Западное побережье Норвегии. Пасмурная погода, утренняя полумгла. Бранд, мужчина средних лет в черной одежде и с ранцем за плечами, пробирается по горам на запад к фьорду, где лежит его родная деревня. Бранда удерживают попутчики - крестьянин с сыном. Они доказывают - прямой путь через горы смертельно опасен, нужно идти в обход! Но Бранд не желает их слушать. Он стыдит крестьянина за малодушие - у того при смерти дочь, она ждет его, а отец медлит, выбирая кружную дорогу. Что бы он отдал за то, чтобы его дочь умерла спокойно? 200 талеров? Все имущество? А жизнь? Если он не согласен отдать жизнь, все остальные жертвы не в счет. Все иди ничего! Таков идеал, отвергаемый погрязшими в компромиссах соотечественниками!
Бранд вырывается из рук крестьянина, и идет через горы. Как по волшебству, тучи рассеиваются, и Бранд видит молодых влюбленных - они тоже торопятся к фьорду. Недавно познакомившиеся Агнес и художник Эйнар решили соединить свои жизни, они наслаждаются любовью, музыкой, искусством, общением с друзьями. Их восторги у встречного сочувствия не вызывают. По его мнению, жизнь в Норвегии не так хороша. Повсюду парят пассивность и малодушие. Люди потеряли цельность натуры, их Бог ныне смахивает на лысенького старичка в очках, снисходительно взирающего на лень, ложь и приспособленчество. Бранд, теолог по образованию, верует в Бога иного - молодого и энергичного, карающего за недостаток воли. Главное для него - становление нового человека, сильной и волевой личности, отвергающей сделки с совестью.
Эйнар наконец узнает в Бранде товарища школьных лет. Прямолинейность и пылкость его рассуждений действуют отталкивающе - в теориях Бранда нет места простодушной радости или милосердию, напротив, он обличает их как расслабляющие человека начала. Встретившиеся расходятся по разным тропинкам - они увидятся позже на берегу фьорда, откуда продолжат путь на пароходе.
Неподалеку от деревни Бранда ожидает еще одна встреча - с безумной Герд, девушкой, которую преследует навязчивая идея о подстерегающем её повсюду страшном ястребе; спасение от него она находит только в горах на леднике - в месте, которое называет «снежной церковью». Деревню внизу Герд не любит: там, по её словам, «душно и тесно». Расставшись с ней, Бранд суммирует дорожные впечатления: за нового человека ему придется бороться с тремя «троллями» (чудовищами) - тугомыслием (накатанной рутиной быта), легкомыслием (бездумным наслаждением) и бессмыслицей (полным разрывом с людьми и разумом).
После многих лет отсутствия все в деревне кажется Бранду маленьким. Жителей он застает в беде: в деревне - голод. Местный администратор (Фогт) раздает нуждающимся продукты. Подойдя к собравшимся, Бранд, как всегда, высказывает неординарное мнение: положение голодающих не так уж и плохо - им предстоит борьба за выживание, а не мертвящая дух праздность. Жители деревни едва не бьют его за глумление над их несчастьем, но Бранд доказывает, что имеет моральное право относиться к другим свысока - только он вызывается помочь умирающему, который не вынес вида своих голодных детей и в приступе помешательства убил младшего сына, а затем, осознав, что натворил, попытался наложить на себя руки и теперь лежит при смерти в своем доме на другом берегу фьорда. Добраться туда не рискует никто - во фьорде бушует шторм. Помочь Бранду при переправе осмеливается лишь Агнес. Ее поражает сила его характера, и она, вопреки призывам Эйнара вернуться к нему или хотя бы к родителям, решает разделить судьбу с Брандом. Местные жители, тоже убедившиеся в твердости его духа, просят Бранда стать их священником.
Но Бранд предъявляет к ним очень высокие требования. Его любимый девиз «все или ничего» так же бескомпромиссен, как известная латинская пословица: «Пусть погибнет мир, но восторжествует справедливость». Новый священник обличает даже свою старуху мать - за её расчетливость и стяжательство. Он отказывает ей в причастии, покуда она не раскается и не раздаст бедным нажитое ею и столь любимое имущество. Находясь при смерти, мать посылает за сыном несколько раз: она просит его прийти, обещая сначала раздать половину, потом - девять десятых всего, чем владеет. Но Бранд не соглашается. Он страдает, но против своих убеждений пойти не может.
Не менее требователен он и к самому себе. В дом под скалой, где они прожили с Агнес вот уже три года, редко заглядывает солнце, и их сын незаметно чахнет. Доктор советует: чтобы спасти Альфа, нужно немедленно переехать в другую местность. О том, чтобы остаться, не может идти и речи. И Бранд готов уехать. «Может быть, и к другим Бранду не стоит быть слишком строгим?» - спрашивает у него доктор. О долге напоминает Бранду и один из его прихожан: люди в деревне ныне живут по иным, более честным правилам, они не верят интригану-Фогту, распространяющему слухи, что Бранд уедет сразу, как только получит наследство матери. Бранд нужен людям, и он, приняв невыносимо тяжелое решение, заставляет согласиться с ним Агнес.
Альф умер. Горе Агнес безмерно, она постоянно чувствует отсутствие сына. Единственное, что у нее осталось, - это вещи и игрушки ребенка. Внезапно ворвавшаяся в пасторский дом цыганка требует, чтобы Агнес поделилась с ней своим богатством. И Бранд приказывает отдать вещи Альфа - все до единой! Однажды увидевшая ребенка Агнес и Бранда, безумная Герд сказала: «Альф - идол!» Свое и Агнес горе Бранд считает идолопоклонством. В самом деле, разве они не упиваются своим горем и не находят в нем извращенного наслаждения? Агнес смиряется с волей мужа и отдает припрятанный у нее последний детский чепчик. Теперь у нее не осталось ничего, кроме мужа. Она не находит утешения в вере - их с Брандом Бог слишком суров, вера в него требует все новых и новых жертв, а церковь внизу в деревне тесна.
Бранд цепляется за случайно оброненное слово. Он построит новую, просторную и высокую церковь, достойную проповедуемого им нового человека. Фогт всячески препятствует ему, у него свои планы более утилитарного свойства («Работный дом построим / в соединении с арестным домом, и флигелем для сходок, заседаний / и празднеств <…> вкупе с сумасшедшим домом»), к тому же фогт против сноса старой церкви, которую считает памятником культуры. Узнав, что строить Бранд собирается на собственные деньги, фогт меняет свое мнение: он всячески хвалит смелость предприятия Бранда, а старую церковь-развалюху отныне считает опасной для посещений.
Проходит еще несколько лет. Новая церковь построена, но к этому времени Агнес уже нет в живых, и церемония освящения церкви воодушевления у Бранда не вызывает. Когда же важный церковный чиновник заводит с ним речь о сотрудничестве церкви и государства и сулит ему награды и почести, Бранд не испытывает ничего, кроме отвращения. Он закрывает здание на замок, а собравшихся прихожан увлекает в горы - в поход за новым идеалом: их храмом отныне будет весь земной мир! Идеалы, однако, даже когда они точно сформулированы (чего Ибсен в поэме намеренно избегает), всегда абстрактны, в то время как достижение их всегда конкретно. На вторые сутки похода прихожане Бранда посбивали ноги, устали, оголодали и отчаялись. Поэтому они легко дают обмануть себя фогту, сообщающему им, что в их фьорд вошли огромные косяки сельди. Бывшие приверженцы Бранда мгновенно убеждают себя, что они им обмануты, и - вполне логично - побивают его камнями. Что ж, сетует Бранд, таковы переменчивые норвежцы - еще совсем недавно они клялись, что помогут своим соседям датчанам в войне с угрожающей им Пруссией, но позорно их обманули (имеется в виду датско-прусский военный конфликт 1864 г.)!
Оставшийся один в горах, Бранд продолжает свой путь. Невидимый хор внушает ему мысль о тщетности человеческих устремлений и бесперспективности спора с Дьяволом или с Богом («можешь противиться, можешь смириться - /ты осужден, человек!»). Бранд тоскует по Агнес и Альфу, и тут судьба преподносит ему еще одно испытание. Бранду является видение Агнес: она утешает его - серьезных причин для отчаяния нет, все опять хорошо, она с ним, Альф вырос и стал здоровым юношей, на своем месте в деревне стоит и их маленькая старая церковь. Испытания, через которые прошел Бранд, ему только привиделись в страшном кошмаре. Достаточно отказаться от трех ненавистных ей, Агнес, слов, и кошмар развеется (три слова, девиз Бранда - «все или ничего»). Бранд выдерживает испытание, он не предаст ни своих идеалов, ни прожитой жизни и её страданий. Если нужно, он готов повторить свой путь.
Вместо ответа из тумана, где только что было видение, звучит пронзительное: «Миру не нужен - умри же!»
Бранд снова один. Но его находит безумная Герд, она приводит Бранда в «снежную церковь». Здесь на страдальца наконец-то нисходит благодать милосердия и любви. Но Герд уже видела на вершине врага - ястреба и стреляет в него. Сходит лавина. Увлекаемый снегом Бранд успевает задать мирозданию последний вопрос: в самом ли деле человеческая воля так же ничтожна, как песчинка на мощной деснице Господа? Сквозь раскаты грома Бранд слышит Голос: «Бог, Он - deus caritatis!» Deus caritatis означает «Бог Милостив
Западное побережье Норвегии. Пасмурная погода, утренняя полумгла. Бранд, мужчина средних лет в чёрной одежде и с ранцем за плечами, пробирается по горам на запад к фьорду, где лежит его родная деревня. Бранда удерживают попутчики - крестьянин с сыном. Они доказывают - прямой путь через горы смертельно опасен, нужно идти в обход! Но Бранд не желает их слушать. Он стыдит крестьянина за малодушие - у того при смерти дочь, она ждёт его, а отец медлит, выбирая кружную дорогу. Что бы он отдал за то, чтобы его дочь умерла спокойно? 200 талеров? Все имущество? А жизнь? Если он не согласен отдать жизнь, все остальные жертвы не в счёт. Все или ничего! Таков идеал, отвергаемый погрязшими в компромиссах соотечественниками!
Бранд вырывается из рук крестьянина, и идёт через горы. Как по волшебству, тучи рассеиваются, и Бранд видит молодых влюблённых - они тоже торопятся к фьорду. Недавно познакомившиеся Агнес и художник Эйнар решили соединить свои жизни, они наслаждаются любовью, музыкой, искусством, общением с друзьями. Их восторги у встречного сочувствия не вызывают. По его мнению, жизнь в Норвегии не так хороша. Повсюду парят пассивность и малодушие. Люди потеряли цельность натуры, их Бог ныне смахивает на лысенького старичка в очках, снисходительно взирающего на лень, ложь и приспособленчество. Бранд, теолог по образованию, верует в Бога иного - молодого и энергичного, карающего за недостаток воли. Главное для него - становление нового человека, сильной и волевой личности, отвергающей сделки с совестью.
Эйнар наконец узнает в Бранде товарища школьных лет. Прямолинейность и пылкость его рассуждений действуют отталкивающе - в теориях Бранда нет места простодушной радости или милосердию, напротив, он обличает их как расслабляющие человека начала. Встретившиеся расходятся по разным тропинкам - они увидятся позже на берегу фьорда, откуда продолжат путь на пароходе.
Неподалёку от деревни Бранда ожидает ещё одна встреча - с безумной Герд, девушкой, которую преследует навязчивая идея о подстерегающем её повсюду страшном ястребе; спасение от него она находит только в горах на леднике - в месте, которое называет «снежной церковью». Деревню внизу Герд не любит: там, по её словам, «душно и тесно». Расставшись с ней, Бранд суммирует дорожные впечатления: за нового человека ему придётся бороться с тремя «троллями» (чудовищами) - тугомыслием (накатанной рутиной быта), легкомыслием (бездумным наслаждением) и бессмыслицей (полным разрывом с людьми и разумом).
После многих лет отсутствия все в деревне кажется Бранду маленьким. Жителей он застаёт в беде: в деревне - голод. Местный администратор (Фогт) раздаёт нуждающимся продукты. Подойдя к собравшимся, Бранд, как всегда, высказывает неординарное мнение: положение голодающих не так уж и плохо - им предстоит борьба за выживание, а не мертвящая дух праздность. Жители деревни едва не бьют его за глумление над их несчастьем, но Бранд доказывает, что имеет моральное право относиться к другим свысока - только он вызывается помочь умирающему, который не вынес вида своих голодных детей и в приступе помешательства убил младшего сына, а затем, осознав, что натворил, попытался наложить на себя руки и теперь лежит при смерти в своём доме на другом берегу фьорда. Добраться туда не рискует никто - во фьорде бушует шторм. Помочь Бранду при переправе осмеливается лишь Агнес. Ее поражает сила его характера, и она, вопреки призывам Эйнара вернуться к нему или хотя бы к родителям, решает разделить судьбу с Брандом. Местные жители, тоже убедившиеся в твёрдости его духа, просят Бранда стать их священником.
Но Бранд предъявляет к ним очень высокие требования. Его любимый девиз «все или ничего» так же бескомпромиссен, как известная латинская пословица: «Пусть погибнет мир, но восторжествует справедливость». Новый священник обличает даже свою старуху мать - за её расчётливость и стяжательство. Он отказывает ей в причастии, покуда она не раскается и не раздаст бедным нажитое ею и столь любимое имущество. Находясь при смерти, мать посылает за сыном несколько раз: она просит его прийти, обещая сначала раздать половину, потом - девять десятых всего, чем владеет. Но Бранд не соглашается. Он страдает, но против своих убеждений пойти не может.
Не менее требователен он и к самому себе. В дом под скалой, где они прожили с Агнес вот уже три года, редко заглядывает солнце, и их сын незаметно чахнет. Доктор советует: чтобы спасти Альфа, нужно немедленно переехать в другую местность. О том, чтобы остаться, не может идти и речи. И Бранд готов уехать. «Может быть, и к другим Бранду не стоит быть слишком строгим?» - спрашивает у него доктор. О долге напоминает Бранду и один из его прихожан: люди в деревне ныне живут по иным, более честным правилам, они не верят интригану-Фогту, распространяющему слухи, что Бранд уедет сразу, как только получит наследство матери. Бранд нужен людям, и он, приняв невыносимо тяжёлое решение, заставляет согласиться с ним Агнес.
Альф умер. Горе Агнес безмерно, она постоянно чувствует отсутствие сына. Единственное, что у неё осталось, - это вещи и игрушки ребёнка. Внезапно ворвавшаяся в пасторский дом цыганка требует, чтобы Агнес поделилась с ней своим богатством. И Бранд приказывает отдать вещи Альфа - все до единой! Однажды увидевшая ребёнка Агнес и Бранда, безумная Герд сказала: «Альф - идол!» Своё и Агнес горе Бранд считает идолопоклонством. В самом деле, разве они не упиваются своим горем и не находят в нем извращённого наслаждения? Агнес смиряется с волей мужа и отдаёт припрятанный у неё последний детский чепчик. Теперь у неё не осталось ничего, кроме мужа. Она не находит утешения в вере - их с Брандом Бог слишком суров, вера в него требует все новых и новых жертв, а церковь внизу в деревне тесна.
Бранд цепляется за случайно обронённое слово. Он построит новую, просторную и высокую церковь, достойную проповедуемого им нового человека. Фогт всячески препятствует ему, у него свои планы более утилитарного свойства («Работный дом построим / в соединении с арестным домом, и флигелем для сходок, заседаний / и празднеств вкупе с сумасшедшим домом»), к тому же фогт против сноса старой церкви, которую считает памятником культуры. Узнав, что строить Бранд собирается на собственные деньги, фогт меняет своё мнение: он всячески хвалит смелость предприятия Бранда, а старую церковь-развалюху отныне считает опасной для посещений.
Проходит ещё несколько лет. Новая церковь построена, но к этому времени Агнес уже нет в живых, и церемония освящения церкви воодушевления у Бранда не вызывает. Когда же важный церковный чиновник заводит с ним речь о сотрудничестве церкви и государства и сулит ему награды и почести, Бранд не испытывает ничего, кроме отвращения. Он закрывает здание на замок, а собравшихся прихожан увлекает в горы - в поход за новым идеалом: их храмом отныне будет весь земной мир! Идеалы, однако, даже когда они точно сформулированы (чего Ибсен в поэме намеренно избегает), всегда абстрактны, в то время как достижение их всегда конкретно. На вторые сутки похода прихожане Бранда посбивали ноги, устали, оголодали и отчаялись. Поэтому они легко дают обмануть себя фогту, сообщающему им, что в их фьорд вошли огромные косяки сельди. Бывшие приверженцы Бранда мгновенно убеждают себя, что они им обмануты, и - вполне логично - побивают его камнями. Что ж, сетует Бранд, таковы переменчивые норвежцы - ещё совсем недавно они клялись, что помогут своим соседям датчанам в войне с угрожающей им Пруссией, но позорно их обманули (имеется в виду датско-прусский военный конфликт 1864 г.)!
Оставшийся один в горах, Бранд продолжает свой путь. Невидимый хор внушает ему мысль о тщетности человеческих устремлений и бесперспективности спора с Дьяволом или с Богом («можешь противиться, можешь смириться - /ты осуждён, человек!»). Бранд тоскует по Агнес и Альфу, и тут судьба преподносит ему ещё одно испытание. Бранду является видение Агнес: она утешает его - серьёзных причин для отчаяния нет, все опять хорошо, она с ним, Альф вырос и стал здоровым юношей, на своём месте в деревне стоит и их маленькая старая церковь. Испытания, через которые прошёл Бранд, ему только привиделись в страшном кошмаре. Достаточно отказаться от трёх ненавистных ей, Агнес, слов, и кошмар развеется (три слова, девиз Бранда - «все или ничего»). Бранд выдерживает испытание, он не предаст ни своих идеалов, ни прожитой жизни и её страданий. Если нужно, он готов повторить свой путь.
Вместо ответа из тумана, где только что было видение, звучит пронзительное: «Миру не нужен - умри же!»
Бранд снова один. Но его находит безумная Герд, она приводит Бранда в «снежную церковь». Здесь на страдальца наконец-то нисходит благодать милосердия и любви. Но Герд уже видела на вершине врага - ястреба и стреляет в него. Сходит лавина. Увлекаемый снегом Бранд успевает задать мирозданию последний вопрос: в самом ли деле человеческая воля так же ничтожна, как песчинка на мощной деснице Господа? Сквозь раскаты грома Бранд слышит Голос: «Бог, Он - deus caritatis!» Deus caritatis означает «Бог Милостивый».
Высокоинтеллектуальный разбор:
«Бранда» нельзя считать религиозной драмой - тем более христианской. Некоторые, однако, считали именно так. В 1873 году Ибсена спросили, должна ли была эта драма в соответствии с первоначальным замыслом отражать библейскую истину о том, что посредством собственных усилий человек не может оправдаться перед Богом. На что Ибсен ответил: «Вы ошибаетесь. Когда я писал "Бранда", моим единственным желанием было изобразить энергичную личность». Сам Бранд в пьесе говорит, что считает своим главным призванием - исцелить нынешнее больное поколение, а вопрос о том, является ли он христианином, имеет второстепенное значение.
БРАНД (норв. Brand) - герой драматической поэмы Г.Ибсена «Бранд» (1865). Обычно этот образ сводят к упорному отстаиванию позиции «все или ничего». Нравственная доминанта героя связывается исследователями с влиянием датского мыслителя и писателя С. Кьеркегора с его «или-или»; указывают также реальные прототипы: проповедник Ламерс из родного города Ибсена Шиена, молодой богослов К.Брюн.
Рожденный в браке без любви (мать Б. вышла замуж по расчету, бросив любимого человека), герой с детства отравлен ядом притворства и лицемерия. Он болезненно правдив и требует того же от своих ближних. Среди погруженных в конкретные житейские проблемы персонажей пьесы Б. одинок в своей заданности и умозрительности настолько, что его пространные, путаные монологи подчас производят гротескно-комический эффект. Они, как правило, абстрактны и несвоевременны: например, призыв к умирающим от голода крестьянам возрадоваться своему положению, ибо оно способствует их нравственному пробуждению: «…грех сейчас вам помогать: вас бог решил из тьмы поднять».Б.- антагонист ибсеновского «героя компромисса» Пер Гюнта, но он также мечтает «быть вполне самим собой», хотя цель у него, сельского пастора, другая: «Цель одна, одна дорога: быть живой скрижалью бога». В людях его отвращают «легкомыслие, тугодумие и безумие» - «тройственный союз», породивший обветшалые, сковывающие свободу человеческого духа догмы. Но убийственным для позиции героя образом он близок безумной Герд, дочери покинутого матерью возлюбленного, опустившегося человека (по видимости персонажа периферийного, по сути - впрямую сопоставляемого с Б.). Герд, считающая единственно подлинной церковью ледяной храм на вершине скал, потому что в любом другом храме тесно, оказывается духовной «сестрой» Б. Поначалу прихожане воспринимают его как пастора-утешителя, пастора-спасителя. Но он их не любит, как вообще не любит никого на свете. И если холодность в отношении к матери объясняется воспоминаниями печального детства, то преобладание в чувстве к Агнес и сыну сознания мужнего и отцовского долга, а не любви - следствие изначально холодной натуры. Только утрата близких пробуждает в герое живые чувства, позволяет ему постепенно преодолеть душевный схематизм. Б. превращается в мученика собственной воли, он идет до конца и, всеми отвергнутый, погибает под снежной лавиной вместе с «сест-. рой» Герд.
Одна из самых издаваемых пьес Ибсена, «Бранд» имеет сравнительно небольшую сценическую историю. В Норвегии полностью пьеса была поставлена лишь в 1895 г. На русской сцене в сокращенном варианте - на сцене МХТ (1906) с В.И.Качаловым в главной роли; в 1907 г. целиком пьеса была сыграна П.Н.Орленевым в киевском театре Бергонье. Бонус от Кирилла:
Бранд (1865)
Изначально задумывался как эпическая поэма, было написано несколько песен
Драматическая поэма
5 действий
Стихотворный размер меняется в зависимости от персонажа
Ремарок мало
Мало действия, больше обсуждения идеи и попыток донести ее до зрителя
Некоторым персонажам не дано имен, просто потому что они даже не близки к людям, и это и не важно, как их там зовут, важен их характер
В том числе и поэтому вся пьеса в стихах
Вторая причина – пьеса уверенно романтическая, это дань уважения
Образ Бранда: Восприятие Ибсеном
Жестокий
Ветхозаветный бог
Требовательный
Нет места в сердце для любви
Как по мне: хочет помочь, невзирая на то, нужна ли людям его помощь, и желают ли они ее
«Сделаем всем хорошо, а кто не хочет хорошо, тот не понимает всей глубины моего замысла, быдло»
Фанатик, зацикленный на восприятии себя как мессии, посланника божьего, пророка
Все или ничего, разумеется
Идеология, поклонение одной идее
Гуманизм
Гуманность - вот бессильное то слово,
Что стало лозунгом для всей земли,
Им, как плащом, ничтожество любое
Старается прикрыть и неспособность
И нежеланье подвиг совершить;
Любовь трусливо им же объясняет
Боязнь - победы ради, всем рискнуть.
Прикрывшись этим словом, с легким сердцем
Свои обеты нарушает всякий,
Кто в них раскаяться успел трусливо.
Пожалуй, скоро по рецепту мелких,
Ничтожных душ все люди превратятся
В апостолов гуманности. А был ли
Гуманен к сыну сам господь отец?
Конечно, если бы распоряжался
Тогда бог ваш, он пощадил бы сына,
И дело искупления свелось бы
К дипломатической небесной "ноте".
Ведет всех к своей цели, как художник, но те же художники зачастую считают себя гениями, поэтому нельзя сказать, что Бранд желает добра людям. Он хочет исполнить миссию, которую, как он считает, возложил на него бог.
Бранд воспринимает себя как «сверхчеловека», то бишь цитирует Ницше. Опять же «Умерли все боги» и в тексте Бранда происходит всяческое отречение от различных идолов.
Действующие лица
Его мать.
Школьный учитель.
Герд .
Эйнар , художник.
Крестьянин.
Его сын , подросток.
Агнес .
Фогт .
Второй крестьянин .
Доктор .
Женщина .
Пробст .
Вторая женщина .
Кистер .
Писарь .
Духовенство, представители сельской администрации.
Народ: мужчины, женщины и дети.
Искуситель в пустыне. Хор невидимых. Голос.
Действие происходит в шестидесятые годы XIX века, частью в самом селении, расположенном при фьорде на западном побережье Норвегии, частью в окрестностях его.
Действие первое
Покрытые снегами горные поля, окутанные густым туманом. Погода пасмурная: утренняя полумгла. , весь в черном, с палкой и ранцем, взбирается вверх в западном направлении. Крестьянин с сыном-подростком следуют за ним в некотором отдалении.
Крестьянин (вслед Бранду)
Прохожий, не спеши!.. Куда ушел?
Крестьянин
Заблудишься! Туман сгустился,
И в двух шагах не видно ничего…
Крестьянин
Тут трещины, – ты слышишь?
И всякий след мы потеряли.
Крестьянин (вскрикивая)
Стой!
Спаси Господь!.. Мы на ледник попали!
Тут хрупкий наст! Ты не ступай так твердо!
(прислушиваясь)
И слышу водопад…
Крестьянин
Ручей промыл
Себе под ледяной корою ложе.
Тут глубина – до дна и не достанешь!
Провалишься, – так поминай, как звали.
Мой путь ведет туда – вперед, – ты слышал.
Крестьянин
Да ежели не одолеть его!
Гляди – идешь по корке хрупкой, полой!..
Остановись! Иль жизнь не дорога?
Я – посланный; ослушаться не смею
Пославшего меня.
Крестьянин
Крестьянин
Крестьянин
Хоть бы так:
Но будь ты даже пробст иль сам епископ, –
И солнце не взойдет – себя загубишь,
Идя по краю наледи подмытой.
(Осторожно приближаясь к нему.)
Послушай, как ни будь умен, учен,
Не одолеть того, что не под силу.
Вернись! не будь упрям! Ведь не о двух
Мы головах! Коль сложим эту, негде
Другой-то взять. До ближнего селенья
Верст семь, туман же – хоть пилой пили!
В густом тумане нас зато не сманит
На ложный путь блудящий огонек.
Крестьянин
Но тут кругом подмерзшие озера,
А с ними ведь беда!
Мы перейдем их.
Крестьянин
Иль по воде пойдешь? Уж больно много
Берешь ты на себя; смотри – не сдержишь!
Но кто-то доказал, что с верой можно
И по морю, как посуху, пройти.
Крестьянин
Ну, мало ль что во время оно было!
Попробуй в наше кто – пойдет на дно.
(Хочет продолжать путь.)
Крестьянин
На смерть идешь!
Угодно Богу
Послать мне смерть – приветствую ее!
Крестьянин (тихо)
Он не в своем уме.
Сын (почти со слезами)
Отец, вернемся!
Ведь видно, – будет дождь и непогода.
(останавливаясь и приближаясь к ним опять)
Послушай, мне сказал ты: дочь твоя
Оттуда с фьорда весть тебе прислала
О том, что смерть ее близка: но с миром
Не может отойти она, не свидясь
С тобой в последний раз?
Крестьянин
Святая правда.
И до сегодня срок тебе дала?
Крестьянин
Крестьянин
Спеши же к ней!
Крестьянин
Да ежели невмоготу?.. Вернемся!
(глядя на него в упор)
За то, чтоб умерла она спокойно,
Сто талеров ты дал бы?
Крестьянин
Крестьянин
И дом и скарб весь отдал бы я, только б
Она глаза свои закрыла с миром!
Крестьянин
А жизнь?.. Эх, милый человек!..
Крестьянин (почесывая за ухом)
Ох, Господи Исусе,
Всему, я чаю, мера есть на свете.
Ты не забудь, – жену, детей имею…
И Тот, Кого ты назвал, мать имел.
Крестьянин
Опять же было то во время оно!
Тогда чудес немало совершалось;
Теперь и не слыхать о них.
Вернись!
Ты мертв, хотя и жив. Не знаешь Бога,
И Он тебя не знает.
Крестьянин
Сын (тянет его)
Крестьянин
Пойдем, пойдем, да надо,
Чтоб шел и он.
Крестьянин
Не то, коль ты,
Не дай Бог, сгибнешь, да узнают люди, –
От них не скроешь, – что мы вышли вместе.
Меня к суду притянут. А найдется
В расщелине иль в озере твой труп.
Так в кандалы меня!
Ты пострадаешь
За дело Божие тогда.
Крестьянин
Мне дела
Ни до Его, ни до твоих дел нет,
Своих-то полон рот. Вернись же с нами!
Прощай!
Вдали раздается глухой грохот.
Сын (вскрикивает)
(крестьянину, который схватил его ворот)
Крестьянин
Пусти!
Сын
Пойдем!..
Крестьянин (борясь с Брандом)
Ах, черт меня возьми!..
(вырываясь и повалив его на снег)
Наверно
Возьмет-таки в конце концов!
(Уходит.)
Крестьянин (сидя на снегу и потирая плечо)
Ох, ох!
Упрямый и силач какой!.. И это
Зовет он делом Божьим!
(Поднимаясь, кричит.)
Он наверху уже
Крестьянин
Да, вижу – вон!
(Опять кричит.)
Послушай, ты! Не помнишь, где мы сбились?
С какого места взяли не туда?
(из тумана)
Тебе не нужен крест на перепутье, –
Идешь по торному пути.
Крестьянин
Ах, дай-то
Господь! Тогда мы к вечеру же дома!
(Поворачивает с сыном на восток.)
(показывается выше и прислушивается, повернувшись в ту сторону, куда ушли его спутники)
Домой бредут. – Ты, жалкий раб! О если б
В груди твоей бил воли ключ и только
Недоставало сил, я сократил бы
Твой путь: понес бы с радостью тебя
На собственных плечах усталых, шел бы
Израненной стопой легко и бодро!
Но помощь тем, кто и не хочет даже
Того, чего не может, не нужна.
Гм… жизнь!.. Беда, как дорожат все жизнью!
Любой калека вес ей придает
Такой, как будто бы спасенье мира
И исцеленье душ людских ему
Возложено на немощные плечи.
Готовы жертвовать они, но только
Не жизнью, нет! Она всего дороже!
(Как бы вспомнив что-то и улыбаясь.)
Две мысли ум мой в детстве занимали,
Смешили без конца, за что не раз
Мне от наставницы-старухи крепко
И доставалось. Вдруг себе представлю
Сову с боязнью мрака или рыбу
С водобоязнью, и давай смеяться!
Я гнал те мысли прочь, – не тут-то было!
Но что же, собственно, рождало смех?
Да смутное сознание разлада
Меж тем, что есть и – что должно бы быть.
Меже долгом – бремя тяжкое нести,
И неспособностью нести его.
И чуть не каждый мой земляк – здоровый,
Больной – такая ж рыба иль сова.
Трудиться в глубине и жить во мраке,
Его удел, и это-то как раз.
Его страшит. О берег бьется в страхе
И темной камеры своей боится:
О воздухе и солнце ярком молит!
(Останавливается, словно пораженный чем-то, и прислушивается)
Как будто песня?.. Да! И смех и пенье.
Теперь «ура» звучит… еще, еще…
Восходит солнце, и туман редеет;
Я взором снова обнимаю даль.
Вон общество веселое на кряже
Стоит в сияньи утренних лучей;
Прощаются и руки пожимают…
Свернули на восток все остальные,
А двое держат к западу свой путь.
Последнее «прости» рукой, платками
И шляпами они друг другу шлют…
(Солнце все ярче и ярче проступает сквозь туман. Бранд долго стоит, всматриваясь в двух путников.)
От этих двух сиянье словно льется:
Им сам туман как будто путь дает,
Ковром им под ноги ложится вереск,
И улыбается навстречу небо.
Должно быть, брат с сестрою эти двое.
Несутся об руку они, как в танце.
Она едва касается земли,
И ловок, гибок он. Она порхнула
Вдруг в сторону… За нею он… Настиг,
Поймал… Нет, выскользнула, увернулась!..
Бегут, играя; смех звучит, как песня.
Эйнар и Агнес , в легких дорожных платьях, оба запыхавшиеся, разгоряченные, выбегают на площадку. Туман рассеялся. В горах ясное солнечное утро.
Эйнар
Жажду тебя изловить я, играя!
Петли из песен свяжу, и в силок
Ты попадешься, резвясь и порхая.
Агнес (приплясывая, повернувшись лицом к нему и не давая себя поймать)
Я – мотылек, так и дай мне порхать,
Соком медвяным цветов упиваясь;
Любишь, шалун-мальчуган, ты играть, –
Бегай за мной, изловить не стараясь!
Эйнар
Агнес, мой нежный краса-мотылек,
Сеть для тебя сплетена невидимка:
Будь ты резвей, чем шалун ветерок, –
В плен ты ко мне попадешь, нелюдимка!
Агнес
Я – мотылек, так с цветка на цветок
Дай мне порхать на полянах росистых;
Если ж заманишь меня ты в силок, –
Крыльев не трогай моих золотистых!
Эйнар
Бережно, нежной рукой, мотылек,
Я подыму тебя, в сердце укрою, –
Будешь всю жизнь в нем играть ты, дружок.
Тешиться самою сладкой игрою!
Оба, сами того не замечая, приближаются к крутому обрыву и стоят почти у самого края.
(кричит)
Эй, берегись! От бездны вы на шаг.
Эйнар
Агнес (указывая наверх)
Взгляни туда…
Спасайтесь,
Пока еще не поздно! Вы у края
Навеса снежного, над самой бездной!
Эйнар (обнимая Агнес, смеется)
Бояться нечего за нас!
Агнес
Пред нами
Еще вся жизнь – для смеха и веселья!
Эйнар
Намечен путь нам, солнцем озаренный;
Конец ему чрез сотни лет, не раньше.
Так вы тогда лишь в бездну упадете?
Агнес (размахивая вуалью)
О, нет, тогда мы к небесам взовьемся!
Эйнар
Сначала век блаженства, упоенья.
С огнями брачными из ночи в ночь,
Сто лет игры любовной…
Эйнар
Затем – домой опять, в чертог небесный.
Оттуда, значит, вы?
Эйнар
А то откуда же?
Агнес
Ну да, теперь-то мы идем, конечно,
Из той долины вон, что на востоке.
Я видел вас на перевале там.
Эйнар
Да, мы сейчас с друзьями там прощались.
Объятьями, рукопожатьем крепким
И поцелуями воспоминанья,
Столь дорогие нам, запечатлели.
Сюда спуститесь, – вам я расскажу.
Как все чудесно Бог Господь устроил.
И наш восторг понятен станет вам.
Да полно вам стоять, как столб из льда!
Оттайте поскорей! – Ну вот. Итак,
Сначала знать вам надо – я художник;
И за одно уж это благодарен
Я от души Ему: Он окрылил
Фантазию мою и дал мне силу
Волшебную – из мертвого холста
Жизнь вызывать, как сам Он вызывает
Из мертвого кокона мотылька!.. –
Всего же лучше то, что он в невесты
Мне Агнес дал! Я с юга, издалека,
Шел с ящиком своим походным…
Агнес (с одушевлением)
Словно
Король – веселый, гордый и спокойный!..
А сколько песен знал!.. Без счета, право!
Эйнар
И вот, как раз попал я в то селенье,
Куда пожить ее врачи прислали –
Впивать там горный воздух, солнца свет.
Росу и аромат смолистых сосен…
Меня же в горы сам Господь направил:
Твердил мне голос тайный, чтоб искал
Красот природы я вдоль горных речек,
Под соснами и на вершинах скал.
Вот там-то я и создал свой шедевр:
Румяную зарю на щечках Агнес,
В ее глазах прекрасных – счастья блеск…
Навстречу мне летевшую улыбку!..
Агнес
Но сам не сознавал ты, что творил;
Из чаши жизни пил себе беспечно,
Пока в один прекрасный день не стал
Передо мной, готовый в путь обратный!
Эйнар
И тут лишь у меня мелькнула мысль –
Ведь ты забыл ей сделать предложенье!
Ура! Посватался скорей, тотчас же
Согласье получил и – все в порядке!
Наш старый доктор так был рад, что праздник
Затеял в честь нас, и три дня еще
Мы провели там в танцах и веселье.
И фот, и ленсман, да и пастор сам,
Не говоря о молодежи местной,
Явились все на праздник поголовно.
Уж ночью двинулись мы в путь; но праздник
На том не кончился: нас провожать
Гурьбой пошли все с флагами и пеньем…
Агнес
И по долине мы не шли – плясали.
То парами, то хороводом целым…
Эйнар
Из чар серебряных вино мы пили…
Агнес
И в тишине ночной звучали песни…
Эйнар
Туман, в долину с севера сползавший,
Покорно уступал дорогу нам!
Куда ж теперь ваш путь ведет?
Эйнар
Все прямо.
До города…
Агнес
Эйнар
Сначала
Должны мы миновать вон те вершины,
Затем спуститься к фьорду, где нас ждет
Эгира конь с волнистой дымной гривой;
На всех парах он нас помчит на свадьбу.
А там – как лебеди, свой первый вылет
Направим мы на юг благословенный!
Эйнар
Там ждет нас жизнь вдвоем, блаженство
Прекрасное, как сказка, и как греза,
Мечта – великое!.. Ведь в это утро,
Среди снегов, без пасторского слова,
Мы обручились с жизнью беззаботной;
Со счастьем обвенчались!
Кто ж венчал вас?
Эйнар
Все та ж толпа друзей, нас провожавших.
Она под звон бокалов закляла
Навек малейшую несчастья тучку.
Что омрачить могла б наш горизонт;
Из обихода нашего заране
Зловещие слова все изгнала
И нас на радость впредь благословила!
(хочет идти)
Эйнар (пораженный, вглядывается в него пристальнее)
Постойте… мне как будто
Знакомы вы…
(холодно)
Эйнар
Но, помню,
Встречались где-то мы – в семье иль в школе.
Мы школьными друзьями были, да.
Я мальчик был тогда, теперь мужчина.
Эйнар
(Вдруг вскрикивает.)
Ты – Бранд! Да, да, он самый!
Теперь узнал!
А я тебя давно.
Эйнар
Привет тебе от всей души, товарищ!
Взгляни-ка на меня… Ну да, все тот же
Чудак, что, обществом своим довольный,
Чуждался игр товарищей своих!
Я был чужим средь вас. Тебя, однако,
Любил я, помнится, хотя и ты,
Как все из южных округов, иного
Закала был, чем я – в тени безлесных,
Угрюмых скал родившийся у фьорда.
Эйнар
Да, тут ведь где-то твой родной приход?
Через него мой путь ведет.
Эйнар
О, да, далеко… Мимо дома, где я
Увидел свет.
Эйнар
(улыбаясь)
Нет еще;
Лишь капеллан. Как заяц прикорнет
То под одной, то под другою елкой,
Так я – сегодня здесь, а завтра там.
Эйнар
Но где же странствиям твоим предел?
(быстро и твердо)
Эйнар
(меняя тон)
А впрочем,
На том же пароходе я уеду,
Который вас ждет…
Эйнар
Брачный наш корабль?..
Попутчики мы с Брандом, – слышишь, Агнес!
Но я-то ведь на похороны еду.
Агнес
На похороны вы?
Эйнар
А кто же умер?
Кого ты едешь хоронить?
Да бога,
Которого своим ты называл.
Агнес (отшатываясь)
Эйнар
Давно закутать в саван
Пора и схоронить открыто бога
Рабов земли и будничного дела!
Давно пора понять вам, что успел
Он одряхлеть за сотню сотен лет.
Эйнар
Ты болен, Бранд.
О, нет, здоров и свеж я,
Как сосны гор, как можжевельник дикий;
Но род людской – он в наше время болен,
Нуждается в лечении. Вы все
Хотите лишь играть, шутить, смеяться.
И верить, уповать, не рассуждая.
Хотите бремя все грехов и горя
Взвалить Тому на плечи, Кто явился,
Как вы слыхали, пострадать за вас.
Венец терновый Он, Многострадальный,
Надел, и – можно вам пуститься в пляс!
Пляшите, но куда – вопрос печальный –
Вас пляска заведет в последний час?
Эйнар
А, понял я! Да, этой песнью новой
Заслушиваться стали здесь у нас.
Принадлежишь ты, значит, к новой секте,
Что учит жизнь считать юдолью скорби
И силится заставить всех на свете
Посыпать пеплом головы себе?
О, нет; не проповедник я присяжный,
Не как священник говорю сейчас;
Христианин ли даже я – не знаю;
Но твердо знаю, что я – человек,
И вижу зло, недуг, страну постигший.
Эйнар (с улыбкой)
Мне до сих пор не доводилось слышать,
Чтоб наша добрая страна была
Уж слишком жизнерадостной страною.
И правда, радость здесь не бьет ключом;
Будь так оно, еще куда ни шло бы.
Уж если раб ты радости, то будь им
Всегда, с утра и до ночи, всю жизнь;
Не будь – одним вчера, другим сегодня,
А завтра, через месяц, третьим. Будь
Чем хочешь ты, но будь вполне; будь цельным,
Не половинчатым, не раздробленным!
Вакхант, Силен – понятный, цельный образ,
Но пьяница – карикатура лишь.
Пройдись-ка по стране, людей послушай, –
Узнаешь, что здесь каждый научился
Быть понемножку всем – и тем и сем:
Серьезным – в праздники за службой в церкви;
Упорным – где обычаев коснется
Таких, как ужинать на сон грядущий.
Да плотно, как отцы и деды наши;
Горячим патриотом – на пирах,
Под звуки песен о скалах родимых
И твердом, как скала, народе нашем
Не знавшем рабского ярма и палки;
Натурою широкой, тороватой –
На обещания за винной чашей;
Прижимистым при обсужденьи трезвом –
Исполнить их иль нет. Но тем иль сем
Лишь понемножку всяк всегда бывает;
Ни добродетели в нем, ни пороки
Всего не заполняют «я»; он дробь
И в малом и в большом, и в злом и в добром.
Всего же хуже то, что убивает
Любая дроби часть остаток весь.
Эйнар
Нетрудно бичевать, но лучше быть нам
Помилосерднее.
Быть может, лучше,
Зато не так полезно.
Эйнар
Я не буду
Оспаривать греховности людской:
Но объясни ты мне: какая связь
Меж ней и тем, что схоронить пора
Того, Кого зову своим я Богом.
Художник ты, так нарисуй его мне.
Я слышал, ты его уже писал,
И тронула сердца твоя картина.
Его представил старцем ты, не правда ль?
Эйнар
С седыми волосами
И бородой серебряною, длинной?
В лице благоволение и строгость.
Способная… детишек спать прогнать?
Вопрос о том, обул его ты в туфли
Иль нет, оставим мы, но было б кстати
Ермолку и очки ему надеть.
Эйнар (сердито)
К чему ты так…
О, я не насмехаюсь.
Такой ведь именно имеет облик
Народный бог наш, бог отцов и дедов.
Католики в ребенка превращают
Спасителя; вы – Бога в старика.
Готового от дряхлости впасть в детство.
Как у наместника Петра, у папы,
В руках ключи от рая превратились
В фальшивые отмычки, так у вас
Господне царство сузилося в церковь.
От веры, от учения Господня
Вы отделили жизнь, и в ней никто
Христианином быть уж не берется;
В теории вы христианство чтите,
В теории стремитесь к совершенству,
Живете ж по совсем иным заветам.
И бог такой вам нужен, чтоб сквозь пальцы
Смотрел на вас. Как самый род людской.
Он должен был состариться, и можно
Его изображать в очках и лысым.
Но этот бог – лишь ваш и твой, не мой!
Бог мой – Он – буря там, где ветер твой;
Неумолим, где твой лишь равнодушен,
И милосерд, где твой лишь добродушен;
Бог мой – Он юн; скорее Геркулес.
Чем дряхлый дед. Бог мой – Он у Синая
Как гром гремел Израилю с небес,
Горел кустом терновым, не сгорая,
Пред Моисеем на горе Хорив,
Остановил бег солнца при Навине
И чудеса творил бы и поныне,
Не будь весь род людской так туп, ленив!
Эйнар (с усмешкой)
И должен быть теперь он пересоздан?
Да, да; я в этом так же убежден,
Как в том, что в мир я послан, как целитель.
Как врач для душ больных, в грехах погрязших!
Эйнар
Не угашай, хоть и чадит, лучины,
Пока в руках твоих нет фонаря.
Не изгоняй из языка слов старых,
Пока создать ты новых не успел.
Не новое я нечто замышляю;
Я правду вечную хочу упрочить.
Не церковь возвеличить я стремлюсь,
Не догматы. Имели день свой первый,
Так, верно, узрят и последний вечер.
Начало всякое предполагает
Конец; таит конца зародыш все,
Что создано, сотворено, и место
Грядущей форме бытия уступит.
Но нечто есть, что существует вечно –
Несотворенный дух, попавший в рабство
Весною первой бытия и снова
Тогда лишь обретающий свободу,
Когда от плоти перебросит мост
Он к своему источнику, – мост Веры.
Теперь дух измельчал благодаря
Воззренью человечества на Бога;
Так вот и должно из обрывков душ,
Обломков жалких духа воссоздать
Вновь нечто цельное, чтоб мог узнать
В нем своего создания венец –
Адама юного – Господь Творец!
Эйнар (прерывая)
Прощай! Я вижу, лучше нам расстаться.
На запад вы – так двинусь я на север;
Ведут дороги обе эти к фьорду
И по длине равны. Прощай!
Эйнар
(оборачиваясь)
Но отличай от истинного света
Обманчивый; и помни, жизнь – искусство,
Эйнар (махнув рукой)
Ну, переделывай, как знаешь, свет,
Я Бога своего держаться буду!
Рисуй себе его на костылях.
А я приду и схороню его!
(Спускается по тропе.)
Эйнар делает молча несколько шагов, поглядывая вниз вслед .
Агнес (стоит с минуту словно в забытье, затем вздрагивает, с испугом озирается и спрашивает)
Иль солнце уж зашло?
Эйнар
За тучу только…
Да вот оно!
Агнес
Как холодно вдруг стало.
Эйнар
На нас пахнуло ветром из ущелья.
Теперь пора нам вниз.
Агнес
Такой стены
Угрюмой не было пред нами раньше.
Эйнар
Была, но ты ее не замечала
За шутками и смехом, что он криком
Своим прервал. Но пусть теперь он с Богом
Идет крутой своей тропою, мы же
Возобновим веселую игру!..
Агнес
О, не сейчас, устала я…
Эйнар
Пожалуй.
И я немножко; да и спуск не легок. –
Не то, что по долине там плясать!
Но только спустимся, нарочно снова
Возьмемся за руки и понесемся,
Опять, танцуя и резвясь, вперед…
Ты видишь там полоску голубую?
Она при свете солнца то блеснет,
То зарябит; то серебром сверкает,
То золотится янтарем. То – море!
И видишь дым, вдоль берега ползущий?
А точку черную, что огибает
Мысок вдали? Ведь это – пароход,
Корабль наш брачный! Курс теперь он держит
Во фьорд, а вечером – из фьорда в море
Нас унесет с тобой… Опять густеет
Туман вдали… Заметила ты, Агнес,
Как дивно море с небом там слилось?
Агнес (рассеянно глядя в пространство)
Да, да… а ты заметил?..
Эйнар
Агнес (не глядя на него, с каким-то благоговением)
Когда он говорил, то… словно вырос!
(Начинает спускаться с горы. Эйнар за нею.)
Горная тропа вдоль скалистой стены: направо пропасть: впереди и позади виднеются еще более высокие горные вершины, покрытые снегом.
(спускаясь по тропе, останавливается на выступе и смотрит вниз)
Вновь узнаю я родные места!
С детства мне все здесь знакомо:
Каждый пригорок, и скат, и навес,
Каждый домишко и кустик.
Купы березок, ольха у ручья,
Старая темная церковь…
Чудится лишь, что бесцветнее все,
Мельче как будто бы стало;
Будто нависли еще тяжелей
Снежные шапки с обрывов,
Сузив еще ту полоску небес,
Что там в долине виднелась, –
Света, простора убавили там.
(Присаживается на выступе и окидывает взглядом даль.)
Фьорд. Неужели так узок
Был он всегда и так жалок?.. Идет
Дождь там косой полосою…
Легкий баркас, распустив паруса,
Птицей летит; приютились
Пристань и лодки в тени у скалы.
Хмурой, нависшей, а дальше –
С красною крышею дом, «дом вдовы»,
Дом, где на свет я родился.
Воспоминанья теснятся толпой!..
Там, среди камней прибрежных,
С детства бродил я, душой одинок,
Гнет надо мной тяготеет –
Бремя тяжелое, бремя родства
С низменным духом, тянувшим
Вечно к земле и небесных семян
Всходы в душе заглушавшим!
Словно в тумане я вижу теперь
Планы великие, грезы,
Что я лелеял, когда-то в душе.
Мужество мне изменило,
Воля ослабла, увяла душа.
В край свой родной возвратившись,
Не узнаю лишь себя одного, –
Словно Самсон, пробужденный
Жалким, бессильным, лишенным волос
В жарких объятьях Далилы!..
(Снова смотрит вниз.)
Что за движенье в долине? Народ –
Женщины, дети, мужчины –
Спешно, толпами куда-то идет…
То по изгибам долины
Тянется пестрою лентой-змеей,
То пропадет за холмами,
Чтобы затем снова вынырнуть там,
Около церкви убогой.
(Встает.)
Насквозь я вижу вас, тупые люди,
Вы – души вялые, пустые груди!
Молитву, данную вам, «Отче наш»
Лишили воли крыл и вдохновенья,
И из нее доносит лепет ваш
До Бога лишь «четвертое прошенье».
Оно ведь лозунг добрых всех людей,
Пароль страны, народа с давних дней.
Из общей связи вырванное, крепко
Засевшее в сердцах людских, оно
Хранится, как обломок некий, щепка
От веры всей, погибнувшей давно!..
От этой душной ямы прочь скорее!
Там воздух сперт, как в шахте под землей;
Не пронесется ветер свежий, вея,
И не взовьется стяг там никакой!
(Хочет идти, как вдруг сверху скатывается по откосу к ногам его камень.)
Эй, кто там камнями швыряет?
Герд (девушка лет пятнадцати, бежит по гребню горы, набрав полный передник камней)
Крикнул!
Попала я!
(Бросает еще камень.)
Да перестань шалить!
Герд
Вон, вон сидит: ему и горя мало, –
Качается на ветке перегнутой!
(Бросает еще камень и вскрикивает.)
Летит… огромный, страшный, на меня!
Ой-ой! Спасите! Заклюет!
Герд
Тсс… Кто ты?.. Стой, не двигайся! Летит!
Герд
Ты разве ястреба не видел?..
Где? Тут? Не видел, нет.
Герд
Огромный, гадкий!
На лбу хохол, и злющие глаза
С каймою желто-красною вокруг!
Куда идешь ты?
Герд
Так с тобою
Мне по пути.
Герд
Со мной? Мне надо в гору.
(указывая вниз)
Но церковь там.
Герд (презрительно усмехаясь)
Конечно.
Пойдем же вместе…
Герд
Нет, там гадко.
Герд
И тесно там и душно.
Где ж просторней
Видала ты?
Герд
Просторней? Я-то знаю!
Прощай!
(Начинает карабкаться ввысь.)
Так вот куда ведет твой путь!
На кряж крутой, скалистый и пустынный.
Герд
Пойдем со мной, и ты увидишь церковь
Из льда и снега там!
Из льда и снега?..
Ах, да, я вспомнил! Есть в скалах ущелье, –
Прозвали «снежной церковью» его.
О нем рассказов много слышал в детстве.
На озере замерзшем взгромоздились,
Как на фундаменте, из снега своды.
Герд
Ну да, взглянуть – все снег да лед кругом,
Но это – церковь.
Не ходи туда, –
Довольно ветра бурного порыва
Иль выстрели, простого крика даже,
Чтоб сорвалась лавина, и…
Герд (не слушая)
Пойдем!
Я покажу тебе оленей стадо;
Обвалом задавило их, и только
Когда вода прошла, их стало видно.
Нет, лучше не ходи туда, – опасно!
Герд (указывая вниз)
А ты туда, – там тесно, душно, гадко.
Ну, Бог с тобой. Прощай!
Герд
Пойдем со мною!
Там водопады нам споют обедню,
А ветер скажет проповедь такую,
Что в жар тебя и в холод бросит, – любо!
И ястреб в церковь уж не залетает.
Его насиженное место – там.
На Черном пике; сядет и сидит
Уродина, как флюгерный петух,
На самом шпиле храма моего!
Душа твоя дика, как дик твой путь.
Порвались, видно, струны в этой лютне.
Но плоское и низменное все
Таким уж и останется навеки:
А зло – возможно обратить в добро.
Герд
Вон, вон летит уже, шумя крылами!
Скорей, скорей забраться мне под крышу!
Меня не смеет тронуть в церкви он!
Прощай… У, злой какой летит и страшный!
(Вскрикивает.)
Не смей! Не смей! Я камнем запущу!
Когтями вцепишься – хлестну я веткой!
(Убегает по тропинке вверх.)
(после небольшой паузы)
И эта в церковь шла, как те внизу.
И кто из них верней избрал дорогу?
Кто в злейшей тьме блуждает, кто забрел
От верной пристани, от света дальше:
То легкомыслие, что над обрывом
На шаг от бездны прыгало, смеялось?
Иль тупомыслие, что, знай себе,
Бредет обычною тропой избитой?
Иль наконец безсмыслие, чей взор
Прекрасное на месте злого видит?
Борьба с союзом тройственным их – цель
Моя отныне. Вот мое призванье!
Как солнца луч сверкнул в дверную щель,
И озарило тьму мое сиянье!
Теперь я вижу путь свой; ясен он:
Падут три эти тролля – мир спасен,
Лишь удалось бы их свести в могилу, –
И яд греха свою утратит силу!..
Вперед! Вооружись мечом, дух мой,
И за подобье Божье ринься в бой!
(Начинает спускаться вниз, в селенье.)