Rudyard Kipling. Запад есть Запад, Восток есть Восток. И вместе им не сойтись. Артём Лукин: Правый Путин и левый Обама. И им никогда не сойтись

ЮГО-ЗАПАД Они имели все шансы стать первыми звездами поколения 90-х: бешеный драйв, незамысловатые, но запоминающиеся мелодии, тексты, полные уличного реализма и грубоватого юмора, созвучность времени, полное отсутствие пафоса и каких бы то ни было художественных

Карманный Запад Расхожий анекдот про советскую Прибалтику гласил, что ее жителей в других республиках постоянно спрашивали: а правда, что вы там у себя тоже расплачиваетесь рублями? Я таких вопросов не припомню, но в украинском Николаеве, куда я ребенком каждое лето ездил

Запад по карману Четверть века спустя мы у себя в Прибалтике рассчитываемся в евро. Между Латвией и Россией – шенгенская граница, рижское мирное небо стерегут военно-воздушные силы Североатлантического альянса. Убраться в Америку мне теперь в определенном смысле проще,

Ближний Запад На заре второй латвийской независимости строителями нового государства двигала ясная, четко обозначенная цель: суверенную Латвию должно как можно больше связывать с Европой и как можно меньше – с Россией. Связывать – во всех смыслах. Что касается свободы

Милая Намико даже в день скорби готова была исполнить желание гостьи.

Японцам стоило бы на время Обона ввести одностороннее движение: пятнадцатого утром в сторону гор, шестнадцатого вечером - в сторону моря. К пяти часам японское единодушие обернулось мёртвой пробкой на шоссе. И на вокзале клубилась толпа. Билеты на электричку, идущую в национальный парк, продавали со скидкой по случаю Обона. Власти чтили народный обычай и не хотели на нём наживаться. В поезд они с Намико едва втиснулись. Кондиционеры задыхались, открытые окна не помогали - на улице было плюс тридцать. Ей захотелось выйти из вагона и навсегда забыть о плывущих огоньках и о японских традициях, имеющих такое количество приверженцев.

Поезд пойдёт без остановок, - утешила чуткая Намико и непреклонно сжала губы, приготовившись терпеть.

На платформе приморского посёлка было не лучше, чем в вагоне: плотная, почти недвижимая толпа и душное дыханье моря. Полицейские подравнивали расползающуюся людскую массу, подталкивали её легонько к набережной. Всё пространство между отелями и морем, включая тротуары и даже часть дороги, было застелено синими циновками. Крошечные островки между ними заполняли тележки и палатки, торгующие съестным. Душный дым от ракушек и печёной кукурузы стелился над синим пластмассовым полем, на котором люди сидели, ели, пили и даже спали. К морю было не подойти. И нечего было надеяться увидеть ни плывущие огоньки, ни саму воду. Намико, не павши духом при виде людского нашествия, свернула к бетонной набережной. Конечно, в промежутки между циновками поставить ногу было нельзя, но можно было, изрядно постаравшись, не наступать хотя бы на еду, на руки, ноги. Люди на циновках на проходящих внимания не обратили, как на дело обычное. Произнеся в сотый раз "сумимасэн", она, наконец, увидела воду. Они устроились у выхода на мол, почти пустой. Сюда пускали за две тысячи йен желающих полюбоваться зрелищем с комфортом, сидя на стульях, по такому случаю выставленных на мол. Примоститься у самых ног продающего билеты удалось лишь подтянув колени к самому подбородку.

В семь, когда стало смеркаться, к мосту подплыла простая рыбачья лодка. Внутренность её светилась. Два мужика, споро орудуя, принялись выпускать за борт огоньки. Скоро к ним на помощь пришла другая лодка, наполненная светом, и через несколько минут вся бухта была усеяна светящимися точками. Выгрузившись, дядьки завели моторы и уехали. И не поплакали даже над плывущими огоньками, как красивая японка в кино. Потому что вряд ли в домах у дядек было столько покойников. Вряд ли вообще в здешних местах была такая жуткая смертность. Несколько огоньков волна прибила к набережной. Перегнувшись через каменный бордюр, она выловила один. Чего с ним церемониться, с ничейным! Пучок рисовой соломы был перехвачен посередине верёвочкой, расплюснут в два круга размером с блюдце, скреплённых по краям. Посередине стояла свеча, окружённая куском полиэтиленовой плёнки, измятой, наверное, специально, чтобы свет играл. Получился упрощённый вариант поминального фонарика, серийный, индустриальный. Толпа никакого интереса к огонькам не выказала, продолжая есть, пить и спать. Толпа ждала чего-то ещё. И в восемь это что-то грянуло. Над бухтой повис огромный фейерверк. Море огня, повторённое в воде, смешалось со светящимися точками плывущих огоньков… Намико встала, сказала рассудительно:

Конечно, это красиво, но когда всё кончится, будет давка!

В понедельник в университете было пусто. Обон - это ещё и отпуска, японские отпуска, знаменитые своей краткостью.

Отпуск в промышленности - две недели, но мы получаем деньги от налогов с производства, и потому наш отпуск должен длиться меньше, - Хидэо говорил, как государственный муж. И сожаления по поводу мизерности отпуска не выражал. Напротив, он считал длинное безделье непозволительным. - Я никогда не отдыхаю долго. Я просто добавляю к двум выходным три дня обона.

И Шимада собирался отдыхать четыре дня. И Кумэда сообщил ей, что нормальный отпуск в университете - неделя, но профессора обычно не используют и это время. Вопрос - как провести свой отпуск? - здесь не возникал. Что можно успеть за три - четыре дня? Отоспаться, поваляться на татами… Поехать к морю? В горы? На курорт? Сэнсэи улыбались.

Это для богатых!

И недоверчиво слушали её рассказы про бедный русский народ, который отправляется к морю на двадцать четыре дня. Во взглядах японцев читалось недоверие. И осуждение - такие долгие перерывы в работе ведут к потере квалификации! А неразумные траты на поездки - к экономическим проблемам.

Шимада серьёзно выслушал её сетования на толчею на побережье, сказал строго, предупреждая насмешки:

Многолюдные гуляния свидетельствуют о процветании страны!

Процветание… Пожалуй, летом в Японии оно чувствовалось особенно ясно - фестивали, фейерверки… Но лето уже кончалось. Короткое японское лето.

Глава VI. Работаем вместе

(Им никогда не сойтись…)

Запад есть Запад,

Восток есть Восток

И им никогда не сойтись…

Р. Киплинг

Кампания интернационализации

Посадили деревья в саду.

Тихо, тихо, чтоб их ободрить,

Шепчет осенний дождь.

Басё

В последние годы мы уделяем большое внимание сотрудничеству с иностранцами, - говорил Хидэо. - Такова установка нашего руководства - мы должны перестать быть закрытой страной!

Хидэо пребывал в отличном настроении - он получил приглашение на приём, который устраивал президент университета в честь иностранных сотрудников. Мероприятие проводили ежегодно, но Хидэо участвовал в нём впервые. Приглашения удостаивались только те профессора, которые сумели привлечь в свою лабораторию много иностранцев, а у Хидэо в этом году работали китайский доктор Чен, корейский студент Чанг и профессор из России - она.

Только самые активные в деле интернационализации сэнсэи приглашены на приём! - радовался Хидэо. - Это большая честь! Приём состоится в Кокусаи-отеле, лучшем отеле в городе!

По дороге в ресторан Хидэо заехал за ней. Рядом с мужем сидела нарядная, немного смущённая Намико. Её тоже пригласили. За особые успехи мужа в деле интернационализации. За окнами машины промелькнуло распластанное среди тёмных деревьев парка здание Кокусаи-центра. Кокусаи-отель, Кокусаи-центр…

В последние годы в нашем городе появилось много новых домов с называнием "кокусаи", - говорил Хидэо, - по-японски оно означает "международный". Помните, я привёз Вас в Кокусаи-центр вскоре после Вашего приезда?

Она помнила. Хидэо сам проводил её в библиотеку, где ласковая девушка вручила ей карту города и красочный буклет, описывающий его историю. Денег девушка не взяла, только попросила записаться в регистрационной книге гостей. Карта была на английском языке, а буклет и вовсе на русском - такая забота о приезжем трогала. Потом она часто заходила в Кокусаи-центр. Место это было красивое - с мраморным фойе, с коврами в библиотеке, с деревянными куклами и лаковыми шкатулками в стеклянных витринах. Место это было приятное - мощные кондиционеры делали его тёплым в холода, прохладным в жару. Здесь можно было, устроившись в мягком кресле, посмотреть большой телевизор, всегда настроенный на новости СNN, или почитать газеты и журналы на многих языках. Правда, русского среди них не было. А ещё Кокусаи-центр был местом полезным - здесь на больших щитах вывешивались объявления. Кто-то, уезжая, дёшево продавал мебель, автомобиль, телефонную линию или велосипед. Кто-то, приехав, хотел что-то купить, снять комнату, найти приятеля, говорящего по-английски или по-японски. Японцы предлагали экскурсии по городу в обмен на беседы по-английски. Иностранцы обещали научить своему языку.

О, Запад есть и есть Восток – им вместе не сойтись,
Пока не станет Страшный Суд мешать с землёю высь.
Но Запада нет и Востока нет – границы, родов, племён –
В краю, где двое мужчин сошлись, из разных придя сторон.

Редьярд Киплинг

Редьярд Киплинг написал балладу, отрывок из которой я цитировала выше. Этот - маленький по объему, но не по смыслу - отрывок может затянуть петлю на шее человека или, наоборот, открыть ему глаза на мир.

Существует раздел мира на две цивилизации. Две мегасистемы: Восточная и Западная. Эту биполярность или биполушарность можно заметить на глобусе, в религии, в инь-янь или в сердцах людей.

Им никогда не сойтись, только путем переговоров можно добиться взаимовыгоды.

На востоке ментальность (способ мышления и мировосприятия) сложилась очень давно и крепко засела в нашем сознании, возможно и в генетическом коде. Все мы обладаем духовными ценностями, основой которых являются религии (в случае с Востоком - буддизм, даосизм, конфуцианство). На Востоке суть человека и его всмысл бытия радикально отличается с тем, что принято на Западе. Человек не царь природы, а лишь его частичка. Природа существовала без него, существует с ним и может вновь существовать без него. Здесь, на Востоке, силы человека определяются и крепнут с тем фактом - «представителем какого общетсва он является». Понятие кланов отсюда и пошло. Если ты член какой-то семьи, общества, партии, то ты силен. Если ты один, то ты слаб.

На Западе процесс становления цивилизации (такой, какой она является на сегодняшний день) претерпела большое давление, частое изменение и сформировалась практически недавно. Античная цивилизация, христианская церковь средневековья очень сильно на нее повлияли. Здесь очень важен сам человек, его личность и индивидуальность. Совершенно неважно, кто его родители, если он сам из себя ничего не представляет.

Согласно религии, на Западе труд приравнивается к молитве. Если ты трудишься, то ты верен богу, и деньги, тобой заработанные, являются честными, и тратить их принято на расширение производства, а не на роскошную жизнь.

Вот и подход к каждой цивилизации разный. На Востоке, если ты хочешь продать платье, то ты приходишь к девушке домой и говоришь: «Вот, на твоей улице уже две красавицы купили такое платье, и ты купи» И она покупает.

На Западе чтобы продать то же платье, надо придти девушке и сказать: «Вот какое я могу продать тебе платье, такого ни у кого на твоей улице нет»

Людям, которые осознали для себя, что они готовы переехать зарубежь, надо принять во внимание ряд проблем, с которыми они столкнутся.

На Востоке люди хотят слиться с толпой, не выделяться, стать ее частью, частью природы.

На Западе, наоборот, люди бояться природы, как чего-то неизведанного, с чем они ничего не могут поделать, и стараются отделиться ото всех, насколько это возможно.

И если вы заметили, то наши, уезжая, например, в Америку, уже получив гражданство и занимаясь предпринимательством, все равно живут в своей «куче», где у них есть по прежнему свой аксакал и устои, как на Родине.

А вывод таков, у двух сторон, у Востока и Запада, есть один выход - это договориться. Если не договориться, то так и будут продолжаться религиозные войны, терракты, разрушение.

Приближение 22 июня и горький майский опыт побуждают задуматься о взаимоотношениях украинского Востока и украинского Запада. Способны ли ужиться вместе настолько разные люди?

Предки мистера Киплинга, столкнувшиеся с аналогичной проблемой, изобрели спасительную толерантность. Сторонники различных конфессий резонно рассудили, что терпеть друг друга выгоднее, чем беспрестанно воевать. Так появился знаменитый Toleration Act, принятый английским парламентом в XVII веке.

К сожалению, со временем прагматичная толерантность, обусловленная суровой необходимостью, уступила место идеализму. Романтикам было мало ненападения - они жаждали братской дружбы и заговорили не о терпимости, а об уважении к чужим ценностям.

Сегодня пропагандируется именно такая толерантность. Но уважение - слишком растяжимое понятие, и на практике мы видим неутешительную картину: мягкие, интеллигентные, широко мыслящие люди уступают напористым дикарям, стремящимся к идейной экспансии.

В нашем сознании укоренился образ толерантного недотепы с милой улыбкой, готового расстилаться перед любым фанатиком, чтобы, не дай Бог, его не обидеть. Подобная линия поведения лишь стимулирует рост нетерпимости.

Так, подчеркнутое уважение Европы к “чувствам верующих” укрепило позиции воинствующего исламизма. А пиетет либеральной интеллигенции перед украинским национализмом способствовал триумфу радикальных наци.

Конструктивная толерантность предполагает не уважительное, а индифферентное отношение к чужим ценностям. Это приземленная сделка с участием двух и более сторон: я не трогаю вас - вы не трогаете меня. Я не пытаюсь навязать окружающим свой образ жизни и не собираюсь поступаться собственными интересами из-за чужих амбиций. Я не запрещаю согражданам почитать Христа, Аллаха, Бандеру, Патриарха Кирилла, Великую Победу, Великого Кобзаря или Великого Маниту. Но если мое равнодушие к чужим святыням кого-то обижает и оскорбляет, это не моя проблема.

Герой известного американского романа формулировал свое кредо так: “Клянусь, что никогда не буду жить ради другого человека и никогда не заставлю другого человека жить ради меня”.

Пожалуй, это оптимальная формула гуманитарной политики для такой страны, как Украина.

Признать, что один полноправный гражданин ничего не должен другому полноправному гражданину.

Без стеснения пользоваться удобным языком и не ждать, что собеседник будет угодливо подстраиваться под тебя.

Помнить своих героев и поменьше думать о чужих. Согласиться с государственным невмешательством в исторические, языковые и церковные дела.

Кто-то возразит, что в результате жители Востока и Запада еще больше отдалятся друг от друга. Это не так. История, язык или религия априори не могут объединить страну - нужно искать другие механизмы консолидации.

А в гуманитарной сфере нам не приходится выбирать между индифферентностью и братским единением. Вопрос стоит иначе: индифферентность или вражда?

В какие годы раскол Украины был выражен сильнее: когда ветераны УПА и Красной Армии отмечали собственные праздники, не думая друг о друге, или когда Виктор Андреевич принялся “мирить” несчастных стариков?

Когда имя Романа Шухевича было практически неизвестно на Юго-Востоке или когда донетчанам и крымчанам попытались привить уважение к чужому герою?

Сама жизнь диктует нам рецепт мирного сосуществования. Украинскому обществу не хватает зрелой и рациональной толерантности, но ее заменил стихийный суррогат - обывательское равнодушие.

Мы часто и справедливо ругаем пассивную позицию “Моя хата с краю”. Народная безучастность обрекает Украину на тягостный застой и мешает двигаться вперед. Но когда впереди маячит пропасть, пресловутая хатоскрайность оказывается спасительной.

К сожалению, сегодня в общественно-политическом пространстве доминирует деструктивные идеи, обостряющие взаимную вражду и раскалывающие страну. Активная гражданская позиция стала синонимом фетишизма, узколобости и нетерпимости.

И если бы вся Украина состояла из поклонников Шкляра и Бузины, наша страна неминуемо исчезла бы с политической карты мира. От югославского, осетинского или приднестровского сценария нас спасает лишь то, что прослойка идейных граждан намного меньше индифферентной мещанской массы.

Сохранение Украины как единого и достаточно мирного государства обеспечивают простые обыватели, озабоченные приземленными вещами: семья, работа, дача, секс, футбол, попса, телевизионные ток-шоу, цены на продукты и т. д.

Этим людям плевать на красные флаги, церковные разборки и Сталина с Бандерой. У них нет убеждений и, соответственно, нет потребности отстаивать свои убеждения с воплями, мордобоем, булыжниками и кувалдами.

Это многомиллионный буфер между антагонистическими группировками русофилов и национал-патриотов. Это самые что ни на есть настоящие украинцы: ведь соборная Украина существует лишь благодаря им.

Народный пофигизм - единственный фундамент, на котором худо-бедно держится наше государство. Ситуация прискорбная, но, как говаривал незабвенный Леонид Макарович, маємо те, що маємо. Ныне украинский запас прочности прямо пропорционален запасу обывательской инертности.

Конечно, обыватель недоволен происходящим в стране и вяло ругает власть, но браться за вилы не спешит. Этим он изрядно злит сограждан, прильнувших к жидкокристаллическим мониторам и мечтающих смести антинародный режим. Считается, что расшевелить народ - первостепенная задача на пути к переменам.

Но, допустим, активному меньшинству все-таки удастся пробудить толпу, отвлечь пенсионеров от садово-огородных участков, оторвать молодежь от пива и дискотек, растащить равнодушное большинство по идейным лагерям.

Что дальше? Что предлагают Украине разгневанные народные заступники? Красивые, но бессмысленные лозунги? Абсурдную солянку из либертарианских и социалистический идей? Культурные фетиши, заведомо неприемлемые для другой части страны?

Отрицание старого и взаимоисключающие представления о новом - это наихудшая программа действий. В таких условиях народный взрыв будет иметь катастрофические последствия: окончательный коллапс экономики, распад страны, поломанные судьбы миллионов людей, потеря того немногого, что еще осталось.

Гражданская пассивность оберегает от нас от этой печальной участи и позволяет сохранить единственное достижение независимой Украины - мир. По иронии судьбы обывательское равнодушие стало благом, не переставая быть злом.

Современная Украина напоминает больного, которому необходима операция. Наш апатичный герой не желает ложиться под нож. С одной стороны он себя губит, так как опасная болезнь прогрессирует. Но в то же время бедняга себя спасает, ибо грамотных хирургов нет. Есть невежественные и агрессивные коновалы с непомерными амбициями.

Их вмешательство гарантирует пациенту немедленную смерть на операционном столе.

Мы оказались в ловушке между воинственной пассионарностью и миролюбивым пофигизмом. И то, и другое губительно для Украины.

Из тупика можно выбраться, лишь соединив бесстрастие с активной гражданской позицией.

Для этого следует руководствоваться не эмоциями, а трезвым расчетом. Не придавать значения цвету кошки, но заставить ее ловить мышей. Направить всю энергию на решение правовых и экономических проблем, отгородившись от гуманитарных дрязг индифферентным заслоном.

Запад и Восток никогда не станут братьями, но они могут стать партнерами, решающими общую задачу. Все зависит от нашего участия и нашей безучастности.

Михаил ДУБИНЯНСКИЙ

Как всякое ритуальное действие, описанный танец отключает мозги и чужд логике. Человек не думает и не рассуждает, он просто повторяет ритуальные фразы, по возможности вплетая в них что-то более красивое и изысканное, но ни разу не задумываясь о смысле происходящего, его уместности, адекватности моменту и возможных последствиях. Как человек танцующий румбу не задумывается о том какой смысл заложен в каждом шаге и повороте головы, не будет ли оно истолковано ему во вред.. . Главное ритм, главное эмоция, главное общий рисунок, главное в конечном счете - приход, внутреннее горение, самоощущение, переход к новому более гармоничному и сильному состоянию. Хотите сбить такого человека с толку? Предъявить ему умную аргументацию? Оправдаться? Согласиться? Не пытайтесь. Он сейчас на с вами, он в трансе, говорит не с вами, но со своими предками, со своей историей. Достучаться до него вы сможете, если окажетесь внутри его танца, с тем же ритмом, эмоцией, рисунком. Войдя в него. И не сможете, если остаетесь снаружи. Снаружи вас для него как бы и нет, снаружи вы будете заметны только в качестве возможного врага. Потому что танец национальной самоидентификации, это всегда (почему-то) танец войны.

И вот тут американцам, как нации, очень не повезло с войной, причем фатально. Война, с которой начинается танец нации - это война Севера и Юга, война гражданская. Кирпич национальной самоидентификации является одновременно бомбой, взрывающей эту самую нацию на три неравных осколка. Потому что, Северяне, Южане и Афроамериканцы закладывают в основу личности одно и то же, но совершенно по разному, что ведет к культурному разделению и хроническому расколу нации. И второй танец - танец свободы и демократии (война за независимость) мягко говоря не спасает. Впрочем это их проблемы, с нашей стороны важно понимать, что - мы танцуем разные танцы. И то, как американец ощущает всем нутром расизм, сексизм и прочие новые па своего ритуального танца русский не поймет никогда вообше. Там где у русского включена логика, американец будет работать интуицией, подсознанием, и наоборот. Наоборот, это когда русский говорит американцу, что фашизм - это плохо, нацизм - это плохо, гитлеризм - это плохо. Для американца непонятно, он уже включил логику и сравнивает Гитлера со Сталиным.

Понятно что танцуют не все и всегда. Иногда просто нет настроения и энергии, иногда усталость, иногда отстраненность, иногда человек просто находится в другом масштабе, не в масштабе племени. Иногда он больше племени, где-то размером со вселенную, с Бога, что редко, иногда меньше.. с себя, что чаще. Но... он в любой момент может сорваться, особенно если ему наигрывать подходящий ритм, мотив, ассоциативный ряд, 24 часа подряд из всех динамиков и мониторов. Надо понимать, видеть, узнавать когда Он там, когда Сам там. Осознанность. И не делать бессмысленных и опасных движений. А также раз и навсегда запомнить - когда американец и русский хором говорят, что "расизм это и плохо и ужасно" - они говорят и танцуют о совершенно разном.