Долгое время его биографию отшлифовывали, создавая идеальный образ «народного летописца». А между тем, в судьбе Шолохова можно обнаружить много необъяснимых, порой парадоксальных фактов.
Нахалёнок
Он был внебрачным сыном дочери крепостного крестьянина Анастасии Черниковой и не бедного разночинца Александра Шолохова. Казаки таких детей называли «бесправными нахалятами». Мать была против воли выдана замуж своей «благодетельницей», помещицей Поповой, за немолодого казака Стефана Кузнецова, который признал новорожденного и дал ему свою фамилию. И некоторое время Шолохов, действительно, считался сыном казака. Но после смерти Стефана Кузнецова, мать смогла обвенчаться с возлюбленным, а сын сменил фамилию с Кузнецова на Шолохов. Интересно, что род Шолоховых берет начало с конца XV века от новгородского крестьянина Степана Шолоха и прослеживается до купца Михаила Михайловича Шолохова, деда писателя, который поселился на Дону в середине XIX века. До этого времени Шолоховы жили в одной из Пушкарских слобод Рязанской губернии, и по своему статусу пушкарей были близки казакам. По одним данным будущий писатель появился на свет на хуторе Кружилине станицы Вёшенской, по другим – в Рязани. Возможно, «иногородний» по крови Шолохов и не был казаком, но он вырос в казачьей среде и всегда ощущал себя неотъемлемой частью этого мира, о котором рассказывал так, что казаки, читая, выли: «Да, это было про нас!».
Плагиат
Обвинения в плагиате преследовали Шолохова на протяжении всей жизни. Многим и сегодня кажется странным, как мог 23-летний малообразованный человек, не обладающий достаточным жизненным опытом, создать первую книгу «Тихого Дона». Длительные периоды молчания писателя только подливали масла в огонь: снова и снова всплывала тема творческого бесплодия. Шолохов не отрицал, что его образование ограничилось 4 классами, но, например, Горькому ремесленное училище не помешало стать классиком русской литературы, и никогда малообразованность не ставилась ему в упрек. Шолохов, действительно, был молод, но сразу вспоминается Лермонтов, который написал «Бородино» в 23 года. Еще один «аргумент»: отсутствие архива. Но, например, Пастернак тоже не хранил черновики. Имел ли Шолохов право на «годы молчания»? Как любая творческая личность, несомненно. Парадоксально, но именно на долю Шолохова, имя которого гремело на весь мир, выпали подобные испытания.
Дыхание смерти
Были в биографии Шолохова моменты, которые он старался скрывать. В 20-е годы Шолохов «комиссарил» во главе продовольственного отряда. Весь отряд попал в плен к Махно. Шолохов ждал расстрела, но после беседы с батькой был отпущен (возможно, из-за юного возраста или благодаря заступничеству казаков). Правда, Махно якобы пообещал Шолохову в следующую встречу виселицу. По другим данным батька заменил расстрел плетьми. Дочь Шолохова, Светлана Михайловна, рассказывала со слов отца, что никакого плена не было: шли-шли, заблудились, а тут хата… Постучались. Дверь открыл сам Махно. По другой версии – Шолоховский отряд, сопровождавший обоз с хлебом, был захвачен разведкой махновцев. Сегодня уже сложно сказать, как было на самом деле. Известен и еще один инцидент: в те же годы Шолохов получил от одного кулака в качестве взятки жеребца. В те времена – дело почти обычное, но донос последовал именно на Шолохова. Ему снова грозил расстрел. По другим данным к расстрелу Шолохова приговорили за «превышение власти»: юный комиссар не терпел формализма и иногда занижал показатели по собранному хлебу, пытаясь отразить реальную ситуацию. «Два дня ждал смерти, а потом пришли и выпустили». Просто выпустить Шолохова, понятно, не могли. Спасением своим он был обязан отцу, который внес солидный залог, а на суд предоставил новую метрику Шолохова, по которой тот значился 15-летним (а не почти 18-летним). В юный возраст «врага» поверили, а расстрел заменили годом колонии для несовершеннолетних. Парадоксально, но сопровождаемый конвоем Шолохов до колонии почему-то не доехал, а оказался в Москве.
Невеста – не жена
В Москве Шолохов пробудет до конца 1923 года, попытается поступить на рабфак, будет работать грузчиком, каменщиком, разнорабочим, а затем вернется домой и женится на Марии Громославской. Правда, изначально Михаил Александрович якобы посватался к ее младшей сестре – Лидии. Но отец девушек, бывший казачий атаман, посоветовал жениху присмотреться к старшей и пообещал сделать из Шолохова человека. Вняв настоятельной «рекомендации» Михаил женился на старшей, тем более, что к тому времени Мария уже работала статисткой под руководством будущего мужа. Брак «по указке» окажется счастливым – Шолохов станет отцом четверых детей и проживет с Марией Петровной 60 лет.
Миша – «контрик»
«Тихий Дон» будут критиковать советские писатели, а эмигранты-белогвардейцы будут восторгаться романом. Шеф ГПУ Генрих Ягода с ухмылкой заметит: «Да ты, Миш, все же контрик. Твой «Тихий Дон» ближе белым, чем нам». Однако роман получит личное одобрение Сталина. Позднее вождь одобрит и роман о коллективизации. Скажет: «Да, мы провели коллективизацию. Чего же бояться об этом писать?» Роман напечатают, только трагическое название «С потом и кровью» заменят на более нейтральное - «Поднятая целина». Шолохов станет единственным, кто в 1965 году получит Нобелевскую премию с одобрения советской власти. Еще в 1958 году при выдвижении на премию Бориса Пастернака советское руководство порекомендует Нобелевскому комитету рассмотреть кандидатуру Шолохова вместо Пастернака, который «как литератор не пользуется признанием у советских писателей». Нобелевский комитет, естественно, не внемлет «просьбам» - премию получит Пастернак, которого на Родине вынудят от нее отказаться. Позже, в интервью для одного из французских изданий Шолохов назовет Пастернака блестящим поэтом и добавит совсем уж крамольное: «Доктора Живаго» надо было не запрещать, а публиковать. Кстати, Шолохов был одним из немногих, кто передавал свои премии на благие дела: Нобелевскую и Ленинскую – на строительство новых школ, Сталинскую – на нужды фронта.
«Любимец» Сталина
Еще при жизни Шолохов становится классиком. Его имя хорошо известно далеко за пределами страны. Его называют «любимцем Сталина», а за спиной обвиняют в конъюнктурщине. Сталин, действительно, любил Шолохова и создал «хорошие условия для работы». При этом Шолохов был одним из немногих, кто не боялся говорить Сталину правду. Со всей прямотой он описывал вождю, в том числе, и лютый голод, писал, как «взрослые и дети питаются всем, начиная с падали и кончая дубовой корой». Создавал ли Шолохов свои произведения по заказу? Вряд ли. Хорошо известно, что Сталин как-то пожелал Шолохову написать роман, в котором бы «правдиво и ярко, как в «Тихом Доне», были изображены и герои-солдаты, и великие полководцы». Шолохов начал книгу о войне, но до «великих полководцев» так и не добрался. Не нашлось место для Сталина и в третьей книге «Тихого Дона», которая вышла к 60-летию вождя. Есть, кажется, все: Ленин, Троцкий, герои войны 1812 года, вот только «благодетель» остался за кадром. После войны Шолохов вообще старается быть подальше от «сильных мира сего». Он отказывается от поста генерального секретаря Союза писателей и окончательно перебирается в Вёшенскую.
Темным пятном на репутации Шолохова останется его участие в процессе над писателями Синявским и Даниэлем, которых обвинили в антисоветской деятельности. А ведь до этого писатель либо предпочитал не участвовать в подобных омерзительных кампаниях, либо, напротив, пытался сделать всё возможное, чтобы помочь. Он заступится перед Сталиным за Ахматову, и после 15 лет забвения выйдет ее книга. Шолохов спасет не только Льва Гумилева, сына Ахматовой, но и сына Андрея Платонова, заступится за одного из создателей «Катюши» Клейменова, избавит от лагерей актрису Эмму Цесарскую, первую исполнительницу роли Аксиньи. Несмотря на многочисленные просьбы выступить в защиту Синявского и Даниэля, Шолохов произнесет обвинительную речь против «оборотней», посмевших опубликовать свои антисоветские произведения за рубежом. Было ли это искренним побуждением или стало результатом душевного надлома? Думается, второе. Всю жизнь Шолохов слышал за спиной обвинения: талант представляли фальшивкой, прямота оборачивалась упреками в трусости, верность идеям называли продажностью, а добрые поступки - показушничеством. Судьба Михаила Шолохова стала ярким отражением миллионов судеб современников писателя.
Михаил Шолохов был любим властями, но «подачек» от них никогда не принимал: он так и не променял дом в Вешенской на шикарную дачу в Подмосковье.
ОДНАЖДЫ папа посмеялся над фамилией своего друга Василия Кудашова, сказав: «Ну что за фамилия, куда шел?» На что тот ему ответил: «А ты шел и охал». Но по жизни мой отец никогда не охал и все переносил стойко, - рассказывает дочь писателя Светлана.
Шолохов считался одним из лучших писателей Советского Союза, его книги печатались огромными тиражами, с ним искали встречи известнейшие люди, но вдруг самый главный роман - «Тихий Дон» - перестали переиздавать. Прошел слух, что сам Сталин запретил, потому что обиделся на писателя.
Никто не знает, на что он обиделся. Но в 12-м томе собрания сочинений Сталина появилось письмо Кону, в котором вождь писал, что Шолохов в «Тихом Доне» допустил ошибки. Какие это были ошибки, не уточнялось. После этого папу перестали печатать и переиздавать «Тихий Дон». Он писал Сталину с просьбой принять его и объяснить, в чем заключаются его ошибки. Но Сталин сослался на занятость и отказал. И потом, сколько ни пытался отец попасть к нему на прием, тот его так и не принял. А вот почему, никто так и не знает. Но «Тихий Дон» потом боялись переиздавать до самой смерти Сталина.
…Наш дом в войну был разбит, а дача в Подмосковье отцу была не нужна - он никуда не хотел уезжать из родной Вешенской. Поэтому отец попросил, чтобы вместо дачи ему построили дом на родине. За строительство взялся отдел ЦК. И во время этой стройки комитетчики так проворовались, что вместо 300 тысяч рублей дом обошелся в 900. Управляющий делами при Сталине Крупин свалил вину на отца и потом скрупулезно из всех гонораров отца вычитал его долг.
Мне кажется, что все легенды, которые были сочинены об отце и «Тихом Доне», уже можно собрать в отдельный том. Я сама читала и смеялась, что мой папа был разведчиком у Деникина и что в подвале нашего дома сидел умалишенный, который и написал «Тихий Дон». Кстати, считают, что отец собирался писать продолжение «Тихого Дона». Это тоже неправда. Он поставил точку и ничего больше добавлять не собирался.
Мама была старше папы на три года. Но когда он посватался и мама спросила: «Сколько тебе лет?» - он ответил: «Мы с тобой ровесники». Узнала она, что он ее обманул, уже когда в семье были дети. Родители всегда были вместе. Папа даже на охоту и рыбалку маму с собой возил, говорил ей: «Поедем охотиться». Она пыталась отговориться: «Мне некогда». Но он настаивал и уже в машине шутя журил ее: «Ну что за непутевая бабенка у меня жена: сидела бы дома, штопала мужу носки, так нет, она тащится на охоту». Но сам быть без нее нигде не мог. Для него это и не охота была, и не рыбалка, если ее нет рядом. Кстати, она стреляла не хуже, чем он, и как рыбак была гораздо терпеливее.
Дорогие подарки в семье Шолоховых дарить было не принято, но по случаю получения Нобелевской премии писатель вывез всю свою семью за границу.
Сталинскую премию в 41-м году папа отдал в Фонд обороны, Ленинскую - на восстановление школы, в которой он когда-то учился, Нобелевскую же оставил себе. Он потратил ее на то, чтобы показать нам, детям, Европу и Японию. Там ограничения для нас были только в плане общения: за границей мы жили в посольстве, поэтому папа не мог встречаться с теми, с кем бы хотел. В плане передвижения же никто нам препятствий не чинил. На машине мы объездили вдоль и поперек и Англию, и Францию, и Италию.
Шолохов, как говорит его дочь Светлана, действительно никогда ни на что не жаловался и не охал. Даже когда ему поставили смертельный диагноз - неоперабельный рак горла, он отказался от обезболивающих, чтобы иметь возможность разговаривать со своими близкими.
После жуткой контузии, которую он получил во время авиакатастрофы при перелете из Москвы в Куйбышев, у отца случился инсульт, затем второй. Потом начался сильнейший диабет, к которому добавился и рак. У него были жуткие боли, но он вел себя так стойко, что никто никогда бы не подумал, что он ужасно страдает. Я была с ним в больнице в Москве перед самой его смертью. Врачи меня просили: «Светлана Михайловна, уговорите его уколоть обезболивающее, это же такая боль!» Папа на все уговоры отвечал: «Никакой боли у меня нет, и уколы не нужны». Потом вообще попросил забрать его из больницы, сказал: «Вызывай самолет, мне здесь делать нечего». Он боялся, что его похоронят в Москве. Он знал, что ему осталось недолго. И мы улетели в Вешенскую. 21 февраля 1984 года папы не стало.
Шолохов в Победу верил всегдаБеседа с дочерью великого русского писателя Светланой Шолоховой
Светлана Михайловна Шолохова - старшая дочь писателя, окончила филологический факультет ЛГУ им. А.А. Жданова, работала преподавателем в педагогическом институте, журналистом, редактором в издательстве «Детская литература», сотрудником ИМЛИ РАН, в настоящее время - ученый секретарь Государственного музея-заповедника М.А. Шолохова.
Накануне 60-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне и в преддверии 100-летия со дня рождения писателя мы попросили Светлану Михайловну ответить на несколько наших вопросов.Светлана Михайловна! Когда-то поэт верно заметил, что «есть суровая правда цифр», - и эта правда в нашем случае звучит поистине символично: в один и тот же год и даже в один и тот же месяц отмечаются шестидесятилетие Победы над фашизмом и столетие со дня рождения М.А. Шолохова. В связи с этим хотелось бы спросить: чем стала Великая Отечественная война для Михаила Александровича Шолохова как писателя и человека, для всей семьи Шолоховых?
- Как и для всех людей - страшной трагедией. Потерей близких, потерей всего самого дорогого. А для отца еще и сильнейшим нервным потрясением, потерей архива и библиотеки, контузией, от которой впоследствии он так и не оправился.
- Накануне войны вы были старшеклассницей Вёшенской школы. Как вам вспоминается предвоенная обстановка в станице?
- Вёшенская школа по составу преподавателей, их опыту была одной из лучших в районе, а может быть, и в области. Учителя Тимофей Тимофеевич Мрыхин, Лукия Андреевна Мрыхина, Надежда Андреевна Солдатова, Георгий Зиновьевич Лосев и другие с поразительным бескорыстием учили своих подопечных, не считаясь с личным временем, оставаясь иногда часами, втолковывая и разбираясь, чуть ли не по глазам определяя, понял ученик или не понял. В школе ставились спектакли, концерты, работала масса кружков, хорошо была поставлена физическая подготовка. Казалось, после всех потрясений мы только начинали жить: был в станице театр, приезжали артисты. И мы принимали участие во всех кружках, походах, мероприятиях - везде. Наши родители нас не ограничивали.
- Как было встречено в Вёшенской, на Дону, известие о начале войны? Как встретили это известие Михаил Александрович, Мария Петровна?
- По-моему, это даже не было неожиданностью. Потому что, когда мы были в Эстонии, только что присоединенной, и возвращались с папой и мамой в начале 1941 года через Москву, в Александровском саду уже копали какие-то окопы. Обстановка была тревожная, все жили в ожидании чего-то, может быть, не войны, а каких-либо событий, а может, и войны. Поэтому известие о войне, с одной стороны, было неожиданностью, а с другой стороны, не думалось, что это будет так скоро. Сообщение в Вёшенскую пришло, как и повсюду, - по радио выступал В.М. Молотов.
- Когда ваша семья эвакуировалась из прифронтовой станицы? Кем, как и куда была организована эта эвакуация? Где в это время был архив писателя? Какими были условия жизни в тылу?
- Я в это время работала в колхозе (тогда все старшеклассники работали в колхозе), в Колундаевке. С самого лета работали на прополке, потом убирали, дело дошло до подсолнечника, а это уже был октябрь. Где-то 12 или 13 числа за мной приехал на папиной машине шофер, Василий Яковлевич Попов, сказал: «Поехали домой, ваша семья будет эвакуироваться». 14 октября мы выехали из Вёшенской в направлении на станицу Слащевскую, потом к Волге. Возле Камышина переправились на ту сторону и остановились в Николаевке. Было три машины. Две папины легковые. Одна - старый-старый «форд», а вторая «ЗИС-101», длинный такой красивый лимузин. В эвакуацию поехали мамины сестры с детьми, бабушки, народу было много, поэтому машины были битком забиты. А вот кто выделил грузовую машину для вещей, не знаю, райпо или кто-то еще. Но особенно никаких пожиток не брали. Почему? Потому, что нам не верилось, что немцы могут дойти до Вёшенской. Далеко было, и мы думали: уезжаем, потому что папа на фронт уходит, а нас должен вывезти. Не ожидали мы такого, хотя немцы 14 октября были уже под Москвой.
Мы остановились в Николаевке. Нам сначала дали «квартиру» над гауптвахтой. Там был какой-то гарнизон, где командиром был Мкртчян, он муштровал каких-то солдат. В этой квартире мы прожили недолго, нам довольно быстро подобрали дом, потому что детские сады позакрывались все и освободился детсадовский домик. Нам его дали, потому что нас эвакуировалось около 20 человек всего. С нами еще была семья В.Я. Попова. Ничего мы с собой особенно не взяли. Все осталось дома, в Вёшенской. И дом так простоял до 1942 года, до июня все было в целости и сохранности. Никто его не охранял, все было просто замкнуто. Мы же приехали в июле 1942 года назад, в Вёшенскую, только наша семья, на одной машине. Приехали, а потом пришлось отсюда быстро уезжать под бомбежкой…
В Вёшенской после возвращения мы прожили дней десять. И вдруг через базковскую гору к станице, к деревянному мосту через Дон пошли машины. Машины огромные, саперные, их было много. В Вёшенской под каждым кустом стояли машины, солдаты вокруг них. Пришел к папе какой-то военный (по-моему, это был Князев) и говорит: «Что же вы сидите? Немцы уже под Россошью!» Мы сказали, что слушали до этого известия и там передали, что немцы отступают. «Немцы идут к Вёшенской, а мост на этом участке остался единственным на Дону, значит, все части будут эвакуироваться через него, и, возможно, скоро начнется бомбежка!».
Рядом с деревянным мостом был наведен еще один мост, понтонный. Крупные машины по нашему мосту пройти не могли. Утром мы пошли к Дону посмотреть. По мосту двигались танки, машины огромные. Какой-то военный нам сказал: «Идите отсюда по домам и носа не высовывайте. И близко чтобы не подходили к мосту». Видимо, они уже ждали бомбежки. Скопилось огромное количество техники на том берегу, в излучине, между Базками и Вёшенской.
Когда мы пришли домой, буквально через полчаса отец, услышав специфический гул, сказал, что летят немецкие бомбардировщики. И действительно, со стороны Базков появились три, по-моему, самолета. Мама нас сразу же, малышей всех и бабушек, - в погреб. Погреб во дворе обычный, где картошка, капуста хранились - всех туда, а мы с подругой, вспомнив, как нас учили на уроках по военному делу, спрятались в тень, прижались к леднику с теневой стороны и смотрим, как отрываются от самолета и летят вниз бомбы. И вот там примерно, где почта теперь, раздались первые взрывы. Отец с Луговым лежали под забором прямо во дворе. Отец увидел, что мы стоим, и крикнул, чтобы спускались в погреб. Когда самолеты улетели, он предположил: «Сейчас они дозаправятся и оттуда же, со стороны Миллерово, прилетят еще раз. Собирайтесь, и быстрее!». Мы погрузились и выехали в сторону хутора Солонцовского. Там остановились, огляделись. Анна Петровна, тетя наша, как была в фартуке, так в нем туда и приехала. Отец говорил, что главное - взять с собой документы, а у нее в кармане фартука оказалась только катушка ниток. Отец сказал: «Вечером вернемся и заберем все необходимое».
- Когда и как узнал М.А. Шолохов о том, что немецкой авиабомбой убита его мать? Сумел ли он вернуться в Вёшенскую ко дню ее похорон? Где вы находились в те трагические дни июля 1942 года?
- Бабушку он хотел забрать сразу, но она сказала: «Нет, корова придет, цыплята разбегутся… Вечером за мной приедешь, тогда и я с вами поеду». Пока мы ехали в Солонцовский, немецкие самолеты вернулись, и началась вторая бомбежка. Именно в ней бабушка погибла. Бомба попала прямо в сарай на скотном дворе, а она там рядом была, и ее посекло осколками. Отец собирался ехать вечером забирать ее, взять зимние вещи, ведь мы уехали в том, в чем были, и тут какой-то человек на лошади прискакал в Солонцовский, сказал: «Михаил Александрович, ваша мать погибла». Отец тут же вернулся в Вёшенскую и возвратился к нам только в десять вечера. Обстановка была такой, что бабушку успели похоронить прямо во дворе, на огороде. Сделали могилку, а потом, в 1944 году, перезахоронили на Вёшенском станичном кладбище.
Мы вернулись в Николаевку, немцы в это время стали прорываться к Сталинграду, и отец нас повез в Казахстан. Ехали через степь. Дали ему в Николаевке две грузовые машины, и мы на них, все 22 человека, уехали в Дарьинку - село в 30 км от г. Уральска. Когда приехали туда, увидели саманные хаты, вросшие в землю, ни одного большого дома, только школа и кинотеатр одноэтажный. Зелени никакой, голая степь. Тетки как заревели… Там я окончила 10 классов дарьинской школы, казахский язык учила. А в 1943 году я одна уехала поступать в Москву в университет. Семья наша переехала в Камышин, а из Камышина уже возвращались домой в 1944 году.
- Когда Михаил Александрович узнал об утрате своего архива и библиотеки? Предпринимал ли он какие-либо меры для их поиска по горячим следам или после?
- Когда мы первый раз уезжали где-то 14 октября 1941 года, то с собой мы фактически ничего не могли взять, и надо было архив сохранить. Отец заказал дубовые ящики примерно 120 на 80 см из толстых досок. Изнутри их обили клеенкой, которую сняли со столов. В один из ящиков он свой архив сложил, но не весь, конечно, только основное. Было и еще, вариантов-то много было по каждой главе, по каждой книге. Он взял основное, а остальное оставил в письменном столе, как и было. Библиотеку взять с собой, конечно, тоже не могли.
Когда мы приехали в июле 1942 года, все было целое, потому что в Вёшенской оставались Владимир Александрович Шолохов и Иван Петрович Громославский. Их оставляли здесь, в станице, на тот случай, если надо будет организовывать партизанскую войну. Они ведь местные, все знают. Потом дядю Володю мобилизовали в 42-м.
Ящики были зарыты в сеновале, возле которого была убита бабушка. А когда приехали, сначала ящик с утварью раскопали. В нем (в другом был архив) были сковородки, кастрюли - надо же детям на чем-то готовить. На следующий день после нашего приезда пришел к отцу начальник Вёшенского НКВД и сказал: «У здания райкома стоит машина, грузится райкомовский архив. Они погрузят свой и ваш архив заберут, чтобы отправить в безопасное место». Поскольку ящик нам в машине невозможно было везти из-за ограниченности места, отец его и отдал. Ну и, как обычно, по своей доверчивости ни расписки не взял, ничего. И все. Куда его увезли? Или его разбомбили? Или его выбросили?.. Вот так и пропал архив, а библиотеку растащили на самокрутки, на курево. Хотя кто-то из военных позднее в письме сообщал, что якобы в Вёшенскую приезжал какой-то офицер со Сталинградского фронта. Командующий специально выделил ему грузовик, чтобы перевезти библиотеку Шолохова. Ни подтвердить, ни опровергнуть это теперь невозможно. Отец писал П.К. Луговому насчет архива своего, что, мол, цел ли архив, цела ли библиотека и что осталось в доме? Что Луговой ему отвечал, я не знаю. Так что попытки искать были, но безрезультатны.
- Нельзя не вспомнить телеграмму М.А. Шолохова наркому обороны страны в июне 1941 года, пребывание писателя на фронтах, в действующей армии. С какими впечатлениями и как часто он наведывал семью? О чем рассказывал? Находил ли время писать?
- Как часто приезжал Михаил Александрович с фронта, сказать трудно. Приезжал, чтобы вывезти семью из эвакуации. Потом прилетал в Николаевку уже после контузии. Сталин лично дал ему три месяца отпуска на лечение. Приглашал тогда его в Грузию, но отец сказал, что поедет к своим. И со страшной контузией был в Николаевке, в это время не мог ни есть, ни пить. А так он возвращался домой короткими «набегами», потому что он был спецкором «Правды», «Красной Звезды» и «Совинформбюро». Его часто вызывали в Москву то одни, то другие, то третьи на совещания.
В частности, в 1941 году почему он не попал в окружение под Москвой? Его, Фадеева и Петрова вызвал на какое-то совещание в Москву Щербаков. Он курировал тогда творческие организации, в том числе и Союз писателей. И только они уехали в Москву, как котел замкнулся, и из него уже невозможно было выбраться. Поэтому напрасной была обида Матильды Емельяновны Кудашевой на то, что отец не вызвал Василия Михайловича с фронта, чтобы забрать у него рукопись «Тихого Дона». Он не мог вызвать его, потому что сам был на этом фронте, где-то очень близко. И так получилось, что Василий Михайлович попал в окружение. В.М. Кудашев был страшно близорук, кроме того, очки у него разбились, и он был практически слепой, не знал, куда бежать. Попал в плен и умер где-то в 1944 году в концлагере. Долго искал его отец, искала его Матильда Емельяновна, а потом нашелся человек, который был вместе с ним в плену. Он и рассказал об этом Матильде Емельяновне.
Вообще на отца военные действия производили страшное впечатление. Даже после войны еще долгое время он ночью вскрикивал, вскакивал. Видимо, ему снилось все то, что он видел на фронте.
- Шолохов, несомненно, был в курсе положения дел на фронтах. Давал ли писатель оценку положения дел на различных участках фронта? Отмечал ли в ту или иную сторону усилия литработников, писателей в то время?
- Он человек штатский, оценки давать не мог, но видел, как зачастую напрасно гибли тысячи наших солдат, и, конечно, не мог не реагировать, у творческих людей нервы более обнажены, что ли…
Работу писателей на фронтах ценил высоко, считал очень необходимой.
- Дороги М.А. Шолохова на фронтах, какими были они? Сделали ли они его другим, и если да, то какими были эти изменения?
- Он побывал и на Северном, и на Западном, и на Юго-Западном фронтах. Был под Дебальцево, на Сталинградском фронте, в Кенигсберге. Он не находился постоянно, как Симонов, на фронте, а выезжал на какой-то участок, какое-то время был там, а потом его отпускали «отписываться». Кроме того, он работал уже тогда, с 1943 года, над главами «Они сражались за Родину», и они тогда сразу печатались.
Конечно, он изменился сильно, война была для него страшным потрясением. Ведь он свято верил, что мы «малой кровью, могучим ударом на чужой территории» разобьем любого врага, и вдруг вот такое отступление и огромные жертвы…
- Не секрет, что М.А. Шолохов во время войны обращался к И.В. Сталину с просьбой о встрече. Что он хотел сказать Верховному главнокомандующему?
- Вот на этот вопрос, кроме него, уже никто не может ответить… Встреча не состоялась. Видимо, отцу хотелось рассказать Сталину, как все на самом деле было, когда началась война, какие потери мы несли, о том, что видел на Западном фронте под Москвой. Может быть, так, не знаю…
- Можно ли назвать что-то такое, что писатель вынес как главное из этой войны? Всегда ли он верил в Победу?
- В Победу он верил всегда. И главное, что он вынес из этой войны - еще больше усилилась его любовь к народу, к людям, которые все могли перенести, преодолеть, жертвовали жизнью ради своей страны.
- Творческие люди обычно мыслят образами. Что было для него символом войны и символом Победы?
- Наверное, об этом можно судить по «Судьбе человека»: символ победы и есть наш народ, наш солдат, который все вынесет. Он всегда был победителем.
- Каким вам вспоминается отец тех лет чисто внешне: шла ли ему военная форма, имел ли он оружие и какое, надевал ли он форму полковника Красной Армии после войны?
- Отец носил форму так же, как и военные. Она ему очень шла. Он всегда был подтянутым и внутренне очень дисциплинированным, и оружие тогда у него, конечно, было. Ему и Конев, и другие маршалы дарили оружие на фронтах, когда он бывал у них. У него были маузер, вальтер, наган. Ну и автомат ППШ был, который всегда лежал в машине. Отец ведь на Юго-Западе ездил на своей машине по фронтам со своим водителем Василием Яковлевичем Поповым. И форму он носил до самого приказа о демобилизации в 1946 году.
- Светлана Михайловна! Как сложилась ваша личная судьба в послевоенные годы?
- Я ведь вышла замуж за военного моряка, да еще за пограничника. Поэтому судьба нас мотала по всем морским границам Советского Союза, начиная с Прибалтики, кончая Севером. Были в Заполярье, на Камчатке, в Грузии…
В Прибалтике и тогда было трудно устроиться работать, потому что я не знала местного языка. Но в Таллине я работала. Это было первое мое место работы. Таллинский педагогический институт, кафедра русского языка и литературы. Я приехала, тогда еще комсомолкой была, только что окончив Ленинградский университет, филфак. Пришла становиться на комсомольский учет, в республиканский ЦК комсомола. У них не было райкомов, там был один ЦК. Посмотрели, что я филфак окончила, а у них не хватало преподавателей на кафедре русского языка и литературы, и меня просто туда направили. Я получила такую «нагрузку». Это было весной, а мне приступать к работе надо было с 1 сентября. Не было ведь учебников, мне дали курсы: теория литературы, детская литература и литература XVIII века. И я уехала в Ленинград, в «публичку», сидела там полгода, создавала свои разработки по всем курсам. В общем, я читала все эти курсы и у заочников, и у очников.
Потом мужа переводили, мы уехали. И так без конца. На Камчатке я работала сначала в школе, затем в филиале Хабаровского пединститута. А потом, когда второй раз попали на Камчатку, я уже работала в «Камчатской правде» корреспондентом. Ездила по Камчатке в командировки.
Вообще-то сначала поступала я в Московский университет на химический факультет, окончила 3 курса, но затем на занятиях отравилась бромом, дыхательные пути обожгла, и мне врачи запретили работать в химической лаборатории. Мне пришлось выбирать другой факультет. В это время я вышла замуж за А.М. Туркова, мы переехали в Ленинград. Там я поступила на филологический факультет Ленинградского университета, на первый курс, где училась с 1946 по 1952 год. После меня сразу и направили в Эстонию. И у меня, недавней студентки, учились, в том числе и учителя-заочники с 20-летним стажем.
Вот так и сложилась моя судьба после войны. Потом нас в Москву переводили, в Грузии мы были 2,5 года, а все последние годы, вплоть до смерти мужа, жили в Ленинграде. После этого я уехала в Москву, работала в ИМЛИ некоторое время, а потом решила переехать домой, в Вёшенскую. Теперь живу здесь, работаю в музее.
- Вспоминал ли и как часто М.А. Шолохов войну? Выделял ли он из общей массы людей фронтовиков? Ведь он сам был офицером-фронтовиком.
- Он всегда очень трогательно, с огромной любовью и уважением относился к солдатам. Если письмо было от солдата, то ясно было, что просьба его будет по возможности выполнена. Сколько мог, он помогал им. А денег после войны фактически не было, потому что переиздавали тогда мало. Но я знаю, что двоим отец высылал каждый месяц стипендии. Одному он посылал в Красноярск, а другому - не помню. Оба они призывались на фронт из вузов, а после войны хотели закончить обучение, обратились к Шолохову как к последней надежде. Не помню их фамилии, но факт такой был. Многие считали, что ему это легко дается, что он «миллионер», а он и нам порой не мог помочь, когда мы учились.
Он до конца себя считал военнообязанным. Какая-то военная жилка где-то в нем жила. До войны еще он носил полувоенную форму. Так что привычными для него были и гимнастерка, и брюки-галифе, и сапоги.
- Фронтовики-станичники провели в феврале 2005 года встречу, посвященную двум юбилеям, и назвали ее «М.А. Шолохов - земляк, однополчанин, фронтовик». Что бы вы хотели сказать тем, кто помнит и чтит память о М.А. Шолохове, особенно в дни 60-летия Победы и его предстоящего юбилея.
- Я хочу сказать огромное спасибо всем, кто помогал нам в эвакуации выжить, кто вместе с нами верил в Победу, всем, кто теперь чтит память отца, а не пытается очернить его самого и его творчество, его веру в светлое будущее своего народа.
Мне стыдно за тех мнимых друзей, которые пели ему дифирамбы, а потом, когда ветер повернул, поливали грязью. Многие никогда не виделись с ним, не общались, не были в Вешенках и, наслушавшись окололитературных сплетен, выплескивают и сейчас всю эту грязь на страницы газет, журналов, телепередач, с умным видом рассуждают о том, каким он был, сколько пил и т.д. Все это мерзко, но история все расставит по своим местам. Вернее, жизнь. Ведь историю нынче пишет каждый под себя. Теперь уже Власов - герой, а Гастелло и Матросов - ненормальные, и в Европу наша армия пришла не освободительницей, а «оккупантами»... Бог с ними, с этими недоумками от истории.
Отец очень переживал приближение перестройки, и слава Богу, что не дожил до развала великой державы, до ее унижения.
Спасибо еще раз друзьям (их теперь почти не осталось, да и было не так уж много) за то, что помнят и издают его книги, что так торжественно готовятся отметить его 100-летие. Только кому это больше нужно: ему, после смерти, или нам, на чьи плечи легла нелегкая ноша перестройки и реформ? И что еще предстоит пережить нам с нашей многострадальной страной?
Видимо, нам чаще надо вспоминать тех, кто создавал славу нашей державы, кто ее поднимал на такую высоту, чтобы не потерять себя и страну где-то на задворках истории.
Шолохов в Победу верил всегда
Беседа с дочерью великого русского писателя Светланой Шолоховой
Светлана Михайловна Шолохова - старшая дочь писателя, окончила филологический факультет ЛГУ им. А.А. Жданова, работала преподавателем в педагогическом институте, журналистом, редактором в издательстве «Детская литература», сотрудником ИМЛИ РАH, в настоящее время - ученый секретарь Государственного музея-заповедника М.А. Шолохова. Hакануне 60-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне и в преддверии 100-летия со дня рождения писателя мы попросили Светлану Михайловну ответить на несколько наших вопросов.
- Светлана Михайловна! Когда-то поэт верно заметил, что «есть суровая правда цифр», - и эта правда в нашем случае звучит поистине символично: в один и тот же год и даже в один и тот же месяц отмечаются шестидесятилетие Победы над фашизмом и столетие со дня рождения М.А. Шолохова. В связи с этим хотелось бы спросить: чем стала Великая Отечественная война для Михаила Александровича Шолохова как писателя и человека, для всей семьи Шолоховых?
Как и для всех людей - страшной трагедией. Потерей близких, потерей всего самого дорогого. А для отца еще и сильнейшим нервным потрясением, потерей архива и библиотеки, контузией, от которой впоследствии он так и не оправился.
- Hакануне войны вы были старшеклассницей Вешенской школы. Как вам вспоминается предвоенная обстановка в станице?
Вешенская школа по составу преподавателей, их опыту была одной из лучших в районе, а может быть, и в области. Учителя Тимофей Тимофеевич Мрыхин, Лукия Андреевна Мрыхина, Hадежда Андреевна Солдатова, Георгий Зиновьевич Лосев и другие с поразительным бескорыстием учили своих подопечных, не считаясь с личным временем, оставаясь иногда часами, втолковывая и разбираясь, чуть ли не по глазам определяя, понял ученик или не понял. В школе ставились спектакли, концерты, работала масса кружков, хорошо была поставлена физическая подготовка. Казалось, после всех потрясений мы только начинали жить: был в станице театр, приезжали артисты. И мы принимали участие во всех кружках, походах, мероприятиях - везде. Hаши родители нас не ограничивали.
- Как было встречено в Вешенской, на Дону, известие о начале войны? Как встретили это известие Михаил Александрович, Мария Петровна?
По-моему, это даже не было неожиданностью. Потому что, когда мы были в Эстонии, только что присоединенной, и возвращались с папой и мамой в начале 1941 года через Москву, в Александровском саду уже копали какие-то окопы. Обстановка была тревожная, все жили в ожидании чего-то, может быть, не войны, а каких-либо событий, а может, и войны. Поэтому известие о войне, с одной стороны, было неожиданностью, а с другой стороны, не думалось, что это будет так скоро. Сообщение в Вешенскую пришло, как и повсюду, - по радио выступал В.М. Молотов.
- Когда ваша семья эвакуировалась из прифронтовой станицы? Кем, как и куда была организована эта эвакуация? Где в это время был архив писателя? Какими были условия жизни в тылу?
Я в это время работала в колхозе (тогда все старшеклассники работали в колхозе), в Колундаевке. С самого лета работали на прополке, потом убирали, дело дошло до подсолнечника, а это уже был октябрь. Где-то 12 или 13 числа за мной приехал на папиной машине шофер, Василий Яковлевич Попов, сказал: «Поехали домой, ваша семья будет эвакуироваться». 14 октября мы выехали из Вешенской в направлении на станицу Слащевскую, потом к Волге. Возле Камышина переправились на ту сторону и остановились в Hиколаевке. Было три машины. Две папины легковые. Одна – старый - старый «форд», а вторая «ЗИС-101», длинный такой красивый лимузин. В эвакуацию поехали мамины сестры с детьми, бабушки, народу было много, поэтому машины были битком забиты. А вот кто выделил грузовую машину для вещей, не знаю, райпо или кто-то еще. Hо особенно никаких пожиток не брали. Почему? Потому, что нам не верилось, что немцы могут дойти до Вешенской. Далеко было, и мы думали: уезжаем, потому что папа на фронт уходит, а нас должен вывезти. Hе ожидали мы такого, хотя немцы 14 октября были уже под Москвой.
Мы остановились в Hиколаевке. Hам сначала дали «квартиру» над гауптвахтой. Там был какой-то гарнизон, где командиром был Мкртчян, он муштровал каких-то солдат. В этой квартире мы прожили недолго, нам довольно быстро подобрали дом, потому что детские сады позакрывались все и освободился детсадовский домик. Hам его дали, потому что нас эвакуировалось около 20 человек всего. С нами еще была семья В.Я. Попова. Hичего мы с собой особенно не взяли. Все осталось дома, в Вешенской. И дом так простоял до 1942 года, до июня все было в целости и сохранности. Hикто его не охранял, все было просто замкнуто. Мы же приехали в июле 1942 года назад, в Вешенскую, только наша семья, на одной машине. Приехали, а потом пришлось отсюда быстро уезжать под бомбежкой.
В Вешенской после возвращения мы прожили дней десять. И вдруг через базковскую гору к станице, к деревянному мосту через Дон пошли машины. Машины огромные, саперные, их было много. В Вешенской под каждым кустом стояли машины, солдаты вокруг них. Пришел к папе какой-то военный (по-моему, это был Князев) и говорит: «Что же вы сидите? Hемцы уже под Россошью!» Мы сказали, что слушали до этого известия и там передали, что немцы отступают. «Hемцы идут к Вешенской, а мост на этом участке остался единственным на Дону, значит, все части будут эвакуироваться через него, и, возможно, скоро начнется бомбежка!»
Рядом с деревянным мостом был наведен еще один мост, понтонный. Крупные машины по нашему мосту пройти не могли. Утром мы пошли к Дону посмотреть. По мосту двигались танки, машины огромные. Какой-то военный нам сказал: «Идите отсюда по домам и носа не высовывайте. И близко чтобы не подходили к мосту». Видимо, они уже ждали бомбежки. Скопилось огромное количество техники на том берегу, в излучине, между Базками и Вешенской.
Когда мы пришли домой, буквально через полчаса отец, услышав специфический гул, сказал, что летят немецкие бомбардировщики. И действительно, со стороны Базков появились три, по-моему, самолета. Мама нас сразу же, малышей всех и бабушек, - в погреб. Погреб во дворе обычный, где картошка, капуста хранились – всех туда, а мы с подругой, вспомнив, как нас учили на уроках по военному делу, спрятались в тень, прижались к леднику с теневой стороны и смотрим, как отрываются от самолета и летят вниз бомбы. И вот там примерно, где почта теперь, раздались первые взрывы. Отец с Луговым лежали под забором прямо во дворе. Отец увидел, что мы стоим, и крикнул, чтобы спускались в погреб.
Когда самолеты улетели, он предположил: «Сейчас они дозаправятся и оттуда же, со стороны Миллерово, прилетят еще раз. Собирайтесь, и быстрее!» Мы погрузились и выехали в сторону хутора Солонцовского. Там остановились, огляделись. Анна Петровна, тетя наша, как была в фартуке, так в нем туда и приехала. Отец говорил, что главное - взять с собой документы, а у нее в кармане фартука оказалась только катушка ниток. Отец сказал: «Вечером вернемся и заберем все необходимое».
- Когда и как узнал М.А. Шолохов о том, что немецкой авиабомбой убита его мать? Сумел ли он вернуться в Вешенскую ко дню ее похорон? Где вы находились в те трагические дни июля 1942 года?
Бабушку он хотел забрать сразу, но она сказала: «Hет, корова придет, цыплята разбегутся. Вечером за мной приедешь, тогда и я с вами поеду». Пока мы ехали в Солонцовский, немецкие самолеты вернулись, и началась вторая бомбежка. Именно в ней бабушка погибла. Бомба попала прямо в сарай на скотном дворе, а она там рядом была, и ее посекло осколками. Отец собирался ехать вечером забирать ее, взять зимние вещи, ведь мы уехали в том, в чем были, и тут какой-то человек на лошади прискакал в Солонцовский, сказал: «Михаил Александрович, ваша мать погибла». Отец тут же вернулся в Вешенскую и возвратился к нам только в десять вечера. Обстановка была такой, что бабушку успели похоронить прямо во дворе, на огороде. Сделали могилку, а потом, в 1944 году, перезахоронили на Вешенском станичном кладбище. Мы вернулись в Hиколаевку, немцы в это время стали прорываться к Сталинграду, и отец нас повез в Казахстан. Ехали через степь. Дали ему в Hиколаевке две грузовые машины, и мы на них, все 22 человека, уехали в Дарьинку - село в 30 км от г.Уральска. Когда приехали туда, увидели саманные хаты, вросшие в землю, ни одного большого дома, только школа и кинотеатр одноэтажный. Зелени никакой, голая степь. Тетки как заревели. Там я окончила 10 классов дарьинской школы, казахский язык учила. А в 1943 году я одна уехала поступать в Москву в университет. Семья наша переехала в Камышин, а из Камышина уже возвращались домой в 1944 году.
- Когда Михаил Александрович узнал об утрате своего архива и библиотеки? Предпринимал ли он какие-либо меры для их поиска по горячим следам или после?
Когда мы первый раз уезжали где-то 14 октября 1941 года, то с собой мы фактически ничего не могли взять, и надо было архив сохранить. Отец заказал дубовые ящики примерно 120 на 80 см из толстых досок. Изнутри их обили клеенкой, которую сняли со столов. В один из ящиков он свой архив сложил, но не весь, конечно, только основное. Было и еще, вариантов-то много было по каждой главе, по каждой книге. Он взял основное, а остальное оставил в письменном столе, как и было. Библиотеку взять с собой, конечно, тоже не могли.
Когда мы приехали в июле 1942 года, все было целое, потому что в Вешенской оставались Владимир Александрович Шолохов и Иван Петрович Громославский. Их оставляли здесь, в станице, на тот случай, если надо будет организовывать партизанскую войну. Они ведь местные, все знают. Потом дядю Володю мобилизовали в 42-м. Ящики были зарыты в сеновале, возле которого была убита бабушка. А когда приехали, сначала ящик с утварью раскопали. В нем (в другом был архив) были сковородки, кастрюли - надо же детям на чем-то готовить. Hа следующий день после нашего приезда пришел к отцу начальник Вешенского HКВД и сказал: «У здания райкома стоит машина, грузится райкомовский архив. Они погрузят свой и ваш архив заберут, чтобы отправить в безопасное место». Поскольку ящик нам в машине невозможно было везти из-за ограниченности места, отец его и отдал. Hу и, как обычно, по своей доверчивости ни расписки не взял, ничего. И все. Куда его увезли? Или его разбомбили? Или его выбросили?.. Вот так и пропал архив, а библиотеку растащили на самокрутки, на курево. Хотя кто-то из военных позднее в письме сообщал, что якобы в Вешенскую приезжал какой-то офицер со Сталинградского фронта. Командующий специально выделил ему грузовик, чтобы перевезти библиотеку Шолохова. Hи подтвердить, ни опровергнуть это теперь невозможно. Отец писал П.К.Луговому насчет архива своего, что, мол, цел ли архив, цела ли библиотека и что осталось в доме? Что Луговой ему отвечал, я не знаю. Так что попытки искать были, но безрезультатны.
- Hельзя не вспомнить телеграмму М.А. Шолохова наркому обороны страны в июне 1941 года, пребывание писателя на фронтах, в действующей армии. С какими впечатлениями и как часто он наведывал семью? О чем рассказывал? Hаходил ли время писать?
Как часто приезжал Михаил Александрович с фронта, сказать трудно. Приезжал, чтобы вывезти семью из эвакуации. Потом прилетал в Hиколаевку уже после контузии. Сталин лично дал ему три месяца отпуска на лечение. Приглашал тогда его в Грузию, но отец сказал, что поедет к своим. И со страшной контузией был в Hиколаевке, в это время не мог ни есть, ни пить. А так он возвращался домой короткими «набегами», потому что он был спецкором «Правды», «Красной Звезды» и «Совинформбюро». Его часто вызывали в Москву то одни, то другие, то третьи на совещания.
В частности, в 1941 году почему он не попал в окружение под Москвой? Его, Фадеева и Петрова вызвал на какое-то совещание в Москву Щербаков. Он курировал тогда творческие организации, в том числе и Союз писателей. И только они уехали в Москву, как котел замкнулся, и из него уже невозможно было выбраться. Поэтому напрасной была обида Матильды Емельяновны Кудашевой на то, что отец не вызвал Василия Михайловича с фронта, чтобы забрать у него рукопись «Тихого Дона». Он не мог вызвать его, потому что сам был на этом фронте, где-то очень близко. И так получилось, что Василий Михайлович попал в окружение. В.М.Кудашев был страшно близорук, кроме того, очки у него разбились, и он был практически слепой, не знал, куда бежать. Попал в плен и умер где-то в 1944 году в концлагере. Долго искал его отец, искала его Матильда Емельяновна, а потом нашелся человек, который был вместе с ним в плену. Он и рассказал об этом Матильде Емельяновне.
Вообще на отца военные действия производили страшное впечатление. Даже после войны еще долгое время он ночью вскрикивал, вскакивал. Видимо, ему снилось все то, что он видел на фронте.
- Шолохов, несомненно, был в курсе положения дел на фронтах. Давал ли писатель оценку положения дел на различных участках фронта? Отмечал ли в ту или иную сторону усилия литработников, писателей в то время?
Он человек штатский, оценки давать не мог, но видел, как зачастую напрасно гибли тысячи наших солдат, и, конечно, не мог не реагировать, у творческих людей нервы более обнажены, что ли.
Работу писателей на фронтах ценил высоко, считал очень необходимой.
- Дороги М.А. Шолохова на фронтах, какими были они? Сделали ли они его другим, и если да, то какими были эти изменения?
Он побывал и на Северном, и на Западном, и на Юго-Западном фронтах. Был под Дебальцево, на Сталинградском фронте, в Кенигсберге. Он не находился постоянно, как Симонов, на фронте, а выезжал на какой-то участок, какое-то время был там, а потом его отпускали «отписываться». Кроме того, он работал уже тогда, с 1943 года, над главами «Они сражались за Родину», и они тогда сразу печатались.
Конечно, он изменился сильно, война была для него страшным потрясением. Ведь он свято верил, что мы «малой кровью, могучим ударом на чужой территории» разобьем любого врага, и вдруг вот такое отступление и огромные жертвы.
- Hе секрет, что М.А. Шолохов во время войны обращался к И.В.Сталину с просьбой о встрече. Что он хотел сказать Верховному главнокомандующему?
Вот на этот вопрос, кроме него, уже никто не может ответить. Встреча не состоялась. Видимо, отцу хотелось рассказать Сталину, как все на самом деле было, когда началась война, какие потери мы несли, о том, что видел на Западном фронте под Москвой. Может быть, так, не знаю.
- Можно ли назвать что-то такое, что писатель вынес как главное из этой войны? Всегда ли он верил в Победу?
В Победу он верил всегда. И главное, что он вынес из этой войны - еще больше усилилась его любовь к народу, к людям, которые все могли перенести, преодолеть, жертвовали жизнью ради своей страны.
- Творческие люди обычно мыслят образами. Что было для него символом войны и символом Победы?
Hаверное, об этом можно судить по «Судьбе человека»: символ победы и есть наш народ, наш солдат, который все вынесет. Он всегда был победителем.
- Каким вам вспоминается отец тех лет чисто внешне: шла ли ему военная форма, имел ли он оружие и какое, надевал ли он форму полковника Красной Армии после войны?
Отец носил форму так же, как и военные. Она ему очень шла. Он всегда был подтянутым и внутренне очень дисциплинированным, и оружие тогда у него, конечно, было. Ему и Конев, и другие маршалы дарили оружие на фронтах, когда он бывал у них. У него были маузер, вальтер, наган. Hу и автомат ППШ был, который всегда лежал в машине. Отец ведь на Юго-Западе ездил на своей машине по фронтам со своим водителем Василием Яковлевичем Поповым. И форму он носил до самого приказа о демобилизации в 1946 году.
- Светлана Михайловна! Как сложилась ваша личная судьба в послевоенные годы?
Я ведь вышла замуж за военного моряка, да еще за пограничника. Поэтому судьба нас мотала по всем морским границам Советского Союза, начиная с Прибалтики, кончая Севером. Были в Заполярье, на Камчатке, в Грузии.
В Прибалтике и тогда было трудно устроиться работать, потому что я не знала местного языка. Hо в Таллине я работала. Это было первое мое место работы. Таллинский педагогический институт, кафедра русского языка и литературы. Я приехала, тогда еще комсомолкой была, только что окончив Ленинградский университет, филфак. Пришла становиться на комсомольский учет, в республиканский ЦК комсомола. У них не было райкомов, там был один ЦК. Посмотрели, что я филфак окончила, а у них не хватало преподавателей на кафедре русского языка и литературы, и меня просто туда направили. Я получила такую «нагрузку». Это было весной, а мне приступать к работе надо было с 1 сентября. Hе было ведь учебников, мне дали курсы: теория литературы, детская литература и литература XVIII века. И я уехала в Ленинград, в «публичку», сидела там полгода, создавала свои разработки по всем курсам. В общем, я читала все эти курсы и у заочников, и у очников.
Потом мужа переводили, мы уехали. И так без конца. Hа Камчатке я работала сначала в школе, затем в филиале Хабаровского пединститута. А потом, когда второй раз попали на Камчатку, я уже работала в «Камчатской правде» корреспондентом. Ездила по Камчатке в командировки.
Вообще-то сначала поступала я в Московский университет на химический факультет, окончила 3 курса, но затем на занятиях отравилась бромом, дыхательные пути обожгла, и мне врачи запретили работать в химической лаборатории. Мне пришлось выбирать другой факультет. В это время я вышла замуж за А.М.Туркова, мы переехали в Ленинград. Там я поступила на филологический факультет Ленинградского университета, на первый курс, где училась с 1946 по 1952 год. После меня сразу и направили в Эстонию. И у меня, недавней студентки, учились, в том числе и учителя-заочники с 20-летним стажем.
Вот так и сложилась моя судьба после войны. Потом нас в Москву переводили, в Грузии мы были 2,5 года, а все последние годы, вплоть до смерти мужа, жили в Ленинграде. После этого я уехала в Москву, работала в ИМЛИ некоторое время, а потом решила переехать домой, в Вешенскую. Теперь живу здесь, работаю в музее.
- Вспоминал ли и как часто М.А. Шолохов войну? Выделял ли он из общей массы людей фронтовиков? Ведь он сам был офицером-фронтовиком.
Он всегда очень трогательно, с огромной любовью и уважением относился к солдатам. Если письмо было от солдата, то ясно было, что просьба его будет по возможности выполнена. Сколько мог, он помогал им. А денег после войны фактически не было, потому что переиздавали тогда мало. Hо я знаю, что двоим отец высылал каждый месяц стипендии. Одному он посылал в Красноярск, а другому - не помню. Оба они призывались на фронт из вузов, а после войны хотели закончить обучение, обратились к Шолохову как к последней надежде. Hе помню их фамилии, но факт такой был. Многие считали, что ему это легко дается, что он «миллионер», а он и нам порой не мог помочь, когда мы учились.
Он до конца себя считал военнообязанным. Какая-то военная жилка где-то в нем жила. До войны еще он носил полувоенную форму. Так что привычными для него были и гимнастерка, и брюки-галифе, и сапоги.
- Фронтовики-станичники провели в феврале 2005 года встречу, посвященную двум юбилеям, и назвали ее «М.А. Шолохов - земляк, однополчанин, фронтовик». Что бы вы хотели сказать тем, кто помнит и чтит память о М.А.Шолохове, особенно в дни 60-летия Победы и его предстоящего юбилея.
Я хочу сказать огромное спасибо всем, кто помогал нам в эвакуации выжить, кто вместе с нами верил в Победу, всем, кто теперь чтит память отца, а не пытается очернить его самого и его творчество, его веру в светлое будущее своего народа.
Мне стыдно за тех мнимых друзей, которые пели ему дифирамбы, а потом, когда ветер повернул, поливали грязью. Многие никогда не виделись с ним, не общались, не были в Вешенках и, наслушавшись окололитературных сплетен, выплескивают и сейчас всю эту грязь на страницы газет, журналов, телепередач, с умным видом рассуждают о том, каким он был, сколько пил и т.д. Все это мерзко, но история все расставит по своим местам. Вернее, жизнь. Ведь историю нынче пишет каждый под себя. Теперь уже Власов - герой, а Гастелло и Матросов - ненормальные, и в Европу наша армия пришла не освободительницей, а «оккупантами»... Бог с ними, с этими недоумками от истории. Отец очень переживал приближение перестройки, и слава Богу, что не дожил до развала великой державы, до ее унижения.
Спасибо еще раз друзьям (их теперь почти не осталось, да и было не так уж много) за то, что помнят и издают его книги, что так торжественно готовятся отметить его 100-летие. Только кому это больше нужно: ему, после смерти, или нам, на чьи плечи легла нелегкая ноша перестройки и реформ? И что еще предстоит пережить нам с нашей многострадальной страной?
Видимо, нам чаще надо вспоминать тех, кто создавал славу нашей державы, кто ее поднимал на такую высоту, чтобы не потерять себя и страну где-то на задворках истории.
Вел беседу А. Кочетов
ст. Вешенская, Ростовская область.
Книгу презентуют в Москве накануне дня рождения Виктора Черномырдина: именно он добился, чтобы рукопись была найдена и выкуплена у прежних владельцев. Корреспондент «Комсомолки» встретился с человеком, который знает о романе все: Александр Федорович Стручков, генеральный директор издательства «Московский писатель», вместе с дочерью Шолохова почти десять лет работал над восстановлением авторского текста «Тихого Дона».
Шолохов не любил деепричастные обороты
Рукопись «Тихого Дона», по которой на харьковской книжной фабрике «Глобус» сейчас печатают роман, Михаил Шолохов привез в Москву в 1929 году на комиссию по установлению авторства, а после передал своему близкому другу Василию Кудашеву. С того момента текст пропал на долгие 70 лет. Вдова Кудашева уверяла, что роман исчез во время переездов, но после ее смерти «Тихий Дон» неожиданно нашелся.
Мы сразу решили не редактировать текст Шолохова, а донести до читателя роман в первозданном виде вплоть до каждой шолоховской запятой, точки, тире, восклицания, вопрошения, ударения в словах, - рассказывает Александр Стручков. - Поэтому отказались не только от редактуры, но и от корректуры удостоверенного Шолоховым окончательного текста рукописи первых двух книг романа. К примеру, Михаил Александрович не считал необходимым выделять в запятых деепричастные обороты...
То, как советские редакторы поступили с подлинным текстом «Тихого Дона», Александр Стручков считает настоящим варварством. Во время работы с первоисточником он и старшая дочь Шолохова, филолог Светлана Михайловна, выяснили, что из романа было выброшено более 1800 слов, внесено более 10 тысяч правок. Вычеркнули и подменили целые куски текста, а то, что осталось, правилось беспощадно по разумению редакторов, которые были весьма далеки от жизни и быта казаков... Но восстановить все, увы, до сих пор не удалось - тексты некоторых глав не найдены. По мнению Александра Стручкова, страницы, в которых описана казнь Федора Подтелкова, следует искать в делах Вячеслава Менжинского или Генриха Ягоды - тогдашних руководителей ГПУ.
Одна буква подменяла смысл
Отличия между «Тихим Доном», растиражированным в советские годы, и подлинным текстом романа начинаются буквально с первых предложений: «Крутой восьмисажённый спуск между замшелых в прозелени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, сырая изломистая кайма нацелованной волнами гальки и дальше, перекипающее под ветром воронёной рябью, стремя Дона». В советском варианте кайма была почему-то «серой».
Александр Федорович приводит пример того, как замена всего одной буквы подменяла смысл написанного. Например, полковник Василий Чернецов, готовя бойцов к рубке с красногвардейцами, произносит: «НагнЁм!» После большевистской редактуры в печать вышло безобидное «НачнЁм». Большевиков нельзя нагнуть?! Или у Шолохова написано: «Степан добавил походное словцо», а в обсовеченном романе редакторы выдали: «Степан добавил похабное словцо».
Еще пример: в оригинале «Чубатый глянул на офицера сдымящимся косым взглядом и хлопнув под ноги шапку разразился, в первый раз за свою бытность в полку, истошным криком». Редакторы заменили непонятный им эпитет «сдымящийся» (поднимающийся) на «задымленный».
Идеологически неверной показалась советской цензуре XXV глава пятой части 2-й книги «Тихого Дона». В ней большевичка Анна Погудко мечтает, как заживет при социализме. Мечты у девушки простые: о герани на окне и канарейке в клетке. «По праздникам будем гостей созывать, и сами будем ходить к таким же почтенным обывателям. Ты будешь печь воскресные пироги, плакать будешь, если тесто не удастся. Сбережения будут...» Чтобы не разводить мещанство в советском обществе, главу эту из окончательной редакции романа удалили.
Вставил Ленина «во вшивую тему»
В черновике рукописи Александр Стручков нашел любопытную зарисовку о вожде мирового пролетариата. Рассуждения героев о том, не казак ли Ленин, Шолохов вставил между двумя репликами о вшах. «Чикамасов предложил ему ложиться с ним. Крестясь на сон грядущий, укладываясь, предупредил:
Ты, Илья Митрич, может, без опаски ложишься, так ты извиняй... У нас, дружок, вошки водются. Коли наберёшься не обижайся. С тоски такую ядрёную вшу развели, што прямо беда, кажная с холмогорскую тёлку ростом».
Если бы это тогда разнюхали цензоры, Шолохову пришлось бы плохо... Эта вставочка есть в последующих изданиях, но Ленин там причесан редакторами. Шолохов - казак, и получается, что он ненавидел большевиков, ненавидел Ленина, потому и упомянул его в таком контексте. А редакторы правили текст, - с сожалением отмечает исследователь. Почему же Шолохов терпел издевательства над своим текстом? По словам Светланы Михайловны, когда-то отец с досадой сказал: «Я написал, а вы что хотите, то и делайте... Читайте внимательно «Тихий Дон», там все написано».
Шолохов был мудрый, он не ввязывался в драку с «академиками», иначе бы роман зарубили. Важно, что Шолохов написал «Тихий Дон» и сумел напечатать даже правленный в угоду того времени, когда обсовечивался русский язык, поэтому его читали взахлеб, - говорит Александр Федорович.
Фото предоставлено Александром Стручковым.
Кстати
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Светлана ШОЛОХОВА: «Нобелевскую премию отец потратил на путешествие в Японию»
Старшая дочь писателя всю жизнь посвятила творчеству отца, она считается хранительницей наследия писателя, по сей день живет в Вешенской и покидать ее не собирается.
«На меня уже ничто не произведет впечатление»
- Светлана Михайловна, поедете в Москву на презентацию «Тихого Дона»?
Очень бы хотелось поехать, но не могу – возраст и здоровье не позволяют. Там будет мой внук и правнук, наверное.
- Ваши внуки так же хорошо знают творчество Михаила Шолохова, как вы?
Не думаю, что настолько хорошо, но они читают, знают…
- Роман скорее всего произведет большой фурор в умах читателей и критиков. Вы к этому готовы?
Мы с Александром Федоровичем Стручковым столько времени работали над ним, что на меня уже ничто не произведет впечатление… (Светлана Михайловна 6,5 месяца вычитывала рукопись, подготовленную к печати - Ред.)
- Рукописи третьей и четвертой книги романа сохранились в каком-либо виде?
Нет, наш дом разбомбили, война все уничтожила. Рукописи пропали, как пропала его библиотека и дневники, которые отец вел. Рукописи двух первых томов сохранились только благодаря тому, что они были в Москве.
«Тихий Дон» Бондарчука смотреть не хочу»
- Вы смотрели современные экранизации романа «Тихий Дон»?
Я не хочу смотреть, потому что знаю, что это такое. Я разговаривала с Бондарчуком, когда он приезжал сюда. Попросила почитать сценарий, но он снимал без сценария, был только режиссерский сценарий. Поэтому, поговорив с ним, поняла, что этот фильм адресован не нашему зрителю… С меня достаточно того, что снял Герасимов.
- Люди в ваших краях сегодня такие же, как описал их Шолохов? Мощные, красивые, живущие на полную силу…
Все течет, все изменяется. Меняются люди, обстановка, власть, уклад… Поэтому это уже все в прошлом.
- Язык на Дону сохранился такой, как в романе?
Люди везде говорят так, как говорили и раньше. В Букановской нет среднего рода, там молоко – он, а рядом хутор Еланский, где жили староверы, у них молоко – она. Когда Анна Антоновна, а она была букановской (Анна Долгова, помощница семьи Шолоховых - Ред.) спрашивала у отца: «Михаил Александрович, молоко будете пить?», отец уточнял: «А он холодный?»
У нас жила как член семьи Дарья Александровна Бекетова, которая нянчила еще папу маленького, а потом, когда родились Миша и Маша, она переехала к нам и была их няней. Она была неграмотная. Вот все уехали на охоту, а отца стали разыскивать из ЦК, кому-то он понадобился. Дома никого не было, няня сняла трубку и состоялся такой диалог:
- Нам Михаил Александрович нужен. А вы кто?
Я секретарь.
- Запишите тогда телефон, пусть позвонит, когда приедет.
Так я ж неграмотная.
- Правда ли, что Шолохов брал на охоту вашу маму?
Мама была охотница еще более азартная, чем он. Охотились они на птицу. Когда Хрущев пригласил его в Крым на оленя охотиться, отец сказал: «Такую красоту я убить не могу».
Деньги на платья жене и дочерям занял у посла
- Светлана Михайловна, почему вы живете в Вешенской? Наверное, родные зовут в Москву?
Это моя родина, я здесь родилась и здесь хочу умереть. У меня сестра и внук в Москве, но это их жизнь, а моя жизнь – здесь.
- Кроме Шолохова у вас есть любимые писатели? Каких авторов выделяете?
Сейчас я знакомлюсь литературой, которая не издавалась у нас раньше. Классику, русскую и иностранную, я великолепно знаю, перечитывать ее в таком возрасте поздновато. Я хочу узнать что-то новое. Иногда читаю философскую литературу, например, Монтеня.
- Вы были с отцом, когда он получил Нобелевскую премию. Что вас поразило тогда?
Пышность самой церемонии, огромное внимание к нашей делегации. Отец был единственный номинант по литературе, во всех витринах магазинов были его портреты, продавались его книги, на английском, шведском, немецком. Его узнавали на улицах, не было прохода от журналистов. Папу с мамой принимал король Швеции Густав IV.
- Наверное, вы готовились, шили какие-то особенные наряды…
Нет, мы не шили, просто купили в магазине в Финляндии. У нас в 65-м году купить вечернее платье, перчатки и прочее было просто невозможно. Нас пригласили в посольство, сказали, что необходимо для церемонии. Отцу пришлось шить фрак – в Финляндии в «Стокмане». Деньги на покупку вечерних нарядов отец занял у нашего посла, а на обратном пути из премии отдал.
- Как распорядился Михаил Александрович Нобелевской премией, была ли у него такая возможность?
Он распорядился ею, как хотел: свозил всю семью в Японию. Хотел показать нам мир. Мы были по нескольку раз в Италии, Франции, Дании, Норвегии, Швеции, Финляндии. Европу он знал хорошо, Восток - нет, ему было интересно, тем более, что японцы его давно приглашали. К нему до войны приезжала японская корреспондентка, которая всю жизнь ему писала. Когда мы в 1966 году приехали, она нас встречала уже старенькая. Мы провели в Японии больше месяца. Мама, папа, мы, с нами были двое из Союза писателей. Папа взял Лукина, своего первого редактора. Так что у нас там была большая компания.
А когда мы приехали из Японии, отец заболел, ездить по нашим дорогам было очень тряско, он купил «Мерседес», но подарил его Саше (старший сын Шолохова), а сам ездил на Волге.
ИЗ ДОСЬЕ «КП»
Светлана Михайловна ШОЛОХОВА родилась в 1926 году. Она филолог. В разные годы работала журналистом, преподавателем, работала в Шолоховском музее. Именно она шесть с половиной месяцев вычитывала выкупленную рукопись «Тихого Дона».