Его фортепианные пьесы оказали влияние на многих композиторов стиля модерн , начиная от Клода Дебюсси , французской «Шестёрки » и кончая Джоном Кейджем . Эрик Сати - предтеча и родоначальник таких музыкальных течений, как импрессионизм , примитивизм , конструктивизм , неоклассицизм и минимализм . В конце 1910-х годов Сати придумал жанр «меблировочной музыки », которую не надо специально слушать, ненавязчивой мелодии, непрерывно звучащей в магазине или на выставке.
Биография [ | ]
Дом и музей Сати в Онфлёре
«Спектакль поразил меня своей свежестью и подлинной оригинальностью. „Парад“ как раз подтвердил мне, до какой степени я был прав, когда столь высоко ставил достоинства Сати и ту роль, которую он сыграл во французской музыке тем, что противопоставил смутной эстетике доживающего своей век импрессионизма свой мощный и выразительный язык, лишённый каких-либо вычурностей и прикрас».
Кроме скандально нашумевшего «Парада», Эрик Сати является автором ещё четырёх балетных партитур: «Успуд» (1892), «Прекрасная истеричка » (1920), «Приключения Меркурия» (1924) и «Представление отменяется » (1924). Также (уже после смерти автора) многие его фортепианные и оркестровые произведения часто использовались для постановки одноактных балетов и балетных номеров, прежде всего - гимнопедии и сюита «Джек в стойле». :103
Некоторые произведения Сати произвели чрезвычайно сильное впечатление на Игоря Стравинского. В особенности, это относится к балету «Парад » (1917), партитуру которого он едва ли не целый год просил у автора , и симфонической драме «Сократ » (). Именно два этих сочинения оставили наиболее заметный след в творчестве Стравинского: первое в его конструктивистском периоде, а второе - в неоклассических произведениях конца 1920-х годов. Испытав большое влияние Сати, он перешёл от импрессионизма (и фовизма) русского периода к почти скелетному стилю музыки, упростив стиль письма. Это видно в произведениях парижского периода - «Истории солдата » и опере «Мавра ». Но даже и через тридцать лет об этом событии продолжали вспоминать не иначе, как об удивительном факте истории французской музыки:
«Поскольку Шестёрка чувствовала себя свободной от своей доктрины и была исполнена восторженного почитания к тем, против кого выставляла себя в качестве эстетического противника, то и никакой группы она не составляла. „Весна священная “ произросла мощным деревом, оттесняя наш кустарник , и мы собирались было признать себя побеждёнными, как вдруг Стравинский вскоре сам присоединился к нашему кругу приёмов и необъяснимым образом в его произведениях даже чувствовалось влияние Эрика Сати».
Придумав в году авангардный жанр «фоновой» (или «меблировочной ») индустриальной музыки, которую не надо специально слушать, Эрик Сати также явился первооткрывателем и предтечей минимализма . Его навязчивые мелодии, повторяющиеся сотни раз без малейшего изменения и перерыва, звучащие в магазине или в салоне во время приёма гостей, опередили своё время на добрые полвека.
Библиография [ | ]
На французском языкеПримечания [ | ]
- Internet Movie Database - 1990.
- идентификатор BNF : платформа открытых данных - 2011.
- Erik Satie
- Encyclopædia Britannica
- SNAC - 2010.
Фрагмент из критической биографии композитора-эксцентрика Эрика Сати, готовящейся к публикации на русском языке.
Вслед за книгой о Джоне Кейдже издательство Ad Marginem и Музей современного искусства «Гараж» в серии «Критические биографии» выпускают жизнеописание Эрика Сати, составленное Мэри Э. Дэвис.
В нем эксцентричный французский композитор, которого современники называли «величайшим гением» и «бесталанным провокатором», представлен человеком, опередившим время и предвосхитившим современную культуру звезд.
Colta.Ru публикует предисловие к этой биографии в переводе Елизаветы Мирошниковой.
“Сати (Эрик Альфред Лесли Сати, сокр. Эрик). Французский композитор, родился в г. Онфлёр (1866-1925), автор трех Гимнопедий для фортепиано (1888), балета «Парад» (1917) и оратории «Сократ» (1918). Его нарочито упрощенный стиль часто пронизан юмором.”
La Petit Larousse illustré
Эрик Сати, поэт эстетики минимализма, почувствовал бы симпатию к этой отрывистой биографии в Petit Larousse illustré (Малом иллюстрированном Ларуссе), словаре, впервые напечатанном в 1856 году и застолбившем за собой право считаться первым французским руководством по «эволюции языка и мира».
Тем, кто умеет читать между строк, краткое описание передает многое о Сати: эксцентричный персонаж уже просвечивает в манере написания имени - через «k», а не через привычное и обычное «с»; упоминание Онфлёра сразу перемещает действие в живописный нормандский портовый городок и воскрешает в памяти уроженцев здешних мест - от пейзажиста Эжена (Эмиля - ошибка в оригинале) Будена до писателя Гюстава Флобера.
Три перечисленных в тексте произведения маркируют историю искусств в Париже - от кабаре эпохи fin de siècle на Монмартре, где Сати представлялся публике как «гимнопедист», до театра Шатле, где на исходе Первой мировой войны «Русские балеты» Дягилева показали скандальную постановку балета «Парад», и до изысканных салонов парижской элиты, где уже по окончании войны состоялась премьера классицистской «симфонической драмы» «Сократ».
Что до «нарочито упрощенного» стиля и юмора, то они оба проистекают от смешения высокого искусства и простонародной культуры, что было свойственно не только Сати, но и всему модернистскому искусству. Под таким углом зрения статья в Малом иллюстрированном Ларуссе являет собой заманчивый мимолетный взгляд на человека, музыку и творчество, и все это уместилось в пятьдесят слов.
Более длинные описания жизни и творчества Сати появились только уже после 1932 года, когда Пьер-Даниэль Тамплие опубликовал первую биографию композитора (Pierre-Daniel Templier. Erik Satie. - Paris, 1932). Преимуществом Тамплие было то, что он принадлежал к близкому кругу Эрика Сати - его отец, Александр Тамплие, был другом композитора и соседом по парижскому предместью Аркёй, и они оба были членами аркёйской ячейки Коммунистической партии.
Биография, написанная Тамплие, появилась в серии книг «Мастера старинной и современной музыки», и Сати сразу оказался в компании Бетховена, Вагнера, Моцарта, Дебюсси и Стравинского. Книга была проиллюстрирована фотографиями и документами, предоставленными братом Эрика Сати Конрадом, и ее целью было создать более реалистичный образ композитора, с момента смерти которого не прошло и десяти лет и который одними превозносился как «величайший музыкант в мире», а другими поносился как бесталанный провокатор (Ibid., стр. 100).
Книга Тамплие состоит из двух частей: в первой части - детальная биография Сати, а во второй - подробно аннотированный хронологический список произведений.
В течение последующих шестнадцати лет, когда композитор постепенно стирался из памяти публики, а его музыка уходила из концертных залов, эта биография была единственным источником сведений о Сати, и даже сейчас это одно из самых авторитетных исследований ранних годов жизни и творчества композитора.
В то время как звезда Сати во Франции угасала, вышедшая в 1948 году его первая биография на английском языке, написанная Ролло Майерсом, пробудила интерес к композитору в США и Великобритании (Rollo Myers. Erik Satie. - London, 1948). К этому времени уже некоторое количество влиятельных композиторов и критиков выступило в роли адвокатов Сати, подчеркивая его роль музыкального первопроходца и оригинального сочинителя.
Вирджил Томсон, один из главных защитников, провозгласил Эрика Сати «единственным представителем эстетики двадцатого века в западном мире» и утверждал, что Сати -
«единственный композитор, чьими произведениями можно наслаждаться и которые можно оценить, совершенно не разбираясь в истории музыки» (Virgil Thomson. The Musical Scene. - New York, 1947. Стр. 118).
Джон Кейдж, еще один непоколебимый почитатель, объявил Сати «необходимым» и считал его
«самым значительным служителем искусства» (John Cage. Satie Controversy. В книге John Cage под ред. Ричарда Костелянеца. - New York, 1970. Стр. 90).
Но, пожалуй, самое важное, что сделал Кейдж, - в своих эссе, на концертах и в собственных сочинениях он привлек к Сати внимание послевоенного американского авангарда и пропагандировал эстетику Сати как мощную альтернативу более герметичным видам модернизма - как противоядие математически выверенному подходу Шенберга, Булеза и Штокхаузена.
Удивительно, но культурные сдвиги 50-х и 60-х годов способствовали росту популярности Эрика Сати, и его музыка начала исполняться не только в концертных залах, но и в менее очевидных местах - в джаз-клубах и на рок-фестивалях.
Массовая популярность музыки Сати достигла своего пика, когда рок-группа Blood, Sweat and Tears сделала аранжировку двух Гимнопедий и выпустила ее главной композицией на своем одноименном альбоме в 1969 году; альбом был продан тиражом в три миллиона и получил премию Grammy как лучший альбом года, а «Вариации на темы Эрика Сати» получили Grammy в номинации «лучшая современная инструментальная композиция».
Основы для создания этого кроссовера заложил историк Роджер Шаттак в своем революционном исследовании «Годы пиршеств» (1958 г., ред. 1968 г.), где он закрепил позиции Эрика Сати как иконы модернизма и модного персонажа, поместив его в одном ряду с Гийомом Аполлинером, Альфредом Жарри и Анри Руссо - самыми оригинальными представителями французского авангарда (Roger Shattuck. The Banquet Years: The Origins of the Avant-Garde in France, 1885 to World War I. - New York, 1968).
Эта группа, по мнению Шаттака, составляла ядро
«подвижной среды, известной как богема, культурного андеграунда с привкусом неудачи и мошенничества, за несколько десятилетий выкристаллизовавшегося в сознательный авангард, выведший искусства на уровень удивительного возрождения и совершенства» (Preface to the Vintage Edition, в Ibid).
Для читателей того времени статус Сати как прародителя экспериментальной музыки - а также рок-музыки, исполняемой группами, стилизованными под парижский авангард, - был незыблем.
В конце XX века понимание Сати как иконы нонконформизма несколько пошатнулось. Большое количество специализированных музыковедческих исследований, в которых тщательно изучались рукописи и наброски Сати, явило собой первый комплексный анализ работ композитора.
Из этого анализа возникло уже современное признание его вклада в искусство, а также новое понимание его скрупулезной техники композиции. Фокус сместился с биографии на процесс сочинительства, и стало ясно, что Сати важен не только для авангарда, но и для фигур, полностью вписанных в музыкальный мейнстрим, - например, для Клода Дебюсси и Игоря Стравинского.
Сати, уже не рассматриваемый только как музыкальный эксцентрик, стал звеном длинной цепочки музыкальной истории, связывающей его как с Моцартом и Россини, так и с Кейджем и Райхом. Образ Сати значительно дополнился в результате появления работ, исследующих немузыкальные аспекты его творчества, в частности, его литературные опусы: от полного издания его литературных работ в 1981 году до публикации его «практически полной» переписки в 2002 году.
Оригинальные взгляды Сати и своеобразный способ выражения прекрасно вписываются в его жизнь и творчество. Сати был плодовитым и самобытным писателем; хотя большинство его работ оставалось неопубликованным до сегодняшнего дня, некоторые его эссе и комментарии увидели свет в специализированных музыкальных журналах и даже во вполне себе массовых изданиях во Франции и США еще при жизни композитора.
Среди них были автобиографические зарисовки, написанные в разные годы; каждый очерк по-своему замечателен, так как там можно найти довольно значительное количество информации, несмотря на практически полное отсутствие фактов и тотальную иронию.
Первое сочинение такого рода озаглавлено «Кто я такой» и представляет собой начальный раздел целой серии «Записки склеротика», которая печаталась в журнале S.I.M. (журнал Международного музыкального общества - Société International de Musique. Перевод дается по русскому изданию: Эрик Сати. Заметки млекопитающего. Перевод с французского, составление и комментарии Валерия Кислова. - СПб., Изд-во Ивана Лимбаха, 2015) с 1912 по 1914 г.
«Кто угодно вам скажет, что я не музыкант. Это правда. Еще в начале карьеры я сразу же записал себя в разряд фонометрографов. Все мои работы - чистейшей воды фонометрия… В них господствует только научная мысль. К тому же мне приятнее измерять звук, нежели в него вслушиваться. С фонометром в руке я работаю радостно & уверенно. И что я только не взвешивал и не измерял! Всего Бетховена, всего Верди и т.д. Весьма любопытно» (Ibid., стр. 19),
Начинает Сати.
Год спустя в кратком описании для своего издателя Сати рисует совершенно иную картину, объявляя себя «фантазером» и приравнивая свои работы к работам группы молодых поэтов под предводительством Франсиса Карко и Тристана Клингсора. Идентифицируя себя как «самого странного музыканта своего времени», тем не менее Сати заявляет о своей значимости:
«Близорукий от рождения, я дальнозоркий от природы… Мы не должны забывать, что многие “молодые” композиторы рассматривают наставника как пророка и апостола происходящей ныне музыкальной революции» (Цитата в переводе переводчика).
И даже незадолго до смерти он пишет в том же сбивающем с толку тоне, приправленном горечью:
«Жизнь оказалась для меня столь невыносимой, что я решил удалиться в свои имения и коротать свои дни в башне из слоновой кости - или какого-нибудь (металлического ) металла. Так я пристрастился к мизантропии, вздумал культивировать ипохондрию и стал самым (свинцово ) меланхоличным из людей. На меня было жалко смотреть - даже через лорнет из пробного золота. М-да. А все это приключилось со мной по вине Музыки» (Перевод дается по русскому изданию: Эрик Сати. Заметки млекопитающего. Перевод с французского, составление и комментарии Валерия Кислова. - СПб., Изд-во Ивана Лимбаха, 2015. Стр. 120).
Фонометрограф, фантазер, мизантроп: как ясно из этих очерков, Сати полностью отдавал себе отчет о власти имиджа и на протяжении всей своей жизни тщательно выстраивал и культивировал свой публичный образ. Ироническая поза при описании самого себя соответствовала нестандартной и периодически меняющейся подаче себя в обществе - этот процесс начался еще в юности и продолжался до самой смерти.
Подобные смены имиджа задокументированы в фотографиях, автопортретах и, конечно же, в рисунках и живописных полотнах его друзей, запечатлевших Сати: от наброска в стиле fin de siècle художника Огюстена Грасс-Мика, нарисовавшего композитора в компании таких звезд, как Жанна Авриль и Тулуз-Лотрек, до портретов, сделанных в 1920-е годы Пабло Пикассо, Жаном Кокто и Франсисом Пикабиа.
Как свидетельствуют эти произведения, Сати прекрасно ощущал связь между публичным образом и профессиональным признанием и в течение всей своей карьеры композитора «подгонял» свой внешний вид под художественные цели и задачи.
Например, работая в молодости в различных кабаре Монмартра, Сати выглядел как настоящий представитель богемы, затем он стал носить только вельветовые костюмы, причем одной модели (у него было семь одинаковых вельветовых костюмов); как сочинитель псевдодуховной музыки, в 1890-е годы он основал свою собственную церковь и расхаживал по улицам в рясе; когда Сати уже стал уважаемой фигурой авангарда, он начал носить строгий костюм-тройку - скорее, буржуазный, нежели революционный.
Словом, все ясно указывает на то, что Сати совершенно осознанно транслировал своим внешним видом как разные сущности, так и свое искусство, создавая неразрывную связь между личностью и призванием.
Эта биография - еще одна из ряда многих - рассматривает намеренное слияние публичного образа и художественного призвания (т.е. того, чем занимался на протяжении всей своей жизни Эрик Сати) как декорацию его творческой деятельности.
На фоне ярких изменений в гардеробе и публичном имидже творческое наследие Сати обретает новые перспективы. Когда культура «звезд» и «селебрити», столь естественная для нас сегодня, только рождалась, Эрик Сати уже ясно понимал, как ценно и важно быть уникальным, а значит, легко узнаваемым - «быть не как все». Одежда помогала ему в этом и, без сомнения, играла значительную роль в визуальном представлении прорывов в его искусстве.
Одним из наиболее удивительных и противоречивых композиторов за всю историю музыки считается Эрик Сати. Биография композитора пестрит фактами, когда он мог шокировать его друзей и почитателей, сперва яростно защищая одно утверждение, а затем опровергая его в своих теоретических работах. В 90-е годы девятнадцатого века Эрик Сати познакомился с Карлом Дебюсси и отрицал следование творческим наработкам Рихарда Вагнера — он выступал за поддержку только проклюнувшегося импрессионизма в музыке, ведь это было началом реинкарнации национального искусства Франции. Позже композитор Эрик Сати вел активную перепалку с подражателями стилю импрессионизм. В пртивовес эфемерности и изящности он ставил ясность, резкость и определенность линеарной нотации.
Сати оказал огромное влияние на композиторов, которые составляли так называемую "Шестерку". Он был настоящим неугомонным бунтарем, который старался опровергнуть шаблоны в сознании людей. Он вел за собой толпы последователей, которым нравились война Сати с филистерством, его смелые утверждения об искусстве и музыке в частности.
Юные годы
Эрик Сати был рожден в 1866 году. Его отец работал портовым маклером. Еще с малых лет юный Эрик тянулся к музыке и проявлял недюжинные способности, но так как никто из близких музыкой не занимался, эти потуги были проигнорированы. Только в 12-летнем возрасте, когда семья решила сменить место жительства на Париж, Эрик удостоился чести постоянных занятий музыкой. В восемнадцать лет Эрик Сати поступил в консерваторию в Париже. Он изучал комплекс теоретических предметов, среди которых была и гармония. Также он занимался на фортепиано. Обучение в консерватории не удовлетворило будущего гения. Он бросает занятия и идет в армию в качестве добровольца.
Спустя год Эрик возвращается в Париж. Он подрабатывает в небольших кафе как тапер. В одном из таких заведений на Монмартре и произошла судьбоносная встреча с Карлом Дебюсси, который был впечатлен и заинтригован необычным выбором гармоний в простых, казалось бы, импровизациях молодого музыканта. Дебюсси даже решил создать оркестровку для фортепианного цикла Сати — "Гимнопедии". Музыканты стали друзьями. Их мнение так много значило друг для друга, что Сати смог увести Дебюсси от его юных увлечений музыкой Вагнера.
Переезд в Аркей
В конце девятнадцатого века Сати уезжает из Парижа в пригород Аркей. Он снял недорогую комнатку над небольшим кафе и перестал кого-либо туда пускать. Даже близкие друзья не могли туда прийти. Из-за этого Сати получил кличку "Аркейский отшельник". Он жил совершенно один, не видел нужды во встречах с издателями, не брал крупные и выгодные заказы от театров. Периодически он появлялся в модных кругах Парижа, представляя свежий музыкальный труд. А после весь город обсуждал это, повторял шутки Сати, его слова и остроты о музыкальных знаменитостях того времени и об искусстве в общем.
Двадцатый век Сати встречает учась. С 1905 по 1908 год, когда ему было 39 лет, Эрик Сати обучался в Schola cantorum. Он изучал композицию и контрапункт у А. Русселя и О. Серье. Ранняя музыка Эрика Сати датируется концом девятнадцатого века, 80-90-ми годами. Это "Месса бедняков" для хора и органа, фортепианный цикл "Холодные пьесы" и всем известные "Гимнопедии".
Сотрудничество с Кокто. Балет "Парад"
Уже в 20-х годах Сати издает подборки пьес для фортепиано, которые имеют странную структуру и необычное название: "В лошадиной шкуре", "Три пьесы в форме эмбрионы", "Автоматические описания". В это же время он пишет несколько выразительных, крайне мелодичных песенок в ритме вальса, которые пришлись по душе публике. В 1915 году Сати ожидало судьбоносное знакомство с Жаном Кокто, драматургом, поэтом и музыкальным критиком. От него поступило предложение создать вместе с Пикассо балет для знаменитой труппы Дягилева. В 1917 году их детище — балет "Парад" — вышло в свет.
Намеренный, подчеркнутый примитивизм и нарочное презрение к благозвучию музыки, добавление к партитуре чужеродных звуков, вроде пишущей машинки, сирен автомобиля и прочего, было причиной громкого осуждения публики и атак критиков, что, однако, не остановило композитора и его соратников. Музыка балета "Парад" имела отклик мюзик-холла, а мотивы напоминали мелодии, которые напевали на улицах.
Драма "Сократ"
В 1918 году Сати пишет кардинально другую работу. Симфоническая драма с пением "Сократ", текстом для которой послужили оригинальные диалоги авторства Платона, сдержанна, кристально ясна и даже строга. В ней нет излишеств и игры на публику. Это антипод "Парада", хотя между их написанием прошел всего лишь год. По окончании "Сократа" Эрик Сати продвигал мысль о меблировочной, сопровождающей музыке, которая служила бы фоном к обыденным делам.
Последние годы жизни
Конец своей Сати встретил живя в том же пригороде Парижа. Он не встречался со своими в том числе и с "Шестеркой". Эрик Сати собрал вокруг себя новый круг композиторов. Теперь они именовали себя "Аркейской школой". Туда входили Клике-Плейель, Соге, Жакоб, а также дирижер Дезормьер. Музыканты обсуждали новое искусство демократического характера. О смерти Сати практически никто не знал. Это не освещалось, об этом не говорили. Гений ушел незаметно. Только в середине двадцатого века вновь стали интересоваться его искусством, его музыкой и философией.
Сочинил - не слишком много музыки. Во всяком случае, именно так можно судить с точки зрения призрачной науки статистики и её - таких же - статистов. При желании, подводя итог, можно даже сказать, что он был – не слишком-то плодовит..., или плодовит ниже среднего. Разумеется, это ничуть не укор и не обвинение, а если и обвинение, то отнюдь - не ему, а в точности напротив.
Если не более того... - Однако не будем повторяться ?
Глядя со (своей) стороны на плодовитого автора французы обычно говорят – pondeur (- к сожалению, французы вообще слишком много говорят ) . Словечко, прямо скажем, не особенно приятное, даже если его произнести по-русски: «пондёр» . - Вот так: «пондёр» – и всё, не более того. Плодовитая курица, которая много несёт (и даже яйца, возможно) . Короче говоря, ассоциации это слово вызывает далеко ..., – я хотел сказать, – далеко не самые радужные. И всё же, я возвращаюсь назад, к Эрику Сати.
Назад, - это у них всегда назад... - Пустой разговор .
Нет, конечно, Сати не был пондёром
, ни с одной стороны. И профессионалом он тоже не был. Одним из вас, господа... Но зато он был – аматёром
и при всяком случае имел желание заявить об этом: прямо и недвусмысленно. Именно так: никогда не профессионалом
, но всегда – любителем и любовником
(аматёром) собственной музыки (хотя отсюда вовсе не следует, что он её любил, скорее напротив – только занимался
..., с ней). - И ещё он... не слишком любил людей. Только... по расчёту. - И здесь мне, пожалуй, придётся прибегнуть к (не)излюбленным эвфемизмам
. Потому что этих... людей он всегда боялся и презирал, прекрасно понимая цену (и даже, страшно сказать, - стоимость) этой обезьяны, так фатально и так невовремя облысевшей. А лучше скажем немного проще: презирал и боялся
, - хотя и мало кому на свете будут понятны эти простые слова. И ещё – неизменно брезговал. Всеми. Начиная от самого себя, любимого, разумеется. Нос до земли, дым до небес ... В общем, - всё как и полагается всякому уважающему (или даже не уважающему) себя мизантропу
: единственное звание, достойное человека.
Так вот, значит, почему ему пришлось... временами... так много пить (кажется, самое дешёвый из общедоступных способов смириться и даже полюбить , - их) . Хотя бы - на минутку...
И всё же, несмотря на то, что Сати сочинил не слишком-то много музыки, она - (любительская и в высшем смысле аматёрская) - заслуживает совершенно особенного рассмотрения со всех сторон: и в виде тушки, и в виде чучела, и в виде обоев... Оставаясь совершенно отдельным островом , отдельным - от материка всех прочих музык этого маленького мира : как при жизни собственного автора, так и после неё. Ибо она (я говорю снова о музыке) , сама того не желая, - стала совершенно особым и отдельным явлением вокруг самой себя..., - как и он сам. Её странный, вечно странный сочинитель..., «лысый от рождения ». :306 - Вот ради чего , поспешно заканчивая маленькое предисловие к несуществующей статье, я составил этот почти полный список. «Полный список сочинений Эрика Сати». Полнее не бывает..., и даже более того . - Сам Сати, могу это сказать уверенно , не сумел бы составить более полный список, чем этот , мой.
Это несомненно. И даже - вопреки всему.
Равно как несомненно и то , что в любой список он наверняка добавил бы ещё с десяток сочинений собственного сочинения (чтобы не сказать: сотню..., слегка чёрную) , обнаружив их вопиющий недостаток - и погрозив мне вослед пальцем, совсем не музыкальным. И был бы совершенно прав, прекрасный старик , даже если эти сочинения были бы высосаны им из (того же) пальца. Только что. Как и всё на свете.
Потому что... как говорил при жизни один мой н(е)изменный приятель ... по имени Юрий Ханон :
« ...Если вся эта жизнь действительно высосана из пальца,
кто тебе мешает высосать оттуда - что-нибудь ещё?.. »
Начало жизни (1866-1899)
Краткое в’ступление
Эрик Сати родился..., - как врут свидетели, он родился ... 17 мая 1866 года в девять часов утра. Так было... Впрочем, прошу про’щения . Начало всякой жизни (не исключая человеческую..., и даже вашу собственную, мадмуазель...) имеет достаточно неприглядный вид, чтобы (не) выставлять его напоказ. Или напро́тив... А потому – немного сократим, скромно потупив глаз.
Если вы меня достаточно поняли..., - мадам, мсье...
В ноябре 1879 года Эрик Сати поступил..., значит, это было так: Сати поступил «вольным слушателем » (как это называлось, почти по-иезуитски) в Парижскую Консерваторию
. - Однако, как очень скоро выяснилось, степень его мыслимой и немыслимой «вольности» значительно превосходила всякие представления местных педагогов и демагогов - об этом сомнительном предмете. Обычная ученическая муштра и отсутствие элементарной творческой свободы неизменно внушало ему отвращение. Конечно, не последнюю роль в этом отвращении играла лень. Вполне нормальная лень: не только детская, но и обще-человеческая..., общая... для всех приматов
. И всё же, не так просто. Совсем не так. От природы Сати – не только Инвалид (и я вовсе не случайно пишу это слово с крупной буквы), но и настоящий анархист нравом. Конечно, он откровенно ленив (как человек, один из людей), но также он не любит общепринятых глупостей и обязанностей. Никаких. Даже очень важных и умных (хотя, разве такие бывают?) Но у людей так принято: исполнение обязанностей и ролей всегда является необходимым пропуском в среду, клан, стаю..., тем более такую сложную и глубоко проработанную, как эта
музыка... (академическая
). А потому спустя пять лет тщетного учения пианист Эри́к заслуживает прочную репутацию одного из «худших студентов». Эмиль Декомб (преподаватель гармонии
) даёт Сати характеристику «самого ленивого ученика Консерватории», великий
композитор Амбруаз Тома отзывается о нём как о воспитаннике «самом ничтожном
», а преподаватель фортепиано Жорж Матиас и вовсе пишет в очередном годовом отчёте, что студент Сати – «полный ноль»
. Именно так, не больше и не меньше : «полный ноль
». :27-29
Спустя пять лет, хотя и нехотя, но бывший ученик (якобы) простил своим учителям их непробиваемую тупость и косность. Примем на веру эту маленькую детскую ложь..., очевидную и неприкрытую. И всё же, до конца жизни слово «консерватория » осталось для него символом клана: сколь тупого и жестокого, столь и непригодного.
...Чистым ребёнком я впервые вошёл в ваши классы; и Душа моя была столь нежной, что вы оказались не способны постигнуть её; и повадки мои удивляли даже цветы на подоконнике; и они думали, что видят плюшевую Зебру. <...>
И, несмотря на мою крайнюю молодость и непостижимую Ловкость, вы, по неразумности вашей, скоро заставили меня ненавидеть ваше грубое и неживое Искусство, которое вы преподаёте; вашим необъяснимым упрямством вы надолго заставили меня презирать вас – со всех сторон. И я отвернулся, и я ушёл от Вашего грубого деревянного молотка к своим эластичным мыслям и словам... :67 - Эрик Сати , «Личное слово о молитвенном целомудрии», 1892
Однако поскорее оставим эту тему - ради другой, возможно, ничуть не более ценной…
Начало творчества
В 1886 году Сати сочинил первые три романса (для голоса и фортепиано) на стихи своего приятеля, Контамина де Латура (не верьте, это красивое имя – всего лишь псевдоним), полным образом предвосхитившие все основные черты будущего музыкального стиля под названием импрессионизм . Отдельно следует заметить, что по отношению к музыке этого термина в те времена ещё никто не употреблял: попросту говоря, его не существовало (даже на территории аналогий или метафор) . Несколько сухих фактов для сравнения: в том же году вечный учитель Цезарь (Франк) пишет свою засушенную (до предела) вагнерическую симфонию ре-минор, а зеленовато-серый дядюшка Джузеппе (Верди ) работает над оперой «Отелло» .
Не замедлил себя ждать и ещё один бес(славный) провал. Не выдержав гнетущей обстановки сразу в двух домах: у отца и в Консерватории, двадцатилетний Сати в ноябре 1886 года в качестве «типического подросткового протеста» завербовался... в армию (заключив добровольческий контракт сроком на три года). «Je retire» только прочь !.. Впрочем, заряда (про’тесто) не хватило слишком уж надолго. Не прошло и четырёх месяцев, как армия опротивела композитору-новобранцу почище консерватории с папой. - И вот..., однажды в студёную зимнюю пору..., проще говоря, одной бес(славной) февральской ночью , раздевшись до пояса, Сати провёл несколько часов на пронизывающем французском холоде, чтобы снова - освободиться. На сей раз, от службы... освободиться. «Je retire» - лишь бы прочь, прочь отсюда!.. куда угодно, только прочь !.. Восхитительный результат: пневмония, больница, медицинская комиссия, обратный путь. И вот , в апреле 1887 года комиссованный из армии рядовой Эрик Сати торжествующе и обескураженно возвращается в Париж, чтобы там - уже не вернуться ни к папе, ни в Консерваторию. Теперь, сняв комнату на чердаке, он полагает правильным жить отдельно - от чёртовой мачехи , такого же отца и всего остального мира. :27-29
К счастью, Сати ещё достаточно молод и ловок , чтобы переносить собственные ошибки на ногах.
В 1887 году Сати сочинил ещё одну бомбу (крайне тихую и незаметную): «Три сарабанды ». Для простоты скажем так: первый импрессионистский опус в инструментальной музыке. А затем, чтобы не топтаться на месте, в последующие три года появляются причудливые «Гимнопедии » и «Гноссиенны », пожалуй, до сего дня самые популярные из фортепианных произведений Сати, стиль которых сложно определить одним словом, до такой степени они (анти)традиционны, просты и одновременно - ни на что не похожи. В своё время нормативный (советский социалистический) профессор (в области истории музыки) Галина Филенко имела шикарную неосторожность высказать в трёх десятках слов следующую мысль:
...Гимнопедиями в древней Греции назывались юношеские спортивные упражнения под музыку. Пьесы Сати в трёхдольном размере выдержаны в непрерывном однообразном ямбическом ритме и почему-то в медленном темпе; они гармонизованы преимущественно септаккордами, носят меланхолично-элегический характер и больше похожи на ленивый вальс-бостон , чем на музыку спортивных упражнений , предполагающих живые, энергичные движения... :54 - Галина Филенко, из главы «Эрик Сати»
|
Браво, профессор!.. Это была восхитительная реприза ! - Не зная ни самой Филенко, ни «Гимнопедий», ни Эрика Сати, ни его музыки (которую тогда было практически невозможно достать и, тем более, дослышать), но зато будучи превосходно осведомлённым, что такое бессмертная человеческая (а тем более, женская или должностная) глупость, именно с той поры я искренне полюбил Сати вместе с его странными спортивными упражнениями (кстати, и последнее замечание равным образом было чистейшей нелепостью, для тех кто понимает) . Вот почему я до сих пор благодарен профессору Филенко за её чрезвычайно свежую и пахучую «идею»: высказать собственное недоумение (и непонимание) в столь неприкрытой (прямой и детской) форме.
Однако вернёмся за лучшее - к нему, к самому Эрику Сати.
В конце 1888 года некий весьма рафинированный парижский водопроводчик по имени Виталь Оке, в свободное от основной работы время писавший стихи под псевдонимом Нарцисс Лебо, (что в переводе значит Хорошенький Нарцисс) рекомендовал одного своего приятеля (а им оказался как раз Эрик Сати) ко вступлению в члены масонского клуба кабаре «Чёрный кот ». Именно там состоялось «внеочередное» знакомство обоих двоих (чтобы не сказать: двух) земляков, родившихся на одной и той же улице, но только с разницей в двенадцать лет. Тоже крайне эксцентричный, и тоже нормандец Альфонс Алле был тогда главой (если у подобных «органов» вообще может быть голова) и идейным руководителем «фумизма », авангардного течения «пускателей дыма» в глаза, нос и уши. :34-37 И далее следует фраза, которую при всех случаях я назвал бы «жёваной»... При всех (кроме одного этого, пожалуй). Потому что (и в са́мом деле) важность этой встречи для самого́ Сати нельзя преувеличить... (равно как и преуменьшить тоже нельзя). Хотя и нисколько не композитор (но скорее балагур, рассказчик и постоянный жилец чёрного юмора), этот Альфонс оказался едва ли не самой (много) значительной встречей в жизни Сати. И хотя их дружба длилась совсем недолго, увенчавшись (как и следовало ожидать) жгучей обидой Сати и почти долгим почти полным почти разрывом, прямое и подспудное влияние Альфонса продолжалось – до самой смерти (в данном случае понимаемой как «конец жизни»), а также и некоторое время - после .
Куда менее значительная и интересная..., но тоже - встреча с «Великим» мсье «Саром » , или, проще говоря, Жозефеном Пеладаном , театральным мистиком и жрецом собственной секты решительно развернула Сати в сторону дешёвых эффектов, где он также умудрился своё новое слово - как изобретательный изобретатель «средневековых и эзотерических» гармоний (и даже мелодий, как это ни странно сказать). И здесь его музыка (с вывертами и заворотами) снова оказалась совершенно оригинальной и решительно ни на что не похожей. Медитативная модальная, иногда откровенно атональная музыка (часто в квартовых гармониях ) опередила своё время на цельных два десятка лет.
Впрочем, если говорить точнее, то - навсегда .
И ещё несколько слов о «вечных» ценностях..., если позволите... В 1891 году (в кабаре «Трактир в Клу», где Сати работал вторым пианистом ) состоялось его встреча с неким Клодом Дебюсси , в те времена «только ещё» лауреатом Римской премии и ярым (до мозга костей ) вагнеристом . :60-61 Спустя три года резко поменявшийся Дебюсси , ставший ярым анти-вагнеристом , пишет свой «Послеполуденный отдых фавна » (как оказалось впоследствии, нечто вроде манифеста) и постепенно, год за годом (шаг за шагом) превращается в признанного лидера нового музыкального направления: импрессионизм .
...Эстетика Дебюсси во многих его произведениях близка символизму : она импрессионистична во всём его творчестве. Простите мне слишком простые слова: но не я ли был тому отчасти причиной?
По крайней мере, так говорят. И вот пояснение, если угодно:
Когда мы впервые встретились, в самом начале нашего общения он был как промокашка, насквозь пропитан Мусоргским и кропотливо искал свой путь, который ему никак не удавалось нащупать и отыскать. Как раз в этом вопросе я его далеко переплюнул: ни Римская премия ..., ни «премии» каких-либо других городов этого мира не отягощали мою походку, и мне не приходилось тащить их ни на себе, ни на своей спине... Ибо я человек в роде Адама (из Рая), который никогда не получал премий, но только крупные шишки – крупнейший лентяй, несомненно.
В тот момент я писал «Сына звёзд» – на текст Жозефа Пеладана ; и много раз объяснял Дебюсси необходимость для нас, французов, наконец, освободиться от подавляющего влияния Вагнера , которое совершенно не соответствует нашим природным наклонностям. Но одновременно я давал ему понять, что нисколько не являюсь антивагнеристом. Вопрос состоял только в том, что мы должны иметь свою музыку – и по возможности, без немецкой кислой капусты.
Но почему бы для этих целей не воспользоваться такими же изобразительными средствами, которые мы уже давно видим у Клода Моне, Сезанна , Тулуз-Лотрека и прочих? Почему не перенести эти средства на музыку? Нет ничего проще. Не это ли есть настоящая выразительность?
Это и была исходная точка правильного пути плодотворных поисков, почти совершенным образом воплотившихся – и даже дававших первые зелёные яблоки, но... Кто мог показать ему пример ? Продемонстрировать уже сделанные находки и открытия? Показать землю, в которой следует копать? Предоставить ему первые яркие доказательства и достижения?.. Кто?..
- Я не хочу отвечать: меня это больше не интересует. :510-511 - Эрик Сати , из статьи «Клод Дебюсси» , 1922 год
|
Трижды (в узком промежутке между 1892 и 1896 годом), Эрик Сати выставлял «кандидатуру самого́ себя » на соискание звания и кресла Академика (в секцию Академии Изящных Искусств): соответственно, на места умерших композиторов Гиро́ , Гуно́ и Тома́ . Пожалуй, этот акт напоминал (отчасти) публичное самоубийство. Или пощёчину идиотам. Или, в конце концов, невиданной настойчивости перформанс
..., как теперь любят. Но так было (тогда)...
- Возраст удивительного (& удивительно наглого) соискателя при его первом заявлении был 26, а при последнем – 30 лет. Все три раза кандидатура Сати была воспринята академиками как анекдотическая и отклонена практически без рассмотрения (каждый раз ему удавалось получать в свою пользу только один «утешительный»
голос). :649
Выступив в печати с гневными отповедями и послав Сен-Сансу
(тогдашнему бессменному главе Академии) оскорбительное письмо, :93
после третьей неудачи Сати (плюнул и) перестал стучаться в дубовые двери дворца Мазарини
. Спустя полтора десятка лет он в жёстко-иронической форме описал историю «трёх своих кандидатур » в третьей статье (фрагменте) из «Мемуаров страдающего потерей памяти ». :265
Некоторые могут поинтересоваться: ради чего эта очередная выдумка? - Эпатаж?.. - Попытка обратить на себя внимание?..
Как всегда, вопрос показательно глупый. - Разумеется, только ради завоевания мира. И не более того. В течение всей своей жизни этот Великий Инвалид пытался и никак не мог найти себе места. И всякий раз, грешно сказать, искал его отчего-то в Центре. Стараясь понимать центр по-разному, и всё-таки каждый раз попадая (ногой ) в одну и ту же навязчивую точку.
« Верный традициям христианских баронов, моих предков, прославлению моей расы и чести моего имени, я готов к этой борьбе. Я уничтожу всех неверных, я изрублю их на мельчайшие кусочки пречистым топором Шарля Мартеля и пресветлым мечом Людовика Святого . Их злоба и козни бессильны против меня, потому что меня охраняют несокрушимые доспехи истинной Веры. И пусть они, скрежеща от злобы, знают, что я непобедим, ибо я действую от имени подлинной добродетели, отнять или дать которую не во власти ни одного из смертных. Великая сила, которая покровительствует мне, она такова, что разбивает перед собой все преграды. Я ношу имя, которое их тревожит, и я скрываю весь мир в своём мозгу. Я обладаю властью приказывать и повелевать, а предназначение моё огромно и чрезвычайно. Я пришёл в свой Час, но это поймут лишь немного позднее, ибо то, что ныне только готовится – поистине огромно. Лицо Мира будет совершенно обновлено ужасным потрясением. Необходимо, чтобы все злодеи одновременно раскаялись и склонились в глубокой молитве и мученичестве; иначе – все они погибнут как один. И я сегодня их об этом предупреждаю на языке высоком и строгом...» :94 - Эрик Сати Первый , «Обращение »
Результаты не замедлят сказаться. Шаг за шагом , Сати погружался всё глубже туда, в нищету... Сначала он не смог оплачивать свой роскошный чердак и с последнего этажа ему пришлось перебраться на первый, в скромную обитель парижского зловония. Комната его была так мала, что он имел все основания называть её «шкафом». Но затем даже и эту комнату стало решительно нечем оплачивать, и такое своё состояние хронического банкротства Сати обозначал одним коротким словом: «Бибе» , совсем «Бибе», - по имени хозяина шкафа, чердака и всего остального дома, места обитания и прочих прелестей этого маленького мира . :123
К сожалению..., к очень большому сожалению, никто в этом мире (а также, возможно, и во всех остальных) не застрахован от неудачи, а то и полного провала. В том числе, не застрахован даже Он, Сам Главный Хирург... вместе со своими ассистентами, прислугой и секретаршей. (Чтобы вы не сомневались, в данном случае я имел в виду – Его, Самого́ го́спода Бога , скажу с ударением). Возможно, так случилось потому, что он для себя (в последний день Творения) не создал достаточно надёжной страхово́й компании. И с той поры в роли наиболее очевидного артефакта этой его неудачи - отчасти, поневоле, - выступаем все мы, подлые и подлунные , точно так же незастрахованные, а равно и Он Сам, потерпевший (но всё-таки стерпевший, каким-то чудом) полнейшее фиаско в деле отступление?.. Ответ более чем прост. - Находясь в должности Главы Вселенской Церкви Искусств Иисуса-Водителя , и как следствие, будучи Компаньоном (или Парсье) Господа Бога, некий человек по имени Эрик Сати (сейчас я не стану лишний раз объяснять: кто это такой) потерпел вместе с ним такое же... или почти такое же фиаско. Можно сказать, что их акционерное общество «Dieu & » тихо обанкротилось примерно через три года после своего громоподобного учреждения. В принципе, здесь нет ничего уникального: таков вполне обычный, традиционный срок жизни... для коммерческого предприятия. Некоторые даже быстрее справляются... с божьей помощью. И всё же, не всё так хорошо: это была хоть и главная, но далеко не единственная неприятность. За что бы ни брался Парсье, повсюду его поджидала неудача: сразу или постепенно. Месяц за месяцем, год за годом, положение его становилось всё более тяжёлым и отчаянным. И тем более остро он его ощущал, это отчаяние, что у него было два... (по крайней мере два) отягчающих обстоятельства.
Сейчас попробую сказать по порядку, если это кому-то требуется...
Во-первых . Да... - Во-первых, Сати слишком хорошо знал цену . И, пожалуй, после этих двух слов можно поставить жирную точку... Они не требуют пояснения. Или требуют, но слишком уж Большого, которого я не готов давать, а Вы... мадам, мсье, – взять ... И всё же, я поневоле (пред)вижу перед собой недовольные лица. Требующие, ожидающие объяснения, сатисфакции... или ещё чего-то, ничуть не менее приятного... - Извольте. К сожалению, я должен Вас разочаровать. Цена – слово универсальное. Про него можно сказать практически Всё... - Всё что угодно. Точно так же, как Сам господь Бог – по сути – это вселенское Ничто (или Всё), так и любая «цена»... Крайний (& крайне угольный) угол человеческого, животного, живого и неживого мира. Нечто превосходное и основополагающее, - постамент, чтобы не сказать лишнего. Потому что всё , - да, и я повторяю, - Всё на свете имеет свою цену, вполне конкретную и как правило – не в деньгах . И господин Сати (как я уже сказал пятью строками выше) cлишком хорошо знал - эту цену . Он знал... цену - и себе, и окружающим людям; он знал цену - и вещам, и своему присутствию среди них... Короче говоря, список можно не продолжать. В таких случаях обычно, даже не стараясь проникнуть в механизмы или явления, профессионалы ставят поверх них клеймо или печать (формальный тип проверки на подлинность, ничем не сложнее денег). «Мания величия »... «Комплекс неполноценности »... «Завышенный уровень притязаний». - Правда сказать, я ещё не окончательно готов наигрывать из себя идиота..., - пардон, одного из вас - до такой степени. А потому скажу попросту. Увы, люди вокруг Сати были слишком малы и ничтожны, чтобы понять своё место. Назначение. Роль. Практически - насекомые, а не люди..., которые не играли необходимой роли, не выполняли назначения и не занимали раз и навсегда отведённое им место. - Вот в чём заключался корень этой проблемы, - старой как всё. Сотворённый Верховным Хирургом мир фатальным образом не соответствовал той внутренней картине, которую создал его Парсье, Эрик. - И здесь не помогали ни проклятия, ни осуждения, ни отречения. Мир, тупой и инертный, продолжал стоять на своём ... Как чугунная тумба.
Это - «во-первых», чтобы не останавливаться слишком надолго.
И во-вторых , у Сати в его обыдневной жизни не было – ни малейших тылов... Запасов... Жирка , так сказать. - Один, всюду торжественно один. Или – почти один. У него не было капиталов, должности, синекуры , богатых (или заботливых) родителей, лысоватых меценатов и дарителей, в конце концов, у него не было даже сносных друзей. - Один, всюду один. Почти голый, почти босой, почти лишённый кожи – один как перст (с молотком в кармане) посреди большого суетного города. Urbi & orbi. Пардон. Града и мира... Бюргерского и буржуазного. Обыденного и обывательского. Где решительно никому не было до него дела. И почти у всех было - Оно, своё место, которое нужно было обустраивать, расширять и всячески приподнимать. Не согласуясь ни с какими табелями о рангах и должностными расписаниями... - Будь то Парсье Бога или Сам Бог , этим убогим парижанам было решительно плевать на собственное повседневное ничтожество и чужое величие ..., - величие маленького художника, такого непомерно огромного и не умещающегося внутри своего уникального и ни на что не похожего мира.
Занимать и не отдавать (деньги) - это возможно. И Сати изрядно практиковал такую возможность. Но, к сожалению, эта операция не даёт слишком долгого или устойчивого благополучия, тем более - при отсутствии должного размаха. Так сказать, масштаба личности (наши бравые людишки из Кремля меня легко поймут) ... Поддержка (младшего) брата Конрада (тоже Сати, как ни странно)..., - увы, это жалкие крохи на фоне подавляющей бедности. Правда, среди воспоминаний осталась одна прекрасная сумма, шикарный подарок от друзей детства (братьев Луи и Фернана Ле Монье) из Онфлёра , неожиданно получивших наследство..., однако она утекла сквозь пальцы за считанные месяцы, недели и дни. Короче говоря, совместное предприятие «Сати & Бог inc.°» очень быстро дало трещину и стало рассыпаться на глазах. И главным, кто не справился с возложенными на него обязанностями, оказался, конечно, директор...
Директор предприятия, - я хотел сказать .
«...Я кончил тем, что верю, будто Добрый Бог – это всего лишь одна из тех вечных сволочей, которых так много шныряет вокруг меня, из стороны в сторону. Его ненавязчивое, претенциозное милосердие..., я слишком хорошо вижу, как он помаленьку крошит и разбрасывает его в разные стороны..., но делает это неохотно, и только в крайних случаях.
И что же ты хочешь, брат мой и потому... теперь мне придётся вернуться на два года. Всего на два года. Какая, в сущности, мелочь. Именно тогда, отчаянно борясь с нуждой (и вовсе не малой, как хотелось бы сказать), и пытаясь заработать хоть какие-то денежки на проживание среди людей, Сати начал подрабатывать в кафе-концертах с разными шансонье: сначала в качестве аккомпаниатора, а затем и - сочинителя самых настоящих кафешантанных песенок, «ужасной дряни», - как он их называл с полным на то почти выполнена: сочинённые им песенки... часть из которых имела большой и стабильный успех у публики, позволили кое-как протянуть ему ещё лет пять, шесть, восемь... Почти до того времени как на горизонте жизни появилось хотя бы что-то ещё, кроме «ужасной дряни». »... - эта ваша жизнь. Вот что хотелось бы сказать. Но - воздержусь. Потому что не время. И не место... - Вот так же и Сати. Буквально сразу же, как только представилась первая маленькая возможность, он (с подлинным отвращением и облегчением) бросил сочинять мерзкие доходные песенки и пьески - «для публики»: публичных людей и женщин. Однако случилось это много позже, только к 1909 году.Да, мсье... Был когда-то и такой год, знаете ли... Однако было это достаточно давно.
Мало кто теперь сможет вспомнить... Если понимаете, конечно...
И минимализм . Именно Сати придумал жанр «меблировочной музыки» , которую не надо специально слушать, ненавязчивой мелодии, звучащей в магазине или на выставке.
Биография
«Спектакль поразил меня своей свежестью и подлинной оригинальностью. „Парад “ как раз подтвердил мне, до какой степени я был прав, когда столь высоко ставил достоинства Сати и ту роль, которую он сыграл во французской музыке тем, что противопоставил смутной эстетике доживающего своей век импрессионизма свой мощный и выразительный язык, лишённый каких-либо вычурностей и прикрас».
Кроме «Парада», Эрик Сати является автором ещё четырёх балетных партитур: «Успуд» (1892), «Прекрасная истеричка » (1920), «Приключения Меркурия» (1924) и «Представление отменяется» (1924). Также (уже после смерти автора) многие его фортепианные и оркестровые произведения часто использовались для постановки одноактных балетов и балетных номеров.
Под его непосредственным влиянием сформировались такие известнейшие композиторы, как Клод Дебюсси (бывший его близким приятелем на протяжении более чем двадцати лет), Морис Равель , знаменитая французская группа «Шести », в которой наиболее известны Франсис Пуленк , Дариус Мийо , Жорж Орик и Артюр Онеггер . Творчество этой группы (она просуществовала чуть больше года), а также самого Сати оказало заметное влияние на Дмитрия Шостаковича , который услышал произведения Сати уже после его смерти, в 1925 году , во время гастролей французской «Шестёрки » в Петрограде -Ленинграде. В его балете «Болт» заметно влияние музыкального стиля Сати времён балета «Парад » и «Прекрасная истеричка ».
Некоторые произведения Сати произвели чрезвычайно сильное впечатление на Игоря Стравинского. В особенности, это относится к балету «Парад » (), партитуру которого он едва ли не целый год просил у автора , и симфонической драме «Сократ » (). Именно два этих сочинения оставили наиболее заметный след в творчестве Стравинского: первое в его конструктивистском периоде, а второе - в неоклассических произведениях конца 1920-х годов. Испытав большое влияние Сати, он перешёл от импрессионизма (и фовизма) русского периода к почти скелетному стилю музыки, упростив стиль письма. Это видно в произведениях парижского периода - «Истории солдата » и опере «Мавра ». Но даже и через тридцать лет об этом событии продолжали вспоминать не иначе, как об удивительном факте истории французской музыки:
- (Жан Кокто , «к юбилейному концерту Шестёрки в году»)
Придумав в году авангардный жанр «фоновой» (или «меблировочной») индустриальной музыки, которую не надо специально слушать, Эрик Сати также явился первооткрывателем и предтечей минимализма . Его навязчивые мелодии, повторяющиеся сотни раз без малейшего изменения и перерыва, звучащие в магазине или в салоне во время приёма гостей, опередили своё время на добрые полвека.
Библиография
Напишите отзыв о статье "Сати, Эрик"
Примечания
- Составители М.Жерар и Р.Шалю. Равель в зеркале своих писем. - Л. : Музыка, 1988. - С. 222.
- Эрик Сати, Юрий Ханон . Лики России , 2010. - С. 189. - 682 с. - ISBN 978-5-87417-338-8 .
- Anne Rey . Satie. - второе. - Paris: Solfeges Seuil, 1995. - С. 81. - 192 с. - 10 000 экз. - ISBN 2-02-023487-4 .
- Филенко Г. Французская музыка первой половины XX века. - Л. : Музыка, 1983. - С. 69.
- Стравинский И.Ф. Хроника моей жизни. - Л. : Музыка, 1963. - С. 148.
- Anne Rey . Satie. - второе. - Paris: Solfeges Seuil, 1995. - С. 144. - 192 с. - 25 000 экз. - ISBN 2-02-023487-4 .
- Ornella Volta. Erik Satie. - второе. - Paris: Hazan, 1997. - С. 159. - 200 с. - 10 000 экз. - ISBN 2-85025-564-5 .
- Eric Satie. Correspondance presque complete. - Paris: Fayard / Imec, 2000. - Т. 1. - С. 1132. - 1260 с. - 10 000 экз. - ISBN 2-213-60674-9 .
- Эрик Сати, Юрий Ханон. «Воспоминания задним числом». - СПб. : Центр Средней Музыки & Лики России , 2010. - С. 517-519. - 682 с. - ISBN 978-5-87417-338-8 .
- Эрик Сати, Юрий Ханон . «Воспоминания задним числом». - СПб. : Центр Средней Музыки & Лики России, 2010. - С. 570. - 682 с. - ISBN 978-5-87417-338-8 .
- Eric Satie. Correspondance presque complete. - Paris: Fayard / Imec, 2000. - Т. 1. - С. 560. - 1260 с. - 10 000 экз. - ISBN 2-213-60674-9 .
- Stravynsky Igor . «Chroniques de ma vie». - Paris.: Denoël & Gonthier, 1935. - С. 83-84.
- Mary E. Davis, , Reaktion Books, 2007. ISBN 1861893213 .
- Poulenc Fr. Entretiens avec Claude Rostand. P., . Р.31.
- Eric Satie. Correspondance presque complete. - Paris: Fayard / Imec, 2000. - Т. 1. - С. 491, 1133. - 1260 с. - 10 000 экз. - ISBN 2-213-60674-9 .
- Жан Кокто . «Петух и Арлекин». - М .: «Прест», 2000. - С. 79. - 224 с. - 500 экз.
- . Проверено 13 января 2011. .
См. также
Эрик Сати в Викицитатнике в Викитеке Эрик Сати на Викискладе Ссылки
- Эрик Сати: ноты произведений на International Music Score Library Project
- Юрий Ханон :
- Юрий Ханон.
- + audio & MIDI.
Отрывок, характеризующий Сати, Эрик
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C"est pour me dire que je n"ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n"est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.