, ценой его «человеческой природы» и даже ценой его природы сексуальной и прежде всего ценой того, что в нашем обществе сформировало все отношения между людьми, сделало их неестественными и объединило любовь и целостность в одной катастрофе, в одной бесчеловечности.
Маркиз де Сад, на наш взгляд, является прежде всего человеком, одаренным гениальной научной фантазией. Фантазия - это то, что позволяет с помощью фрагмента реальности воссоздать ее целиком. Сад, исходя из рудиментарных проявлений собственной алголагнии, без помощи какого-либо предшественника, причем с самого начала достигнув совершенства, построил гигантский музей садо-мазохистских перверсий. Жиль Делез считает, что «В любом случае Сад и Мазох являются также и великими антропологами, подобно всем тем, кто умеет вовлекать в свой труд некую целостную концепцию человека, культуры, природы, - и великими художниками, подобно всем, кто умеет извлекать из небытия новые формы и создавать новые способы чувствования и мышления, некий совершенно новый язык». Настойчивость, с какою Сад всю свою жизнь исследовал исключительно извращенные формы человеческой природы, доказывает, что для него важно было одно: заставить человека возвратить все зло, которое он только способен отдать. Сад внес вклад в постепенное осознание человеком самого себя, иначе говоря, если прибегнуть к философскому языку, способствовал его самосознанию: уже сам термин «садист», обладающий универсальным значением, - убедительное свидетельство этого вклада. Инстинкты, описанные в «Жюстине» и «Жюльете», теперь имеют право гражданства. Ницше дал на это единственно достойный ответ: если страдание и даже боль имеют какой-то смысл, то он должен заключаться в том, что кому-то они доставляют удовольствие. Никто не станет отрицать, что жестокость героев «Жюстины» или «Жюльеты» неприемлема. Это - отрицание основ, на которых зиждется человечество. А мы должны так или иначе отвергать все, что имело бы своей целью уничтожить творения своих рук. Таким образом, если инстинкты толкают нас на разрушение того, что мы сами создаем, нам следует определить ценность этих инстинктов как губительную и защищать себя от них. Порочный человек, непосредственно предающийся своему пороку, - всего лишь недоносок, который долго не протянет. Даже гениальные развратники, одаренные всеми задатками, чтобы стать подлинными чудовищами, если они ограничатся тем, что будут всего лишь следовать своим наклонностям, обречены на катастрофу (Ц. Борджа, Казанова, Берия, Гитлер и др.). Можно, конечно, читать Сада, руководствуясь проектом насилия, но его можно читать также, руководствуясь принципом деликатности. Утонченность Сада не является ни продуктом класса, ни атрибутом цивилизации, ни культурным стилем. Она состоит в мощи анализа и способности к наслаждению: анализ и наслаждение соединяются в непостижимой для нашего общества экзальтации, уже в силу этого представляющей собой самую главную из утопий. Насилие прибегает к коду, которым люди пользовались на протяжении тысячелетий своей истории; возвращаться к насилию значит продолжать пользоваться тем же речевым кодом. Постулируемый Садом принцип деликатности может составить основу абсолютно нового языка, неслыханной мутации, призванной подорвать сам смысл наслаждения.
Идеи и мысли одного из самых проницательных и пугающих умов Франции - Маркиза де Сада глубоко осмыслил и трансформировал в своем творчестве С. Дали. Он постоянно читал и перечитывал книги Сада и вел с ним своего рода диалог в своих картинах и писаниях. Многие из картин Дали, с характерным для него стремлением - свойственным и Саду - рационалистически упорядочить не подлежащий упорядочению мир неконтролируемых, иррациональных, подсознательных порывов души, содержат садический элемент («Осеннее каннибальство», «Одна секунда до пробуждения от сна, вызванного полетом осы вокруг граната», «Юная девственница, содомизирующая себя своим целомудрием».). Садические мотивы звучат также в творчестве М. Эрнста, («Дева Мария, наказывающая младенца Иисуса в присутствии трех свидетелей: Андре Бретона, Поля Элюара и автора»), К. Труя, писавшего картины непосредственно по мотивам романов Сада. Садический «привкус» ощущается также в драматургии теоретика «театра жестокости» А. Арто, стремившегося обновить театральные каноны путем введения навязчивых тем кровосмешения, пыток и насилия. Достойным продолжателем садических традиций в XX веке являлся гениальный японский писатель Ю. Мисима («Золотой храм»). Эротика и секс были жизнерадостной религией надежды для Г. Миллера («Тропик Рака») и В. Набокова («Лолита»).
Известный испанский режиссер Л.Бунюэль испытал огромное влияние произведений Сада. На примере Бунюэля мы убедимся в магическом воздействии книг Сада: «Я любил Сада. Мне было более двадцати пяти лет, когда в Париже я впервые прочитал его книгу. Книгу „Сто двадцать дней Содома“ впервые издали в Берлине в небольшом количестве экземпляров. Однажды я увидел один из них у Ролана Тюаля, у которого был в гостях вместе с Робертом Десносом. Этот единственный экземпляр читал Марсель Пруст и другие. Мне тоже одолжили его. До этого я понятия не имел о Саде. Чтение весьма меня поразило. В университете Мадрида мне практически были доступны великие произведения мировой литературы - от Камоэна до Данте, от Гомера до Сервантеса. Как же мог я ничего не знать об этой удивительной книге, которая анализировала общество со всех точек зрения - глубоко, систематично - и предлагала культурную „tabula rasa“. Для меня это был сильный шок. Значит в университете мне лгали… Я тотчас пожелал найти другие книги Сада. Но все они были строжайше запрещены, и их можно было обнаружить только среди раритетов XVIII века. Я позаимствовал у друзей „Философию в будуаре“, которую обожал, „Диалог священника и умирающего“, „Жюстину“ и „Жюльету“… У Бретона был экземпляр „Жюстины“, у Рене Кревеля тоже. Когда Кревель покончил с собой, первый, кто пришел к нему, был Дали. Затем уже появились Бретон и другие члены группы. Немного позднее из Лондона прилетела подруга Кревеля. Она-то и обнаружила в похоронной суете исчезновение „Жюстины“. Кто-то украл. Дали? Не может быть. Бретон? Абсурд. К тому же у него был свой экземпляр. Вором оказался близкий Кревелю человек, хорошо знавший его библиотеку»
«Люди, неискушенные в подвиге добродетели, могут посчитать для себя выигрышным предаться пороку, вместо того чтобы оказывать ему сопротивление». Поэтому «необходимо представить силу примеров несчастной добродетели», способной привести к добру «испорченную душу, если в той сохраняются, по крайней мере, какие-либо добрые начала». Таковыми стремлениями руководствуется автор романа, в мрачной гротескной форме живописуя современные ему нравы.
Судьба подвергает сестер Жюстину и Жюльетту суровому испытанию: умирают родители, и девушки оказываются на улице без средств к существованию. Красавица Жюльетта вступает на стезю разврата и быстро превращает последний в источник дохода, а столь же очаровательная сестра её во что бы то ни стало хочет остаться добродетельной. Через несколько лет Жюльетта, погрязнув в пороке и запятнав себя множеством преступлений, среди которых убийства мужа, незаконных детей и любовников, добивается всего, чего желала: она - графиня де Лорзанж, богатая вдова, у нее есть любовник, почтенный господин де Корвиль, живущий с ней, как с законной супругой.
Однажды, путешествуя вместе с де Корвилем, на постоялом дворе Жюльетта встречает девушку, которую везут в Париж для вынесения ей смертного приговора: девица обвиняется в убийстве, воровстве и поджоге. Нежное и печальное лицо красавицы пробуждает в душе графини неведомое ей доселе сострадание, с дозволения жандармов она привечает девушку и просит её рассказать свою историю. Девушка соглашается, однако отказывается раскрыть свое происхождение. Впрочем, читатель наверняка догадался, что перед ним - несчастная Жюстина, так что в дальнейшем мы будем называть девицу её настоящим именем.
Оказавшись за воротами монастыря одна и без денег, Жюстина решает наняться в прислуги, но вскоре с ужасом убеждается, что получить место можно только поступившись своей добродетелью. Наконец её берет в услужение богатый ростовщик. Он подвергает испытанию порядочность Жюстины - заставляет её обокрасть богатого соседа. Когда же она отказывается, он обвиняет её в краже, и девушку сажают в тюрьму. Там она знакомится с авантюристкой Дюбуа и вместе с ней бежит из заточения.
Разбойница Дюбуа заставляет Жюстину вступить в банду, а когда та отказывается, отдает её на поругание разбойникам. Каждодневно терпя моральные и физические мучения, Жюстина остается в шайке, но всеми силами пытается сохранить свою девственность. Однажды разбойники захватывают в плен некоего Сент-Флорента; Жюстина из человеколюбия помогает пленнику совершить побег и сама бежит вместе с ним. Но Сент-Флорент оказывается негодяем: он оглушает Жюстину, в бессознательном состоянии насилует её и бросает в лесу на произвол судьбы.
Истерзанная Жюстина нечаянно становится свидетельницей противоестественной связи графа де Бриссака с его лакеем. Обнаружив девушку, граф сначала запугивает её до полусмерти, но потом меняет гнев на милость и устраивает её горничной к своей тетке. Несмотря на очаровательную внешность, в душе господина де Бриссака обитают всевозможные пороки. Стремясь внушить Жюстине принципы своей извращенной морали, он приказывает ей отравить тетушку. Перепуганная Жюстина рассказывает все госпоже де Бриссак. Старушка возмущена, а граф, поняв, что его предали, выманивает Жюстину из дома, срывает с нее одежды, травит собаками, а потом отпускает на все четыре стороны.
Кое-как Жюстина добирается до ближайшего городка, находит врача, и тот исцеляет её раны. Так как у Жюстины кончаются деньги, она отваживается написать графу де Бриссаку, дабы тот вернул причитающееся ей жалованье. В ответ граф сообщает, что тетушка его скончалась от яда, отравительницей считают Жюстину и полиция разыскивает её, так что в её интересах скрыться где-нибудь в укромном месте и более его не беспокоить. Расстроенная Жюстина доверяется доктору Родену, и тот предлагает ей место служанки у себя в доме. Девушка соглашается.
Помимо врачевания Роден содержит школу, где совместно обучаются мальчики и девочки, все как на подбор очаровательные. Не в силах понять, в чем тут дело, Жюстина принимается расспрашивать дочь доктора Розалию, с которой она успела подружиться. С ужасом Жюстина узнает, что доктор предается разврату как с учениками, так и с собственной дочерью. Розалия отводит Жюстину в потайную комнату, откуда та наблюдает чудовищные оргии, устраиваемые Роденом с подвластными ему жертвами. Тем не менее Жюстина по просьбе Розалии остается в доме доктора и начинает наставлять подругу в христианской вере. Неожиданно Розалия исчезает. Подозревая её отца в очередной чудовищной проделке, Жюстина обыскивает дом и находит свою подругу запертой в потайном чулане: Роден решил умертвить дочь, произведя над ней некую хирургическую операцию. Жюстина устраивает Розалии побег, но сама попадает в руки доктора; Роден ставит ей на спину клеймо и отпускает. Жюстина в ужасе - ей и так вынесен приговор, а теперь еще и клеймо… Она решает бежать на юг, подальше от столицы.
Жюстина выходит к монастырю, где хранится чудотворная статуя Святой Девы, и решает пойти помолиться. В обители её встречает настоятель дон Северино. Благородная внешность и приятный голос настоятеля внушают доверие, и девушка чистосердечно рассказывает ему о своих злоключениях. Убедившись, что у Жюстины нет ни родных, ни друзей, монах меняет тон, грубо хватает её и тащит в глубь монастыря: за фасадом святой обители скрывается гнездо разврата и порока. Четверо отшельников во главе с настоятелем залучают к себе девиц, чье исчезновение не влечет за собой никаких последствий, заставляют их участвовать в оргиях и предаваться самому разнузданному разврату, удовлетворяя извращенное сладострастие святой братии. В зависимости от возраста девушек делят на четыре разряда, у каждого разряда свой цвет одежд, свой распорядок дня, свои занятия, свои наставницы. Крайняя осторожность святых отцов и их высокое положение делают их неуязвимыми. Женщин, наскучивших монахам, отпускают на свободу, но, судя по некоторым намекам, свобода эта означает смерть. Бежать из обители невозможно - на окнах толстые решетки, вокруг рвы и несколько рядов колючей живой изгороди. Тем не менее истерзанная Жюстина, едва не испустившая дух под розгами развратников, решается бежать. Случайно найденным напильником она перепиливает оконную решетку, продирается сквозь колючие кусты, скатывается в ров, наполненный трупами, и в ужасе бежит в лес. Там она опускается на колени и возносит хвалы Господу. Но тут двое незнакомцев хватают её, накидывают на голову мешок и куда-то волокут.
Жюстину приводят в замок графа де Жернанда, престарелого развратника огромного роста, приходящего в возбуждение только при виде крови. Жюстине предстоит прислуживать его четвертой жене, угасающей от постоянных кровопусканий. Добросердечная девушка соглашается помочь своей несчастной госпоже - передать письмо её матери. Но увы! Спустившись по веревке из окна замка, она попадает прямо в объятия хозяина! Теперь Жюстину ждет наказание - медленная смерть от потери крови. Внезапно раздается крик: «Госпожа при смерти!», и Жюстина, воспользовавшись суматохой, бежит прочь из замка. Вырвавшись из лап страшного графа, она добирается до Лиона и решает заночевать в гостинице. Там её встречает Сент-Флорент; он предлагает ей стать при нем сводней, которая обязана поставлять ему по две девственницы в день. Жюстина отказывается и спешно покидает город. По дороге она хочет подать милостыню нищенке, но та бьет её, вырывает кошелек и убегает. Взывая к Господу, Жюстина идет дальше. Встретив раненого мужчину, она оказывает ему помощь. Придя в сознание, господин Ролан приглашает её к себе в замок, обещая место горничной. Жюстина верит, и они вместе пускаются в путь. Едва приблизившись к мрачному уединенному жилищу Ролана, девушка понимает, что её опять обманули. Ролан - главарь банды фальшивомонетчиков; сначала он заставляет несчастную Жюстину крутить тяжелый ворот, а потом швыряет в подземелье, где терзает её, дабы удовлетворить свое вожделение. Бедняжку кладут в гроб, подвешивают, избивают, бросают на горы трупов…
Неожиданно приезжают жандармы; они арестовывают Ролана и везут на суд в Гренобль. Благородный судья верит в невиновность Жюстины и отпускает её. Девушка покидает город. Ночью в гостинице, где она остановилась, случается пожар, и Жюстина попадает в тюрьму по обвинению в поджоге. Несчастная обращается за помощью к Сент-Флоренту, тот похищает её из темницы, но лишь затем, чтобы помучать и надругаться над ней. Утром Сент-Флорент возвращает девушку в тюрьму, где ей выносится смертный приговор.
Выслушав рассказ несчастной, графиня де Лорзанж узнает Жюстину, и сестры с рыданием падают друг другу в объятия.
Господин де Корвиль добивается освобождения и оправдания девушки; госпожа де Лорзанж увозит её к себе в поместье, где Жюстина наконец сможет зажить спокойно и счастливо. Но судьба распоряжается иначе: в окно замка влетает молния и убивает Жюстину. Сестра её Жюльетта раскаивается в прошлых своих грехах и уходит в монастырь. Нам же остается только проливать слезы над несчастной судьбой добродетели.
Маркиз Де Сад
Жюстина, или Несчастья добродетели
«Да, я распутник и признаюсь в этом, я постиг все, что можно было постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но не преступник и не убийца… Ты хочешь, чтобы вся вселенная была добродетельной, и не чувствуешь, что все бы моментально погибло, если бы на земле существовала одна добродетель.»
Маркиз де Сад
«Кстати, ни одной книге не суждено вызвать более живого любопытства. Ни в одной другой интерес - эта капризная пружина, которой столь трудно управлять в произведении подобного сорта, - не поддерживается настолько мастерски; ни в одной другой движения души и сердца распутников не разработаны с таким умением, а безумства их воображения не описаны с такой силой. Исходя из этого, нет ли оснований полагать, что „Жюстина“ адресована самым далеким нашим потомкам? Может быть, и сама добродетель, пусть и вздрогнув от ужаса, позабудет про свои слезы из гордости оттого, что во Франции появилось столь пикантное произведение».
Из предисловия издателя «Жюстины» (Париж, 1880 г.)
«Маркиз де Сад, до конца испивший чащу эгоизма, несправедливости и ничтожества, настаивает на истине своих переживаний. Высшая ценность его свидетельств в том, что они лишают нас душевного равновесия. Сад заставляет нас внимательно пересмотреть основную проблему нашего времени: правду об отношении человека к человеку».
Симона де Бовуар
РОМАНЫ МАРКИЗА ДЕ САДА В КОНТЕКСТЕ ЧИТАТЕЛЬСКОЙ КУЛЬТУРЫ XX СТОЛЕТИЯ
Великий французский писатель и мыслитель Маркиз де Сад (1740 - 1814) предвосхитил интерес западной культуры XX века к проблеме эротики и сексуальности, показав в своих книгах значение эротического и сексуального инстинкта и зафиксировав различные формы их проявления, тем самым в определенной степени наметив проблематику эротической и сексуальной стихии в творчестве Г. Аполлинера, С. Дали, П. Элюара, А. Арго, Л. Бунюэля, Э. Фрейда, Э. Фромма, И. Бергмана, Ф. Феллини, Ю. Мисима, Г. Маркузе, А. Камю и других.
Г. Аполлинер, открывший Сада, выказался о нем как о самом свободном из когда-либо существовавших умов. Это представление о Саде было подхвачено сюрреалистами. Ему отдали дань А. Бретон, нашедший у него «волю к моральному и социальному освобождению», П. Элюар, посвятивший восторженные статьи «апостолу самой абсолютной свободы», С. Дали, придающий, по его собственным словам, «в любви особую цену всему тому, что названо извращением и пороком». Это было в основном эмоциональное восприятие. В книгах Сада сюрреалистов увлек вселенский бунт, который они сами мечтали учинить; Сад стал для них символом протеста против ханжеской морали и был привлечен на службу «сюрреалистической революции». В действительности Маркиз де Сад хотел того, чего не может дать простая перестройка, чего нельзя добиться изменением материальных и относительных условий; он хотел «постоянного восстания духа», интимной революции, революции внутренней. В ту эпоху он хотел того, что сегодняшняя революция уже не считает «невозможным», а полагает как исходный пункт и конечную цель: изменить человека. Изменить его окончательно и бесповоротно, изменить любой ценой, ценой его «человеческой природы» и даже ценой его природы сексуальной и прежде всего ценой того, что в нашем обществе сформировало все отношения между людьми, сделало их неестественными и объединило любовь и целостность в одной катастрофе, в одной бесчеловечности.
Маркиз де Сад, на наш взгляд, является прежде всего человеком, одаренным гениальной научной фантазией. Фантазия - это то, что позволяет с помощью фрагмента реальности воссоздать ее целиком. Сад, исходя из рудиментарных проявлений собственной алголагнии, без помощи какого-либо предшественника, причем с самого начала достигнув совершенства, построил гигантский музей садо-мазохистских перверсий. Жиль Делез считает, что «В любом случае Сад и Мазох являются также и великими антропологами, подобно всем тем, кто умеет вовлекать в свой труд некую целостную концепцию человека, культуры, природы, - и великими художниками, подобно всем, кто умеет извлекать из небытия новые формы и создавать новые способы чувствования и мышления, некий совершенно новый язык» . Настойчивость, с какою Сад всю свою жизнь исследовал исключительно извращенные формы человеческой природы, доказывает, что для него важно было одно: заставить человека возвратить все зло, которое он только способен отдать. Сад внес вклад в постепенное осознание человеком самого себя, иначе говоря, если прибегнуть к философскому языку, способствовал его самосознанию: уже сам термин «садист», обладающий универсальным значением, - убедительное свидетельство этого вклада. Инстинкты, описанные в «Жюстине» и «Жюльете», теперь имеют право гражданства. Ницше дал на это единственно достойный ответ: если страдание и даже боль имеют какой-то смысл, то он должен заключаться в том, что кому-то они доставляют удовольствие. Никто не станет отрицать, что жестокость героев «Жюстины» или «Жюльеты» неприемлема. Это - отрицание основ, на которых зиждется человечество. А мы должны так или иначе отвергать все, что имело бы своей целью уничтожить творения своих рук. Таким образом, если инстинкты толкают нас на разрушение того, что мы сами создаем, нам следует определить ценность этих инстинктов как губительную и защищать себя от них. Порочный человек, непосредственно предающийся своему пороку, - всего лишь недоносок, который долго не протянет. Даже гениальные развратники, одаренные всеми задатками, чтобы стать подлинными чудовищами, если они ограничатся тем, что будут всего лишь следовать своим наклонностям, обречены на катастрофу (Ц. Борджа, Казанова, Берия, Гитлер и др.). Можно, конечно, читать Сада, руководствуясь проектом насилия, но его можно читать также, руководствуясь принципом деликатности. Утонченность Сада не является ни продуктом класса, ни атрибутом цивилизации, ни культурным стилем. Она состоит в мощи анализа и способности к наслаждению: анализ и наслаждение соединяются в непостижимой для нашего общества экзальтации, уже в силу этого представляющей собой самую главную из утопий. Насилие прибегает к коду, которым люди пользовались на протяжении тысячелетий своей истории; возвращаться к насилию значит продолжать пользоваться тем же речевым кодом. Постулируемый Садом принцип деликатности может составить основу абсолютно нового языка, неслыханной мутации, призванной подорвать сам смысл наслаждения.
Идеи и мысли одного из самых проницательных и пугающих умов Франции - Маркиза де Сада глубоко осмыслил и трансформировал в своем творчестве С. Дали. Он постоянно читал и перечитывал книги Сада и вел с ним своего рода диалог в своих картинах и писаниях . Многие из картин Дали, с характерным для него стремлением - свойственным и Саду - рационалистически упорядочить не подлежащий упорядочению мир неконтролируемых, иррациональных, подсознательных порывов души, содержат садический элемент («Осеннее каннибальство», «Одна секунда до пробуждения от сна, вызванного полетом осы вокруг граната», «Юная девственница, содомизирующая себя своим целомудрием».). Садические мотивы звучат также в творчестве М. Эрнста, («Дева Мария, наказывающая младенца Иисуса в присутствии трех свидетелей: Андре Бретона, Поля Элюара и автора»), К. Труя, писавшего картины непосредственно по мотивам романов Сада. Садический «привкус» ощущается также в драматургии теоретика «театра жестокости» А. Арто, стремившегося обновить театральные каноны путем введения навязчивых тем кровосмешения, пыток и насилия. Достойным продолжателем садических традиций в XX веке являлся гениальный японский писатель Ю. Мисима («Золотой храм»). Эротика и секс были жизнерадостной религией надежды для Г. Миллера («Тропик Рака») и В. Набокова («Лолита»).