Летом 1878 года в Париже прошел первый международный конгресс литераторов, которые были серьезно озабочены охраной авторских прав. Их романы-фельетоны (так раньше называли произведения, которые печатались в газетах и журналах из номера в номер) публиковали в прессе других стран, и при этом издатели «забывали» перечислять авторам гонорары. Существовала и другая форма воровства - плагиат: сюжет оставался неизменным, а менялись имена героев и место действия. Правда, к серьезной литературе такие методы не применялись, а только к беллетристике - мелодрамам, приключениям и авантюрным романам.
Заложники безграмотности
Российские издатели тоже поворовывали у европейских авторов, но наш книжный рынок писателей интересовал мало - слишком был неразвит. Во время своего путешествия по Англии Тургенев на званом ужине разговорился с Уильямом Теккереем, автором «Ярмарки тщеславия ». Тот, узнав, что даже у самых популярных российских журналов максимальный тираж 10 тысяч экземпляров, рассмеялся и заявил, что «подобная литература есть одно самообольщение». А когда Иван Сергеевич начал хвалить талант Гоголя, сказал:
Хорош гениальный писатель, о существовании которого Европа не знает и читают которого только десять тысяч!
Причиной малых тиражей российских газет и журналов в то время была повальная безграмотность населения. А русские писатели были непопулярны за границей не потому, что плохо и неинтересно писали, а вследствие своей бедности. Чтобы издаваться в Европе, нужно было заплатить переводчикам. Между тем авторы сами получали копейки.
Два Ивана
На мировом конгрессе литераторов Россию представляли только Иван Сергеевич (он был избран вице-президентом конгресса), который в то время жил во Франции и вращался в кругу местных писателей. И еще малоизвестный автор Петр Бобрыкин. Хотя приглашения были посланы также Достоевскому, Толстому, Полонскому и Гончарову, они их проигнорировали. Как-то так у Ивана Сергеевича получалось, что все, кого он уважал, общаться с ним не желали. Особенно обижался на него Иван Гончаров.
Два Ивана, два начинающих литератора - чиновник министерства финансов Гончаров и помещик Тургенев, - познакомились в доме у Белинского. Гончаров был в восторге от «Записок охотника ». Он даже взял книгу с собой в кругосветное плавание на фрегате «Паллада ». А вот Тургенев, по воспоминаниям гражданской жены Некрасова Авдотьи Панаевой, отзывался о творчестве коллеги с присущей ему вальяжной барственностью: «Штудировал Гончарова и пришел к выводу, что тот в душе чиновник и его кругозор ограничен мелкими интересами ».
Через год после кругосветки Иван Гончаров был принят на должность цензора. Он вообще сделал за свою жизнь очень неплохую карьеру госслужащего: после Петербуржского цензурного комитета был редактором губернской газеты в родном Симбирске. Затем его приятель - министр народного просвещения Авраам Норов - вновь вызвал друга в столицу и назначил своим доверенным лицом с чином действительного статского советника. А уже заканчивал свою блестящую службу Гончаров в должности члена Совета министров по делам книгопечатания.
Гончаров для российских литераторов был очень ценной фигурой, ему были обязаны многие за протекционизм - Писемский, Лажечников, Достоевский и другие. Поэтому с ним предпочитали дружить. В том числе любил захаживать к нему в гости и Иван Сергеевич.
Великий плагиатор?
Во время одной из таких задушевных бесед Гончаров поделился с Тургеневым замыслом своего нового романа. Рассказывал подробно, с эпизодами и характерами. О неком художнике Раевском, который приезжает в провинциальный город к своей дальней родственнице, живущей вместе с двумя внучками. В одну из них - религиозную, волевую и обаятельную Варю - он влюбляется. И не без взаимности. Даже несмотря на то, что у нее уже есть ухажер - вольнодумец на поселении.
И что? Зимой 1858 года Тургенев представляет друзьями на домашних чтениях свой новый роман - «Дворянское гнездо ». И слушающий произведение Гончаров узнает в Лаврецком своего Райского, а в Лизе Калитиной - Варю.
Возмущенный цензор требует от Тургенева, чтобы тот убрал из романа несколько сцен, идея которых принадлежала ему. К всеобщему удивлению Тургенев это требование выполнил, что послужило поводом к кривотолкам о том, что замысел романа и характеры персонажей не его.
Что касается Гончарова, то он первое время вел себя достойно и шума никакого не поднимал. Лишь бросил Ивану Сергеевичу фразу: «Я вам это дарю! У меня еще много! ».
По воспоминаниям современников Иван Гончаров был болезненно мнителен. С той поры любые тургеневские произведения он начал причислять к плагиату придуманных им героев и сюжетных ходов. А после выхода в свет романа «Накануне », где в Шубине он тоже увидел черты Райского, а в образе Стаховой - все ту же Варю, цензор сорвался и начал уже прилюдно обвинять Тургенева в воровстве идей. Между ними произошла грозная переписка, после чего Иван Сергеевич потребовал назначить «третейский литературный суд».
Обида на всю жизнь
Перед «судьями» - публицистами Анненковым, Дружининым, Никитенко и Дудышкиным - стояла довольно сложная задача: и цензора не обидеть, и с приятелем-писателем не поругаться. Поэтому резюме «литературного суда», который состоялся 29 марта 1860 года, было весьма толерантно: никто не виноват, все это случайное совпадение.
Тургенева «приговор» устроил. Но ушел он, заявив, что больше дела с Гончаровым иметь не будет никогда. Они еще раз встретились на похоронах Дружинина, и эту встречу принято называть «формальным примирением».
Но Гончаров своей обиды Ивану Сергеевичу так не простил и оставил потомкам свои мемуары, в которых подробно описал этот инцидент. Эти воспоминания известны литературоведам под названием, которое придумал сам Иван Гончаров, - «Необыкновенная история ».
Ян Дарум
Р.S. Еще занимательней история конфликта Тургенева и Достоевского. Об этом - в нашей следующей публикации.
По словам Дмитрия Нечаева, главный итог работы Андрея Клычкова и его команды в 2018 году - выверенные приоритеты, дающие шанс Орловской области на реализацию стратегии догоняющего развития.29.03.2019 Орёл-регион
За фонтаны и общественные территории.
Мэр Орла Василий Новиков в своем докладе перед депутатами на сессии горсовета 28 марта благодарил губернатора Орловской области Андрея Клычкова за благоустройство общественных территорий,
28.03.2019 OrelGrad.Ru
Глава администрации города Орла Александр Муромский попросил подрядчика ООО «РГС» ускорить темпы работы.
29.03.2019 Орёл-регион
КЛИО – Слушается дело №2 о ссоре Тургенева Ивана Сергеевича с Гончаровым Иваном Александровичем. Свидетелем по делу вызывается .
Гончаров! Расскажите нам о причинах Вашей ссоры с Тургеневым.
ГОНЧАРОВ (встаёт) — Причины своего разрыва с Тургеневым я самым подробным образом изложил в обширной рукописи, которую я назвал «Необыкновенная история» с подзаголовком «истинное происшествие». Эту рукопись, законвертированную и скрепленную пятью сургучными печатями, я передал перед своей смертью на хранение Софье Александровне Никитенко с препроводительной запиской, в которой просил её опубликовать рукопись только после моей и Тургенева смерти, а ещё лучше совсем не публиковать, а передать на хранение в Российскую публичную библиотеку для назидания потомству.
Примечание ред. НМ: Подробнее об этой рукописи см. в конце страницы
Открывая судебное заседание, Вы, обращаясь к Тургеневу, совершенно справедливо изволили заметить, что все его литературные склоки как-то не вяжутся с его лицом, полным добродушия и благожелательности, ни с его литературными творениями, полными изящества. Вот в этом то всё и дело, что его импозантная внешность и изящество стиля всех вводили в обман, а он превосходно этим пользовался. И я тоже попался на эту удочку. Только впоследствии я убедился, что Тургенев по существу своему прежде всего актёр. Он всегда играет, даже когда остаётся один. В нём нет ничего искреннего, от сердца. Но актёр он прекрасный. И всю свою жизнь он играл. Но ведь хорошо играть на сцене театра. А в жизни играть – это позор, потому что это значит в основу своей жизни положить ложь. Так у Тургенева и было. Он актёр, лгун, и к тому же литературный вор.
Надо сказать, что Тургенев не лишён литературного таланта. Он отличный миниатюрист. Все его мелкие рассказы, особенно «Записки охотника» написаны как бы акварелью. Но к большим полотнам, к широким и глубоким обобщениям он решительно неспособен. Для этого ему не хватало ни ума, ни наблюдательности. Ну, а на мелких рассказах, как бы они не были хороши, далеко не уедешь. Поэтому и Пушкин советовал Гоголю, после его «Вечеров на хуторе близ Диканьки», написать что-нибудь капитальное. И сам дал ему темы и «Ревизора» и «Мёртвых душ».
А тщеславие, которое свойственно каждому актёру и которым Тургенев был набит, как мешок трухой, заставило его вообразить себя генералом от русской литературы. А для такого важного чина надо иметь и соответствующий послужной список, т.е. надо было иметь не только мелкие рассказы, но и капитальные вещи.
А как их создать, когда для этого нет соответствующего таланта? Очень просто – украсть тему, образы, типы, завязку и развитие романа у другого; всё это, для заметания следов, перемешать, наскоро состряпать и, главное, опередить обворованного литератора выпуском своего сочинения в печать. Так Тургенев со мной и поступил.
Благодаря службе, а также моей лени («обломовщине» ), я писал свои большие романы очень долго. «Обрыв» занял у меня двадцать лет. К тому же я был лишён чувства самокритики, я сам не мог твёрдо себе сказать, хорошо или плохо я написал. Поэтому я часто читал своим литературным коллегам, в том числе и Тургеневу, свои рукописи и с жадностью выслушивал их мнения.
Первое подозрение на Тургенева у меня возникло, когда я прочёл его «Вешние воды», и увидел, что он многое взял из моей «Обыкновенной истории». Но это подозрение я затаил в себе. Надо сказать, что я прочёл Тургеневу не только отдельные сцены из «Обрыва», но и рассказал ему всю канву и всё развитие романа, ещё мною не написанного.
Тургенев слушал меня с жадностью. И вдруг появляется в печати один за одним, и конечно до напечатания мною «Обрыва» — «Дворянское гнездо», «Отцы и дети» и «Накануне».
Читая их, я ясно видел, что всё это сколки с моего «Обрыва».
Не имея собственных идей в голове и не наблюдая внимательно русскую общественную жизнь, так как он постоянно жил заграницей, Тургенев устроил настоящую охоту за моими литературными трудами и даже мыслями. Недаром же он был отличный охотник.
В своих письмах ко мне он всегда выспрашивал меня, над чем я работаю, что я написал и что намерен написать. И в моих ответах черпал материал для своих повестей.
Он постоянно подсылал ко мне своих приспешников, вроде Анненкова, чтобы узнать что-нибудь о моём творчестве. Они узнавали, благодаря моей доверчивости и немедленно подробно докладывали ему, а он мой материал сейчас же обрабатывал в какое-нибудь своё литературное произведение.
Когда же я жил в Мариенбаде, в гостинице, Тургенев даже подослал двух своих подхалимов, которые поселились в одном коридоре со мной, и во время моего отсутствия, пробрались ко мне в номер, вынули из комода мои рукописи, наскоро их переписали, и затем передали Тургеневу. Я это обнаружил потому, что рукописи лежали не так, как я их положил. После этого я свои рукописи стал запирать в чемодан.
Тургенев и за границу то уехал совсем не из-за Полины Виардо, как это всем говорил. Это была причина второстепенная. Главная причина была в том, чтобы безнаказанно увезти с собой награбленное моё добро и там на свободе им пользоваться, т.е. обрабатывать мой материал в свои повести и романы. Вся гнусность его поведения заключается ещё в том, что он выпускал в свет свои романы раньше, чем я успевал отделать и напечатать свои обширные романы. И выходило так, что это он сказал первое слово, а я, будто, заимствовал у него.
Тургенев всегда шёл по моим следам, а у читающей публики могло получиться впечатление, что я шёл по его следам. Вот, прошу Вас обратить внимание на даты писания моих романов и выпуска их в свет, и на даты выпуска в свет романов Тургенева: в 1847 г. в «Современнике» я напечатал «Обыкновенную историю», а в 1848 г. Тургенев напечатал «Вешние воды». «Обломова» я писал пятнадцать лет – с 1844-1859 гг. и напечатал его в 1859 г. в «Отечественных записках». Одновременно писал я и «Обрыв», который я полностью напечатал только в 1869 году. Но читал оба моих романа многим, в том числе и Тургеневу, в самом начале их создания. А Тургенев, выслушивая и запоминая моё изложение, пёк сам романы, как блины. Он напечатал: «Рудина» в 1855 г., «Дворянское гнездо» в 1858 г., «Накануне» в 1859 г., «Отцы и дети» — в 1861 г. и «Дым» в 1867 г. За двенадцать лет пять романов!
А как только мой материал был исчерпан и больше ему не удалось из меня ничего выудить, он свой последний роман «Новь», кстати никуда не годный, выпустил только в 1876 году, т.е. через девять лет после «Дыма». Кроме того, Тургенев, сойдясь за границей близко с тамошними литераторами – Флобером, братьями Гонкур, Золя, немецким евреем Ауэрбахом, выдавал себя за единственного гениального русского литератора, за генерала от русской литературы. Он заботился о переводе своих сочинений на французский язык, а переводы моих романов, наоборот затирал. Больше того, заискивая перед «просвещенными европейцами», он делился с ними уворованными у меня литературными материалами. Прочитайте внимательно «Дачу на Рейне» Ауэрбаха, «Madame Bovary » и «Education sentimentale » Флобера, и Вы увидите, что всё это мой материал из «Обрыва», обработанный на западно-европейский лад.
Я утверждаю, что если бы я не пересказывал Тургеневу своего «Обрыва» целиком и подробно, то не было бы на свете ни «Дворянского гнезда», «Накануне», «Отцов и детей» и «Дыма» в нашей литературе, или «Дачи на Рейне» — в немецкой, ни «Madame Bovary » и «Education sentimentale » — во французской, и может быть и многих других произведений, которых я не читал и не знаю.
Я понимаю, что мне очень трудно, пожалуй, даже невозможно, доказать своё обвинение Тургенева в литературном воровстве юридически. Тем более, что он, как опытный литератор, отлично заметал следы своего воровства. Но если Вы поручите опытным литературным критикам прочесть внимательно и параллельно мои и Тургенева романы, я не сомневаюсь, что они убедятся в том, что Тургенев весь свой литературный материал воровал у меня.
(Гончаров садится в кресло ).
КЛИО – Свидетель Никитенко Александр Васильевич , подойдите к столу и расскажите всё, что Вам известно о ссоре между Тургеневым и Гончаровым.
НИКИТЕНКО – В 1860 г. Тургенев давал банкет по случаю выхода в свет своего романа «Накануне», за который он получил 4000 рублей. На этот банкет были приглашены также я и Дудышкин. Когда Дудышкин пришёл на банкет, он, смеясь, рассказал о своей встрече на Невском проспекте с Гончаровым:
«Иду я сюда. По дороге встречаю Гончарова и говорю ему, иду на банкет к Тургеневу по случаю получения им 4000 руб. за напечатание «Накануне». Гончаров мне ответил: — передайте Тургеневу, что он устраивает банкет на мои деньги, потому что свой роман он украл из моего «Обрыва». Я, смеясь, ответил ему, что обязательно передам».
И передал. Конечно, Дудышкин поступил очень легкомысленно. Его рассказ вызвал в Тургеневе возмущение, и он тогда же написал Гончарову письмо, в котором приводил слова Дудышкина, и требовал от Гончарова объяснений перед авторитетной литературной комиссией, которая бы определила справедливость или лживость его утверждений. Со своей стороны Тургенев предлагал комиссию в следующем составе: Анненков, Дружинин, Дудышкин и Никитенко. В случае отказа, Тургенев писал Гончарову, что будет вынужден вызвать его на дуэль. Письмо было написано в сдержанных выражениях, вполне корректно.
Гончаров ответил на это письмо согласием и с составом комиссии тоже согласился. Встреча была назначена на квартире у Гончарова. Первое слово было предоставлено Гончарову.
Он, видимо конфузясь, скомканно и неубедительно заговорил о том, что и «Вешние воды», и «Дворянское гнездо», и «Накануне» взяты Тургеневым у него из его «Обыкновенной истории» и из рукописи «Обрыва», которую он читал Тургеневу. В доказательство Гончаров приводил такие общие в этих романах образы и сцены: «у меня в «Обрыве» Вера отдаётся Волохову, и у него Елена отдаётся болгарину Инсарову. Кстати, и имя Елены он взял у меня, так как сначала Вера у меня была Елена. У меня описана бабушка, и у него в «Дворянском гнезде» бабушка, только моя бабушка много лучше написана, чем у него».
Тургенев спокойно и с достоинством отрицал обвинение Гончарова и говорил, что общность идей, образов и положений вовсе не доказывает заимствования одним у другого, а доказывает только то, что мы живём в одно время, дышим одним воздухов и наблюдаем одни и те же явления, но вот излагает их каждый по-своему.
Мы, комиссия, все четверо, убеждали Гончарова в том, что у него и у Тургенева совершенно различные литературные таланты, что они оба представляют собой исключительную ценность в русской литературе и что никто из них не нуждается в заимствовании друг у друга. Комиссия единогласно признала, что Гончаров неправ.
Тогда Тургенев встал, взял шляпу и обращаясь к Гончарову сказал: «С этих пор прошу не считать меня среди своих знакомых». И ушёл.
Но нам надо было ещё ликвидировать фразу Гончарова, переданную через Дудышкина о банкете Тургенева за счёт Гончарова. Гончаров сказал, что с его стороны это была шутка, и он признаёт, что она была некорректна, а Дудышкин сказал, что Гончаров его не уполномочивал передавать эту фразу Тургеневу, а он это сделал по своей инициативе. На основании этих заявлений, комиссия признала эту фразу как бы не произнесённой, и, таким образом, повод к дуэли был устранён.
КЛИО – Что же, Гончаров согласился с заключением Комиссии?
НИКИТЕНКО – Он не возражал против нашего заключения, но, видимо, в душе, остался при своём прежнем мнении. А впоследствии он прямо говорил, что все члены комиссии были прихвостнями Тургенева и поэтому другого заключения дать не могли.
Вообще Гончаров с годами становился всё более и более мнительным. Во всех своих собеседниках он видел соглядатаев и шпионов Тургенева, которые якобы стремятся выпытать у него, что он пишет, чтобы передать об этом Тургеневу. Вследствие такого своего душевного состояния Гончаров перестал бывать в обществе и уединился в своей холостой квартире. Когда Тургенев появлялся на берегах Невы, Гончаров говорил: «Злой чечен ползёт на берег…»
Даже Стасюлович , редактор «Вестника Европы», который был ближайшим другом Гончарова, с которым он постоянно советовался и в журнале которого печатался, даже и его Гончаров заподозрил в том, что он передаёт Тургеневу всё, что он слышит от него. И перестал его посещать. Такое душевное состояние Гончарова нельзя было бы в этот период назвать вполне нормальным.
КЛИО – Никитенко, займите своё место. Тургенев, Вам предоставляется последнее слово.
ТУРГЕНЕВ – Оправдываться в обвинениях, возводимых на меня Гончаровым, я не буду по двум соображениям: во-первых, потому что считаю это ниже своего достоинства, и, во-вторых, потому что не какая-нибудь комиссия, а вся читающая публика, может сколько угодно сопоставлять мои и Гончарова сочинения, и никому из них в голову не придёт подозревать меня в заимствовании у Гончарова. По крайней мере, за те сто лет, которые прошли со време ни выхода в свет наших сочинений, нигде, ни в одной литературной критике не говорилось об этом ни слова. А столетие – это достаточный срок для испытания добропорядочности наших сочинений. Да, в конце концов, дело и не в том, что написано, а в том, как написано. Ze style l ‘ est l ‘ homme la meme chos , говорят французы.
Но другое обвинение Гончарова я должен опровергнуть фактами. Это обвинение в том, что я, живя за границей, выдвигал себя на второй план, или совсем затирал.
Да, в силу того, что я жил заграницей и был в дружбе со всеми виднейшими иностранными литераторами, главным образом, французами, я невольно стал посредником между нашей и западноевропейской литературами. И я эту свою ответственную роль очень высоко ставил, и меньше всего заботился о популяризации своих сочинений. С одной стороны, я постоянно заботился о переводе русских сочинений на французский язык, а с другой – старался знакомить Россию с французской литературой. Для этого я устроил Золя постоянным корреспондентом «Вестника Европы», где он и помещал свои статьи в течение нескольких лет.
Когда один из французских критиков задумал поехать в Россию, чтобы лично познакомиться с русскими литераторами и дать потом о них свои впечатления, и обратился ко мне за рекомендациями, я дал ему рекомендательные письма ко всем более или менее известным русским литераторам, в том числе, и к Гончарову, и Достоевскому, с которыми в то время у меня был полный разрыв. Достоевскому я написал, что наш разрыв не мешает мне признавать в нём главную силу в русской литературе, и поэтому я прошу его принять господина N и ознакомить его «с Вашей жизнью и трудами». Несмотря на наш антагонизм с Львом Толстым, я прилагал все старания к быстрейшим и наилучшим переводам его сочинений на иностранные языки, и я могу гордиться тем, что я первый познакомил Европу со Львом Толстым. Гончаров тоже переводился на французский язык, но мало. Виноват в этом он сам, или, вернее, его лень, потому что на предложения о переводе он или не отвечал, или отвечал неопределённо.
Хотя я и оторвался от России, я никогда не переставал быть русским и русских интересов, тем более интересов русской литературы, никогда и никому не предавал.
КЛИО – Дело № 2 о ссоре Тургенева Ивана Сергеевича с Гончаровым Иваном Александровичем, считаю законченным. На основании свидетельских показаний и объяснений сторон, Тургенева Ивана Сергеевича по обвинению его в учинении ссоры с Гончаровым Иваном Александровичем, считать по суду Истории оправданным .
Гончарову в его ходатайстве об образовании комиссии для расследования фактов заимствования Тургеневым у него — Гончарова – материалов для своих произведений отказать по следующим соображениям. Во-первых, такая комиссия уже была в 1860 году и вынесла единодушное решение, опровергающее обвинение Гончаровым Тургенева. И, во-вторых, за столетний период, прошедший со времени написания романов Гончаровым и Тургеневым, литературная критика, тщательно изучавшая творчество обоих авторов, ни разу не обнаружила каких-либо заимствований Тургенева у Гончарова.
Распространение Гончаровым слухов о том, что Тургенев воровал у него темы и персонажи для своих романов признать ложным и порочащим доброе литературное имя Тургенева и на этом основании подвергнуть Гончарова Ивана Александровича общественному порицанию.
Болезненное состояние психики Гончарова (маниакальность), о которой упоминал свидетель Никитенко, не может служить для него оправданием, так как эта маниакальность проявилась уже на склоне лет Гончарова, а он свои обвинения Тургенева в воровстве он высказывал в расцвете своих сил и своего литературного таланта.
"Шум, волненье на Парнасе, На Парнасе все в тревоге", — так писал поэт Дмитрий Минаев в стихотворении "Парнасский приговор", посвященном третейскому суду, состоявшемуся весной 1860 года. Суд с большим трудом помог избежать дуэли между Иваном Александровичем Гончаровым и Иваном Сергеевичем Тургеневым. Причина конфликта — обвинения в плагиате.
Летом 1878 в Париже прошел первый международный конгресс литераторов. Он был посвящен защите авторских прав. Поскольку многие периодические издания в различных странах забывали выплачивать авторам гонорар. Часто оставляли сюжет, но меняли имена героев, место действия. На этом конгрессе Россию представлял только Иван Тургенев и молодой драматург Петр Боборыкин.
Иван Сергеевич был избран вице-президентом конгресса. На конгресс отказались приехать Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, Я. П. Полонский и И. А. Гончаров. Частично из-за нежелания встречаться с Тургеневым. Многие, кого уважал автор "Записок охотника" не желали с ним встречаться. Гончаров открыто обвинял Тургенева в плагиате.
Помещик Тургенев свысока относился к сыну купца — Гончарову. Гражданская жена Николая Некрасова — Авдотья Панаева, вспоминала, как в доме Белинского произошло знакомство Гончарова и Тургенева. Гончаров взял "Записки охотника" с собой в кругосветную экспедиция на фрегате "Паллада". А Тургенев отзывался о Гончарове со снисходительной барственностью — "штудировал Гончарова, и пришел к выводу, что в душе чиновник и его кругозор ограничен мелкими интересами, что в его натуре нет никаких порывов, что он совершенно доволен своим мизерным миром и его не интересуют никакие общественные вопросы, он даже как-то боится разговаривать о них, чтобы не потерять благонамеренность чиновника. Такой человек далеко не пойдет. Посмотрите, он застрянет на своем первом произведении".
Ивану Гончарову пришлось строить карьеру исключительно благодаря своему трудолюбию и уму. Мелкий чиновник стал цензором, затем доверенным лицом министра народного просвещения с чином действительного статского советника и закончил карьеру членом Совета министров по делам книгопечатания.
После окончания факультета словесности Московского университета в 1834 году Ивану Александровичу было положено очень скромное жалование в Департаменте внешней торговли министерства финансов в Петербурге, приходилось подрабатывать репетитором у Майковых, которые ввели его в свой салон и познакомили с родственниками и друзьями. Среда, в которой он находился, была аристократической, в этом кругу было принято не показывать своей бедности и переживаний, ровно обходиться и с теми, кто выше по положению, и с теми, кто ниже.
В 1846 году Виссариону Белинскому был прочитан роман Ивана Гончарова "Обыкновенная история", роман критику не очень понравился. А Николай Некрасов роман одобрил и вскоре напечатал в журнале "Современник".
В 1852 года Гончаров был назначен секретарем вице- адмирала Евфимия Путятина и с фрегатом "Паллада" совершил кругосветное путешествие. В 1855 году он возвращается в Петербург по суше, через всю Россию с побережья Охотского моря. В апреле "Отечественные записки" опубликовали первый очерк об этом путешествии. Граждане России впервые узнали о быте Японии и многих других стран. Через год Гончаров становится цензором. Он помогает многим своим друзьям — Писемскому, Лажечникову, Достоевскому. …С ним предпочитают дружить писатели. В том числе и Иван Сергеевич Тургенев, который частенько заходит к нему в гости.
В своем автобиографическом романе "Необыкновенная история" — об отношениях писателей 1840-1870- годов, Иван Гончаров написал — "Еще с 1855 года я стал замечать какое-то усиленное внимание ко мне со стороны Тургенева". Во время одной из бесед Гончаров поделился с Тургеневым замыслом нового романа. Рассказал все подробно: характеры, эпизоды, сюжет. О некотором художнике Райском, приехавшем в провинциальный город к своей дальней родственнице, проживающей с двумя внучками. Одна — Варя — волевая, обаятельная, религиозная.
Зимой 1858 года Тургенев пригласил к себе друзей для прослушивания нового романа. И представил на домашнем чтении — "Дворянское гнездо". Гончаров пришел не к обеду, а позже. И сказал, что его не приглашали. Тургенев удивился, возразил, что приглашал всех. Когда начали читать роман, Иван Александрович заметил сходство со своим романом "Обрыв". Гончаров узнает в Лаврецком своего Райского, в Лизе — Варю. Ему понятна причина, по которой его не пригласили для чтения.
Цензор возмущен и требует убрать из романа несколько сцен, идея которых принадлежала ему. Тургенев признает, что есть кое-какое сходство. И согласен выполнить требование. Слушатели были удивлены. Иван Сергеевич отрицал заимствование сюжета, но согласился исключить из романа некоторые сцены. Гончаров придя домой выбросил из рукописи главу о предках Райского. Глава была достаточно объемной. Гончаров решил скандала не устраивать, но при встречах бросал фразу: " Я Вам это дарю! У меня еще много".
Но с той поры стал в произведениях Тургенева искать свои сюжеты. После публикации романа "Накануне", Иван Александрович открыто обвинил Тургенева в воровстве чужих идей. Писатели обменялись грозными письмами. Тургенев потребовал назначить "третейский литературный суд", в противном случае он грозил вызовом на дуэль.
"На Ваше предположение, что меня беспокоят Ваши успехи — позвольте улыбнуться, и только", — ответил Гончаров. Но на суд согласился. Судьями должны были выступить Анненков, Дружинин, Никитенко и Дудышкин — публицисты. Они оказались в сложнейшей ситуации с одной стороны, Гончаров не только цензор, которого нельзя обижать, но и приятель, с другой стороны, Тургенев — тоже известный приятель. Как пишет Дмитрий Минаев в стихотворении "Парнасский приговор":
Он, как я, писатель старый,
Издал он роман недавно,
Где сюжет и план рассказа
У меня украл бесславно…
У меня — герой в чахотке,
У него — портрет того же;
У меня — Елена имя,
У него — Елена тоже,
У него все лица также,
Как в моем романе, ходят,
Пьют, болтают, спят и любят…
Наглость эта превосходит
Меры всякие…
Судьи вынесли "Соломоново решение" — никто не виноват, случайное совпадение. "Произведения Тургенева и Гончарова, возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны".
Твое дело, и наказан
Будет недруг твой лукавый.
И за то он, нашей властью,
На театре будет вскоре
Роль купца играть немую
Бессловесно в "Ревизоре".
Ты же — так как для романа
У тебя нет вновь сюжета —
На казенный счет поедешь
Путешествовать вкруг света.
Верно, лучшее творенье
Ты напишешь на дороге.
Так решаем на Парнасе
Я, Минерва и все боги".
Тургенева приговор устроил. Но он заявил, что никогда больше не будет иметь дел с Гончаровым. Иван Александрович обиды не простил. Он оставил потомкам мемуары — "Необыкновенная история" — где подробно изложил события. Через четыре года писатели встретились по печальному поводу. Хоронили одного из экспертов — Александра Дружинина. "Примирение сторон" состоялось 21 января 1864 года — но простить Тургенева Гончаров так и не смог. А Тургенев писал Гончарову: "Мы ведь тоже с Вами последние Могикане…".
В понедельник исполняется 200 лет со дня рождения знаменитого критика («Мильон терзаний», «Заметки о личности Белинского», «Лучше поздно, чем никогда») и писателя Ивана Гончарова, автора романов «Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв», отображающих, как на ладони, жизнь дореформенной России XIX века. Его именем названы улицы многих городов постсоветского пространства, в том числе в нашей области (в Донецке и Мариуполе). А введенный благодаря ему в обиход термин «обломовщина» не устарел и поныне. Ждать, лежа на диване, когда счастье само упадет на голову, у нас любят многие… Сам же Иван Александрович был человеком весьма деятельным, успел примерить на себя множество профессий.
Купеческий сын мог стать коммерсантом
Будущий писатель родился в год русско-французского противостояния – 1812-й – в Симбирске, который в прошлом веке был переименован в Ульяновск – по истинной фамилии еще одной местной знаменитости, вождя революции Владимира Ленина. Большой каменный дом Гончаровых (жил Ваня со старшим братом и двумя сестрами вовсе не худо, ведь папа и мама принадлежали к купеческому сословию) располагался в самом центре города, имел обширный двор и сад.
Гончарову было всего семь, когда умер его отец. На плечи матери легли хозяйственные заботы, а воспитанием мальчика занимался крестный – отставной моряк Николай Трегубов, человек широких взглядов, критически относившийся к тому, что тогда происходило в России. Затем были частный пансион, коммерческое училище Москвы, выбранное по настоянию матери. Однако куда больше его интересовала не материальная, а духовная сторона жизни. Иван зачитывался Карамзиным, «питался» Державиным, боготворил Пушкина. И, в конце концов, уговорил мать написать прошение об исключении его из списка пансионеров.
Словесный факультет Московского университета пришелся по душе куда больше. По окончании вуза Иван поехал навестить родню. Симбирск, напоминавший огромную сонную деревню, не прельщал – тянуло в Москву, Петербург. Но пришлось задержаться – губернатор Загряжский уговорил стать его секретарем. А спустя 11 месяцев Гончаров вместе с ним устремился в столицу, к берегам Невы.
Питер и «Паллада»
Некоторые пишут, что, не имея никаких связей, но веря в свои талант и удачу, Гончаров направился в департамент внешней торговли Министерства финансов и устроился переводчиком иностранной переписки. Другие – что протекция имелась: мол, родной брат его крестного являлся в Питере важной шишкой. Как бы то ни было, началась госслужба, которая продлилась в общей сложности 30 лет.
Гончаров вспоминал, как, работая «маленьким чиновником-пере-вод-чиком», узнал о смерти Пушкина. «В моей скромной чиновничьей комнате, на полочке, на первом месте стояли его сочинения, где всё было изучено, где всякая строчка была прочувствована, продумана… И вдруг пришли и сказали, что он убит, что его более нет… Это было в департаменте. Я вышел в коридор и горько-горько, не владея собой, отвернувшись к стенке и закрывая лицо руками, заплакал, – признавался писатель. – Тоска ножом резала сердце, и слезы лились в то время, когда всё еще не хотелось верить, что его уже нет, что Пушкина нет! Я не мог понять, чтобы тот, пред кем я склонял мысленно колени, лежал бездыханен. И я плакал горько и неутешно, как плачут по получении известия о смерти любимой женщины или матери».
Параллельно со службой Иван Александрович занимался сочинительством, учил сыновей художника Николая Майкова – будущего поэта Аполлона и Валериана – латинскому языку и русской словесности. Там же вдоволь общался с известными писателями, музыкантами, живописцами. Потом зачастил в Дом литераторов, где некоторое время спустя читал Белинскому свой дебютный роман «Обыкновенная история». Само название подчеркивает, что разыгрывающийся в произведении конфликт между «реализмом» и «романтизмом» – типичные процессы того времени. Впрочем, как и нашего. Ведь сколько сейчас таких адуевых, убивших любовь во имя карьеры…
Мощно выстрелил Гончаров и циклом путевых очерков «Фрегат «Паллада». На этом корабле он в качестве секретаря адмирала Путятина завоевывал Японию, жители которой не давали иностранцам «добро» на торговлю. Но Россия и Соединенные Штаты побряцали у берегов Страны восходящего солнца оружием. И соответствующие договоры были подписаны. С первых дней того путешествия, про-длившегося два с половиной года (писатель побывал в Англии, Южной Африке, Индонезии, Японии, Китае, на Филиппинах и на множестве небольших островов и архипелагов Атлантического, Индийского и Тихого океанов), Гончаров начал вести подробный путевой журнал. Его материалы и легли в основу будущей книги «Фрегат «Паллада», поразившей читателей как насыщенным фактажем, так и стилем – острым, цепким, нетривиальным. Кстати, эта вещь при жизни Гончарова пережила восемь изданий – больше, чем любой из его романов.
После путешествия Гончаров недолго оставался в департаменте Минфина. Ему удалось получить место цензора. Должность для писателя была странной, ведь приходилось выхолащивать произведения коллег по перу. Однако если мастер и тяготился, то виду не подавал. К тому времени он уже опубликовал роман «Обломов», став более чем известным. Каждый нашел в этом произведении что-то свое: одни поносили лежебоку-Обломова, другие видели в его позиции чуть ли не протест против суеты всепоглощающего прогресса.
В середине 1862 года Ивана Александровича пригласили на должность редактора газеты «Северная почта» – рупора Министерства внутренних дел. Он работал там около года, а затем был назначен членом совета по делам печати. Гончаров активно защищал правительство, причинил много неприятностей некрасовскому «Современнику» и писаревскому «Русскому слову», критиковал нигилистов, писал о «жалких и несамостоятельных доктринах материализма, социализма и коммунизма». По словам невесты его племянника, Елизаветы Гончаровой (в девичестве Уманец), на письменном столе мэтра «красовалась большая роскошная, серебряная, вызолоченная чернильница, с эмалью и инкрустациями; весь письменный прибор к ней и подсвечники – подарок императора Александра III (кажется, ему очень льстило внимание государя, и он охотно рассказывал подробности самого торжества этого подношения)».
Страдания над «Обрывом»
Литературный критик и мемуарист Павел Анненков, находившийся в близких отношениях со многими писателями, вспоминал о ссоре, вспыхнувшей между двумя Иванами – Гончаровым и Тургеневым: «По возвращении из кругосветного своего путешествия или даже и ранее того Гончаров прочел некоторую часть изготовленного им романа Тургеневу и рассказал ему содержание этого произведения. При появлении «Дворянского гнезда» Тургенев был удивлен, услыхав, что автор романа, который впоследствии явился под заглавием «Обрыв», находит поразительное сходство сюжетов, что он и выразил Тургеневу лично. С появлением «Накануне» произошло то же самое».
Взбешенный обвинением в плагиате, Тургенев потребовал третейского суда. «На ваше предположение, что меня беспокоят ваши успехи – позвольте улыбнуться, и только», – ответил Гончаров. Но на суд согласился. Тот проходил 29 марта 1860 года в его квартире. Среди судей были люди, одинаково хорошо относившиеся к обоим писателям. В том числе Анненков. Вердикт был таков: «Произведения Тургенева и Гончарова, как возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны».
Гончаров остался доволен, Тургенев же заявил ему, что их дружеские отношения «с этой минуты прекращаются». Помирились они лишь четыре года спустя – на похоронах одного из экспертов, Дружинина, прямо перед раскрытым гробом журналиста. Но прежних добрых отношений между ними уже не было никогда.
В конце 1867-го Иван Александрович вышел в отставку, полностью сосредоточившись на своем третьем романе «Обрыв», который писал 20 лет. То называл его «дитя моего сердца», то – «неудобоисполнимой задачей, которая, как жернов, висит у меня на шее и мешает поворотиться». Но всё же выдюжил. Правда, закончив роман, быстро сдал.
Больной, одинокий Гончаров часто впадал в депрессию, жаловался, что не может быстро откликаться на события современной жизни. В творческом плане лучшие годы были уже позади, в личном у него вообще ничего не склеилось – ни разу не был женат. «Родных у меня никого нет, – признавался он. – По крови родные есть, да я не придаю им никакой цены. Какие это родные, что в них близкого мне? Чужие, но близкие по мысли, по чувствам могут быть мне более дорогими, чем кровные, – только таким родством я дорожу и высоко ценю его».
В сентябре 1891-го он простудился и умер спустя три дня от воспаления легких на восьмидесятом году жизни. Похоронили писателя на Новом Никольском кладбище Александро-Невской лавры. 27 августа 1956 года в связи с ликвидацией этого приюта усопших прах Гончарова перенесли на Литераторские мостки Волкова кладбища и захоронили поблизости от могил Григоровича и… Тургенева, с которым он так ругался при жизни.
Презентуют книги и откроют трехэтажный музей
К 200-летию Гончарова в Ульяновске приурочили более сотни мероприятий. В областной научной библиотеке развернулась выставка «Всё сильней гончаровские чары», где, в частности, можно увидеть его незаконченные произведения, рукописную книгу деда писателя, узнать, как местные жители отмечали юбилей Ивана Александ-ровича 100 лет назад. С 12 по 21 июня проходит VI театральный фестиваль «Герои Гончарова на современной сцене». После громких заметок об ужасающем состоянии памятника классику его в спешном порядке отреставрировали (причем работы по заделке швов и очистке от ржавчины начались лишь в этом месяце).
Сегодня состоится гашение юбилейного конверта, а в воскресенье в парке «Винновская роща» пройдет традиционный XXXIV Всероссийский гончаровский праздник (будут звучать поэзия и музыка).
В понедельник торжественно откроют трехэтажный Историко-мемори-альный центр-музей Гончарова. Там состоится пер-вый вернисаж «Герои И.А.Гончарова в иллюстрациях российских художников». В этот же день в облправительстве вручат Международную литературную премию имени писателя.
20 июня Всероссийская государственная библиотека иностранной литературы презентует издания, выпущенные специально к 200-летию со дня рождения писателя: литературную биографию Гончарова, созданную известным французским писателем Анри Труайя, публицистику классика на русском и немецком языках, фотоальбомы.
Письмо Гончарова Тургеневу
Спешу, по обещанию, возвратить Вам, Иван Сергеевич, повесть «Накануне», из которой я прочел всего страниц сорок. Дочитаю когда-нибудь после, а теперь боюсь задержать: у меня есть другое дело.
На обе эти повести, то есть «Дворянское гнездо» и «Накануне», я смотрю как-то в связи, потому, может быть, что ими начался новый период Вашей литературной деятельности. Я даже беру смелость, судя и по тем сорока страницам, которые я прочел, заключить, каким чувством руководствовались Вы, когда писали и ту и другую вещь.
Извините, если скажу, что, не читая «Накануне», я считал Вас слабее, и всего того значения не придавал Вам, какое Вы приобретаете этою повестью, по крайней мере в моих глазах и некоторых других, может быть. Мне очень весело признать в Вас смелого и колоссального… артиста. Желаю, чтоб Вы продолжали и кончили литературную карьеру тем путем, на который недавно так блистательно вступили.
Я помню, что Вы однажды было приуныли и как будто опустили крылья, но талант, к всеобщей радости, не дал Вам покоя, и благородные стремления расшевелились.
По прежним Вашим сочинениям я и многие тоже не могли составить себе определенного понятия о роде Вашего таланта, но по этим двум повестям я разглядел и оценил окончательно Вас как писателя и как человека.
Как в человеке ценю в Вас одну благородную черту: это то радушие и снисходительное, пристальное внимание, с которым Вы выслушиваете сочинения других и, между прочим, недавно выслушали и расхвалили мой ничтожный отрывок все из того же романа, который был Вам рассказан уже давно в программе.
Ваш искренний и усердный ценитель
И. Гончаров.
Не забудьте как-нибудь прислать мой носовой платок: извините, что напоминаю; Вы такой рассеянный и забывчивый.
Второе письмо Гончарова Тургеневу
… При появлении «Дворянского гнезда», опираясь на наши старые приятельские отношения, откровенно выразил Вам мою мысль о сходстве этой повести с сюжетом моего романа, как он был Вам рассказан по программе. Вы тогда отчасти согласились в сходстве общего плана и отношений некоторых лиц между собой, даже исключили одно место, слишком живо напоминавшее одну сцену, и я удовольствовался.
С появлением Вашей повести «Накануне», прежде нежели я увидел и имел ее у себя в руках, уже кое-где говорили и раза два мне самому о том, что будто и в ней есть что-то сходное с продолжением моей программы. Тогда только, получив ее от Вас, я прочел страниц тридцать и мне самому показалось, что есть что-то общее в идее Вашего художника Шубина и моего героя. Крайний недосуг помешал мне дочитать повесть до конца, и я отослал ее Вам назад. Это предположение мое о сходстве обоих лиц состоялось уже после того, как со стороны дошли до меня слухи о сходстве.
Затем остается решить, каким образом могла родиться в голове других мысль о подобном сходстве. Я объясняю это так: я многим знакомым рассказывал сюжет своего романа, показывая и самую программу; и от некоторых коротких лиц не скрыл и ту нашу переписку и объяснение, к которым подало повод «Дворянское гнездо». Я не считал этого тайной, тем более, что Вы предоставили мне право делать из письма Вашего какое я хочу употребление. Но я сделал это единственное только употребление с тою только целью, что намеревался продолжать свой роман и хотел отчасти предупредить всякие толки не в свою пользу о тождестве сюжетов; а у некоторых спрашивал мнения, хотел узнать их взгляд, могут ли тот и другой сюжеты подать повод к мысли о каком-нибудь сходстве и стоит ли приниматься за это дело.
В том, что слух этот распространился и дошел уже до Вас, виноват не я. Я могу только выразить догадку, что мысль о внешнем сходстве «Дворянского гнезда» с «Райским», раз сделавшись известной, могла подать повод к разным предубеждениям и догадкам насчет сходства и между художниками…