2. Колымский «антимир» и его обитатели
По мнению Е.А.Шкловского: «Писать о творчестве Варлама Шаламова трудно. Трудно прежде всего потому, что его трагическая судьба, которая в значительной степени отразилась в знаменитых «Колымских рассказах» и многих стихах, как бы взыскует соразмерного опыта. Опыта, которого не пожалеешь и врагу» . Почти двадцать лет тюрьмы, лагерей, ссылки, одиночество и забытость в последние годы жизни, жалкий дом для престарелых и в конце концов - смерть в психушке, куда писатель был насильно перевезен, чтобы вскоре умереть от воспаления легких. В лице В.Шаламова в его даре большого писателя показана общенародная трагедия, которая получила своего свидетеля-мученика собственной душой и кровью заплатившего за страшное знание.
Колымские рассказы -- первый сборник рассказов Варлама Шаламова, в котором отражена жизнь заключённых ГУЛАГа. ГУЛАГ - главное управление лагерей, а также разветвленная сеть концлагерей во время массовых репрессий . Сборник создавался с 1954 по 1962 год, после возвращения Шаламова с Колымы. Колымские рассказы являются художественным осмыслением всего увиденного и пережитого Шаламовым за 13 лет проведённых им в заключении на Колыме (1938--1951).
Проблематику своего произведения В.Т.Шаламов формулировал следующим образом: ««Колымские рассказы» -- это попытка поставить и решить какие-то важные нравственные вопросы времени, вопросы, которые просто не могут быть разрешены на другом материале. Вопрос встречи человека и мира, борьба человека с государственной машиной, правда этой борьбы, борьбы за себя, внутри себя -- и вне себя. Возможно ли активное влияние на свою судьбу, перемалываемую зубьями государственной машины, зубьями зла. Иллюзорность и тяжесть надежды. Возможность опереться на другие силы, чем надежда» .
Как писала Г.Л.Нефагина: «Реалистические произведения о системе ГУЛАГа посвящались, как правило, жизни политзаключенных. В них рисовались лагерные ужасы, пытки, издевательства. Но в таких произведениях (А.Солженицына, В.Шаламова, В.Гроссмана, Ан.Марченко) демонстрировалась победа человеческого духа над злом» .
Сегодня становится все более очевидным, что Шаламов -- это не только и, может быть, не столько историческое свидетельство о преступлениях, которые забывать -- преступно. Шаламов -- это стиль, уникальная ритмика прозы, новаторство, всепроникающая парадоксальность, символика, блестящее владение словом в его смысловом, звуковом облике, тонкая стратегия мастера.
Колымская рана постоянно кровоточила, и, работая над рассказами, Шаламов «кричал, угрожал, плакал» -- и утирал слезы лишь после того, как рассказ окончен. Но при этом не уставал повторять, что «дело художника -- именно форма» , работа со словом.
Шаламовская Колыма -- это множество лагерей-островов. Именно Шаламов, как утверждал Тимофеев, нашёл эту метафору -- «лагерь-остров» . Уже в рассказе «Заклинатель змей» заключённый Платонов, «киносценарист в своей первой жизни» , с горьким сарказмом говорит об изощрённости человеческого разума, придумавшего «такие вещи, как наши острова со всей невероятностью их жизни» . А в рассказе «Человек с парохода» лагерный врач, человек острого сардонического ума, высказывает своему слушателю затаённую мечту: «...Если бы наши острова -- вы поняли меня? -- наши острова провалились сквозь землю» .
Острова, архипелаг островов -- это точный и в высшей степени выразительный образ. Им «ухвачена» вынужденная изолированность и в то же время связанность единым невольничьим режимом всех этих тюрем, лагерей, поселений, «командировок», которые входили в систему ГУЛАГа. Архипелаг - группа близко расположенных друг к другу морских островов . Но у Солженицына «архипелаг», как утверждала Нефагина, -- прежде всего условный термин-метафора, обозначающий объект исследования . У Шаламова же «наши острова» -- это огромный целостный образ . Он не подвластен повествователю, он обладает эпическим саморазвитием, он вбирает в себя и подчиняет своей зловещей круговерти, своему «сюжету» всё, абсолютно всё -- небо, снег, деревья, лица, судьбы, мысли, расстрелы...
Ничего иного, что бы располагалось за пределами «наших островов», в «Колымских рассказах» не существует. Та, долагерная, вольная жизнь называется «первой жизнью», она кончилась, исчезла, растаяла, её уже больше нет. Да и была ли она? Сами узники «наших островов» мыслят о ней как о сказочной, несбыточной земле, которая лежит где-то «за синими морями, за высокими горами», как, например, в «Заклинателе змей». Лагерь поглотил какое бы то ни было иное существование. Он подчинил всё и вся безжалостному диктату своих тюремных правил. Беспредельно разросшись, он стал целой страной. Понятие «страна Колыма» прямо заявлено в рассказе «Последний бой майора Пугачёва»: «В этой стране надежд, а стало быть, стране слухов, догадок, предположений, гипотез» .
Концлагерь, заместивший собой всю страну, страна, обращённая в огромный архипелаг лагерей, -- таков гротескно-монументальный образ мира, который складывается из мозаики «Колымских рассказов». Он по-своему упорядочен и целесообразен, этот мир. Вот как выглядит лагерь для заключённых в «Тайге золотой»: «Малая зона -- это пересылка. Большая зона -- лагерь горного управления -- бесконечные бараки, арестантские улицы, тройная ограда из колючей проволоки, караульные вышки по-зимнему, похожие на скворечники» . И далее следует: «Архитектура Малой зоны идеальна» . Выходит, это целый город, выстроенный в полном соответствии со своим назначением. И архитектура здесь есть, да ещё такая, к которой применимы высшие эстетические критерии. Словом, всё как надо, всё «как у людей» .
Брюер М. сообщает: «Таково пространство «страны Колымы». Действуют здесь и законы времени. Правда, в отличие от скрытого сарказма в изображении вроде бы нормально-целесообразного лагерного пространства, время лагерное откровенно выведено за рамки естественного течения, это странное, ненормальное время» .
«Месяцы на Крайнем Севере считаются годами -- так велик опыт, человеческий опыт, приобретаемый там» . Это обобщение принадлежит безличному повествователю из рассказа «Последний бой майора Пугачёва». А вот субъективное, личное восприятие времени одним из зеков, бывшим врачом Глебовым в рассказе «Ночью»: «Реальной была минута, час, день от подъёма до отбоя -- дальше он не загадывал и не находил в себе сил загадывать. Как и все» .
В этом пространстве и в таком времени протекает годами жизнь заключённого. Здесь сложился свой уклад, свои порядки, своя шкала ценностей, своя социальная иерархия. Шаламов с дотошностью этнографа описывает этот уклад. Здесь и подробности бытового обустройства: как, например, сооружается лагерный барак («редкая изгородь в два ряда, промежуток заполняется кусками заиндевевшего мха и торфа» ), как топят печь в бараке, что из себя представляет самодельный лагерный светильник -- бензиновая «колымка»... Социальное устройство лагеря -- тоже предмет тщательного описания. Два полюса: «блатари», они же «друзья народа» -- на одном, а на другом -- политзаключённые, они же «враги народа» . Союз воровских законов и государственных установлений. Гнусная власть всех этих Федечек, Сенечек, обслуживаемых разношерстной челядью из «машек», «ворёнков», «чесальщиков пяток» . И не менее беспощадный гнёт целой пирамиды официальных начальников: бригадиров, учётчиков, надзирателей, конвоиров...
Таков заведённый и устоявшийся порядок жизни на «наших островах». В ином режиме ГУЛАГ не смог бы выполнять свою функцию: поглощать миллионы людей, а взамен «выдавать» золото и лес. Но почему же все эти шаламовские «этнографии» и «физиологии» вызывают ощущение апокалиптического ужаса? Вот ведь совсем недавно один из бывших колымских узников успокоительно поведал, что «зима там, в общем, немногим холоднее ленинградской» и что на Бутугычаге, например, «смертность в действительности была незначительной» , а для борьбы с цингой проводили соответствующие лечебно-профилактические мероприятия, вроде принудительного питья экстракта стланика и т.п.
И у Шаламова есть про этот экстракт и про многое другое. Но он не этнографические очерки о Колыме пишет, он создаёт образ Колымы, как воплощения целой страны, превращённой в ГУЛАГ. Кажущаяся очерковость -- это только «первый слой» образа. Шаламов идёт сквозь «этнографию» к духовной сути Колымы, он ищет эту суть в эстетическом ядре реальных фактов и событий.
В антимире Колымы, где всё направлено на попрание, растаптывание достоинства узника, происходит ликвидация личности. Среди «Колымских рассказов» есть такие, где описывается поведение существ, опустившихся почти до полной утраты человеческого сознания. Вот новелла «Ночью». Бывший врач Глебов и его напарник Багрецов совершают то, что по шкале общепринятых нравственных норм всегда считалось крайним кощунством: разрывают могилу, раздевают труп сопарника с тем, чтобы потом его жалкое бельё обменять на хлеб. Это уже запредел: личности уже нет, остался чисто животный витальный рефлекс.
Однако в антимире Колымы не только выматываются душевные силы, не только гаснет рассудок, но наступает такой -- окончательный -- фазис, когда исчезает сам рефлекс жизни: человека уже и собственная смерть ничуть не волнует. Такое состояние описано в рассказе «Одиночный замер». Студент Дугаев, совсем ещё молодой -- двадцати трёх лет, настолько раздавлен лагерем, что даже на страдание у него уже нет сил. Остаётся лишь -- перед расстрелом -- тусклое сожаление, «что напрасно проработал, напрасно промучился этот последний сегодняшний день» .
Как указывает Нефагина Г.Л.: «Безыллюзорно, жёстко пишет Шаламов о расчеловечивании человека системой ГУЛАГа. Александр Солженицын, который прочитал шестьдесят колымских рассказов Шаламова и его «Очерки преступного мира», отмечал: «Лагерный опыт Шаламова был горше и дольше моего, и я с уважением признаю, что именно ему, а не мне досталось коснуться того дна озверения и отчаяния, к которому тянул нас весь лагерный быт» .
В «Колымских рассказах» объект постижения не Система, а человек в жерновах Системы. Шаламова интересует не то, как работает репрессивная машина ГУЛАГа, а то, как «работает» человеческая душа, которую старается раздавить и перемолоть эта машина. И доминирует в «Колымских рассказах» не логика сцепления суждений, а логика сцепления образов -- исконная художественная логика. Всё это имеет прямое отношение не только к спору об «образе восстания» , а значительно шире -- к проблеме адекватного прочтения «Колымских рассказов», в соответствии с их собственной природой и теми творческими принципами, которыми руководствовался их автор.
Конечно же, Шаламову в высшей степени дорого всё человечное. Он порой даже с умилением «вылущивает» из мрачного хаоса Колымы самые микроскопические свидетельства того, что Системе не удалось до конца выморозить в людских душах, -- то первичное нравственное чувство, которое называют способностью к состраданию.
Когда врачиха Лидия Ивановна в рассказе «Тифозный карантин» негромким своим голосом осаживает фельдшера, что наорал на Андреева, тот запомнил её «на всю свою жизнь» -- «за доброе слово, сказанное вовремя» . Когда пожилой инструментальщик в рассказе «Плотники» покрывает двух интеллигентов-неумех, что назвались плотниками, лишь бы хоть денёк побыть в тепле столярной мастерской, и отдаёт им собственноручно выточенные топорища. Когда пекари с хлебозавода в рассказе «Хлеб» стараются в первую очередь накормить присланных к ним лагерных доходяг. Когда ожесточённые судьбой и борьбой за выживание зеки в рассказе «Апостол Павел» сжигают письмо и заявление единственной дочери старого столяра с отречением от своего отца, то все эти вроде бы незначительные поступки предстают как акты высокой человечности. А то, что совершает следователь в рассказе «Почерк» -- он бросает в печку дело Криста, включённого в очередной список приговоренных к расстрелу, -- это по существующим меркам отчаянный поступок, настоящий подвиг сострадания.
Итак, нормальный «среднестатистический» человек в совершенно ненормальных, абсолютно бесчеловечных обстоятельствах. Шаламов исследует процесс взаимодействия колымского узника с Системой не на уровне идеологии, даже не на уровне обыденного сознания, а на уровне подсознания, на той пограничной полосе, куда гулаговская давильня оттеснила человека, -- на зыбкой грани между личностью, ещё сохраняющей способность мыслить и страдать, и тем безличным существом, которое уже не владеет собою и начинает жить самыми примитивными рефлексами.
В отечественной литературе ХХ века много написано о лагерях и зэках. Лагерная тема неизжита окончательно и дает о себе знать в языке, в музыкальных предпочтениях и социальных моделях поведения: в невероятной и часто неосознанной тяге русских людей к блатной песне, популярности лагерного шансона, в манере вести себя, строить бизнес, общаться.
Если говорить о самых влиятельных авторах, посвятивших свои главные произведения метаморфозам, происходящим с человеком за колючей проволокой, то к таковым неизбежно причисляются Варлам Шаламов, Александр Солженицын и Сергей Довлатов (разумеется, этими именами список не исчерпывается).
«Шаламов, — пишет Александр Генис в сценарии к радиопрограмме «Довлатов и окрестности», — как известно, проклял свой лагерный опыт, зато Солженицын благословил тюрьму, сделавшую его писателем …» Самый молодой из этой триады — Довлатов, служивший в военизированной охране, то есть находившийся по эту сторону колючей проволоки, был знаком с Шаламовым. «Я немного знал Варлама Тихоновича. Это был поразительный человек. И все-таки я не согласен. Шаламов ненавидел тюрьму? Я думаю, что этого мало. Такое чувство еще не означает любви к свободе. И даже — ненависти к тирании». О своей прозе Довлатов говорил: «Меня интересует жизнь, а не тюрьма. И — люди, а не монстры».
У Шаламова тюрьма лишает людей всего человеческого, кроме робкой, постепенно угасающей надежды на прекращение мучений: будь то смерть или хотя бы некоторое послабление режима. О полном освобождении герои Шаламова чаще всего даже не смеют и мечтать. Герои Шаламова - обездушенные персонажи в стиле Гойи, угасающие сознанием и желанием цепляться за жизнь доходяги…
Мир лагеря - мир угасающих человеческих рефлексов. В лагере жизнь человека максимально упрощается. Автор рассказов - равнодушный бытописатель абсурдно-жестокого иерархичного лагерного мира, в котором существует имеющая огромные права охрана, блатная аристократия, чинящая произвол в лагерном бараке, и мелкая бесправная человеческая сволочь.
В рассказе «На представку», начинающимся аллюзией на пушкинскую «Пиковую даму»: «Играли в карты у коногона Наумова…», один заключенный проигрывает другому свои вещи. Когда играть больше не на что, взгляд Наумова падает на двух чужаков - заключенных из другого барака, пиливших в бараке коноводов дрова за небольшое пищевое вознаграждение. На горе одного из зэков на нем оказывается свитер, присланный женой. Отдавать его он отказывается. «Сашка, дневальный Наумова, тот самый Сашка, который час назад наливал нам супчику за пилку дров, чуть присел и выдернул что-то из-за голенища валенка. Потом он протянул руку к Гаркунову, и Гаркунов всхлипнул и стал валиться на бок». Проигранный Наумовым свитер сняли с мертвого тела. «Свитер был красный, и кровь на нем была едва заметна… Игра была кончена, и я мог идти домой. Теперь надо было искать другого партнера для пилки дров». В последней строчке выражено, возникшее как реакция на бесчеловечные условия, равнодушие к чужой жизни, которой ты никак не можешь помочь. В лагере человек лишается личной собственности и личного достоинства. Опыт лагеря, по мысли Шаламова, никак не может пригодиться человеку нигде, помимо лагеря, потому что он запределен всему тому, что мы называем человеческим, сохраняющемся там, где кроме систематического унижения есть еще какое-то усилие, направленное на созидание личности.
Герои рассказов — зэки, вольнонаемные, начальники, охрана, а иногда и явления природы.
В самом первом рассказе «По снегу» заключенные прокладывают путь по снежной целине. Пять-шесть человек плечом к плечу движутся вперед, наметив где-то далеко впереди ориентир: скалу, высокое дерево. Тут очень важно не попадать в след рядом идущего, иначе останется яма, по которым пробираться тяжелее, чем по целине. После этих людей уже могут идти другие люди, обозы, трактора. «Из идущих по следу каждый, даже самый маленький и слабый, должен ступить на кусочек снежной целины, а не в чужой след». И только в последнем предложении мы понимаем, что весь этот рассказ помимо будничного зимнего лагерного ритуала описывает писательское творчество. «А на тракторах и лошадях ездят не писатели, а читатели». Именно писатели растаптывают снежную целину нетронутых жизненных пространств, облекают существующее вокруг нас мимолетно и неявно в явные постоянные словесные образы, подобно проявителю для фотобумаги, показывают то, что видно и слышно многим, но безо всякой внутренней связи, без логики развития сюжета, в понятной контрастной материальной форме. И вопреки собственному убеждению, что лагерный опыт не может человеку дать ничего положительного, Шаламов в совокупности своих рассказов, возможно, даже вопреки собственному убеждению, утверждает, что человек, прошедший лагеря и не утративший памяти о своем призвании, уподобляется таежному стланику, неприхотливому дальнему родственнику кедра, необычайно чувствительному и упрямому, как все северные деревья. «Среди снежной бескрайней белизны, среди полной безнадежности вдруг встает стланик. Он стряхивает снег, распрямляется во весь рост, поднимает к небу свою зеленую, обледенелую хвою. Он слышит неуловимый нами зов весны и, веря в нее, встает раньше всех на Севере. Зима закончилась». Шаламов считал именно стланик наиболее поэтичным русским деревом, «получше, чем прославленные плакучая ива, чинара, кипарис». И дрова из стланика жарче, добавляет автор, постигший в условиях вечной мерзлоты цену любого, пусть и самого незначительного проявления тепла.
В гулаговских лагерях надежда на то, что длинная зима унижения и беспамятства закончится, умирала только вместе с человеком. Лишенный даже базовых потребностей человек становится как стланик, готовый поверить даже кратковременному теплу костра; легковернее, потому что любой посул, любой намек на необходимые организму калории, опущенный ниже уровня выживания зэк готов воспринимать как возможное пусть и сиюсекундное улучшение своей участи. Годы лагерей спрессовываются в гранитные временные монолиты. Человек, истязаемый бессмысленным тяжелым трудом, перестает замечать время. И потому самая небольшая деталь, отвлекающая его от траектории, заданной днями, месяцами, годами заключения, воспринимается как нечто потрясающее.
И сегодня короткие шаламовские рассказы жгут душу читателя. Они подвигают его к неизбежному вопросу: как же могло произойти столь ужасающее, столь универсальных масштабов зло в такой огромной и разной по своему национальному и культурному укладу стране, как Россия? И как получилось, что в эту воронку чистого беспримесного зла были увлечены и другие вполне культурные и самостоятельные народы? Без ответов на эти и многие другие вопросы, побуждаемые чтением Шаламова, мы не сможем ответить на те, что возникают у нас сегодня при чтении свежих газет.
Санкт-Петербургский институт управления и права
факультет психологии
КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА
по дисциплине:
«Психологизм худ. литературы»
«Проблематика и стилистика «Колымских рассказов»
В.Шаламова»
Выполнил:
студент 3 курса
заочной формы обучения
Никулин В.И.
Санкт-Петербург
- Биографические данные. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3
- Художественные особенности «Колымских рассказов» . .5
- Проблематика произведения. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .8
- Заключение. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 9
- Список литературы. . . . . . . . . .. . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . .10
Биографические данные.
Варлам Тихонович
Шаламов родился 18 июня (5 июня по старому
стилю) в 1907 году в северном провинциальном
городе Вологда, равноудаленном от тогдашних
столиц - Москвы и Петербурга, что,
безусловно, накладывало отпечаток
на его быт, нравы, общественную и
культурную жизнь. Обладая с детства сильной
восприимчивостью, он не мог не чувствовать
различных потоков в живой атмосфере города,
«с особым нравственным и культурным климатом»,
тем более, что семья Шаламовых фактически
находилась в самом центре духовной жизни.
Отец писателя - Тихон Николаевич, потомственный
священник, был в городе видным человеком,
поскольку не только служил в церкви, но
и занимался активной общественной деятельностью,
он поддерживал связи с ссыльными революционерами,
резко выступал против черносотенцев,
сражался за приобщение народа к знаниям
и культуре. Почти 11 лет прослуживший на
Алеутских островах в качестве православного
миссионера, он был человеком европейски
образованным, придерживался достаточно
свободных и независимых взглядов, что,
естественно, вызывало к нему отнюдь не
только симпатию. С высоты своего тяжкого
опыта Варлам Шаламов довольно скептически
оценивал христианскую и просветительскую
деятельность отца, свидетелем которой
он был в период своей вологодской юности.
Он писал в «Четвертой Вологде»: «В будущем
отец ничего не угадал… На себя он смотрел,
как на человека, который пришел не только
служить Богу, сколько вести сражение
за лучшее будущее России… Отцу мстили
все - и за все. За грамотность, за интеллигентность.
Все исторические страсти русского народа
хлестали через порог нашего дома». Последнее
предложение может служить эпиграфом
к жизни Шаламова. «В 1915 году немецкий военнопленный
ударил на бульваре моего второго брата
ножом в живот, и брат едва не умер - жизнь
его несколько месяцев была в опасности,
- пенициллина ведь не было тогда. Тогдашний
знаменитый вологодский хирург Мокровский
спас его жизнь. Увы, эта рана была только
предупреждением. Через три-четыре года
брат был убит. Оба моих старших брата
были на войне. Второй брат был красноармейцем
химической роты VI армии и погиб на Северном
фронте в двадцатом году. Отец мой ослеп
после смерти любимого сына и прожил тринадцать
лет слепым». В 1926 году В.Шаламов поступает
в Московский университет на факультет
советского права. 19 февраля 1929 года
он был арестован за распространение «Завещания
В.И. Ленина» «…Этот день и час я считаю
началом своей общественной жизни… После
увлечения историей русского освободительного
движения, после кипящего Московского
университета 1926 года, кипящей Москвы
- мне надлежало испытать свои истинные
душевные качества». В.Т. Шаламов был осужден
на три года заключения в лагерях и отправлен
этапом в Вишерский лагерь (Северный Урал).В
1932 после отбывания срока он вернулся
в Москву, занимался литературным творчеством,
а также писал для журналов. 12 января 1937 года
Варлам Шаламов «как бывший «оппозиционер»
был вновь арестован и осужден за «контрреволюционную
троцкистскую деятельность» на пять лет
заключения в лагерях с использованием
на тяжелых физических работах. В 1943 году
новый срок - 10 лет за антисоветскую агитацию:
он назвал И. Бунина, находившегося в эмиграции,
«великим русским классиком». От гибели
спасло В. Шаламова знакомство с лагерными
врачами. Благодаря их помощи, он закончил
фельдшерские курсы и работал в центральной
больнице для заключенных до самого освобождения
из лагеря. Вернулся в Москву в 1953 г., но,
не получив прописки, вынужден был работать
на одном из торфопредприятий в Калининской
области. Реабилитирован
В.Т. Шаламов был в 1954 году.Дальнейшая одинокая
жизнь писателя протекала в упорном литературном
труде. Однако при жизни В.Т. Шаламова не
были напечатаны его «Колымские рассказы».
Из стихов была опубликована очень малая
их часть, да и то нередко в исковерканном
виде…
Умер Варлам Тихонович Шаламов 17 января
1982 года, потерявший слух и зрение, совершенно
беззащитный в Доме инвалидов Литфонда,
до конца испивший чашу непризнания при
жизни.
«Колымские рассказы» - главный труд
писателя В.Т. Шаламова.
20 лет он отдал их созданию.
Художественные особенности «Колымских рассказов»
Вопрос о художественной принадлежности лагерной литературы заслуживает отдельного исследования, однако, общность темы и личного опыта авторов не подразумевает жанровой однородности. Лагерную литературу следует рассматривать не как единое явление, а как объединение произведений, очень разных и по менталитету, и по жанру, и по художественным особенностям, и - как это ни странно - по тематике.. При этом необходимо учитывать, что авторы лагерной литературы не могли не предвидеть, что большинство читателей воспримет их книги как литературу свидетельства, источник знаний. И таким образом, характер прочтения становится одним из художественных свойств произведения.
Литературные критики
никогда не причисляли Шаламова к
документалистам, но для большинства
из них тематика, план содержания "Колымских
рассказов", как правило, заслоняли
план выражения, а к художественной
манере Шаламова они чаще всего обращались,
только чтобы зафиксировать ее отличия
(в основном, интонационные) от стилистики
других произведений лагерной литературы.
"Колымские рассказы" состоят из
шести циклов рассказов; кроме того, перу
Шаламова принадлежит большой цикл очерков,
посвященных уголовному миру. В одном
из авторских предисловий Шаламов писал:
"Лагерь - это отрицательный опыт для
человека с первого и до последнего часа,
человек не должен знать, не должен даже
слышать о нем."1 И дальше,
в полном соответствии с вышеприведенной
декларацией, Шаламов описывает лагерь
с литературным мастерством, которое в
данных обстоятельствах является свойством
как бы не автора, а текста.
"Дождь лил третьи сутки не переставая.
На каменистой почве нельзя узнать - час
льет дождь или месяц. Холодный мелкий
дождь... Серый каменный берег, серые горы,
серый дождь, люди в серой рваной одежде
- все было очень мягкое, очень согласное
друг с другом. Все было какой-то единой
цветовой гармонией..."2
"Мы видели на черном небе маленькую
светло-серую луну, окруженную радужным
нимбом, зажигавшимся в большие морозы."3
Хронотоп "Колымских рассказов" -
это хронотоп потустороннего мира: бескрайняя
бесцветная окаймленная горами равнина,
непрекращающийся дождь (или снег), холод,
ветер, бесконечный день. Более того, этот
хронотоп вторичен, литературен – достаточно
вспомнить Аид "Одиссеи" или Ад "Божественной
комедии": "Я в третьем круге, там,
где дождь струится..."4 .
Снег на Колыме тает редко, зимой он слеживается
и смерзается, сглаживая все неровности
рельефа. Зима на Колыме длится большую
часть года. Дождь, бывает, льет месяцами.
А рабочий день заключенных - шестнадцать
часов. Скрытая цитата оборачивается предельной
подлинностью. Шаламов точен. А потому
объяснение всем особенностям и кажущимся
несообразностям его художественной манеры,
видимо, следует искать в особенностях
и несообразностях материала. То есть
лагеря.
Странности шаламовского стиля не то
чтобы бросаются в глаза, а как бы проступают
по мере чтения. Варлам Шаламов - поэт,
журналист, автор работы о звуковой гармонии,
однако, у читателя "Колымских рассказов"
может создаться впечатление, что автор
не вполне владеет русским языком:
"Крист не ходил в лагерь при круглосуточной
его работе."5
"Но без конвоя их не выпускали никого
"за проволоку."6
"... и уж во всяком случае, не отказывались
от стопки спирту, хотя бы ее подносил
провокатор."7 .
На уровне лексики авторский текст - это
речь образованного человека. Сбой происходит
на грамматическом уровне. Спотыкающаяся,
неловкая, затрудненная речь организует
столь же неуклюжее, неровное повествование.Стремительно
разворачивающийся сюжет вдруг "застывает",
вытесненный долгим подробным описанием
какой-нибудь мелочи лагерной жизни, а
затем судьбу персонажа решает совершенно
неожиданное обстоятельство, доселе в
рассказе не упоминавшееся. Рассказ "На
представку" начинается так: "Играли
в карты у коногона Наумова."8 Конногвардеец Нарумов из "Пиковой
дамы" (наличие парафраза отмечали многие
исследователи) потерял букву "р",
но остался при лошадях и гвардейском
звании - в лагере коногон является представителем
высшей аристократии. Первая фраза как
бы очерчивает круг ассоциаций. Подробный
рассказ о карточных традициях уголовников,
сдержанно-напряженное описание самой
игры окончательно убеждают читателя,
что он следит за роковым - для участников
- карточным поединком. Все его внимание
приковано к игре. Но в момент наивысшего
напряжения, когда по всем законам пригородной
баллады в воздухе должны сверкнуть два
ножа, стремительное течение сюжета разворачивается
в неожиданную сторону и вместо одного
из игроков гибнет совершенно посторонний
и до той минуты никак в сюжете не задействованный
"фрайер" Гаркунов - один из зрителей.
А в рассказе "Заговор юристов" долгое
путешествие героя к неизбежной, казалось
бы, по лагерным законам смерти заканчивается
гибелью карьериста-следователя и прекращением
убийственного для героя "дела о заговоре".
Пружиной сюжета служат явные и скрытые
причинно-следственные связи. По Беттельхайму
одним из самых мощных средств превращения
человека из личности в лишенного индивидуальности
образцового заключенного является невозможность
влиять на свое будущее. Непредсказуемость
результата любого шага, невозможность
рассчитывать даже на сутки вперед вынуждали
жить настоящим, а еще лучше - сиюминутной
физической потребностью - порождали чувство
дезориентации и тотальной беспомощности.
В немецких концлагерях это средство применялось
вполне сознательно. В советских лагерях
подобная обстановка создалась, как нам
кажется, скорее, в результате соединения
атмосферы террора с традиционным имперским
бюрократизмом и повальным воровством
и взяточничеством любого лагерного начальства.
В границах неизбежной гибели с человеком
в лагере могло случиться все.Шаламов
ведет повествование в сухой, эпической,
максимально объективированной манере.
Эта интонация не меняется, что бы он ни
описывал. Шаламов не дает никаких оценок
поведению своих героев и авторское отношение
можно угадать только по едва уловимым
приметам, а чаще и вовсе нельзя угадать.
Создается впечатление, что порой шаламовское
бесстрастие перетекает в черную, гиньольную
иронию. У читателя может возникнуть
ощущение, что отрешенность авторской
интонации создается отчасти за счет скупости
и обесцвеченности изобразительного ряда
"Колымских рассказов". Речь Шаламова
кажется такой же блеклой и безжизненной,
что и описываемые им колымские пейзажи.
вуковой ряд, лексика, грамматическая
структура несут максимум смысловой нагрузки.
Шаламовские образы, как правило, многозначны
и многофункциональны. Так, например, первая
фраза рассказа "На представку" задает
интонацию, прокладывает ложный след –
и одновременно придает рассказу объемность,
вводит в его систему отсчета понятие
исторического времени, ибо "мелкое
ночное происшествие" в бараке коногонов
предстает читателю как бы отражением,
проекцией пушкинской трагедии. Шаламов
использует классический сюжет как зонд
- по степени и характеру повреждений читатель
может судить о свойствах лагерной вселенной.
"Колымские рассказы" написаны свободным
и ярким языком, темп повествования очень
высок - и неощутим, потому что везде одинаков.
Плотность значения на единицу текста
такова, что, пытаясь справиться с ней,
читательское сознание практически неспособно
отвлекаться на особенности собственно
стиля, в какой-то момент художественная
манера автора перестает быть неожиданностью
и становится данностью. Чтение Шаламова
требует большого душевного и умственного
напряжения - и это напряжение становится
как бы характеристикой текста. В каком-то
смысле первоначальное ощущение скупости
и однообразия изобразительного плана
"Колымских рассказов" верно - Шаламов
экономит на пространстве текста за счет
предельной концентрированности значения.
Проблематика произведения.
“Колымские рассказы”
- сборник рассказов, вошедший в колымскую
эпопею Варлама Шаламова. Автор сам прошел
через этот “самый ледяной” ад сталинских
лагерей, поэтому каждый его рассказ абсолютно
достоверен.
В “Колымских рассказах” отражена проблема
противостояния личности и государственной
машины, трагедии человека в тоталитарном
государстве. Причем показана последняя
стадия этого конфликта - человек, находящийся
в лагере. И не просто в лагере, а в самом
страшном из лагерей, воздвигнутом самой
бесчеловечной из систем. Это максимальное
подавление государством человеческой
личности. В рассказе “Сухим пайком”
Шаламов пишет: “нас ничто уже не волновало
“нам жить было легко во власти чужой
воли. Мы не заботились даже о том, чтобы
сохранить жизнь, и если и спали, то тоже
подчинясь приказу, распорядку лагерного
дня... Мы давно стали фаталистами, мы не
рассчитывали на нашу жизнь далее, как
на день вперед... Всякое вмешательство
в судьбу, в волю богов было неприличным”.
Точнее, чем автор, не скажешь, и самое
страшное, что воля государства полностью
подавляет и растворяет в себе волю человека.
Она же лишает его всех человеческих чувств,
стирает грань между жизнью и смертью.
Постепенно убивая человека физически,
убивают и его душу. Голод и холод делают
с людьми такое, что становится страшно.
“Все человеческие чувства - любовь,
дружба, зависть, человеколюбие, милосердие,
жажда славы, честность - шли от нас с
тем мясом, которого мы лишились за время
своего голодания. В том незначительном
мышечном слое, который еще оставался
на наших костях... различалась только
злоба - самое долговечное человеческое
чувство”. Ради того, чтобы поесть и согреться,
люди готовы на все, и если они не совершают
предательства, то это подсознательно,
машинально, так как само понятие предательства,
как и многое другое, стерлось, ушло, исчезло.
“Мы научились смирению, мы разучились
удивляться. У нас не было гордости, себялюбия,
самолюбия, а ревность и старость казались
нам марсианскими понятиями и притом пустяками...
Мы понимали, что смерть нисколько не хуже
чем жизнь”. Нужно только представить
себе жизнь, которая кажется не хуже смерти.
В человеке исчезает все человеческое.
Государственная воля подавляет все, остается
только жажда жизни, великая выживаемость:
“Голодный и злой, я знал, что ничто в мире
не заставит меня покончить с собой... и
я понял самое главное, что стал человеком
не потому, что он божье создание, а потому,
что он был физически крепче, выносливее
всех животных, а позднее потому, что заставил
духовное начало успешно служить началу
физическому”. Вот так, вопреки всем теориям
о происхождении человека.
Заключение
Если в рассказе
“Шерри-бренди” Шаламов пишет
о жизни поэта, о ее смысле, то
в первом рассказе, который называется
“По снегу”, Шаламов говорит
о назначении и роли писателей, сравнивая
ее с тем, как протаптывают дорогу по снежной
целине. Писатели - именно те, кто протаптывает
ее. Есть первый, кому тяжелее всех, но
если идти только по его следам, получится
лишь узкая тропинка. За ним идут другие,
и протаптывают ту широкую дорогу, по которой
ездят читатели. “И каждый из них, даже
самый маленький, самый слабый, должен
ступить на кусочек снежной целины, а не
в чужой след. А на тракторах и лошадях
ездят не писатели, а читатели”.
И Шаламов не идет по протоптанной дороге,
он наступает на “снежную целину”. “Писательский
и человеческий подвиг Шаламова - в том,
что он не только вынес 17 лет лагерей, сохранил
живой свою душу, но и нашел в себе силы
вернуться мыслью и чувством в страшные
годы, высечь из самого долговечного материала
- Слова - воистину Мемориал в память
погибших, в назидание потомкам”.
Список литературы:
1.Материалы сайта shalamov.ru
2. Михайлик Е. В контексте литературы и истории (статья)
3. Шаламовский сборник / Донин С., [Сост.В.В.Есипов].- Вологда: Грифон, 1997
С Колымы.
Колымские рассказы знакомят читателя с жизнью заключённых ГУЛАГа и являются художественным осмыслением всего увиденного и пережитого Шаламовым за 13 лет проведённых им в заключении на Колыме (1938-1951).
Особенности жанра и проблематика
Шаламов, не приемля классическую традицию построения рассказа, утвердил новый жанр, краеугольным камнем которого стало документальное свидетельство. Объединение документальности и художественности.
«Колымские рассказы» - это поиски нового выражения, а тем самым и нового содержания. Новая, необычная форма для фиксации исключительного состояния, исключительных обстоятельств, которые, оказывается, могут быть и в истории, и в человеческой душе. Человеческая душа, её пределы, её моральные границы растянуты безгранично - исторический опыт помочь тут не может.
Право на фиксацию этого исключительного опыта, этого исключительного нравственного состояния могут иметь лишь люди, имеющие личный опыт.
Результат - «Колымские рассказы» - не выдумка, не отсев чего-то случайного - этот отсев совершён в мозгу, как бы раньше, автоматически. Мозг выдаёт, не может не выдать фраз, подготовленных личным опытом, где-то раньше. Тут не чистка, не правка, не отделка - всё пишется набело. Черновики - если они есть - глубоко в мозгу, и сознание не перебирает там варианты, вроде цвета глаз Катюши Масловой - в моём понимании искусства - абсолютная антихудожественность. Разве для любого героя «Колымских рассказов» - если они там есть - существует цвет глаз? На Колыме не было людей, у которых был бы цвет глаз, и это не аберрация моей памяти, а существо жизни тогдашней.
Достоверность протокола, очерка, подведённая к высшей степени художественности, - так я сам понимаю свою работуПроблематику своего произведения В. Шаламов формулировал следующим образом: Начало цитаты
«„Колымские рассказы“ - это попытка поставить и решить какие-то важные нравственные вопросы времени, вопросы, которые просто не могут быть разрешены на другом материале. Вопрос встречи человека и мира, борьба человека с государственной машиной, правда этой борьбы, борьбы за себя, внутри себя - и вне себя. Возможно ли активное влияние на свою судьбу, перемалываемую зубьями государственной машины, зубьями зла. Иллюзорность и тяжесть надежды. Возможность опереться на другие силы, чем надежда». Конец цитаты
Обстоятельства публикации
Впервые четыре «Колымских рассказа» вышли на русском языке в нью-йоркском «Новом журнале» в 1966 году.
Позднее 26 рассказов Шаламова , преимущественно из сборника «Колымские рассказы», были опубликованы в 1967 г. в Кёльне (Германия) на немецком языке, под заглавием «Рассказы заключённого Шалан ова». Через два года перевод одноимённого издания с немецкого появился и во Франции. Позднее число публикаций «Колымских рассказов», с исправленной фамилией автора, увеличилось.
Шаламов отвергал ориентированную, по его мнению, на поддержку западных спецслужб стратегию советского диссидентского движения, называя ситуацию в которой оно действует «беспроигрышным спортлото американской разведки»; он не стремился публиковаться за рубежом, его главной целью всегда являлась публикация на родине. Публикация «Колымских рассказов» против воли их автора на Западе, отсекая возможность печататься на родине, была тяжело перенесена Шаламовым. Вот, что об этом вспоминала его подруга И. П. Сиротинская:
Книжку «Московские облака» никак не сдавали в печать. Варлам Тихонович бегал и советовался в «Юность» - к Б. Полевому и Н. Злотникову, в «Литгазету» к Н. Мармерштейну, в «Советский писатель» - к В. Фогельсону. Приходил издёрганный, злой и отчаявшийся. «Я в списках. Надо писать письмо». Я сказала: «Не надо. Это - потерять лицо. Не надо. Я чувствую всей душой - не надо».
- Ты Красная шапочка, ты этот мир волков не знаешь. Я спасаю свою книжку. Эти сволочи там, на Западе, пускают по рассказику в передачу. Я никаким «Посевам» и «Голосам» своих рассказов не давал.Он был почти в истерике, метался по комнате. Досталось и «ПЧ»:
- Пусть сами прыгают в эту яму, а потом пишут петиции. Да, да! Прыгай сам, а не заставляй прыгать других.
В результате в 1972 году Шаламов был вынужден прибегнуть к написанию письма протеста, которое многими было воспринято как признак гражданской слабости автора и его отречение от «Колымских рассказов». Между тем, архивные данные, воспоминания близких, переписка и современные исследования позволяют судить о том, что Шаламов был последователен и абсолютно искренен в своём обращении к редакции «Литературной газеты».
При жизни Шаламова в СССР не было напечатано ни одного его рассказа о ГУЛАГе. В 1988 году, в разгар перестройки, в журналах начали появляться «Колымские рассказы», а их первое отдельное издание вышло только в 1989 году, через 7 лет после смерти писателя.
- По снегу
- Ночью
- Одиночный замер
- Дождь
- Сухим пайком
- Апостол Павел
- Сука Тамара
- Детские картинки
- Татарский мулла и чистый воздух
- Тетя Поля
- Тайга золотая
- Серафим
- Домино
- Шоковая терапия
- Красный крест
- Тифозный карантин
Персонажи
Всем убийцам в рассказах Шаламова дана настоящая фамилия.
Варлам Шаламов - один из самых великих русских писателей 20-го столетия, человек несгибаемого мужества и ясного, пронзительного ума. Он оставил после себя поразительное по глубине и художественности наследие - Колымские рассказы, рисующие безжалостно правдивую и пронзительную картину жизни и человеческих судеб в сталинском ГУЛАГе.Колымские рассказы стали для Шаламова попыткой поставить и решить самые важные нравственные вопросы времени, вопросы, которые просто не могут быть разрешены на ином материале. Это, прежде всего, вопрос о правомерности борьбы человека с государственной машиной, о возможности активно влиять на свою судьбу, о путях сохранения человеческого достоинства в нечеловеческих условиях.Трудно даже представить, какого душевного напряжения стоили Шаламову эти рассказы. Он как бы многократно заново вызывал к жизни призраки жертв и палачей. Художественно-конкретные, документальные рассказы Шаламова напоены мощной философской мыслью, которая придает им особую интеллектуальную емкость. Эту мысль невозможно запереть в барак. Ее духовное пространство составляет все человеческое бытие.Удивительным качеством Колымских рассказов является их композиционная целостность при кажущейся на первый взгляд несвязности сюжетов. Колымская эпопея состоит их 6 книг, первая из которых так и называется - Колымские рассказы, а к ней примыкают книги Левый берег, Артист лопаты, Очерки преступного мира, Воскрешение лиственницы, Перчатка, или КР-2.Книга Колымские рассказы состоит из 33 рассказов, стоящих в строго определенном, но не хронологическом порядке. Этот порядок позволяет увидеть сталинские лагеря как живой организм, со своей историей и развитием. И в этом смысле Колымские рассказы представляют собой не что иное, как роман в новеллах, несмотря на многочисленные заявления самого автора о смерти в ХХ веке романа как литературного жанра.Рассказ ведется постоянно от третьего лица, но главный герой большинства рассказов, выступая под разными фамилиями (Андреев, Голубев, Крист), предельно близок к автору. Его кровная причастность к описываемым событиям, исповедальный характер повествования ощущается везде.Если читать Колымские рассказы не по отдельности, а целиком, как роман, они производят наиболее сильное впечатление. Они показывают кошмар нечеловеческих условий так, как его только и можно показать - без нагнетания чувствительности, без психологических изысков, без лишних слов, без стремления поразить читателя, сурово, лаконично и точно. Но лаконизм этот - спрессованный до предела гнев и боль автора. Эффект воздействия этой прозы - в контрасте спокойствия автора, его неспешного, спокойного по форме повествования и взрывного, сжигающего содержания.Образ лагеря в рассказах Шаламова - это, на первый взгляд, образ абсолютного зла. Постоянно приходящая на ум метафора ада подразумевает не только нечеловеческие муки заключенных, но и другое: ад - это царство мертвых. В рассказах Шаламова, попав в ледяное царство Колымы, увлекаемый этим новым Вергилием, следуешь за ним почти машинально и не можешь остановиться, пока не дойдешь до конца. Один из рассказов, "Надгробное слово", так и начинается: "Все умерли..." Писатель по очереди воскрешает в памяти тех, с кем встречался и кого пережил в лагерях: своего товарища, расстрелянного за невыполнение плана его участком, французского коммуниста, которого бригадир убил одним ударом кулака, своего однокурсника, с которым встретились через 10 лет в камере Бутырской тюрьмы... Смерть каждого из них выглядит как нечто неизбежное, будничное, обыденное. Смерть - это не самое страшное - вот, что поражает больше всего. Чаще она не трагедия, а спасение от мук, если это своя смерть, или возможность извлечь какую-либо выгоду, если чужая. В другом рассказе с леденящим душу спокойствием автор рассказывает, как два лагерника выкапывают из промерзшей земли только что захороненный труп, радуясь своей удаче - белье мертвого они завтра променяют на хлеб и табак ("Ночь").Немыслимый голод - самое сильное из всех колымских чувств. Но и еда превращается лишь в утилитарный процесс поддержания жизни. Все заключенные едят очень быстро, боясь лишиться и без того скудного пайка, едят без ложек, через борт тарелки, лочиста вылизывая языком ее дно. В этих условиях человек дичает. Один юноша ел мясо человеческих трупов из морга, вырубая куски человечины, "не жирные, конечно" ("Домино"). Быт заключенных - еще один круг колымского ада. Подобия жилищ - огромные бараки с многоэтажными нарами, вмещающими по 500-600 человек, матрасы, набитые только сухими ветками, одеяла с серыми буквами "ноги", полная антисанитария, болезни - дистрофия, пеллагра, цинга, - которые вовсе не являются поводом для госпитализации...Так шаг за шагом читатель все больше узнает и становится свидетелем обесценивания человеческого существования, обесценивания личности, полной девальвации понятий о добре и зле. Тема растления души человека становится лейтмотивом для автора Колымских рассказов. Он считал ее одной из самых важных и сложных для писателя: "Вот главная тема времени - растление, которое Сталин внес в души людей" Еще одна важная особенность рассказов Шаламова связана с тем, что ГУЛАГ рассматривается им как точная социально-психологическая модель тоталитарного, сталинского общества: "...Лагерь - не противопоставление ада раю, а слепок нашей жизни... Лагерь... мироподобен. В нем нет ничего, чего не было бы на воле, в его устройстве, социальном и духовном" Другая яркая черта, роднящая лагерь с вольным миром - безнаказанность власть имущих. Картины их зверств - почти сюрреалистические. Они обворовывают, калечат и убивают заключенных, берут взятки, совершают подлоги. Им разрешены любые жестокости, особенно в отношении слабых, тех, кто болен, кто не выполняет норму. Рассказы Шаламова - очень жестокие по своим сюжетам. Очень горькие и беспощадные. Но они не подавляют душу - не подавляют, благодаря огромной нравственной силе героев: Криста, Андреева, Голубева или самого рассказчика - благодаря силе их внутреннего морального сопротивления. Эти герои повидали в лагерях все ступени низости и душевного падения, но сами устояли. Значит, как ни трудно, но устоять все же можно. Даже в колымском аду! Это, вероятно, и есть главный урок Шаламова для нас, его читателей. Нравственный урок для настоящего и будущего, без поучений и морализирования.