>

Платонов рассказы о войне. Екатерина титова. метафизика военных рассказов андрея платонова. Вопросы для обсуждения

Андрей Платонов. Маленький солдат

Недалеко от линии фронта внутри уцелевшего вокзала сладко храпели уснувшие на полу красноармейцы; счастье отдыха было запечатлено на их усталых лицах.

На втором пути тихо шипел котёл горячего дежурного паровоза, будто пел однообразный, успокаивающий голос из давно покинутого дома. Но в одном углу вокзального помещения, где горела керосиновая лампа, люди изредка шептали друг другу успокаивающие слова, а затем и они впали в безмолвие.

Там стояли два майора, похожие один на другого не внешними признаками, но общей добротою морщинистых загорелых лиц; каждый из них держал руку мальчика в своей руке, а ребёнок умоляюще смотрел на командиров. Руку одного майора ребёнок не отпускал от себя, прильнув затем к ней лицом, а от руки другого осторожно старался освободиться. На вид ребёнку было лет десять, а одет он был как бывалый боец — в серую шинель, обношенную и прижавшуюся к его телу, в пилотку и в сапоги, пошитые, видно, по мерке на детскую ногу. Его маленькое лицо, худое, обветренное, но не истощённое, приспособленное и уже привычное к жизни, обращено было теперь к одному майору; светлые глаза ребёнка ясно обнажали его грусть, словно они были живою поверхностью его сердца; он тосковал, что разлучается с отцом или старшим другом, которым, должно быть, доводился ему майор.

Второй майор привлекал ребёнка за руку к себе и ласкал его, утешая, но мальчик, не отымая своей руки, оставался к нему равнодушным. Первый майор тоже был опечален, и он шептал ребёнку, что скоро возьмёт его к себе и они снова встретятся для неразлучной жизни, а сейчас они расстаются на недолгое время. Мальчик верил ему, однако и сама правда не могла утешить его сердца, привязанного лишь к одному человеку и желавшего быть с ним постоянно и вблизи, а не вдалеке. Ребёнок знал уже, что такое даль расстояния и время войны, — людям оттуда трудно вернуться друг к другу, поэтому он не хотел разлуки, а сердце его не могло быть в одиночестве, оно боялось, что, оставшись одно, умрёт. И в последней своей просьбе и надежде мальчик смотрел на майора, который должен оставить его с чужим человеком.

— Ну, Серёжа, прощай пока, — сказал тот майор, которого любил ребёнок. — Ты особо-то воевать не старайся, подрастёшь, тогда будешь. Не лезь на немца и береги себя, чтоб я тебя живым, целым нашёл. Ну чего ты, чего ты — держись, солдат!

Серёжа заплакал. Майор поднял его к себе на руки и поцеловал лицо несколько раз. Потом майор пошёл с ребёнком к выходу, и второй майор тоже последовал за ними, поручив мне сторожить оставленные вещи.

Вернулся ребёнок на руках другого майора; он чуждо и робко глядел на командира, хотя этот майор уговаривал его нежными словами и привлекал к себе как умел.

Майор, заменивший ушедшего, долго увещевал умолкшего ребёнка, но тот, верный одному чувству и одному человеку, оставался отчуждённым.

Невдалеке от станции начали бить зенитки. Мальчик вслушался в их гулкие мёртвые звуки, и во взоре его появился возбуждённый интерес.

— Их разведчик идёт! — сказал он тихо, будто самому себе. — Высоко идёт, и зенитки его не возьмут, туда надо истребителя послать.

— Пошлют, — сказал майор. — Там у нас смотрят.

Нужный нам поезд ожидался лишь назавтра, и мы все трое пошли на ночлег в общежитие. Там майор покормил ребёнка из своего тяжело нагруженного мешка. «Как он мне надоел за войну, этот мешок, — сказал майор, — и как я ему благодарен!» Мальчик уснул после еды, и майор Бахичев рассказал мне про его судьбу.

Сергей Лабков был сыном полковника и военного врача. Отец и мать его служили в одном полку, поэтому и своего единственного сына они взяли к себе, чтобы он жил при них и рос в армии. Серёже шёл теперь десятый год; он близко принимал к сердцу войну и дело отца и уже начал понимать по-настоящему, для чего нужна война. И вот однажды он услышал, как отец говорил в блиндаже с одним офицером и заботился о том, что немцы при отходе обязательно взорвут боезапас его полка. Полк до этого вышел из немецкого охвата, ну с поспешностью, конечно, и оставил у немцев свой склад с боезапасом, а теперь полк должен был пойти вперёд и вернуть утраченную землю и своё добро на ней, и боезапас тоже, в котором была нужда. «Они уж и провод в наш склад, наверно, подвели — ведают, что отойти придётся», — сказал тогда полковник, отец Серёжи. Сергей вслушался и сообразил, о чём заботился отец. Мальчику было известно расположение полка до отступления, и вот он, маленький, худой, хитрый, прополз ночью до нашего склада, перерезал взрывной замыкающий провод и оставался там ещё целые сутки, сторожа, чтобы немцы не исправили повреждения, а если исправят, то чтобы опять перерезать провод. Потом полковник выбил оттуда немцев, и весь склад целый перешёл в его владение.

Вскоре этот мальчуган пробрался подалее в тыл противника; там он узнал по признакам, где командный пункт полка или батальона, обошёл поодаль вокруг трёх батарей, запомнил всё точно — память же ничем не порченная, — а вернувшись домой, показал отцу по карте, как оно есть и где что находится. Отец подумал, отдал сына ординарцу для неотлучного наблюдения за ним и открыл огонь по этим пунктам. Всё вышло правильно, сын дал ему верные засечки. Он же маленький, этот Серёжка, неприятель его за суслика в траве принимал: пусть, дескать, шевелится. А Серёжка, наверно, и травы не шевелил, без вздоха шёл.

Ординарца мальчишка тоже обманул, или, так сказать, совратил: раз он повёл его куда-то, и вдвоём они убили немца — неизвестно, кто из них, — а позицию нашёл Сергей.

Так он и жил в полку при отце с матерью и с бойцами. Мать, видя такого сына, не могла больше терпеть его неудобного положения и решила

отправить его в тыл. Но Сергей уже не мог уйти из армии, характер его втянулся в войну. И он говорил тому майору, заместителю отца, Савельеву, который вот ушёл, что в тыл он не пойдёт, а лучше скроется в плен к немцам, узнает у них всё, что надо, и снова вернётся в часть к отцу, когда мать по нему соскучится. И он бы сделал, пожалуй, так, потому что у него воинский характер.

А потом случилось горе, и в тыл мальчишку некогда стало отправлять. Отца его, полковника, серьёзно ранило, хоть и бой-то, говорят, был слабый, и он умер через два дня в полевом госпитале. Мать тоже захворала, затомилась — она была раньше ещё поувечена двумя осколочными ранениями, одно было в полость — и через месяц после мужа тоже скончалась; может, она ещё по мужу скучала... Остался Сергей сиротой.

Командование полком принял майор Савельев, он взял к себе мальчика и стал ему вместо отца и матери, вместо родных — всем человеком. Мальчик ответил ему тоже всем сердцем.

— А я-то не из их части, я из другой. Но Володю Савельева я знаю ещё по давности. И вот встретились мы тут с ним в штабе фронта. Володю на курсы усовершенствования посылали, а я по другому делу там находился, а теперь обратно к себе в часть еду. Володя Савельев велел мне поберечь мальчишку, пока он обратно не прибудет... Да и когда ещё Володя вернётся и куда его направят! Ну, это там видно будет...

Майор Бахичев задремал и уснул. Серёжа Лабков всхрапывал во сне, как взрослый, поживший человек, и лицо его, отошедши теперь от горести и воспоминаний, стало спокойным и невинно счастливым, являя образ святого детства, откуда увела его война. Я тоже уснул, пользуясь ненужным временем, чтобы оно не проходило зря.

Проснулись мы в сумерки, в самом конце долгого июньского дня. Нас теперь было двое на трёх кроватях — майор Бахичев и я, а Серёжи Лабкова не было. Майор обеспокоился, но потом решил, что мальчик ушёл куда-нибудь на малое время. Позже мы прошли с ним на вокзал и посетили военного коменданта, однако маленького солдата никто не заметил в тыловом многолюдстве войны.

Наутро Сережа Лабков тоже не вернулся к нам, и бог весть, куда он ушёл, томимый чувством своего детского сердца к покинувшему его человеку — может быть, вослед ему, может быть, обратно в отцовский полк, где были могилы его отца и матери.

Владимир Железников. В старом танке

Он уже собрался уезжать из этого города, сделал свои дела и собрался уезжать, но по дороге к вокзалу вдруг натолкнулся на маленькую площадь.

Посередине площади стоял старый танк. Он подошёл к танку, потрогал вмятины от вражеских снарядов — видно, это был боевой танк, и ему поэтому не хотелось сразу от него уходить. Поставил чемоданчик около гусеницы, влез на танк, попробовал люк башни, открывается ли. Люк легко открылся.

Тогда он залез внутрь и сел на сиденье водителя. Это было узенькое, тесное место, он еле туда пролез без привычки и даже, когда лез, расцарапал руку.

Он нажал педаль газа, потрогал рукоятки рычагов, посмотрел в смотровую щель и увидел узенькую полоску улицы.

Он впервые в жизни сидел в танке, и это всё для него было так непривычно, что он даже не слышал, как кто-то подошёл к танку, влез на него и склонился над башней. И тогда он поднял голову, потому что тот, наверху, загородил ему свет.

Это был мальчишка. Его волосы на свету казались почти синими. Они целую минуту смотрели молча друг на друга. Для мальчишки встреча была неожиданной: думал застать здесь кого-нибудь из своих товарищей, с которыми можно было бы поиграть, а тут на тебе, взрослый чужой мужчина.

Мальчишка уже хотел ему сказать что-нибудь резкое, что, мол, нечего забираться в чужой танк, но потом увидел глаза этого мужчины и увидел, что у него пальцы чуть-чуть дрожали, когда он подносил сигарету к губам, и промолчал.

Но молчать без конца ведь нельзя, и мальчишка спросил:

— Вы чего здесь?

— Ничего, — ответил он. — Решил посидеть. А что — нельзя?

— Можно, — сказал мальчик. — Только этот танк наш.

— Чей — ваш? — спросил он.

— Ребят нашего двора, — сказал мальчишка.

Они снова помолчали.

— Вы ещё долго будете здесь сидеть? — спросил мальчишка.

— Скоро уйду. — Он посмотрел на часы. — Через час уезжаю из вашего города.

— Смотрите-ка, дождь пошёл, — сказал мальчишка.

— Ну, давай заползай сюда и закрывай люк. Дождь переждём, и я уйду.

Хорошо, что пошёл дождь, а то пришлось бы уйти. А он ещё не мог уйти, что-то его держало в этом танке.

Мальчишка кое-как примостился рядом с ним. Они сидели совсем близко друг от друга, и было как-то удивительно и неожиданно это соседство.

Он даже чувствовал дыхание мальчишки и каждый раз, когда он подымал глаза, видел, как стремительно отворачивался его сосед.

— Вообще-то старые, фронтовые танки — это моя слабость, — сказал он.

— Этот танк — хорошая вещь. — Мальчишка со знанием дела похлопал ладонью по броне. — Говорят, он освобождал наш город.

— Мой отец был танкистом на войне, — сказал он.

— А теперь? — спросил мальчишка.

— А теперь его нет, — ответил он. — Не вернулся с фронта. В сорок третьем пропал без вести.

В танке было почти темно. Через узенькую смотровую щель пробивалась тоненькая полоска, а тут ещё небо затянуло грозовой тучей, и совсем потемнело.

— А как это — «пропал без вести»? — спросил мальчик.

— Пропал без вести, значит, ушёл, к примеру, в разведку в тыл врага и не вернулся. И неизвестно, как он погиб.

— Неужели даже это нельзя узнать? — удивился мальчик. — Ведь он там был не один.

— Иногда не удаётся, — сказал он. — А танкисты смелые ребята. Вот сидел, к примеру, тут какой-нибудь парень во время боя: свету всего ничего, весь мир видишь только через эту щель. А вражеские снаряды бьют по броне. Видал, какие выбоины! От удара этих снарядов по танку голова могла лопнуть.

Где-то в небе ударил гром, и танк глухо зазвенел. Мальчишка вздрогнул.

— Ты что, боишься? — спросил он.

— Нет, — ответил мальчишка. — Это от неожиданности.

— Недавно я прочёл в газете об одном танкисте, — сказал он. — Вот это был человек! Ты послушай. Этот танкист попал в плен к фашистам: может быть, он был ранен или контужен, а может быть, выскочил из горящего танка и они его схватили. В общем, попал в плен. И вдруг однажды его сажают в машину и привозят на артиллерийский полигон. Сначала танкист ничего не понял: видит, стоит новенький «Т-34 », а вдали группа немецких офицеров. Подвели его к офицерам. И тогда один из них говорит:

«Вот, мол, тебе танк, ты должен будешь пройти на нем весь полигон, шестнадцать километров, а по тебе будут стрелять из пушек наши солдаты. Проведёшь танк до конца — значит, будешь жить, и лично я тебе дам свободу. Ну, а не проведёшь — значит, погибнешь. В общем, на войне как на войне».

А он, наш танкист, совсем ещё молодой. Ну, может быть, ему было двадцать два года. Сейчас такие ребята ходят ещё в институты! А он стоял перед генералом, старым, худым, длинным, как палка, фашистским генералом, которому было наплевать на этого танкиста и наплевать, что тот так мало прожил, что его где-то ждёт мать, — на всё было наплевать. Просто этому фашисту очень понравилась игра, которую он придумал с этим советским: он решил новое прицельное устройство на противотанковых пушках испытать на советском танке.

«Струсил?» — спросил генерал.

Танкист ничего не ответил, повернулся и пошёл к танку... А когда он сел в танк, когда влез на это место и потянул рычаги управления и когда они легко и свободно пошли на него, когда он вдохнул привычный, знакомый запах машинного масла, у него прямо голова закружилась от счастья. И, веришь ли, он заплакал. От радости заплакал, он уже никогда и не мечтал, что снова сядет в свой любимый танк. Что снова окажется на маленьком клочке, на маленьком островке родной, милой советской земли.

На минуту танкист склонил голову и закрыл глаза: вспомнил далёкую Волгу и высокий город на Волге. Но тут ему подали сигнал: пустили ракету. Это значит: пошёл вперёд. Он не торопился, внимательно глянул в смотровую щель. Никого, офицеры спрятались в ров. Осторожно выжал до конца педаль газа, и танк медленно пошёл вперёд. И тут ударила первая батарея — фашисты ударили, конечно, ему в спину. Он сразу собрал все силы и сделал свой знаменитый вираж: один рычаг до отказа вперёд, второй назад, полный газ, и вдруг танк как бешеный крутнулся на месте на сто восемьдесят градусов — за этот маневр он всегда получал в училище пятерку — и неожиданно стремительно помчался навстречу ураганному огню этой батареи.

«На войне как на войне! — вдруг закричал он сам себе. — Так, кажется, говорил ваш генерал».

Он прыгнул танком на эти вражеские пушки и раскидал их в разные стороны.

«Неплохо для начала, — подумал он. — Совсем неплохо».

Вот они, фашисты, совсем рядом, но его защищает броня, выкованная умелыми кузнецами на Урале. Нет, теперь им не взять. На войне как на войне!

Он снова сделал свой знаменитый вираж и приник к смотровой щели: вторая батарея сделала залп по танку. И танкист бросил машину в сторону; делая виражи вправо и влево, он устремился вперёд. И снова вся батарея была уничтожена. А танк уже мчался дальше, а орудия, забыв всякую очерёдность, начали хлестать по танку снарядами. Но танк был как бешеный: он крутился волчком то на одной, то на другой гусенице, менял направление и давил эти вражеские пушки. Это был славный бой, очень справедливый бой. А сам танкист, когда пошёл в последнюю лобовую атаку, открыл люк водителя, и все артиллеристы увидели его лицо, и все они увидели, что он смеётся и что-то кричит им.

А потом танк выскочил на шоссе и на большой скорости пошёл на восток. Ему вслед летели немецкие ракеты, требуя остановиться. Танкист этого ничего не замечал. Только на восток, его путь лежал на восток. Только на восток, хотя бы несколько метров, хотя бы несколько десятков метров навстречу далёкой, родной, милой своей земле...

— И его не поймали? — спросил мальчишка.

Мужчина посмотрел на мальчика и хотел соврать, вдруг ему очень захотелось соврать, что всё кончилось хорошо и его, этого славного, геройского танкиста, не поймали. И мальчишка будет тогда так рад этому! Но он не соврал, просто решил, что в таких случаях нельзя ни за что врать.

— Поймали, — сказал мужчина. — В танке кончилось горючее, и его поймали. А потом привели к генералу, который придумал всю эту игру. Его вели по полигону к группе офицеров два автоматчика. Гимнастёрка на нём была разорвана. Он шёл по зелёной траве полигона и увидел под ногами полевую ромашку. Нагнулся и сорвал её. И вот тогда действительно весь страх из него ушёл. Он вдруг стал самим собой: простым волжским пареньком, небольшого роста, ну, как наши космонавты. Генерал что-то крикнул по-немецки, и прозвучал одинокий выстрел.

— А может быть, это был ваш отец?! — спросил мальчишка.

— Кто его знает, хорошо бы, — ответил мужчина. — Но мой отец пропал без вести.

Они вылезли из танка. Дождь кончился.

— Прощай, друг, — сказал мужчина.

— До свидания...

Мальчик хотел добавить, что он теперь приложит все силы, чтобы узнать, кто был этот танкист, и, может быть, это действительно окажется его отец. Он подымет на это дело весь свой двор, да что там двор — весь свой класс, да что там класс — всю свою школу!

Они разошлись в разные стороны.

Мальчишка побежал к ребятам. Бежал и думал об этом танкисте и думал, что узнает про него всё-всё, а потом напишет этому мужчине...

И тут мальчишка вспомнил, что не узнал ни имени, ни адреса этого человека, и чуть не заплакал от обиды. Ну, что тут поделаешь...

А мужчина шёл широким шагом, размахивая на ходу чемоданчиком. Он никого и ничего не замечал, шёл и думал о своем отце и о словах мальчика. Теперь, когда он будет вспоминать отца, он всегда будет думать об этом танкисте. Теперь для него это будет история отца.

Так хорошо, так бесконечно хорошо, что у него наконец появилась эта история. Он будет её часто вспоминать: по ночам, когда плохо спится, или когда идёт дождь, и ему делается печально, или когда ему будет очень-очень весело.

Так хорошо, что у него появилась эта история, и этот старый танк, и этот мальчишка...

Владимир Железников. Девушка в военном

Почти целая неделя прошла для меня благополучно, но в субботу я получил сразу две двойки: по русскому и по арифметике.

Когда я пришёл домой, мама спросила:

— Ну как, вызывали тебя сегодня?

— Нет, не вызывали, — соврал я. — Последнее время меня что-то совсем не вызывают.

А в воскресенье утром всё открылось. Мама влезла в мой портфель, взяла дневник и увидела двойки.

— Юрий, — сказала она. — Что это значит?

— Это случайно, — ответил я. — Учительница вызвала меня на последнем уроке, когда почти уже началось воскресенье...

— Ты просто врун! — сердито сказала мама.

А тут ещё папа ушёл к своему приятелю и долго не возвращался. А мама ждала его, и настроение у неё было совсем плохое. Я сидел в своей комнате и не знал, что мне делать. Вдруг вошла мама, одетая по-праздничному, и сказала:

— Когда придёт папа, покорми его обедом.

— А ты скоро вернёшься?

— Не знаю.

Мама ушла, а я тяжело вздохнул и достал учебник по арифметике. Но не успел я раскрыть его, как кто-то позвонил.

Я думал, что пришёл наконец папа. Но на пороге стоял высокий широкоплечий незнакомый мужчина.

— Здесь живёт Нина Васильевна? — спросил он.

— Здесь, — ответил я. — Только мамы нет дома.

— Разреши подождать? — Он протянул мне руку: — Сухов, товарищ твоей мамы.

Сухов прошёл в комнату, сильно припадая на правую ногу.

— Жалко, Нины нет, — сказал Сухов. — Как она выглядит? Всё такая же?

Мне было непривычно, что чужой человек называл маму Ниной и спрашивал, такая же она или нет. А какая она ещё может быть?

Мы помолчали.

— А я ей фотокарточку привёз. Давно обещал, а привёз только сейчас. Сухов полез в карман.

На фотографии стояла девушка в военном костюме: в солдатских сапогах, в гимнастёрке и юбке, но без оружия.

— Старший сержант, — сказал я.

— Да. Старший сержант медицинской службы. Не приходилось встречаться?

— Нет. Первый раз вижу.

— Вот как? — удивился Сухов. — А это, брат ты мой, не простой человек. Если бы не она, не сидеть бы мне сейчас с тобой...

Мы молчали уже минут десять, и я чувствовал себя неудобно. Я заметил, что взрослые всегда предлагают чаю, когда им нечего говорить. Я сказал:

— Чаю не хотите?

— Чаю? Нет. Лучше я тебе расскажу одну историю. Тебе полезно её знать.

— Про эту девушку? — догадался я.

— Да. Про эту девушку. — И Сухов начал рассказывать: — Это было на войне. Меня тяжело ранили в ногу и в живот. Когда ранят в живот, это особенно больно. Даже пошевельнуться страшно. Меня вытащили с поля боя и в автобусе повезли в госпиталь.

А тут враг стал бомбить дорогу. На передней машине ранили шофера, и все машины остановились. Когда фашистские самолёты улетели, в автобус влезла вот эта самая девушка, — Сухов показал на фотографию, — и сказала: «Товарищи, выходите из машины».

Все раненые поднялись на ноги и стали выходить, помогая друг другу, торопясь, потому что где-то недалеко уже слышен был рокот возвращающихся бомбардировщиков.

Один я остался лежать на нижней подвесной койке.

«А вы что лежите? Вставайте сейчас же! — сказала она. — Слышите, вражеские бомбардировщики возвращаются!»

«Вы что, не видите? Я тяжело ранен и не могу встать, — ответил я. — Идите-ка вы сами побыстрее отсюда».

И тут снова началась бомбёжка. Бомбили особыми бомбами, с сиреной. Я закрыл глаза и натянул на голову одеяло, чтобы не поранили оконные стёкла автобуса, которые от взрывов разлетались вдребезги. В конце концов взрывной волной автобус опрокинуло набок и меня чем-то тяжёлым ударило по плечу. В ту же секунду вой падающих бомб и разрывы прекратились.

«Вам очень больно?» — услыхал я и открыл глаза.

Передо мной на корточках сидела девушка.

«Нашего шофера убили, — сказала она. — Надо нам выбираться. Говорят, фашисты прорвали фронт. Все уже ушли пешком. Только мы остались».

Она вытащила меня из машины и положила на траву. Встала и посмотрела вокруг.

«Никого?» — спросил я.

«Никого, — ответила она. Затем легла рядом, лицом вниз. — Теперь попробуйте повернуться на бок».

Я повернулся, и меня сильно затошнило от боли в животе.

«Ложитесь снова на спину», — сказала девушка.

Я повернулся, и моя спина плотно легла на её спину. Мне казалось, что она не сможет даже тронуться с места, но она медленно поползла вперёд, неся на себе меня.

«Устала, — сказала она. Девушка встала и снова оглянулась. — Никого, как в пустыне».

В это время из-за леса вынырнул самолёт, пролетел бреющим над нами и дал очередь.

Я увидел серую струйку пыли от пуль ещё метров за десять от нас. Она прошла выше моей головы.

«Бегите! — крикнул я. — Он сейчас развернётся» .

Самолёт снова шёл на нас. Девушка упала. Фьють, фьють, фьють просвистело снова рядом с нами. Девушка приподняла голову, но я сказал:

«Не шевелитесь! Пусть думает, что он нас убил».

Фашист летел прямо надо мной. Я закрыл глаза. Боялся, что он увидит, что у меня открыты глаза. Только оставил маленькую щёлочку в одном глазу.

Фашист развернулся на одно крыло. Дал ещё одну очередь, снова промазал и улетел.

«Улетел, — сказал я. — Мазила».

— Вот, брат, какие бывают девушки, — сказал Сухов. — Один раненый сфотографировал её для меня на память. И мы разъехались. Я — в тыл, она обратно на фронт.

Я взял фотографию и стал смотреть. И вдруг узнал в этой девушке в военном костюме мою маму: мамины глаза, мамин нос. Только мама была не такой, как сейчас, а совсем девчонкой.

— Это мама? — спросил я. — Это моя мама спасла вас?

— Вот именно, — ответил Сухов. — Твоя мама.

Тут вернулся папа и перебил наш разговор.

— Нина! Нина! — закричал папа из прихожей. Он любил, когда мама его встречала.

— Мамы нет дома, — сказал я.

— А где же она?

— Не знаю, ушла куда-то.

— Странно, — сказал папа. — Выходит, я зря торопился.

— А маму ждёт фронтовой товарищ, — сказал я.

Папа прошёл в комнату. Сухов тяжело поднялся ему навстречу.

Они внимательно посмотрели друг на друга и пожали руки.

Сели, помолчали.

— А товарищ Сухов рассказывал мне, как они с мамой были на фронте.

— Да? — Папа посмотрел на Сухова. — Жалко, Нины нет. Сейчас бы обедом накормила.

— Обед ерунда, — ответил Сухов. — А что Нины нет, жалко.

Разговор у папы с Суховым почему-то не получался. Сухов скоро поднялся и ушёл, пообещав зайти в другой раз.

— Ты будешь обедать? — спросил я папу. — Мама велела обедать, она придёт не скоро.

— Не буду я обедать без мамы, — рассердился папа. — Могла бы в воскресенье посидеть дома!

Я повернулся и ушёл в другую комнату. Минут через десять папа пришёл ко мне.

— Не знаю. Оделась По-праздничному и ушла. Может быть, в театр, — сказал я, — или устраиваться на работу. Она давно говорила, что ей надоело сидеть дома и ухаживать за нами. Всё равно мы этого не ценим.

— Чепуха, — сказал папа. — Во-первых, в театре в это время спектаклей нет. А во-вторых, в воскресенье не устраиваются на работу. И потом, она бы меня предупредила.

— А вот и не предупредила, — ответил я.

После этого я взял со стола мамину фотографию, которую оставил Сухов, и стал на нее смотреть.

— Так-так, по-праздничному, — грустно повторил папа. — Что у тебя за фотография? — спросил он. — Да ведь это мама!

— Вот именно, мама. Это товарищ Сухов оставил. Мама его из-под бомбёжки вытащила.

— Сухова? Наша мама? — Папа пожал плечами. — Но ведь он в два раза выше мамы и в три раза тяжелее.

— Мне сам Сухов сказал. — И я повторил папе историю этой маминой фотографии.

— Да, Юрка, замечательная у нас мама. А мы с тобой этого не ценим.

— Я ценю, — сказал я. — Только иногда у меня так бывает...

— Выходит, я не ценю? — спросил папа.

— Нет, ты тоже ценишь, — сказал я. — Только у тебя тоже иногда бывает...

Папа походил по комнатам, несколько раз открывал входную дверь и прислушивался, не возвращается ли мама.

Потом он снова взял фотографию, перевернул и прочёл вслух:

— «Дорогому сержанту медицинской службы в день её рождения. От однополчанина Андрея Сухова». Постой-постой, — сказал папа. — Какое сегодня число?

— Двадцать первое!

— Двадцать первое! День маминого рождения. Этого ещё не хватало! — Папа схватился за голову. — Как же я забыл? А она, конечно, обиделась и ушла. И ты хорош — тоже забыл!

— Я две двойки получил. Она со мной не разговаривает.

— Хороший подарочек! Мы просто с тобой свиньи, — сказал папа. Знаешь что, сходи в магазин и купи маме торт.

Но по дороге в магазин, пробегая мимо нашего сквера, я увидал маму. Она сидела на скамейке под развесистой липой и разговаривала с какой-то старухой.

Я сразу догадался, что мама никуда не уходила.

Она просто обиделась на папу и на меня за свой день рождения и ушла.

Я прибежал домой и закричал:

— Папа, я видел маму! Она сидит в нашем сквере и разговаривает с незнакомой старухой.

— А ты не ошибся? — сказал папа. — Живо тащи бритву, я буду бриться. Достань мой новый костюм и вычисти ботинки. Как бы она не ушла, волновался папа.

— Конечно, — ответил я. — А ты сел бриться.

— Что же, по-твоему, я должен идти небритым? — Папа махнул рукой. — Ничего ты не понимаешь.

Я тоже взял и надел новую куртку, которую мама не разрешала мне ещё носить.

— Юрка! — закричал папа. — Ты не видел, на улице цветы не продают?

— Не видел, — ответил я.

— Удивительно, — сказал папа, — ты никогда ничего не замечаешь.

Странно получается у папы: я нашёл маму и я же ничего не замечаю. Наконец мы вышли. Папа зашагал так быстро, что мне пришлось бежать. Так мы шли до самого сквера. Но, когда папа увидел маму, он сразу замедлил шаг.

— Ты знаешь, Юрка, — сказал папа, — я почему-то волнуюсь и чувствую себя виноватым.

— А чего волноваться, — ответил я. — Попросим у мамы прощения, и всё.

— Как у тебя всё просто. — Папа глубоко вздохнул, точно собирался поднять какую-то тяжесть, и сказал: — Ну, вперёд!

Мы вошли в сквер, шагая нога в ногу. Мы подошли к нашей маме.

Она подняла глаза и сказала:

— Ну вот, наконец-то.

Старуха, которая сидела с мамой, посмотрела на нас, и мама добавила:

— Это мои мужчины.

Василь Быков «Катюша»

Обстрел длился всю ночь — то ослабевая, вроде даже прекращаясь на несколько минут, то вдруг разгораясь с новою силой. Били преимущественно миномёты. Их мины с пронзительным визгом разрезали воздух в самом зените неба, визжание набирало предельную силу и обрывалось резким оглушительным взрывом вдали. Били большей частью в тыл, по ближнему селу, именно туда в небе устремлялся визг мин, и там то и дело вспыхивали отблески разрывов. Тут же, на травянистом пригорке, где с вечера окопались автоматчики, было немного тише. Но это, наверно, потому, думал помкомвзвода Матюхин, что автоматчики заняли этот бугор, считай, в сумерки, и немцы их тут ещё не обнаружили. Однако обнаружат, глаза у них зоркие, оптика тоже. До полуночи Матюхин ходил от одного автоматчика к другому — заставлял окапываться. Автоматчики, однако, не очень налегали на лопатки — набегались за день и теперь, наставив воротники шинелей, готовились кимарнуть. Но, кажется, уже отбегались. Наступление вроде выдыхалось, за вчерашний день взяли только до основания разбитое, сожжённое село и на этом бугре засели. Начальство тоже перестало подгонять: в ночь к ним никто не наведался — ни из штаба, ни из политотдела, — за неделю наступления также, наверно, все вымотались. Но главное — умолкла артиллерия: или куда-нибудь перебросили, или кончились боеприпасы. Вчера постреляли недолго полковые миномёты и смолкли. В осеннем поле и затянутом плотными облаками небе лишь визжали на все голоса, с треском ахая, немецкие мины, издали, от леска, стреляли их пулемёты. С участка соседнего батальона им иногда отвечали наши «максимы». Автоматчики больше молчали. Во-первых, было далековато, а во-вторых, берегли патроны, которых также осталось не бог знает сколько. У самых горячих — по одному диску на автомат. Помкомвзвода рассчитывал, что подвезут ночью, но не подвезли, наверно, отстали, заблудились или перепились тылы, так что теперь вся надежда оставалась на самих себя. И что будет завтра — одному богу известно. Вдруг попрёт немец — что тогда делать? По-суворовски отбиваться штыком да прикладом? Но где тот штык у автоматчиков, да и приклад чересчур короткий.

Превозмогая осеннюю стужу, под утро кимарнул в своей ямке-окопчике и помкомвзвода Матюхин. Не хотел, но вот не удержался. После того, как лейтенанта Климовского отвезли в тыл, он командовал взводом. Лейтенанту здорово не повезло в последнем бою: осколок немецкой мины хорошо-таки кромсанул его поперёк живота; выпали кишки, неизвестно, спасут ли лейтенанта и в госпитале. Прошлым летом Матюхин тоже был ранен в живот, но не осколком — пулей. Также натерпелся боли и страха, но кое-как увернулся от кощавой. В общем, тогда ему повезло, потому что ранило рядом с дорогой, по которой шли пустые машины, его ввалили в кузов, и спустя час он уже был в санбате. А если вот так, с выпавшими кишками, тащить через поле, то и дело падая под разрывами... Бедняга лейтенант не прожил ещё и двадцати лет.

Именно потому Матюхину так беспокойно, всё надо досмотреть самому, командовать взводом и бегать по вызовам к начальству, докладывать и оправдываться, выслушивать его похабную матерщину. И тем не менее усталость пересилила беспокойство и все заботы, старший сержант задремал под визг и разрывы мин. Хорошо, что рядом успел окопаться молодой энергичный автоматчик Козыра, которому помкомвзвода приказал наблюдать и слушать, спать — ни в каком случае, иначе — беда. Немцы тоже шустрят не только днём, но и ночью. За два года войны Матюхин насмотрелся всякого.

Незаметно уснув, Матюхин увидел себя как будто дома, будто он задремал на завалинке от какой-то странной усталости, и будто соседская свинья своим холодным рылом тычет в его плечо — не намеревается ли ухватить зубами. От неприятного ощущения помкомвзвода проснулся и сразу почувствовал, что за плечо его в самом деле кто-то сильно трясёт, наверное, будит.

— Что такое?

— Гляньте, товарищ помкомвзвода!

В сером рассветном небе над окопчиком склонился узкоплечий силуэт Козыры. Автоматчик поглядывал, однако, не в сторону немцев, а в тыл, явно чем-то там заинтересованный. Привычно стряхнув с себя утренний сонный озноб, Матюхин привстал на коленях. На пригорке рядом темнел громоздкий силуэт автомобиля с косо наставленным верхом, возле которого молча суетились люди.

— «Катюша»?

Матюхин всё понял и молча про себя выругался: это готовилась к залпу «Катюша». И откуда её принесло сюда? К его автоматчикам?

— От теперь зададут немчуре! От зададут! — по-детски радовался Козыра.

Другие бойцы из ближних ямок-окопчиков, также, видать, заинтересованные неожиданным соседством, повылезали на поверхность. Все с интересом наблюдали, как возле автомобиля суетились артиллеристы, похоже, настраивая свой знаменитый залп. «Чёрт бы их взял, с их залпом!» — занервничал помкомвзвода, уже хорошо знавший цену этих залпов. Польза кто знает какая, за полем в лесу много не увидишь, а тревоги, гляди, наделают... Между тем над полем и лесом, что затемнел впереди, стало помалу светать. Прояснилось хмарное небо вверху, дул свежеватый осенний ветер, по всей видимости, собиралось на дождь. Помкомвзвода знал, что если поработают «Катюши», обязательно польёт дождь. Наконец там, возле машины, суета как будто притихла, все словно замерли; несколько человек отбежало подальше, за машину, донеслись глуховатые слова артиллерийской команды. И вдруг в воздухе над головой резко взвизгнуло, загудело, хряпнуло, огненные хвосты с треском ударили за машиной в землю, через головы автоматчиков пырхнули и исчезли вдали ракеты. Клубы пыли и дыма, закрутившись в тугом белом вихре, окутали «Катюшу», часть ближних окопчиков, и стали расползаться по склону пригорка. Ещё не притихнул гул в ушах, как там уже закомандовали — на этот раз звучно, не таясь, со злой военной решимостью. К машине кинулись люди, звякнул металл, некоторые вскочили на ее подножки, и та сквозь остаток ещё не осевшей пыли поползла с пригорка вниз, в сторону села. В то же время впереди за полем и леском угрожающе грохнуло — череда раскатистого протяжного эха с минуту сотрясала пространство. В небо над лесом медленно поднимались клубы чёрного дыма.

— О даёт, о даёт немчуре проклятой! — сиял молодым курносым лицом автоматчик Козыра. Другие так же, повылазив на поверхность или привстав в окопчиках, с восхищением наблюдали невиданное зрелище за полем. Один лишь помкомвзвода Матюхин, словно окаменев, стоял на коленях в неглубоком окопчике и, как только рокот за полем оборвался, закричал во всю силу:

— В укрытие! В укрытие, вашу мать! Козыра, ты что...

Он даже вскочил на ноги, чтобы выбраться из окопчика, но не успел. Слышно было, как где-то за лесом щёлкнул одиночный взрыв или выстрел, и в небе разноголосо взвыло, затрещало... Почуяв опасность, автоматчики, будто горох со стола, сыпанули в свои окопчики. В небе взвыло, затряслось, загрохотало. Первый залп немецких шестиствольных миномётов лёг с перелётом, ближе к селу, другой — ближе к пригорку. А потом всё вокруг перемешалось в сплошной пыльной мешанине разрывов. Одни из мин рвались ближе, другие дальше, впереди, сзади и между окопчиков. Весь пригорок превратился в огненно-дымный вулкан, который старательно толкли, копали, перелопачивали немецкие мины. Оглушённый, засыпанный землёй, Матюхин корчился в своём окопчике, со страхом ожидая, когда... Когда же, когда? Но это когда всё не наступало, а взрывы долбали, сотрясали землю, которая, казалось, вот-вот расколется на всю глубину, разрушаясь сама и увлекая за собой всё остальное.

Но вот как-то всё постепенно затихло...

Матюхин с опаской выглянул — прежде вперёд, в поле — не идут ли? Нет, оттуда, кажется, ещё не шли. Затем он посмотрел в сторону, на недавнюю цепочку своего взвода автоматчиков, и не увидел его. Весь пригорок зиял ямами-воронками между нагромождением глинистых глыб, комьев земли; песок и земля засыпали вокруг траву, будто её никогда и не было здесь. Невдалеке распласталось длинное тело Козыры, который, судя по всему, не успел добежать до своего спасительного окопчика. Голова и верхняя часть его туловища были засыпаны землёй, ноги также, лишь на каблуках не истоптанных ещё ботинок блестели отполированные металлические косячки...

— Ну вот, помогла, называется, — сказал Матюхин и не услышал своего голоса. Из правого уха по грязной щеке стекала струйка крови.

Я всегда читаю военные рассказы Платонова в разных аудиториях - на университетских лекциях и семинарах, уроках литературы в школе, дружеских семейных вечерах, в библиотеках... Только подлинная проза выдерживает испытание чтением вслух. Но не об этом даже речь. Рассказы Платонова, написанные им в «действующей армии» (именно так подписаны сохранившиеся рукописи 1942-1945 годов), - это уникальное явление духовной прозы в советской литературе.

О подвиге советского воина писали многие, но, как точно заметил Валентин Распутин, Платонов делал это по-другому: «Откуда-то опять же издалека, глазами корневого человека, посланника всех времён видел он происходящее. И воевавший получил у Платонова иной, не начертательный, а самовыражающийся образ».

Такой «корневой человек» со своим космосом отечества появился уже в первом рассказе Платонова военных лет «Божье дерево». Уходя из дома на дорогу войны, Степан Трофимов как утешение, силу и защиту берёт с собой лист с «божьего дерева родины». Это надо читать вслух:

«Мать с ним попрощалась на околице; дальше Степан Трофимов пошёл один. Там, при выходе из деревни, у края просёлочной дороги, которая, зачавшись во ржи, уходила отсюда на весь свет, - там росло одинокое старое дерево, покрытое синими листьями, влажными и блестящими от молодой своей силы. Старые люди на деревне давно прозвали это дерево «божьим», потому что оно было не похоже на другие деревья, растущие в русской равнине, потому что его не однажды на его стариковском веку убивала молния с неба, но дерево, занемогши немного, потом опять оживало и ещё гуще прежнего одевалось листьями и потому ещё, что это дерево любили птицы. Они пели там и жили, и дерево это в летнюю сушь не сбрасывало на землю своих детей - лишние увядшие листья, а замирало всё целиком, ничем не жертвуя, ни с кем не расставаясь, что выросло на нём и было живым.

Степан сорвал один лист с этого божьего дерева, положил его за пазуху и пошёл на вой-ну».

Тайна «одушевлённой родины» остаётся главной темой, нет, не темой, а пафосом платоновской прозы военных лет. Ему не надо было в первый год войны срочно менять идеологические вехи (а многим советским писателям пришлось эти вехи менять - очень даже не простая тема). Он восстанавливал в правах и правде свою запрещённую страну - крестьянскую и пролетарскую Россию «Чевенгура», «Котлована», «Ювенильного моря» и «Высокого напряжения»: «душевных бедняков» и крамольное в советском языке слово «душа» («Пустодушие»), сомневающихся мастеровых («Неодушевлённый враг»), народный взгляд на войну как тяжкий труд («Иван Толокно - труженик войны»), язык притчи, легенды и сказания («Божье дерево», «Сампо»), былины и сказки («Дед-солдат», «Рассказ о мёртвом старике»), плача и русской песни («Броня», «Одухотворённые люди»).

Один из шедевров военной прозы Платонова - рассказ «Одухотворённые люди (Рассказ о небольшом сражении под Севастополем)». В письме жене от 10 августа 1942 года Платонов сообщал: «Самая важная моя работа сейчас: пишу повесть о пяти моряках-севастопольцах. Помнишь - о тех, которые, обвязав себя гранатами, бросились под танки врага. Это, по-моему, самый великий эпизод войны, и мне поручено сделать из него достойное памяти этих моряков произведение. Я пишу о них со всей энергией духа, какая только есть во мне.

И это произведение, если оно удастся, самого меня хоть отдалённо приблизит к душам погибших героев. Мне кажется, что мне кое-что удаётся, потому что мною руководит воодушевление их подвига, и я работаю, обливая иногда слезами рукопись, но это не слёзы слабости. <...> У меня получается нечто вроде Реквиема в прозе».

Из многочисленных откликов современников на платоновский «Реквием» (одно из первых названий рассказа в рукописи) составляется целый свод якобы допущенных писателем идеологических ошибок. Здесь и христианский гуманизм, и особое внимание к страданию, и излишний трагизм, и крайний индивидуализм, и отрыв человека от общества. Как отражение этих пороков и апофеоз смерти был прочитан ключевой эпизод рассказа - изображение смерти краснофлотцев.

Прочитаем этот эпизод рассказа 1942 года, вызвавший гнев современников Платонова, рядом с внутренне близким эпизодом другого платоновского «реквиема в прозе» - повести «Котлован» (1930).

«Одухотворённые люди» :

«Цибулько подошёл к Фильченко и поцеловал его. И все, каждый с каждым, поцеловали друг друга и посмотрели на вечную память друг другу в лицо.

С успокоенным, удовлетворённым сердцем осмотрел себя, приготовился к бою и стал на своё место каждый краснофлотец. У них было сейчас мирно и хорошо на душе; они благословили друг друга на самое великое, неизвестное и страшное в жизни - на то, что разрушает и что созидает её, - на смерть и победу, и страх их оставил, потому что совесть перед товарищем, который обречён той же участи, превозмогла страх. Тело их наполнилось силой, они почувствовали себя способными к большому труду, и они поняли, что родились на свет не для того, чтобы истратить, уничтожить свою жизнь в пустом наслаждении ею, но для того, чтобы отдать её обратно правде, земле и народу, - отдать больше, чем они получили от рождения, чтобы увеличился смысл существования людей...

Даниил! - тихо произнёс Паршин.

Юра! - ответил Одинцов.

Они словно брали к себе в сердце друг друга, чтобы не забыть и не разлучиться в смерти.

Эх, вечная нам память! - сказал, успокаиваясь и веселея, Паршин».

«Котлован» :

«- Готовы, что ль? - спросил активист.

Подожди, - сказал Чиклин активисту. - Пусть они попрощаются до будущей жизни...

И, сказав последние слова, мужик обнял соседа, поцеловал его трижды и попрощался с ним.

Прощай, Егор Семёныч!

Не в чем, Никанор Петрович: ты меня тоже прости.

Каждый начал целоваться со всей очередью людей, обнимая чужое доселе тело, и все уста грустно и дружелюбно целовали каждого...

Многие, прикоснувшись взаимными губами, стояли в таком чувстве некоторое время, чтобы навсегда запомнить новую родню, потому что до этой поры они жили без памяти и без жалости».

Защитники идеологической чистоты советской литературы увидели в этом эпизоде апофеоз смерти, но Платонов пишет смертный час краснофлотцев как апофеоз подлинного бессмертия русского солдата, залогом которого оставалась его вечная душа - «способность чувствовать и мучиться» («Джан»). Не раз в годы войны он скажет о том, что народ, перенёсший страдания исторических «котлованов», непобедим. Морские пехотинцы Платонова - из его советской России (мирное прошлое героев восходит к «Котловану», «Фро», «Первому Ивану», «Высокому напряжению»), и потому они приуготовляются к смерти с такой же серьёзностью и духовной сосредоточенностью, как крестьяне в «Котловане» и старые чевенгурцы, они ведают о языке «вечной памяти», о «памяти смерти» в «чувстве сердца».

Каждый из военных рассказов добавляет и уточняет что-то очень важное в открытии - прежде всего для нас! - может быть, главного духовного знания о базовом источнике победы народа в этой страшной войне, о законе любви:

«Они жмут потому, что детей своих любят больше, чем ненавидят Гитлера» (из черновых записей 1943 г.);

«Тайна родины была ясна ему; она открывается в локоне волос с головы дочери-ребёнка, что хранит красноармеец у себя в вещевом мешке и носит за плечами тысячи вёрст, она в дружбе к товарищу, которого нельзя оставить в битве одного, она в печали по жене; вся тайна родины заключается в верности, оживляющей душу человека, в сердце солдата, проросшем своими корнями в глубину могил отцов и повторившемся в дыхании ребёнка, в родственной связанности его на смерть с плотью и осмысленной судьбою своего народа» (первая редакция рассказа «Афродита», 1943).

Он был свидетелем Курской битвы, форсирования Днепра, освобождения Украины и Белоруссии. Написанные по горячим следам военных операций очерки и рассказы печатаются в «Красной звезде», с неизменной пометой в конце текста: «Действующая армия». В письмах жене (они сегодня наконец-то опубликованы без купюр) проговариваются главные темы личной, военной и литературной жизни: «Наши бойцы действуют изумительно. Велик, добр и отважен наш народ!» (письмо от 27 июля 1942 г.); «Здесь я ближе к нашему сыну; вот почему между другими причинами я люблю быть на фронте. <...> Здесь для меня люди ближе, и я, склонный к привязанности, люблю здесь людей. Русский солдат для меня святыня, и здесь я вижу его непосредственно. Только позже, если буду жив, я опишу его» (письмо от 3 октября 1943 г.).

Платонов потерял в годы войны единственного сына, мальчика, прошедшего сталинские лагеря... Платон умер 4 января 1943 года. 15 февраля 1943 года осведомитель НКВД докладывал о настроении Платонова: «Советская власть отняла у меня сына - советская власть упорно хотела многие годы отнять у меня и звание писателя. Но моего творчества никто у меня не отнимет. Они и теперь-то печатают меня, скрипя зубами. <...> Я со своих позиций не сойду никуда и никогда. Все думают, что я против коммунистов. Нет, я против тех, кто губит нашу страну. Кто хочет затоптать наше русское, дорогое моему сердцу. А сердце моё болит. Ах, как болит! <...> вот сейчас я на фронте много вижу, наблюдаю (Брянский фронт). Моё сердце разрывается от горя, крови и человеческих страданий. Я много напишу. Война меня многому научила». Платонов действительно много пишет, однако после партийной критики рассказа «Оборона Семидворья», герои которого сражаются с врагом, имея в себе, как и толстовский Тушин, свой особый «фантастический мир», всё чаще его произведения философско-психологического плана не проходят в печать или же подвергаются чудовищному искажению... Но он продолжает вести и создавать свою художественную летопись военных лет, соединяя историческую реальность с реальностью духовного знания, любви и вечной памяти о погибших.

С 1942 года в прозу Платонова входит открытая дорогами войны тема нечеловеческих страданий и жертв народа, оказавшегося в немецкой оккупации. Он много видел сам, двигаясь вместе с армией по разорённым сёлам и городам. С 1943 года все центральные газеты постоянно печатали сообщения Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков на освобождённых Красной армией территориях: акты раскопок захоронений убитых и замученных, данные по концлагерям, свидетельские показания, фотографии изуродованных тел детей и стариков, изнасилованных женщин, дотла сожжённых сёл и разрушенных городов.

28 октября 1943 года в «Красной звезде» печатается рассказ Платонова «Мать» . Его нужно читать всем, в каждой семье, он должен звучать в исполнении лучших деятелей культуры... Я не представляю человека, который после прочтения этого великого скорбного текста-плача может произнести нечто, оскорбляющее память русского советского солдата, память погибших. Его основное название, которое не прошло в прижизненных изданиях, само говорит о многом: «Взыскание погибших» , имя одной из икон Божией Матери. Тема «взыскания погибших» как наиважнейшая тема военной литературы формулируется Платоновым в записной книжке 1942 года: «Оч<ень> важно . Смерть. Кладбище убитых на войне. И встаёт к жизни то, что должно быть, но не свершено: творчество, работа, подвиги, любовь, вся картина жизни несбывшейся, и что было бы, если бы она сбылась. Изображается то, что в сущности убито - не одни тела . Великая картина жизни и погибающих душ и возможностей...» С общенародным горем войны соединяется смерть единственного сына Платона; читаем в письмах к жене с фронта 1943 года: «Для меня мёртвый Тотик - всё равно вечно живой» (письмо от 24 мая); «Поцелуй за меня могилу в изголовье нашего святого сына» (письмо от 28 мая); «Ты, наверно, часто ходишь на могилу к сыну. Как пойдёшь, отслужи от меня панихиду в его вечную святую память» (письмо от 10 июня); «Моя новая повесть, которую я тут обдумал, будет посвящена поклонению умершим и погибшим, а именно посвящение будет моему сыну. Я задумал сделать героем жизни мёртвого человека, на смерти которого держится жизнь. Кратко трудно сказать, как это получится, но думаю, эта вещь выйдет у меня: у меня хватит сердца и горя» (письмо от 1 июля)...

Ему хватило личного и народного горя, чтобы написать этот великий плач русской матери по разорённой родине, погибшим и замученным её детям. Обжигающий текст - каждым предложением:

«Пройдя сквозь войну, старая мать вернулась домой. Но родное место её теперь было пустым. Маленький бедный дом на одно семейство, обмазанный глиной, выкрашенный жёлтой краской, с кирпичною печной трубой, похожей на задумавшуюся голову человека, давно погорел от немецкого огня и оставил после себя угли, уже порастающие травой могильного погребения.

Она села посреди остывшего пожарища и стала перебирать руками прах своего жилища. Она знала свою долю, что ей пора умирать, но душа её не смирялась с этой долей, потому что если она умрёт, то где сохранится память о её детях и кто их сбережёт в своей любви, когда её сердце тоже перестанет дышать?

Мария Васильевна отняла лицо от земли; ей послышалось, что её позвала дочь Наташа; она позвала её, не промолвив слова, будто произнесла что-то одним своим слабым вздохом. Мать огляделась вокруг, желая увидеть, откуда взывает к ней дочь, откуда прозвучал её кроткий голос - из тихого поля, из земляной глубины или с высоты неба, с той ясной звезды. Где она сейчас, её погибшая дочь?..»

Судя по записным книжкам, Платонов пишет «Взыскание погибших», находясь в частях Воронежского фронта, которые после освобождения родного города писателя приняли участие в переправе через Днепр (конец сентября 1943 года, время действия в рассказе также отмечено именинами погибшей дочери Наталии, 8 сентября) и в освобождении Киева (6 ноября). Именно в духовном видении умирающей матери возникает образ освобождённого Киева, образ потрясающей глубины и силы - имя Киева не менее важно для русской литературы, чем имя Москвы и Петербурга (в прижизненных изданиях этот образ сохранился только в публикации «Красной звезды», из других изданий рассказа, как прижизненных, так и посмертных, он был изъят):

«Из посада уходил в равнину Митрофаньевский тракт. По обочине тракта в прежнее время росли вётлы, теперь их война обглодала до самых пней, и скучна была сейчас безлюдная дорога, словно уже близко находился конец света и редко кто доходил сюда.

Но для сильных молодых глаз и в лунные ночи вдалеке можно было увидеть древние башни святого города Киева, матери всех городов русских. Он стоял на высоком берегу вечно стремящегося, поющего Днепра, - онемевший, с ослепшими очами, изнемогший в гробовом склепе врага, но чающий, как вся поникшая перед ним земля, воскрешения и жизни в победе, и поднявший свои башни в высоту звёзд, как завет бессмертия народа, в смерти врага ищущего своей силы и исцеления».

Так Платонов в видении матери соединил дорогу в Киев, по которой веками шли туда его русские крестьяне для укреплении веры, с дорогой Красной армии 1943 года.

Без этого знания матери о вечной правде «взыскания погибших» нам не понять и путь Платонова-писателя... Жесточайшая критика, обрушившаяся на его военные рассказы уже в 1943 году, не могла сломить писателя. Да и новой сама ситуация погромной критики для него не была. Читаем в рассказе «Афродита» - написан в 1943 году, впервые опубликован только в 1962-м:

«Много раз обстоятельства превращали Фомина в жертву, подводили на край гибели, но его дух уже не мог истощиться в безнадёжности или в унынии. Он жил, думал и работал, словно постоянно чувствуя большую руку, ведущую его нежно и жёстко вперёд - в судьбу героев. И та же рука, что вела его жёстко вперёд, та же большая рука согревала его, и тепло её проникало ему до сердца».

Это и есть язык великой духовной прозы Платонова. Прочитаем её в майские дни 2014 года.

Прим. редакции: военные рассказы цитируются по изданию: Платонов А. Смерти нет! - М.: Время, 2010; письма, записные книжки - по другим изданиям («Архив А.П. Платонова», «Записные книжки. Материалы к биографии»).

Трагическое и героическое в рассказах 1941-1946 годов

Одухотворенные люди» (1942): текст - подтекст - контекст

Особенности образной структуры военных рассказов

Идеология тропа

Рекомендованный список диссертаций по специальности «Русская литература», 10.01.01 шифр ВАК

  • Традиции Андрея Платонова в философско-эстетических исканиях русской прозы второй половины XX - начала XXI вв. 2010 год, доктор филологических наук Серафимова, Вера Дмитриевна

  • Трагическое в творчестве А. Платонова: "Чевенгур" и "Котлован" 2011 год, кандидат филологических наук Ким Ен Ук

  • Историческая концепция А. П. Платонова: На материале истории текстов повестей "Епифанские шлюзы" и "Ямская слобода" 2003 год, кандидат филологических наук Роженцева, Елена Александровна

  • Проза А.П. Платонова: жанры и жанровые процессы 2005 год, доктор филологических наук Красовская, Светлана Игоревна

  • Концепция человека в прозе Андрея Платонова конца 20-х - 40-х годов 2004 год, кандидат филологических наук Борисова, Елена Николаевна

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Художественный мир военных рассказов А. Платонова»

Работа посвящена изучению прозы А. П. Платонова периода Великой Отечественной войны, ядро которой составили рассказы, написанные о войне на войне. Известное неизвестное - так можно определить ситуацию в литературоведении с военными рассказами писателя, что обусловило актуальность исследования. Изучение этого важнейшего периода творчества А. Платонова, где ярко и по-новому раскрылся дар художника-мыслителя, философа, историка, проводится в контексте творчества писателя и взаимосвязях с историко-литературным процессом времени.

Писатель Андрей Платонович Платонов (1899-1951) - очевидец и участник важнейших событий национальной жизни первой половины минувшего столетия. На протяжении творчества А. Платонов вел свою художественную летопись: «Епифанские шлюзы», «Сокровенный человек», «Город Градов», «Чевенгур», «Котлован», «Впрок», «Мусорный ветер», «14 Красных Избушек», «Счастливая Москва», «Одухотворенные люди», «Взыскание погибших», «Ноев ковчег». Особую главу в ней составила проза периода Великой Отечественной войны. Творческая установка писателя - донести до читателя сокровенную сущность «прекрасного и яростного мира». Его интересует не внешний, социальный, срез истории, а ее глубинное «вещество существования» (базовое понятие художественной философии Платонова). В рабочей тетради А. Платонова 1942 года читаем: «Надо идти именно туда, в сверхконкретность, в "низкую" действительность, откуда все стремятся уйти»1.

1 Платонов А. Записные книжки: Материалы к биографии. М., 2000. С. 235. Далее ссылка на это издание дается в основном тексте, с указанием названия источника (ЗК) и страницы.

В усилии постичь и выразить «сверхконкретность» жизни формировался уникальный платоновский язык: по-детски наивный и технологически изощренный (техника, инженерия - профессия и еще одна страсть Платонова), внутренне дискуссионный и монолитный, откровенный и всегда содержащий фигуру умолчания. С.Залыгин сказал о творчестве А.Платонова: «.он относится к тем редкостным художникам, которые умеют вносить в свои произведения не только неопознанность как таковую, но как бы даже и самое ее природу, методику и порядок ее существования в мире»2. Стиль А. Платонова предельно субъективен, но мировоззренческой установки на субъективизм у писателя нет3. Д. Затонский такой тип художественного творчества определил как «семиомиметический, ибо он, нисколько не копируя поверхностных, видимых форм бытия, стремится прикоснуться к его сложной противоречивой, именно "необъяснимой" сути»4.

А. Платонов причастен к «коренному повороту искусства XX века от воспроизведения мира явлений к воплощению мира сущностей»5. У писателя нет аллегорической ясности образов, однозначных оценок, бесспорных мыслей. В его произведениях одно и то же событие может само с собой не совпадать, являя множество, не складывающееся в суммарное целое, тем более человек -новая, во многом экспериментальная форма «вещества существования». «Насколько человек неустойчивое, взволнованное существо - трепещущее, колеблемое, трудное, мучимое и мучительное, etc., - размышлял А. Платонов, -главное - невозможное, неустойчивое» (ЗК, 154). Человеческой истории предстоит и неразрывно с ней связана природа: «Люди и животные одни существа: среди животных есть морально даже более высокие существа, чем люди» (ЗК, 213). Вариации этой темы находим во всем творчестве

2 Залыгин С. Сказки реалиста и реализм сказочника (Очерк творчества Андрея Платонова) // Залыгин С. Литературные заботы. М., 1982. С. 175.

3 Запись Платонова в рабочей тетради: «Очень важно!! Все искусство заключено в том, чтобы выйти за пределы собственной головы, наполненной жалким, жидким, усталым веществом. Субъективная жизнь - в объекте, в другом человеке. В этом вся тайна» (ЗК, 101-102).

4 Затонский Д. В. Модернизм и постмодернизм: Мысли об извечном коловращении изящных и неизящных искусств. Харьков; М., 2000. С. 316.

5 Кеба А. В. Андрей Платонов и мировая литература XX века: Типологические связи. Каменец-Подольский, 2001. С. 3.

А. Платонова. Взаимообусловленность природы и истории, тайна их схождения в человеке, драматически не сбалансированное, не найденное им, несмотря на все усилия и жертвы, место в пространстве жизни, по Платонову, не понижают, а многократно повышают ответственность людей за мировую историю. Отсюда напряженное внимание писателя к «работе» истории. Революционное время мыслилось им как исторически необходимое движение вперед и одновременно новый виток человеческой трагедии: «Революция была задумана в мечтах и осуществляема (первое время) для исполнения самых никогда не сбывшихся вещей» (ЗК, 171). Запись 1935 года афористически емко выражает сознание неисполненности к настоящему важнейших исторических задач. Эпическое подтверждение этой мысли находим в «Чевенгуре», «Котловане», «Ювенильном море», «Счастливой Москве».

В насыщенном событийном ряду первой половины XX века писатель выделил Великую Отечественную войну, которую определил эпохой в эпохе. Андрей Платонов чувствовал и сознавал особое содержание Великой Отечественной войны, которая для него была не еще одной войной в долгом списке внутренних и внешних кровавых тяжб России, но иной войной, ставшей делом жизни - спасти Родину и защитить мир от фашизма. Для писателя большого общественного темперамента, кровно заинтересованного во всем происходящем, эти четыре года стали временем потрясений и открытий:

Война с чрезвычайной быстротой образует новые характеры людей и ускоряет процесс жизни. Один красноармеец сказал: бой есть жизнь на большой скорости. Это верно. Жизнь на большой скорости означает, что формируется великое множество людей, причем складываются и такие характеры, которые не могли сложиться прежде и которые, возможно, никогда более не повторятся в качестве подобия в другом человеке. Служба литературы, как служба вечной славы и вечной памяти всех мертвых и всех живых, увеличивается этим обстоятельством в своем значении и делается еще более незаменимой ничем» (ЗК, 280).

Новое понимание жизни и человека, открывшееся писателю, потребовали напряженного художественного поиска. Проза этих лет, где главенствует жанр рассказа, - важнейший этап творческой эволюции Платонова. «Это было трудно добытое количество, - отмечает В. Васильев, - цельное и неделимое по качественному образованию, потому что писатель руководствовался в постижении войны не географией, не эффектным случаем или событием, а извлекал "философию" народного существования на войне из обыденного, бросового и для иного журналиста невыигрышного и неинтересного материала.»6 Прозу «огненных лет» выделяют как особое художественное явление и другие исследователи. «Военные рассказы Платонова, - пишет С. Семенова, - особая страница в его творчестве; рождена она самой жизнью, непосредственно коснувшейся каждого, жизнью, вставшей под знак смертельной беды и предельного испытания»7.

Вместе с тем наследие писателя военных лет остается и одной из наименее о изученных страниц его творчества. Н. В. Корниенко, предваряя публикации материалов Международной научной конференции «За "Рекой Потудань"», посвященной 50-летию со дня кончины А. П. Платонова и проблемам изучения заключительного периода его творчества (в сложившейся литературоведческой практике определяемого 2-й половиной 1930-Х-1951 гг.), констатирует: «Оказалось, что и источниковедение этого периода жизни и творчества писателя весьма приблизительно и об огромных материках творчества Платонова второй половины 1930-х и 1940-х мы пишем, пока лишь касаясь их, но не погружаясь в фундаментальные вопросы: источники текста, датировка, литературные адресаты и литературные контексты и т. д.»9.

Ситуация с военными рассказами А. Платонова отражает общие проблемы изучения (точнее - неизученности) литературы периода Великой Отечественной войны. Вслед эпохальному событию русскую советскую

6 Васильев В. Андрей Платонов. Очерк жизни и творчества. 2-е изд. М., 1990. С. 273-274.

7 Семенова С. Россия и русский человек в пограничной ситуации. Военные рассказы Андрея Платонова // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып. 4. Юбилейный. М., 2000. С. 139.

8 См.: Андрей Платонович Платонов: Жизнь и творчество: Биобиблиогр. указ. М., 2000.

9 Корниенко Н. В. От редактора // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып. 5. Юбилейный. М., 2003. С. 3. литературу 1941-1945 годов (как причастную ему) традиционно выделяют в отдельный период10. Это дань благодарной памяти русской литературе, которая «целиком посвятила себя благородному делу защиты Отечества»11. В. М. Акимов назвал литературу военных лет «литературой национального самоспасения» и подчеркнул ее «особое духовно выпрямляющее значение» в стоянии человека и народа против смерти, в восстановлении разрушенной «структуры» народной души, в сохранении русского слова12. Однако художественную специфику произведений военных лет часто выводят из экстраординарных обстоятельств исторической действительности и этической необходимости для художника встать в общие ряды народной борьбы с фашизмом и к ним же сводят13.

Литература войны прошла повторную цензуру конца эпохи сталинизма, затем редактирование времени «оттепели», в 1970-е она оказалась «забытой», невостребованной даже при идейно-проблемном освещении темы «литература - человек - война»: в это время в фокусе внимания читателей, критиков, литературоведов - послевоенные произведения о Великой Отечественной14. И сегодня нет хроники литературной жизни 1941-1945 годов, как нет обобщающих исследований по вопросам источниковедения, издания, цензуры, текстологии, поэтики, художественных кодов литературы Великой Отечественной войны. Изучение творчества А. Платонова военных лет готовит научную базу для фундаментальных исследований в этой области.

10 См., напр.: Очерки истории русской советской литературы: В 2 ч. Ч. 2. М., 1955; Ершов Л. Ф. История русской советской литературы. 2-е изд., доп. М., 1988; Акимов В. М. От Блока до Солженицына. Судьбы русской литературы XX века (после 1917 года): новый конспект-путеводитель. СПб., 1994; Русская литература XX века: Учеб. пособие для студ. высш. пед. учеб. заведений: В 2 т. Т. 2: 1940-1990-е годы / Под ред. Л. П. Кременцова. 2-е изд., перераб. и доп. М., 2003.

11 Русская литература XX века: Учеб. пособие для студ. высш. пед. учеб. заведений. Т. 2. С. 4.

12 Акимов В. М. От Блока до Солженицына. С. 81-82.

13 «В прозе (войны.-Я. С.) главенствовал очерковый жанр. Публицистике отдали дань М.Шолохов и Л. Леонов, И. Эренбург и А. Толстой, Б. Горбатов и В. Василевская, многие другие прозаики. В страстных декларациях авторов говорилось об ужасах войны, вопиющей жестокости противника, боевой доблести и патриотических чувствах соотечественников. <.>

В годы войны не были созданы художественные произведения мирового значения, но будничный, каждодневный подвиг русской литературы, ее колоссальный вклад в дело победы народа над смертельно опасным врагом не может быть ни переоценен, ни забыт» (Русская литература XX века: Учеб. пособие для студ. высш. пед. учеб. заведений. Т. 2. С. 5,9).

14 См., напр.: Бочаров А. Человек и война: идеи социалистического гуманизма в послевоенной прозе о войне.2-е изд., доп. М., 1978.

Военные рассказы А. Платонова сыграли важную роль в русской советской литературе Великой Отечественной войны, разделив ее патриотический пафос, но имеют «лица не общее выражение». Отличаются они и от ранее написанного художником. В чем это отличие - главный вопрос исследования.

Т. А. Никонова в статье «Человек как проблема в военных рассказах Платонова» пишет: «.Платонов представляет свое "литературное направление", предлагает собственную философию и универсальную трактовку старой проблемы "человек и мир"»15. Коэффициент нетрадиционности, оригинальности в художественной картине человека и мира у писателя столь высок, считает исследовательница, что имеет парадоксальное следствие: «Платонов принадлежит к числу художников внешне монотонных (курсив наш. - И. С.)»16. С этим связана одна из методологических проблем изучения наследия Платонова, ведь какое бы произведение или период творчества писателя ни рассматривались, - необходимо вести анализ особенного в особенном". «Платонов пишет один, никогда в его сознании не прерываемый текст. Меняются внешние обстоятельства (революции, коллективизация, война), но не меняется главное - напряженная дума о человеке, его неисчерпаемости и многообразии, его неуловимой природе. Это обстоятельство важно напомнить в связи с тем, что военная проза Платонова разножанрова, тесно связана с его размышлениями предшествующих десятилетий и может быть рассмотрена лишь с учетом целостного контекста платоновского творчества»17.

Предметом научного осмысления в диссертационной работе избран художественный мир военных рассказов А. Платонова в его внутренней динамике и взаимосвязи компонентов художественной структуры, во взаимодействии с предшествующим и последующим творчеством писателя и литературным процессом времени. В таком формате изучение прозы

15 Никонова Т. Человек как проблема в военных рассказах Платонова // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып. 5. С. 371.

16 Там же. С. 371.

17 Там же. С. 372.

А. Платонова периода Великой Отечественной войны проводится впервые. В этом состоит научная новизна работы.

Категория «художественный мир» активно вошла в отечественную филологическую теорию и практику на рубеже 1960-1970-х годов и продуктивно работает по настоящее время18. В 1968 году в журнале «Вопросы литературы» была опубликована статья Д. С. Лихачева «Внутренний мир художественного произведения»19, во многом определившая и стимулировавшая дальнейшее научное осмысление понятия «художественный лл мир» . Синонимичные понятия, широко используемые в научном обиходе: «художественная картина мира», «художественный образ мира» и «художественная модель мира».

Универсальная категория, понятийно образованная по принципу смыслового параллелизма (мир реальный - мир художественный), манифестировала анализ произведений искусства в неразрывном единстве художественной формы и художественного содержания и оказалась востребована в литературоведении в широком диапазоне: от исследования поэтической структуры отдельного произведения до выявления специфики миромоделирования в литературе в целом. Применительно к отдельному автору речь может идти о «художественном мире» одного произведения, ряда произведений, образующих новое художественное единство, творчества.

В качестве объекта научного исследования категория «художественный (поэтический) мир» полагает художественную реальность, созданную писателем, в ее системной целостности и уникальности. JI. В. Чернец отмечает:

18 См., напр.: Бочаров С. Г. О художественных мирах. М., 1985; Гачев Г. Национальные образы мира: общие вопросы. Русский. Болгарский. Киргизский. Грузинский. Армянский. М., 1988; Чудаков А. П. Слово - вещь -мир. От Пушкина до Толстого: очерки поэтики русских классиков. М., 1992; Непомнящий В. С. Пушкин. Русская картина мира. М., 1999; Яблоков Е. А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001; Семенова С. Мир прозы Михаила Шолохова: От поэтики к миропониманию. М., 2005.

19 Лихачев Д. С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы. 1968. № 8.

20 Федоров В. О природе поэтической реальности. М., 1984; Чернец Л. В. Мир произведения // Русская словесность. 1995. № 2; ПоцепняД. М. Образ мира в слове писателя. СПб., 1997; Хренов Н. А. Художественная картина мира как культурологическая проблема // Пространство жизни: К 85-летию академика Б. В. Раушенбаха / Сост. Т. Б. Князевская, Э. В. Сайко. М., 1999; Баксанский О. Е., Кучер £ Н. Современный когнитивный подход к категории «образ мира» (методологический аспект) // Вопросы философии. 2002. № 8; Жидков В. С., Соколов К. Б. Искусство и картина мира. СПб., 2003; Щукин В. Г. О филологическом образе мира (философские заметки) // Вопросы философии. 2004. № 10.

По своей структуре мир произведения сопоставим с реальным: в него входят лица в их внешних и внутренних (психологических) особенностях, события, природа, вещи, созданные человеком, в нем есть время и пространство»21. Но живет «мир», воплощенный в слове, по своим законам: «Мир произведения может члениться, дробиться на подсистемы, структурированные по-разному, различные по степени детализации изображаемого: как часть в целое входят в него вставные новеллы, эпизоды, сны героев, их собственные сочинения»22 В. Н. Топоров полагает, что «само понятие "мир", модель которого описывается, целесообразно понимать как человека и среду в их взаимодействии; в этом смысле мир есть результат переработки информации о среде и о самом человеке.» О. Е. Баксанский и Е. Н. Кучер определяют образ (картину) мира как «иерархическую систему когнитивных репрезентаций», которые «представляют собой гипотезы, так или иначе интерпретирующие реальность»24.

Художественной картине мира предстоит его языковая картина (логос). Н. Д. Арутюнова в фундаментальном труде «Язык и мир человека» рассматривает роль семиотического концепта «образ» в формировании сознания и приходит к следующим выводам: «В понятии образа обозначилась идея формы, мыслимой отвлеченно от субстанции и поэтому воспроизводимой. Отделившись от природно данной ей материи, форма (образ) слилась с принципиально другим "партнером" - духовной (идеальной) категорией. Понятие формы из области природы перешло в сферу культуры. .На смену заданной миром оппозиции "форма - материя" пришло новое порожденное человеком отношение "форма - смысл". <.> Итак, образ - это категория сознания, а не действительности. Образы погружаются в сознании в принципиально иную сеть отношений сравнительно с той, которая определяет место их оригиналов (прообразов) в реальном мире. Сознание развертывает для

21 Чернец Л. В. Мир произведения. С. 70.

22 Там же. С. 75.

23 Топоров В. Н. Модель мира//Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. Т. 2. М., 1992. С. 161.

24 Баксанский О. Е., Кучер Е. Н. Современный когнитивный подход к категории «образ мира». С. 69. них новый контекст, в котором особую роль приобретают реорганизующие картину мира ассоциативные отношения»25.

Художественная картина мира - вторичная, поэтически переработанная информация о человеке и окружающей среде, потому в ней ценно «свое» особенное в единичном) - то, что дает новую эстетическую информацию.

Художественный мир - всегда именной, авторский, даже когда автор неизвестен, так как в этом случае именем автора становится название произведения (автор «Слова о полку Игоревом»). Даже фольклор, где коллективный автор - народ, обязательно имеет национальное имя.

Г. Гачев, исследуя национальные образы мира, приходит к выводу:

И национальное находится во времени (вместе с Землей и жизнью на ней), но его период обращения, его "год", вероятно, иной, чем год исторический. При том, что все народы под одним солнцем и луной и почти одинаковым небом ходят, вовлечены в единый мировой исторический процесс (и этот покров, крыша их объединяет и приравнивает друг к другу), они ходят по разной земле и разный быт и историю имеют, - то есть из разной почвы вырастают. А отсюда ценности, общие для всех народов (жизнь, хлеб, свет, дом, семья, слово, стихотворение и т. д.), располагаются в различном соотношении. Эта особая структура общих для всех народов элементов (хотя они и понимаются поразному, имеют свой акцент) и составляет национальный образ, а в

26 упрощенном выражении - модель мира» . Методологическая установка на выявление особенного соотношения общих предметов и понятий сохраняет свое первостепенное значение при исследовании творчества отдельного писателя - как в интертекстуальном аспекте (художественный мир автора -другие поэтические миры), так и в интратекстуальном (диалектика особенного и общего внутри данной художественной структуры в динамике ее развития).

Художественный текст - сложная структура, устойчивая и динамичная одновременно. Базовый компонент художественной структуры, определяющий ее «текучую», «пластичную» устойчивость, - образ: «Способность человека

23 Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. 2-е изд., доп. М., 1999. С. 314, 318.

26 Гачев Г. Национальные образы мира. С. 46^7. создавать единый образ индивидуального объекта, синтезируя в нем противоречивые впечатления и разрозненные наблюдения, поистине удивительна. <.> Этот механизм действует как бы сам по себе: образ синтезируется, раскрывается сознанию, из смутного и неясного становится все более определенным и отчетливым, он приближается, переходя в крупный план. Этот феномен самораскрытия образа П. А. Флоренский назвал обратной перспективой»27.

При изучении феномена «самораскрытия образа» все чаще в филологических исследованиях основной «единицей» анализа избирается мотив - «подвижный компонент, вплетающийся в ткань текста и

28 существующий только в процессе слияния с другими компонентами» . Мотивный анализ показал свою эффективность в изучении специфики и системных закономерностей художественных миров, явленных в слове29.

Об уникальном художественном мире Платонова JI. Шубин, работы которого сыграли важную роль в становлении платоноведения, писал: «В художественном мире Платонова, как и во всяком космосе (космос как антитеза хаосу), есть своя структура, свой порядок, создаваемый сложной системой метафор. В ряду этих метафор особое место занимают образы-понятия. Это как бы "полое понятие", и эта полость может поэтому вместить в себя все, весь мир» . Таким образом, предполагается принцип целостности при исследовании художественного мира писателя, рассматривается ли отдельное произведение, блок произведений, период творчества. В объеме всего творчества Платонова концептуально значимы «повтор» и «возвращение» -возвратно-поступательное движение содержания и формы.

Одновременно художественный феномен Платонова таков, что уже на уровне идиостиля отдельного произведения можно говорить о присутствии в

27 Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. С. 321.

28 Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы: Очерки русской литературы XX века. М., 1994. С. 301.

29 См., напр.: Кофман А. Ф. Латиноамериканский художественный образ мира. М., 1997; Эпштейн М. Н. «Природа мир, тайник вселенной.»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М., 1990.

30 Шубин Л. Поиски смысла отдельного и общего существования: Об Андрее Платонове: Работы разных лет. М., 1987. С. 181. нем «художественных миров» во множественном числе (разных онтологических точек зрения, каждая из которых имеет свое образно-понятийное выражение). При такой взаимосвязи «художественных миров» каждого отдельного произведения - «художественного мира» творчества Платонова, вопрос о военной прозе как особом периоде его творчества, где имеются существенные внутренние изменения в поэтике и продуцирующем его художественном мышлении, остается открытым, а заявленная тема «Художественный мир военных рассказов А. Платонова» - научной гипотезой, требующей развернутого обоснования.

Материалом исследования стала художественная проза А. Платонова военных лет:

Публикации 1941-1946 годов в газете «Красная звезда», журналах «Знамя», «Октябрь», «Новый мир», других изданиях военного времени;

Сборники «Под небесами Родины» (1942), «Броня» (1943), «Рассказы о Родине» (1943), «В сторону заката солнца» (1945), «Солдатское сердце» (1946);

Рукописи и машинописи произведений, хранящиеся в фондах РГАЛИ;

Черновые наброски к рассказу «Одухотворенные люди» (Резервный архив М. А. Платоновой в ИМЛИ РАН);

Основной корпус произведений писателя, его записные книжки, публицистика, литературно-критические статьи, письма;

Художественная литература и публицистика 1940-х годов.

История текстов. В 1939 году, в год сорокалетия Андрея Платонова, началась мировая война, вторая в его жизни и в истории XX века, в 1941 году она стала Отечественной. Фронтовую биографию Платонова открыла поездка на Ленинградский фронт в июле 1941 года (по направлению Политуправления НКПС), которая дала первые материалы и впечатления. Затем возвращение в

Москву, эвакуация с семьей в Уфу осенью-зимой 1941/42 года, ожидание призыва. В 1942 году Платонов был призван в действующую армию в качестве военного корреспондента газеты «Красная звезда». В его военную биографию вошли Курская дуга лета 1943 года, весеннее наступление на Украине 1944 года, ожесточенные зимние бои на Восточном фронте 1944-1945 годов. В феврале 1946 года майор административной службы А.Платонов, уже тяжело больной, будет демобилизован.

В августе 1941 года был написан рассказ «Божье дерево»; 1941-м датирована машинопись рассказа «Дед-солдат», один из экземпляров которой находится в архиве неопубликованного в издательстве «Советский писатель» среди рукописей, не вошедших в сборник первых месяцев войны «Великая j 1

Отечественная война» . В Платоновском фонде РГАЛИ хранится черновик письма Платонова, который позволяет уточнить время создания «Деда-солдата». Точный адрес и адресат в письме не указаны (обращается Платонов к «Наталье Александровне». - И. С.). Речь идет о трех рассказах, которые писатель планирует опубликовать. Приведем произведения так, как они заявлены автором:

По небу полуночи" - в таком виде, в каком он был сокращ<ен> и отредактирован для "Мол<одой> Гв<ардии>"

1) Божье дерево

2) Мальчик на плотине [для ж<урнала> "Пионер"]»

Внизу дата - «4.YIII 41» и постскриптум: «Рукопись, если р<асска>з будет Вами отклонен, просьба возвратить мне»32.

Платонов выделяет подчеркиванием два новых рассказа (так как «По небу

11 полуночи» публиковался ранее, и писатель указывает «приемлемый» вариант редакторской правки). «Мальчик на плотине», как можно предположить по

31 Рассказы «Божье дерево», «Дед-солдат» датированы: Корниенко Н. В. История текста и биография А. П. Платонова (1926-1946)//Здесь и теперь. 1993. № 1.С. 278,282.

32 РГАЛИ, ф. 2124, on. 1. ед. хр. 37, л. 1.

33 Первая публ.: Платонов А. Над Пиренеями // Лит. газ. 1939. 5 июня; вторая публ.: Платонов А. По небу полуночи: Рассказ // Индустрия социализма. 1939. № 7. С. 10-15. проступающей» в заголовке фабульно-сюжетной канве произведения, - один из первых вариантов названия рассказа «Дед-солдат»; журнал «Пионер» -предполагаемое место издания.

Из письма следует, что рассказ «Дед-солдат» был написан Платоновым, как и «Божье дерево», уже к началу августа 1941 года. Весомо подтверждает это тот факт, что «Дед-солдат» был опубликован в 1941 году в 10-м номере журнала «Пионер»34. Это первая из известных публикаций Платонова военного времени, однако она не обратила на себя внимания современной критики, а впоследствии и исследователей творчества Платонова. Объяснение этому среди других причин кроется в том, что произведение вышло в «детском» журнале и с отрывом в год от основного корпуса военных рассказов Платонова (огромный срок для войны).

Известность писателю в литературе 1941-1945 годов принес второй прошедший в печать рассказ - «Броня» (как правило, с него, как с «первого», и начинают отсчет публикаций военных рассказов Платонова). Сокращенный вариант «Брони» был опубликован в «Красной звезде» 5 сентября 1942 года, развернутый - в октябрьском номере журнала «Знамя», где встретился под обложкой одного номера с публикацией окончания поэмы А. Твардовского «Василий Теркин» - зримое свидетельство того, как долго пробивался Платонов к читателю.

Последние месяцы 1942 года стали переломными: произведения писателя начинают активно печатать центральные газеты и журналы «Красная звезда», «Красное знамя», «Краснофлотец», «Октябрь», «Знамя», «Новый мир», «Огонек». Выходят авторские сборники «Под небесами Родины» (1942) ,

Броня» (1943) , «Рассказы о Родине» (1943) , «В сторону заката солнца»

34 Платонов А. Дед-солдат: Рассказ // Пионер. 1941. № 10. С. 18-23.

35 Платонов А. Броня: Рассказ II Знамя. 1942. № 10. С. 93-100; Твардовский А. Василий Теркин: Поэма (окончание)//Там же. С. 101-108.

36 Платонов А. Под небесами Родины: Рассказы. Уфа: Башгосиздат, 1942. Содерж.: Крестьянин Ягафар; Дед-солдат; Дерево родины; Железная старуха; Рассказ о мертвом старике; Свет жизни.

37 Платонов А. Броня: Рассказы. М.: Военмориздат, 1943 (Фронтовая б-ка краснофлотца). Содерж.: Одушевленные люди; Старик; Броня; Дерево родины; Дед-матрос.

38 Платонов А. Рассказы о Родине. М.: Худож. лит., 1943. Содерж.: Одухотворенные люди; Рассказ о мертвом старике; Броня; Железная старуха; Дед-солдат; Крестьянин Ягафар.

1945)39, «Солдатское сердце» (1946) 40. Последний сборник «Солдатское сердце», как и первое опубликованное произведение Платонова военных лет, был адресован детям.

Произведения Андрея Платонова, написанные о воюющем народе и для него, сами имели солдатскую судьбу: многие были изранены, другие пали в рукопашной с цензурой, иные пропали без вести. Не выйдет к читателю сборник «Рассказы, были», подготовленный писателем в 1942 году. Книга «В сторону заката солнца», представленная Платоновым в издательство «Советский писатель» 28 августа 1943 года, будет опубликована только в 1945 (подписана к печати 14/111 1945 года). К ее обсуждению издательство привлекло четырех рецензентов: критиков А. Гурвича и А. Митрофанова, писателей Г. Шторма и Вл. Бахметьева41. После долгих, напряженных коллегиальных обсуждений в сборнике «В сторону заката солнца» осталось 10 рассказов, каждый из которых прошел жесткую редакторскую правку, тогда как по начальному замыслу автора их должно было быть 18: «Состав сборн.: 1. В сторону заката <солнца> 2. Мать 3. Ник<одим> Максим<ов> 4. Добрая корова 5. Офицер и солд<ат> 6. Крест<янин> Ягафар 7. Мал<енький> солд<ат> (зачеркнуто. - И. С.) 8. Дом<ашний> очаг 9. Сампо 10 Три солдата 11. Бой в грозу 12. Роза 13. Офиц<ер> Простых 14. На Горынь-реке 15. Ив<ан>. Великий 16. Сч<астливый> корнеплод 17. Среди народа 18. Рассказы ст. серж<анта>»42.

В бумагах Платонова находим несколько записей по составу книги, в том числе с пометами «Для Сов. Писат. Добавить» и «Отдан, в Совет. Писат.»43, из которых следует, что писатель хотел ввести в сборник, возможно, в качестве

39 Платонов А. В сторону заката солнца: Рассказы. М.: Сов. Писатель, 1945. Содерж.: В сторону заката солнца; Мать; Никодим Максимов; Добрая корова; Офицер и солдат; Домашний очаг; Сампо; Три солдата; Бой в грозу; Девушка Роза.

40 Платонов А. Солдатское сердце: Рассказы: (для сред, и ст. возраста) М.; Л.: Детгиз, 1946. Содерж.: Штурм лабиринта; Иван Толокно - труженик войны; На Горынь-реке; На доброй земле. Сборник редко упоминается в исследованиях, потому остановимся на нем чуть подробнее. В книгу вошли 4 произведения - все рассказы публиковались ранее, возможно, поэтому книга о войне для детей не заинтересовала литературоведов. Между тем эта маленькая по объему книга представляет несомненный историко-литературный интерес - как последний сборник военных рассказов, вышедший при жизни автора. При переиздании Платонову удалось в ряде случаев избавиться от цензорской правки прежних публикаций, восстановить свое слово.

41 История публикации сборника «В сторону заката солнца» дана: Корниенко Н. В. История текста. С. 283- 287.

42 РГАЛИ, ф. 2124, on. 1, ед. хр. 99, л. 18.

43 Там же, л. 17,19,20,22. замены «выбракованных» рассказы «Седьмой человек», «Размышления офицера», «Пустодушие», «Взыскание погибших», «Очерки о советском солдате», «Добрый Кузя», «Избушка бабушки», «Как боец Курдюмов одолел четырех немцев». Но ни одно произведение из «дополнительных списков» автора в сборник не прошло. «В сторону заката солнца», книга, в которой осталась буквально «половина» от задуманного автором состава, - это самый объемный по количеству включенных в него произведений прижизненный сборник военных рассказов Платонова. Одновременно это наименее «платоновский» сборник из опубликованных в период войны - столь радикально были отредактированы все вошедшие в него произведения.

В 1943 году были ужесточены идеологический контроль и цензурные требования в области литературы и искусства44. Закончился первый этап войны, когда перед угрозой поражения и национальной катастрофы «стало ясно, что к защите страны и к победе можно взывать только из глубин отечественной истории, обращаясь к силам народной самозащиты, к тысячелетнему патриотическому чувству»45. Теперь, в 1943 году, Великая Отечественная кроваво-тяжело, но необратимо становилась победной войной и должна была иметь идеологически безупречное освещение46.

Произведения Платонова все труднее проходят в печать. Редакция «Знамени» в 1943 году отклонила рассказы «Размышления офицера», «Вся жизнь», «Избушка бабушки» (поступили в журнал 18/IX, а 21/IX, т. е. через 3 дня, сданы в архив неопубликованных рукописей - с многочисленными пометами и вопросами рецензента)47. В журнале «Октябрь» среди прочих отказов Платонову в публикациях 1943-1944 годов вновь числятся «Размышления офицера», а также «Пустодушие», «Афродита». Против перечня

44 Печальной вехой стало московское совещание литераторов весной 1943 года, на котором были подведены итоги двухлетней работы писателей в условиях войны и сформулированы новые задачи литературы. Резкой критике подверглось многое из того, что было создано в военное время, начиная с поэмы А. Твардовского «Василий Теркин», в которой его собрат по поэтическому цеху Н. Асеев не увидел верного художественного отражения особенностей Великой Отечественной войны.

45 Акимов В. М. От Блока до Солженицына. С. 82.

46 «Великая Отечественная война Советского Союза против империалистической агрессии фашистской Германии - героический период в истории страны победившего социализма» (Очерки истории русской советской литературы: В 2 ч. Ч. 2. М.: Изд-во АН СССР, 1955. С. 127).

47 РГАЛИ, ф. 618, оп. 12, ед. хр. 53.

Даны рукописи.» у Платонова часто стоит «Взять рукописи.»48 В 1943 году он работает над книгой рассказов «О живых и мертвых»49, однако она так и не выйдет в свет. Не будет опубликована и итоговая книга войны «Вся жизнь», рукопись которой писатель отдал в издательство «Советский писатель» в начале сентября 1945 года50.

1946 год стал последним годом прижизненных публикаций военных произведений Платонова: Детгиз выпустил сборник рассказов о войне для детей старшего и среднего возраста «Солдатское сердце»; в «Красной звезде» был опубликован рассказ о герое Великой Отечественной войны гвардейском полковнике Зайцеве «Начало пути»51; в «Огоньке» - «Житель родного города»52; в «Новом мире» - «Семья Иванова»53.

В 1946 году начнется новый виток мирового противостояния - так называемая «холодная война», ее сопроводит политическая истерия по ту и эту сторону «железного занавеса». Кампания по борьбе с безыдейностью в советской литературе официально начата 14 августа 1946 года (дата публикации постановления ЦК ВКП(б) «О журналах "Звезда" и "Ленинград"»). Андрей Платонов попадет под маховик разоблачений и репрессий в конце 1946 года. После разгромной критики рассказа «Семья Иванова» его перестают печатать. В своих рабочих бумагах вслед долгому списку произведений и книг, большая часть из которых при жизни писателя так и не была опубликована, Платонов оставил запись: «Отношение слов - жертва обществу за понимание. Природа, суть - единословие, вскрик»54.

48 «Взять рукописи:

В Кр. Звезде 1. Разм<ышления> офиц<ера> 2. Русская матрешка 3. Весна

В Октябре 1. Разм<ышления> оф<ицера> 2. Пустод<ушие> 3. Изб<ушка> баб<ушки> 4. Дом<ашний> очаг» и т. д. (РГАЛИ, ф. 2124, on. 1, ед. хр. 99, л. 23).

49 Вариант книги, представленный в Детгиз 28 октября 1943 года: 1. Дед-солдат 2. Маленький солдат 3. Взыскание погибших 4. Железная старуха 5. Избушка бабушки 6. Вся жизнь 7. Добрый Кузя 8. Корова

9. Седьмой человек 10. Июльская гроза 11. Путешествие воробья (РГАЛИ, ф. 2124, on. 1, ед. хр. 99, л. 24).

10. Машинист Мальцев 11. Семья Иванова (жирно зачеркнуто. - И. С.)» (РГАЛИ, ф. 2124, on. 1, ед. хр. 99, л. 14).

Платонов А. Житель родного города: (Очерк о живописце И. П. Коншине) // Огонек. 1946. № 38-39. С. 29-30.

ПлатоновА. Семья Иванова//Новый мир. 1946.№ 101-1. С. 97-108.

54 РГАЛИ, ф. 2124, on. 1, ед. хр. 99, л. 25.

В период оттепели началось трудное, затянувшееся до сегодняшнего дня возвращение творчества Андрея Платонова в отечественную литературу. Возвращаются с войны и его фронтовые произведения. В 1957 году в сборнике «Фронтовые очерки о Великой Отечественной войне» был опубликован рассказ Платонова «Сын народа»55. В 1958 году произведения военных лет появились в «Избранных рассказах» Платонова56. Отдельной книгой рассказы о войне пришли к послевоенному читателю в 1963 году под названием «Одухотворенные люди»57. В течение последующих десятилетий военные рассказы переиздаются с известной периодичностью. Наиболее обстоятельное издание военных рассказов писателя, хотя на сегодняшний день, уже очевидно, неполное, подготовлено В. М. Акимовым в 1986 году, и вновь книга получает f Q название «Одухотворенные люди» .Публикации новых материалов военного времени (биографических данных, мемуаров, художественных произведений, публицистики) содержатся в монографии Н. В. Корниенко «История текста и биография А.П.Платонова (1926-1946)» (1993), коллективных монографиях: «Андрей Платонов: Мир творчества» (1994), «Андрей Платонов: Воспоминания современников: Материалы к биографии» (1994), периодических изданиях ИМЛИ РАН «"Страна философов" Андрея Платонова» и ИРЛИ РАН «Проблемы творчества Андрея Платонова: Материалы и исследования».

Военные рассказы в критике и литературоведении. В первых откликах рецензентов и критиков на фронтовую прозу А. Платонова часто звучала мысль о том, что факты и явления действительности обрастают у автора таким количеством размышлений, так художественно усложнены, что философия теснит действие и становится центром сюжета. Это «мудрствование» автора в исторической ситуации, которая, казалось, требовала публицистической ясности, смущала и настораживала. Рецензент Г. Шторм, работая с рукописью

55 Платонов А. Сын народа: (Рассказ) II Фронтовые очерки о Великой Отечественной войне. М., 1957. Т. 2.

36 Платонов А. Избранные рассказы / Вступ. ст. Ф. Левина. М., 1957. "Платонов А. Одухотворенные люди: Воен. рассказы. М., 1963.

58 Платонов А. Одухотворенные люди: Рассказы о войне / Сост. и вступ. ст. В. М. Акимова. М., 1986.

В сторону заката солнца» и отдавая должное художественному мастерству Платонова, увидел «несомненную опасность» его мировоззрения, противостоящего современности: «Смысл этого противостояния в следующем: в мире созрело зло; оно обнаруживает себя в войне, принесшей русскому народу неслыханные бедствия и страдания; при этом автор не делает различия между миром, со стороны которого ползут на нас "тигры" и "фердинанды", и миром, лежащим по эту сторону фронта; весь мир - "злостей", он не готов еще к тому, чтобы в нем жили дети.»59. Другой рецензент В. Бахметьев также считал, что публиковать военные рассказы Платонова можно только при условии «ампутации там рассуждений»60.

Но и по выходе из печати (уже «хирургически» отредактированные) произведения читались как «выпадающие» из идеологического задания времени. В 1944 году критик Вс. Лебедев возмущался: «Вместо того, чтобы писать правду жизни, он (Платонов. - И. С.) сочиняет нелепых, несуществующих людей, навязывает им полумифические, кликушеские мыслишки, искажая этим облик людей нашей Родины»61. Теоретик социалистического реализма В. Ермилов в 1947 году поставил точку в обсуждении (осуждении) творчества Платонова. Рассказ «Семья Иванова», который завершает военный эпос писателя, В. Ермилов оценил как клевету на весь советский народ и социалистический образ жизни, главный аргумент критика: «А. Платонов всегда пишет притчами. Именно так написан и рассказ о "некоем" Иванове и его семье»62.

Спустя десятилетия литературоведы выделяют в военных рассказах

Платонова этическую доминанту. По мнению ряда исследователей, писатель "1 стал заложником советского патриотизма. Л. Иванова считает, что в военной

39 Цит. по: Корниенко Н. В. История текста. С. 284.

60 Там же. С. 287.

62 Ермилов В. Клеветнический рассказ А. Платонова // Андрей Платонов: Воспоминания современников: Материалы к биографии. М., 1994. С. 467-468.

63 Э. Найман полагает, что Платонов склонил голову перед «сталинской утопией» в своем творчестве еще до войны - в ряде произведений 1930-х годов на семейную тему, которые символизируют не только авторское «отречение от раннего идеала, но и обет верности новому порядку» {Найман Э. «Из истины не существует прозе Платонова звучит особенная интонация проповеди и ослаблен, а то и вовсе отсутствует психологический аспект изображения64. А. Кретинин пишет о «семантической разреженности» и свертывании философского подтекста65.

М. Кох приходит к выводу, что «в военное время проблема смерти принимает у Платонова сугубо этическое значение»66. В. Чалмаев, со своей стороны, считает, что Платонов «войну, эту "страну отчаяния", с неимоверным трудом, часто с рациональным насилием превращал в "страну надежды", что художник ищет в ее пространстве оправдания смерти (порой на философской основе идей Н. Ф. Федорова и К. Э. Циолковского) и утешения для человека, терявшего близких. На наш взгляд, убедительного оправдания, единства "натуры" и "идеи", фактов и обобщений он так и не нашел»67. Оба авторитетных исследователя толкуют военную прозу Платонова в духе рационального этизма. Возникает вопрос: возможно ли, чтобы тема или проблема в художественном произведении имела «сугубо этическое решение», «идея» существовала вне «натуры».

Приведенные выше точки зрения лишь означивают разноголосицу, существующую в платоноведении по поводу военной прозы писателя. У советской критики, традиционной поэтики, структурализма и постмодернизма, в рамках школы «медленного чтения» и «интенсивного чтения», да просто у разных исследователей - разные версии платоновского текста. Это заставляет вспомнить мысль писателя: «Все истины ограничены. Каждая истина дейст<вительна> в пределах, - взятая больше, она ложь и заблуждение» (ЗК, 227). В творческом поведении художника она претворялась как уважение к позиции каждого читающего. Для нас эта мысль Платонова выхода»: Андрей Платонов между двух утопий // Russian Studies: Ежеквартапьник русской филологии и культуры. 1994. № 1. С. 137).

64 Иванова Л. А. «Война» и «мир» в творчестве А. Платонова военных лет // Творчество А. Платонова: Статьи и сообщения. Воронеж, 1970. С. 78.

65 Кретинин А. А. Мифологический знаковый комплекс в военных рассказах Андрея Платонова // Творчество Андрея Платонова: Исследования и материалы. СПб., 2000. Кн. 2. С. 147.

66 Кох М. Тема смерти у Андрея Платонова // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. M., 1994. С. 260.

67 Чалмаев В. Андрей Платонов (К сокровенному человеку). М., 1989. С. 429.

68 Книгу о литературе, которую подготовил А. Платонов в конце 1930-х годов, он назвал «Размышления читателя». стала еще одной мотивацией сосредоточить внимание на творчестве Платонова периода Великой Отечественной войны. Это период со своим «заданием» в истории России, в общечеловеческой истории. Свои отличительные особенности, как мы постараемся показать, имеет и художественный мир военной прозы Платонова.

Обращаясь к творчеству Платонова военных лет, представляется важным поставить во главу исследования авторское понимание задач литературы периода Великой Отечественной войны - прочитать Платонова с помощью Платонова. Задача, которую мы ставили и пытались решить, - уточнить, конкретизировать ряд принципиальных, с нашей точки зрения, позиций чтения платоновского военного эпоса.

Андрей Платонов много размышлял об отношениях искусства и жизни, необходимом и должном в них. В его записных книжках, на полях рукописей 1941-1945 годов развернута этико-эстетическая программа военных лет, где творческая рефлексия соседствует с интуитивными прозрениями, осмысление написанного - с формулировкой и обоснованием новых художественных принципов. Этическую необходимость творчества периода Отечественной войны писатель видел в создании произведений, «полных истины действительности» (ЗК, 279). При этом он особо подчеркивал роль «частной конкретности», которая обеспечивает полноту, а значит истинность художественной памяти: «.если живая и, так сказать, частная конкретность Отечественной войны стушуется когда-либо в будущей силе забвения, то как люди могут увидеть для себя поучение из великого, но уже минувшего события. Здесь важна именно частная конкретность, потому что литература имеет дело с отдельным человеком, с его личной судьбой, а не с потоком безымянных существ» (ЗК, 279-280).

Диссертация относится к типу историко-литературного исследования. В ходе анализа литературного материала периода Великой Отечественной войны автор опирался на принцип историзма, системный, сравнительно-типологический и структурно-семиотический методы исследования.

Теоретической и методологической основой исследования послужили труды по общей поэтике, истории и теории литературы С. С. Аверинцева, М. М. Бахтина, С. Г. Бочарова, А. Н. Веселовского, Б. М. Гаспарова,

A. Ф. Лосева, Д. С. Лихачева, Ю. М. Лотмана, И. П. Смирнова, В. Н. Топорова, Ю. Н. Тынянова, Б. А. Успенского, О. М. Фрейденберг, Р. Якобсона.

По проблемам истории и социальной психологии Великой Отечественной войны методологическую базу составили работы Е. С. Сенявской,

B. Т. Анискова, Н. Д. Козлова.

Изучение военных рассказов А. Платонова велось в продолжение и с опорой на работы предшественников и современных исследователей творчества А. Платонова - в диалоге с ними. Это исследования О. Ю. Алейникова, Е. А. Антоновой, К. А. Баршта, С. Г. Бочарова, В. В. Васильева, В. Ю. Вьюгина, Г. Гюнтера, М. Геллера, С. П. Залыгина, М. А. Дмитровской, А. А. Дырдина, Л. В. Карасева, Л. И. Колесниковой, Н. В. Корниенко, С. И. Красовской, О. А. Кузьменко, Т. Лангерака, О. Г. Ласунского, Н. М. Малыгиной, О. Меерсон, М. Ю. Михеева, Е. Г. Мущенко, Э. Наймана, Т. А. Никоновой, Н. Г. Полтавцевой, В. А. Свительского, В. П. Скобелева, С. Г. Семеновой, Е. Толстой-Сегал, Л. П. Фоменко, А. А. Харитонова, Р. Ходела, В. А. Чалмаева, Л. А. Шубина, Е. А. Яблокова, других авторов.

Поэтику Платонова определяют как «поэтику странностей» (Е. Толстая-Сегал), «поэтику загадок» (В. Вьюгин). И. П. Смирнов, полагая тайну неотъемлемым качеством художественной литературы, считает, что в литературном произведении «поверхность тайнописи ценна лишь как то, что мы в силах превозмочь»69. В качестве структурообразующих принципов платоновской поэтики исследователи называют «нарушение семантической валентности» (Р. Ходел), организацию текста «на взаимоисключающих

69 Смирнов И. П. Роман тайн «Доктор Живаго». М., 1996. С. 26. началах» (Т. Лангерак), «авторское сомнение» как повествовательную стратегию Платонова (Н. Корниенко), принцип «обратимости» (Е. Яблоков), прием «неостранения» (О. Меерсон), «изоморфизм» (Е. Толстая-Сегал), «редукцию формы» (В. Вьюгин). Эти положения стали отправными в ходе работы с «сокровенными текстами» Платонова.

В исследовании военных рассказов мы опирались на подходы и методы текстологического анализа, которые даны в работах Е. Антоновой, И. Долгова, В. Вьюгина, Н. Корниенко, Т. Лангерака, А. Харитонова.

Заявленная тема обусловила обращение в ходе анализа к основному корпусу произведений писателя других периодов творчества. В 2000 году вышло академическое издание повести «Котлован», подготовленное сотрудниками Института русской литературы (Пушкинского Дома). В него вошли материалы творческой истории произведения (рукопись, черновые наброски, машинописные варианты текста, а также динамическая транскрипция рукописи «Котлована»); таким образом, читателю впервые была предоставлена возможность «получить сведения о реальных источниках текста и проследить его изменение на всех этапах работы автора над повестью»70. В 2004 году вышел первый том научного издания «Сочинений» А. Платонова, которое готовит Институт мировой литературы имени А. М. Горького. Задача издания -«представить наиболее полный свод всех выявленных к настоящему времени художественных произведений писателя, восстановить достоверный облик классика на основании предшествующего опыта и заново проверенных и открытых источников, заложить фундаментальные основы дальнейшей работы по изучению одного из уникальных явлений русской культуры XX в.»71. Вышеназванные издания, сопровожденные обстоятельными комментариями, стали опорой при изучении творческой лаборатории писателя.

К настоящему времени существует ряд монографических исследований, посвященных аналитической дешифровке художественной структуры

70 От редакции // Платонов А. Котлован: Текст, материалы творческой истории. СПб., 2000. С. 3.

71 От редакции // Платонов А. Сочинения. Т. 1. Кн. 1. М., 2004. С. 5. платоновского метатекста: Н. М. Малыгиной «Эстетика Андрея Платонова» (1985) и «Андрей Платонов: поэтика "возвращения"» (2005)72; О. Меерсон «"Свободная вещь". Поэтика неостранения у Андрея Платонова» (1997) , К. А. Баршта «Поэтика прозы Андрея Платонова» (2000)74, В. Ю. Вьюгина «Андрей Платонов: поэтика загадки (Очерк становления и эволюции стиля)» (2004)75.

В «Эстетике Андрея Платонова», одной из первых отечественных монографий о творчестве Платонова, Н. М. Малыгина основное внимание уделила проблеме становления художественного метода А. Платонова в контексте литературного процесса 1920-1930-х годов, формированию образов-символов, опорных для всего творчества писателя. Изучение эстетических принципов «символического реализма» Платонова было продолжено Н. Малыгиной в статьях «Образы-символы в творчестве А. Платонова», «Трансформация образов и мотивов ранней прозы Платонова в пьесе "Ноев ковчег"», учебном пособии «Художественный мир Андрея Платонова», других исследованиях, которые в переработанном и дополненном виде вошли в монографию «Андрей Платонов: поэтика "возвращения"».

О. Меерсон в книге «"Свободная вещь". Поэтика неостранения у Андрея Платонова» исследует рецептивные функции (обращенность на читателя) языковых нарушений, которые являются своеобразным правилом художественности у Платонова. Отсутствие удивления - «нормализация ненормального» - в художественном мире Платонова дало основание О. Меерсон определить его поэтику как поэтику неостранения. Писатель создал литературную модель, в которой «"свобода вещи" (события, то есть объекта познания или реакции). теснит свободу реагирующего на нее героя (субъекта

72 Малыгина Н. М. Эстетика Андрея Платонова. Иркутск, 1985. Она же: Андрей Платонов: поэтика «возвращения». М., 2005.

73 Меерсон О. «Свободная вещь»: Поэтика неостранения у Андрея Платонова. 2-е изд., испр. Новосибирск, 2001. Первое изд. кн. О. Меерсон - Berkeley Slavic Specialties, 1997.

74 Баршт К. А. Поэтика прозы Андрея Платонова. СПб., 2000. В 2005 году вышло 2-е изд.: Баршт К. А. Поэтика прозы Андрея Платонова. 2-е изд., доп. СПб., 2005.

Вьюгин В. Ю. Андрей Платонов: поэтика загадки (Очерк становления и эволюции стиля). СПб., 2004. познания или реакции на событие)»76. Функциональное задание такой литературной модели «свободной вещи» - разрушить идиоматическую инерцию читательского восприятия.

Поэтика прозы Андрея Платонова» К. А. Баршта представляет собой первый опыт системного описания основных параметров художественной онтологии и антропологии писателя. Автор прослеживает взаимосвязи художественных кодов Платонова и научных идей, гипотез и открытий XIX-XX веков (учение Дарвина, исторический материализм Маркса, теория относительности Эйнштейна, второй закон термодинамики и неевклидова геометрия Лобачевского-Минковского, концепция ноосферы Вернадского, антропософия Штейнера и др.). В ходе творческого диалога с научно-философскими идеями времени Платонов создал свою уникальную концепцию человека в его отношении к Вселенной, в основе которой - заявленная в его статьях 1920-1923 годов «гипотеза "живой Земли" и неслиянно-нераздельного

77 с ней тела человека» . На ее базе и формируется, считает К. Баршт, уникальная картина Мироздания по Платонову, где «вещество существования»

78 представляет «третью реальность» и действует «единый принцип суммарного равенства вещества и энергии, взаимопереходящих друг в друга»79. Отметим научную актуальность самой постановки проблемы о природе художественности у А. Платонова и подходов к ее решению, предложенных исследователем.

Свою версию художественной модели прозы Платонова предложил В. Вьюгин в монографии «Андрей Платонов: поэтика загадки (Очерк становления и эволюции стиля)». Научная гипотеза, которую выдвигает и разрабатывает В. Вьюгин, - «принцип загадочности», его эстетические функции и мировоззренческая подоплека в художественном мире Платонова. Автор оговаривает, что в его намерения не входило «детальное описание

76 Там же. С. 6.

11 Баршт К. А. Поэтика прозы Андрея Платонова. 2-е изд. С. 449.

78 Там же. С. 13.

79 Там же. С. 81. платоновской поэтики, но лишь одной из ее граней, хотя и фундаментальной»80. Сравнивая художественную структуру произведений Платонова со структурой фольклорной загадки, В. Вьюгин приходит к выводу, что «загадочность» как некоторая структурная причастность к специфическому жанру паремий присуща большей части произведений Платонова 1920-х и первой половины 1930-х годов; затем, начиная со 2-й половины 1930-х годов, в творчестве писателя прослеживается отказ от «стиля-загадки». В исследование вовлечен большой архивный материал, на основании анализа которого делается вывод о «редукции формы» как одном из главных законов поэтики Платонова.

В указанных выше монографиях по эстетике и поэтике Платонова внимание исследователей сосредоточено на произведениях 1920-1930-х годов, когда формировалось художественное мировоззрение Платонова, а затем, со второй половины 1920-х годов, феерически ярко обозначил себя «классический» Платонов, автор «Чевенгура» и «Котлована». Военные рассказы (и шире - проза 1940-х) или отсутствуют в списках источников, и наблюдения над ними для «общих выводов» не делаются вовсе, как в книге О. Меерсон, или представлены имплицитно, минимальным числом произведений и обращений к ним в ходе анализа, как в исследованиях Н. Малыгиной, К. Баршта, В. Вьюгина. Но даже такое «прореженное» включение произведений 1940-х годов в анализ общей картины творчества Платонова позволило авторам сделать выводы об изменениях в поэтике и мировоззрении Платонова заключительного периода творчества81.

Вопрос о контекстах творчества Платонова, его связях с литературной, фольклорной, философской традициями русской и мировой культур сегодня изучается достаточно интенсивно. Постановку проблемы находим в работах Е. Толстой «Литературный материал в прозе А. Платонова» (1980), «К вопросу

80 Вьюгин В. Ю. Андрей Платонов: поэтика загадки. С. 8.

81 Так, Н. Малыгина указывает на характерные для произведений 1940-х годов семантическое расширение понятия «воскрешение» (Малыгина Н. М. Эстетика Андрея Платонова. С. 36), трансформацию образов и мотивов ранней прозы писателя (Она же. Трансформация образов и мотивов ранней прозы в пьесе «Ноев ковчег» // Малыгина Н. М. Андрей Платонов: поэтика «возвращения». С. 316-321). о литературной аллюзии в прозе Андрея Платонова: Предварительные наблюдения» (1981), «Идеологические контексты А. Платонова» (1981). В этом направлении работают Н. Малыгина, Т. Лангерак, В. Золотоносов, А. Кеба, Е. Яблоков, Н. Дужина, М. Дмитровская, Е. Роженцева, другие. Сегодня дальние контексты платоновского творчества исследованы порой лучше, чем ближние82. Однако современный Платонову отечественный историко-литературный контекст - не только фон его произведений; эти ближние связи помогают лучше понять гений Платонова, говорившего о том же иначе. Пример

Q7 тому - статья В.Турбина «16 июля 1933 года. Андрей Платонов и газета» , которая позволила по-новому прочитать рассказ «Мусорный ветер» через современный писателю газетный материал - «язык времени».

Внимание исследователей, наряду с мифологическим знаковым комплексом у Платонова, последнее время все чаще привлекает христианский культурный код в произведениях писателя разных периодов: библейские образы, цитаты, реминисценции, другие текстовые элементы, восходящие к христианской культуре (агиографические мотивы84, тип юродивого85, жанр о/ мученичества и т. д.). Христианские мотивы и образы, библейский подтекст у Платонова рассматриваются в работах О. Алейникова, М. Геллера, Г. Гюнтера, А. Дырдина, Н. Корниенко, Л. Карасева, О. Кузьменко, Е. Проскуриной, С. Семеновой, Е. Яблокова.

Как показывает контекстуальное рассмотрение, христианские мотивы, элементы православной культуры и духовности, включенные Платоновым в художественное повествование, становятся одним из механизмов

82 См.: Кеба А. В. Андрей Платонов и мировая литература XX века: Типологические связи. Каменец-Подольский, 2001. Подобного обстоятельного анализа творчества Платонова в контекстуальных связях с современной ему отечественной литературой нет.

83 Турбин В. Н. 16 июля 1933 года: Андрей Платонов и газета // Турбин В. Н. Незадолго до Водолея. М., 1994. С. 311-348.

84 Алейников О. Агиографические мотивы в прозе Платонова о Великой Отечественной войне // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып. 5. С. 142-148.

85 Gunther Н. Юродство и «ум» как противоположные точки зрения у Андрея Платонова // Sprache und Erzahlhaltung bei Andrei Platonov. Bern, 1998. P. 117-133.

86 Кузьменко О. А. Сияние Розы 11 Кузьменко О. А. Андрей Платонов. Призвание и судьба. Киев, 1991. С. 129- 149. смыслообразования в структуре его произведений. При этом христианские элементы выступают как знаковый текст в новом тексте. Находясь в новых формально-семантических отношениях, разнообразные христианские элементы в художественном произведении узнаются читателем: они воспринимаются им как ранее встречаемые, имеющие определенное место, функции и значение в культурной традиции. Получая новую комбинацию в актуальном контексте, знакомая модель «перекодируется» (Ю. М. Лотман), порождая новый смысл, который, однако, не отменяет традиционную культурную семантику. Христианские элементы выступают в художественном произведении общезнаковой текстовой «территорией» для автора и читателя. Выявить, какова их функция в военном эпосе Платонова, - одна из задач данного исследования.

Цель данной работы - рассмотреть специфику художественного мира военных рассказов писателя в контексте творчества и времени. Изучение особенностей поэтики и семантики военного эпоса Платонова уточняет и углубляет наше понимание творчества одного из самых ярких и сложных писателей XX века как целостного художественного объекта, существующего во времени. С другой стороны, сравнительный анализ военных произведений Платонова с творчеством других авторов периода 1941-1945 годов вносит ряд существенных дополнений и корректив в устоявшиеся характеристики русской советской литературы периода Великой Отечественной войны.

Задачи исследования:

Изучить историю текстов военной прозы, провести сравнительный анализ разных прижизненных публикаций произведений и рукописей;

Проследить, как функционируют в художественном мире военной прозы традиционные платоновские темы, образы, мотивы, сюжеты;

Выяснить, какие новые формально-содержательные элементы и механизмы смыслообразования проявляют себя в художественной структуре военных рассказов;

Определить место и функции христианских образов и мотивов в военной прозе писателя;

Рассмотреть концептуальные тропы и их роль в художественном мире военных рассказов;

Проанализировать особенности поэтики и художественного мышления Платонова в историко-литературном процессе времени.

Военные рассказы А. Платонова впервые рассмотрены в свете универсальной категории «художественный мир». Три взаимосвязанных уровня исследования - внутренний мир произведения, особенности поэтики метатекста военных рассказов, художественный мир военного эпоса А. Платонова и его место в поэтическом космосе писателя - позволяют проследить диалектику особенного, единичного и общего в творческой эволюции А. Платонова. В ходе исследования были выработаны методология и методика изучения художественных кодов метафизической проблематики военных произведений Платонова (онтологический, гносеологический, натурфилософский, религиозный аспекты художественного творчества), которые можно применять для исследования других художественных миров в литературе Великой Отечественной войны. В постановке и решении рассмотренных выше задач и проблем состоит научная новизна и теоретическая значимость исследования.

Практическая значимость работы. Материалы диссертации могут быть использованы в подготовке научного издания военных рассказов; в дальнейших исследованиях художественной специфики и эволюции творчества А. Платонова, в первую очередь заключительного десятилетия 1940-х годов; в процессе выработки новых (или, по крайней мере, для корректировки сложившихся) подходов к изучению истории русской литературы периода Великой Отечественной войны; в вузовских лекционных курсах по истории русской литературы XX века, спецкурсах и спецсеминарах по творчеству А. Платонова.

Суть научной гипотезы, выносимой на защиту. Рассказы А. Платонова 1941-1946 годов образуют сложное художественное целое - большое эпическое полотно, органически выросшее из малой эпической формы: их отличает проблемно-тематическая общность, сквозные социально-нравственные и религиозно-философские коллизии, единые принципы построения системы персонажей и образной структуры, жанровая и повествовательная стратегии автора. Великую Отечественную войну А. Платонов определил как эпоху в эпохе: это время консолидации человека и мира перед смертельной угрозой фашизма, когда русский человек и русский мир были призваны в «просторную сферу исторического бытия» (М. Бахтин) для исполнения исторического долга взамен ложно понятого революционного мессианства. Реагируя на изменения «текста» жизни, опорные образы-понятия, конституирующие художественный мир А. Платонова, приобретают новое содержание, выстраиваются новая конфигурация компонентов поэтической системы и ценностная иерархия. Сохраняется триединство изображения: антропоморфизм, натуроморфизм, теоморфизм, но изменяются формы и семантика их взаимодействия. Теоморфизм выступает структурообразующим принципом художественного миромоделирования, формируя образ Мира-Храма как альтернативу исторической действительности и одновременно ее реальную возможность.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Платоновский метатекст военных лет тематически и поэтически наследует предшествующее творчество писателя и одновременно по-новому манифестирует повторяющиеся в нем семантические субституции.

2. Героическая правда и трагическая истина - такой новый художественный синтез дают эстетические, философские и этические установки писателя в рассказах о войне на войне.

3. В ситуации «этической необходимости», в которую поставила писателя Отечественная война, важным механизмом семантического расширения художественного текста, актуализации сокровенных смыслов и коллизий у

Платонова становится «единословие» - художественный знак, не совпадающий с художественным целым.

4. Понятие «сокровенности» в рассказах 1941-1946 годов дополняется и углубляется понятием «одухотворенности». «Одухотворенность» становится концептуальным центром миромоделирования и народной характерологии.

5. Полиперсонализм является ведущим принципом организации системы персонажей. Герои военных рассказов различаются по миропониманию, характеру и судьбе, но они эстетически равноправны: кто не достоин «вечной славы», тот сохранен в художественном мире Платонова «вечной памятью всех мертвых и всех живых».

6. В прозе военных лет кристаллизуется образ «народа-семьи». Высшие смыслы жизни - любовь и мир - находят художественную реализацию в образной "параллели «воин-мать». Образ матери интегрирует у Платонова главные смыслы «живой тайны мира», помогает раскрыть метафизику России, нравственные истоки народной жизни, которые война не только не отменила, но помогла трагическому их осознанию.

7. Художественное мышление А. Платонова архетипично, что определяет особенность художественного историзма писателя. Мысль о том, что животные и растения - «соучастники» истории и «наши современники», из арсенала постоянных у писателя. В творчестве военных лет идею «общего конгломерата» (равенства существования в хаосе), одну из центральных в философии трагического у Платонова в 1920-1930-е годы, сменяет другая - о необходимости объединения усилий людей и природы в поиске «дорог к божеству», об их равных возможностях приобщения и участия в божественном космосе жизни. Космософия военной прозы Платонова - земля и люди «под небесами Родины».

8. Разнообразные текстовые элементы, которые восходят к христианской культуре, фокусируют в военных рассказах экзистенциальные проблемы и одновременно дают альтернативные исторической реальности идеальные образы Мира-Храма и России-Храма.

Апробация работы. Результаты исследования были представлены в докладах и обсуждались на I-XVII ежегодных международных Платоновских семинарах (1990-2006, ИРЛИ РАН (Пушкинский Дом), Санкт-Петербург); международных конференциях, посвященных творчеству А. П. Платонова (1997, 1999, 2001, 2004, ИМЛИ РАН им. А.М.Горького, Москва); международных конференциях «Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр» (1993, 1996, 1999, 2002, 2005, ПетрГУ, Петрозаводск); научной конференции, посвященной 90-летию со дня рождения А. Платонова (1989, PIP ЛИ РАН (Пушкинский Дом) Ленинград); I российских Замятинских чтениях «Творчество Евгения Замятина: проблемы изучения и преподавания» (1992, ТГУ им. Г. Р. Державина, Тамбов); всероссийской конференции «Детская литература: история и современность» (2003, ПетрГУ, Петрозаводск); V международных Платоновских чтениях «Андрей Платонов: искания века и воронежские контексты», посвященных 105 годовщине со дня рождения писателя (2004, ВГУ, Воронеж); на заседаниях кафедры русской литературы Петрозаводского госуниверситета.

По результатам исследования на филологическом факультете Петрозаводского госуниверситета были прочитаны спецкурсы «Творчество А. Платонова: традиции и новаторство», «Творчество А. Платонова: проблемы интерпретаций». Основные положения диссертации изложены в научных публикациях, среди которых монография «"Внутри войны" (Поэтика военных рассказов А. Платонова)» (Петрозаводск, 2005). Общий объем работ, опубликованных по теме диссертационного исследования, 26,2 п. л.

Структура диссертационной работы включает введение, 4 главы, заключение, библиографию и приложение.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Спиридонова, Ирина Александровна

Заключение

Художественный образ мира хранит колоссальную информацию авторского, национального, общечеловеческого опыта - это «память о памяти» (А. Белый). В то же самое время образ есть движение, изменчивость -«новость». Вне элемента новизны художественный образ теряет свою событийность уже в «частном» масштабе авторского творчества, параллельно утрачивая их и в общелитературном процессе. Эта диалектика образа стала отправной точкой при исследовании художественного мира военных рассказов А. Платонова, задала параметры их изучения - в контексте творчества и времени.

Рассказы Платонова периода Великой Отечественной войны образуют сложное художественное целое - большое эпическое полотно, органически выросшее из малой эпической формы: их отличает проблемно-тематическая общность, сквозные социально-нравственные и философские коллизии, единые принципы построения системы персонажей и образной структуры, жанровая и повествовательная стратегии автора. Платоновский метатекст огненных сороковых тематически и поэтически наследует предшествующее творчество писателя и одновременно по-новому манифестирует повторяющиеся в нем семантические субституции.

Если вдуматься в творчество писателя, то «сороковые-роковые», где безотлагательно сошлись вопросы жизни и смерти, добра и зла, свободы и необходимости, веры и сомнения, любви и ненависти, утратив на поле боя метафизическую отвлеченность, - это время Платонова по призванию: участвовать в деле общенационального и общечеловеческого спасения. Это время консолидации человека и мира перед общей смертельной угрозой фашизма, время, когда русский человек и русский мир призваны в просторную сферу исторического бытия» (М. Бахтин) для исполнения исторического долга взамен ложно понятого революционного мессианства. Для писателя Великая Отечественная война - не смена исторических декораций, не новый социально-политический фон, а эпохальное событие, по-новому открывающее сокровенное содержание жизни. Реагируя на изменения «текста» жизни, опорные «образы-понятия» (JI. Шубин), конституирующие художественный мир Платонова, принимают в себя новое содержание, выстраиваются новая конфигурация компонентов художественной системы и ценностная иерархия.

Платонов разделил патриотический пафос времени. Писатель трагического видения действительности, он художественным словом (главное орудие и деяние писателя) принял участие в героической борьбе народа по защите Отечества. Патриотизм как этическая константа, героическое и трагическое как эстетическое двуначалие определили идейно-художественное своеобразие военной прозы Платонова. Творческое задание, которое дает себе писатель и реализует в произведениях военных лет, - создать литературу «вечной памяти»: «вечной славы» героев и «вечной памяти всех мертвых и всех живых». Этому заданию идеально соответствовал малый эпический жанр рассказа. Каждое следующее произведение позволяло писателю взять еще одно, иное событие, другой характер - и по-новому их рассказать, таким образом, добавить и восполнить ранее написанное. Как идейно-тематическое и поэтическое целое рассказы 1941-1946 годов дали стереоскопическую художественную картину русской жизни периода Великой Отечественной войны - в разнообразных подробностях и целостности трагического и великого события.

Героическая правда и трагическая истина - такой художественный синтез дают этические, философские и эстетические установки писателя в рассказах о войне на войне. В произведениях 1941-1946 годов происходит расширение героической темы: не только «священная война» получает у Платонова героическое освещение, но жизнь как таковая, где в повседневности длится онтологический конфликт жизни и смерти, и жизнь одерживает победу. Растения, животные, «рождающая» земля - герои жизни в платоновских рассказах. Героем жизни является и человек, который одерживает духовную, нравственную победу над смертью во множестве ее личин: страха, эгоизма, равнодушия, озверения, отчаяния, наконец, врага. Такие разные персонажи рассказов «Дед-солдат», «Крестьянин Ягафар», «Одухотворенные люди», «Железная старуха», «Смерти нет! (Оборона Семидворья)», «Девушка Роза», «Цветок на земле» равно необходимы писателю для художественного представления «героической истины» («Девушка Роза»).

Параллельно героическому расширяется и зона трагического, которое традиционно характеризует у Платонова «всю жизнь». Трагическая истина присутствует в художественном мире военных рассказов от приема «речевой оговорки» («Броня») до жанровой модели («Сампо»). Там, где трагизм свернут до деталей, отдельного высказывания повествователя или героя, пейзажа, портрета, мотива, он поддержан и развернут в подтексте, в сюжете «второго плана» - через связь с целым творчества Платонова, с литературными и иными контекстами. В ситуации «этической необходимости» Отечественной войны сокровенные смыслы и сюжеты часто выражены у писателя, по его же определению, «единословием» - особым художественным знаком, не совпадающим с художественным целым, в силу чего в зоне стилистического конфликта происходит семантическое расширение текста.

Коллизия текст - подтекст ведет в военных рассказах с социально-политической поверхности исторического конфликта в онтологические глубины проблематики «вечной войны»: вечной борьбы жизни и смерти, добра и зла, правды и лжи, и главная арена этой борьбы, показывает Платонов, продолжая традиции классической русской литературы, - душа человеческая. «Одухотворенные люди» (1942) - центральное произведение, в известном смысле, метатекст прозы Платонова военных лет. В художественной структуре произведения просматривается общая тенденция военных рассказов Платонова к циклизации и романизации, в нем находим свод основных тем и проблем, ключ к образному решению. Рассказ представляет собой многогеройное повествование, его художественное пространство вбирает в себя фронт и тыл, реалии социально-исторической и сокровенной, душевной жизни человека, художественное время - прошлое и настоящее, миг и вечность. Изучение истории произведения, анализ его внутреннего мира в контексте времени и творчества позволили пересмотреть сложившуюся в литературоведении версию о «традиционном» для советской литературы периода войны героическом содержании рассказа (В. Полторацкий, О. Кузьменко).

Одухотворенные люди» по настоящее время переиздаются по последней прижизненной публикации рассказа в сборнике А. Платонова «Рассказы о Родине», который вышел в конце 1943 года, однако именно в этом издании наибольшее количество текстовых купюр и редакторской правки, нарушающих волю автора. Черновые наброски к рассказу, письма и записные книжки, наконец, полный авторский текст (машинописный вариант, подготовленный Платоновым для публикации в журнале «Знамя») показывают, что драматический принцип, порождающий художественную многозначность, играет важную роль в организации жанровой, сюжетной, повествовательной структур рассказа.

Сравнительный анализ мотивов ярости и зверя в рассказе «Одухотворенные люди» и в литературе Великой Отечественной войны выявил особенности в семантике и функции этих мотивов у Платонова. В Отечественной войне священна любовь к своему народу и священна ненависть к врагу. Темы «священной любви» и «священной ненависти» сливаются в публицистике и художественной литературе военных лет в единую тему-пафос. «Благородная ярость» - вариант «священной ненависти» в произведениях JI. Леонова, других авторов. Мотив «зверя» характеризует в литературе Великой Отечественной войны врага и становится антитезой мотиву народной «ярости-гнева».

А. Платонов, как и художники-современники, писал Великую Отечественную войну как «священную», но трагически универсальный смысл происходящего смертоубийства сохранен им в семантическом поле произведения. В мотивной структуре рассказа «Одухотворенные люди» нарушена граница «свое - чужое». Лейтмотив ярости вбирает в себя -однократно, но с сохранением положительных коннотаций - тему врага. Мотив зверя тоже однократно, но использован в сюжете рассказа для характеристики защитников Родины: именно «одухотворенные люди» открывают в себе в смертельном бою «зверя» как катастрофическое следствие войны. «Объяснение» такой мотивной организации находим в творчестве Платонова 1920-1930-х годов, в эволюции взглядов писателя на историю и природу. Природа, по философии Платонова, - полноправный участник исторических процессов, она породила и хранит гуманистическое начало жизни, в то время как история пропитана зоологической ненавистью. Эти убеждения не позволили Платонову в военной прозе живописать образ-мотив врага-зверя. Враг обозначен в ряде рассказов Платонова как «зверь» (преимущественно через слово героя), но в художественном мире военной прозы писателя нет ярких, запоминающихся образов и картин, заданных этой характеристикой. Мотив зверя в «Одухотворенных людях» - знак исторической трагедии человечества в полном ее объеме: в довоенных произведениях писателя мотив-образ зверя характеризует отечественную революционную историю («Котлован») и фашизм («Мусорный ветер»). Диффузия мотивов ярости и зверя в сюжете «Одухотворенных людей» отменяет пафос возмездия.

Музыкальные мотивы рассказа-«реквиема», как определил его Платонов, ведут трагические темы разлуки навек, утраты, смертного предела человека. Одновременно они актуализируют христианский подтекст сюжета. Гибнут одухотворенные любовью и правдой защитники Отечества, но в самой своей смерти они утверждают высшие ценности жизни, восстанавливают ее гармонию, воплощают (возвращают) в жизнь ее идеальные начала. В качестве главных знаков-сигналов христианской тематики в художественной структуре рассказа выступают «крест» (эпизод игры детей в кладбище) и свободная цитация молитвы «Вечная память», которые введены в центральные эпизоды. С опорой на память претекстов платоновского творчества они дают пасхальное освещение сюжета.

Поэтический код начала, музыкальная тема и мотивная структура «Одухотворенных людей» актуализируют блоковский подтекст в рассказе. Сопоставительное изучение «Одухотворенных людей» и стихотворения А. Блока «Девушка пела.» показало, что «непосредственный контакт» с поэтическим шедевром Блока в начале рассказа служит у Платонова отправным пунктом для дальнейшего свободного использования мотивов и образов из репертуара Блока, которые наполняются новым содержанием; это «многошаговый процесс, чей конечный продукт (импликат операции) дистанцирован от источника»548. Отметим, что блоковский подтекст поддерживает и усиливает христианский пласт смыслов в семантике произведения. При типологическом сходстве мотивных и образных структур, жанровых решений произведения имеют разное содержание. Стансы «Девушка пела.» Блока стали еще одним пророчеством грядущих бед России. «Одухотворенные люди» - произведение «разрешения» (Б. Зайцев), где человек и народ, показывает Платонов, в очистительной катастрофе Великой Отечественной войны выстрадали и открыли истинные смыслы и ценности бытия. Рассказ «Одухотворенные люди» интегрирует важнейшие смыслы военных рассказов Платонова.

В художественной картине мира у Платонова важную роль играют пейзаж и природные образы. В военных рассказах особое значение получают ландшафтные образы поля и дерева, символически представляющие национальную жизнь в координатах времени и вечности, войны и мира. Истерзанные, выжженные огнем и убитые снарядами, «обглоданные» в ходе

348 Смирнов И. П. Порождение интертекста (Элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества

Б. Л Пастернака). СПб., 1995. С. 56. боев «до костей» мать-земля, природа России - обвинение не только врагу, как в произведениях JI. Леонова и М. Шолохова, литературы военных лет в целом. В рассказах Платонова свою вину за погубленную родную природу, незащищенные поле и древо русской жизни несут и сознают защитники Отечества. С натурфилософской проблематикой (многочисленные пейзажи «родного пепелища», «погорелыцины») входят в военные рассказы Платонова мотивы покаяния и обета солдат Отечества перед русской землей и миром. Взятие на себя вины войны и очищение делом жизни - важный момент в духовной биографии платоновского героя.

В изображении героя важны образные параллели «человек-дерево», «человек-цветок». Это символический знак выхода героя из «звериной истории». При значимости образной параллели «человек-растение» в течение всего творчества Платонова, такого высокого содержания, как в военной прозе, она в себе ранее не несла. Персонажи «Чевенгура», которые жаждут «прекратить историю», полагают дерево «чуждым» коммунизму элементом природы. Александр Дванов распоряжается вырубить заповедный лес на стройку социализма, так как «долгорастущее» дерево не вписывается в революционный темп и идеологию жизни. В чевенгурской коммуне устраивают субботники, где не только уничтожают имущество, но и корчуют сады.

В военных рассказах метафорические образы «человека-дерева» и «народа-дерева» («Божье дерево», «Молодой майор») представляют идеальное содержание жизни «одушевленной родины» и «одухотворенных людей», развернутое из настоящего в прошлое и будущее по вертикали стояния и роста дерева из земли - к небу. В образной параллели «человек-цветок», «ребенок-цветок» смысловой акцент в многозначной символике цветка делается не на бренности, краткости, конечности, а на красоте и совершенстве -«цвете» жизни («Девушка Роза», «Цветок на земле»).

Образ человека, души человеческой, который пишет Платонов в военных рассказах, - важное слагаемое общей художественной картины. В военной галерее Платонова - портреты солдат Отечества («Молодой офицер», «Среди народа», «Смерти нет! (Оборона Семидворья)»), военного детства («Железная старуха», «Маленький солдат», «Петрушка (Страх солдата)», «Возвращение»), старости («Рассказ о мертвом старике», «Старый Никодим», «Житель родного города»), отчаяния («Седьмой человек»), глупости («Счастливый корнеплод»), мученицы («Девушка Роза), врага («Пустодушие»). Никогда ранее у Платонова подробное описание героя не занимало такого места, как в годы войны. Это связано с этико-эстетической установкой писателя сберечь в памяти искусства, по возможности, все индивидуальные черты и черточки человека, поколения, народа, обреченного войной на подвиг и смерть. Платонов продолжает писать на войне образ «души человеческой», художественно исследовать ее тайны. В портрете человека военного времени, как и в предшествующих произведениях писателя, сопряжены физика, биологическая данность и метафизика, экзистенция человека.

В военных рассказах кристаллизуется образ «народа-семьи», сплоченного кровно и духовно, сознающего свои обязательства перед природой и землей. Мечта автора и героев его произведений 1920-1930-х годов о едином организме жизни, вселенском товариществе, народе-семье находит свое осуществление в Великой Отечественной войне. Платонов пишет на войне, как и А. Твардовский, и М. Шолохов, жизнь народную. Он ищет образ-интеграл, который бы выразил духовную сущность «священной войны» и народа, отстаивающего свое право свободно жить «под небесами Родины». Писателю важно было показать, что человек, вставший на защиту родной земли, и в трагических обстоятельствах смертельного, беспощадного единоборства с фашизмом может открыть смысл жизни и смерти, смысл любви. Эти высшие смыслы, которыми руководствуется народ в Отечественной войне, находят у Платонова художественную реализацию в образной параллели «воин-мать» («Одухотворенные люди», «Сержант Шадрин», «Офицер и крестьянин (Среди народа)», «Взыскание погибших»). Материнская тема развернута у Платонова на всю образную систему. В военных рассказах Платонова образ матери интегрирует главные смыслы «живой тайны мира», помогает раскрыть метафизику России, нравственные истоки народной жизни, которые война не только не отменила, но помогла трагическому их осознанию. Образ матери обнажает вину сына перед матерью за разоренный войной мир, за рожденных жить, но убитых. Эта вина соединяется в рассказах Платонова с виной матери перед детьми, которых она родила в мир, где так много зла. Образ матери одновременно становится у Платонова высшим поэтическим и моральным оправданием подвига народа в этой страшной войне.

Писатель понимал, как опустошит русский мир война, где уничтожен «цвет» национальной жизни. Тем важнее было для него сохранить тот «прекрасный мир», который в страданиях и смерти открыли люди среди ярости и ненависти войны. Из дневника писателя: «Оч<ень> важно.Изображается то, что, в сущности, убито - не одни тела. Великая картина жизни и. погибших душ и возможностей. Дается мир, каков бы он был при деятельности погибших, - лучший мир, чем действительный: вот что погибает на войне.» (ЗК, 231). Искусство, по Платонову, должно сохранить в вечную память этот «лучший мир, чем действительный», знание которого добыто в самой смерти.

В творчестве Платонова 1920-х - начала 1930-х годов трагическое -феномен пространства жизни, которая катастрофически несовершенна, сама себя отрицает, а потому оправданы все способы выхода из нее, какие только может найти человек в истории. Образ онтологически несовершенного мира, где человек «узник» природы и истории, проходит через произведения Платонова 1920-1930-х годов от ранней публицистики, поэзии и рассказов до романа «Счастливая Москва». В этом мире человек-сирота бунтует против гибельной жизни. Однако уже во второй половине 1930-х годов в художественной философии Платонова сняты антропологические претензии к мирозданию. В рассказах 1930-х годов на семейную тему герои Платонова в социальных и семейно-бытовых коллизиях заново открывают родство всего сущего, смиренно принимают законы всеобщего природного существования, возвращаясь к традициям и ценностям народной культуры прошлого: сотрудничество с природой, семья, дом. Жизненное пространство платоновского героя трагически сужается, но в этом малом пространстве работы и семьи он исполняет нравственный долг жизни («Среди животных и растений (Жизнь в семействе)», «Жена машиниста», «Река Потудань»). Художественная формула «прекрасного и яростного мира», отражающая дихотомию мира, где человек не волен отменить трагическую диалектику природы, но может и обязан сделать свой, человеческий, выбор, появляется у Платонова в рассказе 1940 года «Машинист Ярцев (В прекрасном и яростном мире)».

В военных рассказах платоновский герой, выбирая в смертельном историческом поединке с фашизмом в качестве личного жизненного ориентира «добрую правду» («Одухотворенные люди»), познает радость обретения смысла жизни. Герои Платонова не озабочены славой, им важно сберечь Родину, близких людей, свое человеческое достоинство и преумножить добро в жизни. Именно такой человек, с семейным идеалом, великой совестью и скромностью, предстает в художественном мире военных рассказов Платонова главным лицом истории, в которой созидается мир. Художественная философия истории у Платонова ориентирована на Пушкинскую традицию («Капитанская дочка», «Медный всадник»). Декларация «Пушкин - наш товарищ» в творчестве военных лет подтверждена и художественно реализована Платоновым уже в одном из первых рассказов «Божье дерево», написанном в августе 1941 года.

Понятие «сокровенности» остается базовым в творчестве писателя периода Великой Отечественной войны. Слово «тайна» образует объемный лексико-семантический блок в произведениях 1941-1946 годов. При этом понятие «сокровенности» дополняется и углубляется понятием «одухотворенности». «Одухотворенность» становится концептуальным центром народной характерологии Платонова периода Великой Отечественной войны.

В трагических, часто имеющих выход только в смерть, но одновременно открывающих священные смыслы жизни обстоятельствах, по убеждению писателя, происходило рождение нового - одухотворенного правдой - человека: «И это великое, терпеливое знание, в котором одним швом соединены и глубокое понимание ценности жизни и смерть во имя народа, как лучшее последнее дело жизни простого истинного человека.» (261).

В годы войны эволюционирует и идея «сокровенного мира». Мысль о том, что животные и растения - «наши современники», из арсенала неизменных у Платонова. Жажда всеохватного, истинного равенства выводит писателя за рамки традиционного художественного антропологизма. К. Баршт пишет: «В произведениях Платонова нет ценностных различий между живыми существами, а также между существом и веществом»549. В творчестве военных лет прослеживается новое видение проблемы. Об этом свидетельствуют дневники писателя. Размышление конца 1930-х годов: «Люди и животные одни существа: среди животных есть морально даже более высокие существа, чем люди. Не лестница эволюции, а смешение живых существ, общий конгломерат» (ЗК, 213). Строки из фронтового блокнота Платонова, помеченные 22 июня 1944 года: «Природа - не одна ли из дорог к божеству?» (ЗК, 253). В первом случае речь идет о «смешении», «общем конгломерате», иными словами о равенстве существования в хаосе, во втором - о поиске «дорог к божеству», то есть о равных возможностях приобщения и участия в божественном космосе жизни.

Анализ художественной структуры военных рассказов не позволяет определить платоновский текст как антропоморфный. В произведениях писателя антропоморфные характеристики внешнего по отношению к человеку мира, как и раньше, уравновешены натуроморфным представлением человека, который в платоновском изображении лишен автоидентичности. Однако человек, который сам для себя проблема и загадка, не может до конца понять и объяснить свое существование и через природу; он не выводится, по Платонову, из природных (равно как и социальных) законов необходимости и

549 Баршт К. А. Поэтика прозы Андрея Платонова. M., 2000. С. 225. не сводится к ним. Не может осознать себя через людей и природа. «Сущность, где хранится истинная живая тайна мира» (ЗК, 274), не открывается в плоскости социально-природных отношений.

Платонов, как и его персонажи, заворожен тайной бытия, где жизнь каждый раз ограничена и конечна в своей конкретной данности, природной и исторической, и неисчерпаема, непостижима в бесконечных проявлениях и метаморфозах. Выход из гносеологического тупика сокровенности жизни, в котором неизбежно оказывается атеистическое сознание, в платоновском художественном мире находится в самой ее сокровенности, в таящихся в жизни чудесных возможностях, до определенного момента неведомых человеку. Потому в платоновских сюжетах важную роль играет миг экзистенциального озарения и преображения, где человек и мир превосходят сами себя, являют божественное совершенство. Художественная модель мира у Платонова религиозна по своей глубинной сути и утверждает реальность бесконечно большего, чем действительность видимого мира и человека. Тайна человека в художественном мире Платонова граничит с некоей более великой и глубокой тайной. Эта тайна остается в его текстах не нареченной именем Бога, сокрытой фигурой умолчания, - и все-таки иносказательно обозначенной.

Как ни парадоксально, но именно религиозная идея (идея «связи») во многом определяет платоновскую поэтику «со-мнения» (соположения разных, в том числе онтологически разных, точек зрения). Р. Ходел полагает, что тенденция «синтеза» просматривается у Платонова уже во второй половине 1920-х годов: «Чевенгур является попыткой "напряженного" сближения коммунистических взглядов, пропагандируемых писателем и публицистом в начале двадцатых годов, и того мира, который для молодого Платонова представлен прежде всего поколением его отца»550. Путь этот остался драматически незавершенным, но вектор духовных исканий автора обозначен: «Но вся тайна - что у нас народ хороший, его хорошо "зарядили" предки. Мы

350 Hodel R. Углоссия - косноязычие, объективное повествование - сказ (К началу романа Чевенгур) II Sprache und Erzahlhaltung bei Andrei Platonov. Bern, 1998. P. 149. живем отчим наследством, не проживем же его» (ЗК, 271). Подобно своему герою майору Махонину из рассказа «Офицер и крестьянин (Среди народа)», в атеистическом холоде времени и личных сомнений писатель согревался «теплом веры народа».

Платонов неустанно искал «среди народа» ответы на те вопросы, которые не мог решить лично, где не доверял своему уму. Вопрос о вере - один из них. Он постоянно возвращался к этой теме на протяжении творчества, размышлял, пытался определиться, сомневался. Приведем две записи из дневников писателя 1944 года: «Бог есть неповторимое и скоропреходящее в существе, непохожее ни на что, ни на кого, исчезающее и дивное. Святость есть утрата жизни, утрата и божественного. Оч<ень> важно»: на обороте листа читаем: «Нет, все божественное - самое будничное, прозаическое, скучное, бедное, терпеливое, серое, необходимое, ставшее в судьбу, - и внутренне согласное со всякой судьбой» (ЗК, 250. В обоих случаях подчеркнуто Платоновым. - И. С.). Писатель, для которого народ был не только главным «объектом» художественного исследования, но и главным духовным «авторитетом», не мог пройти мимо «отчего наследства» и «веры народа» в своем творчестве. В ситуации Отечественной войны обращение к духовному опыту прошлого становится жизненно необходимым и для народа, и для народного писателя Платонова.

В ранней прозе писателя главный символ христианской веры - крест -подвержен образной инверсии: крест, сделанный из дерева, «превращается» в художественном мире «Чевенгура» в умирающее дерево, которое вот-вот сгниет и упадет на землю. Это точка зрения героя-ребенка Саши Дванова, представляющего в романе трагедию революционного богоотступничества народа. В понимании чевенгурских коммунаров это «намогильный» крест, утративший Новозаветное содержание и ставший символом бренности человеческого существования и смерти. Можно было бы говорить о доминирующей отрицательной семантике образа креста в романе, если бы не вариант образа «ветхий крест». В зоне «ветхости» все в художественном мире

Платонова «еще живое», наполнено любовью и сочувствием. В глазах исповедующих всемирную революцию героев «Чевенгура» угроза физической смерти «спасает» главный христианский символ веры от «метафизической смерти». Инверсионной деструкции подвергнута в слове рассказчика икона Богоматери в рассказе «Родина электричества». В военных рассказах образы-символы креста и иконы введены в художественный мир произведений с минимальным сопроводительным «комментарием» рассказчика, им дана возможность говорить «самим за себя» и представлять веру народную.

Одухотворенные люди», «Божье дерево», «Девушка Роза», «Взыскание погибших» - эти военные рассказы «называют» еще одно неотъемлемое «качество» платоновского текста - теоморфизм. Об этом говорит и семантика тропов в военных рассказах. Антропоморфизм, натуроморфизм, теоморфизм -именно этим триединством, их сложным взаимодействием и меняющейся иерархией определяется уникальный художественный логос Платонова.

Понять специфику теоморфного принципа у Платонова, механизмы тематического и эстетического «сосуществования» теоморфизма, антропоморфизма и натуроморфизма в его произведениях помогают рабочие записи писателя: «Бог стал непосредственен etc., что разделился среди всего - и тем как бы уничтожился. <.> Он рассеялся в людях, потому что он бог и исчез в них, и нельзя быть, чтобы его не было, он не может быть и вечно в рассеянности, в людях, вне себя» (ЗК, 157). Еретические, с точки зрения церковной догматики, размышления Платонова, у которого «свое» понимание Христа и христианства, парадоксальным образом «одухотворенного мира» в его произведениях оживляют в памяти строки из «Второго послания к Коринфянам» апостола Павла, где он передает слово Божие: «.Вы - храм Бога живого, как сказал Бог: "Вселюсь в них и буду ходить в них."» (2 Кор. 6: 16).

В творчестве периода Великой Отечественной войны у Платонова сохраняется художественное триединство изображения: антропоморфизм, натуроморфизм, теоморфизм, но изменяется их ценностная позиция. Теоморфный принцип изображения играет структурообразующую роль в художественной картине мира военных рассказов. Разнообразные текстовые элементы, которые восходят к христианской культуре, фокусируют в прозе военных лет экзистенциальные проблемы и одновременно дают альтернативные исторической реальности идеальные образы Мира-Храма и России-Храма.

В записной книжке Платонова военных лет есть рисунок. Рукой писателя изображено равнинное русское пространство: в центре - церковь с колокольней, вокруг - небо, лес, луг, человеческое жилище (ЗК, 276). На рисунке сделаны надписи-пояснения: «небо», «облака», «леса растут могучие», «здесь растет разнотравье», «а здесь мать живет в избе». Смысловой центр картины - Божий храм - вербально не означен, он узнается («прочитывается») без слов. Рисунок, с одной стороны, отсылает к воронежским реалиям детства Платонова, с другой - дает проекционную модель художественного мира военных рассказов.

Военная проза Андрея Платонова - важнейший этап его творческой эволюции. Игнорируя этот период, вряд ли возможно верно определиться в его художественном космосе. Платонов - писатель цельный, у которого эволюционные изменения в художественно-философской картине жизни тем сильнее подчеркивают постоянство ведущих идей и принципов. I Рассказы 1941-1946 годов составляют художественно-философское ядро военной прозы писателя, но не исчерпывают ее. Рассказы, очерки, сценарии для театра и кино, незавершенные произведения (в том числе замыслы больших эпических полотен), критика, эссеистика, дневники, эпистолярное наследие -самый краткий перечень созданного писателем в годы войны. Это разнообразное и многожанровое единство мы старались учитывать при рассмотрении художественного мира военных рассказов писателя. Диссертационное исследование представляет собой начало изучения наследия писателя периода Великой Отечественной войны и эволюционных процессов творчества Платонова заключительного десятилетия. В 1940-е годы, как и в 1920-е, в 1930-е годы, продолжался интенсивный художественный поиск писателя, его творческая реакция на изменения исторической действительности, ее катастрофические повороты оставалась такой же чувствительно-обостренной, если не более пронзительной - прикосновение к жизни «обнаженным сердцем» («Возвращение»),

Обращение к творчеству Платонова сороковых военных лет, изучение архивных материалов и прижизненных публикаций, анализ художественного мира военных рассказов показали, как «приблизительно» мы знаем литературу Великой Отечественной войны - целого периода истории родной словесности. Те литературные коллизии, с которыми мы соприкоснулись в ходе исследования военного эпоса Андрея Платонова (взаимодействие очерковой и романной форм у М. Шолохова, жанровое распределение тем и мотивов у А. Твардовского и JL Леонова, «блоковский канон» в поэзии и прозе военных лет), свидетельствуют о необходимости «возвращения» литературоведов к произведениям периода Великой Отечественной войны.

Список литературы диссертационного исследования доктор филологических наук Спиридонова, Ирина Александровна, 2006 год

1. Платонов А. П. Божье дерево: машинопись с авт. правкой // РГАЛИ. Ф. 2124, on. 1, ед. хр. 37, л. 18-29.

2. Платонов А. П. Броня: машинопись с авт. правкой // РГАЛИ. Ф. 2124, on. 1, ед. хр. 38, л. 1-15.

3. Платонов А. П. Верное сердце солдата: автогр. и машинопись с авт. правкой // РГАЛИ. Ф. 2124, on. 1, ед. хр. 42, л. 1-16.

4. Платонов А. П. Маленький солдат: машинопись с авт. правкой // РГАЛИ. Ф. 2124, on. 1, ед. хр. 43, л. 89-105.

5. Платонов А. П. Одухотворенные люди: черн. наброски // ИМЛИ РАН. Архив М. А. Платоновой, резервный фонд, on. Н. В. Корниенко, 3 л.

6. Платонов А. П. Одушевленные люди (Вечная слава) : машинопись с авт. правкой // РГАЛИ. Ф. 2124, on. 1, ед. хр. 38, л. 20-64.

7. Платонов А. П. Отрывки, черновики, наброски художественных произведений и оглавлений к сборникам: автогр. // РГАЛИ. Ф. 2124, on. 1, ед. хр. 99, 25 л.

8. Платонов А. П. Седьмой человек: машинопись с авт. правкой // РГАЛИ. Ф. 2124, on. 1, ед. хр. 37, л. 30-43.

9. Платонов А. П. Смерти нет: автогр. // РГАЛИ. Ф. 2124, on. 1, ед. хр. 62, 134 л.

10. Ю.Бершадский Р. Очерки о подвигах: машинопись с авт. правкой // РГАЛИ. Ф. 618, оп. 2, ед. хр. 58,12 л.

11. Платонов А. Сочинения: науч. изд. / Андрей Платонов; ИМЛИ РАН. -М. : ИМЛИ РАН, 2004. Т. 1: 1918-1927, кн. 1: Рассказы; Стихотворения. - с. 646.

12. Платонов А. Сочинения: науч. изд. / Андрей Платонов; ИМЛИ РАН. -М.: ИМЛИ РАН, 2004.-Т. 1: 1918-1927, кн. 2: Статьи. 512 с.

13. Платонов А. Бессмертный подвиг моряков. Фильченко. Одинцов. Паршин. Цибулько. Красносельский / А. Платонов. Б. м.: Военмориздат, 1943. - 52 с.

14. Платонов А. Броня: рассказ / А. Платонов // Знамя. 1942. - № 10.-С. 93-100.

16. Платонов А. Броня: рассказы / А. Платонов. М. : Военмориздат, 1943.-104 с.-104 с.

17. Платонов А. В сторону заката солнца: Рассказы / А. Платонов. М. : Сов. писатель, 1945. - 100 с.

18. Платонов А. Возвращение: сб. / А. Платонов; сост. и подгот. текста, предисл. С. Залыгина; примеч. Н. Корниенко, М. А. Платоновой. М. : Мол. гвардия. 207 с.

19. Платонов А. Дед-солдат: рассказ / А. Платонов // Пионер,- 1941. - № 10. -С. 18-23.

20. Платонов А. Жизнь в семействе: рассказ / А. Платонов // Индустрия социализма. 1940. -№ 4. - С. 18-24.

21. Платонов А. Житель родного города: (очерк о живописце И. П. Коншине) / А. Платонов // Огонек. 1946. - № 38-39. - С. 29-30.

22. Платонов А. Житель родного города / А. Платонов; предисл. и публ. О. Ласунского // Родина. 1990. - № 6. - С. 83-86.

23. Платонов А. П. Избранные произведения: в 2 т. / А. П. Платонов; сост. М. А. Платонова; текстолог М. Н. Сотскова; коммент. Е. А. Краснощековой и М. Н. Сотсковой. М. : Худож. лит., 1978. Т. 2: Рассказы (1934- 1950).-398 с.

24. Платонов А. Избранные рассказы / А. Платонов; вступ. ст. Ф. Левина. -М.: Сов. писатель, 1958. 287 с.

25. Платонов А. Котлован: текст, материалы творческой истории / Андрей Платонов; ИР ЛИ РАН (Пушкин, дом). СПб. : Наука, 2000. -380 с.

27. Платонов А. Над Пиринеями: отр. из рассказа «По небу полуночи». / А. Платонов // Лит. газ. 1939. - 5 июня.

29. Платонов А. Деревянное растение: фрагм. из записных книжек 19271950 гг. / А. Платонов; подгот. текста к публ. М.А.Платоновой; предисл. А. Сарнова, Г. Елина// Огонек. 1989. -№ 33.-С. 11-15.

30. Платонов А. Одухотворенные люди / А. Платонов. М. : Мол. гвардия, 1942.-27 с.

31. Платонов А. Одухотворенные люди / А. Платонов // Сталинское племя. -Б. м.: Мол. гвардия, 1943. С. 90-109.

32. Платонов А. Одухотворенные люди: военные рассказы / А. Платонов. -М.: Воениздат, 1963. 239 с.

33. Платонов А. Одухотворенные люди: рассказы о войне / А. Платонов; сост. и вступ. ст. В. М. Акимова. М.: Правда, 1986. - 432 с.

34. Платонов А. Одушевленные люди: (рассказ о небольшом сражении под Севастополем) / А. Платонов // Знамя. 1942. - № 11. - С. 115-136.

35. Платонов А. Офицер и крестьянин (Среди народа) / А. Платонов // Лит. Россия. 1966.-№ 13.

36. Платонов А. Под небесами Родины: рассказы / А. Платонов. Уфа: Башгосиздат, 1942. - 64 с.

37. Платонов А. По небу полуночи: рассказ / А. Платонов // Индустрия социализма.- 1939.-№7.-С. 10-15.

38. Платонов А. Размышления читателя: лит. крит. ст. и рец. / А. Платонов; подгот. текста и сост. М. А. Платоновой. М. : Современник, 1980. - 287 с.

39. Платонов А. Рассказы о Родине / А. Платонов. М.: Худож. лит., 1943. -92 с.

40. Платонов А. Семья Иванова: рассказ / А. Платонов // Новый мир. -1946.-№ 10-11.-С. 97-108.

41. Платонов А. Семья Иванова: сценарий / А. Платонов; публ. М. А. Платоновой; подгот. текста и предисл. Н. В. Корниенко // Сов. литература. 1990. - № 10. - С. 78-122.

42. Платонов А. Слава: рассказ / А. Платонов // Краснофлотец. 1942. -№21. -С. 2-13.

43. Платонов А. Солдатское сердце: рассказы / А. Платонов. М. : Детгиз, 1946.-43 с.

44. Платонов А. Среди животных и растений / А. Платонов; публ. М. А. Платоновой; вступ. и подгот. текста Н. В. Корниенко // Россия. -1998.-№ 1.-С. 74-82.

45. Платонов А. Страх солдата: рассказ / А. Платонов // Дон. 1967. -№5.-С. 170-191.

46. Платонов А. Счастливый корнеплод / А. Платонов // Избранное / А. Платонов. М., 1988. - С. 755-762.

47. Платонов А. «Ты кто?»: сокр. вариант рассказа «Железная старуха». / А. Платонов // Дружные ребята. 1941. - № 2. - С. 21-23.

48. Платонов А. Чевенгур / А. Платонов; сост., вступ. ст., коммент. Е. А. Яблокова. -М.: Высш. шк., 1991. 654 с.

49. Платонов А. Чутье правды / А. Платонов; сост. В. Верин; предисл. и примеч. В. Чалмаева. -М.: Сов. Россия, 1990. 462 с.

50. Агатов В. Темная ночь / В. Агатов // Любимые песни / сост. Е. Ф. Барышев. Петрозаводск, 1994. - С. 155.

51. Белый А. Собрание сочинений: воспоминания о Блоке / А. Белый; под ред. В. Н. Пискунова. М.: Республика, 1995. - 510 с.

52. Блок А. А. «Девушка пела.» / А. А. Блок // Полн. собр. соч. и писем: в 20 т. / А. А. Блок. М., 1997. - Т. 2, кн. 2. - С. 63-64.

53. Блок А. А. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т. / А. А. Блок. -М.: Наука, 1997.-Т. 2, кн. 2: Стихотворения (1904-1909).- 895 с.

54. Гончаров И. А. Собрание сочинений: в 6 т. / И. А. Гончаров; под общ. ред. С. Машинского. М.: Гослитиздат, 1972. - Т. 4: Обломов. - 528 с.

55. Достоевский Ф. М. Искания и размышления / Ф. М. Достоевский; сост. и вступ. ст. Г. М. Фридлендера; примеч. Н. С. Никитиной. М. : Сов. Россия, 1983.-464 с.

56. Достоевский Ф. М. Собрание сочинений: в 15 т. / Ф. М. Достоевский; подгот. текста и примеч. Л. Д. Опульской, Г. В. Когана, Г. М. Фридлендера. JI. : Наука, 1989. - Т. 5: Преступление и наказание. - 576 с.

57. Исаковский М. «Враги сожгли родную хату.» / М.Исаковский // Стихотворения / М. Исаковский. М., 1979. - С. 85-86.

58. Лебедев-Кумач В. И. Священная война / В. И. Лебедев-Кумач // Русская советская поэзия: сб. стихов, 1917-1952. М., 1954. - С. 386-387.

59. Кононенко Е. Смерть детоубийцам! / Е. Кононенко. Б. м. : ОГИЗ, 1942.-24 с.

60. Леонов Л. Собрание сочинений: в 10 т. / Л. Леонов. М. : Худож. лит., 1984. - Т. 10: Публицистика; Фрагменты из романа. - 631 с.

61. Марьямов А. Тельняшка / А. Марьямов // Краснофлотец. 1942. -№21.-С. 32.

62. Пастернак Б. Собрание сочинений: в 5 т. / Б. Пастернак; подгот. текста и коммент. В. М. Борисова и Е. Б. Пастернака. М.: Худож. лит., 1990. -Т. 3: Доктор Живаго: роман. - 734 с.

63. Подвиг двенадцати // Краснофлотец. 1942. - № 21. - С. 24.

64. Пушкин А. С. Моя родословная / А. С. Пушкин // Собр. соч. : В Ют./ А. С. Пушкин; сост. М. П. Еремина. М.: Наука, 1981. - Т. 2. - С. 196.

65. Пушкин А. С. О романах Вальтера Скотта / А. С. Пушкин // Собр. соч.: в 10 т. / А. С. Пушкин; сост. М. П. Еремина. М. : Наука, 1981. - Т. 6. -С. 331.

66. Рождественский Вс. Родные дороги: стихи, 1941-1946/ Вс. Рождественский. Л.: Сов. писатель, 1947. - 78 с.

67. Симонов К. М, Жди меня / К. М. Симонов // Собр. соч. : в 10 т. / К. М. Симонов.-М., 1979.-Т. 1.-С. 158-159.

68. Симонов К. М. «Майор привез мальчишку на лафете.» / К. М. Симонов //Собр. соч.: в 10т./К. М. Симонов.-М., 1979.-Т. 1.-С. 160.

69. Сурков А. «Бьется в тесной печурке огонь.» / А. Сурков // Избранное: Стихотворения; Маленькие поэмы / А. Сурков. М., 1990. - С. 311.

70. Твардовский А. Василий Теркин: поэма / А. Твардовский // Знамя.-1942. № 9. - С. 5-39 ; № 10. - С. 101-108.

71. Эренбург И. Василиск / И. Эренбург. Куйбышев: ОГИЗ, 1942. - 68 с.

72. Платонов А. Записные книжки: материалы к биографии / А. Платонов; публ. М. А. Платоновой, сост., подгот. текста, предисл. и примеч. Н. В. Корниенко. М.: Наследие, 2000. - 424 с.

73. Первый Всесоюзный съезд советских писателей, 1934: стеногр. отчет. -М.: Сов. писатель, 1990.-718 с.

74. Аверинцев С. С. Истоки и развитие раннехристианской литературы / С. С. Аверинцев // История всемирной литературы. М., 1983. - Т. 1. -С. 501-521.

75. Агол И. Дарвинизм / И. Агол, В. Слепков // МСЭ: в 10 т. М., 1929. -Т. 2. - Стб. 744-749.

76. Акимов В. М. От Блока до Солженицына. Судьбы русской литературы XX века (после 1917 года) : новый конспект-путеводитель / В. М. Акимов. СПб.: Изд-во Академии культуры, 1994. - 164 с.

77. Акимов В. «Солдат начинается с думы об отечестве.»: (военная проза Андрея Платонова) / В. Акимов // Платонов А. Одухотворенные люди: рассказы о войне / А. Платонов. М., 1986. - С. 3-14.

78. Алейников О. Агиографические мотивы в прозе Платонова о Великой Отечественной войне / О. Алейников // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2003. - Вып. 5. - С. 142-147.

79. Алейников О. Иносказательные образы животных в прозе А. Платонова 1920-30-х гг. / О. Алейников // Осуществленная возможность: А. Платонов и XX век: материалы III Междунар. Платоновских чтений. -Воронеж, 2001.-С. 186-194.

80. Александр Блок: pro et contra. СПб. : Изд-во Русского Христианского гуманитар, ин-та, 2004. - 736 с. - (Русский путь).

81. Андрей Платонов: Мир творчества / сост. Н. В. Корниенко, Е. Д. Шубина. М.: Соврем, писатель, 1994. - 432 с.

82. Анисков В. Т. Крестьянство против фашизма, 1941-1945: история и психология подвига / В. Т. Анисков. М.: Памятники ист. мысли, 2003. -502 с.

83. Антонова Е. «Безвестное и тайное премудрости.»: (догматическое сознание в творчестве А. Платонова) / Е. Антонова // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1995. -Вып. 2.-С. 39-53.

84. Арутюнова Н. Д. Метафора и дискурс / Н. Д. Арутюнова // Теория метафоры. М., 1990. - С.5-32.

85. Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека / Н. Д. Арутюнова. 2-е изд., испр. - М.: Языки рус. культуры, 1999. - 895 с.

86. Бакинский В. Поэзия и современность: (о недостатках ленинградской поэзии) / В. Бакинский // Звезда. 1948. -№ 7. - С. 161-168.

87. Баксанский О. Е. Современный когнитивный подход к категории «образ мира»: (методологический аспект) / О. Е. Баксанский, Е. Н. Кучер // Вопросы философии. 2002. - № 8. - С. 52-69.

88. Баршт К. А. Поэтика прозы Андрея Платонова / К. А. Баршт. СПб. : Филол. фак. СПбГУ, 2000. - 320 с.

89. Баршт К. А. Поэтика прозы Андрея Платонова / К. А. Баршт. 2-е изд., доп. - СПб. : Филол. фак. СПбГУ, 2005. - 480 с. - (Серия «Филология и культура»).

90. Баршт К. А. Художественная антропология Андрея Платонова / К. А. Баршт. СПб. : Филол. фак. СПбГУ, 2000. - 320 с. - (Серия «Филологические исследования»).

91. Баршт К. Энергетический принцип Андрея Платонова: публицистика 1920-х гг. и повесть «Котлован» / К. Баршт // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2000. - Вып. 4. - С. 253261.

92. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. М. : Искусство, 1979. - 424 с.

93. Белый А. В. Нашествие слов. Антиутопия А. Платонова: (власть и семантика обыденной речи) / А. В. Белый // Тайны «подпольного» человека: (художественное слово обыденное сознание - семиотика власти)/А. В. Белый.-Киев, 1991.-С. 111-181.

94. Белый А. Символизм как миропонимание / А. Белый. М. : Республика, 1994.-528 с.

95. Блок и музыка. JI.; М.: Сов. композитор, 1972. - 280 с.

96. Бляхер JI. Е. Оговоренность и непоименованность: столкновение параллельных онтологий в художественных мирах А. Платонова / Л. Е. Бляхер // Sprache und Erzahlhaltung bei Andrei Platonov. Bern, 1998.-S. 39-54.

97. Бочаров А. Человек и война: идеи социалистического гуманизма в послевоенной прозе о войне / А. Бочаров. 2-е изд., доп. - М. : Сов. писатель, 1978.-478 с.

98. Бочаров С. Г. О художественных мирах / С. Г. Бочаров. М. : Сов. Россия, 1985.-296 с.

99. Бочаров С. Сюжеты русской литературы / С. Г. Бочаров. М.: Языки рус. культуры, 1999. - 626 с.

100. Бочаров С. Г. Характеры и обстоятельства / С. Г. Бочаров // Теория литературы: Основные проблемы в историческом освещении: Образ, метод, характер. М., 1962. - С. 312^52.

101. Бочаров С. Г. Французский эпиграф к «Евгению Онегину» / С.Г.Бочаров// Московский пушкинист: ежегодный сб. М., 1995. -Вып 1.-С. 212-250.

102. Брэм А. Э. Жизнь животных: в 3 т. / А. Э. Брэм. М.: ТЕРРА, 1992. Т. 3: Пресмыкающиеся. Земноводные. Рыбы. Беспозвоночные. - 496 с.

103. Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество / С. Н. Булгаков. М. : Рус. кн., 1992.-525 с.

104. Бухарин Н. Этюды / Н. Бухарин. - М. ; Л. : Гос. техн.-теорет. изд. ф-ка книги «Красный пролетарий», 1932. 352 с.

105. Верхейл К. История и стиль в прозе Андрея Платонова / К. Верхейл // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1994.-С. 155-161.

106. Верцман И. Эстетика / И. Верцман, В. Гриб // МСЭ: в 10 т. М., 1929. -Т. 2.-Стб. 307-311.

107. ИЗ. Веселовский А. Н. Из поэтики розы / А. Н. Веселовский // Избр. ст. /

108. A. Н. Веселовский. Л., 1939. - С. 133-147.

109. Веселовский А. И. Историческая поэтика / А. И. Веселовский; вст. ст. И. К. Горского; сост., коммент. В. В. Молчановой. М. : Высш. шк., 1989.-406 с.

110. Вьюгин В. Ю. Андрей Платонов: поэтика загадки: (очерк становления и эволюции стиля) / В. Ю. Вьюгин. СПб.: Изд-во Русского гуманитар, инта, 2004.-437 с.

111. Вьюгин В. Повесть «Котлован» в контексте творчества Андрея Платонова / В. Ю. Вьюгин // Платонов А. Котлован: текст, материалы творческой истории / А. Платонов. СПб., 2000. - С. 5-18.

112. Виноградов В. В. О языке художественной прозы: избр. тр. /

113. B. В. Виноградов. М.: Наука, 1980. - 360 с.

114. Винокур Г. О. О языке художественной литературы / Г. О. Винокур. -М. :Выс. шк., 1991.-447 с.

115. Иванова Е. П. Воспоминания и записи об Александре Блоке / Е. П. Иванов // Блоковский сборник 1. Тарту, 1964. - С. 344-424.

116. Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы: очерки русской литературы XX века / Б. М. Гаспаров. М.: Наука, 1994. - 304 с.

117. Гачев Г. Национальные образы мира: общие вопросы. Русский. Болгарский. Киргизский. Грузинский. Армянский / Г. Гачев. М. : Сов. писатель, 1988.-445 с.

118. Гегель Г.-В.-Ф. Эстетика: в 4 т. / Г.-В.-Ф. Гегель. М.: Искусство, 1971.-Т. 3.-621 с.

119. Геллер М. Андрей Платонов в поисках счастья / М. Геллер. М.: МИК, 1999.-432 с.

120. Горький и советские писатели: неизданная переписка. М. : Изд-во АН СССР, 1963. - 736 с. - (Литературное наследство. Т. 70).

121. Грякалова Н. Ю. Поэт и критик / Н. Ю. Грякалова // Александр Блок: pro et contra. СПб., 2004. - С.7-18.

122. Грудцова О. Рассказы Андрея Платонова / О. Грудцова // Новый мир. -1945.-№ 8.-С. 7-18.

123. Гурвич А. Андрей Платонов / А. Гурвич // Андрей Платонов: воспоминания современников: материалы к биографии. М., 1994. -С. 358-413.

124. ГюнтерХ. Котлован и Вавилонская башня / X. Гюнтер // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1995. -Вып. 2.-С. 145-151.

125. Гюнтер X. Любовь к дальнему и любовь к ближнему: постутопические рассказы А. Платонова второй половины 1930-х гг. / X. Гюнтер // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2000. -Вып. 4.-С. 304-313.

126. Дарвинизм // МСЭ: в 10 т. 3-е изд. - М., 1959. - Т. 3. - Стб. 300-301.

127. Дементьева А. Улучшить преподавание советской литературы/ А. Дементьева, Е. Наумова // Звезда. 1948. - № 3. - С. 185-187.

128. Дмитровская М. Антропологическая доминанта в этике и гносеологии А. Платонова (конец 20-х середина 30-х годов) / М. Дмитровская // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. - М., 1995.-Вып. 2.-С.91-100.

129. Дмитровская М. Д. Архаичная семантика зерна (семени) у А. Платонова// «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2000.-Вып.4.-С. 362-368.

130. Дмитровская М. А. Макрокосм и микрокосм в художественном мире А. Платонова: учеб. пособие / М. Дмитровская; Калиниград. гос. ун-т. -Калининград, 1998. 80 с.

131. Дмитровская М. А. Образная параллель «человек дерево» у А. Платонова / М. А. Дмитровская // Творчество Андрея Платонова: исследования и материалы. Кн. 2. - СПб., 2000. - С. 25-40.

132. Добин Е. Заметки на полях / Е. Добин // Звезда. 1945. - № 8. - С. 137.

133. Долгополов Л. К. Поэмы Блока и русская поэма конца XIX начала XX века / J1. К. Долгополов. - М.; J1: Наука, 1964. - 189 с.

134. Друбек-Майер Н. Россия «пустота в кишках мира»: «Счастливая Москва» Андрея Платонова как аллегория / Н. Друбек-Майер // Новое литературное обозрение. - 1994. - № 9. - С. 251-268.

135. Дымарский М. Я. Еще раз о понятии сюжетного события / М. Я. Дымарский // Алфавит: строение повествовательного текста. Синтагматика. Парадигматика. Смоленск, 2004. - С. 139-150.

136. Дырдин А. Потаенный мыслитель: творческое сознание Андрея Платонова в свете русской духовности и культуры / А. Дырдин. -Ульяновск: УлГТУ, 2000. 172 с.

137. Дунаевский М. Контуры музыкальной блокианы / М. Дунаевский // Блок и музыка.-Л. ;М., 1972.-С. 115-136.

138. Есаулов И. А. Между звездой и крестом: поэтика А. Платонова / И. А. Есаулов // Пасхальность русской словесности / И. А. Есаулов. М., 2004.-С. 438-523.

139. Ермилов В. Клеветнический рассказ А. Платонова / В. Ермилов // Андрей Платонов: воспоминания современников: материалы к биографии. М., 1994.-С. 467-473.

140. Ершов JI. Ф. История русской советской литературы / Л. Ф. Ершов. 2-е изд., доп. - М.: Высш. шк., 1988. - 655 с.

141. Жидков В. С. Искусство и картина мира / В. С. Жидков, К. Б. Соколов. -СПб.: Алетейя, 2003. 464 с.

142. Зайцев Б. Побежденный / Б. Зайцев // Александр Блок: pro et contra. -СПб., 2004.-С. 527-536.

143. Залыгин С. Сказки реалиста и реализм сказочника: (очерк творчества Андрея Платонова) / С. Залыгин // Литературные заботы / С. Залыгин. -3-е изд.-М., 1982.-С. 141-185.

144. Захаров В. Н. Христианский реализм в русской литературе: (постановка проблемы) / В. Н. Захаров // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. -Петрозаводск, 2001. Вып. 3. - С. 5-20.

145. Злыднева Н. В. Семантика двойственности: Платонов и Петров-Водкин / Н. В. Злыднева // Dzielo literackie jako dzielo literackie = Литературное произведение как литературное произведение. Bydgoszcz, 2004. -С. 225-240.

146. Золотоносов М. «Ложное солнце» («Чевенгур» и «Котлован» в контексте советской культуры 1920-х годов) / М. Золотоносов // Андрей Платонов: мир творчества. М., 1994. - С.246-283.

147. Затонский Д. В. Модернизм и постмодернизм: мысли об извечном коловращении изящных и неизящных искусств / Д. В. Затонский. -Харьков: Фолио; М.: Изд-во ACT, 2000. 256 с.

148. Иванова Л. А. «Война» и «мир» в творчестве А. Платонова военных лет / Л. А. Иванова // Творчество А. Платонова: ст. и сообщения. Воронеж, 1970.-С. 75-91.

149. Иванов В. В. Медведь / В. В. Иванов, В. Н. Топоров // Мифы народов мира.: энциклопедия: в 2 т. 2-е изд. -М., 1992. - Т. 2. - С. 128-130.

150. Карасев JI. В. Движение по склону: (пустота и вещество в мире А. Платонова) / Л. В. Карасев // Вопросы философии. 1995. - № 8. -С. 123-143.

151. Карасев Л. В. Знаки покинутого детства: («постоянное» у А. Платонова) / Л. В. Карасев // Вопросы философии. 1990. - № 2. - С. 26-43.

152. Кеба А. В. Андрей Платонов и мировая литература XX века: типологические связи / А. В. Кеба. Каменец-Подольский: Абетка-НОВА, 2001.-320 с.

153. Коган П. Очерки по истории новейшей русской литературы / П. Коган // Александр Блок: pro et contra. СПб., 2004. - С. 131-139.

154. Кожевникова Н. А. Словесно-образный строй романа А.Платонова «Чевенгур» / Н. А. Кожевникова // Воронежский край и зарубежье: А. Платонов, И. Бунин, Е. Замятин, О. Мандельштам и другие в культуре XX века. Воронеж, 1992. - С 29-35.

155. Кожевникова Н. Тропы в прозе А. Платонова / Н. А Кожевникова // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2000.-Вып. 4.-С. 369-377.

156. Козлов Н. Д. Общественное сознание в годы Великой Отечественной войны, 1941-1945 / Н. Д. Козлов. СПб. : Ленингр. обл. ин-т усовершенствования учителей, 1995. - 135 с.

157. Колесникова Е. Неизвестный Платонов / Е. Колесникова // Звезда. 1999. - № 8. - С. 112-117.

158. Колесникова Е. И. Рукописное наследие А.Платонова в Пушкинском доме / Е. Колесникова // Творчество Андрея Платонова: исслед. и материалы. Библиография. СПб., 1995. - С. 207-220.

159. Корниенко Н. История текста и биография А. П. Платонова (1926-1946) / Н. Корниенко // Здесь и теперь. № 1. - 1993. - С. 3-320.

160. Корниенко Н. В. Основной текст Платонова 30-х годов и авторское сомнение в тексте: (от «Котлована» к «Счастливой Москве») /

161. Н. В. Корниенко // Совр. текстология: теория и практика. М., 1997. -С. 176-192.

162. Корниенко Н. В. От редактора // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2003. - Вып. 5. - С. 3-4.

163. Корниенко Н. В. «Сказано русским языком.»: Андрей Платонов и Михаил Шолохов: встречи в русской литературе / Н. В. Корниенко. М. : ИМЛИ РАН, 2003.-536 с.

164. Корниенко Н. В. Наследие Андрея Платонова испытание для филологической науки / Н. В. Корниенко // Известия АН. Сер. лит. и яз. -1999. - Т. 58. - № 5-6. - С. 10-25.

165. Кофман А. Ф. Латиноамериканский художественный образ мира / А. Ф. Кофман. М.: Наследие, 1997. - 318 с.

166. Кох М. Тема смерти в творчестве Андрея Платонова / М. Кох // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1994. -С. 255-260.

167. Красовская С. И. Проза А. П. Платонова: Жанры и жанровые процессы: автореф. дис. . д-ра филол. наук / С. И. Красовская; Тамбов, гос. ун-т им. Г. Р. Державина. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г. Р. Державина, 2005. -52 с.

168. Кретинин А. А. Мифологический знаковый комплекс в военных рассказах Андрея Платонова / А. А Кретинин // Творчество Андрея Платонова: исслед. и материалы. Кн. 2. СПб., 2000. - С. 41-57.

169. Кретинин А. Трагическое в художественном мире Андрея Платонова и Бориса Пастернака / А. А. Кретинин // Творчество Андрея Платонова: исслед. и материалы. СПб., 1999. - С. 63-69.

170. Кузьменко О. А. Андрей Платонов: Призвание и судьба: очерк творчества / О. А. Кузьменко. Киев: Лыбидь, 1991. - 228 с.

171. Кулагина А. Тема смерти в фольклоре и прозе А.Платонова / А. Кулагина // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1994. - Вып. 4. - С. 345-357.

172. Лангерак Т. Андрей Платонов: материалы для биографии, 1899-1929 гг. / Т. Лангерак. Амстердам: Изд-во Пегасус, 1995. - 274 с.

173. Ласунский О. Г. Житель родного города: воронежские годы А.Платонова (1899-1926) / О. Г. Ласунский. Воронеж: Изд-во ВГУ, 1999.-288 с.

174. Ласунский О. Г. Предисловие к рассказу А. Платонова «Житель родного города» / О. Г. Ласунский // Родина. 1990. - № 6. - С. 82.

176. Ленин о литературе. М.: Гослитиздат, 1941. - 296 с.

177. Лепахин В. М. Значение и предназначение иконы / В. М. Лепахин. М.: Изд-во «Паломникъ», 2002. - 511 с.

178. Лихачев Д. С. Внутренний мир художественного произведения / Д. С. Лихачев // Вопросы литературы. 1968. - № 8. - 74-87.

179. Лихачев Д. С. Литература реальность - литература / Д. С. Лихачев. -Л.: Сов. писатель, 1981. - 216 с.

180. Лихачев Д. С. Строение литературы: (к постановке вопроса) / Д. С. Лихачев // Освобождение от догм: история русской литературы: состояние и пути изучения: в 2 т. / отв. ред. Д. П. Николаев. М., 1997. -Т.1.-С. 8-12.

181. Лосев А. Ф. Логика символа / А. Ф. Лосев // Философия. Мифология. Культура / А. Ф. Лосев. М., 1991. - С. 247-274.

182. Лосев А. Трагическое / А. Ф. Лосев // Философская энциклопедия: в 5 т. -М., 1970.-Т. 5. -Стб. 252.

183. Лосев А. Ф. Философия имени / А. Ф. Лосев // Из ранних произведений / А. Ф. Лосев.-М., 1990.-С. 11-194.

184. Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста: структура стиха / Ю. М. Лотман. Л.: Просвещение, 1972. - 241 с.

185. Лотман Ю. М. О типологическом изучении литературы / Ю. М. Лотман // Проблемы типологии русского реализма. М., 1969.-С. 123-132.

186. Лотман Ю. М. Структура художественного текста / Ю. М. Лотман. М. : Искусство, 1970.-384 с.

187. Малыгина Н. Образы-символы в творчестве А. Платонова / Н. Малыгина // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1994.-С. 162-184.

188. Малыгина Н. М. Андрей Платонов: поэтика «возвращения» / Н. М. Малыгина. М.: ТЕИС, 2005. - 334 с.

189. Малыгина Н. М. Художественный мир Андрея Платонова: учеб. пособие / Н. М. Малыгина. М.: МПУ, 1995. - 96 с.

190. Малыгина Н. М. Эстетика Андрея Платонова / Н. М. Малыгина. -Иркутск: Изд- во Иркутск, ун-та, 1985. 144 с.

191. Меерсон О. «Свободная вещь»: поэтика неостранения у Андрея Платонова / О. Меерсон. 2-е изд., испр. - Новосибирск: Наука, 2001. -122 с.

192. Михайлов О. Примечания / О. Михайлов // Леонов Л. Собр. соч.: в Ют./ Л. Леонов. М., 1984. - Т. 10. - С. 595-622.

193. Михеев М. Ю. Андрей Платонов: между плеоназмом, парадоксом, анаколуфом и языковым ляпсусом / М. Ю. Михеев // Известия АН. Сер. лит. и яз. 2002. - Т. 61. - № 4. - С. 25-32.

194. Михеев М. Ю. В мир Платонова через его язык: предположения, факты, истолкования, догадки / М. Ю. Михеев. М.: Изд-во МГУ, 2003. - 408 с.

195. Мущенко Е. Г. Имя и судьба в художественном сознании А. Платонова / Е. Г. Мущенко // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2000. - Вып. 4. - С. 153-161.

196. Назаров А. Народ и коммунизм / А. Назаров // Индустрия социализма. -1940.- №4. -С. 34-38.

197. Найман Э. «В жопу прорубить окно»: сексуальная патология как идеологический каламбур у Андрея Платонова / Э. Найман // Нов. лит. обозрение. 1998. - № 4. - С. 60-76.

198. Найман Э. «Из истины не существует выхода»: Андрей Платонов между двух утопий // Russian Studies: ежеквартальник русской филологии и культуры. 1994.-№ 1.-С. 117-145.

199. Непомнящий В. С. Поэзия и судьба: над страницами духовной биографии Пушкина / В. С. Непомнящий. М. : Сов. писатель, 1987. -448 с.

200. Непомнящий В. С. Пушкин: Русская картина мира / В. С. Непомнящий. -М.: Наследие, 1999. 542 с.

201. Никитина С. Е. Устная народная культура и языковое сознание / С. Е. Никитина. М.: Наука, 1993.- 188 с.

202. Никонова Т. А. «Новый человек» в русской литературе 1900-1930-х гг. : проективная модель и художественная практика / Т. А. Никонова. -Воронеж: Изд-во ВГУ, 2003. 232 с.

203. Никонова Т. А. Тема «рядового народа» и власти в трактовке советской литературы 1930-х годов и А. Платонова / Т. А. Никонова // Андрей Платонов: проблемы интерпретации: сб. науч. тр. Воронеж: «Траст», 1995.-С. 11-20.

204. Никонова Т. Человек как проблема в военных рассказах Платонова / Т. Никонова И «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2003. - Вып. 5. - С. 371-375.

205. Никонова Т. А. «Человек и есть сюжет»: универсальный смысл пограничных ситуаций в прозе А. Платонова / Т. А. Никонова // Осуществленная возможность: А. Платонов и XX век: сб. науч. тр. -Воронеж, 2001.-С. 115-121.

206. Нонака С. Рассказ «Уля»: мотив отражения и зеркала / С. Нонака // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2003.-Вып. 5.-С. 220-230.

207. Очерки истории русской советской литературы: в 2 ч. М.: Изд-во АН СССР, 1955.-Ч. 2.-348 с.

208. Перцов В. Подвиг и герой / В. Перцов // Знамя. 1945. - № 9. - С. 118136.

209. Полтавцева Н. Г. Философская проза А. Платонова / Н. Г. Полтавцева. -Ростов н/Д: Изд-во Ростов, ун-та, 1977. 141 с.

210. Полторацкий В. Андрей Платонов на войне / В. Полторацкий // Платонов А. Смерти нет! / А. Платонов. М., 1970. - С. 3-5.

211. Поцепня Д. М. Образ мира в слове писателя / Д. М. Поцепня. СПб.: Изд-во Санкт-Петербург, ун-та, 1997. - 264 с.

212. Приходько И. С. Церковные источники стихотворения А. Блока «Девушка пела.» / И. С. Приходько // Филологические записки. Вестник литературоведения и языкознания. Вып. 9. - Воронеж, 1997. - С. 74-80.

213. Рашковская А. Андрей Платонов «В сторону заката солнца» / А. Рашковская // Ленинград. 1946. - № 3-4. - С. 47.

214. Роженцева Е. Преодоление «кризиса гуманизма»: («Король на площади»

215. A. Блока и «14 Красных избушек» А. Платонова) / Е. Роженцева // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2003.-Вып. 5.-С. 532-546.

216. Русский православный обряд погребения / сост. П. Кузьменко. М.: Букмэн, 1996.-159 с.

217. Сабиров В. Рассказ «Никодим Максимов»: (к истории текста) /

218. B. Сабиров // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. -М., 2000. Вып. 4. - С. 719-722.

219. Савельзон И. В. Структура художественного мира А. Платонова: автореф. дис. . канд. филол. наук /И. В. Савельзон; Моск. гос. пед. ун-т им. В. И. Ленина. -М., 1992. 16 с.

220. Свительский В. А. Из бесед и переписки с родственниками А. Платонова / В. А. Свительский // Филологические записки. Вып. 13. -Воронеж, 1999.-С. 185-202.

221. Семенов Р. Афанасий Иванович и Аграфена Максимовна, или Образ семьянина у Гоголя и у Платонова / Р. Семенов // Литературная учеба. -1985.-№6.-С. 183-193.

222. Семенова С. «Идея жизни» Андрея Платонова / С. Семенова // Платонов А. Чевенгур / А. Платонов. -М., 1988. С. 3-20.

223. Семенова С. Метафизика русской литературы: в 2 т. / С. Семенова. М.: ПоРог, 2004.-Т. 2.-512 с.

224. Семенова С. Мир прозы Михаила Шолохова: от поэтики к миропониманию / С. Семенова. М.: ИМЛИ РАН, 2005. - 352 с.

225. Семенова С. Россия и русский человек в пограничной ситуации: военные рассказы Андрея Платонова / С. Семенова // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2000. - Вып. 4. - С. 138-152.

226. Сенявская Е. С. Психология войны в XX веке: ист. опыт России / Е. С. Сенявская. -М.: РОССПЭН, 1999. 383с.

227. Скобелев В. «Воскрешающая любовь к смертным»: (от «Фро» к «Реке Потудань» и «Возвращению»: из наблюдений над поэтикой новеллы) // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2003.-Вып. 5.-С. 621-628.

228. Смирнов И. П. Порождение интертекста: (элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б. Л. Пастернака) / И. П. Смирнов. -2-е изд. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 1995. - 192 с.

229. Смирнов И. П. Роман тайн «Доктор Живаго» / И. П. Смирнов. М.: Нов. лит. обозрение, 1996.-205 с.

230. Судьбы российского крестьянства / под общей ред. Ю. Н. Афанасьева. -М.: Рос. гос. гуманитар, ун-т, 1995. 624 с.

231. Творчество Андрея Платонова: исследования и материалы. Библиография / ИР ЛИ РАН (Пушкин, дом). СПб.: Наука, 1995. - 358 с.

232. Творчество Андрея Платонова: исслед. и материалы. Кн. 2. / ИР ЛИ РАН (Пушкин, дом); отв. ред. В. Ю. Вьюгин. СПб.: Наука, 2000. - 219 с.

233. Творчество Андрея Платонова: исслед. и материалы. Кн. 3. / ИР ЛИ РАН (Пушкин, дом); отв. ред. Е. И. Колесникова. СПб.: Наука, 2004. - 555 с.

234. Творчество А. Платонова: ст. и сообщения / отв. ред. В. П. Скобелев. -Воронеж: Изд-во ВГУ, 1970. 247 с.

235. Толстая Е. Литературная аллюзия в прозе Андрея Платонова / Е. Толстая // Мирпослеконца: работы о русской литературе XX века / Е. Толстая. -М., 2002.-С. 352-365.

236. Толстая Е. Мирпослеконца: работы о русской литературе XX века / Е. Толстая; Рос. гос. гуманитар, ун-т. М.: РГГУ, 2002. - 511 с.

237. Толстая-Сегал Е. О связи низших уровней текста с высшими: (проза Андрея Платонова) / Е. Толстая-Сегал // Slavica Hierosolymitana. 1978. -№ 2. - С. 169-211.

238. Толстой Н. И. Язык и народная культура: очерки по славянской мифологии и этнолингвистике / Н. И. Толстой. 2-е изд. - М. : Индрик, 1995.-511 с.

239. Топоров В. Н. Древо жизни / В. Н. Топоров // Мифы народов мира: энцикл.: в 2 т. М., 1991. - Т. 1. - С. 396-398.

240. Топоров В. Н. Модель мира / В. Н. Топоров // Мифы народов мира: энцикл. :в2т.-М., 1992.-Т. 2.-С. 161-164.

241. Топоров В. Н. Петербургский текст русской культуры: избр. тр. / В. Н. Топоров. СПб.: Искусство-ПБ, 2003. - 616 с.

242. Турбин В. 16 июля 1933 года / В. Турбин // Незадолго до Водолея / В. Турбин.-М., 1994.-С. 311-348.

243. Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю. Н. Тынянов. -М.: Наука, 1977.-574.

244. Турков А. Александр Блок / А. Турков. М.: Мол. гвардия, 1969. - 319 с.

245. Уокер К. Забота о малолетних кадрах в «Июльской грозе» / К. Уокер // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2000.-Вып. 4.-С. 710-718.

246. Успенский Л. А. Богословие иконы православной церкви / Л. А. Успенский; Моск. патриархат. Б. м. : Изд-во Западноевропейского экзархата, 1989. - 474 с.

247. Успенский Б. А. Семиотика искусства / Б. А. Успенский. М. : Школа «Языки русской культуры», 1995. - 360 с.

248. Федоров В. О природе поэтической реальности / В. Федоров. М.: Сов. писатель, 1984.- 184 с.

249. Федотов Г. П. Стихи духовные: русская народная вера по духовным стихам / Г. П. Федотов. М.: Прогресс, 1991. - 185 с.

250. Фоменко JI. П. Человек в философской прозе Андрея Платонова / JI. П. Фоменко. Калинин: Калинин, гос. ун-т, 1985. - 71 с.

251. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности / О. М. Фрейденберг. -2-е изд., испр. и доп. М. : Издат. фирма «Восточная литература» РАН, 1998.-800 с.

252. Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра / О. М. Фрейденберг. М. : Лабиринт, 1997.-448 с.

253. Хализев В. Е. Драма как род литературы: (поэтика, генезис, функционирование) / В. Е. Хализев. М.: Изд-во МГУ, 1986. - 259 с.

254. Хализев В. Е. Литературное произведение / В. Е. Хализев, Г. И. Романова // Русская словесность. 1994. - С. 80-84.

255. Харитонов А. А. Архитектоника повести «Котлован» / А. А. Харитонов // Творчество Андрея Платонова: исследования и материалы. СПб., 1995. - С. 70- 90.

256. Харитонов А. А. Система имен персонажей в поэтике повести «Котлован» / А. А. Харитонов // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1995. - Вып. 2. - С. 152-172.

257. Хренов Н. А. Художественная картина мира как культурологическая проблема / Н. А. Хренов // Пространство жизни: к 85-летию акад. Б. В. Раушенбаха / сост. Т. Б. Князевская, Э. В. Сайко. М., 1999. -С. 389-415.

258. Чалмаев В. Пленник свободы: («нечаянные» и вечные катастрофы в прекрасном и яростном мире Андрея Платонова) / В. Чалмаев // «Странафилософов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 1994. - С. 3-50.

259. Чалмаев В. Андрей Платонов: (к сокровенному человеку) / В. Чалмаев. -М.: Сов. писатель, 1989.-448 с.

260. Чалмаев В. Андрей Платонов как «языковая личность»: динамика монологизма в «стратегических» фрагментах его повествования / В. Чалмаев // Sprache und Erzahlhaltung bei Andrei Platonov. Bern, 1998. -55-74.

261. Чернец JI. В. Мир произведения / Л. В. Чернец // Русская словесность. -1995,-№2.-С. 70-74.

262. Чудаков А. П. Слово вещь - мир: от Пушкина до Толстого: очерки поэтики русских классиков / А. П. Чудаков. - М. : Совр. писатель, 1992. -319с.

263. Шелер М. О феномене трагического / М. Шел ер // Проблемы онтологии в современной буржуазной философии. Рига, 1988. - С. 298-317.

264. Шубин Л. Поиски смысла отдельного и общего существования: об Андрее Платонове: работы разных лет / Л. Шубин. М.: Сов. писатель, 1987.-365 с.

265. Щукин В. Г. О филологическом образе мира: (философские заметки) /

266. B. Г. Щукин // Вопросы философии. 2004. - № 10. - С. 47-64.

267. Шолохов М. А. Запись беседы с представителями ВОКСа, обратившимися к писателю с просьбой американского общества помощи России написать письмо американским друзьям / М. А. Шолохов // Собр. соч.: в 9 т. / М. А. Шолохов. М., 2002. - Т. 8. - С. 254-256.

268. Шолохов М. А. Ответы на вопросы корреспондента «Правды» / М. А. Шолохов // Собр. соч.: в 9 т. / М. А. Шолохов. М., 2002. - Т. 9.1. C. 39-40.

269. Элиаде М. Космос и история / М. Элиаде. М.: Прогресс, 1987. - 311 с.

270. Эппельбоин А. Медведь и язык смерти: (об образе медведя в «Котловане» Платонова) / А. Эппельбоин // Платоновский вестник: информ.-библиогр. бюл. Воронеж, 2003. - № 2-3. - С. 358-361.

271. Эппельбоин А. Проблемы перспективы в поэтике А. Платонова / А. Эппельбоин // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. -М., 2000. Вып. 4. - С. 358-361.

272. Эпштейн М. Н. «Природа мир, тайник вселенной.»: система пейзажных образов в русской поэзии / М. Н. Эпштейн. М. : Высш. шк., 1990. -302 с.

273. Юнг К. Г. Либидо, его метаморфозы и символы / К. Г. Юнг. СПб.: Вост.-Европ. ин-т психоанализа, 1994. - 416 с.

274. Яблоков Е. А. Мотивная структура рассказа Андрея Платонова «Неодушевленный враг» / Е. А. Яблоков // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1999. - № 5. - С. 55-65.

275. Яблоков Е. А. На берегу неба: (роман Андрея Платонова «Чевенгур») / Е. А. Яблоков. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 2001. - 376 с.

276. Яблоков Е. А. Художественный мир Михаила Булгакова / Е. А. Яблоков. -М.: Языки славянской культуры, 2001. 424 с.

277. Яблоков Е. Homo Creator Homo Faber - Homo Spectator: (тема мастерства у А. Платонова и М. Булгакова) / Е. А Яблоков // Russian Literature. - 1999.-Вып. 46.-С. 185-205.

278. Явич А. Думы об Андрее Платонове / А. Явич // Андрей Платонов: воспоминания современников: материалы к биографии. М., 1994. -С. 23-30.

279. Якобсон Р. Два аспекта языка и два типа афатических нарушений / Р. Якобсон // Теория метафоры. М., 1990. - С. 254-271.

280. Якобсон Р. Работы по поэтике / Р. Якобсон. М.: Прогресс, 1987. - 464 с.

281. Andrijauskas А. Отражение разрушающейся «гармонии мира» в языке и стиле повествования А. Платонова конца 20-х годов / A. Andrijauskas // Sprache und Erzahlhaltung bei Andrei Platonov. Bern, 1998. - S. 13-20.

282. Chlupacova К. Выражение платоновского мира в слове и тексте (Происхождение мастера) / К. Chlupacova // Sprache und Erzahlhaltung bei Andrei Platonov. Bern, 1998. - S. 75-86.

283. Davis M. Bethea. The Shape of Apocalypse in Modern Russian Fiction / M. Davis. Princeton. - NJ.: Princeton University Press, 1988. - 348 p.

284. Debiiser L. О некоторых языковых лейтмотивах на первых двух страницах романа Платонова Чевенгур / L. Debiiser // Sprache und Erzahlhaltung bei Andrei Platonov. Bern, 1998. - S. 87-106.

285. Dzielo literackie jako dzielo literackie = Литературное произведение как литературное произведение / pod redakcj^. A. Majmieskutow. Bydgoszcz, 2004. - 532 с.

286. Garma А. Художественная интерпретация «памяти и забвения» в рассказе «Река Потудань» Андрея Платонова / A. Garma // Sub Rosa. Koszonto konyv. Lena Szilard. Tiszteletere. Budapest, 2005. - P. 188-196.

287. Hodel R. Углоссия косноязычие - объективное повествование - сказ: (к началу романа Чевенгур) / R. Hodel // Sprache und Erzahlhaltung bei Andrei Platonov. - Bern, 1998.-S. 149-160.

288. Sprache und Erzahlhaltung bei Andrei Platonov / hrsg. von R. Hodel und J. P. Locher. Bern: Lang, 1998. - 346 s.

289. Великая Отечественная война, 1941-1945: энцикл. / под ред. М. М. Козлова. -М.: Сов. энциклопедия, 1985. 832 с.

290. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М. : Прогресс: Универс, 1994.

291. Дворецкий И. X. Древнегреческо-русский словарь: в 2 т. М.: ГИС, 1958.-Т.1.- 1043 с.

292. История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941-1945: в 6 т. -М.: Воениздат, 1960-1965.

293. История Второй мировой войны. 1939-1945: в 12 т. М. : Воениздат, 1975-1978.

294. Мифы народов мира: энцикл.: в 2 т. 2-е изд. - М.: Сов. энцикл., 1991.

295. Ожегов С. И. Толковый словарь русского языка / С. И. Ожегов, Н. Ю. Шведова. 4-е изд., доп. - М.: Азбуковник, 1999. - 944 с.

296. Полный православный энциклопедический словарь: в 2 т. М. : Изд-во П. П. Сойкина, 1992. - Т. 1. - 488 с.

297. Словарь русского языка: в 4 т. М.: Рус. язык, 1981-1984.

298. Словарь русского языка XI-XVII вв. М.: Наука, 1975. - Вып. 2. - 317 с.

299. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. / М. Фасмер. -М.: Прогресс, 1986-1987.

300. Шанский Н. М. Краткий этимологический словарь русского языка / Н. М. Шанский, В. В. Иванов, Т. В. Шанская. 2-е изд., испр. и доп. -М.: Просвещение, 1971. - 542 с.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.

Книги о Великой Отечественной войне, написанные фронтовиками, - это истории о любви к Родине, о самопожертвовании во имя жизни, о мужестве, о героизме, о дружбе и, наконец, о людях. Эти книги о том, какой ценой добывалась Победа и какой на самом деле была эта война.

"Возвращение". Андрей Платонов

Рассказ Андрея Платонова "Возвращение" можно считать одним из самых сильных произведений о Великой Отечественной войне. Пронзительное, актуальное, многогранное. В свое время его не признали и запретили. Прошло не одно десятилетие, прежде чем советские писатели осознали, что тема адаптации "возвращенцев" к мирной жизни куда важнее, чем тема героизма советского воина. Ведь "возвращенцам" нужно было жить здесь и сейчас, тогда как война осталась в прошлом.

Возвращение с войны в мирную жизнь весьма мучительно, уверен Платонов. Люди отвыкают от мирной жизни, домом для них становится казарма, окоп, ежедневные бои, кровь. Чтобы перестроиться на "мирный лад", необходима тяжелая работа над собой. Жена - это не боевой товарищ. Любая медсестра в этом смысле куда ближе солдату. Она, как и солдат, видит ежедневные страдания и смерть. Героизм жены состоит в другом - сохранить детей и домашний очаг.

Кто такой Петр Иванов, сын вернувшегося с фронта Алексея Иванова? Это "дитя войны" в рассказе становится противовесом своему отцу. Обладая сознанием взрослого человека, он заменил мужчину в доме, когда Алексей Иванов был на фронте. И отношения между ним и отцом - пожалуй, самое интересное, что есть в произведении. Ведь они оба не умеют жить обычной мирной жизнью. Капитан Иванов забыл, каково это, а его сын этому не научился.

"Возвращение" можно перечитывать много раз, и рассказ всегда оставляет неизгладимое впечатление. Платоновский стиль письма - "язык наизнанку" - как никак хорошо отражает суть рассказа - "жизни наизнанку". Каждый день, проведенный на войне, человек мечтает вернуться домой. Но проходит четыре долгих года, и ты уже перестаешь понимать, что такое дом. Солдат возвращается и не может найти свое место в этом "новом-старом" мире.

Большинство из нас читали этот рассказ в школе или институте. В преддверии Дня Победы его обязательно стоит перечитать. Хотя бы для того, чтобы снова понять, почему капитан Алексей Иванов так и не смог уехать к своей случайной попутчице Маше, а спрыгнул с поезда, увидев бегущих детей. "Обнажившееся сердце" не позволило это сделать, страх, любовь или привычка - решать читателю.

"В списках не значился". Борис Васильев

Действие повести разворачивается в самом начале Великой Отечественной войны в Брестской крепости, которая одной из первых приняла на себя удар немецкой армии. Главный герой — 19-летний лейтенант Николай Плужников, только что закончивший военное училище, прибыл в крепость в ночь на 22 июня. Его еще не успели внести в войсковые списки и, наверное, он мог бы уехать подальше от войны, но без колебаний он становится на защиту крепости, а значит, Родины и … своей невесты.

Эта книга по праву считается одним из лучших произведений о войне. Борис Васильев, сам участник боевых действий, писал о том, что ему близко — о любви, мужестве, героизме, и, в первую очередь, о человеке. О тех, кто жил и отчаянно сражался вопреки всему - голоду, холоду, одиночеству, отсутствию помощи, кто верил в победу, несмотря ни на что, о тех, кого "убить можно, а победить нельзя".


В неравном бою с врагом Плужников до последнего защищает крепость. И в этих сложных условиях сил ему придает любовь. Любовь заставляет надеяться, верить и не дает опустить руки. Он не узнал о гибели любимой и, наверное, именно уверенность в том, что она спаслась, дала ему сил продержаться в крепости до весны 1942 года, когда стало известно, что немцы не вошли в Москву.

За этот год вчерашний выпускник военного училища превратился в опытного бойца. Повзрослевший и утративший юношеские иллюзии, он стал последним защитником крепости, героем, которому даже немецкие солдаты и офицеры отдавали воинские почести. "Брестская крепость не сдалась, она истекала кровью", — так написал Борис Васильев о тех, самых страшных, первых днях войны. Сколько их, неизвестных, безымянных солдат, погибших на этой войне. О них эта книга - "Не так уж важно, где лежат наши сыновья. Важно только то, за что они погибли".

"Живи и помни". Валентин Распутин

1945 год. В родное село Атамановка после ранения и лечения в госпитале возвращается Андрей Гуськов. Но возвращение это совсем не героическое — он дезертир, из-за минутной слабости сбежавший с фронта в родные места. Неплохой человек, честно отвоевавший три с половиной года, теперь живет в тайге, как дикий зверь. О своем поступке он смог рассказать только одному человеку — своей жене Настене, которая вынуждена скрывать его даже от родных. Для нее их тайные, украдкой, редкие свидания, сродни греху. А когда выясняется, что она беременна, а по селу поползли слухи, что муж ее не погиб и скрывается поблизости, Настена буквально оказывается в тупике и находит лишь один выход…


"Живи и помни" — повесть о том, как война перевернула жизни двух людей, вырвав их из привычного уклада, о тех нравственных вопросах, которые война поставила перед людьми, о духовном перерождении, которое приходится пережить героям.

"Момент истины". Владимир Богомолов

1944 год. Белоруссия. В прифронтовой зоне действует группа немецких агентов, которые передают врагу информацию о советских войсках. Найти отряд лазутчиков поручают небольшой группе разведчиков СМЕРШ под руководством капитана Алехина.

Роман интересен в первую очередь тем, что он рассказывает о деятельности советской контрразведки в годы войны и основан на реальных событиях, в нем много фактов, подтвержденных документами.


История о том, как люди, каждый со своей судьбой и переживаниями, собирают информацию буквально по крупицам, как они ее анализируют, и на основе этого делают выводы, чтобы найти и обезвредить противника, захватывает - в середине XX века не было ни компьютеров, ни камер видеонаблюдения, ни спутников, по которым можно было выяснить местонахождение любого человека на Земле…

Автор показывает работу СМЕРШевцев с разных сторон, рассказывает с позиции разных героев. Владимир Богомолов — фронтовик, которому довелось служить в СМЕРШ, что позволило с такой точностью описать самые мелкие детали работы контрразведки. В 1974 году, когда книга впервые была опубликована в журнале "Новый мир", она стала, как сказали бы сейчас, настоящим бестселлером. С тех пор книга была переведена на несколько языков и выдержала уже более 100 переизданий.

"Сын полка". Валентин Катаев

Историю Вани Солнцева, который несмотря на свой юный возраст, уже видел много горя и смертей, знает, наверное, каждый. Эта повесть входит в школьную программу, и, пожалуй, лучшего произведения для подрастающего поколения о войне найти трудно. Тяжелая судьба умного и опытного в военном деле ребенка, которому все же нужна и любовь, и забота, и ласка, не может не тронуть. Как любой мальчишка, Ваня может не слушать взрослых, не думая о том, какой может быть расплата за это. Его новая семья — солдаты-артиллеристы, как могут, стараются его беречь и, в меру сил, ласкать и баловать мальчонку. Но война беспощадна. Капитан, названный отец мальчишки, погибая просит однополчан позаботиться о ребенке. Командир артиллерийского полка отправляет Ваню в суворовское училище — сцена расставания самая трогательная в книге: солдаты собирают своего сына в дорогу, складывая немудреные его пожитки, отдавая буханку хлеба и погоны погибшего капитана…


"Сын полка" стал первым произведением, когда автор показывает войну через восприятие ребенка. История этой повести началась в 1943 году, когда Катаев в одном из воинских подразделений повстречал мальчонку в солдатской форме, перешитой специально для него. Солдаты нашли ребенка в блиндаже и забрали с собой. Мальчик постепенно привык и стал им настоящим сыном. Писатель, работавший в годы войны фронтовым корреспондентом, рассказывал, что, выезжая на передовую, часто сталкивался с сиротами, жившими при воинских подразделениях. Именно поэтому ему удалось так пронзительно рассказать историю Вани Солнцева.

Ночной ветер ревел над поблекшей осенней природой. Он шевелил лужи и не давал остынуть грязи. Хорошее узкое шоссе вело на холм, а по сторонам дороги была та безлюдная унылая глушь, какая бывает в русском уезде. День еще не совсем кончился, но дикий ветер нагонял сон и тоску.

Поэтому в усадьбе на холме уже горел огонь - это оружие тепла и уюта против сырой тьмы, гонимой ветром с моря.

По шоссе проехал маленький автомобиль «Татра». В нем сидел одинокий человек. Он небрежно держал баранку руля левой рукой, а правой помахивал в такт своим рассуждениям. Вероятно, он забывал ногой нажимать на газ машина шла тихо. Только поэтому она и не свалилась в сточную канаву, так как человек иногда и левую руку снимал с руля, резким жестом - обеими руками - подтверждая свою невидимую мысль.

Навстречу мотору росли освещенные окна большого особняка, а с половины холма виднелись сырые поля, фермы, трубы фабрик - целая страна, занятая сейчас скорбной непогодой.

Пассажир автомобиля въехал прямо в открытый гараж и повалил подножкой машины ведро с водой.

Потушив машину, человек пошел в дом и начал звонить. Ему никто не вышел отворять, потому что дверь была открыта, а звонок не действовал.

Так-с! - сказал человек и догадался войти в незапертую дверь.

Большие комнаты жили пустыми, но все были сильно освещены. Назначение дома поэтому нельзя было определить: либо это зимнее помещение для обучения велосипедной езде, либо здесь жила семья, не оборудованная для жизни в таком солидном особняке.

Последняя дверь, в которую вошел приезжий, вела в жилую комнату. Она была меньше других и пахла человеком. Однако мебели и тут недоставало: только стол и стулья вокруг него. Зато за столом сидела хозяйка - молодая русая женщина, а на столе роскошная, даже ненужная пища. Так, обыкновенно, начинает кормить себя бедный человек после длинных годов плохого питания.

Женщина ждала приехавшего. Она даже не начинала есть эти яства, лишь слегка отщипывая от них. Она хотела дождаться мужа и с ним разделить наслаждение обильной еды. Это было хорошим чувством прежней бедности: каждый кусок делить пополам.

Женщина поднялась и притронулась к мокрому мужу.

Сергей, я ждала тебя раньше! - сказала она.

Да, а я приехал позже! - невнимательно ответил муж.

Налетевший дождь с ветром ударил по мрачному сплошному стеклу огромного окна.

Что это? - съежилась женщина.

Чистая вода! - разъяснил муж и проглотил что-то с тарелки.

Хочешь омара? - предложила жена.

Нет, дай-ка мне соленой капустки!

Женщина с печалью глядела на мужа - ей было скучно с этим молчаливым человеком, но она любила его и обречена на терпение. Она тихо спросила, чтобы рассеять себя:

Что тебе сказали в министерстве?

Ничего! - сообщил муж. - Женева провалилась: американцы отмели всякое равновесие в вооружении. Это ясно: равновесие выгодно слабому, а не сильному.

Почему? - не поняла жена.

Потому что Америка богаче нас и хочет быть сильней! И будет! Нам важно теперь качественно опередить ее…

Женщина ничего не понимала, но не настаивала в вопросах: она знала, что муж может тогда окончательно замолчать.

Дождь свирепел и метал потоки, преграждаемые окном. В такие минуты женщине делалось жалко раскинутых по всей земле людей и грустнее вспоминалась далекая родина - такая большая и такая беззащитная от своей величины.

А как качественно, Сережа? Вооружиться качественно, да?

Муж улыбнулся. В нем проснулась жалость к жене от робкого тона ее вопроса.

Качественно - это значит, что Англия должна производить не броненосцы и подводные лодки и даже не аэропланы - это слишком дорого, и Америка всегда опередит нас. У ней больше денег. Значит, количественно Америка нас задавит. А нам надо ввести в средства войны другие силы, более, так сказать, изящные и дешевые, но более едкие и разрушительные. Мы просто должны открыть новые боевые средства, сильнее старых по разрушительному качеству… Теперь тебе ясно, Машенька?

Да, вполне ясно, Сережа! Но что же это будет?

Что? Скажем, универсальный газ, который превращает с одинаковой скоростью и силой - и человека, и землю, и металл, и даже самый воздух - в некую пустоту, в то самое, чем полна вся вселенная - в эфир. Ну, этой силой еще может быть что теперь называют сверхэлектричеством. Это - как тебе сказать? - особые токи с очень высокой частотой пульса…

Женщина молчала. Мужу захотелось обнять ее, но он сдержался и продолжал:

Помнишь, к нам приезжал профессор Файт? Вот он работает над сверхэлектричеством для военного министерства…

Это рыжий потный старик? - спросила жена. - У, противный такой! Что же он сделал?

Пока умеет камни колоть на расстоянии километра. Наверное, дальше пойдет…

Супруги расстались. Муж пошел в лабораторию, занимавшую весь нижний полуподвал, а женщина села к телефону говорить с лондонскими подругами. От усадьбы до Лондона - 22 километра по счетчику автомобиля.

Оборудование лаборатории указывало, что здесь может работать химик и электротехник. Тот, кого женщина наверху называла Сергеем, здесь превращался в инженера Серденко - имя никому не известное, даже специалистам.

Если раньше инженер делал открытие, то его находила слава. У Серденко происходило наоборот - с каждым новым изобретением его имя делалось все забвеннее и бесславнее. Ни один печатный листок никогда не упоминал про работы инженера Серденко, только холодные люди из военного министерства все более охотно подписывали ему ассигновки из секретных фондов. Да еще два-три высококвалифицированных эксперта, обреченных на вечное молчание, изредка давали заключения по изобретениям Серденко.

Душа Серденко состояла из мрачной безмолвной любви к жене и обожания России - бедной и роскошной ржаной страны. Именно воображение соломенных хат на ровном пространстве, обширном, как небо, успокаивало Серденко.

Я вас еще увижу! - говорил он себе - и этой надеждой прогонял ночную усталость.

Ему давали очень жесткие короткие сроки для исполнения заданий, поэтому он успевал их выполнять только за счет сокращения сна.

Нынче тоже Серденко не собирался спать. Пустынные залы лаборатории были населены дикими существами точных и дорогих аппаратов.

Серденко сел за огромный стол, взял газету и стал размышлять. Он верил, что можно доработаться до такого газа, который будет всеобщим разрушителем. Тогда Америка, с ее миллиардами, станет бессильной. История, с ее дорогой к трудовому коллективизму, превратится в фантазию. Наконец, все кипящее несметное безумное человечество можно сразу привести к одному знаменателю - и притом к такому, к какому захочет владелец или производитель универсального газа.

Серденко чувствовал напрягающийся восторг в своем сердце и меж исполнением обычных изобретений постоянно и неутомимо думал о своей главной цели.

Что такое тот отравляющий состав, который он испытывал месяц назад? Водные источники будут отравлены, люди начнут умирать от жажды, но ведь возможно и противоядие - обратно действующее вещество! И Серденко уже сам знает его состав.

Вот профессор Файт удовлетворительно может с земли размагничивать магнето у аэропланов. Ну и что же - магнето у моторов можно оградить от действия размагничивающих волн!

Нет! Это бег с препятствиями, а не остановка перед идеалом! Серденко же думал о другом - о боевом средстве, которому нет противника, для которого не найдешь в природе противоядия в течение первых десяти лет. А за десять лет можно окончательно смирить мир.

Ветер на дворе превратился в вихрь и штурмовал беззащитную ночную землю.

Жена инженера спала наверху на узком диване.