Корней Иванович Чуковский (имя при рождении - Николай Васильевич Корнейчуков, 19 (31) марта 1882, Санкт-Петербург - 28 октября 1969, Москва) - русский и советский поэт, публицист, критик, также переводчик и литературовед, известен в первую очередь детскими сказками в стихах и прозе. Отец писателей Николая Корнеевича Чуковского и Лидии Корнеевны Чуковской.
Происхождение
Николай Корнейчуков родился 31 марта
1882 г в Санкт-Петербурге. Часто встречающаяся дата его рождения 1 апреля появилась в связи с ошибкой при переходе на новый стиль
(прибавлено 13 дней, а не 12, как должно для XIX века).
Писатель долгие годы страдал от того, что был «незаконнорожденным». Его
отцом был Эммануил Соломонович Левенсон, в семье которого жила прислугой мать Корнея Чуковского - полтавская крестьянка Екатерина
Осиповна Корнейчук.
Отец оставил их, и мать переехала в Одессу. Там мальчик был отдан в гимназию, но в пятом классе его отчислили
из-за низкого происхождения. Эти события он описал в автобиографической повести «Серебряный герб».
Отчество «Васильевич» было
дано Николаю по крёстному отцу. С начала литературной деятельности Корнейчуков, долгое время тяготившийся своей незаконнорожденностью
(как видно по его дневнику 1920-х годов), использовал псевдоним «Корней Чуковский», к которому позже присоединилось фиктивное
отчество - «Иванович». После революции сочетание «Корней Иванович Чуковский» стало его настоящим именем, отчеством и фамилией.
Его дети - Николай, Лидия, Борис и умершая в детстве Мария (Мурочка), которой посвящены многие детские стихи отца - носили
(по крайней мере после революции) фамилию Чуковских и отчество Корнеевич/Корнеевна.
Журналистская деятельность до революции
С 1901 года Чуковский начинает писать статьи в «Одесских новостях». В литературу Чуковского ввёл его близкий гимназический друг,
журналист Владимир Жаботинский, позже ставший выдающимся политическим деятелем сионистского движения. Жаботинский также был
поручителем жениха на свадьбе Чуковского и Марии Борисовны Гольдфельд.
Затем в 1903 Чуковский был отправлен корреспондентом в
Лондон, где основательно ознакомился с английской литературой.
Вернувшись в Россию во время революции 1905 года, Чуковский был
захвачен революционными событиями, посетил броненосец «Потёмкин», начал издавать в Петербурге сатирический журнал «Сигнал». Среди
авторов журнала были такие известные писатели как Куприн, Фёдор Сологуб и Тэффи. После четвёртого номера его арестовали за
«оскорбление величества». К счастью Корнея Ивановича, его защищал знаменитый адвокат Грузенберг, добившийся оправдания.
Чуковский (сидит слева) в студии Ильи Репина, Куоккала, ноябрь 1910 года. Репин читает сообщение о смерти Толстого. На стене виден неоконченный портрет Чуковского. Фотография Карла Буллы.
В 1906 году Корней Иванович приезжает в финское местечко Куоккала (ныне Репино Ленинградской области), где сводит близкое знакомство с художником Ильёй Репиным и писателем Короленко. Именно Чуковский убедил Репина серьёзно отнестись к своему писательству и подготовить книгу воспоминаний «Далёкое близкое». В Куоккале Чуковский прожил около 10 лет. От сочетания слов Чуковский и Куоккала образовано «Чукоккала» (придумано Репиным) - название рукописного юмористического альманаха, который Корней Иванович вёл до последних дней своей жизни.
В 1907 году Чуковский опубликовал переводы Уолта Уитмена. Книга стала популярной, что увеличило известность Чуковского в литературной среде. Чуковский становится влиятельным критиком, громит бульварную литературу (статьи о Анастасии Вербицкой, Лидии Чарской, «Нат Пинкертон» и др.), остроумно защищает футуристов - как в статьях, так и в публичных лекциях - от нападок традиционной критики (познакомился в Куоккале с Маяковским и в дальнейшем с ним приятельствовал), хотя сами футуристы далеко не всегда ему за это благодарны; вырабатывает собственную узнаваемую манеру (реконструкцию психологического облика писателя на основании многочисленных цитат из него).
В 1916 году Чуковский с делегацией Государственной думы вновь посетил Англию. В 1917 году выходит книга Паттерсона «С еврейским отрядом в Галлиполи» (о еврейском легионе в составе британской армии) под редакцией и с предисловием Чуковского.
После революции Чуковский продолжал заниматься критикой, издав две наиболее знаменитые свои книги о творчестве современников - «Книга об Александре Блоке» («Александр Блок как человек и поэт») и «Ахматова и Маяковский». Обстоятельства советского времени оказались неблагодарны для критической деятельности, и Чуковскому пришлось этот свой талант «зарыть в землю», о чём он впоследствии сожалел.
Литературоведение
С 1917 года Чуковский засел за многолетний труд о Некрасове, его любимом поэте. Его стараниями вышло первое советское собрание
стихотворений Некрасова. Чуковский закончил работу над ним только в 1926 году, переработав массу рукописей и снабдив тексты научными
комментариями.
Помимо Некрасова, Чуковский занимался биографией и творчеством ряда других писателей XIX века (Чехова,
Достоевского, Слепцова), участвовал в подготовке текста и редактировании многих изданий. Самым близким себе по духу писателем Чуковский
считал Чехова.
Детские стихи
Увлечение детской словесностью,
прославившее Чуковского, началось сравнительно поздно, когда он был уже знаменитым критиком. В 1916 Чуковский составил сборник «Ёлка»
и написал свою первую сказку «Крокодил».
В 1923 выходят его знаменитые сказки «Мойдодыр» и «Тараканище».
В жизни Чуковского
было ещё одно увлечение - изучение психики детей и того, как они овладевают речью. Он записал свои наблюдения за детьми, за их
словесным творчеством в книге «От двух до пяти» в 1933.
«Все другие мои сочинения до такой степени заслонены моими детскими
сказками, что в представлении многих читателей я, кроме „Мойдодыров“ и „Мух-Цокотух“, вообще ничего не писал.»
Другие произведения
В 1930-х гг. Чуковский много занимается теорией художественного перевода («Искусство перевода» 1936 года переиздали перед
началом войны, в 1941 году, под названием «Высокое искусство») и собственно переводами на русский язык (М. Твен, О. Уайльд, Р. Киплинг
и др., в том числе в форме «пересказов» для детей).
Начинает писать мемуары, над которыми работал до конца жизни («Современники»
в серии «ЖЗЛ»).
Чуковский и Библия для детей
В 1960-х годах К. Чуковский затеял пересказ Библии для детей. К этому проекту он привлёк писателей и литераторов и тщательно редактировал их работу. Сам проект был очень трудным в связи с антирелигиозной позицией Советской власти. Книга под названием «Вавилонская башня и другие древние легенды» была издана в издательстве «Детская литература» в 1968 году. Однако весь тираж был уничтожен властями. Первое книжное издание, доступное читателю, состоялось в 1990 году. В 2001 году в издательствах «Росмэн» и «Стрекоза» книга стала выходить под названием «Вавилонская башня и другие библейские предания».
Последние годы
В последние годы Чуковский - всенародный
любимец, лауреат ряда государственных премий и орденов, вместе с тем поддерживал контакты с диссидентами (Александр Солженицын,
Иосиф Бродский, Литвиновы, видным правозащитником была также его дочь Лидия). На даче в Переделкино, где он постоянно жил последние
годы, он устраивал встречи с окрестными детьми, беседовал с ними, читал стихи, приглашал на встречи известных людей, знаменитых
летчиков, артистов, писателей, поэтов. Переделкинские дети, давно ставшие взрослыми, до сих пор вспоминают эти детские посиделки на
даче Чуковского.
Умер Корней Иванович 28 октября 1969 г. от вирусного гепатита. На даче в Переделкино, где писатель прожил
большую часть жизни, ныне действует его музей.
Из воспоминаний Ю.Г. Оксмана:
Лидия Корнеевна Чуковская заранее передала в Правление московского отделения Союза писателей список тех, кого её отец просил не приглашать на похороны. Вероятно, поэтому не видно Арк. Васильева и других черносотенцев от литературы. Прощаться пришло очень мало москвичей: в газетах не было ни строки о предстоящей панихиде. Людей мало, но, как на похоронах Эренбурга, Паустовского, милиции - тьма. Кроме мундирных, множество «мальчиков» в штатском, с угрюмыми, презрительными физиономиями. Мальчики начали с того, что оцепили кресла в зале, не дают никому задержаться, присесть. Пришёл тяжело больной Шостакович. В вестибюле ему не позволили снять пальто. В зале запретили садиться в кресло. Дошло до скандала. Гражданская панихида. Заикающийся С. Михалков произносит выспренние слова, которые никак не вяжутся с его равнодушной, какой-то даже наплевательской интонацией: «От Союза писателей СССР...», «От Союза писателей РСФСР...», «От издательства Детская литература...», «От министерства просвещения и Академии педагогических наук...» Все это произносится с глупой значительностью, с какой, вероятно, швейцары прошлого века во время разъезда гостей вызывали карету графа такого-то и князя такого-то. Да кого же мы хороним, наконец? Чиновного бонзу или жизнерадостного и насмешливого умницу Корнея? Отбарабанила свой «урок» А. Барто. Кассиль исполнил сложный словесный пируэт для того, чтобы слушатели поняли, насколько он лично был близок покойному. И только Л. Пантелеев, прервав блокаду официозности, неумело и горестно сказал несколько слов о гражданском лике Чуковского. Родственники Корнея Ивановича просили выступить Л. Кабо, но когда в переполненном помещении она присела к столу, чтобы набросать текст своего выступления, к ней подошёл генерал КГБ Ильин (в миру - секретарь по оргвопросам Московской писательской организации) и корректно, но твердо заявил ей, что выступать ей не позволит.
Похоронен там же, на кладбище в Переделкино.
Семья
Жена (с 26 мая 1903 года) - Мария Борисовна Чуковская (урождённая Мария Арон-Беровна Гольдфельд, 1880-1955).
Дочь бухгалтера Арона-Бера Рувимовича Гольдфельда и домохозяйки Тубы (Таубы) Ойзеровны Гольдфельд.
Сын - поэт, писатель и
переводчик Николай Корнеевич Чуковский (1904-1965). Его жена - переводчица Марина Николаевна Чуковская (1905-1993).
Дочь -
писательница Лидия Корнеевна Чуковская (1907-1996). Её первым мужем был литературовед и историк литературы Цезарь Самойлович
Вольпе (1904-1941), вторым - физик и популяризатор науки Матвей Петрович Бронштейн (1906-1938).
Внучка - литературовед,
химик Елена Цезаревна Чуковская (род. 1931).
Дочь - Мария Корнеевна Чуковская (1920-1931), героиня детских стихов и
рассказов отца.
Внук - кинооператор Евгений Борисович Чуковский (1937 - 1997).
Племянник - математик Владимир
Абрамович Рохлин (1919-1984).
Адреса в Санкт-Петербурге - Петрограде - Ленинграде
Август 1905-1906 - Академический переулок, 5;
1906 - осень 1917 года - доходный дом - Коломенская улица, 11;
осень 1917-1919 - доходный дом И.Е. Кузнецова - Загородный проспект, 27;
1919-1938 - доходный дом - Манежный переулок,
6.
Награды
Чуковский был награждён орденом Ленина (1957), тремя орденами Трудового Красного Знамени, а также медалями. В 1962 г. ему была присвоена в СССР Ленинская премия, а в Великобритании удостоен степени Доктора литературы Honoris causa Оксфордского университета.
Список произведений
Сказки
Айболит (1929)
Английские народные песенки
Бармалей (1925)
Краденое солнце
Крокодил
(1916)
Мойдодыр (1923)
Муха-Цокотуха (1924)
Одолеем Бармалея! (1942)
Приключения Бибигона (1945-1946)
Путaница (1926)
Собачье царство (1912)
Тараканище (1921)
Телефон (1926)
Топтыгин и Лиса (1934)
Топтыгин и Луна
Федорино горе (1926)
Цыплёнок
Что сделала Мура, когда ей прочли сказку «Чудо-дерево»
Чудо-дерево (1924)
Приключения белой мышки
Стихи для детей
Обжора
Слониха читает
Закаляка
Поросёнок
Ёжики смеются
Бутерброд
Федотка
Черепаха
Свинки
Огород
Песня о бедных сапожках
Верблюдица
Головастики
Бебека
Радость
Пра-пра-правнукам
Ёлка
Муха в бане
Повести
Солнечная
Серебряный герб
Работы о переводе
Принципы художественного перевода (1919, 1920)
Искусство перевода (1930, 1936)
Высокое искусство (1941, 1964, 1966)
Дошкольное воспитание
От двух до пяти
Воспоминания
Воспоминания о Репине
Юрий Тынянов
Борис Житков
Ираклий Андроников
Статьи
Живой как жизнь
К вечно-юному вопросу
История моего «Айболита»
Как была написана «Муха-Цокотуха»
Признания старого сказочника
Страничка Чукоккалы
О Шерлоке Холмсе
Госпиталь № 11
Издания сочинений
Корней Чуковский. Собрание сочинений в шести томах. М., Издательство "Художественная литература", 1965-1969.
Корней Чуковский. Собрание сочинений в 15 томах. М., Терра - Книжный Клуб", 2008.
Избранные цитаты
У меня зазвонил телефон.
- Кто говорит?
- Слон.
- Откуда?
- От верблюда... - ТЕЛЕФОН
Надо, надо умываться
По утрам и вечерам,
А нечистым трубочистам -
Стыд и срам! Стыд и срам!..
- МОЙДОДЫР
Маленькие дети! Ни за что на свете
В Африке акулы, в Африке гориллы,
В Африке большие злые крокодилы
Будут вас кусать, бить и обижать, -
Не ходите, дети, в Африку гулять!
В Африке разбойник, в Африке злодей,
В Африке ужасный Бармалей...
- БАРМАЛЕЙ
Я вот тут давеча про календари в очередной раз наставничал) что, мол, никак людя не сообразят, что, да куды там, да как переставлять:)
А ведь куда сложнее пришлось в этом смысле тем, по чьей собственной жизни прошлись календарные реформы.. Вот справлял человек сызмальства свой день рождения в один день, а тут вдруг бац! и говорят ему - все, мил человек, справляй-ка ты его теперь в день другой! Т.е. астрономически-то он будет, мож, и тем же самым, но называться будет уже по-другому!
А названия для человека мож и посущественнее сути-то будут! Привязан человек к названию! а уж какая там суть, да дело - и разбираться ему не охота.., это пусть ученые разбираются, если им заняться больше нечем!:)
Да.., а уж если угораздило родиться кого в веке предшествующем реформаторскому, то и вообще - задачка для академиков! Поди сообрази, отчего это все даты кругом меняются на одно число, а родимый твой день рождения - на циферку менее!
Многие бедолаги такие потому часто путали новую дату своего рождения..
Вот и с Чуковским так же приключилось.. Родился Корней Иванович (а вернее, Николай Васильевич, а точнее, Эммануилович, и вообще - Левинсон) 19 марта 1882 года..
Во всяком случае, цифири именно такие на календарях, да в газетах в тот день по всей Российской империи (ну, окромя земель польских, да прибалтийских) были пропечатаны..
Но тут, как известно, "от Солнца откололся кусок, грохнулся об Землю, и произошел переворот"! И "первое февраля" 1918 года стало не первым, а четырнадцатым ("как почти у всех культурных народов"):
И вообще ко всем кругом привычным датам надо было прибавлять теперь 13 дней.. И естествено, когда подошло очередное 19 марта (по-старому) Чуковский добросовестно увеличил его на 13 и получил.. 1 апреля!! и так и стал в этот веселый день впредь Свой день справлять.. И невдомек ему было, что передвигать-то надо было не текущую вовсе дату своего рождения, а первоначальную! ту самую единственную, в 1882 году случившуюся! Т.е. в 19-м еще веке, когда юлианский календарь отставал от григорианского еще на 12 только дней, и когда "почти у всех культурных народов" было 31 марта (в том числе и в столь почитаемой им Англии)..
Короче говоря, 31 марта (по нашему по григорианскому!) был у Чуковского День рождения!! В связи с чем решил я собрать вместе все его дневниковые записи, сделанные за этот именно день, и вот что из этого получилось!
19-е марта 1901.
Именинник. 19 лет... Кругом 19. 1901 г. ...Впрочем, я к мистицизму не склонен и лотерейных билетов под 19 номером покупать не стану.
Лежу в постели. Свалился позавчера с чердака. Разбил спинной хребет, и черт его знает, когда встану. А делать нужно так много. Нужно познакомиться с каким-нб. гимназистом 8-го класса и попросить его, чтобы достал разрешение из гимназии. Полцены. Хоть до Ялты или Феодосии. Потом нужно узнать у знакомых, нет ли у них кого-нб. в Севастополе, в Ялте, в Феодосии, в Керчи, в Новороссийске, в Батуме...
1919. 1 апреля, т. е. 19 марта
, т. е. мое рождение. Почти совсем не спал и сейчас чувствую, какое у меня истрепанное и зеленое лицо...
Вчера я случайно пошел в нижнюю квартиру и увидел там готовимые мне в подарок М. Б.— книжные полки. Теперь сижу и волнуюсь: что подарят мне дети. Я думал, что страшно быть 37-летним мужчиной,— а это ничего. Вот пришла Аннушка и принесла дров: будет топить...
— В эту минуту входят Боба и Лида — блаженно веселые.— Закрой глаза. Сморщи нос. Положи указательный палец левой руки на указ. палец правой руки — вот! — Часы! У меня наконец-то часы. Они счастливы — убегают. Приходит М. Б., дарит мне сургуч, бумагу, четыре пера, карандаши — предметы ныне недосягаемые. От Слонимского баночка патоки с трогательнейшей надписью.
1 апреля 1920 г. Вот мне и 38 лет! Уже два часа. Составляю каталог Детских Книг для Гржебина — и жду подарков. Вечер. Днем спал под чтение Бобы (Боба читал Сэттона Томсона), и мое старое, старое, старое сердце болело не так сильно. Отдохнуло. Потом пили чай с дивным пирогом: изюм, корица, миндалин. Вычисляли: изюм — из Студии, корица — из Горохра, патока — из Балтфлота и т. д. Словом, для того, чтобы испечь раз в год пирог, нужно служить в пяти учреждениях...
1 апреля 1923.
Вот мне и 41 год. Как мало. С какой завистью я буду перечитывать эту страницу, когда мне будет 50. Итак, надо быть довольным! Когда мне наступило 19 лет — всего 22 года назад — я написал: «Неужели мне уже 19 лет?..» Теперь же напишу:
— Неужели мне еще 42-й год?
Игра сыграна, плохая игра — и нужно делать хорошее лицо...
1 апреля 1925 г.
Спасибо, что прожил еще год. Прежде говорилось: «Неужели мне уже 18 лет!» А теперь говорится спасибо, что теперь мне 43, а не 80, и спасибо, что я вообще дожил до такого древнего возраста. Вчера принял ванну с экстрактом и спал бы как убитый, но разбудила ночью громко плачущая собака, котор., словно по заказу, отчаянно плакала и выла у меня под окнами. Плач продолжался часа полтора. И еще дурной знак: натягивая на себя одеяло, я разорвал простыню сверху донизу...
Вчера кончил вчерне «Федорино Горе». Сегодня берусь за отделку.
Этот год — год новых вещей. Я новую ручку макаю в новую чернильницу. Предо мною тикают новые часики. В шкафу у меня новый костюм, а на вешалке новое пальто, а в углу комнаты новый диван: омоложение чрез посредство вещей. Не так заметно старику умирание. Наденешь новую рубаху, и кажется, что сам обновился.
От Репина письмо: любовное. Мне почему-то неловко читать. Я так взволновался, что не дочитал, оставил на сегодня. С концом «Федорина Горя» не выходит.
1927. 1 апреля.
День моего рождения. Наконец-то я могу написать хоть открытку Лиде. Был занят сумасшедше и все пустяками — корректура Панаевой-Головачевой и корректура «Некрасова» сразу. Корректуры я держать не умею, должен сто раз проверять себя, а никому доверить не могу, потому что Т. А. Богданович еще вчера в «Провинциальном подьячем» вместо «тонула» оставила слово «покуда»...
А мне хочется писать детскую сказку, и даже звенят какие-то рифмы. А условия, при которых проходит эта работа. Бьют палками, топчут ногами — в Госиздате. А в «Academia» вежливо и весело не платят...
1-е апреля 1928 г.
Мне 46 лет. Этим сказано все. Но вместо того, чтоб миндальничать, запишу о моих детских книгах — т. е. о борьбе за них, которая шла в Комиссии ГУСа. Маршак мне покровительствовал. Мы с ним в решительный вторник — то есть пять дней тому назад — с утра пошли к Рудневой, жене Базарова, очень милой, щупленькой старушке, которая приняла во мне большое участие — и посоветовала ехать в Наркомпрос к Эпштейну. Я тотчас после гриппа, зеленый, изъеденный бессонницей, без электричества, отказался, но она сказала, что от Эпштейна зависит моя судьба, и я поехал. Эпштейн, важный сановник, начальник Соцвоса, оказался искренним, простым и либеральным. Он сказал мне: «Не могу я мешать пролетарским детям читать «Крокодила», раз я даю эту книжку моему сыну. Чем пролетарские дети хуже моего сына».
Я дал ему протест писателей, мой ответ Крупской и (заодно) письмо сестры Некрасова. Прочтя протест, он взволновался и пошел к Яковлевой — главе Наркомпроса. Что он говорил, я не знаю, но очевидно разговор подействовал, потому что с той минуты дело повернулось весьма хорошо. Маршак пошел к Менжинской. Она назначила ему придти через час — но предупредила: «Если вы намерены говорить о Чук.— не начинайте разговора, у меня уже составилось мнение». Руднева устроила Маршаку свидание с Крупской. Крупская показалась ему совершенной развалиной, и поэтому он вначале говорил с ней элементарно, применительно к возрасту. Но потом оказалось, что в ней бездна энергии и хорошие острые когти. Разговор был приблизительно такой (по словам Маршака). Он сказал ей, что Комиссия ГУСа не удовлетворяет писателей, что она превратилась в какую-то Всероссийскую редакцию, не обладающую ни знаниями, ни авторитетом, что если человека расстреливают, пусть это делает тот, кто владеет винтовкой. По поводу меня он сказал ей, что она не рассчитала голоса, что она хотела сказать это очень негромко, а вышло на всю Россию. Она возразила, что «Крокодил» есть пародия не на «Мцыри», а на «Несчастных» Некрасова (!), что я копаюсь в грязном белье Некрасова, доказываю, что у него было 9 жен. «Не стал бы Чук. 15 лет возиться с Некрасовым, если бы он его ненавидел...» — сказал Маршак. «Почему же? Ведь вот мы не любим царского режима, а царские архивы изучаем уже 10 лет»,— резонно возразила она. «Параллель не совсем верная,— возразил М.— Нельзя же из ненависти к Бетховену разыгрывать сонаты Бетховена». Переходя к «Крокодилу», М. стал доказывать, что тема этой поэмы — освобождение зверей от ига.
— Знаем мы это освобождение,— сказала Кр.— Нет, насчет Чук. вы меня не убедили,— прибавила она, но несомненно сам Маршак ей понравился. Тотчас после его визита к ней со всех сторон забежали всевозможные прихвостни и, узнав, что она благоволит к Маршаку, стали относиться к нему с подобострастием.
Менжинская, узнав, что М. был у Крупской, переменила свое обращение с ним и целый час говорила обо мне. Таким образом, когда комиссия к шести часам собралась вновь, она была 1) запугана слухами о протесте писателей, о нажиме Федерации и пр. 2) запугана письмом Горького, 3) запугана тем влиянием, которое приобрел у Крупской мой защитник Маршак,— и судьба моих книжек была решена... Я, превозмогая болезнь, написал какую-то бумагу, где защищал свои книги (очень вежливо) — и на мое счастье, сукин сын Венгров, предатель, интриган и подлипала, был в этот вторник в Ленинграде. - «Венгрова не было, воздух был чище!» — выразился Маршак. В этом чистом воздухе и происходил бой. Вначале черносотенные элементы комиссии не пожелали рассматривать мои книжки — но большинство голосов было за. Черносотенцы говорили: нужно разбирать Чук. во всем объеме, но Маршак указал, что и так все это дело тянется несколько месяцев — и надо положить ему конец. Маршак сразу из подсудимого стал в комиссии ее вдохновителем. Когда Менж. позвали к телефону, он замещал ее как председатель. При содействии Фрумкиной прошла «Путаница», прошел «Тараканище». Самый страшный бой был по поводу «Мухи Цокотухи»: буржуазная книга, мещанство, варенье, купеческий быт, свадьба, именины, комарик одет гусаром... Но разрешили и «Муху» — хотя Прушицкая и написала особое мнение. Разрешили и «Мойдодыра». Но как дошли до «Чуда-дерева» — стоп. «Во многих семьях нет сапог,— сказал какой-то Шенкман,— а Чуковский так легкомысленно разрешает столь сложный социальный вопрос».
Но запретили «Чудо-дерево» в сущности потому, что надо же что-нб. запретить. Неловко после огульного запрета выдать огульное разрешение! Закончив «борьбу за Чуковского», Маршак произнес краткую речь:
— Я должен открыто сказать, что я не сочувствую запретительной деятельности вашей комиссии. Рецензии ваши о книгах были шатки и неубедительны. Ваша обязанность стоять на страже у ограды детской литературы и не пускать туда хулиганов и пьяных... Уже решено ввести в комиссию Вересаева, Пастернака, Асеева, Льва Бруни.
Все это я знаю со слов Маршака. Он рассказал мне про это у Алексинских на большом диване, куда вернулся после заседания ГУСа. По поводу разговора с Крупской он вспоминает, что несколько раз назвал Крупскую «милая Надежда Константиновна, а раз, когда ему захотелось курить,— попросил позволения пойти за спичками, оставил старуху одну - и выбежал в коридор спрашивать у всех нет ли у них спичек.
Получил от Мурочки стихи - которые она сочинила сегодня и сегодня же записала - запечатала в синий конверт.
1929. 1 апреля. День моего рождения. Утром от Муры стихи: «Муха бедная была, ничего не принесла». Потом от Лиды палеховская табакерка. Дважды в ГИЗе: возня с «Барабеком»: то хотели дать приложением к «Ежу» 48 страниц, то 32, то, наконец, 40. Приехал я домой, а дома пирог «наполеон», Марина, Тата, Боба, Лида, Коля и я — патриарх. Позвонил Тынянов, поздравил. Я счастлив, пошел уснуть. Боба для этого читал мне «Проселочные дороги»...
1935. 1/IV.
Мне пятьдесят три года. Но я по глупости огорчаюсь не тем, что я на пороге дряхлости, а тем, что вчера Кольцов, после трехдневной волокиты, отказался печатать мой фельетон о Венгрове. К нему приходила какая-то Лернерша (сослуживица Венгрова) и уговорила его не печатать фельетона. Мы решили отдать это дело на суд Мехлиса. Я пришел в «Правду». Мехлис внизу смотрит в собственном кино кинофильм «Колыма». Тут же присутствует Начальник Колымы — кажется, латыш. Я оказался между Левиным и Герасимовой. Картина очень длинная. Мехлис не досмотрел ее и ушел. Я сказал Кольцову: идем за ним. Он удержал меня. Когда же картина кончилась, я просидел у Мехлиса в прихожей 2 часа, и он отказался принять меня. Это огорчает меня больше того, что мне 54-й год. С горя я пошел в Дом Печати на демонстрацию «Каштанки» театром Образцова. Играли чудесно — и подарили мне куклу. Но я пересидел свое время и всю ночь не спал.
Вчера утром я был у Юдина. Он — помощник Стецкого. Чистота в ЦК изумительная, все сверкает, все чинно и истово. Тишина. В идиллическом кабинетичке сидит «Поша» Юдин — и хлопочет по всем санаториям о том, чтобы Мариэтте Шагинян дали путевку в санаторию ЦК. Меня принял приветливо, запретил пускать кого-нибудь к себе в кабинет — и слушал очень сочувственно: я показал ему свои детские книги, как гнусно и неряшливо они издаются, указал на недопустимость задержки книги «Хуже собаки», просил двинуть «Тараканище», «Бармалея», «Лимпопо» — вообще излил свою душу. Он обещал все это дело двинуть.
1 апреля 1937 г. Сегодня мне 55 лет. Ишиас. Что-то плохое с желудком. Загруженность работой небывалая. Всю зиму хворал и бессонничал. Но настроение ясное, праздничное. Думаю о Мурочке, о маме, о М. Б. ... Повесть моя застряла. Не могу писать ее из-за того, что надо писать о Некрасове. А не пишу о Н-ве оттого, что надо писать повесть...
1941. 1 апреля. Сегодня мне исполнилось 59 лет. Никогда не думал, что доживу до такого возраста. — Встал в 4 часа утра. Пишу о Семынине. Послезавтра доклад о нем. Только что закончил новый перевод «Робинзона». Дня два назад ушла в набор моя книга (все мои сказки) «Чудо-дерево». — Вчера шел снег. Хорошая зимняя погода.
1942. 1/IV.
День рождения. Ровно LX лет. Ташкент. Цветет урюк. Прохладно. Раннее утро. Чирикают птицы. Будет жаркий день.
Подарки у меня ко дню рождения такие. Боба пропал без вести. Последнее письмо от него — от 4 октября прошлого года из-под Вязьмы. Коля — в Ленинграде. С поврежденной ногой, на самом опасном фронте. Коля — стал бездомным: его квартиру разбомбили. У меня, очевидно, сгорела в Переделкине вся моя дача — со всей библиотекой, к-рую я собирал всю жизнь. И с такими картами на руках я должен писать веселую победную сказку.
Живу в комнате, где, кроме двух гео-карт, нет ничего. Сломанный умывальник, расшатанная кровать, на подоконнике книги — рвань случайная — вот и все — и тоска по детям. Окна во двор — во дворе около сотни ребят, с утра до ночи кричащих по-южному...
Был у Толстого. Он пьяный и счастливый вернулся с Конашевичем после дегустации вина, уже надегустировался, и подарил мне (узнав, что мое рождение) ручку Паркера - изумительную. Я сказал ему: "Ведь вам жалко". Он сказал: надо дарить только то, что жалко.
1945. 1/IV. Мне LXII года. Слава богу, все еще жив.
1950. 1 апреля.
Мне 68 лет сегодня.
Ощущение жертвы, которую тянут веревками на виселицу. Сегодня я оделся особенно тщательно, долго умывался, причесывался — туалет перед казнью. 68 лет! Помню тот день, когда Репину исполнилось 68 лет,— каким смертником казался он мне...
1952. Ровно 12 часов ночи на 1-ое апреля.
Мне LXX лет. На душе спокойно, как в могиле. Позади каторжная, очень неумелая, неудачливая жизнь, 50-летняя лямка, тысячи провалов, ошибок и промахов. Очень мало стяжал я любви: ни одного друга, ни одного близкого. Лида старается любить меня и даже думает, что любит, но не любит. Коля, поэтичная натура, думает обо мне со щемящею жалостью, но ему со мною скучно на третью же минуту разговора — и он, пожалуй, прав. Люша… но когда же 20-летние девушки особенно любили своих дедов? Только у Диккенса, только в мелодрамах. Дед — это что-то такое непонимающее, подлежащее исчезновению, что-то такое, что бывает лишь в начале твоей жизни, с чем и не для чего заводить отношения надолго. Были у меня друзья? Были. Т. А. Богданович, Ю. Н. Тынянов, еще двое-грое. Но сейчас нет ни одного человека, чье приветствие было бы мне нужно и дорого. Я как на другой планете — и мне даже странно, что я еще живу. Мария Борисовна — единственное близкое мне существо — я рад, что провожу этот день с нею, эти дни она больна, завтра выздоровеет, надеюсь...
Днем все повернулось иначе — и опровергло всю мою предыдущую запись. Явились Люша и Гуля и привезли мне в подарок целый сундук папетри — и огромный ларец сластей — и чудесную картину - Семейный смотр сил Чуковских.
Приехал Викт. Вл. Виноградов и привез мне письмо от Ираклия — и пришла кипа телеграмм — от Шкловского, от саратовских некрасоведов, от Ивича, от Алферовой, от Таточки. Я был рад и спокоен. Глущенко подарил мне бюстик Мичурина, свою брошюру и бутылку вина, Ерусалимский — книгу, второе издание — и я думал, что все кончено, вдруг приезжает Кассиль с письмами от Собиновых, с адресом от Союза Писателей, с огромной коробкой конфет — а потом позвонил Симонов и поздравил меня сердечнейшим образом. Хотя я и понимаю, что это похороны по третьему разряду, но лучших я по совести не заслужил. Перечитываю свои переводы Уолта Уитмэна — и многое снова волнует, как в юности, когда я мальчишкой впервые читал Leaves of Grass...
Ну вот наступил день 1-го апреля 1953 , день моего рождения. Яркий, солнечный, бодрый. Я встал рано, часа три работал над Уитманом, над корректурами некрасовского трехтомника, а потом дряхлый, хилый, но счастливый — предсмертно счастливый — изобильно позавтракал с Марией Борисовной — и пришел неизвестный моряк и поднес мне от неизвестной розы, а потом приехала Аветовна и подарила мне абажур для лампы, расписанный картинками к моим сказкам (египетская работа, исполненная ею с большим трудолюбием), а потом носки и платки и рубаха от внуков с чудесными стихами, очевидно, сочиненными Лидой. Читаю множество книг, которые должны помочь мне в корне переделать «От двух до пяти» — и раньше всего «Основы общей психологии» С. Л. Рубинштейна.
1 апреля 55.
Ну вот, Корней, тебе и 73 года!
До сих пор я писал дневник для себя, то есть для того неведомого мне Корнея Чуковского, каким я буду в более поздние годы. Теперь более поздних лет для меня уже нет. Для кого же я пишу это? Для потомства? Если бы я писал его для потомства, я писал бы иначе, наряднее, писал бы о другом, и не ставил бы порою двух слов, вместо 25 или 30,— как поступил бы, если бы не мнил именно себя единственным будущим читателем этих заметок. Выходит, что писать дневник уже незачем, ибо всякий, кто знает, что такое могила, не думает о дневниках для потомства.
Вчера читал «Tramp abroad» — и с прежним восторгом «The Awful German Language». Эта глава кажется мне одним из лучших произведений Твена. Никогда ни одна филологическая статья не вызывала такого хохота. Написать веселую статью о лингвистике — сделать грамматику уморительно смешной — казалось бы, немыслимое дело, и однако через 50 лет я так же весело смеялся — читая его изыскания. И с омерзением думал о Мендельсоне, напечатавшем книжку о нем: этот клоп проглядел его всего — целиком — и заметил только его «оппозиционные» мысли. Вместо портрета дал только одно ухо — или может быть, одну бровь, да и ту раздул до гигантских размеров. То же он сделал и с Уитменом. Читатель не так заинтересован политич. убеждениями юноши Уитмена, как воображает М-сон, и вообще полит. убеждения это бровь Уитмена, а не Уитмен. Подумайте об идиоте, который стал бы характеризовать поэзию Фета политическими его убеждениями...
Хоть этот срок не шутка,
Хоть мил еще мне свет,
Шагнуть мне как-то жутко
За 75 лет.
(из стихотворения А.Жемчужникова)
Юбилей мой удивил меня нежностью и лаской — количеством и качеством приветствий. Поздравляли меня — меня!!! — и Университет, и Институт Горького, и Академия наук — и «Крокодил», и «Знамя», и «Новый мир», и «Пушкинский дом», и сотни детских домов, школ, детских садов,— и я казался себе жуликом, не имеющим права на такую любовь. Конечно, я понимал, что это — похороны, но слишком уж пышные, по 1-му разряду. Все в Союзе писателей думали, что меня будут чествовать по 3-му разряду (как и подобало), но столпилось столько народу (в Доме Литераторов), пришло столько делегаций, выступали такие люди (Федин, Леонов, Образцов, Всеволод Иванов и т. д.) — что вышли похороны 1-го разряда. В качестве честолюбивого покойника, я был очень счастлив и рад.
Второе событие: орден Ленина и его получение в Кремле — вместе с Никитой Хрущевым.
Милый Ворошилов — я представлял его себе совсем не таким. Оказалось, что он светский человек, очень находчивый, остроумный, и по своему блестящий. Хрущев сказал: «наконец-то я вижу злодея, из-за которого я терплю столько мук. Мне приходится так часто читать вас своим внукам». На их приветы я ответил глупой речью, которая сразу показала им, что я идиот.
Третье событие: я был приглашен правительством вместе с писателями, художниками, композиторами — на банкет под открытым небом. Ездил на правительственную дачу — заповедник — слушал речь Хрущева, длившуюся 4½ часа...
1961. 1 апреля.
День рождения: 79 лет. Встретил этот предсмертный год без всякого ужаса, что удивляет меня самого...
Очень интересно отношение старика к вещам; они уже не его собственность.
Всех карандашей мне не истратить, туфлей не доносить, носков не истрепать. Все это чужое. Пальто пригодится Гуле, детские англ. книжки Андрею, телевизор (вчера я купил новый телевизор) — гораздо больше Люшин, чем мой. Женя подарил мне вечное перо. Скоро оно вернется к нему. И все это знают. И все делают вид, что я такой же человек, как они...
30 марта 1962.
Вчера меня «чествовали» в Доме Пионеров и в Доме Детской книги... Отлично сказал Шкловский, что до моих сказок детская литература была в руках у Сида, а мои сказки — сказки Геккльбери Финна...
Все эти заботы, хлопоты, речи, приветы, письма, телеграммы (коих пуды) созданы специально для того, чтобы я не очнулся и ни разу не вспомнил, что жизнь моя прожита, что завтра я в могиле, что мне предстоит очень скоро убедиться в своем полном ничтожестве, в полном бессильи...
2 апреля. Выступал в Политехническом Музее и по телевизору. Меня по-прежнему принимают за кого-то другого. Что делалось в Политехническом! По крайней мере половина публики ушла не достав билетов. Зал переполнен, все проходы забиты людьми. И все сколько есть смотрят на меня влюбленными глазами. Андроников пел мне дифирамбы ровно полчаса. Я чувствовал себя каким-то мазуриком. Ведь, боже мой, сколько дряни я написал в своей жизни, постыдной ерунды, как гадки мои статьи у Ильи Василевского в «Понедельнике». Чтобы загладить их, не хватит и 90 лет работы. Сколько пошлостей — вроде «Англия накануне победы», «Заговорили молчавшие». Ничего этого нельзя оправдать тем, что все это писалось искренне. Мало утешения мне, что я был искренний идиот.
1964. 30 марта.
Надвигается день рождения. От маникюрши Эсфири Борисовны я получил 2 куска мыла
- заграничного.
От Берты Самойловны Квитко... четыре куска мыла
.
Недаром я написал "Мойдодыра".
31/III. Елена Редл прислала мне из США шотландский халат из чистой шерсти
!!!
Я устроен так наивно, во мне столько глупой детскости, что я радуюсь этим подаркам, охотно забывая, что пользоваться ими - не долго...
Позвонил мне Рыклин. Он в Доме творчества. Я пошел к нему и получил в подарок иерусалимское мыло - опять мыло
.
1965. 1 апреля.
День моего рождения. Мне 83 года.
Поздравлений столько, что прочитать все невозможно. Вчера доктор... Велено принимать
8 или 9 лекарств в день
по 3 или 4 раза
и никого не принимать! Если придут поздравители, всех примут внизу — и угостят, а ко мне наверх — никого! ни в каком случае.
Вчера была Леночка Лозовская, вылепила под моим окном бабу, вот и все мое развлечение: глядеть на нее из окна...
1966. 1 апреля.
День рождения. 84 года.
Солнце!! Птицы криком кричат за окном. Корректура III тома.
Подлая речь Шолохова — в ответ на наше ходатайство взять на поруки Синявского так взволновала меня, что я, приняв утроенную порцию снотворного, не мог заснуть. И зачем Люша прочитала мне эту речь?. Черная сотня сплотилась и выработала программу избиения и удушения интеллигенции. Я представил себе, что после этой речи жизнь Синявского станет на каторге еще тяжелее.
1967. 31 марта.
Бешеный, безостановочный снег. Целые пуды мыла, от Алянского, Пискунова, Компанейца цветы.
А я, как подобает в 85 лет, лежу больной с мозговым кризом, так как вздумал с Симоном Дрейденом заняться своим пятым томом. Телеграмм и поздравлений — кучи, более всего тронула меня из Рязани — от Солженицына. Сима провел со мной здесь наверху весь свой досуг — умный, задушевный, радостный...
1 апреля. Туман, слякоть.
... В каждой телеграмме — за каждым пожеланием долголетия скрывается: «Знаем, что ты скоро помрешь».
Художники малюют фасад Библиотеки, а я лежу в двух шагах от них — и не могу полюбоваться.
Таня, Люша, Клара — вот мои подруги, которыми я счастлив, умирая.
Марина испекла гигантского Наполеона.
Андроников напечатал обо мне очерк «Корней Иванович»— гиперболический, я назвал этот очерк Шиллер Шекспирович Гёте и поместил в папке, на которой Сима написал:
«Быть знаменитым некрасиво».
В «Новом Мире» Колины воспоминания о Блоке. Лида подарила мне свой дневник об Анне Андреевне.
1 апреля 1968 года. День моего рождения. Очень забавна судьба человеческая. Я, здоровый, захотел лечь в больницу в марте, чтобы стать покрепче к 1-му апреля. Ждал этого дня, как праздника. И вот докторша Мария Николаевна заявляет мне сегодня, что у меня "желтушка" . Ждал я милую правнучку Мариночку - в этот день. И оказалось, вчера на Марину налетел детский велосипед - и у нее "сотрясеньице мозга" . Она в больнице. Знайте, смертные, вреднее всего то, что вы считаете наиболее желательным, и враждебно то, что вы считаете дружественным.
1969
Март 6-ое. Вчера попал в больницу Кассирского. Персонал отличный. Врачи первоклассные. Но я очень плох. Весь отравлен лекарствами.
7 марта. Кончаю статью о Туманяне.
Позор и ужас. Обнаружился сосед, который обожает телевизор. Из-за стены слышен несмолкаемый лай. Прекратится он только в 12 часов. Если бы мне хоть намекнули, что возможно соседство с таким дикарем, я предпочел бы умереть у себя на диване.
Была Кларочка. Привезла письма от Кати Андреевой, от Woods и от Simons"a
Мне трудно много разговаривать.
Март. Больница 15. Здесь весь коридор лечится по блату. Есть даже домработница министра. Есть чья-то племянница. Есть тетки. А для Анны Ахматовой были доступны лишь городские больницы.
24 марта. Здесь мне особенно ясно стало, что начальство при помощи радио и теле и газет распространяет среди миллионов разухабистые гнусные песни — дабы население не знало ни Ахматовой, ни Блока, ни Мандельштама. И массажистки, и сестры в разговоре цитируют самые вульгарные песни, и никто не знает Пушкина, Баратынского, Жуковского, Фета — никто.
В этом океане пошлости купается вся полуинтеллигентная Русь, и те, кто знают и любят поэзию, — это крошечный пруд.
Спасибо д-ру Пашкову. Это он приехал ко мне в Переделкиио и снял кардиограмму и убедил меня приехать в эту больницу.
Через пять дней my birthday.
Проф. Ефим Борисович Рабкин, лежащий в соседней палате, рассказывал мне много интересного. О том, как ему пришлось приобщать к сознательной жизни глухую, слепую и немую женщину, которая до 16 лет сидела в сарае отца с петлей на шее — и если близко к ней подходили, кусалась. И другой, слепорожденной, которой он вернул зрение, когда ей было 20 лет, и она не постигала вещей зрением. Ей показывали ключ, она не знала, что это такое, и только когда ей дали ощупать его, сказала: «это же ключ!»
Вот удивительно, но ведь я отлично помню, как меня маленького, только-только ставшего первоклашкой, поразила весть о кончине Чуковского (что-то говорили по телевизору, траурные фотографии в газетах)..
- Как, неужели обладатель этой, внедрившейся в раннейшее мое детство фамилии, автор этих стихов и сказок со всеми их доисторическими (подкрепленными изображениями Конашевича или Ре-ми) кочергами, самоварами, городовыми, ботами.., этот демиург и столп моего (а значит и всехнего! а значит и бывшего всегда и изначально!) мира жил оказывается все это время со мною бок о бок, тут рядышком! Эта мысль поразила меня и врезалась в память, как одно из тех потрясений, которые и направляют наше мышление в столь питательные и необходимые для адекватного восприятия парадоксальные русла..
Даже и в смерти своей Чуковский оказался для меня воистину воспитателен..
Ну и, вот еще, фильм о Чуковском Николая Сванидзе из его "Исторических хроник"
Сегодня (по одной из версий) родился К.И. Чуковский
.
Кто же не знает Чуковского? Его знают все.
Большинство, правда, вспомнят только "детского" Чуковского, ну и всенепременно пару-тройку баек о "причудах" Чуковского - он с удовольствием создавал себе "игривый" имидж, ставший уже его "вторым я". Ему просто необходимо было быть в центре внимания, чтобы им восхищались, чтобы о нем говорили. Думается, причины этого таятся в далеком детстве и юношестве...
Кто немного больше и глубже знаком с ленинградской и московской литературной средой, обязательно просмакует устойчивое словосочетание "Маршакичуковский". Или "Чуковскийимаршак ". На гребне моды и даже уже стандарта, кому-то просто необходимо будет порыться во взаимоотношениях с "конкурентом", выискивая черные пятна.
Да, он был очень непрост и бесконечно далек от созданной им популярной маски для простачков доброго "дедушки Чуковского". Переживший смерть троих из четырех детей, умен и остроумен, порой зол и злопамятен, хитер и всегда крайне субъективен, эмоционален и всегда бескомпромисен, когда речь шла о главном в его жизни - о Поэзии.
Но мне хочется предложить вам просто перечитать два документа - послания Мастеров друг другу.
"Высокие отношения", скажете? ДА!
МАРШАК - ЧУКОВСКОМУ В ЧЕСТЬ 70-ЛЕТИЯ:
Чуковскому Корнею -
Посланье к юбилею.
Я очень сожалею,
Что все еще болею
И нынче не сумею
Прибыть на ассамблею,
На улицу Воровского,
Где чествуют Чуковского.
Корней Иванович Чуковский,
Прими привет мой Маршаковский.
Пять лет, шесть месяцев, три дня
Ты прожил в мире без меня,
А целых семь десятилетий
Мы вместе прожили на свете.
Я в первый раз тебя узнал,
Какой-то прочитав журнал,
На берегу столицы невской
Писал в то время Скабичевский,
Почтенный, скучный, с бородой.
И вдруг явился молодой,
Веселый, буйный, дерзкий критик,
Не прогрессивный паралитик,
Что душит грудою цитат,
Загромождающих трактат,
Не плоских истин проповедник,
А умный, острый собеседник,
Который, книгу разобрав,
Подчас бывает и неправ,
Зато высказывает мысли,
Что не засохли, не прокисли.
Лукавый, ласковый и злой,
Одних колол ты похвалой,
Другим готовил хлесткой бранью
Дорогу к новому изданью.
Ты строго Чарскую судил.
Но вот родился "Крокодил",
Задорный, шумный, энергичный, -
Не фрукт изнеженный, тепличный.
И этот лютый крокодил
Всех ангелочков проглотил
В библиотеке детской нашей.
Где часто пахло манной кашей.
Привет мой дружеский прими!
Со всеми нашими детьми
Я кланяюсь тому, чья лира
Воспела звучно Мойдодыра.
С тобой справляют юбилей
И Айболит, и Бармалей,
И очень бойкая старуха
Под кличкой "Муха-Цокотуха".
Пусть пригласительный билет
Тебе начислил много лет.
Но, поздравляя с годовщиной,
Не семь десятков с половиной
Тебе я дал бы, друг старинный,
Могу я дать тебе - прости! -
От двух, примерно, до пяти...
Итак, будь счастлив и расти!
ЧУКОВСКИЙ - МАРШАКУ В ЧЕСТЬ 70-ЛЕТИЯ:
"Дорогой друг
Самуил Яковлевич.
Как весело мне писать это слово. Потому что - нужно же высказать вслух - между нами долго была какая-то стена, какая-то недоговоренность, какая-то полулюбовь. Анализировать это чувство - не стоит, вникать в его причины скучновато; думаю, что это зависело не от нас, а от обстоятельств и добрых людей. Я, вы знаете, никогда не переставал восхищаться Вашим литературным подвигом, очень гордился тем, что когда-то в первый год нашего сближения, - мне посчастливилось угадать Ваш чудесный талант, созданный для огромной литературной судьбы (вообще то время вспоминается как поэтическое и самозабвенное единение двух влюбленных в поэзию энтузиастов). (...) От всей души протягиваю Вам свою 75-летнюю руку и не нахожу в себе ничего, кроме самого светлого чувства к своему старинному другу".
(Продолжение следует)
Для взрослых и детей старше 9 лет.
В стоимость тура включено: транспортное обслуживание и экскурсионное сопровождение по пути следования, экскурсия в музее, пешеходная экскурсия по окрестностям поселка, костер на территории музея, угощение и вручение памятных подарков.
Увидеть своими глазами тот самый телефон, по которому звонил слон, или кувшин, мелькавший на страницах «Мойдодыра». Заглянуть в уютный и славный мир автора «Тараканища». Всю свою жизнь Корней Иванович Чуковский переживал, что позолоченное брюшко и усатый таракан заслонили своими яркими образами его другие произведения. Однако неизменно писал детские стихи, приглашал к себе в гости детвору со всего поселка, рассказывал им сказки и вел умную, живую беседу, за что был обожаем от мала до велика. Его дом как нельзя лучше рассказывает нам о внутреннем мире автора. Удивительная атмосфера старинного деревянного особнячка, где все осталось ровно в таком состоянии, как и при жизни Корнея Ивановича, затягивает в свой немного пыльный, светлый и бесконечно радостный мир. Мир сказок и стихов, мир любителя калош Тотоши и отважного комарика, победившего паука.
1. 09.00. Отъезд от станции метро "Юго-Западная".
2.10.15. Экскурсия в доме-музее Чуковского.
3. 11.00. Пешеходная экскурсия по окрестностям поселка.
5. 14.30. Прибытие к станции метро "Юго-Западная".
За один день до предполагаемой даты экскурсии в личный кабинет придёт рассылка с информацией о встрече и телефоном координатора группы. Сообщение будет продублировано на электронную почту, указанную при регистрации на сайте.
Татьяна Митрофанова
Досуг посвященный ко Дню рождения К . И. Чуковского .
Ход вечера
Под музыку дети входят в зал и садятся.
Ведущий : Дорогие ребята и уважаемые взрослые! Сегодня мы собрались в этом зале, чтобы поговорить о самом любимом детском писателе – Корнее Ивановиче Чуковском . Его стихи приносят радость всем. Не только дети, но и их родители. Дедушки и бабушки не представляют своего детства без сказок героев Чуковского .
А вот какое шутливое стихотворение посвятил Корнею Ивановичу писатель Валентин Берестов :
Нам жалко дедушку Корнея :
В сравненье с нами он отстал
Поскольку в детстве «Бармалея»
И «Крокодила не читал
Не восхищался «Телефоном»
И в Тараканище» не вникал.
Как вырос он таким ученым.
Не зная самых главных книг?
Ведущий : Действительно трудно представить, что когда то этих «самых главных книг» не было.
Дети,а вы любите сказки Корнея Ивановича Чуковского ? За что же они вами любимы?
Ответ детей
Ведущий : А еще все они поучительные. После каждого знакомства со сказкой вы начинаете понимать. что есть добро, а что зло. И стараетесь походить на добрых и смелых персонажей. Но секрет успеха произведений Чуковского не только в героях и их приключениях, но и в том как они написаны. Вот послушайте внимательно эти строки из известной вам сказки :
Утюги за сапогами.
Сапоги за пирогами.
Пироги за утюгами
Кочерга за кушаком.
Ведущий : Правда, похоже на то, что слова как будто бегут по лестнице, перепрыгивая друг через друга? Такие строки легко запоминаются на всю жизнь. Звучные стихи Чуковского развивают и обогащают нашу речь.
Мы Чуковского все знаем .
С детства раннего читаем.
Сказки, песни для детей.
Писал дедушка Корней.
И теперь в саду у нас
Есть чудо- дерево для вас,
А над ним комарики
На воздушном шарике.
Рыбы по саду гуляют,
Жабы по небу летают,
Пуще прежнего шалят.
Веселиться всем велят!
Всех Чуковский рассмешит ,
Позабавит, удивит.
И покажет ребятишкам,
Как добру учиться в книжках!
(звонит телефон, ведущий берет трубку)
Ведущий : У меня зазвонил телефон. Кто говорит?
Дети : (хором) Слон.
Ведущий : Откуда.
Дети : (хором) От верблюда.
Ведущий : Что вам надо?
Дети : (хором) Шоколада.
Ведущий : (кладет трубку) Как называется стихотворение, отрывок из которого вы помогли мне прочесть?
Дети : (хором) «Телефон»
Ведущий : Правильно! А вы знаете ли вы, что сказки Корней Иванович Чуковский писал не всегда они родились у него случайно. Первым появился «Крокодил» У Корнея Ивановича заболел сын. Он вез его домой в ночном поезде и чтобы хоть как-нибудь облегчить страдания мальчика, под перестук вагонных колес стал рассказывать.
Жил да был. Крокодил.
Он по улицам ходил,
Папиросы курил. По- турецки говорил,
Крокодил Крокодил Крокодилович.
А знаменитый «Мойдодыр» появился, когда однажды, работая в своем кабинете, писатель услышал, как ревет в три ручья его маленькая дочь не желая мыться. Он вышел из кабинета взял девочку на руки и совершенно неожиданно для себя сказал :
Надо, надо умываться.
По утрам и вечерам. А не
А не чистым трубочистам.
Стыд и срам! Стыд и срам!
А уж потом было множество других сказок и стихов. Сегодня произведения Чуковского играют в детских театрах, по их мотивам создают мультфильмы, детские музыкальные оперы, они переведены на многие языки народов мира.
Ведущий : Дети, а что еще необычного вы заметили в произведениях Чуковского ?
Дети : Имена героев
Ведущий : Да, Корней Иванович был настоящим выдумщиком и фантазером, придумывал необычные и забавные имена своим главным героям. Например Мойдодыр. Вслушайтесь в звучание этого слова : Мой – до- дыр. Из каких слов оно состоит?
Дети : Мой до дыр.
Дети : Ай болит.
Ребенок : Айболита дети знают,
Всех зверей он исцеляет.
Добрым словом одарит
И здоровьем наградит.
Танец «Полька зверей»
(Звучит аудиозапись «Жужжание мухи» )
Ведущий : Дети, слышите этот звук? Как вы думаете, какому сказочному персонажу Чуковского он соответствует ?
Дети : Мухе – Цокотухе
Танец «Муха – Цокотуха»
Ведущий : Эта сказка, как и все сказки Корнея Ивановича со счастливым концом. В любой библиотеке, каждой семье есть книги этого писателя. Недалеко от Москвы в поселке Переделкино, стоит маленький дом, снаружи расписанный картинами из сказок. Это библиотека, которую построил Чуковский для своих маленьких друзей. В ней можно не только почитать интересные книги, но и есть специальный зал для игр, где малыши любят проводить время за рисованием и лепкой.
При жизни Чуковский часто заходил сюда : рассказывал детям сказки, загадывал загадки.
И у нас в детском саду много книг этого замечательного писателя. И я хотела бы убедиться, что вы хорошо знаете его произведения и предлагаю вам игру.
Игра «Мешок сказок»
Ведущий : В этом волшебном мешочке лежат предметы (телефон, воздушный шарик, блюдце, термометр., принадлежащие героям сказок Чуковского .
Помогите мне, пожалуйста узнать из каких сказок они и кому принадлежат.
(Дети выполняют задания)
Ведущий : Молодцы, хорошо знаете сказки Чуковского .
Звучит музыка, входит Бармалей с угощением для детей, лицо его озарено улыбкой.
Бармалей : Добрый стал, веселымя,
Всех детишек я люблю
Сушки, пряники дарю!
Пряник мятный, ароматный
Приходите, получите
Потому, что Бармалей
Любит маленьких детей!
Ведущий : Спасибо тебе Бармалей за подарки.
Звучит музыка и входит Федора чистая, опрятна со сверкающим самоваром.
Федора : Самовар вас в группе ждет
Сладкий чай, варенье, мед.
Ешьте, угощайтесь!
Здоровья набирайтесь!
Дети благодарят Федору и поют песню.
Песня «Про Федорино горе»
Ведущий : Дети, понравилась вам встреча с героями сказок.
(ответ детей)
Дети читайте произведения Чуковского ,они приносят вам огромную радость. А взрослым хотелось бы пожелать :
Не бойся сказки
Бойся лжи.
А сказка не обманет
Ребенку сказку расскажи.
На свете правды больше станет