"Так повелось в России на века,
коль нужно ехать, ищем ямщика."
Занятие извозом - бизнес в России чуть менее распространенный, чем торговля. Но так же, как и в торговле, редко кто объявляет официально о занятии извозом, если работает на себя, а не на хозяина. Сложилась негласная практика, по которой извоз в руках непрофессиональных водителей стал дополнительной статьей доходов семей, некоей негласной субсидией государства, позволяющего подкармливать себя, кто как может. Не нужно рассказывать, насколько опасным является это занятие для добровольных извозчиков. И все же в извозпускаются, хотя бы время от времени, практически все сограждане, имеющие автомобиль, исключая, конечно, обеспеченное меньшинство. Женщины не остаются в стороне от бизнес-извоза. Чаще всего - женщины непопулярной ныне возрастной категории "за 40". Хотя, конечно, пускаются в это рискованное занятие реже, чем мужчины.
Говорят, что слово “шофер” пришло к нам из Франции, так во время Французской революции называли разбойников. Про этих разбойников рассказывают страшные истории: будто бы они мазали лицо сажей и жгли подошвы своих жертв, если хотели у них что-либо выпытать. Позже “шоферами” стали называть кочегаров и прочих людей, чьи профессии были связаны с огнем. Еще позже “шоферами” называли и тех, кто управлял паровыми самодвижущимися машинами. Так появилось это слово в России и прижилось на целое столетие, а может, проживет и дольше.
А на Руси извозом традиционно на протяжении веков занимались ямщики.
Сколько их было ! Безымянные, из года в год исправно несли они свою службу и поневоле становились свидетелями бед и горестей человеческих. Позади - родной дом и семья, впереди - “ летят версты... летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль” (Н. В. Гоголь). “Ямщик, не гони лошадей...” Эти ямщицкие будни рождали строки, наполненные щемящей сердце грустью-тоской.
Со школьной скамьи запоминаются нам пушкинские стихи, перед завораживающей музыкой которых не может устоять ни один школьный проказник:
“
Что-то слышится родное
В долгих песнях ямщика;
То раздолье удалое,
То сердечная тоска...
Ни огня, ни черной хаты,
Глушь и снег... Навстречу мне
Только версты полосаты
Попадаются одне.”
Слово “ямщик ” происходит от слова “ям”, так в России в XIII-XVIII веках называли почтовые станции, на которых меняли лошадей. В переводе с татарского языка «ям» означает «место остановки». С середины XVIII века ямы стали называться почтами. Слово “ям” на долгое время осталось в названиях ямщицких поселков: Ям-Ижора (в Санкт-Петербургской губернии), Ям-Бронницы, Ям-Зимогорье (на Валдае). Ям сохранился до наших дней по Каширскому шоссе около знаменитых Горок Ленинских.
Этим же словом - “ям” - в XIII-XV веках называлась и ямская повинность - государственная повинность населения по перевозке лиц, находящихся на государственной службе, и государственных грузов. А еще раньше, с X до XIII века повинность называлась “повоз”. С конца XV века население обязано было поддерживать в порядке дороги и ямы и предоставлять для государственных нужд подводы, продовольствие и проводников. “Ямским охотникам” в XVI веке оказывалась натуральная и денежная помощь. В XVII веке “нарочно выбранные” ямщики жили на особых землях в ямских слободах. Ямщики владели землей-пашней, разделенной на паи.
Для устройства яма из Москвы или ближайшего города приезжал “служилый или приказной человек”. Он “расписывал” дорогу с устроенными на ней через 40-50 верст “станами” и обязанности населения по числу дворов, “кому с кем смежно и сручно”. Договор оформлялся письменно и вручался приказчику или старшему (с 1679 года обязанности приказчика, должность которого была устранена, перешли к воеводе или таможенному голове). В новгородских ямах, например, ямщику ежегодно выдавалось по пять рублей, семь с половиною четверти ржи, семь с половиною четверти овса или по двадцать рублей и десять четвертей ржи. Иногда заключался договор (в котором оговаривались условия найма) между ямщиком и населением: ямщик брал на себя обязательства по исполнению ямской повинности, а община обещала платить ему годовое жалование. Кроме того, население помогало ямщику по расчистке дорог, а ямщик освобождался от податей.
Ямщик должен был держать трех меринов, записывать всех путешественников, их число, количество подвод, представляемые документы (проезжие грамоты) и заплаченные “прогоны”. Замечательный портрет ямщика оставил нам Николай Васильевич Гоголь: “Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем; а привстал да замахнулся, да затянул песню - кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход - и вон она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух”.
Первым начальником Ямского приказа был князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Ему подчинялись «ямские дьячки», назначаемые из боярской среды. Иван III (1462 - 1505) в своем завещании (1504) призывал своих преемников к поддержанию гоньбы в хорошем состоянии. В XYI веке Борис Годунов (1598 - 1605) отличился заслугами в организации в Сибири почтовой службы со станциями. При Петре I появились почтамты и почтовые конторы, для военных и административных надобностей была организована специальная почта параллельно дорожной, особые распоряжения предоставили частным лицам право пользования ямскими лошадьми. Императрица Екатерина II продолжила почтовую реформу: был введен должностной штат почтового управления, вместо «пожизненно обязанных ямщиков» набирали почтовых служащих по вольному найму, по всей стране была установлена единая почтовая трасса. В начале XIX века в России было 458 почтовых отделений, 5000 почтовых чиновников. 8 сентября 1802 года все эти почтовые отделения перешли в ведение министерства внутренних дел.
Ямская “гоньба” , или, говоря современным языком, почтовая и транзитная перевозка, была нелегкой службой, и часто семейство ямщика надолго оставалось без своего хозяина, дорожное одиночество которого скрашивали лишь удалые кони да переливы колокольчика. Лучше, чем рассказал о ямщике поэт Федор Глинка, и не скажешь:
“Вот мчится тройка удалая
Вдоль по дорожке столбовой,
И колокольчик, дар Валдая,
Гудит уныло под дугой.
Ямщик лихой — он встал с полночи,
Ему взгруснулося в тиши, -
И он запел про ясны очи,
Про очи девицы-души...”
(1824)
Многие потомки ямщиков занимались извозом. По правилам 1887 года за извозный промысел платили сбор, который не мог превышать десяти рублей в год с каждой лошади. Для каждого города, исходя из этой нормы, устанавливался свой предел. Сбор уплачивался по полугодиям.
Извозчики перевозили седоков, кладь и товары. Среди городских извозчиков, например, выделяли ломовых (перевозивших кладь), легковых (перевозивших людей),биржевых (среди которых, в свою очередь, выделяли ухорских, или лихачей), безместных, или “ванек” , и других.
В 1904-1905 годах для автомобильных извозчиков была установлена та же такса, что и для лошадных, - 60 копеек в час, и это несмотря на то, что автомобиль мог ехать быстрее и брать больше седоков. Абсурдной была и норма скорости для автомобильных извозчиков - 10 верст в час. Но название автомобильных извозчиков, как и прочих водителей, изменилось. Их называли теперь ни ямщиками, ни извозчиками, а иноземным словом “шофер”, или “шоффер”. И только теперь всплыло из потаенных уголков памяти название для нелегального промысла - извоза, благодаря которому многим семьям удается удержаться на плаву.
http://ямщикъ-такси.рф/glavnaya/yamshchiki/
Я помню, что ямщик смеялся, скаля свои белые зубы… Мне стало немного жутко и холодно, и я запахнулся дохой, как будто это подо мной была эта темная, холодная глубина. Но мой товарищ сразу заволновался и вспыхнул.
«Стой! – закричал он ямщику. – Неужели вы способны проехать мимо?..» – обратился он ко мне с горечью и, не ожидая, пока ямщик остановит лошадей, выскочил из кошевы, затем, скользя и падая на торосьях, кинулся к полынье.
Ямщик смеялся как сумасшедший, и я тоже не мог удержаться от улыбки при виде того, как мой товарищ, наклонившись над узкой, но длинной полыньей, старался поймать уток. Птицы, разумеется, кинулись от него. Тогда мой маленький спутник перебежал на нижний конец полыньи, правильно рассчитав, что уток теперь понесет течением к нему, особенно когда, заинтересованный этим эпизодом, я тоже вышел на лед и погнал их книзу… Нырять они боялись, так как течение несло под лед. Одна из этих птиц поднялась было на воздух, но другая, потерявшая силы, а может быть, когда-нибудь подстреленная, летать не могла, она только взмахнула крыльями и осталась. Тогда и другая, сделав круг над холодными льдами реки, вернулась к своей подруге.
Я не могу вам описать, какое действие произвело это проявление великодушия на моего друга. Он стоял на льду, следя за полетом птицы, мелькавшей на фоне угрюмых гор, опушенных снегами, и, когда она самоотверженно шлепнулась в нескольких шагах на воду, с очевидным намерением разделить общую опасность, – у него на глазах появились слезы… Затем он решительно заявил, что мы можем, если угодно, ехать дальше, а он останется здесь, пока не поймает обеих уток.
Я знал, что он непременно исполнит свою угрозу, и у нас началась своеобразная охота, к которой наконец присоединился и ямщик. В результате одна птица, именно та, которая пыталась улететь, – утонула. Она нырнула из моих рук, и течением ее унесло под лед… Другая очутилась в руках ямщика. Игнатович сильно вымок, и с рукавов его дохи лилась вода.
Это было очень серьезно, так как до станции было еще не близко. Я укутал его, чем мог, но на станке мы едва оттерли его обмороженные пальцы, и целые сутки после этого мы не говорили друг с другом. Утку эту мы повезли дальше, и хотя я принимал участие в ее спасении и под конец даже увлекся этим благотворительным спортом, – но все-таки сознавал, что это сентиментально и глупо, тем более что всюду наш третий пассажир вызывал справедливые, по-моему, насмешки станочников. Игнатович чувствовал это мое настроение и презирал меня.
В конце концов, утка все-таки издохла, и мы ее кинули на дороге, а сами поехали дальше. Несколько дней шел густой пушистый снег, покрывший на три четверти аршина и лед, и землю. Он массами лежал на деревьях и порой падал с них комьями, рассыпаясь мелкою пылью в светлом воздухе.
Потом ударил мороз в тридцать, тридцать пять, сорок градусов. Потом на одной из станций мы уже видели замерзшую в термометре ртуть, и нам сказали, что так она стоит несколько дней.
Птицы замедляли полет, судорожно взмахивали крыльями и падали на землю, медведи зябли в берлогах и выходили тощие, испуганные и злые… Охотники на белок прекратили из-за этих озлобленных медведей свой промысел.
Мы тоже начали зябнуть. Вы ведь знаете, что это такое: дыхания не хватает, моргнешь глазами – между ресницами протягиваются тонкие льдинки, холод забирается под одежу, потом в мускулы, в кости, до мозга костей, как говорится – и говорится недаром… Вас охватывает дрожь, какая-то внутренняя, пронизывающая, неприятная и даже, право, унизительная… Приедешь на станцию – до полуночи едва начнешь обогреваться, а наутро трогаешься в путь и чувствуешь, что в тебе что-то убыло, что начнешь зябнуть раньше, чем вчера, и приедешь на ночлег еще более озябший… Настроение меняется, впечатления постепенно тускнеют, люди кажутся неприятнее. Сам себе тоже становишься противен… В конце концов, закутываешься как можно плотнее, садишься поудобнее и стараешься об одном: как можно меньше движений, как можно меньше мыслей… организм инстинктивно избегает всякой траты… Сидишь, и понемногу стынешь, и ждешь с каким-то испугом, когда кончатся эти ужасные сорока-пятидесятиверстные перегоны…
Наконец мы стали приближаться к Витиму. С N-ской станции выехали мы светлым, сверкающим, снежным утром. Вся природа как будто застыла, умерла под своим холодным, но поразительно роскошным нарядом. Среди дня солнце светило ярко, и его косые лучи были густы и желты… Продираясь сквозь чащу светового бора, они играли кое-где на стволах, на ветвях, выхватывая их из белого, одноцветного и сверкающего сумрака.
Перегон был необычайно длинен. Ямщик (им здесь ездить приходится не очень часто) сначала был очень бодр и даже пел какую-то безобразную приисковую песню… Потом и он смолк и то и дело бежал вприпрыжку рядом с санями, усиленно топая ногами и хлопая озябшими руками в рукавицах… Мой спутник, казалось, совсем застыл. Во все время он заговаривал только раз, но его голос показался мне скрипучим и неприятным, и я проворчал что-то сердитое и невнятное даже для меня самого. Потом он молчал, как закоченелый, и я представлял себе его лицо – с мизантропическим и противно-злым выражением. Я тоже молчал и отворачивался в сторону, чтобы изморозь от моего дыхания не попадала мне в лицо через отверстие в башлыке…
Дорога пошла лесом, полозья скрипели; лошади то и дело фыркали, и тогда ямщик останавливался и извлекал пальцами льдины из их ноздрей… Высокие сосны проходили перед глазами, как привидения, белые, холодные и как-то не оставлявшие впечатления в памяти…
Уже вечерело, последние лучи солнца, еще желтее и гуще, уходили из лесу, с трудом карабкаясь по вершинам. А внизу ровный белый сумрак как бы еще более настывал и синел. Звон колокольчика болтался густо и как-то особенно плотно, точно ударяли ложечкой по наполненному жидкостью стакану. Эти звуки тоже раздражали и тревожили нервы…
В одном месте в глаза мне попало неожиданное впечатление: невдалеке от дороги вился тонкий дымок между валежником. На пне сидел человек, и его фигура одна чернела среди общей белизны темным пятном… Над ним со всех сторон свесились мохнатые лапы лесной заросли, вверху еще освещенные солнцем, внизу уже охваченные сумраком наступающей ночи. Зрелище это промелькнуло мимо моего неподвижного взгляда… В последнее мгновение мне показалось, что фигура шевельнулась и что это имело какое-то отношение к нам, к нашему суетливому колокольчику, к нашему быстрому движению. Но я не повернул голову, не повел глазами. Видение пронеслось мимо и исчезло, и впечатления плыли к сознанию застывшие, мертвые, неподвижные, ничего в нем не будя и не шевеля воображение…
Ямщик повернулся к нам и, наклонясь, стал говорить что-то, и помню, что он смеялся. Но для меня это были только разрозненные звуки, точно звенели льдинки… Самые слова были пусты, в них для меня в ту минуту не было никаких понятий. Смех ямщика тоже не казался мне смехом и не производил на меня того впечатления, какое произвел бы при других обстоятельствах. Я просто видел неприятно-желтоватое лицо в рамке мехового малахая, два глаза с ресницами, опушенными инеем. Челюсти на этом лице двигались, рот был неприятно перекошен, и из него вылетали вместе с паром пустые звуки, как звон по стеклу… Вот и все… Мой спутник зашевелился и тоже пробормотал что-то. Кажется, он сердито торопил ямщика…
Короткий день давно угас, когда мы достигли станка и расположились на ночлег.
Помню, это была кучка лачуг, как и большинство станков – под отвесными скалами. Те, кто выбирали места для этих станков, мало заботились об удобствах будущих обитателей. N-ский станок стоял на открытой каменной площадке, выступавшей к реке, которая в этом месте вьется по равнине, открытой прямо на север. Несколько верст далее станок мог бы укрыться за выступом горы. Здесь он стоял, ничем не прикрытый, как бы отданный в жертву страшному северному ветру.
Кроме официального названия, жители называли его еще «Холодным станком». И действительно, трудно найти что-нибудь более вызывающее представление о холоде, чем эти кучки бревен, глины и навоза на каменистой площадке, заметенные снегом и вздрагивавшие от ветра. Лес, который мы оставили назади, кончился у начала лугов в низинке и не закрывал станка, а только наполнял воздух протяжным, пугающим гулом.
Впрочем, мы рады были и этому приюту и доехали как раз вовремя, чтобы быть еще в состоянии отогреть застывшие члены. К счастью, лесу в окрестностях было довольно, не принадлежащего никому, кроме бога, поэтому скоро в камельке запылал яркий огонь, и мы, разостлав на полу одеяло и шкуры, легли прямо против пламени, проглотив наскоро по стакану чаю. Стаканы было трудно держать в закоченелых руках, но ощущение теплоты потерялось; мы только обжигались, а не согревались кипятком и, бросив чай, заползли под свои шубы. Зубы у меня все еще стучали, озноб чувствовался даже в костях.
Нужно сжать этот текст до 70 слов:
Я как безумный выскочил на крыльцо,прыгнул на своего Черкеса,которого водили по двору,и пустился во весь дух по дороге в Пятигорск.
Я беспощадно подгонял измученного коня,который,храпя и весь пене,мчал меня по каменистой дороге.
Солнце уже спрятолось в черной тцче, отдыхавшей на хребте забадных гор;в ущелье стало темно и сыро.Подкумок,Пробираясь по камням,ревел глухо и однообразно.Я скакал,задыаясь от нетерпенья.Мысль не застать ее в Пятигорске молотком ударяла мне в сердце.Одну минуту, еще руку..Я молился,проклинал,плакал,смеялся..Нет,ничто не выразит моего беспокойства,отчаяния!При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете-дороже жизни,чести,счастья!Бог знает, каакие странные,какие бешеные замыслы роились в голове моей..И между тем я все скакал,погоняя беспощадно.И вот я стал замечать,что конь мой тяжелее дышит;он раза два ужспотыкнулся на ровном месте..Оставалось пять верст до Ессентуков-казачьей станицы,где я мог пересесть на другую лошадь.
Все было бы спасено, если бы у моего коня достало сил еще на десять минут.Но вдруг,поднимаясь из небольшого оврага,при выезде из гор,на крутом повороте,он грянул о землю.Я проворно соскочил,хочу поднять его,дергаю за повод-напрасно:едва слышный стон вырвался сквозь стиснутые его зубы;чрез несколько минут он издох;я остался в степи один,потеряв последнию надежду;попробывал идти пешком-ноги мои подкосились;изнуренный тревогами дня и бессонницей,я упал на мокрую землю и,как ребонок,заплакал.
И долго я лежал неподвижно и плакал горько,не стараясь удерживать слез и рыданий;я думал,грдуь моя разорвется;вся моя твердость,все мое хладнокровие исчезли как дым;душа обессилела,рассудок замолк,и,если бы в ту минуту кто-нибудь меня увидел,он бы с презрением отвенулся.
Когда ночная роса игорный ветер освежили мою горящую голову и мысли пришли в обычный порядок,то я понял,что гнаться за погибшим счастьем бесполезно и безрассудно.Чего мне еще надобно?-ее видеть?-зачем? не все ли кончено между нами?Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний,а после него нам только труднее будет расставаться <...>
Я возратился в Кисловодск в пять часов утра,бросился на постель и заснул сном Наполеона после Ватерлоо.
Вы знаете, что такое ямщик? Это старинное слово, значение которого и примеры употребления в литературе приведены в статье.
Значение и происхождение слова
Слово "ямщик" имеет тюрксике корни. На древнерусском звучало как «ямьщикъ». Слово образованно от корня «ям» - так в древности на Руси назывались почтовые станции, на которых также производилась замена уставших лошадей на свежих. Это рабочий, в обязанности которого входило содержание станции, лошадей, перевоз почты и пассажиров.
У слова ямщик есть много синонимов. Например: почтальон, возница, повозчик, ярыжка, извозчик, кучер на и так далее.
Немного о жизни ямщиков
По обыкновению ящиками были простые крестьяне, которые занимались гужевыми перевозками грузов между почтовыми станциями и состояли на государственной службе, а также перевозили чиновников, государственные посылки и срочные известия. Также они занимались извозом простых людей.
Что такое обычный возница. Жили ямщики в селениях слободами по 16-30 домов около почтовых трактов со своими семьями в так называемых ямских избах, имели выделенные государством и покосы. В их обязанность входило держать лошадей, чтобы по первому требованию можно было незамедлительно выдвинуться в путь. За свой труд они получали жалованье от государства. Однако позже царь решил не платить им жалованье, так как полагал, что они и так хорошо живут, собирая урожай со своих пашен. После этого ямщики всех губерний стали разбегаться.
Существовал налог, так называемая «ямская повинность» для селян и горожан. Ямщики избавлялись от подати.
Значение для державы
Что такое ямщик для державы в 16-17 веках? Тогда эти возницы имели огромное значение для Руси: доставляли бояр из одной губернии в другую по казенным делам, простой народ к торговым местам, а также перевозили множество грузов. С помощью ямщиков обеспечивалась связь между Москвой и окраинами державы. Извозчики имели очень важное значение для экономики Руси вплоть до широкого развития железнодорожного транспорта.
Примеры употребления в литературе
Образ ямщика также оказал влияние и на культуру и литературу России, так как был описан во многих литературных произведениях, стихотворениях и песнях:
- "Ну, барин", - закричал ямщик, "беда: буран!". (А. Пушкин, "Капитанская дочка").
- "Степь да степь кругом, п уть далек лежит, в той степи глухой замерзал ямщик". (Русская народная песня).
- "Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце...". (В. Высоцкий).
Теперь вы знаете значение слова "ямщик".