Наконец, страсти по этому громкому делу немного поутихли, наконец, все и всё по этому поводу сказали, и наконец, можно сделать определенные выводы и попытаться высказать точку зрения, претендующую на объективность, без эмоций и претензий повлиять на ход событий.
Вокруг судебного процесса над небезызвестной «панк-группой», которая устроила выступление в храме Христа-Спасителя в Москве, пресса создала настоящую информационную вакханалию. О не написал только ленивый. Эта история задела практически всех, потому что она затронула и религию, и политику, и искусство, и многие другие сферы общественной и личной жизни граждан.
В защиту участниц группы образовались целые социальные формирования. Письма в их поддержку подписывали известные отечественные и зарубежные деятели и толпы наших простых соотечественников. Неустанные апелляции к власти сопровождались множеством адекватных и не очень аргументов в пользу того, чтобы отпустить несчастных «мучениц» с миром. Главный из них - преднамеренная судебная ошибка. Ошибка, потому что проступок Pussy Riot по мнению защитников, является административным, а не уголовным, поэтому девиц надо отпустить за отсутствием состава преступления. Преднамеренным, потому что все наперебой располагают информацией о том, что суд подкуплен лично правящей партией и РПЦ заодно. Не менее важным аргументом является то, что наше государство светское, поэтому за правонарушение против Церкви судить по светским законам нельзя. И вообще храм Христа-Спасителя якобы не религиозное, а светское заведение, в котором откупают площади, торгуют и устраивают банкеты. По мнению сторонников Pussy Riot, события, происходящие в России ведут к тому, что скоро все мы вернемся в старые-добрые репрессивные советские времена или чего доброго в Средние века. Еще одним аргументом оправдания в их глазах послужил факт материнства подсудимых. А также всех волновал вопрос церковного осуждения, которое, по мнению сторонников Pussy Riot, совсем уж странно, поскольку христианство предполагает всепрощение.
Основной аргумент осуждающей части общества состоял в том, что Pussy Riot оскорбили их религиозные чувства. Церковь - это святыня, которая для большинства верующих христиан в нашей стране является местом, где они переживают свои самые чудесные моменты жизни, самое светлое и самое сокровенное, где они могут раскрыть душу перед Богом, место, где можно очиститься от всей грязи мира, получить истинный совет и найти силы для продолжения жизни. Неудивительно, что их реакцией было полнейшее негодование и даже некоторая агрессия по отношению к участницам панк-молебна. Кроме того, по христианскому учению подобный акт вандализма и богохульства могли совершить лишь сторонники злых сил и, следовательно, участницы Pussy Riot одержимы дьяволом и этим может быть оправдана любая даже самая жестокая расправа над ними, как с самым страшным злом на Земле.
Попробуем и мы по-своему разобраться с этим вопросом. Начнем с того, что в организации этой акции не имеет смысла выискивать какую-то логическую осмысленность, подготовку, осознанность… Не будем забывать, что это мероприятие было организовано группой молодых, «опьяненных великими идеями» женщин, и в нем, конечно же, намного больше интуитивного, спонтанного, импульсивного, наивного, чем глубоко логически осмысленного.
Далее - акт совершенный Pussy Riot, думаю, можно рассматривать, как акт религиозный, то есть, как акт веры. Понимают это сами участницы акции или нет, понимают ли это их сторонники и оппоненты, но ожидания участниц панк-молебна от Церкви были совершенно определенными. Несмотря на всю свою расчетливость на привлечение внимания через эпатаж и скандал, они ожидали от Церкви конкретной реакции. А именно внимания к их заявлению. Конечно же, верно и то, что Pussy Riot рассчитывали на бесхребетность Церкви, что им все сойдет с рук, но, в первую очередь, как мне кажется, они верили в какую-то святость Церкви, в немирскую особенность ее оценок происходящего. Церковь - это то место, где по представлениям, должна жить какая-то высшая логика, где возможна иная оценка, где можно найти не привычное решение проблем мечом и деньгами.
Для Pussy Riot власть, которую мы сегодня имеем - это та власть жуликов и воров, которую необходимо судить, но поскольку суд светский в этом плане не помогает, они решили прибегнуть к суду божественному. Они обратились к Церкви за помощью, точнее обратились к Богородице, придя для этого в Церковь, чтобы иметь огласку, всколыхнуть массы, придать этому вопросу важность на новом, более высоком, несветском уровне. С их точки зрения, они поступили совершенно правильно, разумно и логично. Даже несмотря на то, что сами они свои мысли с трудом формируют в связные предложения. Церковь, конечно же, не должна была принимать такую форму обращения с радостью и поощрением, но все же должна была услышать суть этого обращения. В итоге, Pussy Riot вовсе не получили того, на что рассчитывали, как утверждают многие. Вопрос божественного суда над властью был полностью замят шумихой вокруг суда над самими Pussy Riot.
Pussy Riot вскрыли нарыв, давно назревший в обществе. Реакция Церкви на это событие стала намного важнее, чем сам, так называемый, панк-молебен. Для одних эта реакция сделала очевидным, что Церковь, несмотря на исповедуемую религию, имеет те же ценности и те же интересы, боится тех же вещей, что и все мы. Для них посредство Церкви между Богом и человеком, при условии, что они верующие, стало попросту бессмысленным. Для тех же, кто не верил, появился еще один веский аргумент, подтверждающий их неверие.
С другой стороны выступают те, кто обрел в Церкви Бога, веру, успокоение и смысл жизни. Их религиозные чувства действительно были оскорблены актом богохульства и вандализма. И не нужно доказывать, что в словах молебна Pussy Riot не было богохульства. Для них это не имеет никакого значения. Что происходит на уровне чувств, практически неподвластно доводам разума. Их отношение к осуждающей реакции Церкви стало одобрительным и даже более того, именно это отношение и ожидание сформировало реакцию самой Церкви.
Мир раскололся на два враждующих лагеря. Каждый из которых уходит в свою крайность и не слышит доводов оппонента. Но истина никогда не бывает в крайности. Если попытаться взглянуть на проблему объективно, то становится очевидно, что мир не перевернулся от этого события, христианство, не перестало от этого нести свет миру. И даже Церковь не утратила своей святости. Она также, как и раньше способна дарить веру, любовь, раскрывать глаза на истину и возвращать смысл жизни. Pussy Riot же, в свою очередь, не являются злодейками, одержимыми дьяволом. Их попытка решения проблемы оказалась неправильной. Их желание привлечь внимание к вопросу путем скандала и эпатажа - это не созидательный путь, не тот способ, который может действительно привести к решению проблемы.
Но, в конечном счете, ошибок наделали все. Pussy Riot в том, что избрали путь агрессии, а РПЦ и власть в том, что не сумели адекватно оценить ситуацию и ответили также агрессивно. И даже более чем следовало.
В конечном итоге панк-молебен в Храме Христа Спасителя и последующий суд над Pussy Riot лишь подтверждают, что мы и имеющаяся у нас власть вполне достойны друг друга. И если мы хотим достойной уважения власти, нам надо самим стать другими. Самим начать действовать иными способами. Самим стать чище и честнее. Ибо энтропия растет, и мы отвечая агрессией на агрессию, порождаем еще большую агрессию. И кто знает? Может быть, когда мы полюбим нашу власть, то и она нас полюбит и начнет о нас заботиться?
Ксюша Флегонтова-Семенченко
Виктор Хомутовский
Станислав Белковский finam.fm
В социальных сетях неоднозначно отреагировали на крушение самолета Ту-154 минобороны России в Черном море , на борту которого находились артисты ансамбля имени Александрова, журналисты федеральных телеканалов и доктор Елизавета Глинка. Если одни выражают сочувствие и соболезнования, другие пишут , что не сочувствуют «пособникам преступников», «летевших давать концерт в только вчера разбомбленный Алеппо». Политолог Станислав Белковский в интервью RFI объясняет, как агрессия порождает агрессию и почему однозначного отношения к этой катастрофе быть не может.
RFI: Соцсети реагируют на крушение Ту-154. Одни пишут, что у них нет никакого сочувствия. Другие откровенно признаются, что радуются. Третьи называют это возмездием за российскую военную операцию в Сирии. Откуда такая реакция? Что происходит?
Станислав Белковский: Совершенно очевидно, что когда падает военный борт, который отправлялся на организацию концертов сначала на российской авиабазе «Хмеймим», а потом в городе Алеппо, то все это имеет определенную политическую окраску.
Это не была гуманитарная акция в чистом виде. Это была пиар-акция той войны, которую Россия ведет в Сирии. Естественно, она вызвала полярную реакцию у людей в зависимости от их отношения к военным действиям России в Сирии. Тем более это случилось через несколько дней после гибели российского посла в Анкаре, который тоже так или иначе косвенно связан с войной в Сирии. Что поставило перед российским обществом вопрос: каковы истинные цели и цена войны?
Истинные цели, на мой взгляд, понятны: это привлечение Владимиром Путиным внимания Соединенных Штатов. Но сколько надо платить за это привлечение внимания? Этот вопрос остается открытым перед российским обществом.
Я не разделяю позицию тех, кто не соболезнует и тем более злорадствует по поводу случившегося. Конечно, я приношу глубокие соболезнования родным и близким всех погибших. Но в то же время я согласен с той точкой зрения, что в самолете находились люди весьма политически неиндифферентные. Эти люди выполняли определенную кремлевскую задачу, причем военного толка.
А Елизавета Глинка, или доктор Лиза, которая считается главной жертвой и которую предлагают чуть ли не канонизировать (причем это предложение исходит как от церковных кругов, например, от отца Всеволода Чаплина, так и от вполне светских кругов, например, от председателя Совета по гражданскому обществу и правам человека при президенте России Михаила Федотова), давно является пиар-агентом Кремля, причем сразу двух войн: в Сирии и Донбассе.
Скорбь по поводу гибели людей в трагической авиакатастрофе не отменяет возможности трезвого анализа того, чем эти люди занимались, какова была природа их интересов. А занимались они пропагандой войны. И борт был военный. Поэтому однозначного отношения к этому событию и его последствиям быть не может. Я считаю, что все точки зрения на случившееся заслуживают внимания и уважения.
Но все же откуда это злорадство?
Агрессия всегда является ответом на агрессию. В данном случае на информационную агрессию Кремля, которая продолжается уже несколько лет.
Война затрагивает абсолютно всех?
Состояние войны в обществе привито Кремлем. Начиная с весны 2014 года мы только и слышим, что Россия — это осажденная крепость, кругом враги, и нужны превентивные удары по этим врагам, чтобы Россия уцелела и в очередной раз встала с колен. Правда, непонятно, сколько раз она может проделывать одно и то же физическое упражнение, если впервые она встала с колен еще в самом начале путинского правления, как утверждала государственная пропаганда.
Агрессия порождает агрессию. С этим надо мириться. А что, мы должны были рассчитывать, что украинцы будут проливать потоки слез по поводу катастрофы российского военного самолета после аннексии Крыма и инициированной Россией войны на Донбассе? Нет, мы не могли на это рассчитывать. Война порождает войну. То, что происходит сегодня в социальных сетях, в СМИ, в России вообще и вокруг России, это все — последствие агрессии, развязанной российскими властями с весны 2014 года.
Видите ли вы выход из этой ситуации? Как остановить войну?
Выход — кардинальный пересмотр международной военной политики Российской Федерации, переход от логики войны к логике мира. Сегодня и российское руководство, и российское общество поражены психологией войны, когда война становится самоцелью (я это подробно описал в статье «Осенние заметки о войне»). Де-факто у войны нет других целей, кроме самой войны, ее постоянного воспроизводства, поддержания в состоянии конфликта. Потому что без войны человек теряет правильный гормональный фон и чувство собственного достоинства, если он уже вошел в логику войны. Войти в состояние войны очень легко, а выйти из него достаточно сложно. Точно также легко подсесть на наркотик и сложно с него слезть.
Война — наркотик. Она превращается в инструмент, пожирающий человека. Человек не отдает себе в этом отчет и требует все новых и новых доз войны, от которых у него возникает чувство глубокого удовлетворения, и он искренне не понимает, что он сам убивает себя. Как наркоман, который употребляет все больше и больше наркотиков, чувствует свое превосходство над окружающими, так и человек, находящийся в состоянии войны, чувствует свое превосходство над окружающими и вовсе не собирается расставаться с этим ощущением превосходства.
Что означает состояние войны для общества?
Ясно, что если одна сторона вошла в психологию войны или объявила себя воюющей, то и другая неизбежно превращается в такую же. Миротворец на этом фоне выглядит бледно. Он не принадлежит ни к одному из лагерей и становится по определению маргиналом.
«АГРЕССИЯ ПОРОЖДАЕТ АГРЕССИЮ, ВОЙНА ПОРОЖДАЕТ ВОЙНУ» RFI: Соцсети реагируют на крушение Ту-154. Одни пишут, что у них нет никакого сочувствия. Другие откровенно признаются, что радуются. Третьи называют это возмездием за российскую военную операцию в Сирии. Откуда такая реакция? Что происходит? Станислав Белковский: Совершенно очевидно, что когда падает военный борт, который отправлялся на организацию концертов сначала на российской авиабазе «Хмеймим», а потом в городе Алеппо, то все это имеет определенную политическую окраску. Это не была гуманитарная акция в чистом виде. Это была пиар-акция той войны, которую Россия ведет в Сирии. Естественно, она вызвала полярную реакцию у людей в зависимости от их отношения к военным действиям России в Сирии. Тем более это случилось через несколько дней после гибели российского посла в Анкаре, который тоже так или иначе косвенно связан с войной в Сирии. Что поставило перед российским обществом вопрос: каковы истинные цели и цена войны? Истинные цели, на мой взгляд, понятны: это привлечение Владимиром Путиным внимания Соединенных Штатов. Но сколько надо платить за это привлечение внимания? Этот вопрос остается открытым перед российским обществом. Я не разделяю позицию тех, кто не соболезнует и тем более злорадствует по поводу случившегося. Конечно, я приношу глубокие соболезнования родным и близким всех погибших. Но в то же время я согласен с той точкой зрения, что в самолете находились люди весьма политически неиндифферентные. Эти люди выполняли определенную кремлевскую задачу, причем военного толка. А Елизавета Глинка, или доктор Лиза, которая считается главной жертвой и которую предлагают чуть ли не канонизировать (причем это предложение исходит как от церковных кругов, например, от отца Всеволода Чаплина, так и от вполне светских кругов, например, от председателя Совета по гражданскому обществу и правам человека при президенте России Михаила Федотова), давно является пиар-агентом Кремля, причем сразу двух войн: в Сирии и Донбассе. Скорбь по поводу гибели людей в трагической авиакатастрофе не отменяет возможности трезвого анализа того, чем эти люди занимались, какова была природа их интересов. А занимались они пропагандой войны. И борт был военный. Поэтому однозначного отношения к этому событию и его последствиям быть не может. Я считаю, что все точки зрения на случившееся заслуживают внимания и уважения. Но все же откуда это злорадство? Агрессия всегда является ответом на агрессию. В данном случае на информационную агрессию Кремля, которая продолжается уже несколько лет. Война затрагивает абсолютно всех? Состояние войны в обществе привито Кремлем. Начиная с весны 2014 года мы только и слышим, что Россия - это осажденная крепость, кругом враги, и нужны превентивные удары по этим врагам, чтобы Россия уцелела и в очередной раз встала с колен. Правда, непонятно, сколько раз она может проделывать одно и то же физическое упражнение, если впервые она встала с колен еще в самом начале путинского правления, как утверждала государственная пропаганда. Агрессия порождает агрессию. С этим надо мириться. А что, мы должны были рассчитывать, что украинцы будут проливать потоки слез по поводу катастрофы российского военного самолета после аннексии Крыма и инициированной Россией войны на Донбассе? Нет, мы не могли на это рассчитывать. Война порождает войну. То, что происходит сегодня в социальных сетях, в СМИ, в России вообще и вокруг России, это все - последствие агрессии, развязанной российскими властями с весны 2014 года. Видите ли вы выход из этой ситуации? Как остановить войну? Выход - кардинальный пересмотр международной военной политики Российской Федерации, переход от логики войны к логике мира. Сегодня и российское руководство, и российское общество поражены психологией войны, когда война становится самоцелью (я это подробно описал в статье «Осенние заметки о войне»). Де-факто у войны нет других целей, кроме самой войны, ее постоянного воспроизводства, поддержания в состоянии конфликта. Потому что без войны человек теряет правильный гормональный фон и чувство собственного достоинства, если он уже вошел в логику войны. Войти в состояние войны очень легко, а выйти из него достаточно сложно. Точно также легко подсесть на наркотик и сложно с него слезть. Война - наркотик. Она превращается в инструмент, пожирающий человека. Человек не отдает себе в этом отчет и требует все новых и новых доз войны, от которых у него возникает чувство глубокого удовлетворения, и он искренне не понимает, что он сам убивает себя. Как наркоман, который употребляет все больше и больше наркотиков, чувствует свое превосходство над окружающими, так и человек, находящийся в состоянии войны, чувствует свое превосходство над окружающими и вовсе не собирается расставаться с этим ощущением превосходства. Что означает состояние войны для общества? Ясно, что если одна сторона вошла в психологию войны или объявила себя воюющей, то и другая неизбежно превращается в такую же. Миротворец на этом фоне выглядит бледно. Он не принадлежит ни к одному из лагерей и становится по определению маргиналом. Белковский
Насилие в обществе, его причины и следствия - тема беседы главного редактора портала «Фонд имени Питирима Сорокина» Михаила Тюренкова с деканом социологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова профессором Владимиром Добреньковым.
Владимир Иванович, мне бы хотелось поговорить с Вами о причинах феномена современной агрессии людей друг к другу. Ведь ни для кого не секрет, что сегодня уровень этой социальной аномии, а следовательно, и связанных с этим преступлений, буквально «зашкаливает»...
Да, конечно. Если характеризовать нынешнее российское общество, то сегодня ему так же, как и многим другим типам современных западных обществ, свойственна эскалация агрессивности. Увы, это поразительное социально-патологическое явление охватило практически весь современный мир.
Казалось бы, если верить представителям либерально-прогрессистской социологии, с цивилизационным прогрессом отдельные люди и общество в целом должны становиться все гуманнее и гуманнее, но на самом деле, как мы видим, все происходит с точностью до наоборот. Все говорят о толерантности и гуманизме, а агрессивность растет в геометрической прогрессии. Причем не только на общественном, но и на государственном уровне. Агрессия и насилие возводятся в ранг государственной политики многих государств, которые, что парадоксально, зачастую оправдывают эту политику апелляцией к либеральным ценностям, а также противодействием «международному терроризму».
Да, разумеется, тот же терроризм - это тоже ни что иное, как проявление агрессии. И в корне этих агрессивных действий лежит ненависть, которая порождается самыми различными социальными причинами (этническими, имущественными и т. д.). Но нельзя забывать, что зачастую такого рода агрессивность организовывается искусственно при помощи спецслужб тех стран, которые ни у кого не повернется язык назвать «террористическими». И это делается для того, чтобы создать в обществе искусственное напряжение, а в дальнейшем использовать данное напряжение в целях установления тотального контроля над тем или иным обществом.
А можно ли сказать, что корни современной агрессии находятся в серьезной социальной дифференциации? И если да, то по каким критериям эта дифференциация проходит? Только ли по имущественному, или же, быть может, существует некое более глубокое социально-психологическое разделение?
Конечно же, источник этой агрессивности находится в самом обществе. На протяжении последних 20-ти лет, начиная с 90-х годов, в России резко изменилась социальная структура и появилось мощное имущественное расслоение. Действительно, с одной стороны, появился очень небольшой слой безмерно богатых людей, а с другой - десятки миллионов, находящихся на грани или за гранью черты бедности. А вот средний класс, то есть тот слой, который мог бы сбалансировать и стабилизировать эту новую постсоветскую социальную структуру, так и не сложился. А ведь, как известно, если нет среднего класса, то в обществе происходит серьезный дисбаланс.
Разумеется, это ведет к проявлениям агрессии. Ведь столь очевидное социальное расслоение, когда на одной стороне мы видим безмерно богатых людей, жизнь и «тусовки» которых многие СМИ (в особенности телевидение) открыто на всю Россию демонстрируют как некий идеальный образ жизни, рефреном повторяя циничную фразу «если ты такой умный, то почему такой бедный?». И именно эту небольшую прослойку, так сказать, российский сегмент «золотого миллиарда», «общества массового потребления» наши СМИ представляют отечественной «элитой». Показывают, как дети очень богатых родителей на очень дорогих автомобилях развлекаются в Швейцарии, попадают в аварии, тем самым бросая тень на наше общество в целом, на всю Россию. Все это не может не вызвать социального раздражения и даже ненависти. Как социолог могу со всей ответственностью заявить, что все это создает мощное социальное напряжение.
Конечно же, российские власти в своей социальной политике пытаются амортизировать социальное напряжение. Поднимают пенсии, утверждают различного рода льготы, чтобы повысить уровень жизни простых людей. Но, как мне кажется, этого недостаточно. Ведь для того чтобы общество стабилизировалось, должно произойти серьезное изменение социального баланса. И одними социальными программами существующее напряжение не ликвидируешь.
Повторюсь, в современном российском обществе необходимо создавать средний класс и государство должно приложить к этому максимальные усилия. С другой стороны, нужно контролировать доходы богатейших людей, о которых у большинства россиян уже давно сложилось небезосновательное мнение как о людях, наживших свое богатство незаконным путем. Разумеется, вызывает уважение, когда люди становятся богатыми своим собственным трудом. В основном это представители малого и среднего бизнеса. И именно эту сферу необходимо максимально развивать, чтобы у людей появлялась вера в себя, гордость за то, что они в этом обществе могут достичь чего-то сами.
Но пока большинство людей живут с уже достаточно давно сложившимся и очень устойчивым ощущением социальной несправедливости, это ощущение будет продолжать заставлять людей относиться к высшему классу с ненавистью.
Но ведь эта агрессия касается не только высшего класса, с точки зрения доходов, это касается и, например, тех же священников, нападения на которых в последние годы становятся все более частым явлением. Также мы можем вспомнить и многочисленные проявления агрессии по отношению к деятелям науки.
Я все-таки склонен думать, что эти проявления агрессии носят частный характер. Да, может быть агрессия в отношении священника, но может быть и агрессия в отношении не-священника. Может быть агрессия в отношении образованного человека, но она может быть и в отношении необразованного человека. Просто многие тысячи уголовных преступлений, совершающихся ежедневно против обычных людей, не вызывают того общественного резонанса, который вызывают единичные убийства священников и ученых. С другой стороны, это опять-таки наглядно характеризует нравственное состояние современного общества, ведь в обществе традиционном было немыслимым, чтобы даже закоренелый преступник поднял бы руку на представителя духовенства.
Тем не менее, в общероссийском плане я все-таки не наблюдаю подобной тенденции. Повторюсь лишь, что пока в нашем российском обществе люди остро ощущают чувство несправедливости, они неизбежно становятся более агрессивными. Да, у них нет любви к ближнему. Они в каждом готовы увидеть врага, и именно поэтому агрессивные действия могут проявиться независимо от того, кто является объектом данной агрессии.
Владимир Иванович, если позволите, я бы затронул эпизод из Вашей жизни. В последние годы Вы наверняка много размышляли о причинах Вашей семейной трагедии. Можно ли сказать, что подонками, зверски убившими Вашу дочь и ее жениха, двигали исключительно материальные мотивы?
Могу смело и ответственно заявить, что причина нашей и многих других подобных трагедий - это те события, которые происходили в 90-е годы. Это было то время, когда тотальная вседозволенность и безнаказанность порождали всплески молодежной (и не только) преступности: многочисленные убийства, грабежи, разбойные нападения и так далее.
В тот период государственная власть была настолько ослаблена, что государство фактически не справлялось со своей основной конституционной задачей - обеспечивать личную безопасность законопослушных граждан. Более того, оно было практически неспособно обеспечить безопасность общества как такового. А ведь если власть не может обеспечить безопасность, это уже не власть.
- И этим в первую очередь пользуются именно преступники?
Конечно. И именно поэтому я всегда выступал и выступаю за то, чтобы государство максимально способствовало формированию у людей здорового правосознания, о чем еще около столетия назад писал великий русский мыслитель Иван Ильин.
Для начала же нужно, как минимум, воспитать у граждан банальное уважение к закону. И не просто уважение, но страх его нарушить. А это возможно только тогда, когда каждый будет понимать, что если он нарушает закон, то наказание неотвратимо и адекватно совершенным противоправным действиям. И именно поэтому я выступал и выступаю за то, чтобы за особо тяжкие преступления в отношении жизни граждан в исключительных случаях применялась смертная казнь. Я не юрист, но мне представляется, что последнее решение Конституционного Суда в данном отношении - неправильное, поскольку является не юридическим, но политическим. И на мой взгляд, это серьезная политическая ошибка, которая еще будет иметь глубокие последствия.
Конечно, мне как православному христианину непросто быть сторонником смертной казни. Однако осознавая непреложность заповеди «Не убий!», мы должны помнить и о том, что в качестве исключительной меры наказания смертная казнь не отвергалась Церковью. Ведь чем выше мы ценим человеческую жизнь, тем суровее должно быть и наказание за ее лишение. А ведь именно в христианстве человеческая личность является безусловной (хотя и не самодостаточной) ценностью.
— Существуют разные градации страха и тревоги. Бывает нормальная, патологическая и экзистенциальная тревожность. То же самое касается страхов.
Что такое нормальный страх? Допустим, мы стоим на крыше двенадцатиэтажного дома и боимся подходить к краю крыши, потому что страшно. Это нормальный страх, который защищает нас от смерти. Боязнь того, что реально может угрожать. Боязнь переходить автостраду не по пешеходному переходу. Это нормально. Потому что всякий нормальный страх связан с тем, что если его нет — ты можешь умереть.
Невротический страх — боязнь чего-то, что реально твоей жизни не угрожает. Например, пауки, мыши, неядовитые змеи...
Что касается экзистенциальной тревоги. Экзистенциализм — это философия бытия. Эта тревога связана с тем, что в процессе жизни ты постоянно что-то выбираешь. Если ты живешь, то в каждую секунду своей жизни должен делать какой-то выбор. Когда ты делаешь выбор — ты отказываешься от остальных возможностей. И оставленные возможности, которым был дан отказ, порождают эту тревогу. Это нормальное явление. Ничего такого особого в этом нет.
Если резюмировать: всегда должна быть тревога, но лучше если она в пределах нормы. Абсолютно не тревожные люди существуют, но зачастую недолго.
— Отсутствие страха — тоже патология?
— Да, отсутствие страха, тревоги — это патология.
Тревога полезна. Нормальный уровень тревоги мобилизует организм. Тревога перестраивает внутреннюю деятельность, мобилизует организм, чтобы он мог справиться с теми вызовами, которые преподносит нам реальность.
Полное отсутствие тревоги — это патологическое состояние, потому что оно не жизнеспособное. Повышенный уровень тревожности — тоже патологическое состояние.
Знаете, какой основной критерий нормы? Нормальная тревога — это когда мы тревожимся в какой-то новой, необъяснимой, непонятной ситуации. А патологическая тревога — когда мы тревожимся, думая о том, что такая ситуация может возникнуть — ее еще нет, а мы думаем уже: «А вдруг?..»
Тревога в рамках нормы не парализует ваши действия. Если потерял учебу, выгнали — делай что-нибудь — в академический отпуск уходи, или ищи новый институт или техникум, или иди работай. Но что-то делай. Потерял — ну и потерял, с кем не бывает. А если потерял и сел на кровать — вот это уже плохо. А когда ты дело делаешь — хочешь — тревожься, не хочешь — не тревожься. Если тревога не мешает тебе спать — так и нормально, значит.
— А если страх не конкретно чего-то, а вообще всего? Вот утром просыпаешься, и тебе страшно жить этот новый день, потому что тебе страшно всё, что в этом дне может случиться. Это патология?
— Страха всего не бывает. Страх всего — это тревожность, точнее, как острое состояние — сильная тревога. Вот классификация болезней по видам тревожных расстройств.
Первое — это агорафобия — страх толпы, страх открытых пространств (от др.-греч. «агора» — площадь). Этот страх достаточно всеобъемлющ, человек боится всего, кроме своего дома.
Поведение избегания при всех тревожных расстройствах — это важно. Человек избегает того, чего боится. А если он вынужден все-таки с этим сталкиваться, то у него резко повышается тревожность.
Второе — это социальная фобия — страх всяких публичных действий; действий, которые могут быть связаны с оценкой других: страх выступать перед аудиторией, страх есть на людях, в ресторане. Есть специфическая и генерализованная фобия. Специфическая — это когда человек боится чего-то одного — страх выступать на людях, допустим, а генерализованная — человек боится всего, что связано с оценкой другими людьми.
Следующее — паническое расстройство. Это очень сильно завязано на физиологии. Это резкая атака страха, с какими-то конкретными ситуациями явно не связанная. Она сопровождается резким подъемом тревоги и множественными соматическими симптомами: изменяется дыхание, сердцебиение, давление может повыситься, покраснения на коже. Для того чтобы могло возникнуть паническое расстройство, нужно какое-то физиологическое неблагополучие — например, вегето-сосудистая дистония. И сопровождается эта паническая атака выраженным страхом умереть. В промежутках между паническими атаками всё более-менее ровно и нормально, но единственное, что выражено — это страх страха: страх, что снова это наступит, и что оно не управляется. Т.е. оно началось, и человек не может его остановить. На самом деле — может.
Еще есть генерализованные тревожные расстройства — беспокойство по поводу всего. Но это не страх, это тревога — по поводу всего, тревожиться за всё, за всех, за вся. Постоянный повышенный уровень тревоги, постоянное ожидание того, что случится что-то плохое, ожидание несчастья. Вот основные разновидности.
— А в чем причина того, что у одного человека страхи в пределах нормы, а у другого — патологические?
— Это вопрос про то, каковы существуют на сегодняшний день теории возникновения данных расстройств в разных школах. Психология — наука не точная. Разные теории связаны с разными явлениями. Если брать, например, психоанализ и бихевиоризм, у них общая причина патологических страхов — ассоциация чего-то внешне безобидного с чем-то реально опасным. Т.е. в какой-то момент в жизни человека произошла такая вот связка. В бихевиоризме даже был такой опыт — изучали врожденные страхи. Автор исследования Уотсон взял грудного ребенка и всячески пытался его напугать. Выяснилось, что мальчик этот не боится практически ничего, кроме резких, сильных звуков, резких вспышек света и потери опоры. Все остальное — и змеи, и крысы, и тараканы, и пауки — с удовольствием разглядывал, тянул ручки, дергал за хвост, и ничего не боялся. А когда ему показывали змею, а мама начинала истошно визжать, вот тогда он начинал уже бояться.
Есть еще другие исследователи — Карен Хорни, например. Это уже американский социальный психоанализ. Она связывают склонность к тревожности и к образованию страхов с собственной спроецированной агрессивностью человека.
— Т.е. если ты проецируешь какую-то агрессивность, то ее место занимает повышенная тревожность.
— А механизм-то простой: я проецирую свою агрессивность. Куда я ее проецирую? На других людей. А если я проецирую на других людей, то для меня мир автоматически становится более агрессивным. Я — добрый, а они — злые. Как жить в таком мире? В результате, очень часто у этих людей — я не могу сказать — всегда или не всегда, но с точки зрения этой теории — всегда, спроецированная враждебность ведет к повышенной тревожности и склонности к образованию страхов. Кстати, с точки зрения Хорни, к такой проекции ведет базовое несоответствие между христианскими ценностями, не то что бы врожденными, но уже более двух тысячелетий существующими, и современной ценностью индивидуальности и вытекающей отсюда конкурентности.
Другой американский психолог, кстати, заодно и священник (протестант), Ролло Мэй, утверждает, что один из источников тревоги — размывание нормы. Либерально-демократическая установка в итоге приводит к тому, что нормальными становятся противоположные взгляды. Это мы наглядно видим в отношении сексуальной ориентации. И не только. Воровать, например, плохо, но в губернаторы лучше выбирать того, кто уже наворовал себе на всю оставшуюся жизнь (опыт показывает, что пресыщение не останавливает). И так далее. В результате у человека возникает много сомнений — может, гомосексуализм — это не так плохо? Может, иногда можно и своровать? Может, сейчас лучше всего соврать? Может, моему соседу в итоге станет лучше, если я у него отсужу часть участка, он все равно его использует нерентабельно? Чем больше таких сомнений в голове — тем выше тревожность.
Что еще может быть? Альберт Эллис — это ученый когнитивного направления. Два основных вида страхов: первый страх — страх дискомфорта. Это установка, что со мной никогда, ни за что не должно случаться никаких неприятностей. Страх дискомфорта ведет к тому, что человек начинает бояться ситуаций, в которых он потенциально может этот дискомфорт получить. Уж не знаю, откуда у человека такая установка: «я такой особенный, со мной никогда ничего не должно случиться».
А второе — это страх Я. Можно сказать так: я никогда не должен ударить в грязь лицом, я никогда не должен выглядеть на людях смешно. Страх-то понятный — это сохранение собственной личности. Но другое дело — буду я выглядеть смешно где-нибудь — мне от этого ни горячо, ни холодно; ну смешно — и смешно. Ну, штаны порвались. Хотите — смейтесь, ваше дело. А для кого-то это важно, для кого-то это прямой урон, ущерб для его личности. С православной точки зрения, оба этих источника страха связаны с гордыней.
— А страх вообще и страх смерти как-то связаны?
— Связаны. Чисто теоретически считается, что страх смерти это некая базовая вещь, которая стоит за любым страхом. Почему человек боится пауков? Они могут его укусить насмерть. Почему боимся змей, акул? Почему мы боимся высоты? То же самое. За всяким страхом стоит страх смерти. Если я чего-то боюсь и дам себе труд подумать, а почему я этого боюсь — потому что случиться может то, вследствие этого — другое... в конце этой цепочки практически всегда будет стоять смерть.
— Но есть страхи, у которых эта цепочка достаточно короткая. Например, я боюсь ездить на мотоцикле, и совершенно точно знаю, что боюсь этого, потому что это смертельно опасно. А может же быть какой-нибудь страх, например, в рамках социофобии — выступление перед другими людьми, и самому человеку провести цепочку до смерти самому, мне кажется, очень сложно. Вот как выступление на людях или страх выйти в открытое пространство может привести к смерти?
— Тут речь идет не о смерти физической, а о смерти личности — я как биомасса, как организм — да, что-то из себя представляю, а как человек — уже ничто.
— Мы говорили, что тревога — это нормальная реакция на неизвестное будущее или непонимание новых обстоятельств. Как связаны тревога и неизвестность будущего или непонимание, как я буду действовать в новых обстоятельствах?
— Неопределенность будущего повышает уровень тревоги. И это нормально. Например, человек первый раз приехал в страну с совершенно другими законами. Он понятия не имеет, можно ли здесь делать то-то и то-то.
— Как связаны между собой страх и наше негативное отношение к тем людям, которых мы боимся?
— Если во мне есть агрессивность, которую я не признаю, значит, мир мне кажется более враждебным; следовательно, я больше боюсь.
— Как преодолеть острое состояние страха? Какие есть приемы? Вот мы с вами говорил про панические атаки и про то, что если она началась, то человек с ней совладать уже не может. Но вы сказали, что на самом деле как-то может. Как?
— Панические атаки — это легкое расстройство, на самом деле. Легкое с точки зрения тяжести заболевания, но не сточки зрения субъективных ощущений. Заболевание считается легким, потому что оно ничего не нарушает, от него не умирают, вся его проблема в том, что субъективно человеку тяжело. Больше других проблем нет с этим.
Знаете, анекдот приведу. Одна из моих коллег писала справки больным с паническими атаками: «Справка дана Иванову Ивану Ивановичу, что он никогда не умрет от панической атаки». Ставила свою печать и говорила: «На, носи в нагрудном кармане. Как начнется атака — смотри на нее».
— А молиться, например, человек в таком состоянии сможет?
— Я не был в таком состояние, не знаю. Может, кто-то и сможет. Этот вопрос очень умозрительный, на него может быть ответ и «да», и «нет». Наверное, сможет.
— Я была и на фармакотерапии с паническими атаками и без фармакотерапии, и в моем конкретно случае молитва помогала.
— Ну и слава Богу.
— Это единственное, чем я могла продышаться. Осознание того, что это закончится, приходило именно в тот момент, когда я обращалась к этому инструменту.
— Я думаю, что если человек сможет молиться в какой-то момент, то молитва всегда поможет.
А вот что делал я с человеком. Его очень беспокоил такой аспект, что это состояние неуправляемо. Паническая атака может начаться от чего угодно — он не знает от чего, но он ее не может остановить. Мы с ним долго-долго искали, откуда взялась эта паническая атака, что она из себя представляет и какую защитную нагрузку несет в его жизни, от чего она его защищает. И пришли к выводу (с которым он согласился), что, по сути-то, он сам ее вызывает, когда в этом есть необходимость, т.е. когда ему угрожает что-то еще более страшное (в данном случае паническая атака защищала человека от осознания виновности в смерти своего отца — отец умер от рака, но «добрые» родственники сказали моему клиенту, что если бы он вел себя адекватно, а речь идет про подростковый возраст, то отец его был бы жив). Она как некая защита. А если ты сам ее вызываешь, значит, и сам ее можешь остановить.
Он задумался, говорит: «Я попробую». Он лежал в больнице, и в следующий раз, когда я с ним встречался, он сказал: «Да, действительно, я сам вызвал и сам остановил потом, но тяжеловато было». Я говорю: «Тяжело — не тяжело, но возможно» — «Да». И так резко пошел на улучшение, потом выписался.
— Это про острые состояния. Следующий вопрос у нас про хронические состояния, про хроническую тревогу. Как ее преодолеть? Мы говорили, что у кого-то страх в пределах нормы, у кого-то страхов слишком много, и уже патология. Если патология, то как она преодолевается?
— Прежде всего, надо навести порядок в собственной голове. Мы почему-то считаем необходимым убираться в своей квартире, а в сознании пыль протирать забываем. Большинство способов самостоятельно справиться с собственным психическим неблагополучием относятся к сфере размышлений, к логике. Например, к 30 годам (плюс — минус) у человека должна сформироваться непротиворечивая система ценностей. Такое положение вещей, в котором можно одновременно ненавидеть и негров и расизм, может быть безболезненно для какого-нибудь общества, но для одной головы — это перебор. У отдельно взятого человека ценности должны быть непротиворечивы. Либерализм, как система взглядов более чем одного человека, основанная на их договоренности, на их способности разговаривать, выяснять точки зрения друг друга, — нормальное явление, основанное на способности встать на чужую точку зрения. Либерализм единоличностный, сосредоточенный в одной голове, в самом лучшем случае называется кашей. Утверждение «я — либерал» (то есть моя система ценностей определяет как ценные практически любые ценности других) означает то же самое, что «я не умею логически и непротиворечиво думать».
Все три эти идеи являются логически неверными. Каждая из них. Потому что можно наверняка вспомнить ситуацию, где я не был слаб и чего-то достиг. У каждого человека в жизни есть какие-то достижения. Например, умение говорить и прямохождение — это тоже достижения на определенном этапе. Если я хожу на двух ногах, значит, я уже чего-то достиг; если я изъясняюсь с помощью слов, значит, я тоже уже чего-то достиг. Это можно повспоминать. Я слаб — вещь не верная. Мир непредсказуем — тоже неверная. Где-то — да, но, как правило, всё, что происходит в жизни человека... он знает, что будет с ним там и там, и знает, что будет через пять минут и через десять.
— Совершенно точно — за ночью будет утро, за утром будет вечер...
— Люди враждебны — тоже неверно.
При обнаружении у себя этих мыслей или хотя бы одной из них, помогают логические рассуждения на тему их правильности.
Во-первых, найти причину страха, и может быть, успокоиться, потому что он может быть нормальный. Потому что если, например, ваш ребенок летит с папой на юг на самолете, вы это время, пока они в воздухе, будете тревожиться. И это нормальное явление. Что с этой тревожностью делать? Надо сказать папе, чтобы, как только приземляться, отзвонился. Всё. Что еще с этим делать? Вот вам тоже способ борьбы с тревожностью. Я сам, когда летаю на самолете, достаточно тревожусь, недолюбливаю. Ну, так что — молюсь про себя.
Потом, повышенная тревожность всегда связана с желанием предусмотреть всё, что может случиться. Но ты же не Господь Бог. Здесь логика. Ты не можешь предусмотреть всё, ты не из этого разряда существ.
Если страх мешает жить, то нечего гнушаться и фармакотерапии. Это нормально. Особенно, если эта повышенная тревожность начинает влиять на сон и аппетит. Если начинаются проблемы со сном и аппетитом, то надо идти к психотерапевту, врачу, чтобы он выписал какие-то успокаивающие, снижающие тревожность лекарства.
С духовной точки зрения механизм страха часто провоцирует гордыня. Страх всегда за себя, за то, что со мной что-то случится. А если я считаю себя не выше птиц и лилий, которых Господь и одевает, и кормит, то что со мной может быть? С гордыней надо что-то делать. А что с этим делать и как делать, с духовной точки зрения — это вопрос к священнику.
— Т.е. можно и нужно не только к психотерапевту идти, а еще и к священнику?
— Ну, к нему-то можно и без повышенной тревожности идти.
— Если ты разрешись себе не мочь предусмотреть все, это может как-то снизить уровень тревожности?
— Может. Если реально разрешишь — да. Высокую, острую тревожность валерианой можно снимать.
— Валериана очень распространенное народное средство, но есть две версии про то, что она накопительно действует и острое не снимает. Острое снимать можно валерианой?
— Не знаю, вопрос к врачу. Но всякая психологическая работа в острых состояниях не действует. Можно еще какое-то влияние на себя обеспечить, которое будет успокаивать. Например, спокойная музыка, какие-то звуки природы...
— Вы привели пример ребенка с папой на самолете. Страх и тревога за близких, даже когда она перетекает в нездоровую патологическую форму, многим людям кажется разумной, допустимой и даже благородной, некое долженство в ней видят: я же должен волноваться за близких. Нормально ли доходить до болезненного состояния в страхе за близких?
— Вы же сами сказали, что все, что болезненно — ненормально.
Есть такой замечательный исследователь Джон Боулби. Он выявлял, при каких типах воздействия родителей на детей появляются в будущей жизни психологические проблемы. И оказалось, что это общение, которое недостаточно во временном плане. Здесь может быть всё — от того, что родила женщина ребенка, быстро наняла няню и пошла работать через неделю, до сдачи в детский дом — это тоже недостаточность общения. Это количественное нарушение.
Затем — качественное нарушение общения. Это может быть насилие любого вида или агрессивное поведение, может быть просто непоследовательность родительская. И один из видов качественного нарушения общения между родителем и ребенком, который приводит потом к достаточно выраженным психологическим проблемам у этого ребенка — это общение, постоянно сопровождающееся страхом родителя за ребенка. Дети, за которых родители все время боятся, вырастают, как минимум, не самостоятельными.
— Как родителю научиться держать себя в руках? Как понять, где та граница, за которой надо сказать «стоп»?
— Такая тревожность за детей, как правило, свойственна мамам. Тут, конечно, хороший противовес папа. Если папы нет, надо уметь себя сдерживать. Многие детские психологи говорят, что надо уметь отличать то, что ты можешь изменить, от того, что ты изменить не можешь. И особенно в подростковом возрасте. Если ребенок удирает из дома — что ты можешь изменить? Единственное, что ты можешь изменить — это сделать дом местом, куда хочется вернуться. Всё. А где он, что он там делает — это уже от тебя не зависит. Надо, как в известной молитве, четко понимать, что от тебя зависит: «Господи, дай мне силы изменить в моей жизни то, что я могу изменить, дай мне мужество и душевный покой принять то, что изменить не в моей власти, и дай мне мудрость отличить одно от другого». Замечательная молитва и хороший психотерапевтический ход.
— В семье еще, по-поводу материнских и детских страхов, очень часто мама проецирует то, что она переживает сама, на ребенка, и из-за этого начинает за ребенка бояться. Особенно в ситуации развода. Если для мамы развод — это крушение мира, то ей особенно больно и страшно, как же ребенок будет жить в этом разрушенном мире. И тогда естественный страх за ребенка — то, что новые обстоятельства, и ему надо как-то помочь — становится почти паническим, потому что усиливается маминым страхом за саму себя. Как, в этом случае, не навредить своим страхом за близких, самим близким?
— Т.е. как не примешивать свои личные страхи к страхам за ребенка?
— Да.
— Вообще-то ребенок умеет разговаривать.
— С определенного возраста — да.
— Речь идет именно о таком ребенке, который умеет разговаривать. Потому что если он еще не умеет разговаривать, то, что там надо — поесть, поспать, помыть. Больше бояться нечего.
И желательно самой при детях пободрее быть. В этом главная личная ответственность мамы. Потому что если она будет вечно раскисшая, вечно депрессивная, то для детей в этом ничего хорошего нет — мир тусклый. Мама — это их мир. Если он тусклый, если это долго продолжается, то они это с собой во взрослую жизнь и возьмут.
Если ребенок уже говорящий, то, значит, он может сказать, что не так. Здесь вы обозначили ситуацию с намеком на то, что маме видней, что в жизни ребенка не так. А на самом деле ребенок может сам прекрасно понять и озвучить, что не так. Для этого надо просто не отмахиваться от ребенка, а разговаривать с ним. Он задает вопросы — надо отвечать. Просто контакт должен быть с ребенком. И в разговоре будет понятно, чего он боится, чего не боится.
Т.е. если я буду сосредоточен на себе в данной ситуации — развод, всем плохо, а при мне рядом ребенок, то я, конечно, начну всё проецировать на него и заботиться о ребенке, как считаю нужным — спеленаю десятилетнего мальчика, соску дам. А если я буду сосредоточен именно на ребенке, тогда у меня гораздо выше шансы того, что мои оберегающие его действия будут адекватны, и от своих страхов немножко отдохну.
— А можно ли сказать, что страх за близких... не то, чтобы хорош, но хотя бы полезен, когда ты сфокусирован на интересах этого близкого, а не на своей потребности бояться?
— Тогда это получается адекватный страх. Понимаете, нервный страх заменяет общение. Если я сосредоточен на этом чрезмерном страхе за близкого, то я его не слышу — я слышу свой страх. И потом могу сказать: вот как я его люблю, ведь я так за него боюсь. Здесь действительно — удушающая любовь. А если я слышу близкого человека, ребенка, если я сосредоточен на том, чтобы услышать и понять его, тогда вынужден отойти мой страх.
— А что делать людям, у которых близкий находится в ситуации реальной угрозы жизни, и их страх вполне обоснован? Например, кто-то из родственников в горячей точке или кто-то тяжело, неизлечимо болен. И логически этот страх обоснован, там действительно есть чего бояться, но жить в состоянии этого страха тоже мучительно. Как можно облегчить состояние?
— А люди и так что-то делают, они не живут постоянно в этом страхе. Например, мы узнали, что у дедушки онкология. Когда это случилось, нам становится страшно. Страшно чего? Страшно, что дедушка умрет, но еще страшнее то, что мы что-то потеряем — что-то умрет у нас вместе с дедушкой. Вот это страшно. Но потом мы привыкаем к этой мысли. Человек не может постоянно бояться, что что-то случится. Через какое-то время ситуация — даже та же онкология — становится определенной и уже не новой, и уже такой тревожности нет.
А что делать? — Лечить надо, заботиться, как-то — действовать надо. Масса дел с больными людьми. Муж в горячей точке — детьми заниматься надо. Письма писать надо.
— Т.е. один из методов борьбы со страхом — сместить фокус?
— Это метод борьбы с чем угодно — переформулировать или сместить фокус.
— Почти с любыми страхами можно чуть-чуть попытаться побороться, и облегчить их, путем смещения фокуса.
— Да. А вообще, если страх не за кого-то, а мой личный страх, чего-то я боюсь, и если страх относится к разряду невротических — неадекватный, нереальный, ненормальный, то единственный правильный способ его преодолеть — это идти ему навстречу.
— А пример какой-нибудь можете привести?
— Боюсь я на людях выступать — значит, я должен это сделать. Пусть они увидят, как я буду заикаться, как у меня плохо получится, но я должен это сделать. Бихевиоральные способы борьбы со страхами на этом и основаны.
— Но не каждый же человек может найти в себе силы. Если у человека достаточно сил и способностей пройти в этот страх насквозь, то, мне кажется, это уже речь не о патологии идет. Он боится, но он может с этим жить.
— Он может продолжать избегать этого — это тоже, своего рода, стратегия, и вполне возможно, что такой образ жизни его устроит. Избегание — не самая худшая стратегия из имеющихся. Единственный минус — она сокращает ареал обитания, жизненное пространство.
— Тем, кто живет в состоянии патологического страха, можно сказать, что, да, есть способ жить по-другому?
— Можно. Из книжки пример. Одна женщина страдала агорафобией, т.е. она боялась куда-то выходить из дома. Она ездила к психотерапевту, причем, ездила так: ее муж отвозил на машине, привозил к нему, она заходила — тоже долго привыкала к его дому, в это время муж ездил где-то по делам, через час приезжал, забирал эту женщину и вез обратно. А в один прекрасный день — примерно такой же алгоритм, он ее привез, она зашла к психотерапевту в кабинет. Смотрит, психотерапевт пытается штору раскрыть или закрыть — не важно, и карниз падает ему на голову. Там ссадина хорошая, кровь хлещет. Она, видя все это, делает ему какую-то перевязку первую, кровь останавливает, садится за руль его машины, отвозит его в больницу. Там ему уже оказывают профессиональную медицинскую помощь. И уже через час, на глазах изумленного мужа, она за рулем, подъезжает к дому.
Понимаете, главное — не убегать от проблемы, что-то делать, по всякому можно пробовать. Иногда может быть душевно больно, но не надо этого бояться. Мы не можем прожить жизнь так, чтобы душевно больно не было никогда.
Лекарства помогают, и ты готов жить постоянно в зависимости от лекарств, но это твой выбор. Ты готов — пожалуйста. Значит, иди к психотерапевту по месту жительства (сейчас эта ставка есть в каждой поликлинике), спрашивай, какие лекарства подходят именно для тебя, и в каких случаях — пожалуйста, живи так. Очень много людей, которым главное, чтобы ушла тревожность, а в причинах ее разбираться неохота.
Если ты хочешь именно победить это на глобальном уровне, разобраться с собой, что это такое, тогда иди к психологу и разбирайся с ним в своих проблемах, но только не забудь, что острые приступы тревоги надо будет снимать все-таки.
— Если человек обращается к фармакотерапии не для того, чтобы всю жизнь жить, а для того, чтобы прожить какой-то период, а потом без фармакотерапии он сможет справляться? Мне бы просто не хотелось, чтобы у читателей осталось ощущение того, что если ты идешь к психотерапевту за таблетками, то это выбор один раз и на всю оставшуюся жизнь.
— Нет. Бывает очень много физиологических проблем — а высокая тревожность, особенно паническая атака, с физиологией связана. Глобальное общее решение — это психотерапия в западном смысле, т.е. вербальная. Но не обязательно, может быть телесно-ориентированная или еще какая-то. Но это не значит, что это острое, в той или иной степени, физиологическое состояние не надо снимать таблеткой. Как раз надо.
— И уже на успокоенном фоне разбираться, в чем причина, чтобы потом отменять таблетки, и не возвращаться.
— Совершенно верно. Наладить работу организма, а потом потихонечку искать причину. Потому что если у нас будет высокая тревожность с бессонницей, и мы будем разбираться, то за пять дней у человека может наступить психотическое состояние. Практически всякое психотическое состояние начинается с бессонницы. К бессоннице очень часто ведет повышенная тревожность. Поэтому бессонницы допускать нельзя. А это медикаментозно; психологически мы это не можем сделать быстро.
Врача, в конце концов, тоже Господь Бог сотворил, поэтому, как в песне поется: «заболела — полечись». Надо сходить, поправить свое физическое состояние, а потом уже разбираться во всех этих вещах «а почему и как так у меня произошло», и в каких-то способах взаимодействия со своим Я, с бессознательным. Зависит от способов работы психолога.
Но если человеку не хочется дальше разбираться — пожалуйста, это твой выбор, ты можешь всю жизнь на таблетках сидеть. Если твой выбор — не это, тогда воюй дальше, решай проблему дальше. Я просто знаю, что именно это выбор достаточно большой части людей. У них задача не изменить себя, не поменять себя, не сделать лучше, не решить проблему глобально, а сделать только так, чтобы стало легче. Но это его право. Тут навязывать ничего нельзя, да и не получится.
( Победишь.ру 8 голосов : 4 из 5 )
 |