I. Кто убил старика Карамазова?
Читатель романа «Братья Карамазовы» знает, что человеческим судом был осужден за убийство Федора Павловича Карамазова, ввиду формальных обстоятельств дела, старший сын старика - Дмитрий Карамазов. Читатель знает, что «божьим судом» - судом совести - был осужден за убийство средний сын старика - Иван Карамазов, который, быть может, предугадывал убийство отца, но не убил.
Читатель знает, что осудил себя и себя казнил физический убийца Федора Павловича, предполагаемый побочный сын старика - Смердяков.
Но читатель знает и то, что физический убийца Федора Павловича, Смердяков, является только как бы виновником убийства, что он сам не признает себя подлинным убийцей, а признает подлинным убийцей Ивана.
Читатель знает еще и то, что младший сын старика, Алеша, «судья праведный», не признает убийцей ни Дмитрия, ни Ивана, а только Смердякова, - что обвиняемый в убийстве Дмитрий сперва непоколебимо отклоняет всякое обвинение в убийстве отца от Смердякова, а затем поневоле признает его убийцей. Читатель также знает, что Иван, наоборот, долго не признает убийцей Смердякова, а признает убийцей только Дмитрия, и что, услышав в полубезумном состоянии от такого же, как он, полубезумного Смердякова, что убил отца все-таки Смердяков, - объявляет убийцей отца себя, Ивана.
И хотя иной читатель дочитал роман до конца и даже кое-какие страницы перечитал, хотя он знает до тонкости все обстоятельства дела, хотя он видел, как Смердяков завертывал на своей левой ноге панталоны, как запускал в длинный белый чулок пальцы, как вытаскивал оттуда пачку с тремя тысячами, - теми самыми, которые были предназначены «ангелу Грушеньке и цыпленочку», хотя читатель даже узнал, как Смердяков эти три тысячи передавал Ивану Федоровичу, он все же еще не вполне уверен, что убил именно Смердяков. Он все же как-то недоумевает. Его все еще продолжает мучить вопрос:
Кто же тогда виновник убийства? Кто же, по замыслу автора романа, убил старика Карамазова?
И впрямь, признания, обвинения, самообвинения произносятся в такой бредовой, кошмарной, истерической обстановке, среди стольких мировых и авторских загадок, что не знаешь, чему верить, чему не верить, где действительность, где мнимость, и не хочет ли автор потрясти читателя сразу всеми противоречиями жизни и мысли, чтобы доказать, что, несомненно, «слишком много загадок угнетают человека на земле».
Да и ответ на вопрос читателя о виновнике убийства дан автором странный, неожиданный, непонятный:
Вы не знаете, кто убил Федора Павловича? Так-таки и не знаете? Совсем не знаете? Так вот кто - чёрт: чёрт убил! чёрт, а не Смердяков! чёрт, а не Дмитрий! чёрт, а не Иван!
Какой чёрт? Что за чёрт? Не гоголевский же чёрт, чёрт возьми! - недоумевает и даже возмущается читатель. - Что за вздор! Да не издевается ли над читателем автор? При чем тут чёрт?
Нет, автор не издевается. Трагедия исключает издевательство. А роман «Братья Карамазовы» - трагедия. И если в этой трагедии немало шутов и шутовства, то именно в трагедии рядом с трагическим героем отводится место и шуту (это мы находим, например, в «Короле Лире») - и не только ради контраста, и не только потому, что от великого до смешного один шаг, или что шут - это неудавшийся трагик, или что всякая до конца изжитая трагедия обращается в фарс, и труп героя - в трофей шута, - но еще и потому, что шутка в трагическом контексте тоже становится трагичной, и чем она острее и беспощаднее по своей остроте, тем она трагичнее, и, наконец, еще и потому, что, в силу особого душевного свойства или характера человека, в нем - трагик и скоморох живут нераздельно.
Оставим пока в стороне вопрос о смыслообразе чёрта, так часто упоминаемого в романе, примем его за условную фигуру, за одного из героев наряду с другими героями романа, на что дает нам право кошмар Ивана Федоровича, которому чёрт явился воочию, т. е. где чёрт действительно фигурирует как действующее лицо.
Пусть читатель, которого мучает загадка, заданная ему автором («Кто же убил старика Карамазова?»), обратит внимание, что и все герои романа мучаются той же загадкой и гораздо более жестоко и мучительнее, чем читатель, - мучаются до слез, до отчаяния, до истерики, до бешенства, до галлюцинации, до безумия, до самоубийства. Кто же, по замыслу автора, убил старика Карамазова?
Версию о чёрте - убийце Федора Павловича - высказал впервые Дмитрий Карамазов на предварительном следствии в Мокром при допросе (глава «Третье мытарство»).
Отвергнув обвинение в отцеубийстве, отведя, после колебаний, обвинение от Смердякова - единственного, кто, кроме него, знал об условных знаках - о стуке в окно Федора Павловича, означавшем «Грушенька пришла», - Митя зашел в тупик. О знаках, кроме них двоих, Смердякова и Дмитрия, знало «только небо». Совершить же убийство мог лишь тот, кто простучал бы эти знаки в окно старику Карамазову.
«- Не подозреваете ли вы в таком случае и еще какое другое лицо? - осторожно спросил было Николай Парфенович [следователь] Митю».
«- Не знаю, кто или какое лицо, рука небес или сатана, но… не Смердяков! - решительно отрезал Митя» 2 .
И тут же Митя узнает от прокурора, что Смердякова нашли в припадке падучей, что он чуть ли не при смерти и, следовательно, убийцей быть не мог.
«- Ну, в таком случае отца чёрт убил !» 3 - сорвалось вдруг у Мити, как будто он даже до сей минуты спрашивал все себя: «Смердяков или не Смердяков?»
Это «чёрт убил» сказано Митей как будто в сердцах, но почему-то тема о чёрте - виновнике убийства развивается Митей и дальше, ибо на вопрос следователя об окровавленных [кровью слуги Григория] руках Мити:
«- А руки все еще не подумали вымыть <…>? Не опасались, стало быть, подозрений?»
Митя отвечает:
«- Каких таких подозрений? <…> Ведь если бы не случай с отцом, ведь вы бы ничего не узнали и сюда не прибыли. О, это чёрт сделал, чёрт отца убил, через чёрта и вы так скоро узнали! Как сюда-то так скоро поспели? Диво, фантазия!» 4
И впрямь, диво! Оказывается: чёрт не только убил, но он еще и направил следственные власти по следам Мити, мнимого убийцы, очевидно с той целью, чтобы замести следы и обвинить невинного. Конечно, эти слова сорвались у Мити от недоумения: он-то знает, что не он убил отца.
«- Я не убил, не убил, не убил! Слышите, прокурор: не убил!» - надрывно звучит его голос.
Но и не Смердяков убил, утверждает он.
Тогда кто же?..
Над загадкой «кто убил?» мучается и Катерина Ивановна, невеста Дмитрия. Неужели Митя убил?!..
«- Да убил ли он? Он ли убил?» - верит и не верит она, ибо тут же говорит Ивану:
«- Это ты, ты убедил меня, что он отцеубийца. Я только тебе и поверила» 5 .
И Алеша, младший сын Федора Павловича, слышит от Ивана, мучающегося страшной мыслью об отцеубийстве, что именно Митя - убийца и изверг. Иван даже ссылается при этом на один документ - на письмо Мити к Катерине Ивановне, - «математически подтверждающее», что убийца именно Митя.
«- Такого документа быть не может! - с жаром повторил Алеша, - не может быть, потому что убийца не он.
Не он убил отца, не он!
Иван Федорович вдруг остановился.
Кто же убийца, по-вашему? <…>
Ты сам знаешь, кто. <…>
Кто? Эта басня-то о <…> Смердякове?» И снова повторяет Алеша:
«- Ты сам знаешь, кто. <…>
Да кто, кто? <…>
Я одно только знаю, - все так же почти шепотом проговорил Алеша. - Убил отца не ты.
- „Не ты?“ Что такое не ты? - остолбенел Иван.
Не ты убил отца, не ты! - твердо повторил Алеша. <…>
Да я и сам знаю, что не я, ты бредишь? - бледно и искривленно усмехнувшись, проговорил Иван. Он как бы впился в Алешу. Оба опять стояли у фонаря.
Нет, Иван, ты сам себе несколько раз говорил, что убийца ты.
Когда я говорил?.. Я в Москве был… Когда я говорил? - совсем потерянно пролепетал Иван.
Ты говорил это себе много раз, когда оставался один в эти страшные два месяца. <…> Ты обвинял себя и признавался себе, что убийца никто как ты. Но убил не ты, ты ошибаешься, не ты убийца, слышишь меня, не ты! Меня Бог послал тебе это сказать» 6 .
Алеша почти что гипнотизирует Ивана этим «не ты, не ты».
«- Ты был у меня! - скрежещущим шепотом проговорил он. [Иван]. - Ты был у меня ночью, когда он приходил… Признавайся… ты его видел?
Про кого ты говоришь… про Митю? <…>
Не про него, к чёрту изверга! <…> Разве ты знаешь, что он ко мне ходит? Как ты узнал, говори!
Кто он? Я не знаю, про кого ты говоришь, - пролепетал Алеша уже в испуге.
Нет, ты знаешь… иначе как же бы ты… не может быть, чтобы ты не знал…»
И вот финал этой сцены под фонарем:
«- Брат, <…> я сказал тебе это потому, что ты моему слову поверишь, я знаю это. Я тебе на всю жизнь это слово сказал: не ты! » 7
Читатель не посетует за длину приведенного диалога. Его неминуемо заинтригует: что имел в виду автор?
Кто же этот таинственный «он», который приходил к Ивану Федоровичу, о котором в таком смятении говорит Иван Федорович? Кто этот «он», вскоре откроется, - откроется, что имя этому «он» - чёрт: чёрт приходил к Ивану Федоровичу. Пока же отметим только, что Алеша, голос высшей совести, под шепот автора из суфлерской будки, изрек Ивану свое «не ты». Не Иван убил отца. Глава романа так и названа: «Не ты, не ты!»
То, что убийцей отца Алеша считает не Митю, а только Смердякова, - читатель знает.
То, что и Митя во время дальнейшего следствия, путем исключенного третьего, обвиняет в фактическом убийстве отца все же не чёрта, а того же Смердякова, хотя и страшно при этом путается, - и это читатель знает. Но есть против самого Мити одна роковая улика: отпертая дверь из дома в сад, в котором расположен флигель убитого.
«- Да, дверь!.. Это фантом! Бог против меня!» 8 - воскликнул Митя еще на предварительном следствии. На том обстоятельстве, что дверь стояла отворенной до ухода Мити, упорно настаивал старый слуга Карамазовых, Григорий, хотя, в действительности, дверь тогда вовсе не стояла отворенной и это только так Григорию померещилось. И вот над этим свидетельством Григория об отворенной двери Митя во время следствия лишь презрительно смеялся и уверял, что это чёрт отворил… дверь.
Опять чёрт!
Пусть и эта последняя ссылка на чёрта сделана Митей с досады, в сердцах, но все же любопытно, читатель, как накапливается против чёрта обвинение: чёрт убил отца, чёрт направил следственные власти по следам Мити, чёрт отворил дверь в сад - во всем чёрт виноват!
Если Алеша, почти с силой внушения, повторяет Ивану: «Не ты, не ты убил», то и Смердяков при третьем свидании его с Иваном говорит сперва Ивану:
«- Идите домой, не вы убили», - как будто Ивану Федоровичу надо доказывать, что убил не он, а кто-то другой.
«- Я знаю, что не я… - пролепетал было он.
Зна-е-те?» 9
И здесь в жуткой тишине ночи, перед поворотом всех событий на сто восемьдесят градусов, прозвучало ужасное и двусмысленное признание Смердякова, что убил Федора Павловича он, Смердяков, но что убийца тем не менее не он, Смердяков, а Иван.
«- Ан вот вы-то и убили, коль так, - яростно прошептал он ему. - <…> Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело это и совершил» 10 , - ввинчивает он, как сверлом, в сознание Ивана.
«- Да разве ты убил? - похолодел Иван».
Так, значит, не Митя, а Смердяков - убийца отца. То, чего Иван никак не хотел допустить, то, что он втайне знал и не смел знать, все же оказалось правдой.
«- Да неужто ж вы вправду ничего не знали?» - слышится ему, уже соскальзывающему в какую-то пропасть, в мир кошмаров, удивленный голос Смердякова.
И вот опять прозвучали, пока еще слабым намеком, слова Ивана о его ночном посетителе, о призраке, появляющемся то ли во сне, то ли наяву - слова о том, кого Иван с ужасом называл Алеше «он», - о чёрте. Смердяков как бы уподобился этому ночному призраку, чёрту.
Явь и сон в сознании Ивана слились.
Ибо теперь и Смердяков наяву кажется ему не явью, а сном и призраком.
«- Знаешь что: я боюсь, что ты сон, что ты призрак предо мной сидишь?» - все с тем же ужасом говорит Иван Смердякову.
Смердяков-убийца - сон? Смердяков-убийца - призрак? Этот призрак-убийца еще явится нам: он явится нам в речах прокурора и защитника на суде.
«- …обвинитель», - иронизирует на суде защитник Мити, адвокат Фетюкович, по поводу речи прокурора, - «с пафосом восклицает <…>, что будь тут кто-нибудь шестой, даже призрак какого-либо шестого, то подсудимый сам бы тотчас бросил обвинять Смердякова, устыдившись сего, а показал бы на этого шестого» 11 .
Пусть пока этот призрак-убийца промелькнул перед нами, как некий шестой или даже как призрак шестого. Вскоре он предстанет перед нами воочию в образе известного сорта русского джентльмена, причем автор описывает весьма подробно и наружность, и костюм упомянутого джентльмена.
Этот упомянутый джентльмен и есть не кто иной, как чёрт - призрак кошмара Ивана Федоровича, с которым читатель еще встретится. Пока же, читатель, удовлетворимся ответом Смердякова на слова потрясенного Ивана Федоровича во время третьего свидания, что и сам Смердяков кажется ему призраком, - ибо ответ Смердякова расчищает нам путь к чёрту:
«- Никакого тут призрака нет-с, кроме нас обоих-с, да еще некоторого третьего. Без сумления, тут он теперь, третий этот, находится, между нами двумя.
Кто он? Кто находится? Кто третий? - испуганно проговорил Иван Федорович, озираясь кругом и поспешно ища глазами кого-то по всем углам.
Третий этот - Бог-с, самое это привидение-с, тут оно теперь подле нас-с, только вы не ищите его, не найдете» 12 .
Вот здесь-то и открывается внутренняя антиномия романа - и у героя романа, и у самого автора.
Для Смердякова: некоторый третий - это Бог, совесть («его Бог убьет», - предсказал Митя).
Для Ивана: некоторый третий есть «он», - тот «он», которого Иван разыскивал глазами по всем углам, т. е. чёрт.
Здесь есть над чем призадуматься.
Между двумя убийцами оказался некто третий, некий «он», которому имя: не то Бог, не то чёрт.
Вспомним, что и Митя в Мокром, исключив себя и Смердякова, как убийц Федора Павловича, сослался на руку небес или сатану, как на виновников его смерти (путем исключенного третьего), т. е. сослался на того же третьего.
Быть может, иной читатель уже пожимает плечами: да что тут загадочного! Все просто и ясно. Иван - подстрекатель к убийству, Смердяков - исполнитель убийства. Зачем же тут понадобилось автору этого третьего впутывать?
Но автор не дает возможности читателю оставаться только в формально фактическом плане совершенного преступления. Он переводит его в иной план, в план мира совести, в план моральный, фантастический, инфернальный - и здесь разыгрывается, потрясающий ум и сердце, спектакль, одновременно трагедия и водевиль, где, повторяем, явь - это сон, а сон - это явь, где на сцене играют уже знакомые нам актеры - и «он», и призрак шестого, и некоторый третий, т. е. и Бог, и чёрт, а не только Иван, Алеша, Митя и Смердяков.
Автор переводит читателя в этот бредовой, кошмарный, моральный мир, чтобы там читатель искал и нашел убийцу - единственного убийцу Федора Павловича, по замыслу автора, укрывавшегося в очень далеком и секретном убежище, куда, как говорит он, ворон костей не заносит, - словом, ни в каком ином месте, как в… «Критике чистого разума» Канта.
Канта? - восклицает читатель. - В «Критике» Канта? Да, именно в «Критике чистого разума» Канта.
Ну и сумел же Достоевский выбрать местечко для своего чёрта-убийцы, сумел и утаить название этого местечка! Но так как на карте философской географии это местечко весьма явственно поименовано, то пытливый глаз читателя оказался столь же лукавым, как и глаз автора. А впрочем, кто знает, кто тут кого перелукавил!
Так будем же искать, невзирая на скрытность автора, в этом моральном мире совести, в этом Кантовом гнезде четырехглавых горгон - антиномий - убийцу Федора Павловича, чтобы доставить его на суд читателей.
А пока сцена третьего свидания Ивана со Смердяковым продолжается.
«- Ты солгал, что ты убил! - бешено завопил Иван. - Ты или сумасшедший, или дразнишь меня, как в прошлый раз!»
Смердяков дразнит Ивана, но читатель вскоре узнает, что дразнит Ивана, и именно по поводу убийства отца, не Смердяков, а «он», т. е. опять-таки не кто иной, как чёрт: чёрт дразнит Ивана.
Иван не верит, что Смердяков убил, а если убил, то Иван не верит, что Смердяков убил один: у него должен быть соучастник.
«- …ты один убил? Без брата или с братом?» - допытывается Иван отчаянно, как мифический Орест, отбиваясь от фурий совести.
«- Всего только вместе с вами-с», - отвечает ядовито, не хуже самого лучшего чёрта, Смердяков. - «Самым естественным манером сделано было-с, с ваших тех самых слов…» 13 - И еще раз ввинчивает злорадно в больное сознание Ивана: «-… вы виновны во всем-с, ибо про убивство вы знали-с и мне убить поручили-с, а сами, все знамши, уехали. Потому и хочу вам в сей вечер это в глаза доказать, что главный убивец во всем здесь единый вы-с, а я только самый не главный, хоть это и я убил. А вы самый законный убивец и есть» 14 .
Это «вы - вы - вы» Смердякова противопоставлено «не ты - не ты - не ты» Алеши: оно, как таран, долбит череп. Оно - невыносимо.
И вот Иван, этот, по слову Смердякова, подстрекатель, главный, единственный и «законный убивец», чистосердечно в ужасе стонет:
«- Почему, почему я убийца?»
И этот крик двойного «почему» Ивана отвечает крику Мити - его двойному «не я, не я убил».
Теперь все трое обвиняемых - и Митя, и Иван, и Смердяков - отклоняют от себя вину за убийство. Причем Смердяков перекладывает ее на Ивана, не отделяя себя от Ивана. - «Это уж нам с вами счастье такое выпало», - замечает он по поводу отворенной двери из дома в сад, - как позже не отделяет себя от Ивана чёрт, а Иван от чёрта.
«- …я одной с тобой философии», - говорит ему чёрт.
«- …ты есть я», - говорит чёрту Иван 15 .
Итак, на сцену романа выступает двойной убийца.
Оба - и Иван, и сам Смердяков - утверждают, что убийство совершено Смердяковым не в одиночку. Оно совершено вдвоем: или Смердяковым и Митей (мнение Ивана!), или Смердяковым и Иваном (мнение Смердякова!), и если этот второй убийца не Митя, и не Иван, то кто же он - этот второй, этот главный убийца - рядом со Смердяковым?
И вот Иван, как до него Митя, находит этого второго убийцу.
«- Так неужели, неужели ты все это тогда же так на месте и обдумал?» - спрашивает во время третьего свидания Иван у Смердякова, у этого недавнего, как все думали, идиота. И услышав от него, что все было обдумано заранее, он, как и Митя в Мокром, выкрикивает:
«- Ну… ну, тебе значит сам чёрт помогал!» 16 - убить.
А ведь Митя в Мокром именно это и выкрикнул:
«- Ну, в таком случае отца чёрт убил!»
Материал для обвинительного акта против чёрта все растет.
Если обвиняемый в отцеубийстве Митя высказал, что чёрт убил отца, что чёрт направил следственные власти по следам Мити, что чёрт отворил двери в сад, то теперь уже и второй сын, обвиненный в отцеубийстве, Иван, высказал, что не он, Иван, а чёрт - соучастник убийства.
И именно теперь уже не Митя и не он, Иван, а Смердяков и чёрт, - вот они двое подлинных убийц Федора Павловича. И если бы выяснилось, что, по замыслу автора, Смердяков в романе дублирует чёрта, то единственным убийцей и окажется в конце концов только чёрт. Не Митя, не Иван, не Смердяков - чёрт убил.
Здесь есть над чем призадуматься. Высказывание обоих братьев Карамазовых, что чёрт убил отца, пока еще несерьезно, но оно приобретет свою серьезность, когда читатель убедится, что автор действительно отождествляет фактического убийцу Федора Павловича, Смердякова, с реально выведенным в романе русским джентльменом, с чёртом, т. е. когда раскроется та загадка, которую задал автор читателю самим образом чёрта.
Люк Персеваль, наверное, один из самых литературоцентричных режиссеров Германии, даже в сравнении с такими читателями, как Франк Кастроф и Томас Остермайер. Скажем, в «Братьях Карамазовых» он оставляет Ивану (Йенс Харцер) длиннейший текст о замученной родителями девочке и затравленном собаками мальчике, всю легенду о великом инквизиторе. Мизансцена статична: Иван говорит, Алеша слушает. А вместе с ним слушает весь зрительный зал.
Кажется, Персевалю забыли рассказать, что литературный театр умер. Да и драматический с ним заодно. Или – что более вероятно – он твердо знает, что «все врут календари» да и теоретики привирают.
«Братья Карамазовы» – спектакль образцово-повествовательный; Алеша (Александер Симон) здесь выступает еще и лицом от автора, объясняя степени родства персонажей и все нюансы лихорадочно развивающегося дела об убийстве Федора Карамазова, заполняя лакуны от одной драматической сцены до другой – еще более драматической.
Художница Аннет Курц выстроила на сцене целый лес труб, подвешенных на тросах. Персонажи Достоевского точно очутились внутри гигантского взбесившегося органа, чьи трубы обрели самостоятельную жизнь. Взвинченный тон героев, так легко срывающихся на визг и крик, кажется лишь эхом разбушевавшегося пространства. Неизменное все три часа, оно находится в постоянном движении, позволяя угадывать то звездное небо, то сумрачный лес. А то гулкость и пустотелость труб заставляют угадывать и самоиронию режиссера Люка Персеваля.
Здесь некуда спрятаться, даже не на что присесть, разве на инвалидную коляску Лизы. Огромное пространство выталкивает героев, не давая ни минуты покоя, задает лихорадочный темп действию.
Мечется и не находит себе места бритоголовый, очень немолодой, достаточно отталкивающий Дмитрий (Берндт Гравер) – таким представляешь себе Федора Карамазова. Мечутся неожиданно похожие друг на друга Иван и Алеша. Неспокойна белокурая Грушенька (Патрисия Жолковска), неожиданно напоминающая Мэрилин Монро (секс-бомба мечтала именно о Грушеньке сильнее, чем о любой другой роли). Истерика выгибает тонкое тело Лизы (Марина Галик) и не отпускает злую красавицу Катерину Ивановну (Алиция Аумюллер).
Все три женщины, мучающие трех братьев Карамазовых, у Персеваля неожиданно сближены: три безвинные ведьмы, три воплощения дьявольского соблазна. Они дефилируют в коротких платьицах, принимают соблазнительные позы, распаляют дурную карамазовскую чувственность. Все вожделеют, никто не решается дать себе волю. Зажатое желание взрывается фантазмами. Карамазовщина для Персеваля – болезнь, заражающая всех вокруг (даже больной ребенок Лиза ей подвластна).
Люк Персеваль начинает спектакль почти детективным вопросом «кто виновен в смерти Федора Карамазова» и заканчивает признаниями Ивана («Я убил отца, хоть и не своими руками») и Дмитрия («Я виновен тем, что сердцем желал отцу смерти»).
«Каждый единый из нас виновен за всех и за вся на земле», – повторяет Алеша поучения старца Зосимы.
Среди шума и гула спектакля эти слова нелегко расслышать, как собственно и среди шума жизни. Но только на них и держатся режиссерская мысль и человеческое существование.
Очень любопытная статья от Якова Учителя. У автора - собственная версия, почему мы постоянно нет-нет да сомневаемся, что убийцей был лакей-эпилептик...
* * *
Незнакомец усмехнулся, вспомнив фразу,
сказанную одним его московским
приятелем: «Все человечество делится на
три категории: на тех, кто читал «Братьев
Карамазовых», на тех, кто еще не читал, и
на тех, кто никогда не прочтет». «Есть еще
одна категория, – подумал незнакомец, –
те, кто видел «Братьев Карамазовых» в кино…»
Е. Евтушенко. «Ягодные места»
Заявим сразу: Федора Павловича Карамазова убил его старший сын Дмитрий.
Освежим сюжет для тех, кто подзабыл… В провинциальном русском городе жил-был беспутный и распутный вдовый 55-летний помещик Федор Павлович Карамазов. Время действия – вскоре после отмены крепостного права. Сын его от первой жены – 28-летний Дмитрий, взбалмошный отставной армейский капитан. Дмитрий в ссоре с отцом и агрессивно претендует на часть материнского наследства. Два сына от второго брака. Первый – 23-летний высокообразованный Иван – гостит у отца и живет у него в доме. Второй – 20-летний Алеша, религиозно одаренный и с детства высокоморальный, – подвизается послушником в местном монастыре (прототипом которого была Оптина Пустынь). Есть еще четвертый как бы брат – Смердяков. Сын юродивой, по слухам, плод ее незаконной связи с Федором Павловичем. Смердяков служит в доме предполагаемого отца лакеем и поваром и пользуется безграничным доверием Федора Павловича. Федор Павлович и Дмитрий влюблены в местную красавицу из простых – Грушеньку и страшно ревнуют ее друг к другу. В середине романа Федора Павловича находят дома мертвым с проломленным черепом. Подозрение сразу падает на Дмитрия, неоднократно грозившего убить отца. Множество улик подтверждают его вину, и Дмитрия арестовывают и судят. Однако Иван получает от Смердякова признание в убийстве Федора Павловича. Смердяков якобы давно задумал это преступление и ждал лишь удобного случая, когда все подозрения сойдутся на Дмитрии. Разговор Ивана со Смердяковым происходит вечером накануне суда. А ночью Смердяков повесился. Суд присяжных не поверил рассказу Ивана и приговорил Дмитрия к двенадцати годам каторжных работ. Но автор и читатели не сомневаются, что приговор несправедлив и настоящий убийца – Смердяков.
Итак, стержень последнего романа Ф. М. Достоевского – отцеубийство. Этого никто не оспаривает. Совершить преступление должен был главный герой, каковым, безусловно, является Дмитрий Федорович. (Объявленный в «От автора» Алексей Федорович должен стать главным только во второй – ненаписанной – части дилогии. И к этому мы еще вернемся.)
Как же было дело? В крайнем возбуждении очутился Митя у отцовского дома.
«И старик чуть не вылез из окна… стараясь разглядеть в темноте… Митя смотрел сбоку и не шевелился. Весь столь противный ему профиль старика, весь отвисший кадык его…» и т. д. «Личное омерзение нарастало нестерпимо. Митя уже не помнил себя и вдруг выхватил медный пестик из кармана…»
На этом в действии провал, обозначенный выразительным отточием. Разумеется, Митя сокрушил череп родителя. И в тексте романа почти ничто этому не противоречит. Сразу после отточия двусмысленные слова: «Бог, как сам Митя говорил потом [выделено Я. У.], сторожил меня тогда…» Далее происходит кровавый инцидент с Григорием. Старый слуга Григорий заметил бегущего Дмитрия, бросился в погоню и получил медным пестиком по голове. И как ни стремительно развивались события, но до момента, когда Митя «кинулся на забор, перепрыгнул в переулок и пустился бежать», прошло, как минимум, несколько минут. И все это время, по версии Мити и Смердякова, Федор Павлович должен был оставаться живым и невредимым. Он ни в коем случае не мог замереть в молчании, а обязан был истошно вопить и звать на помощь. История же, рассказанная Смердяковым, шита белыми нитками.
Смердякову просто незачем убивать Федора Павловича. С целью ограбления? При абсолютном доверии барина к сыну-лакею практичнее было бы просто украсть пресловутые три тысячи рублей, не рискуя двадцатью годами каторги. Скорее, он себя оговорил, чтобы насолить Ивану и возвыситься над ним. Чего и добился. Это была цель его жизни, выполнив каковую, он повесился. Он взял на себя убийство, чтобы по воле автора оправдать подлинного убийцу.
Тему самооговора Достоевский уже поднимал в «Преступлении и наказании». Любопытно сравнить двух героев, принявших на себя чужую вину.
Вот Миколка, объявивший себя убийцей старухи-процентщицы. «Перво-наперво это еще дитя несовершеннолетнее, и не то чтобы трус, а так, вроде художника какого-нибудь… Невинен и ко всему восприимчив. Сердце имеет, фантаст. Он и петь, он и плясать, он и сказки, говорят, так рассказывает, что из других мест сходятся слушать. И в школу ходить, и хохотать до упаду оттого, что пальчик покажут, и пьянствовать до бесчувствия, не то чтоб от разврата, а так, полосами, когда напоят, по-детски еще <…> и сам он еще недавно целых два года в деревне у некоего старца под духовным началом был… Рвение имел, по ночам Богу молился, книги старинные «истинные» читал и зачитывался. Петербург на него сильно подействовал, особенно женский пол, ну и вино».
А теперь Павел Федорович Смердяков. «Человек еще молодой, всего лет двадцати четырех, он был страшно нелюдим и молчалив. Не то чтобы дик или чего-нибудь стыдился, нет, характером он был, напротив, надменен и как будто всех презирал.<…> Он и в Москве, как передавали потом, все молчал; сама же Москва как-то чрезвычайно мало заинтересовала, так что он узнал о ней разве кое-что, на все остальное и внимания не обратил.<…> Но женский пол он, кажется, так же презирал, как и мужской, держал себя с ним степенно, почти недоступно. <…> Вот одним из таких созерцателей и был наверно и Смердяков, и наверно тоже копил впечатления свои с жадностью, почти сам еще не зная зачем».
При сравнении этих потрясающе симметричных характеристик просто очевидно, что две такие полные противоположности где-то сойдутся. Они и подошли с разных сторон к одной точке – самооговору. Соответственно натурам и проделано: Миколка – эмоционально, при всем честном народе, а Смердяков – хладнокровно, одному Ивану.
Итак, Дмитрий должен был убить и убил. В романе нигде прямо от автора не говорится, что Дмитрий не убивал, а Смердяков убил. Убийство описывается только от лица подозреваемых, а единственный объективный свидетель Григорий обличает Дмитрия.
Теперь ненадолго отвлечемся от братьев Карамазовых и поговорим о высшем предназначении литературы.
Настоящая литература существует для того, чтобы в художественное пространство спроецировать важнейшие духовные проблемы нашего мира и разрешить их там. После этого эти проблемы будут решены в нашей реальности. По меньшей мере, появится такая возможность.
Одной из древнейших дошедших до нас книг является Библия, что в переводе с древнегреческого собственно и означает «книга». Библия – это Священное Писание, и написано оно под диктовку Святого Духа. Но никто не отрицает, что писали ее, хоть и под диктовку, простые люди, правда, литературно одаренные. Собственно Библия – это совокупность всей существовавшей на тот момент и доступной иудейским книжникам литературы. Точнее, той литературы, которую они сочли достойной канонизации. Все религии, опирающиеся на Библию, разумеется, не считают ее просто беллетристикой. А чем же тогда? Библия – это путь постижения Бога, путь очищения человека. Именно сам путь, а не пособие по его изучению. Конкретные события, описанные в Священном Писании, все эти войны и казни, свадьбы и рождения детей, строительства и путешествия и т. д. на самом деле описывают процессы, происходящие не в физическом пространстве, а в потустороннем, божественном мире.
Есть основания полагать, что вся великая мировая художественная литература столь же богодухновенна. Почти все великие писатели признавали, что они лишь проводники, а не авторы. Вспомним легенды о музах и даймонах. Да и что такое вдохновение, как не дыхание божества? Не пора ли включить в священный канон всю великую художественную литературу? «Илиаду» и «Одиссею», «Божественную комедию» и «Дон Кихота», «Гамлета» и «Фауста», «Евгения Онегина» и «Мертвые души», «Войну и мир» и «Преступление и наказание» давно следовало канонизировать. Да и «Робинзон Крузо», «Три мушкетера», «Двенадцать стульев» и «Мастер и Маргарита» не будут лишними в этом ряду.
Достоевский взвалил на себя самую тяжелую часть задачи, решаемой богодухновенной литературой, – предельно низвести героя на самое дно, сохранив его бессмертную душу для последующего очищения и преображения.
Даниил Андреев в «Розе Мира» пишет о Достоевском: «…главная особенность его миссии: в просветлении духовным анализом самых темных и жутких слоев психики. …Возникает уверенность, что чем ниже были круги, ими [героями Достоевского. – Я. У.] пройденные, о п ы т н о [разрядка Д. А.], тем выше будет их подъем, тем грандиознее опыт, тем шире объем их будущей личности и тем более великой их далекая запредельная судьба».
Рекорда в опускании героя в бездну Федор Михайлович достиг в «Преступлении и наказании» (полагаю, это мировой рекорд). Некто с целью ограбления, вполне осознанно, хладнокровно убивает топором противную старуху. Этого мало – он еще раскалывает череп почти святой юродивой Лизавете. И что потом? Все симпатии автора и (я уверен) всех читателей на стороне этого крокодила. Фантастика!!! Но грандиозная задача была выполнена полностью. Раскольников осознал, раскаялся, почти очистился и уже стоял на пороге преображения.
Но противная старуха и случайная Лизавета не удовлетворили Достоевского. Да и Раскольников – безусловный интеллигент (образованец), а таких великие русские писатели (Достоевский, Толстой, Солженицын) на дух не переносят. Надо ставить более серьезную задачу, хотя, казалось бы, дальше некуда. Но это для кого угодно, только не для Достоевского. Размах гения! На свет появляется Дмитрий Федорович Карамазов. Туповатый, невежественный солдафон, пьяница, «сладострастник» и хулиган. Как же можно превзойти Раскольникова? Надо проломить голову медным пестиком родному отцу и для закрепления успеха – старику слуге, в свое время бескорыстно заменявшему ему родителей. После этих выдающихся деяний не «бледным ангелом» ходить и рефлексировать, как Раскольников, но пропьянствовать всю ночь в душевном подъеме и даже между делом в картишки перекинуться. Залюбуешься! И вот тут, наконец, Федор Михайлович притормозил и оглянулся. Но не оттого, что испугался собственного размаха. Нет, просто по ходу дела Достоевский беззаветно влюбился в своего героя и решил выручить Митю. И начал корректировать жестокий эксперимент. Сначала отменил убийство отца (Дмитрием), а затем воскресил Григория.
Роман был задуман как отцеубийство – 1-я часть (Дмитрий) – и цареубийство – 2-я часть (Алеша).
«Он хотел провести его через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили…» Таково известное свидетельство А. С. Суворина (в его дневнике) о намерении Достоевского продолжить «Братьев Карамазовых». «Он» – это «тишайший» Алеша, казалось бы – само воплощение нормы среди «ненормальных», обладатель счастливой психологической организации.
«…То, что должен был совершить Алеша, с точки зрения государства являлось прямым покушением на само государство: это была бы тягчайшая, не заслуживающая ни малейшего снисхождения вина. Вина, требующая предельной кары. Но, как мы уже говорили, даже такое преступление не могло бы коренным образом изменить отношения к главному герою «Братьев Карамазовых». Так же как убийство Раскольниковым старухи-процентщицы не лишает его окончательно ни авторских, ни читательских симпатий».1
Чем гениальнее писатель и чем значительнее произведение, тем менее поведение героев зависит от произвола автора. Изменить уже назревшую, сложившуюся ситуацию в романе может быть не легче, чем в жизни. Однако дорогой ценой можно. И автор в этом случае несет ответственность перед Господом, как нарушитель воли Божьей. Последствия такого нарушения проявляются в трех плоскостях:
- в романе;
- в жизни автора;
- в посмертии автора.
Оправдание Дмитрия (автором) привело к невыполнению главной задачи романа – т. е. глубочайшему падению главного героя, последующим страданиям, мукам совести, раскаянию и преображению. Дмитрий Карамазов должен был уподобиться великим раскаявшимся грешникам, которые так угодны Господу (блудный сын, раскаявшийся разбойник на кресте, Мария Египетская и множество других).
К каким же последствиям в сюжете привело желание автора увести любимого героя от ответственности? Во-первых, пришлось подставить под медный пестик несчастного Григория. Зачем это понадобилось? Дело в том, что бурные события в Мокром являются кульминацией романа. Но без предшествующего убийства все эти страсти теряют смысл. Необходимы Митины угрызения совести и крики про старика и кровь. Причем проломить голову отцу не до конца как-то неудобно (драматургически – хотя бы потому, что это уже было в первой части романа), а статисту-слуге – сойдет. Таким образом, первым грехом Федора Михайловича стал поверженный Григорий. Далее пришлось засунуть в петлю Смердякова. Ведь Иван, без сомнения, вытащил бы его на суд, а там уж самооговор лакея разъяснился бы. Все это привело к тяжелой болезни Ивана вследствие очевидной его вины в смерти отца в случае убийства последнего Смердяковым.
Последствия в жизни были просто катастрофическими. Если Дмитрий невиновен, то роман теряет смысл. Это раз. Теряет смысл и вторая часть романа: без предшествовавшего отцеубийства главным героем как-то уходит из-под ног Алеши почва для цареубийства (опять же драматургически это будет не очень обоснованно). Но Достоевский все равно взялся бы за вторую часть. Писать ее, не разоблачив Дмитрия, было невозможно. Что же делать? Господь разрешил это неразрешимое противоречие, забрав Достоевского к себе. Следовательно, безвременная кончина величайшего романиста всех времен и народов явилась результатом беззаветной любви к охламону Митьке Карамазову!
Но это еще не всё. Я позволю себе высказать гипотезу, на которой не буду настаивать. Прошу выслушать меня непредвзято.
Все узлы, завязанные в романе, были реально завязаны в инфрафизических слоях. (Прошу не придираться к терминологии. Если хотите, называйте эти области потусторонним, тонким, астральным, ментальным и т. п. миром.) И процесс там пошел. Если бы Федор Михайлович написал роман, как было задумано, то, может быть, в тонких же мирах все и разрешилось бы. А так напряжение зашкалило, и через месяц после смерти Достоевского энергия выплеснулась бомбой народовольцев, разорвав царя-освободителя. Как говаривал герой Булгакова: «Вот до чего эти трамваи доводят!»
В «Преступлении и наказании» очень важная человеческая проблема была решена. Грубо говоря, проблема состояла в следующем: можно ли убивать противных и богатых старушек, чтобы потом на их деньги творить добро? Достоевский убедительно доказал, что нельзя. Для этого ему пришлось измучить несчастного Раскольникова, но цель была достигнута. С той поры благородные студенты не бегают с топорами за богатыми старушками. А, уверяю вас, если бы не Федор Михайлович, то крушили бы старушечьи черепа до сих пор. Суть дела состоит не в том, что теперь мы знаем, что это плохо. Знали и без Достоевского. Просто в том, ином мире реальный инфрафизический Раскольников убил столь же реальную инфрафизическую Алену Ивановну. А запланированного результата не достиг, потерпев жизненный и идейный крах. Этот факт стал достоянием всего человечества, включая и тех, кто не только не читал «Преступления и наказания», но и не слыхал о Достоевском.
На повестку дня была поставлена следующая проблема. Сформулируем ее столь же примитивно. Можно ли убивать православного царя, чтобы тем самым осчастливить человечество? Решить эту задачу можно было экспериментально в описанном пространстве идей, в потустороннем мире литературных героев. Достоевский с задачей не справился. Пришлось Желябову и Перовской ставить этот эксперимент в физическом пространстве.
В уже цитировавшейся «Розе Мира» Даниила Андреева утверждается существование пространства метапрообразов героев произведений мирового искусства. То есть где-то в параллельном, но вполне реальном мире живут и самостоятельно действуют Андрей Болконский и Чичиков, Фауст и Гамлет, Татьяна Ларина и Сольвейг и т. д. Образы героев уловлены авторами, и они не только существуют на бумаге, но и в некоем реальном пространстве, в котором в дальнейшем живут и действуют независимо от автора произведения. Это относится только к персонажам выдающихся творений. Само собой, в этом удивительном мире действует множество героев Достоевского. Дадим слово Д. Андрееву: «Многим и очень многим гениям искусства приходится в своем посмертии помогать прообразам их героев в их восхождении. Достоевский потратил громадное количество времени и сил на поднимание своих метапрообразов, так как самоубийство Ставрогина и Свидригайлова [о самоубийстве Смердякова не упоминается! – Я. У.], творчески и метамагически продиктованное им, сбросило пра-Ставрогина и пра-Свидригайлова в Урм. К настоящему моменту все герои Достоевского уже подняты им: Свидригайлов в Картиалу, Иван Карамазов и Смердяков достигли Магирна – одного из миров Высокого Долженствования. Там же находятся Собакевич, Чичиков и другие герои Гоголя, Пьер Безухов, Андрей Болконский, княжна Марья и с большими усилиями поднятая Толстым из Урма Наташа Ростова. Гетевская Маргарита пребывает уже в одном из высших слоев Шаданакара, а Дон Кихот давно уже вступил в Синклит Мира, куда вскоре вступит и Фауст». Разъяснение терминов «Урм», «Картиала», «Магирн», «Синклит Мира» и пр. – смотрите в «Розе Мира». Грубо говоря, это что-то вроде кругов Ада и небес Рая, которые земные и неземные существа проходят после смерти в зависимости от своих грехов и добродетелей. Из приведенной цитаты ясно, что Смердяков занимает там позицию не хуже Ивана Карамазова и явно лучшую, чем Свидригайлов. Отсюда можно заключить, что своего предполагаемого отца он не убивал и самоубийство не вменено ему в грех. Заподозрить Даниила Андреева в намерении обелить Смердякова невозможно. Тем показательнее его свидетельство. Отметим отсутствие упоминания в цитате об Алеше и Дмитрии Карамазовых. Похоже, они находятся в Аду пониже Ставрогина и Свидригайлова, не говоря уже о Смердякове и Иване.
Дмитрий, расплачивающийся за несостоявшееся отцеубийство, а Алеша – за несостоявшееся цареубийство, завязали такой кармический узел, который многострадальная Россия не распутала до сих пор. Речь идет о литературных отцеубийстве и цареубийстве. Долг литературного героя – совершить написанное ему на роду преступление. Тогда в реальной жизни преступления можно будет избежать. Позволю себе предположить, что английская революция ХVII века была менее кровавой, чем французская XVIII века, т. к. в Англии был Шекспир, а во Франции всего лишь Мольер.
Любопытно проследить – в какой же момент по ходу романа вызрела Митина невиновность в отцеубийстве? В предварительном следствии в Мокром участвует множество персонажей – правоохранителей и свидетелей. Ни у кого нет сомнений в виновности Мити. По окончании всех допросов Митя страстно обращается к Грушеньке: «…верь Богу и мне: в крови убитого вчера отца моего я неповинен!» Грушенька сразу и безоговорочно ему поверила. Похоже, в этот момент впервые поверили и читатели. После этих драматических событий «…Митя был спокоен и даже имел совсем приободрившийся вид, но лишь на минуту. Все какое-то странное физическое бессилие одолевало его… Приснился ему какой-то странный сон, как-то совсем не к месту и не ко времени… Избы черные-пречерные… много баб… все худые, испитые, какие-то коричневые у них лица. Вот особенно одна… костлявая… а на руках у нее плачет ребеночек… и ручки протягивает, голенькие, с кулачонками, от холоду совсем какие-то сизые». «Почему бедно дите, почему голая степь, почему они почернели от черной беды?» – вопрошает Митя.
Почему бедно дите? Один из важнейших символов. Да потому бедно, что именно в этот момент (написания романа) Достоевский решил простить Митю. Если бы Дмитрий донес свой крест, дите не было бы бедно.
Примерно с этого момента Митя пребывает в радостном настроении уже до конца романа. Почему же? Грушенька полюбила? Да никогда в жизни! Любому ясно (и даже недалекому Мите), что она как полюбит, так и разлюбит. И ревновать теперь он может сильнее прежнего. А дело в том, что всю первую часть романа Митя был подавлен, предчувствуя свой крест. Каковой предчувствовали все, начиная с Зосимы. На протяжении всей первой половины романа Митя знал, что убьет отца. А в Мокром до отъезда с приставом уже знал, что убил, но как-то неуверенно, надеясь в горячечном тумане, а вдруг это был страшный сон. Причем в этом сне все путалось: то ли убил отца, то ли нет. А может, и отца и Григория? А может, одного Григория? И вот тут при переборе вариантов затеплилась мыслишка: а вдруг вообще никого? Дай, Господи, чтобы это был только сон! Но для литературного героя творец и господь – автор. Так что мольбы Дмитрий Федорович возносил Федору Михайловичу. И последний внял. Здесь и мелькнуло, казалось бы, не имеющее отношения к делу видение с дитем. Настолько оно ни к селу ни к городу, что сразу ясно – это столь же важно, как и явление великого инквизитора в скотопригоньевском трактире. Над дитем тяготеет карма русского народа.
Дите бедно потому, что Дмитрий не убил отца и Алеша не убил царя в романе (!). И поэтому Желябов (реальный концентрат Раскольниковых, Ставрогиных и Иванов Карамазовых) и Софья Перовская (она же Настасья Филипповна и Аглая, Екатерина Ивановна и Грушенька) взорвали Александра II на канаве. Напомню, что на другом конце канавы Родион Романович убил старуху и честно принял свой крест. Очень верно одна главка труда И. Волгина называется «Алена Ивановна и русский царь». Два эти несопоставимые убийства связаны между собой крепче, чем… не знаю даже, с чем и сравнить.
Достоевский взвалил на себя и почти справился с самой грандиозной задачей, стоящей перед смертными. Он разрешал человека от греха. Суть первородного греха – восстание человека против Бога. Собственно, любой грех – это восстание против Бога, но чаще косвенно. А у Достоевского герои сплошь и рядом восстают непосредственно. В жизни разрешить человека от греха – дело Христа. А вот в литературном пространстве это возможно для немногих титанов человечества. Достоевский – не последний среди них. Он взвалил на себя решение проблемы грядущих революционных потрясений. И до поры до времени успешно справлялся с ней. В частности, появление романа «Бесы» притормозило, а то и устранило гнусную «нечаевщину». Но из-за спины «нечаевщины» выползла более духовная и фанатичная «желябовщина». Взялся Достоевский развязывать и этот узел. Все шло хорошо. Для разбега было необходимо отцеубийство. Оно свершилось. Тут-то и споткнулся Федор Михайлович. А колесо-то уже раскрутилось.
Совершив ошибку, оступившись, Достоевский как бы подорвал защитные механизмы. А черные силы не дремлют. Кровь хлынула горлом. Самые грандиозные в ХIХ веке похороны. Почувствовала Россия, какого богатыря потеряла… А через месяц – взрыв на Екатерининском канале. Только Достоевский и мог предотвратить.
Рассмотрим два сослагательных варианта.
1. Если бы Достоевский довел «Братьев Карамазовых» до задуманного конца. Скорее всего, либеральное царствование успешно продолжалось бы. Народовольцы разочаровались бы в своих идеях и раскаялись бы, как Лев Тихомиров. В процветающей, богатой и мирной России до сих пор была бы конституционная монархия, как в Великобритании, а жизнь еще слаще.
2. Если Федор Михайлович вообще не брался бы за «Братьев Карамазовых». Процесс стал бы вялотекущим. Народовольцы не раскаялись бы. Но их обезвредили бы. Так или иначе, болезнь была бы облегчена. Эволюция замедлилась бы, может, даже слишком…
Однако произошло то, что произошло, и это было самое худшее…
1 Игорь Волгин. Последний год Достоевского. Изд. 2-е. С. 25, 33.
Избранное. Логика мифа Голосовкер Яков Эммануилович
I. Кто убил старика Карамазова?
Читатель романа «Братья Карамазовы» знает, что человеческим судом был осужден за убийство Федора Павловича Карамазова, ввиду формальных обстоятельств дела, старший сын старика - Дмитрий Карамазов. Читатель знает, что «божьим судом» - судом совести - был осужден за убийство средний сын старика - Иван Карамазов, который, быть может, предугадывал убийство отца, но не убил.
Читатель знает, что осудил себя и себя казнил физический убийца Федора Павловича, предполагаемый побочный сын старика - Смердяков.
Но читатель знает и то, что физический убийца Федора Павловича, Смердяков, является только как бы виновником убийства, что он сам не признает себя подлинным убийцей, а признает подлинным убийцей Ивана.
Читатель знает еще и то, что младший сын старика, Алеша, «судья праведный», не признает убийцей ни Дмитрия, ни Ивана, а только Смердякова, - что обвиняемый в убийстве Дмитрий сперва непоколебимо отклоняет всякое обвинение в убийстве отца от Смердякова, а затем поневоле признает его убийцей. Читатель также знает, что Иван, наоборот, долго не признает убийцей Смердякова, а признает убийцей только Дмитрия, и что, услышав в полубезумном состоянии от такого же, как он, полубезумного Смердякова, что убил отца все-таки Смердяков, - объявляет убийцей отца себя, Ивана.
И хотя иной читатель дочитал роман до конца и даже кое-какие страницы перечитал, хотя он знает до тонкости все обстоятельства дела, хотя он видел, как Смердяков завертывал на своей левой ноге панталоны, как запускал в длинный белый чулок пальцы, как вытаскивал оттуда пачку с тремя тысячами, - теми самыми, которые были предназначены «ангелу Грушеньке и цыпленочку», хотя читатель даже узнал, как Смердяков эти три тысячи передавал Ивану Федоровичу, он все же еще не вполне уверен, что убил именно Смердяков. Он все же как-то недоумевает. Его все еще продолжает мучить вопрос:
Кто же тогда виновник убийства? Кто же, по замыслу автора романа, убил старика Карамазова?
И впрямь, признания, обвинения, самообвинения произносятся в такой бредовой, кошмарной, истерической обстановке, среди стольких мировых и авторских загадок, что не знаешь, чему верить, чему не верить, где действительность, где мнимость, и не хочет ли автор потрясти читателя сразу всеми противоречиями жизни и мысли, чтобы доказать, что, несомненно, «слишком много загадок угнетают человека на земле».
Да и ответ на вопрос читателя о виновнике убийства дан автором странный, неожиданный, непонятный:
Вы не знаете, кто убил Федора Павловича? Так-таки и не знаете? Совсем не знаете? Так вот кто - чёрт: чёрт убил! чёрт, а не Смердяков! чёрт, а не Дмитрий! чёрт, а не Иван!
Какой чёрт? Что за чёрт? Не гоголевский же чёрт, чёрт возьми! - недоумевает и даже возмущается читатель. - Что за вздор! Да не издевается ли над читателем автор? При чем тут чёрт?
Нет, автор не издевается. Трагедия исключает издевательство. А роман «Братья Карамазовы» - трагедия. И если в этой трагедии немало шутов и шутовства, то именно в трагедии рядом с трагическим героем отводится место и шуту (это мы находим, например, в «Короле Лире») - и не только ради контраста, и не только потому, что от великого до смешного один шаг, или что шут - это неудавшийся трагик, или что всякая до конца изжитая трагедия обращается в фарс, и труп героя - в трофей шута, - но еще и потому, что шутка в трагическом контексте тоже становится трагичной, и чем она острее и беспощаднее по своей остроте, тем она трагичнее, и, наконец, еще и потому, что, в силу особого душевного свойства или характера человека, в нем - трагик и скоморох живут нераздельно.
Оставим пока в стороне вопрос о смыслообразе чёрта, так часто упоминаемого в романе, примем его за условную фигуру, за одного из героев наряду с другими героями романа, на что дает нам право кошмар Ивана Федоровича, которому чёрт явился воочию, т. е. где чёрт действительно фигурирует как действующее лицо.
Пусть читатель, которого мучает загадка, заданная ему автором («Кто же убил старика Карамазова?»), обратит внимание, что и все герои романа мучаются той же загадкой и гораздо более жестоко и мучительнее, чем читатель, - мучаются до слез, до отчаяния, до истерики, до бешенства, до галлюцинации, до безумия, до самоубийства. Кто же, по замыслу автора, убил старика Карамазова?
Версию о чёрте - убийце Федора Павловича - высказал впервые Дмитрий Карамазов на предварительном следствии в Мокром при допросе (глава «Третье мытарство»).
Отвергнув обвинение в отцеубийстве, отведя, после колебаний, обвинение от Смердякова - единственного, кто, кроме него, знал об условных знаках - о стуке в окно Федора Павловича, означавшем «Грушенька пришла», - Митя зашел в тупик. О знаках, кроме них двоих, Смердякова и Дмитрия, знало «только небо». Совершить же убийство мог лишь тот, кто простучал бы эти знаки в окно старику Карамазову.
«- Не подозреваете ли вы в таком случае и еще какое другое лицо? - осторожно спросил было Николай Парфенович [следователь] Митю».
«- Не знаю, кто или какое лицо, рука небес или сатана, но… не Смердяков! - решительно отрезал Митя» 2 .
И тут же Митя узнает от прокурора, что Смердякова нашли в припадке падучей, что он чуть ли не при смерти и, следовательно, убийцей быть не мог.
«- Ну, в таком случае отца чёрт убил !» 3 - сорвалось вдруг у Мити, как будто он даже до сей минуты спрашивал все себя: «Смердяков или не Смердяков?»
Это «чёрт убил» сказано Митей как будто в сердцах, но почему-то тема о чёрте - виновнике убийства развивается Митей и дальше, ибо на вопрос следователя об окровавленных [кровью слуги Григория] руках Мити:
«- А руки все еще не подумали вымыть <…>? Не опасались, стало быть, подозрений?»
Митя отвечает:
«- Каких таких подозрений? <…> Ведь если бы не случай с отцом, ведь вы бы ничего не узнали и сюда не прибыли. О, это чёрт сделал, чёрт отца убил, через чёрта и вы так скоро узнали! Как сюда-то так скоро поспели? Диво, фантазия!» 4
И впрямь, диво! Оказывается: чёрт не только убил, но он еще и направил следственные власти по следам Мити, мнимого убийцы, очевидно с той целью, чтобы замести следы и обвинить невинного. Конечно, эти слова сорвались у Мити от недоумения: он-то знает, что не он убил отца.
«- Я не убил, не убил, не убил! Слышите, прокурор: не убил!» - надрывно звучит его голос.
Но и не Смердяков убил, утверждает он.
Тогда кто же?..
Над загадкой «кто убил?» мучается и Катерина Ивановна, невеста Дмитрия. Неужели Митя убил?!..
«- Да убил ли он? Он ли убил?» - верит и не верит она, ибо тут же говорит Ивану:
«- Это ты, ты убедил меня, что он отцеубийца. Я только тебе и поверила» 5 .
И Алеша, младший сын Федора Павловича, слышит от Ивана, мучающегося страшной мыслью об отцеубийстве, что именно Митя - убийца и изверг. Иван даже ссылается при этом на один документ - на письмо Мити к Катерине Ивановне, - «математически подтверждающее», что убийца именно Митя.
«- Такого документа быть не может! - с жаром повторил Алеша, - не может быть, потому что убийца не он.
Не он убил отца, не он!
Иван Федорович вдруг остановился.
Кто же убийца, по-вашему? <…>
Ты сам знаешь, кто. <…>
Кто? Эта басня-то о <…> Смердякове?» И снова повторяет Алеша:
«- Ты сам знаешь, кто. <…>
Да кто, кто? <…>
Я одно только знаю, - все так же почти шепотом проговорил Алеша. - Убил отца не ты.
- „Не ты?“ Что такое не ты? - остолбенел Иван.
Не ты убил отца, не ты! - твердо повторил Алеша. <…>
Да я и сам знаю, что не я, ты бредишь? - бледно и искривленно усмехнувшись, проговорил Иван. Он как бы впился в Алешу. Оба опять стояли у фонаря.
Нет, Иван, ты сам себе несколько раз говорил, что убийца ты.
Когда я говорил?.. Я в Москве был… Когда я говорил? - совсем потерянно пролепетал Иван.
Ты говорил это себе много раз, когда оставался один в эти страшные два месяца. <…> Ты обвинял себя и признавался себе, что убийца никто как ты. Но убил не ты, ты ошибаешься, не ты убийца, слышишь меня, не ты! Меня Бог послал тебе это сказать» 6 .
Алеша почти что гипнотизирует Ивана этим «не ты, не ты».
«- Ты был у меня! - скрежещущим шепотом проговорил он. [Иван]. - Ты был у меня ночью, когда он приходил… Признавайся… ты его видел?
Про кого ты говоришь… про Митю? <…>
Не про него, к чёрту изверга! <…> Разве ты знаешь, что он ко мне ходит? Как ты узнал, говори!
Кто он? Я не знаю, про кого ты говоришь, - пролепетал Алеша уже в испуге.
Нет, ты знаешь… иначе как же бы ты… не может быть, чтобы ты не знал…»
И вот финал этой сцены под фонарем:
«- Брат, <…> я сказал тебе это потому, что ты моему слову поверишь, я знаю это. Я тебе на всю жизнь это слово сказал: не ты! » 7
Читатель не посетует за длину приведенного диалога. Его неминуемо заинтригует: что имел в виду автор?
Кто же этот таинственный «он», который приходил к Ивану Федоровичу, о котором в таком смятении говорит Иван Федорович? Кто этот «он», вскоре откроется, - откроется, что имя этому «он» - чёрт: чёрт приходил к Ивану Федоровичу. Пока же отметим только, что Алеша, голос высшей совести, под шепот автора из суфлерской будки, изрек Ивану свое «не ты». Не Иван убил отца. Глава романа так и названа: «Не ты, не ты!»
То, что убийцей отца Алеша считает не Митю, а только Смердякова, - читатель знает.
То, что и Митя во время дальнейшего следствия, путем исключенного третьего, обвиняет в фактическом убийстве отца все же не чёрта, а того же Смердякова, хотя и страшно при этом путается, - и это читатель знает. Но есть против самого Мити одна роковая улика: отпертая дверь из дома в сад, в котором расположен флигель убитого.
«- Да, дверь!.. Это фантом! Бог против меня!» 8 - воскликнул Митя еще на предварительном следствии. На том обстоятельстве, что дверь стояла отворенной до ухода Мити, упорно настаивал старый слуга Карамазовых, Григорий, хотя, в действительности, дверь тогда вовсе не стояла отворенной и это только так Григорию померещилось. И вот над этим свидетельством Григория об отворенной двери Митя во время следствия лишь презрительно смеялся и уверял, что это чёрт отворил… дверь.
Опять чёрт!
Пусть и эта последняя ссылка на чёрта сделана Митей с досады, в сердцах, но все же любопытно, читатель, как накапливается против чёрта обвинение: чёрт убил отца, чёрт направил следственные власти по следам Мити, чёрт отворил дверь в сад - во всем чёрт виноват!
Если Алеша, почти с силой внушения, повторяет Ивану: «Не ты, не ты убил», то и Смердяков при третьем свидании его с Иваном говорит сперва Ивану:
«- Идите домой, не вы убили», - как будто Ивану Федоровичу надо доказывать, что убил не он, а кто-то другой.
«- Я знаю, что не я… - пролепетал было он.
Зна-е-те?» 9
И здесь в жуткой тишине ночи, перед поворотом всех событий на сто восемьдесят градусов, прозвучало ужасное и двусмысленное признание Смердякова, что убил Федора Павловича он, Смердяков, но что убийца тем не менее не он, Смердяков, а Иван.
«- Ан вот вы-то и убили, коль так, - яростно прошептал он ему. - <…> Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело это и совершил» 10 , - ввинчивает он, как сверлом, в сознание Ивана.
«- Да разве ты убил? - похолодел Иван».
Так, значит, не Митя, а Смердяков - убийца отца. То, чего Иван никак не хотел допустить, то, что он втайне знал и не смел знать, все же оказалось правдой.
«- Да неужто ж вы вправду ничего не знали?» - слышится ему, уже соскальзывающему в какую-то пропасть, в мир кошмаров, удивленный голос Смердякова.
И вот опять прозвучали, пока еще слабым намеком, слова Ивана о его ночном посетителе, о призраке, появляющемся то ли во сне, то ли наяву - слова о том, кого Иван с ужасом называл Алеше «он», - о чёрте. Смердяков как бы уподобился этому ночному призраку, чёрту.
Явь и сон в сознании Ивана слились.
Ибо теперь и Смердяков наяву кажется ему не явью, а сном и призраком.
«- Знаешь что: я боюсь, что ты сон, что ты призрак предо мной сидишь?» - все с тем же ужасом говорит Иван Смердякову.
Смердяков-убийца - сон? Смердяков-убийца - призрак? Этот призрак-убийца еще явится нам: он явится нам в речах прокурора и защитника на суде.
«- …обвинитель», - иронизирует на суде защитник Мити, адвокат Фетюкович, по поводу речи прокурора, - «с пафосом восклицает <…>, что будь тут кто-нибудь шестой, даже призрак какого-либо шестого, то подсудимый сам бы тотчас бросил обвинять Смердякова, устыдившись сего, а показал бы на этого шестого» 11 .
Пусть пока этот призрак-убийца промелькнул перед нами, как некий шестой или даже как призрак шестого. Вскоре он предстанет перед нами воочию в образе известного сорта русского джентльмена, причем автор описывает весьма подробно и наружность, и костюм упомянутого джентльмена.
Этот упомянутый джентльмен и есть не кто иной, как чёрт - призрак кошмара Ивана Федоровича, с которым читатель еще встретится. Пока же, читатель, удовлетворимся ответом Смердякова на слова потрясенного Ивана Федоровича во время третьего свидания, что и сам Смердяков кажется ему призраком, - ибо ответ Смердякова расчищает нам путь к чёрту:
«- Никакого тут призрака нет-с, кроме нас обоих-с, да еще некоторого третьего. Без сумления, тут он теперь, третий этот, находится, между нами двумя.
Кто он? Кто находится? Кто третий? - испуганно проговорил Иван Федорович, озираясь кругом и поспешно ища глазами кого-то по всем углам.
Третий этот - Бог-с, самое это привидение-с, тут оно теперь подле нас-с, только вы не ищите его, не найдете» 12 .
Вот здесь-то и открывается внутренняя антиномия романа - и у героя романа, и у самого автора.
Для Смердякова: некоторый третий - это Бог, совесть («его Бог убьет», - предсказал Митя).
Для Ивана: некоторый третий есть «он», - тот «он», которого Иван разыскивал глазами по всем углам, т. е. чёрт.
Здесь есть над чем призадуматься.
Между двумя убийцами оказался некто третий, некий «он», которому имя: не то Бог, не то чёрт.
Вспомним, что и Митя в Мокром, исключив себя и Смердякова, как убийц Федора Павловича, сослался на руку небес или сатану, как на виновников его смерти (путем исключенного третьего), т. е. сослался на того же третьего.
Быть может, иной читатель уже пожимает плечами: да что тут загадочного! Все просто и ясно. Иван - подстрекатель к убийству, Смердяков - исполнитель убийства. Зачем же тут понадобилось автору этого третьего впутывать?
Но автор не дает возможности читателю оставаться только в формально фактическом плане совершенного преступления. Он переводит его в иной план, в план мира совести, в план моральный, фантастический, инфернальный - и здесь разыгрывается, потрясающий ум и сердце, спектакль, одновременно трагедия и водевиль, где, повторяем, явь - это сон, а сон - это явь, где на сцене играют уже знакомые нам актеры - и «он», и призрак шестого, и некоторый третий, т. е. и Бог, и чёрт, а не только Иван, Алеша, Митя и Смердяков.
Автор переводит читателя в этот бредовой, кошмарный, моральный мир, чтобы там читатель искал и нашел убийцу - единственного убийцу Федора Павловича, по замыслу автора, укрывавшегося в очень далеком и секретном убежище, куда, как говорит он, ворон костей не заносит, - словом, ни в каком ином месте, как в… «Критике чистого разума» Канта.
Канта? - восклицает читатель. - В «Критике» Канта? Да, именно в «Критике чистого разума» Канта.
Ну и сумел же Достоевский выбрать местечко для своего чёрта-убийцы, сумел и утаить название этого местечка! Но так как на карте философской географии это местечко весьма явственно поименовано, то пытливый глаз читателя оказался столь же лукавым, как и глаз автора. А впрочем, кто знает, кто тут кого перелукавил!
Так будем же искать, невзирая на скрытность автора, в этом моральном мире совести, в этом Кантовом гнезде четырехглавых горгон - антиномий - убийцу Федора Павловича, чтобы доставить его на суд читателей.
А пока сцена третьего свидания Ивана со Смердяковым продолжается.
«- Ты солгал, что ты убил! - бешено завопил Иван. - Ты или сумасшедший, или дразнишь меня, как в прошлый раз!»
Смердяков дразнит Ивана, но читатель вскоре узнает, что дразнит Ивана, и именно по поводу убийства отца, не Смердяков, а «он», т. е. опять-таки не кто иной, как чёрт: чёрт дразнит Ивана.
Иван не верит, что Смердяков убил, а если убил, то Иван не верит, что Смердяков убил один: у него должен быть соучастник.
«- …ты один убил? Без брата или с братом?» - допытывается Иван отчаянно, как мифический Орест, отбиваясь от фурий совести.
«- Всего только вместе с вами-с», - отвечает ядовито, не хуже самого лучшего чёрта, Смердяков. - «Самым естественным манером сделано было-с, с ваших тех самых слов…» 13 - И еще раз ввинчивает злорадно в больное сознание Ивана: «-… вы виновны во всем-с, ибо про убивство вы знали-с и мне убить поручили-с, а сами, все знамши, уехали. Потому и хочу вам в сей вечер это в глаза доказать, что главный убивец во всем здесь единый вы-с, а я только самый не главный, хоть это и я убил. А вы самый законный убивец и есть» 14 .
Это «вы - вы - вы» Смердякова противопоставлено «не ты - не ты - не ты» Алеши: оно, как таран, долбит череп. Оно - невыносимо.
И вот Иван, этот, по слову Смердякова, подстрекатель, главный, единственный и «законный убивец», чистосердечно в ужасе стонет:
«- Почему, почему я убийца?»
И этот крик двойного «почему» Ивана отвечает крику Мити - его двойному «не я, не я убил».
Теперь все трое обвиняемых - и Митя, и Иван, и Смердяков - отклоняют от себя вину за убийство. Причем Смердяков перекладывает ее на Ивана, не отделяя себя от Ивана. - «Это уж нам с вами счастье такое выпало», - замечает он по поводу отворенной двери из дома в сад, - как позже не отделяет себя от Ивана чёрт, а Иван от чёрта.
«- …я одной с тобой философии», - говорит ему чёрт.
«- …ты есть я», - говорит чёрту Иван 15 .
Итак, на сцену романа выступает двойной убийца.
Оба - и Иван, и сам Смердяков - утверждают, что убийство совершено Смердяковым не в одиночку. Оно совершено вдвоем: или Смердяковым и Митей (мнение Ивана!), или Смердяковым и Иваном (мнение Смердякова!), и если этот второй убийца не Митя, и не Иван, то кто же он - этот второй, этот главный убийца - рядом со Смердяковым?
И вот Иван, как до него Митя, находит этого второго убийцу.
«- Так неужели, неужели ты все это тогда же так на месте и обдумал?» - спрашивает во время третьего свидания Иван у Смердякова, у этого недавнего, как все думали, идиота. И услышав от него, что все было обдумано заранее, он, как и Митя в Мокром, выкрикивает:
«- Ну… ну, тебе значит сам чёрт помогал!» 16 - убить.
А ведь Митя в Мокром именно это и выкрикнул:
«- Ну, в таком случае отца чёрт убил!»
Материал для обвинительного акта против чёрта все растет.
Если обвиняемый в отцеубийстве Митя высказал, что чёрт убил отца, что чёрт направил следственные власти по следам Мити, что чёрт отворил двери в сад, то теперь уже и второй сын, обвиненный в отцеубийстве, Иван, высказал, что не он, Иван, а чёрт - соучастник убийства.
И именно теперь уже не Митя и не он, Иван, а Смердяков и чёрт, - вот они двое подлинных убийц Федора Павловича. И если бы выяснилось, что, по замыслу автора, Смердяков в романе дублирует чёрта, то единственным убийцей и окажется в конце концов только чёрт. Не Митя, не Иван, не Смердяков - чёрт убил.
Здесь есть над чем призадуматься. Высказывание обоих братьев Карамазовых, что чёрт убил отца, пока еще несерьезно, но оно приобретет свою серьезность, когда читатель убедится, что автор действительно отождествляет фактического убийцу Федора Павловича, Смердякова, с реально выведенным в романе русским джентльменом, с чёртом, т. е. когда раскроется та загадка, которую задал автор читателю самим образом чёрта.
Кто же он - чёрт?
Из книги Прочь от реальности: Исследования по философии текста автора Руднев Вадим Петрович«Это не я убил»: Verneinung Фрейда и бессознательные механизмы речевых действий В 1925 году Фрейд опубликовал одну из самых коротких (не более пяти страниц), но несомненно одну из самых глубоких и значительных своих статей «Verneinung» («Отрицание»). Статья эта не привлекала к себе
Из книги Философия языка и семиотика безумия: Избранные работы автора Руднев Вадим Петрович Из книги «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное автора Гершельман Карл Карлович2. Убил свою тещу Фенихель соотносит не только педантизм и бытовую магию, но и увязывает их с садизмом, о чем будет идти речь впоследствии. Позвольте мне также привести пример на связь педантизма и магических представлений. Г-н А., известный ученый, академик, сочетающий в
Из книги Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы автора Руднев Вадим Петрович Из книги автора2. УБИЛ СВОЮ ТЕЩУ Фенихель соотносит не только педантизм и бытовую магию, но и увязывает их с садизмом, о чем будет идти речь впоследствии. Позвольте мне также привести пример на связь педантизма и магических представлений. Г-н А., известный ученый, академик, сочетающий в
«Братья Карамазовы» - последний роман Достоевского. Писатель умер спустя два месяца после издания книги. В романе присутствуют элементы детективного жанра, но произведение затрагивает прежде всего вопросы нравственности и морали. Детальный анализ «Братьев Карамазовых» Достоевского представлен в статье.
История Федора Павловича Карамазова
Персонажи этой книги не делятся на отрицательных и положительных. Даже у «великого грешника» - Федора Павловича - наступают минуты просветления, хотя и кратковременные. Анализ произведения «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского невозможен без характеристики этого героя.
Федор Павлович в молодости был небогатым помещиком. Однако ему удалось заключить выгодный брак. После свадьбы он забрал у жены деньги, оставил ее ни с чем. Она же сбежала от него, оставив маленького сына, о котором неблагонадежный отец сразу же забыл. Чуть позже Федор Павлович женился снова на безответной, тихой девушке, которая родила ему двоих сыновей. И первая, и вторая жена умерли в молодости.
Семейный конфликт
К тому времени, как Дмитрию, старшему сыну, исполнилось двадцать восемь, Федор Павлович уже стал состоятельным помещиком. Однако денег он не хотел давать - был он человеком сладострастным, пьющим и чрезвычайно скупым. Между отцом и сыном возник конфликт, на котором и завязан сюжет «Братьев Карамазовых». Анализ произведения Достоевского предполагает также и характеристику Грушеньки. Это противоречивая героиня, ее отношение к старшему сыну Карамазова меняется в ходе повествования.
Федор Павлович и его старший сын оба влюблены в Грушеньку, что обостряет их конфликт. Однажды Карамазова находят с проломленной головой. В убийстве обвиняют Дмитрия.
Делая анализ романа Достоевского «Братья Карамазовы», следует привести слова одного из героев: «Не злой вы человек - исковерканный». Эта фраза принадлежит Алексею, о котором речь пойдет позже. Видимое зло - не всегда показатель абсолютной гибели личности - такова, вероятно, главная мысль автора произведения «Братья Карамазовы».
Анализ отдельных сцен романа позволяет обнаружить проблески нравственности даже в Федоре Павловиче. Например, при встрече со старцем Зосимой, когда Карамазов-старший пытается выглядеть отвратительнее, гаже, чем он есть на самом деле, и кажется, делает это, потому как на него давно навесили ярлык пьяницы и грешника, которому следует соответствовать. Затем Федор Павлович раскаивается, а через несколько минут снова принимается за свое, что приводит в негодование даже смиренных монахов.
Характеристика Федора Павловича
В художественном анализе романа «Братья Карамазовы» следует привести несколько цитат критиков. Литературовед К. Накамура, многие годы изучавший творчество русского писателя, охарактеризовал Карамазова-старшего как «человека хитрого, сластолюбивого и испорченного». Образ Федора Павловича лишен целенаправленного поведения. Ему безразлично мнение окружающих. Карамазов не признает авторитетов. Его интересуют только деньги и плотские утехи.
По мнению критиков, этот литературный образ состоит из «внешней стороны», за которой нет никакой внутренней. Однако он обладает хитростью в достаточной мере, чтоб обеспечить себя деньгами и женщинами. Он не лишен проницательности, что позволяет ему верно оценивать людей.
Судьба Дмитрия
Это, пожалуй, самый противоречивый герой в «Братьях Карамазовых». Анализ произведения включает краткий пересказ. Вспомним о том, что автор поведал о жизни Дмитрия. Под влиянием каких событий формировался его характер?
В детстве Митя, брошенный матерью, жил без какого бы то ни было присмотра. Ударившийся в блуд отец словно забыл о малолетнем сыне. Слуга Григорий на время заменил мальчику родителей.
Повзрослев, Дмитрий получил от отца небольшую сумму - часть наследства матери. В годы службы Дмитрий эти деньги быстро потратил, потому как вел привольную жизнь. Не смог отказаться от своих привычек он и после отставки. Старший сын Карамазова был уверен, что отец должен ему еще значительную сумму, в чем отчасти был прав. Однако тот заявил, что выплатил все до копейки.
Прототипы Дмитрия Карамазова
Прообраз осужденного Мити - реально существовавший человек, обитатель острога отставной поручик Дмитрий Ильинский. В 1848 году его арестовали по обвинению в убийстве своего отца. Но это не единственный прототип самого яркого героя романа «Братья Карамазовы».
В анализе произведения критики обычно приводят множество фактов из истории его создания. О последнем романе Достоевского написано немало статей. Каждый литературовед выдвигает свои версии о прообразах персонажей. Еще один предполагаемый прототип Дмитрия - Аполлон Григорьев, один из почитателей произведений писателя.
Безвинно осужденный
У старшего сына Карамазова характер порывистый и взрывной. Это чрезвычайно эмоциональный, совершающий порою иррациональные поступки человек. Дмитрий не умеет ждать и терпеть. Его желания хаотичны. Анализ «Братьев Карамазовых» можно дополнить словами вышеупомянутого Накамуры: «Дмитрий - глупый, напыщенный, недалекий и скандальный человек». Но это всего лишь мнение одного из критиков.
Роман Достоевского - произведение многозначное. Дмитрий Карамазов у многих читателей вызывает симпатию, в чем немалую роль играет несправедливый приговор суда. Он не убивал отца, но доказать его невиновность невозможно: конфликт из-за денег, из-за Грушеньки, частые публичные угрозы... Но наказания, как известно, без вины не бывает. Свои ошибки Дмитрий осознает слишком поздно - оказавшись на скамье подсудимых. При анализе «Братьев Карамазовых» следует уделить внимание тем переменам, которые происходят в душе этого героя.
Дмитрия как будто не волнует, что с ним будет, когда его признают убийцей. Он стремится доказать свою невиновность, однако не озлобляется на тех, кто ему не верит. Дмитрий видит в этом наказание за прошлую беспутную жизнь.
Алексей
Этого героя автор назвал «деятелем». Достоевский планировал посвятить Алексею Карамазову отдельное произведение, в котором тот был бы уже не послушником монастыря, а революционером. «Третий сын Алеша» - так называется четвертая глава «Братьев Карамазовых», анализ которой позволит дать характеристику этому герою. Примечательно, что в черновом варианте автор называет его идиотом, что указывает на сходство этого персонажа с князем Мышкиным.
Делая анализ «Братьев Карамазовых», стоит и процитировать самого Достоевского. «Любить пассивно он не мог, а возлюбив, тотчас принимался помогать», - так автор говорит об Алеше.
Образ «деятеля» противопоставлен предыдущим образам «мечтателей», встречающимся в прочих произведениях писателя. умеет любить людей и отвечать на их доверие. Он проникается страданием других.
Иван Карамазов
Средний сын Федора Павловича - убежденный рационалист. Ивану Карамазову 23 года. Автор сравнивает его с Фаустом Гете. Иван — герой-бунтарь, исповедующий атеистические убеждения и призывающий к пересмотру устоявшихся нравственных догм.
Образ среднего сына Карамазова окружен загадочностью. Иван вырос в приемной семье, в детстве был угрюмым мальчиком. Но уже тогда демонстрировал редкие способности. В отличие от старшего брата, Иван с ранних лет работал и ни от кого не зависел. Сперва он давал уроки, затем писал статьи для журналов. Дмитрий, намекая на немногословность брата и его способность хранить чужие тайны, говорит: «Иван — могила». Алеша же называет его загадочным человеком.
Все позволено
Незадолго до событий, показанных в романе, Иван возвращается к отцу, некоторое время живет в его доме. Читатель поначалу не обращает внимания на такого невзрачного персонажа, как Смердяков. Анализ «Братьев Карамазовых» предполагает хорошее знание содержания книги. Стоит вспомнить сцену, в которой Иван произносит долгую речь. Необразованный, злобный, лицемерный Смердяков проникается его словами. Лакей делает вывод: все позволено.
Кто же убийца?
В VIII главе четвертой части показана последняя встреча Ивана со Смердяковым. Здесь читатель и узнает о том, кто же преступник. Бывший лакей говорит Карамазову: «Вы-то и убили, а Дмитрий безвинен». В ходе долгого разговора Иван понимает, что его идеи, далекие от христианства, и породили в этом жалком и отвратительном человеке уверенность в безнаказанности. Смердяков утверждает, что Федора Павлович убил Иван, но его руками. Ведь это он незадолго до смерти сказал, что не против убийства, а потом поспешно покинул родительский дом.
Лакей слова Ивана понял, конечно, превратно. Среднему сыну Карамазова далеко до Родиона Раскольникова, совершившего убийство своими руками. Но общие черты в этих героях есть, и прежде всего это хладнокровный рационализм.
В той же главе, в которой рассказано о последнем разговоре со Смердяковым, можно заметить, насколько непохожи братья друг на друга. Дмитрий делает зло как будто неосмысленно, а потом жалеет об этом. Алексей готов помочь каждому. Иван вызывает уважение у окружающих. Но добрым его назвать нельзя. Идя к Смердякову, Иван встречает пьяного мужика. Тот сильно его раздражает, и он готов его ударить. Мужик горланит песню «Ах, поехал Ванька в Питер!» и подходит близко к Ивану. И тот в порыве гнева толкает его. Мужик падает навзничь. «Замерзнет», - думает Иван и спокойно уходит. И только у Смердякова вспоминает слова «Ах, поехал Ванька в Питер!» и начинает анализировть свои поступки.
После встречи с убийцей-лакеем Иван меняется. Он собирается пойти в полицию и рассказать о том, кто в действительности преступник. На обратном пути спасает того пьяного мужичка, к которому накануне не испытывал жалости. Смердяков умирает. Доказать невиновность Дмитрия невозможно. А слова Ивана о том, что это он виноват в убийстве отца, на суде не воспринимают всерьез.
Смердяков
В черновом варианте романа убийца - не лакей, а Иван. Этого персонажа Достоевский ввел в сюжет под впечатлением от одного из героев Виктора Гюго и посещения приюта для незаконнорожденных детей.
Смердяков - сын юродивой. Когда-то в городе жила дурочка Лизавета, которую никто не смел обижать. Но Карамазов и здесь поразил всех своей жестокостью, цинизмом. Лизавета родила от него сына. Мальчика взял на воспитание слуга Григорий, незадолго до этого потерявший собственного ребенка.
Смердяков рос жестоким, злым, завистливым. Он ненавидел людей, ненавидел Россию. Рассуждая о событиях 1812 года, он фантазирует: как бы хорошо было, если бы французы победили русских. Ведь это народ умный, культурный…
Смердяков тщательно следит за своим внешним обликом. Этому он научился в Москве. Однако книг не читает, искусством не интересуется. Смердяков проникается речами Ивана, после чего убивает своего хозяина и забирает деньги. Достоевский показал, сколь опасными могу быть речи образованного атеиста и рационалиста, если произносятся в присутствии людей глупых, ограниченных, озлобленных.
Но после того как Смердяков понял, что Иван и не думал об убийстве, иллюзия величия и вседозволенности, зародившаяся в нем и побудившая на преступление, рухнула. Он покончил с собой.
Другие образы в романе
Одна из глав романа посвящена старцу Зосиме - бывшему офицеру, проведшему сорок лет в монастыре. Встреча этого человека с Дмитрием символична. Увидев старшего сына Карамазова, он падает перед ним на колени. Старец, не лишенный дара предвидения, уже знает о судьбе этого вздорного и вспыльчивого человека.
Грушенька - яркий женский персонаж, который критики нередко сравнивают с Она тоже когда-то была содержанкой состоятельного человека. Она унижена и оскорблена, но не смиренна. Противопоставлена этой героине Катерина, которая, в отличие от Грушеньки, благонравная и пользуется уважением окружающих.