Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал рассказывать: - Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.
А в свое время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и в театр водил. В театре-то все и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всем объеме.
А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая фря. Чулочки на ней, зуб золоченый.
Откуда,- говорю,- ты, гражданка? Из какого номера? - Я,- говорит,- из седьмого.
Пожалуйста,- говорю,- живите.
И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной? Действует? - Да,- отвечает,- действует.
И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глазами стрижет. И зуб во рте блестит. Походил я к ней месяц - привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать, действует водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович.
Ну, а раз она мне и говорит: - Что вы,- говорит,- меня все по улицам водите? Аж голова закрутилась. Вы бы,- говорит,- как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр.
Можно,- говорю.
И как раз на другой день прислала комячейка билеты в оперу. Один билет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.
На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой - внизу сидеть, а который Васькин - аж на самой галерке.
Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я - на Васькин. Сижу на верхотурье и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то ее вижу. Хотя плохо. Поскучал я, поскучал, вниз сошел. Гляжу- антракт. А она в антракте ходит.
Здравствуйте,- говорю.
Здравствуйте.
Интересно,- говорю,-действует ли тут водопровод? - Не знаю,- говорит.
И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные.
А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг ее и предлагаю: - Ежели,- говорю,- вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу.
Мерси,- говорит.
И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом и жрет.
А денег у меня - кот наплакал. Самое большое, что на три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег - с гулькин нос.
Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах.
Я хожу вокруг нее, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается.
Я говорю: - Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.
А она говорит: - Нет.
И берет третье. Я говорю: - Натощак - не много ли? Может вытошнить. А она: - Нет,- говорит,- мы привыкшие, И берет четвертое.
Тут ударила мне кровь в голову.
Ложи,- говорю,- взад! А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит.
А мне будто попала вожжа под хвост. Все равно, думаю, теперь с ней не гулять.
Ложи,- говорю,- к чертовой матери! Положила она назад. А я говорю хозяину: - Сколько с нас за скушанные три пирожные? А хозяин держится индифферентно - ваньку валяет.
С вас,- говорит,- за скушанные четыре штуки столько-то.
Как,- говорю,- за четыре?! Когда четвертое в блюде находится.
Нету,- отвечает,- хотя оно и в блюде находится, но надкус на ем сделан и пальцем смято.
Как,- говорю,-надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии, А хозяин держится индифферентно - перед рожей руками крутит.
Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты.
Одни говорят - надкус сделан, другие - нету.
А я вывернул карманы - всякое, конечно, барахло на пол вывалилось- народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.
Сосчитал деньги - в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.
Заплатил. Обращаюсь к даме: - Докушайте,- говорю,- гражданка. Заплачено. А дама не двигается. И конфузится докушивать, А тут какой-то дядя ввязался.
Давай,- говорит,- я докушаю.
И докушал, сволочь. За мои-то деньги. Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой. А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном: - Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег - не ездют с дамами.
А я говорю: - Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.
Так мы с ней и разошлись. Не нравятся мне аристократки, 1923 Стакан Тут недавно маляр Иван Антонович Блохин скончался по болезни. А вдова его, средних лет дамочка, Марья Васильевна Блохина, на сороковой день небольшой пикничок устроила.
И меня пригласила.
Приходите,- говорит,- помянуть дорогого покойника чем бог послал. Курей и жареных утей у нас,- говорит,- не будет, а паштетов тоже не предвидится. Но чаю хлебайте, сколько угодно, вволю и даже можете с собой домой брать.
Я говорю: - В чае хотя интерес не большой, но прийти можно. Иван Антонович Блохин довольно, говорю, добродушно ко мне относился и даже бесплатно потолок побелил.
Ну,- говорит,- приходите тем более. В четверг я и пошел.
А народу приперлось множество. Родственники всякие. Деверь тоже, Петр Антонович Блохин. Ядовитый такой мужчина со стоячими кверху усиками. Против арбуза сел. И только у него, знаете, и делов, что арбуз отрезает перочинным ножом и кушает.
А я выкушал один стакашек чаю, и неохота мне больше. Душа, знаете, не принимает. Да и вообще чаишко неважный, надо сказать,- шваброй малость отзывает. И взял я стакашек и отложил к черту в сторону.
Да маленько неаккуратно отложил. Сахарница тут стояла. Об эту сахарницу я прибор и кокнул, об ручку. А стакашек, будь он проклят, возьми и трещину дай.
Я думал, не заметят. Заметили, дьяволы. Вдова отвечает: - Никак, батюшка, стакан тюкнули? Я говорю: - Пустяки, Марья Васильевна Блохина. Еще продержится.
А деверь нажрался арбуза и отвечает: - То есть как это пустяки? Хорошие пустяки. Вдова их в гости приглашает, а они у вдовы предметы тюкают.
А Марья Васильевна осматривает стакан и все больше расстраивается.
Ничего я на это не ответил. Только побледнел ужасно и говорю: - Мне,- говорю,- товарищ деверь, довольно обидно про морду слушать. Я,- говорю,- товарищ деверь, родной матери не позволю морду мне арбузом разбивать. И вообще,- говорю,- чай у вас шваброй пахнет. Тоже,- говорю,- приглашение. Вам,- говорю,- чертям, три стакана и одну кружку разбить-и то мало.
Тут шум, конечно, поднялся, грохот. Деверь наибольше других колбасится. Съеденный арбуз ему, что ли, в голову бросился. И вдова тоже трясется мелко от ярости.
У меня,- говорит,- привычки такой нету - швабры в чай ложить. Может, это вы дома ложите, а после на людей тень наводите. Маляр,- говорит,- Иван Антонович в гробе, наверное, повертывается от этих тяжелых слов... Я,- говорит,- щучий сын, не оставлю вас так после этого.
Ничего я на это не ответил, только говорю: - Тьфу на всех, и на деверя, - говорю, - тьфу. И поскорее вышел.
Через две недели после этого факта повестку в суд получаю по делу Блохиной.
Являюсь и удивляюсь.
Нарсудья дело рассматривает и говорит: - Нынче, говорит, все суды такими делами закрючены, а тут еще, не угодно ли. Платите,- говорит,- этой гражданке двугривенный и очищайте воздух в камере.
Я говорю: - Я платить не отказываюсь, а только пущай мне этот треснувший стакан отдадут из принципа.
Вдова говорит: - Подавись этим стаканом. Бери его.
На другой день, знаете, ихний дворник Семен приносит стакан. И еще нарочно в трех местах треснувший.
Ничего я на это не сказал, только говорю: - Передай,- говорю,- своим сволочам, что теперь я их по судам затаскаю.
Потому, действительно, когда характер мой задет,- я могу до трибунала дойти.
1923 Матренища Которая беднота, может, и получила дворцы, а Иван Савичу дворца, между прочим, не досталось. Рылом не вышел. И жил Иван Савич в прежней своей квартирке, на Большой Пушкарской улице.
А уж и квартирка же, граждане! Одно заглавие, что квартирка - в каждом углу притулившись фигура. Бабка Анисья - раз, бабка Фекла -два, Пашка Огурчик - три... Тьфу, ей-богу, считать грустно! В этакой квартирке да при такой профессии, как у Ивана Савича - маляр и живописец,- нипочем невозможно было жить. Давеча случай был: бабка Анисья подолом все контуры на вывеске смахнула. Вот до чего тесно. От этого, может, Иван Савич и из бедности никогда не вылезал.
А была у Ивана Савича жена. Драгоценная супруга Матрена Васильевна. Вот протобестия бабища! То есть, граждане, другой такой бабищи во всей советской России не найдешь. А ежели и найдешь, то безо всякой амнистии при первом знакомстве давить таких нужно.
Мотей ее Иван Савич величал. Хороша Мотя! Матрена. Матренища. Ведь она чего с Иван Савичем сделала? Она, дьявол-баба, Ивану Савичу помереть не дала. Ей-богу, правда! Ужасно вредная бабища. Только что не кусалась. А может, и кусалась. Пес ее разберет. Там, где ссора какая, где по роже друг друга лупят - там и Матренища. Как рыба она в воде ныряет, как кабан в грязи крутится. Кого подначивает, а кого и сама бьет.
А между тем прожила она с Иван Савичем почти что пятнадцать лет душа в душу. Правда, дрались, слов нет. До крови иной раз бились, но так, чтобы слишком крупных ссор или убийств - не было. Все-таки понимала Матренища, что Иван Савич несколько иного порядка человек. И верно: талантище у него был громадный. Иной раз такое на вывеске изобразит - понять невозможно. Одним словом, специальный был живописец. И притом старательный. Ну, да не везло. Пребедно жил человек.
Пребедно жил человек, а тут заболел еще. А перед тем как заболеть, ослаб вдруг до невозможности. И не то, чтобы он ногой не мог двинуть, ногой он мог двинуть, а ослаб, как бы сказать, душевно и психологически. Затосковал он по другой, легкой жизни. Стали ему разные кораблики сниться, цветочки, настурции, дворцы какие-то. Сам стал он тихий, пугливый, мечтательный. Все обижался, что неспокойно у них на квартире. И зачем, дескать, бабка Анисья у плиты ровно слон ходит. И зачем Пашка Огурчик на балалайке ежедневно стрекочет.
Все тишины хотел. Ну, прямо-таки собрался человек помереть. На рыбное его даже потянуло. Все солененького стал просить - селедки.
Так вот, во вторник он заболел, в среду стал просить селедку, а в четверг Матренища на "него и насела.
И зачем,- говорит,- ты лег? Может, ты нарочно лег. Я почем знаю. Может, ты работу не хочешь исполнять.
Она, конечно, пилит, а он молчит.
«Пущай,- думает,- языком баба треплет. Мне теперича все равно. Чувствую, граждане, что помру скоро».
А сам, знаете ли, весь горит, брендит и ночью по постели мечется. А днем лежит ослабевший, как сукин сын, и ноги врозь. И все мечтает.
Мне бы,- говорит,- перед смертью на лоно природы выехать, посмотреть, какое оно. Никогда,- говорит,- ничего подобного не видел.
И вот осталось, может, ему мечтать два или три дня, как произошло такое обстоятельство.
Подходит к кровати Матрена Васильевна и говорит: - Помираешь? - говорит.
Да,- говорит Иван Савич,- помираю, Мотя... Ноги уж у меня легкие стали. Отымаются будто.
А я,- говорит ему Мотя,- не верю тебе. Я,- говорит,- позову сейчас медика. Пущай медик скажет. Тогда,- говорит,- и решим, помирать тебе или как.
И вот зовет она районного медика из коммунальной лечебницы. Районный медик Иван Савича осмотрел и говорит Моте: - Да,- говорит,- плох. Не иначе, как помрет в аккурат вскоре после моего ухода.
Так вот сказал районный медик и вышел, И подходит тогда Матрена к Ивану Савичу.
Значит, - говорит, - взаправду помираешь? А я,- говорит,- промежду прочим, не дам тебе помереть. Ты,- говорит,- бродяга, лег и думаешь, что теперь тебе все возможно? Врешь! Не дам я тебе помереть. Ишь ты, какой богатый сукин сын нашелся - помирать решил! Да откуда у тебя, у подлеца, деньги, чтоб помереть? Нынче, для примеру, обмыть покойника и то денег стоит.
Тут добродушная бабка Анисья вперед выступает.
Я,- говорит,- обмою. Я,- говорит,- Иван Савич, тебя обмою. Ты не сомневайся. И денег я с тебя за это то есть ни копеечки не возьму. Это,- говорит,- вполне божеское дело - обмыть покойника.
Тут, конечно, Матрена Васильевна на Анисью насела.
Ага,- говорит,- обмоешь? А,- говорит,- гроб? А для примеру - тележка? Тьфу на всех! Не дам я ему помирать. Пущай прежде капитал заработает... Заработай, Иван Савич, на гроб и помирай хошь два раза-слова не скажу.
От этих слов побелел даже Иван Савич.
Как же,- говорит,- так, Мотя. Не от меня же это, помереть, зависит. Без денег я помру, Мотя, слышишь? Как же так? - А так,- говорит Матрена Васильевна.- Не дам и не дам. Вечером чтоб были у меня деньги. Иди, рой землю, а достань. Баста.
Ладно,- говорит Иван Савич,- я пойду уж, попрошу.
И до вечера, знаете ли, лежал Иван Савич словно померший, дыхание у него даже прерывалось. А вечером стал одеваться. Поднялся с койки, покряхтел и вышел на улицу, И вышел страшный: нос тончайший, руки дугой и ноги еле земли касаются. Вышел он во двор. Дворника Игната встретил. Дворник говорит: - Ивану Савичу. С поправлением здоровья.
А Иван Савич посмотрел на него скучным взором и отвечает: - Игнат, а Игнат. Дай денег... Не отдам я, это верно. Потому завтра помру. Между тем Мотя требует. Обмыть покойника. Игнат, чего стоит.
Уходи ты,-говорит Игнат тихо.-Мне,- говорит,- на тебя, милый, смотреть ужасно.
И Иван Савич ушел. Вышел на улицу. Добрел до Большого проспекта. На тумбу сел. Хотел громко крикнуть, а вышло тихонечко.
Граждане, помираю.
Кто-то положил ему на колени деньги. Потом еще и еще.
К ночи Иван Савич вернулся домой. Пришел он распаренный и в снегу. Пришел и лег на койку, В руках у него были деньги. Хотела Мотя подсчитать - не дал.
Не тронь,- говорит,- погаными руками. Мало еще.
На другой день Иван Савич опять встал. Опять покряхтел, оделся и, распялив руки, вышел на улицу.
К ночи вернулся опять с деньгами. Подсчитал выручку и лег.
На третий день тоже. А там и пошло и пошло - встал человек на ноги.
Так и не помер. Не дала ему Матренища помереть.
Вот чего сделала Матрена с Иван Савичем.
Конечно, какой-нибудь районный лейб-медик, прочитав этот рассказ, усмехнется. Скажет, что науке неизвестны такие факты и что Матрена Васильевна ни при чем тут. Но, может, науке и действительно неизвестны такие факты, однако Иван Савич и посейчас жив. И даже ежедневно вечером сидит себе здоровешенький на проспекте, на углу Гулярной улицы, и тихим голосом просит граждан об одолжении.
А знаете что? А ведь этот случай можно истолковать и медицински, научно. Может, Иван Савич, выйдя на улицу, слишком распарился от волнения, перепрел, и с потом у него вышла болезнь наружу.
Впрочем, неизвестно, 1923
М. Зощенко
«Аристократка»
Читает И.Ильинский
И́горь Влади́мирович Ильи́нский (11 (24) июля 1901-13 января 1987) - советский актёр, режиссёр театра и кино, мастер художественного слова (чтец). Народный артист СССР (1949). Член КПСС с 1960 года. Герой Социалистического Труда (1974). Лауреат трех Сталинских премий первой степени (1941, 1942, 1951).
Уже первые сатирические произведения Михаила Михайловича Зощенко свидетельствовали о том, что русская литература пополнилась новым именем писателя, не похожего ни на кого другого, со своим, особым взглядом на мир, общественную жизнь, мораль, культуру, человеческие взаимоотношения. Язык прозы Зощенко также не был похож на язык других писателей, работающих в жанре сатиры.
Зощенко в своих произведениях ставит героев в такие обстоятельства, к которым они не могут приспособиться, оттого выглядят смешными, нелепыми, жалкими. Таков, например, персонаж рассказа «Аристократка» Григорий Иванович. Повествование ведет сам персонаж, то есть всю историю мы слышим от первого лица. Григорий Иванович рассказывает о том, чем закончилось его увлечение аристократкой. Нужно сказать, что герой точно для себя уяснил, как выглядят аристократки - они непременно должны быть в шляпе, «чулочки на ней фильдекосовые», она может быть с мопсиком на руках, и иметь «зуб золотой». Даже если женщина и не принадлежит к аристократии, но выглядит так, как описал ее рассказчик, то для него она автоматически переходит в разряд ненавистных ему после случившегося аристократок.
А произошло следующее: водопроводчик Григорий Иванович на собрании увидел как раз одну из таких «аристократок» и увлекся ею. Вызывают смех ухаживания героя за понравившейся ему дамой - он приходит к ней «как лицо официальное» и интересуется «в смысле порчи водопровода и уборной». Через месяц таких хождений дама стала более подробно отвечать кавалеру на вопросы о состоянии санузла. Герой выглядит жалким - он совершенно не умеет вести разговор с объектом своего интереса, и даже когда они, наконец, стали под руку гулять По улицам, он испытывает чувство неловкости оттого, что не знает о чем говорить и оттого, что на них смотрит народ.
Однако Григорий Иванович все-таки пытается приобщиться к культуре и приглашает свою даму в театр. В театре ему скучно, а в антракте вместо того, чтобы обсудить происходящее на сцене, он вновь заводит разговор о том, что ему ближе - о водопроводе. Герой решает угостить даму пирожным, а поскольку денег у него «в обрез», то он подчеркнуто предлагает ей «скушать одно пирожное». Рассказчик свое поведение во время сцены с пирожными объясняет «буржуйской стыдливостью» из-за отсутствия денег. Эта самая «буржуйская стыдливость» мешает кавалеру признаться даме в том, что он стеснен в средствах и герой старается всячески отвлечь спутницу от разорительного для его кармана поедания пирожных. Это ему не удается, ситуация становится критической, и герой, презрев свои былые намерения выглядить культурным человеком, заставляет даму положить назад четвертое пирожное, за которое он заплатить не может: «Ложи, - говорю, - взад!», «Ложи, - говорю, - к чертовой матери!» Комически выглядит и ситуация, когда собравшийся народ, «эксперты», оценивают четвертое пирожное, спорят, «сделан на нем надкус» или нет.
Не случайно действие рассказа происходит в театре. Театр считается символом духовной культуры, которой так не хватало в обществе. Поэтому театр здесь выступает как фон, на котором бескультурье, невежественность, невоспитанность людей выступает наиболее ярко.
Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал рассказывать:
Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.
А в своё время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и в театр водил. В театре-то всё и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всём объёме.
А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая фря. Чулочки на ней, зуб золочёный.
Откуда,- говорю,- ты, гражданка? Из какого номера?
Я,- говорит,- из седьмого.
Пожалуйста,- говорю,- живите.
И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной? Действует?
Да,- отвечает,- действует.
И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глазами стрижёт. И зуб во рте блестит. Походил я к ней месяц - привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать, действует водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович.
Ну, а раз она мне и говорит:
Что вы,- говорит,- меня всё по улицам водите? Аж голова закрутилась. Вы бы,- говорит,- как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр.
Можно,- говорю.
И как раз на другой день прислала комячейка билеты в оперу. Один билет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.
На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой - внизу сидеть, а который Васькин - аж на самой галёрке.
Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я - на Васькин. Сижу на верхотурье и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то её вижу. Хотя плохо. Поскучал я, поскучал, вниз сошёл. Гляжу - антракт. А она в антракте ходит.
Здравствуйте,- говорю.
Здравствуйте.
Интересно,- говорю,- действует ли тут водопровод?
Не знаю,- говорит.
И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные.
А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг её и предлагаю:
Ежели,- говорю,- вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу.
Мерси,- говорит.
И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом, и жрёт.
А денег у меня - кот наплакал. Самое большое, что на три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег - с гулькин нос.
Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах.
Я хожу вокруг неё, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается.
Я говорю:
Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.
А она говорит:
И берёт третье.
Я говорю:
Натощак - не много ли? Может вытошнить.
Нет,- говорит,- мы привыкшие.
И берёт четвёртое.
Тут ударила мне кровь в голову.
Ложи,- говорю,- взад!
А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит.
А мне будто попала вожжа под хвост. Всё равно, думаю, теперь с ней не гулять.
Ложи,- говорю,- к чёртовой матери!
Положила она назад. А я говорю хозяину:
Сколько с нас за скушанные три пирожные?
А хозяин держится индифферентно - ваньку валяет.
С вас,- говорит,- за скушанные четыре штуки столько-то.
Как,- говорю,- за четыре?! Когда четвёртое в блюде находится.
Нету,- отвечает,- хотя оно и в блюде находится, но надкус на ём сделан и пальцем смято.
Как,- говорю,- надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии.
А хозяин держится индифферентно - перед рожей руками крутит.
Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты.
Одни говорят - надкус сделан, другие - нету.
А я вывернул карманы - всякое, конечно, барахло на пол вывалилось,- народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.
Сосчитал деньги - в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.
Заплатил. Обращаюсь к даме:
Докушайте,- говорю,- гражданка. Заплачено.
А дама не двигается. И конфузится докушивать.
А тут какой-то дядя ввязался.
Давай,- говорит,- я докушаю.
И докушал, сволочь. За мои-то деньги.
Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой.
А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном:
Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег - не ездют с дамами.
А я говорю:
Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.
Так мы с ней и разошлись.
Не нравятся мне аристократки.
В своих рассказах М. Зощенко не просто обыгрывает комические ситуации, которые он мастерски замечает в жизни, а утрирует их до предела. Рассказ «Аристократка» Зощенко превратил в маленькую трагикомедию. А ведь речь идет о естественном для любого человека походе в театр.
Комментарии рассказчика
Речь в рассказе ведется от лица водопроводчика по имени Григорий Иванович, который аристократизм видит в наличии шляпки, мопса, сидящего на руках, во рту и модных чулок. Как в песне про Марусю, которая разгуливала по морскому песочку. Для полного набора понравившейся водопроводчику даме не хватает талии в корсете. Именно такие, с позволения сказать, дамочки нравились Григорию Ивановичу, но после более близкого знакомства с ними он изменил свое мнение.
Попытка сблизиться
С первого взгляда увлекся Григорий Иванович дамой, у которой во рту блестел золотой зуб. Он не умел ухаживать и действовал напрямик - заходил к ней в квартиру и спрашивал, работает ли водопровод - на большее у него фантазии не хватало. Но главный комизм повествования - наличие примитивной лексики, которой пользуется рассказчик. Вслух он называет даму не по имени-отчеству, а гражданка, а про себя думает, что она «фря». То есть с его стороны присутствует некоторое пренебрежение. Этим водопроводчик хочет показать, что, мол, ему наплевать на аристократизм гражданочки, поскольку теперь все равны.
Прогулки
Далее события развивались следующим образом: примерно через месяц стали «влюбленные» вместе гулять по улицам. При этом Григорий Иванович чувствовал себя очень неловко. Он не знал, о чем с попутчицей надо разговаривать. Кроме того, прохаживаться, ведя дамочку под руку, ему было неудобно перед знакомыми.
Водопроводчик ощущал себя пойманной щукой. Таким образом продолжает комическое действие Зощенко. «Аристократка» (краткое содержание рассказа представлено в статье) вскоре во всей красе покажет себя и читателю, и рассказчику.
Поход в театр
Далее, так называемая аристократка сама напросилась в театр. Надо полагать, что ее не слишком интересовал спектакль, а скорее, антракт, в котором и произойдет описываемое трагикомическое событие. Но не будем забегать вперед. Итак, герои отправились в театр, поскольку случайно Григорию Ивановичу подвернулись два билета, но только в разных местах. Один - в партере, куда галантный кавалер посадил «аристократку», а второе место было на галерке. Туда отправился наш водопроводчик и, конечно, быстро заскучав, ушел в фойе. Там в антракте он и встретил свою спутницу, направляющуюся прямо в буфет. Широким жестом Григорий Иванович предложил даме съесть одно пирожное. Так остроумно и комично высмеивает мещанина в театре Зощенко. «Аристократка» (краткое содержание одноименного рассказа мы продолжаем излагать) поведет себя не так, как ожидал от нее наш герой.
В буфете
Сердце обмерло у Григория Ивановича, когда он увидел развратную, по его мнению, походку дамы и ее невероятную прожорливость. Она схватила и съела пирожное, потом другое, затем, не останавливаясь, принялась за третье. А ведь Григорий Иванович был, мягко выражаясь, не при деньгах. И когда «аристократка» схватила четвертое, то кавалер не выдержал и закричал, чтобы «дрянная баба» положила кондитерское изделие обратно.
С грустной иронией, которая почти не заметна за комизмом положения, продолжает повествование Зощенко. «Аристократка» (краткое содержание рассказа подходит к концу) растерялась и испугалась. А подлый буфетчик потребовал деньги за четыре пирожных, поскольку последнее, несъеденное, было измято и надкушено. Тут собралась публика, которая принялась обсуждать случившееся и спорить о том, надкушено пирожное или нет. В итоге люди в антракте развлеклись лучше, чем на представлении в театре. Когда соскреб Григорий Иванович всю мелочь, ему едва хватило денег на уплату четырех пирожных. Тогда он гордо предложил «аристократке» доесть последнее лакомство, но она сконфузилась и отказалась. И тут неожиданно на сцену выводит нового, расторопного и шустрого, персонажа Зощенко. «Аристократка» (краткое содержание рассказа мы продолжаем излагать в данной статье) - рассказ, в котором автор окончательно довел ситуацию до степени анекдотической, введя в повествование подлетевшего бойкого дяденьку, выразившего желание докушать пирожное. При этом «аристократка» молча взирала на то, как человек моментально съел лакомство. Это за деньги-то Григория Ивановича!
Финал
И снова пошли наши герои досматривать оперу, поскольку слушать они, очевидно, не умели. И каждый за время второго акта обдумал, что сказать друг другу. Они возвращались в гробовом молчании, а у дома дамочка буржуйским тоном выговорила, что без денег в театр нечего ходить. Но Григорий Иванович не смолчал, а объяснил, что в деньгах счастья нет. С тех пор ему «аристократки» не нравятся. На этой ноте заканчивается рассказ «Аристократка» Зощенко. Пересказ, к сожалению, не передает лексики, которой пользуются персонажи, а именно она больше всего характеризует героев.
Зощенко, «Аристократка»: анализ
Смешно и грустно читать этот рассказ, повествующий о 20-30-х годах прошлого века, когда на поверхность всплыла социальная прослойка, которая себя представляла культурной и мыслящей. Главный герой жалок и смешон в его нелепых попытках ухаживать за женщиной. Мужчина способен разговаривать крайне односложно и только о водопроводе, в котором он хорошо разбирается. Даже в театре он спрашивает у спутницы не о том, понравился ли ей спектакль (ему этот вопрос просто не приходит в голову), а действует ли тут водопровод. Но «аристократка» не лучше Григория Ивановича. В театре, который в рассказе символизирует культуру, даме тоже нет дела до происходящего на сцене. Весь ее интерес сосредоточился на буфете, в котором она не сочла нужным умерить аппетиты и предвидеть, что у кавалера может не хватить денег. Отсутствие культуры, дремучая невежественность и невоспитанность обоих героев показаны как на ладони.
Грустная ирония сквозит в строках рассказа. Такую ли Россию мечтал видеть «Аристократка» - яркая насмешка над отвратительным, наглым, нелепым мещанством, отличающимся массой необоснованных претензий и огромным самомнением.
Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал рассказывать:
Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.
А в своё время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и в театр водил. В театре-то всё и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всём объёме.
А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая фря. Чулочки на ней, зуб золочёный.
- Откуда,- говорю,- ты, гражданка? Из какого номера?
- Я,- говорит,- из седьмого.
- Пожалуйста,- говорю,- живите.
И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной? Действует?
- Да,- отвечает,- действует.
И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глазами стрижёт. И зуб во рте блестит.
Походил я к ней месяц - привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать, действует водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович.
Дальше - больше, стали мы с ней по улицам гулять. Выйдем на улицу, а она велит себя под руку принять. Приму её под руку и волочусь, что щука. И чего сказать - не знаю, и перед народом совестно.
Ну, а раз она мне и говорит:
- Что вы,- говорит,- меня всё по улицам водите? Аж голова закрутилась. Вы бы,- говорит,- как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр.
- Можно,- говорю.
И как раз на другой день прислала комячейка билеты в оперу. Один билет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.
На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой - внизу сидеть, а который Васькин - аж на самой галерке.
Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я - на Васькин. Сижу на верхотурье и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то её вижу. Хотя плохо. Поскучал я, поскучал, вниз сошёл. Гляжу - антракт. А она в антракте ходит.
- Здравствуйте,- говорю.
- Здравствуйте.
- Интересно,- говорю,- действует ли тут водопровод?
- Не знаю,- говорит.
И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные.
А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг её и предлагаю:
- Ежели,- говорю,- вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу.
- Мерси,- говорит.
И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом, и жрёт.
А денег у меня - кот наплакал. Самое большое, что на три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег - с гулькин нос.
Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах.
Я хожу вокруг неё, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается.
Я говорю:
- Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.
А она говорит:
- Нет.
И берёт третье.
Я говорю:
- Натощак - не много ли? Может вытошнить.
А она:
- Нет,- говорит,- мы привыкшие.
И берёт четвёртое.
Тут ударила мне кровь в голову.
- Ложи,- говорю,- взад!
А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит.
А мне будто попала вожжа под хвост. Всё равно, думаю, теперь с ней не гулять.
- Ложи,- говорю,- к чёртовой матери!
Положила она назад. А я говорю хозяину:
- Сколько с нас за скушанные три пирожные?
А хозяин держится индифферентно - ваньку валяет.
- С вас,- говорит,- за скушанные четыре штуки столько-то.
- Как,- говорю,- за четыре?! Когда четвёртое в блюде находится.
- Нету,- отвечает,- хотя оно и в блюде находится, но надкус на ём сделан и пальцем смято.
- Как,- говорю,- надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии.
А хозяин держится индифферентно - перед рожей руками крутит.
Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты.
Одни говорят - надкус сделан, другие - нету.
А я вывернул карманы - всякое, конечно, барахло на пол вывалилось,- народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.
Сосчитал деньги - в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.
Заплатил. Обращаюсь к даме:
- Докушайте,- говорю,- гражданка. Заплачено.
А дама не двигается. И конфузится докушивать.
А тут какой-то дядя ввязался.
- Давай,- говорит,- я докушаю.
И докушал, сволочь. За мои-то деньги.
Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой.
А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном:
- Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег - не ездют с дамами.
А я говорю:
- Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.
Так мы с ней и разошлись.
Не нравятся мне аристократки.