Прошлым летом мы посетили Горно-Алтайский ботанический сад. Было приятно прогуливаться по его дорожкам, осматривая диковинные растения. Но, вдруг за поворотом тропинки, показалась изба бабы Яги на курьих ножках.
Избушка избушка повернись к лесу задом
Так и захотелось сказать: “Избушка, избушка, повернись к лесу задом, а ко мне передом”. Но не сказал, потому, что она и так стояла ко мне передом. А вот и хозяйка недалеко со своей метлой. А вдоль дорожки, ведущей к избушке бабы Яги, росли удивительные растения, посаженные работниками сада. Посмотрели на это сооружение, подивились выдумке персонала ботанического сада, сфотографировались на этом фоне и пошли дальше.
Но, вот уже дома, просматривая фото, подумалось: “А, что вообще означает баба Яга с её избушкой?” Порывшись в литературе, просмотрев множество страниц интернета, я пришёл к выводу, что это дело тёмное, вернее скрыто в сумраке прошедших веков. И учёные имеют по этому поводу множество различных мнений.
Баба Яга костяная нога
Ну, во первых, что мы знаем о главном персонаже? Это я говорю о бабе Яге, костяной ноге. Этого персонажа, по одной из версий звали вовсе не баба Яга, а баба Йога. Вполне возможно. Наберите слово йога и переведите в транслит, а затем обратно в русский. Что получилось? Правильно, получились бабки ёжки. баба Ёга затем трансформировалась в бабу Ягу. Так проще говорить. Попробуйте сами и убедитесь в этом.
А зачем переводить в транслит? А затем, что нам помогли в этом иностранцы. Ведь мы много слов иностранных принимаем в свой язык. И с Йогой – Ягой получилось также. Но обо всём по порядку.
В славянской культуре баба Йога или Йогиня–матушка – это богиня покровительница детей. А может быть это и не совсем мифологический персонаж. Так, вот эта богиня, а если не рассматривать как мифологию, женщина-ведунья или старуха ведунья странствовала по земле и собирала всех бездомных детей сирот.
А дальше? А дальше поджаривала их в печи и съедала на обед. Так мы знаем из сказки. А ведь в той же сказке сначала требовалось попавшего к бабе Яге помыть в баньке, накормить, дать отдохнуть. А вот когда он уснёт, то можно на лопату и в печь… Вот и детишек отмывали, кормили, одевали во всё чистое, укладывали спать…
Какая кровожадная! Именно так и думали иностранцы, наблюдая этот ритуал. На самом деле никто детей поджаривать и съедать на обед не собирался. Их оставляли на ужин! Шучу, конечно. Так проходил обряд очищения огнём. Ведь из этих детей в дальнейшем воспитывали жрецов и жриц!
А вот благодаря иностранцам, во времена крещения Руси, баба Йога, превратилась в кровожадную бабу Ягу. И вместо красавицы богини перед нами предстала худая, костлявая, старуха со спутанными волосами.
Избушка на курьих ножках
Теперь о том сооружении, что передо мной предстало за очередным поворотом тропинки в ботаническом саду. Избушка бабы Яги на курьих ножках на фото, смотрите и любуйтесь ниже. Кстати, здесь никаких куриных ног и нет, в отличие от иллюстраций к сказкам. И это соответствует действительности.
Потому, что с курицами эти ноги у избушки никак не связаны. Ведь изба стояла не на курьих ножках, а на курных! Непонятно? Вот, чтобы было понятно и придумали курьи ножки, вместо курных. Ведь так интереснее, сказочнее и непонятного слова нет. А что же тогда означают курные ножки?
Всё гораздо прозаичнее и практичнее, чем можно было подумать. Прообразом для избушки на куриных ножках послужили избушки, встречавшиеся в лесной глуши. Такие избушки ставили не на фундамент. Ну какой фундамент в те стародавние времена? Их ставили на пеньки деревьев.
Дерево срубалось на определённой высоте. Отрубались корни, на некотором удалении, чтобы пень заново не отрос. Затем пень обжигали или обкуривали , чтобы он слегка обуглился. Обработанное таким образом дерево долгое время не подвержено гниению. А также по таким пенькам не хотят лазать насекомые и всякие вредители. Отсюда и слово “курные ”.
А пеньки действительно похожи на куриные лапы. Голень куриной ноги – это сам пень, а торчащие от пня корни, которые оставлялись для устойчивости сооружения – пальцы — когти от лапки.
Описание избушки бабы Яги
Все смотрели сказки и мультфильмы про бабу Ягу. Сколько окон в избушке у бабы Яги? Так вот, у Ягулечки в избушке не было окон. Да и печи не могло быть. Ведь жильём страшной и злой старухи должно быть не менее страшное её жильё.
Вот её и поселили в те небольшие избушки на курных ножках, которые встречались в глухих и мрачных лесных чащах. А чтобы было ещё страшнее, учёные выяснили, что эти самые избушки служили погребальными домиками для умерших людей. После смерти туда и помещали или его прах от сожжения на костре, либо само тело.
Жила-была избушка на курьих ножках. Конечно, она не сама жила, а с бабой Ягой. Жили они в дремучей чаще, такой глухой, что над ней даже самолеты не пролетали. Бабе Яге было лет под шестьсот, да и избушка была ей под стать, обе не молодухи и не красавицы.
К непогоде у обеих ныли старые кости, ломили ноги, перед антициклоном у Яги поднималось давление, а у избушки ехала крыша.
Баба Яга давно подумывала перебраться в город, поближе к цивилизации.
Она мечтала об утепленном санузле и хвойных ваннах с контрастным душем. Надоело ей триста лет поддерживать в печи огонь, так как спички можно было приобрести лишь в райцентре за двести километров.
Надоело сидеть при лучине, зимой вместе с избушкой утаптывать снег на тропинке к ближайшему роднику и носить тяжелые бадейки с водой. Надоело летом кормить злющих таежных комаров. И вообще, сколько можно в глуши жить?
Переворошив в памяти адреса знакомой нечистой силы, баба Яга остановилась на барабашке Митрошке, у которого была чудненькая двухкомнатная квартира в областном центре. К тому же лет сто назад он приглашал Ягу погостить, причем, от души. Баба Яга перебрала свою заслуженную метлу, увязала покрепче, обмела со ступы паутину и на рассвете улетела. Она даже не помахала рукой своей избушке, которая посреди поляны в полудреме переминалась с ноги на ногу: опять ныли колени.
Проснувшись утром от лучей яркого апрельского солнца, избушка поняла, что осталась одна. Нечистым духом на поляне и не пахло. Пели мелкие лесные птахи, на столетних дубах надувались почки, журчал в овраге ручей. Избушка погрела на солнышке один бок, покряхтела, повернулась к солнцу другим боком и вдруг почувствовала, как в ней просыпаются жизненные силы.
Она была свободна, независима, она радовалась жизни. Какая-то мелодия зазвучала в ее душе, и избушка тихонько закудахтала в такт внутреннему голосу. Распахнув дверь и все окошки, избушка попрыгала на одной ноге, потом на другой. Посыпались чугунки,ухваты, метелки, сушеные лягушечьи лапки, змеиные шкурки, корешки. Весенним ветерком выдуло из всех щелей пыль, паутину и последний дух бабы Яги.
По куриному загребая ногами, избушка спихнула весь хлам в глубокий овраг, где еще прятался потемневший снег, и задумалась. Какое-то шестое чувство подсказывало ей, что делать дальше. Она стала сгребать сухую прошлогоднюю траву к небольшому пригорку посреди поляны, утаптывать ее ногами, потом присела на это гнездышко, задумалась и вдруг… снесла яйцо. Обыкновенное, слегка зеленоватое, похожее на куриное, только покрупнее.
Избушка уже хотела радостно закудахтать на весь лес, но вовремя вспомнила про свой преклонный возраст и смущенно притихла: не все могут ее правильно понять.
…Прошло больше месяца. Пять симпатичных яиц лежало на пригорке посреди поляны. Избушка терпеливо сидела на яйцах, осуждая птах, слетавших порой с гнезд поклевать чего-нибудь и размяться». «Застудят ребятишек-то», - думала она, забыв, что сама не нуждается ни в пище, ни в воде.
И вот однажды, задремав под утро, она проснулась от глухого попискивания и возни. Пять маленьких избушат щекотали ее куриные ноги, стараясь выбраться из гнезда.
«Ко-ко-ко!», - позвала избушка и повела своих ребятишек к родничку умываться. Горделиво и заботливо квохтала она, покачиваясь на ходу, а за ней семенили пока еще неуклюжие, но озорные и такие славные, на ее взгляд, избушата.
Все лето прошло в хлопотах. Какая там хворь, какая ломота в костях!
Избушата разбегались в разные стороны, лезли в самую чащу, дразнили водяного в соседнем болоте, швыряя в него жёлудями, гонялись по всему лесу за лешим.
А избушка переваливаясь бегала за ними, прятала их в минуту опасности за дубовыми дверями. Она рассказывала им сказки про бабу Ягу и доброго молодца Ивана Царевича, кудахтала по ночам колыбельные песни.
Избушата быстро подрастали. У них окрепли крылья. Мать-избушка смутно вспоминала, что в ранней молодости вроде и у нее были крылья, но это было так давно!
Малыши начали учиться летать, разбегаясь с бугорка, неуклюже подпрыгивая
и ненадолго зависая в воздухе. Потом они держались над землей все дольше и дольше и наконец, стали порхать с дерева на дерево. Мать-избушка с тревогой следила за каждым их полетом, но тут уж помочь им ничем не могла.
А избушата все дальше улетали и все реже возвращались и однажды улетели. Безвозвратно.
«Неблагодарные, - подумала избушка на курьих ножках. – Но все-таки я не зря прожила свои триста лет!»
Она печально вздохнула, заскрипела и рассыпалась. Только кучка древесной трухи осталась на поляне в глухой дремучей чаще, такой глухой, что над ней даже самолеты не пролетали.
А холодный и сердитый осенний ветер сдул всю эту труху в соседний овраг.
В некотором царстве, в тридесятом государстве, в дремучем лесу возле двух могучих елей, вдали от троп и дорог, стояла избушка на курьих ножках и жила в ней загадочная особа - Баба- Яга. Каждый раз, когда она уходила в тёмный лес по своим делам, Избушка начинала скучать и с нетерпением ждала возвращения своей хозяйки. И увидев, что идёт Баба- Яга, Избушка сразу же поворачивалась к ней крылечком с открытой дверцей, что означало: добро пожаловать домой! Дружно они жили.
Баба-Яга была очень доброй старушкой и очень любила, когда у них бывали гости – звери и птицы, жители дремучего леса. Они играли, веселились, пели песни, и пили чай с малиновым вареньем. А Избушка веселилась вместе с гостями. Она очень любила танцевать. И в это время лес словно оживал и уже не был таким тёмным.
Но вот однажды надолго ушла Баба-Яга в гости к своей сестре Кикиморе. А Избушке было так грустно стоять одной среди леса.
Наступил вечер, и начали собираться гости. Обрадовалась Избушка, что не одной ей вечерок коротать, да и открыла им дверцу. Они зашли, увидели, что нет хозяйки и начали проказничать, бить посуду, съели всё варенье в шкафу, стали кататься на дверях. Долго ждала Избушка, когда гости успокоятся. Но так и не дождалась. Тогда она разозлилась, начала кружиться по кругу, да так сильно, что гости по одному стали вылетать из неё. В это время вернулась Баба-Яга:
Что вы сделали с моей Избушкой? – спросила она. Вот сейчас я вас всех съем!
Испугались звери и птицы.
Не ешь нас, Баба-Яга! Пожалуйста, мы больше так не будем!
Ну, хорошо! – ответила она. Тогда помогите мне всё убрать, а то придётся мне вас съесть, чтоб другим было неповадно обижать мою Избушечку!
Гости стали всё убирать, а Баба-Яга испекла свои пирожки, накрыла стол. И стала Избушка краше прежнего. Всё встало на свои места, гости пили чай, пели песни, танцевали и Избушка веселилась вместе с ними.
Так и жили Баба-Яга со своей Избушкой много, много лет и всегда были рады новым гостям.
Жили-были старик со старухой у самого Синего моря. Старик ловил неводом рыбу, старуха плела ему сети. И была у них дочка-красавица да помощница. Звали её Аринушка. Бывало переделает она всю работу по дому и пойдёт к морю купаться. Плавает по волнам, а Морской царь на неё любуется. Выйдет она из воды, косы отжимает – Морской царь глаз отвести не может. А как домой Аринушка уйдёт, тоска так сердце царское сожмёт, что и дохнуть нельзя. Полюбил он девицу, всей душой полюбил! Вот и задумал Морской владыка украсть её да своей женой сделать. Раз пошла Ариша под вечер купаться. Солнце в море уж стало садиться: вода в кровавый цвет окрасилась. Далеко заплыла она. Тут слуги царские, осьминоги да мурены, окружили Аринушку и под воду к Морскому царю понесли.
Долго ждали старики свою доченьку ненаглядную. Стоя по колено в воде, кликали её, плакали, все глаза проглядели. Да только, видно, утонуло их дитятко. А слуги доставили Арину прямо в хрустальный дворец Морского царя. Нарядили её в лучшие одежды, жемчугами шею украсили, в уши серьги бриллиантовые вдели, косы золотыми нитями переплели. Настоящая Морская царевна получилась! Привели Аринушку в тронный зал. Сидит там владыка Морей и Океанов: сам – огромный, зелёная борода далеко стелется, изумрудными нитями поблёскивает. В крепких руках царь трезубец золотой держит, на голове – корона тяжёлая, драгоценными камнями изукрашена, а на подушках его рыбий хвост покоится. Как взглянул он на девицу, похолодело всё у неё внутри, заныло сердце, защемило. Стала она просить-умолять Морского царя отпустить её на землю к отцу с матушкой. Но не слушал царь те речи, лишь грозно взглянул и молвил: «Быть тебе отныне и до веку моей женой да над всем Морем-Океаном царицей! Жить будешь во дворце: на золоте есть, на шелках спать, в жемчуга наряжаться». Вскрикнула Аринушка и без чувств упала.
Много ли времени прошло, мало ли, про то одному Богу ведомо, а только жила Арина по-прежнему во дворце подводном. Всё бы хорошо было, да нет тут родимой землицы, отца да матери, берёзок-подружек, птичьих песен да солнца ласкового. Родила Морская церевна пятерых сыновей и двух дочерей. За это царь её ещё больше полюбил. А Аринушка всё о земле вспоминала: о родителях брошенных да о солнышке красном.
Вот раз отправился Морской царь со свитой в дальний путь, в океан Ледовый, а царицу с детьми одну оставил. Долго он с женой прощался, как будто беду чувствовал. Уехал царь, а Аринушка бежать задумала: созвала своих детушек, усадила их на дельфинов да вперёд отправила. Сама всё назад оглядывалась: боялась как бы муж домой не воротился. Плывут они: вот уж и берег близко и солнышко с небес так ласково греет. Вдруг налетела мгла непроглядная, завыл ветер ураганный, загремел гром стогласый. Это царь, владыка Морской, беду почуяв, домой воротился, а не найдя никого – в погоню пустился. Поднялся он над разбушевавшимся морем и видит: стоят его дети на берегу, дождь их изо всех сил хлещет, молнии глаза слепят, а с ними жена его возлюбленная. Рассердился царь, обида его до самого сердца прожгла. Направил он на них трезубец сверкающий: «Что ж убегаете от меня, детки милые? Так летите гусями-лебедями к самому небу! А ты, жена моя, стой, где стоишь, весь свой век: ни ко мне не воротишься, ни с детьми не уйдёшь!» Сказал так и скрылся в пучине. Море тут же затихло, улеглось. А на берегу вместо детей – стая гусей-лебедей жалобными голосами кричит, шеи тянут да крыльями по воде полощут. А Аринушки нигде не видно: стоит только на берегу избушка, коей раньше не было, а по стенам её слёзы катятся. Заколдовал жестокий царь Аринушку: превратил её в избу деревянную. Стоять ей теперь век, с места не стронуться: ни с детьми улететь, ни к отцу с матерью вернуться, ни в царство Морское!
Немало времени прошло, а только пролетала над тем местом баба Яга в ступе, увидала избу у самой воды да гусей-лебедей на крыше, удивилась. Подлетела она к избе, гуси ей и рассказали о своём горе. Пожалела Яга Аринушку с детками и говорит: «Нет у меня такой силы волшебной, как у царя Морского, но помочь вам помогу. Не век же вам у воды маяться!» Вытащила Яга из передника две сухие ножки куриные, посыпала на них пеплом огневым, сбрызнула их своею кровью, поплевала три раза. Потом надёргала у гусей-лебедей по пёрышку и всё это в узелок крепко-накрепко завязала да под избу подложила. «А теперь», - говорит, - «Спать ложитесь! Утро вечера мудренее».
Раным-рано солнышко над морем поднялось. Встрепенулись гуси-лебеди, проснулась и Яга. Глядят, а у избушки курьи ноги выросли! Избушка на них по берегу похаживает, ставеньками похлопывает, дверью поскрипывает. «Ну, вот и ладно» - говорит Яга. – «Вот и хорошо. А теперь ступайте, горемычные, со мной. Вместе будем век вековать да беду бедовать. Авось, когда и сумею вас расколдовать». И отправились они в леса дремучие, в болота тягучие: Яга в ступе летит, за ней гуси-лебеди, а избушка на Курьих Ножках по земле ковыляет.
Так и стали вместе жить-поживать да горя не знать. Может и по сей день живы…
В музее истории Москвы помимо всяких ложек-поварешек существует экспозиция, на которой представлена реконструкция так называемого «домика мертвых» дьяковской культуры.
Известно, что давным-давно на территориях верхней Волги, Оби и Москва-реки жили племена финно-угров - предки летописных Мери и Веси. Их культура названа по городищу у с. Дьяково, расположенного вблизи Коломенского (усадьба в Москве), которое было исследовано в 1864 г. Д.Я. Самоквасовым и в 1889-90 гг. В.И. Сизовым.
Долгое время оставался неизвестным погребальный обряд дьяковцев. Ученые изучили десятки памятников, но среди них не было ни одного могильника. Науке известны погребальные обряды, после которых от праха не остается практически ничего, либо захоронения не имеют внешних признаков. Шансы найти следы подобных погребений почти равны нулю или во многом зависят от воли случая.
В 1934 г. в Ярославском Поволжье при раскопках дьяковского городища Березняки было найдено необычное сооружение. Когда-то это был небольшой бревенчатый домик, в котором находились кремированные останки 5-6 человек, мужчин, женщин и детей. Долгое время этот памятник оставался единственным в своем роде. Прошло более тридцати лет, и в 1966 г. был найден еще один «домик мертвых», и не на Верхней Волге, а в Подмосковье, близ Звенигорода, при раскопках городища у Саввино-Сторожевского монастыря.
По мнению исследователей, когда-то это была прямоугольная бревенчатая постройка высотой около 2 м с двускатной крышей. С южной стороны был устроен вход, внутри у входа находился очаг. В «домике мертвых» были найдены остатки не менее 24 трупосожжений и, как и на городище Березняки, обломки сосудов, украшения и грузики «дьякова типа». В нескольких случаях прах был помещен в сосуды-урны. Некоторые из урн были сильно обожжены с одной стороны, возможно, что во время погребальной церемонии они находились около костра.
Обычай строить бревенчатые надмогильные сооружения не является уникальным. Он широко известен по многочисленным археологическим и этнографическим данным на севере Восточной Европы и Азии, причем в некоторых областях эта традиция существовала вплоть до XVIII в. и даже позднее. Погребальный обряд выглядел, скорее всего, следующим образом: тело умершего сжигали на костре где-то за пределами поселения. Такой обряд у археологов называется кремацией на стороне. После совершения обряда кремированные останки помещались в «домик мертвых», своеобразную родовую усыпальницу, обычно находившуюся в удаленном от жилья месте.
Как и в предыдущем случае, «домик мертвых» был обнаружен прямо на территории поселения, что достаточно странно для погребального сооружения. Впрочем, как считают исследователи, коллективная усыпальница могла быть устроена там тогда, когда городище уже не использовалось как поселение.
Но наиболее интересно то, что с этими «домиками мертвых» русские знакомы с самого детства...
ИЗБУШКА БАБЫ-ЯГИ
«Домик мертвых» - это та самая избушка Бабы-Яги, на тех самых куриных ножках! Правда, они на самом деле КУРНЫЕ. Древний погребальный обряд включал в себя обкуривание ножек «избы» без окон и дверей, в которую помещали труп или то, что от него осталось.
Избушка на курьих ножках в народной фантазии московитов была смоделирована по образу дославянского (финского) погоста - маленького «домика мертвых». Домик ставился на опоры-столбы. В «домик мертвых» московиты складывали испепеленный прах покойного (как и хозяйка избушки Баба-Яга всегда хочет засадить Ивана в печь и изжарить его там). Сам гроб, домовина или погост-кладбище из таких домиков представлялись как окно, лаз в мир мертвых, средство прохода в подземное царство. Вот почему сказочный герой московитов постоянно приходит к избушке на курьих ножках, чтобы попасть в иное измерение времени и в реальность уже не живых людей, а волшебников. Другого пути туда нет.
Куриные ноги - всего лишь «ошибка перевода». «Курьими (курными) ножками» московиты (славянизированные финно-угры) называли пеньки, на которые и ставилась изба, то есть домик Бабы-Яги изначально стоял всего лишь на закопчённых пеньках. Скорее всего, эти пеньки обкуривались, чтобы по ним не проникали в «домик мертвых» насекомые и грызуны.
В одной из двух сохранившихся повестей «О начале Москвы» рассказывается о том, что один из князей, спасаясь в лесу от сыновей боярина Кучки, укрылся в «срубе», где был погребен «некоторый мертвый человек».
Знаменательно и описание того, как старушка помещается в избушке: «Зубы на полке, а нос в потолок врос», «Лежит на печке Баба-Яга костяная нога, из угла в угол, зубы на полку положила», «Впереди голова, в углу нога, в другом другая». Все описания и поведение злобной старушки отличаются канонической заданностью. Это не может не наводить на мысль о том, что мифологический персонаж так или иначе навеян реальностью.
Не похоже ли это на впечатления человека, заглянувшего через щелку внутрь описанного выше небольшого «домика мертвых», где лежат останки погребенного? Но почему тогда Баба-Яга - женский образ? Это становится понятным, если предположить, что похоронные ритуалы исполняли дьяковские женщины-жрицы.
РУССКИЕ - НЕ СЛАВЯНЕ
Российские ученые с завидным упрямством отстаивают фантазии о якобы «славянском» происхождении русских, а потому называют «славянскими» и сказки о Бабе-Яге, и обряд «домика мертвых». Например, известный специалист в области мифологии А. Баркова пишет в энциклопедии «Славянская мифология и эпос» (ст. «Верования древних славян»):
«Её избушка «на курьих ножках» изображается стоящей то в чаще леса (центр иного мира), то на опушке, но тогда вход в неё - со стороны леса, то есть из мира смерти. Название «курьи ножки» скорее всего произошло от «курных», то есть окуренных дымом, столбов, на которых славяне ставили «избу смерти» - небольшой сруб с прахом покойника внутри (такой погребальный обряд существовал у древних славян ещё в VI-IX вв.). Баба-Яга внутри такой избушки представлялась как бы живым мертвецом - она неподвижно лежала и не видела пришедшего из мира живых человека (живые не видят мёртвых, мёртвые не видят живых).
Она узнавала о его прибытии по запаху - «русским духом пахнет» (запах живых неприятен мёртвым). Человек, встречающий на границе мира жизни и смерти избушку Бабы-Яги, как правило, направляется в иной мир, чтобы освободить пленную царевну. Для этого он должен приобщиться к миру мёртвых. Обычно он просит Ягу накормить его, и она даёт ему пищу мёртвых.
Есть и другой вариант - быть съеденным Ягой и таким образом оказаться в мире мёртвых. Пройдя испытания в избе Бабы-Яги, человек оказывается принадлежащим одновременно к обоим мирам, наделяется многими волшебными качествами, подчиняет себе разных обитателей мира мёртвых, одолевает населяющих его страшных чудовищ, отвоёвывает у них волшебную красавицу и становится царём».
Это выдумки, славяне к Бабе-Яге и ее «домику мертвых» не имеют никакого отношения.
И.П. Шаскольский писал в очерке «К изучению первобытных верований карел (погребальный культ) (Ежегодник музея истории религии и атеизма, 1957. М.-Л.):
«Для изучения первобытных верований наиболее интересны представления карел о погребальном сооружении как о «доме для мертвого». Такие представления имелись в древности у многих народов, но на карельском материале они могут быть прослежены особенно явственно.
Как уже сказано, в карельских могильниках в каждую могильную яму обычно помещался сруб из одного или нескольких венцов; сруб обычно был около 2 м длины и (если могила предназначалась для одного покойника) 0,6 м ширины. В некоторых случаях над срубом устраивалась дощатая крыша. При этом все сооружение вместе с крышей оставалось ниже поверхности земли. В открытых В.И. Равдоникасом могильниках XI-XIII вв. на реках Видлице и Тулоксе (у северо-восточного берега Ладожского озера), принадлежавших, по-видимому, карелам-ливвикам, также существовал обряд погребения в срубе, с той лишь разницей, что сруб с погребением не опускался в могильную яму, а помещался на поверхности земли, и над ним насыпался невысокий курган (В.И. Равдоникас. Памятники эпохи возникновения феодализма в Карелии и юго-восточном Приладожье Л., 1934, стр. 5.)
В наиболее развитой форме (встретившейся в нескольких могилах) это сооружение имело не только крышу, но и пол из досок, вместо пола на дне сруба иногда бывала разостлана звериная шкура или же настлан слой глины (подражание глинобитному полу). Это сооружение представляло собой прямое подобие обычного крестьянского дома; в таком «доме» должна была, очевидно, протекать загробная жизнь умершего.
Аналогичные представления прослеживаются в Карелии и по этнографическим данным.
В глухих районах северной Карелии в конце XIX в. можно было видеть на старых кладбищах небольшие бревенчатые «домики для мертвых», вынесенные на поверхность земли; эти домики представляли собой глухой сруб из нескольких венцов и были снабжены двускатной крышей. К коньку крыши часто был прикреплен резной деревянный столбик, в свою очередь имевший маленькую двускатную крышу. В некоторых случаях это сооружение находилось над могилами двух или нескольких родственников; тогда число столбиков конька указывало на число погребений.
Иногда этот столбик ставили рядом со срубом. С течением времени обряд, видимо, несколько упростился. Вместо сруба со столбиком над могилой стали воздвигать только один столбик, сделавшийся символом «домика мертвых».
Подобные могильные столбы с двускатными крышами и богатой орнаментацией были широко распространены в Карелии еще в XIX в. Во многих местах под давлением православного духовенства столбы были заменены новой формой надгробных памятников - крестами с двускатными крышами
Можно проследить и другую линию развития того же обряда. Уже в XII-XIII вв., вместо устройства целого «дома для мертвого», большей частью ограничивались символическим изображением этого дома в виде сруба из одного венца. Обычай опускать в могилу сруб из одного венца сохранялся в отдельных районах Карелии до конца XIX в. С той же лишь разницей, что срубом окружалось не одно захоронение, а все погребения одной семьи. В других районах вместо могильного сруба могилу стали окружать венцом из бревен, лежащим на поверхности земли. Находящаяся на Тикском кладбище могила легендарного карельского героя Рокача окружена на поверхности земли забором из девяти бревен, т. е. настоящим срубом».
Как видим, это традиции не «древних славян», а карелов и прочих финнов. Предки русских - финно-угры Московии - хоронили своих покойников в «домиках мертвых», что казалось диким для киевских князей, захвативших Залесье. Болгарские попы, приехавшие с киевскими князьями, боролись с этим обрядом, но все равно русские по сей день ставят погребальные кресты с двускатными крышами. Эта русская традиция четко отражает финское происхождение русского этноса.