Чем увлекался гольденвейзер. Из личных воспоминаний о С. В. Рахманинове. Преподавателя муравьевой а. в

Александр Борисович Гольденвейзер - крупнейший педагог, талантливый исполнитель, композитор, музыкальный редактор, критик, литератор, общественный деятель — во всех этих качествах на протяжении многих десятилетий он выступал с успехом . Ему всегда было свойственно неустанное стремление к знанию. Это касается и самой музыки, в которой его эрудиция не знала границ, это касается и других областей художественного творчества, это касается и самой жизни в разных ее проявлениях. Жажда знаний, широта интересов привели его в Ясную Поляну к Льву Толстому, заставляли его с одинаковым энтузиазмом следить за литературными и театральными новинками, за перипетиями матчей за мировую шахматную корону. «Александр Борисович, — писал Фейнберг, — «всегда живо интересуется всем новым в жизни, литературе и музыке. Однако, будучи чужд снобизма, какой бы области это ни касалось, он умеет найти, - несмотря на быструю смену модных течений и увлечений, непреходящие ценности — все важное и существенное». И это сказано в те дни, когда Гольденвейзеру исполнилось 85 лет!

Гольденвейзер - один из основателей советской школы пианизма - олицетворял собой плодотворную связь времен, передавая новым поколениям заветы своих современников и учителей. Ведь путь его в искусстве начался еще ев конце прошлого века. На протяжении долгих лет ему пришлось встречаться со многими музыкантами, композиторами, писателями, которые оказали значительное влияние на его творческое формирование. Однако исходя из слов самого Гольденвейзера, тут можно выделить узловые, решающие моменты.



«Свои первые музыкальные впечатления, — вспоминал Гольденвейзер, — я получил от матери. Мать моя не обладала выдающимся музыкальным дарованием, в детстве она некоторое время брала в Москве уроки фортепианной игры у небезызвестного Гарраса. Она также немного пела. У нее был отличный музыкальный вкус. Она играла и пела Моцарта, Бетховена, Шуберта, Шумана, Шопена, Мендельсона. Отца по вечерам часто не бывало дома, и, оставаясь одна, мать целыми вечерами музицировала. Мы, дети, часто слушали ее, а ложась спать, привыкли засыпать под звуки ее музыки».

А позднее — учеба в Московской консерватории, которую он окончил в 1895 как пианист и в 1897 — как композитор. Зилоти и Пабст — его учителя по фортепианному классу. Еще в студенческую пору (1896) он дал свой первый сольный концерт в Москве. Композиторским мастерством молодой музыкант овладевал под руководством Ипполитова-Иванова, Аренского, Танеева. Каждый из этих прославленных педагогов так или иначе обогатил художественное сознание Гольденвейзера, но занятия у Танеева и впоследствии близкое личное общение с ним оказали за молодого музыканта наибольшее влияние.


Гольденвейзер (в полосатой Толстовке) беседует с Толстым

Еще одна знаменательная встреча: «В январе 1896 счастливый случаи ввел меня в дом Л. Н. Толстого. Постепенно я стал близким к нему человеком до самой его смерти. Влияние этой близости на всю мою жизнь было громадно. Как музыканту, Л. Н. впервые раскрыл мне великую задачу приближения музыкального искусства к широким массам народа» . (О своем общении с великим, писателем он много позднее напишет двухтомную книгу «Вблизи Толстого».) И действительно, в своей практической деятельности концертанта Гольденвейзер еще в предреволюционные годы стремился быть музыкантом-просветителем, привлекая к музыке демократические круги слушателей. Он устраивает концерты для рабочей аудитории, выступая в домах Российского общества трезвости, в Ясной Поляне проводит своеобразные концерты-беседы для крестьян, преподает в Московской народной консерватории.



Эта сторона деятельности Гольденвейзера получила существенное развитие в первые годы после Октября, когда он на протяжении нескольких лет возглавлял Музыкальный совет, организованный по инициативе Луначарского: «В конце 1917 я узнал, что при «Рабочем кооперативе»... организовался «неторговый» отдел. Этот отдел начал заниматься устройством лекций, концертов, спектаклей для обслуживания широких масс населения. Я отправился туда и предложил свои услуги. Постепенно дело разрослось. Впоследствии эта организация перешла в ведение Моссовета и была передана Московскому отделу народного образования (МОНО) и существовала до 1921. У нас образовались отделы: музыкальный (концертный и образовательный), театральный, лекционный. Я возглавлял концертный отдел, в работе которого участвовал ряд видных музыкантов. Мы организовали концертные бригады. В моей бригаде участвовали Обухова, Барсова, Райский, Сибор, Блюменталь-Тамарина... Наши бригады обслуживали заводы, фабрики, красноармейские части, учебные заведения, клубы. Мы ездили в самые отдаленные районы Москвы зимой на розвальнях, а в теплое время — на ломовых полках; выступали порой в холодных, нетопленных помещениях. Тем не менее работа эта давала, всем участникам большое художественное и моральное удовлетворение. Аудитория (особенно там, где работа проводилась систематически) живо реагировала на исполнявшиеся произведения; по окончании концерта задавали вопросы, подавали многочисленные записки...»



Более полувека продолжалась педагогическая деятельность пианиста. Еще а студенческие годы Александр Борисович начал преподавать в Московском сиротском институте, затем он - профессор консерватории Московского филармонического общества. В 1906 Гольденвейзер навсегда связал свою судьбу с Московской консерваторией. Он воспитал более 200 музыкантов. Имена многих его учеников широко известны — Фейнберг, Гинзбург, Тамаркина, Николаева, Башкиров, Берман, Благой, Сосина... Как писал Фейнберг, «Гольденвейзер сердечно и внимательно относился к своим ученикам. Он прозорливо провидел судьбу молодого, еще не окрепшего таланта.. Сколько раз мы убеждались в его правоте, когда в юном, казалось бы, незаметном проявлении творческой инициативы он угадывал еще не раскрытое большое дарование». Характерно, что воспитанники проходили у Гольденвейзера весь путь профессиональной подготовки — от детских лет до аспирантуры. Так в частности, сложилась судьба Гинзбурга.

Если затронуть некоторые методологические моменты в практике выдающегося педагога, то стоит привести слова Благого: «Сам Гольденвейзер не считал себя теоретиком фортепианной игры, скромно называя себя лишь педагогом-практиком. Меткость и лаконизм его замечаний объяснились, между прочим, тем, что он умел обратить внимание учащихся на главный, решающий момент в работе и вместе с тем исключительно точно подметить все мельчайшие (подробности сочинения, оценить значение каждой детали для понимания и воплощения целого. Отличаясь предельной конкретностью, все замечания Александра Борисовича Гольденвейзера вели к серьезным и глубоким принципиальным обобщениям». Отличную школу в классе Гольденвейзера прошли и многие другие музыканты, среди которых композиторы Евсеев, Кабалевский, Нечаев, Фере, органист Ройзман.


Встреча с пианистом Эгоном Петри. Сидят: Татьяна Гольдфарб, Генрих Нейгауз, Нина Емельянова, Эгон Петри. Стоят: Яков Зак, Роза Тамаркина, Александр Гольденвейзер. 1937. Центральный Дом работников искусств

И все это время, вплоть до середины 50-х годов, он продолжал концертировать. Тут и сольные вечера, и выступления с симфоническим оркестром, и ансамблевое музицирование с Изаи, Касальсом, Ойстрахом, Кнушевицким, Цыгановым, Коганом. Как всякий большой пианист, Гольденвейзер обладал оригинальным почерком. «Мы не ищем в этой игре физической мощи, чувственного обаяния, — отмечал Альшванг, — зато мы находим в ней тонкие оттенки, честное отношение к исполняемому автору, доброкачественный труд, большую подлинную культуру — и этого достаточно, чтобы некоторые исполнения мастера надолго запомнились слушателям. Мы не забываем некоторые интерпретации Моцарта, Бетховена, Шумана под пальцами Гольденвейзера». К этим именам смело можно прибавить Баха и Скарлатти, Шопена и Чайковского, Скрябина и Рахманинова. «Большой знаток всей классической русской и западной музыкальной литературы, — писал Фейнберг, — он обладал чрезвычайно широким репертуаром... Об огромной амплитуде мастерства и артистизма Александра Борисовича молено судить по владению им самыми разнообразными стилями фортепианной литературы. В равной степени удавался ему филигранный моцартовский стиль и порывисто утонченный характер скрябинского творчества».



Как видим, когда речь заходит о Гольденвейзере-исполнителе, одним из первых называется имя Моцарта. Его музыка, действительно, сопровождала пианиста почти всю творческую жизнь. В одной из рецензий 30-х годов читаем: «Моцарт у Гольденвейзера говорит сам за себя, как бы от первого лица, говорит глубоко, убедительно и увлекательно, без ложного пафоса и эстрадной позы... Все просто, естественно и правдиво... Под пальцами Гольденвейзера оживает вся многогранность Моцарта — человека и музыканта, — его солнечность и скорбность, взволнованность и раздумье, дерзость и изящество, мужество и нежность». Мало того, моцартовское начало специалисты находят и в гольденвейзеровских интерпретациях музыки других композиторов.

В программах пианиста весомое место всегда занимали произведения Шопена. «С большим вкусом и прекрасным чувством стиля, — подчеркивает А. Николаев, — Гольденвейзер умеет выявить ритмическое изящество шопеновских мелодий, полифоническую природу его музыкальной ткани. Одной из черт пианизма Гольденвейзера является весьма умеренная педализация, некоторая графич-ность четких контуров музыкального рисунка, подчеркивающая выразительность мелодической линии. Все это придает его исполнению своеобразный колорит, напоминая о связях стиля Шопена с пианизмом Моцарта».



Следует упомянуть и о сочинениях Гольденвейзера-композитора. Его перу принадлежат три оперы («Пир во время чумы», «Певцы» и «Вешние воды»), оркестровые, камерно-инструментальные и фортепианные пьесы, романсы.

Так он прожил жизнь, долгую, насыщенную трудом. И никогда не знал покоя. «Тот, кто посвятил себя искусству , — любил повторять пианист, — должен все время стремиться вперед. Не идти вперед — значит идти назад». Александр Борисович Гольденвейзер всегда следовал позитивной части этого своего, тезиса.

belcanto.ru ›goldenveiser.html



Певческий голос Инструменты Жанры

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Псевдонимы

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Коллективы

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Сотрудничество

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Лейблы

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Награды Автограф

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). [] в Викитеке Ошибка Lua в Модуль:CategoryForProfession на строке 52: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Алекса́ндр Бори́сович Гольденве́йзер ( -) - российский советский пианист , композитор , педагог , публицист , музыкальный критик , общественный деятель . Доктор искусствоведения (). Народный артист СССР (). Лауреат Сталинской премии первой степени ().

Биография

Свои первые музыкальные впечатления получил от матери Варвары Петровны Гольденвейзер, обладавшей тонким художественным вкусом и любившей петь и играть на фортепиано. В пять лет, научившись разбирать ноты под руководством старшей сестры Татьяны, стал самостоятельно понемногу играть на фортепиано. Когда ему исполнилось восемь лет, семья переехала в Москву, где начались его серьёзные занятия музыкой с В. П. Прокуниным , собирателем русских народных песен, одним из учеников П. И. Чайковского .

Преподавательскую деятельность начал в 1895 году. В 1895-1917 годах - преподаватель фортепиано Николаевского сиротского, и Екатерининского женских институтов, в 1904-1906 - Музыкально-драматического училища Московского филармонического общества (ныне ). Преподавал также на Пречистенских рабочих курсах , в Народной консерватории , Алфёровской гимназии (история искусств)

С 1901 года выступал как музыкальный критик в печати, сотрудничал в газете «Курьер », журнале «Музыкальный мир» и других изданиях (под псевдонимами: А., А, Борисов, Г. Г-р), был членом редакции журнала «Музыкальный труженик», вёл просветительскую работу .

С 1932 по 1934 годы - заместитель председателя Московского отделения Союза советских композиторов ССС .

Семья

  • Отец - Борис Соломонович Гольденвейзер (1839-1916), юрист, адвокат, публицист
  • Мать - Варвара Петровна Гольденвейзер (урожд. Щекотихина, 1848-1898)
  • Брат - Николай Борисович Гольденвейзер (1871-1924), юрист, переводчик, преподаватель истории Московского императорского лицея в память цесаревича Николая , пушкинист (его жена - Надежда Афанасьевна Гольденвейзер (1869-1934), педагог, сотрудник Румянцевского музея)
  • Сестра - Татьяна Борисовна Софиано (1869-1955), была замужем за братом Анны Алексеевны Гольденвейзер Константином Алексеевичем Софиано (1891-1938)
  • Сестра - Мария Борисовна Гольденвейзер (1873-1940), пианистка, была замужем за литературоведом, пушкинистом Михаилом Осиповичем Гершензоном (1869-1925)
  • Племянник - Сергей Михайлович Гершензон (1906-1998), генетик, микробиолог
  • Племянница - Наталья Михайловна Гершензон-Чегодаева (1907-1977), искусствовед, жена искусствоведа, профессора Андрея Дмитриевича Чегодаева (1905-1994), мать искусствоведа Марии Андреевны Чегодаевой (1931-1916)
  • Первая жена (с ) - Анна Алексеевна Гольденвейзер (урожд. Софиано , 1881-1929), пианистка, музыкальный педагог, выпускница Московской консерватории по классу В. И. Сафонова (1905), в переводе А. А. Гольденвейзер в 1929 году были отдельной книгой опубликованы письма Ф. Шопена
  • Вторая жена - Елена Ивановна Гольденвейзер (урожд. Грачёва, 1911-1998), пианистка, ученица А. Б. Гольденвейзера, директор Музея-квартиры А. Б. Гольденвейзера.

Звания и награды

  • Народный артист РСФСР ()
  • Народный артист СССР ()
  • Доктор искусствоведения ()
  • Сталинская премия первой степени () - за концертно-исполнительскую деятельность
  • Два ордена Ленина (1945, 1953)
  • Три ордена Трудового Красного Знамени (1937, 1950, 1955).
  • Медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

Память

  • В Москве работает Музей-квартира А. Б. Гольденвейзера - филиал Государственного им. М. И. Глинки . Адрес музея: Тверская ул. , 17, подъезд 8, кв. 109-110, Тел.: 629-29-29. Основу собрания составляют архив, библиотека и другие предметы из собрания А. Б. Гольденвейзера, переданные им государству в 1955 году .
  • 1975 год - год столетия музыканта - был объявлен ЮНЕСКО годом А. Б. Гольденвейзера.
  • В 2005 году в Москве детской музыкальной школе № 65 было присвоено имя А. Б. Гольденвейзера (Москва, ул. Академика Волгина , д. 17А)

Напишите отзыв о статье "Гольденвейзер, Александр Борисович"

Литература

  • Гольденвейзер А. Б. Статьи, материалы, воспоминания. - М.: Советский композитор, 1969. 448 c.
  • Николаев А. Исполнительские и педагогические принципы А. Б. Гольденвейзера // Мастера советской пианистической школы. - М ., 1954.
  • Ямпольский И. М. // Большая советская энциклопедия. - М .: Советская энциклопедия, 1969-1978.
  • В классе А.Б.Гольденвейзера / Сост. Д.Д.Благой, Е.И.Гольденвейзер. М.: Музыка, 1986. 214 с.
  • Черников О. Музыка меня не милует // Музыка и время . - 2004. - № 10 .
  • Уроки Гольденвейзера / Сост. С.В.Грохотов. М.: Классика-XXI, 2009. 248 с.
  • Черников О. Рояль и голоса великих. - Феникс, 2011. - 224 с. - (Музыкальная библиотека). - ISBN 978-5-222-17864-5.
  • Наставник: Александр Гольденвейзер глазами современников. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, Университетская книга, 2014. 518 с. - ISBN 978-5-98712-199-3
  • "Наш Старик": Александр Гольденвейзер и Московская консерватория. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, Университетская книга, 2015. 704 c. - ISBN 978-5-98712-548-9
  • Семья музыканта: Александр Гольденвейзер дома, в классе и на сцене. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, Университетская книга, 2016. - ISBN 978-5-98712-622-6

Примечания

Ссылки

Предшественник:
Михаил Ипполитов-Иванов

-
Преемник:
Константин Игумнов
Предшественник:
Валентина Шацкая
Ректор Московской консерватории
-
Преемник:
Виссарион Шебалин

Ошибка Lua в Модуль:External_links на строке 245: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Отрывок, характеризующий Гольденвейзер, Александр Борисович

Бабушка вернулась в комнату и буквально застыла на пороге со своей чашкой в руке. Я конечно тут же кинулась объяснять, что «это она просто так летает… и, ведь правда же, это очень красиво?»… Короче говоря, пыталась найти любой выход из положения, только бы не показаться беспомощной. И тут мне вдруг стало очень стыдно… Я видела, что бабушка знает, что я просто-напросто не могу найти ответ на возникшую проблему и пытаюсь «замаскировать» своё незнание какими-то ненужными красивыми словами. Тогда я, возмутившись на саму себя, собрала свою «побитую» гордость в кулак и быстро выпалила:
– Ну, не знаю я, почему она летает! И не знаю, как её опустить!
Бабушка серьёзно на меня посмотрела и вдруг очень весело произнесла:
– Так пробуй! Для того тебе и дан твой ум.
У меня словно гора свалилась с плеч! Я очень не любила казаться неумёхой и уж особенно, когда это касалось моих «странных» способностей. И вот я пробовала... С утра до вечера. Пока не валилась с ног и не начинало казаться, что уже вообще не соображаю, что творю. Какой-то мудрец сказал, что к высшему разуму ведут три пути: путь размышлений – самый благородный, путь подражаний – самый лёгкий и путь опыта на своей шее – самый тяжёлый. Вот я видимо и выбирала всегда почему-то самый тяжёлый путь, так как моя бедная шея по-настоящему сильно страдала от моих, никогда не прекращающихся, бесконечных экспериментов…
Но иногда «игра стоила свеч» и мои упорные труды венчались успехом, как это наконец-то и случилось с тем же самым «двиганием»… Спустя какое-то время, любые желаемые предметы у меня двигались, летали, падали и поднимались, когда я этого желала и уже совершенно не казалось сложным этим управлять… кроме одного весьма обидно упущенного случая, который, к моему великому сожалению, произошёл в школе, чего я всегда честно пыталась избегать. Мне совершенно не нужны были лишние толки о моих «странностях» и уж особенно среди моих школьных товарищей!
Виной того обидного происшествия, видимо, было моё слишком большое расслабление, которое (зная о своих «двигательных» способностях) было совершенно непростительно допускать в подобной ситуации. Но все мы когда-то делаем большие или маленькие ошибки, и как говорится – на них же и учимся. Хотя, честно говоря, я предпочитала бы учиться на чём-нибудь другом...
Моим классным руководителем в то время была учительница Гибиене, мягкая и добрая женщина, которую все школьники искренне обожали. А в нашем классе учился её сын, Реми, который, к сожалению, был очень избалованным и неприятным мальчиком, всегда всех презиравшим, издевавшимся над девчонками и постоянно ябедничавшим на весь класс своей матери. Меня всегда удивляло, что, будучи таким открытым, умным и приятным человеком, его мать в упор не хотела видеть настоящего лица своего любимого «чадушки»… Наверное это правда, что любовь может быть иногда по-настоящему слепа. И уж в этом случае она была слепа неподдельно...
В тот злополучный день Реми пришёл в школу уже изрядно чем-то взвинченный и сразу же начал искать себе «козла отпущения», чтобы излить на него всю свою, откуда-то накопившуюся, злость. Ну и естественно, мне «посчастливилось» оказаться в тот момент именно в радиусе его досягаемости и, так как мы не очень-то любили друг друга изначально, в этот день я оказалась именно тем горячо желанным «буфером», на котором ему не терпелось выместить своё неудовлетворение неизвестно чем.
Не хочу казаться необъективной, но того, что случилось в следующие несколько минут, не порицал позже ни один мой, даже самый пугливый, одноклассник. И даже те, которые не очень-то меня любили, были в душе очень довольны, что наконец-то нашёлся кто-то, кто не побоялся «грозы» возмущённой матери и хорошенько проучил заносчивого баловня. Правда урок получился довольно-таки жестокий и если бы у меня был выбор снова это повторить, я, наверное, не сотворила бы с ним такого никогда. Но, как бы мне не было совестно и жалко, надо отдать должное, что сработал этот урок просто на удивление удачно и неудавшийся «узурпатор» уже никогда больше не высказывал никакого желания терроризировать свой класс...
Выбрав, как он предполагал, свою «жертву», Реми направился прямиком ко мне и я поняла, что, к моему большому сожалению, конфликта никак не удастся избежать. Он, как обычно, начал меня «доставать» и тут меня вдруг просто прорвало... Может быть, это случилось потому, что я уже давно подсознательно этого ждала? Или может быть просто надоело всё время терпеть, оставляя без ответа, чьё-то нахальное поведение? Так или иначе, в следующую секунду он, получив сильный удар в грудь, отлетел от своей парты прямо к доске и, пролетев в воздухе около трёх метров, визжащим мешком шлёпнулся на пол…
Я так никогда и не узнала, как у меня получился этот удар. Дело в том, что Реми я совершенно не касалась – это был чисто энергетический удар, но как я его нанесла, не могу объяснить до сих пор. В классе поднялся неописуемый кавардак – кто-то с перепугу пищал… кто-то кричал, что надо вызвать скорую помощь… а кто-то побежал за учительницей, потому что, какой бы он не был, но это был именно её «искалеченный» сын. А я, совершенно ошалевшая от содеянного, стояла в ступоре и всё ещё не могла понять, как же, в конце концов, всё это произошло…
Реми стонал на полу, изображая чуть ли не умирающую жертву, чем поверг меня в настоящий ужас. Я понятия не имела, насколько сильным был удар, поэтому не могла даже приблизительно знать, играет ли он, чтобы мне отомстить, или ему по-настоящему так плохо. Кто-то вызвал скорую помощь, пришла учительница-мать, а я всё ещё стояла «столбом», не в состоянии говорить, настолько сильным был эмоциональный шок.
– Почему ты это сделала? – спросила учительница.
Я смотрела ей в глаза и не могла произнести ни слова. Не потому, что не знала, что сказать, а просто потому, что всё ещё никак не могла отойти от того жуткого потрясения, которое сама же получила от содеянного. До сих пор не могу сказать, что тогда увидела в моих глазах учительница. Но того буйного возмущения, которого так ожидали все, не произошло или точнее, не произошло вообще ничего... Она, каким-то образом, сумела собрать всё своё возмущение «в кулак» и, как ни в чём не бывало, спокойно велела всем сесть и начала урок. Так же просто, как будто совершенно ничего не случилось, хотя пострадавшим был именно её сын!
Я не могла этого понять (как не мог понять никто) и не могла успокоиться, потому что чувствовала себя очень виноватой. Было бы намного легче, если бы она на меня накричала или просто выгнала бы из класса. Я прекрасно понимала, что ей должно было быть очень обидно за случившееся и неприятно, что сделала это именно я, так как до этого она ко мне всегда очень хорошо относилась, а теперь ей приходилось что-то поспешно (и желательно «безошибочно»!) решать по отношению меня. А также я знала, что она очень тревожится за своего сына, потому что мы всё ещё не имели о нём никаких новостей.
Я не помнила, как прошёл этот урок. Время тянулось на удивление медленно и казалось, что этому никогда не будет конца. Кое-как дождавшись звонка, я сразу же подошла к учительнице и сказала, что я очень и очень сожалею о случившемся, но что я честно и абсолютно не понимаю, как такое могло произойти. Не знаю, знала ли она что-то о моих странных способностях или просто увидела что-то в моих глазах, но каким-то образом она поняла, что никто уже не сможет наказать меня больше, чем наказала себя я сама…
– Готовься к следующему уроку, всё будет хорошо, – только и сказала учительница.
Я никогда не забуду того жутко-мучительного часа ожидания, пока мы ждали новостей из больницы… Было очень страшно и одиноко и это навечно отпечаталось кошмарным воспоминанием в моём мозгу. Я была виновата в «покушении» на чью-то жизнь!!! И не имело никакого значения, произошло оно случайно или осмысленно. Это была Человеческая Жизнь и по моему неусмотрению, она могла неожиданно оборваться… И уж, конечно же, я не имела на это никакого права.
Но, как оказалось, к моему величайшему облегчению, ничего страшного, кроме хорошего испуга с нашим «террористом-одноклассником» не произошло. Он отделался всего лишь небольшой шишкой и уже на следующий день опять сидел за своей партой, только на этот раз он вёл себя на удивление тихо и, к всеобщему удовлетворению, никаких «мстительных» действий с его стороны в мой адрес не последовало. Мир опять казался прекрасным!!! Я могла свободно дышать, не чувствуя более той ужасной, только что висевшей на мне вины, которая на долгие годы полностью отравила бы всё моё существование, если бы из больницы пришёл другой ответ.
Конечно же, осталось горькое чувство упрёка самой себе и глубокое сожаление от содеянного, но уже не было того жуткого неподдельного чувства страха, которое держало всё моё существо в холодных тисках, пока мы не получили положительных новостей. Вроде бы опять всё было хорошо… Только, к сожалению, это злополучное происшествие оставило в моей душе такой глубокий след, что уже ни о чём «необычном» мне не хотелось больше слышать даже издалека. Я шарахалась от малейшего проявления во мне любых «необычностей» и, как только чувствовала, что что-либо «странное» начинало вдруг проявляться, я тут же пыталась это погасить, не давая никакой возможности опять втянуть себя в водоворот каких либо опасных неожиданностей.
Я честно старалась быть самым обычным «нормальным» ребёнком: занималась в школе (даже больше чем обычно!), очень много читала, чаще чем раньше ходила с друзьями в кино, старательно посещала свою любимую музыкальную школу… и беспрерывно чувствовала какую-то глубокую, ноющую душевную пустоту, которую не могли заполнить никакие из выше упомянутых занятий, даже если я честно старалась изо всех сил.
Но дни бежали друг с дружкой на перегонки и всё «плохое страшное» начинало понемножечку забываться. Время залечивало в моём детском сердце большие и маленькие рубцы и, как правильно всегда говорят, оказалось по-настоящему самым лучшим и надёжным целителем. Я понемножку начинала оживать и постепенно всё больше и больше возвращалась к своему обычному «ненормальному» состоянию, которого, как оказалось, всё это время мне очень и очень не хватало… Не даром ведь говорят, что даже самое тяжёлое бремя для нас не столь тяжело только лишь потому, что оно наше. Вот так и я, оказывается, очень скучала по своим, таким для меня обычным, «ненормальностям», которые, к сожалению, уже довольно таки часто заставляли меня страдать...

Этой же зимой у меня проявилась очередная необычная «новинка» которую наверное можно было бы назвать самообезболиванием. К моему большому сожалению, это так же быстро исчезло, как и появилось. Точно так же, как очень многие из моих «странных» проявлений, которые вдруг очень ярко открывались и тут же исчезали, оставляя только лишь хорошие или плохие воспоминания в моём огромном личном «мозговом архиве». Но даже за то короткое время, что эта «новинка» оставалась «действующей», произошли два весьма интересных события, о которых мне хотелось бы здесь рассказать...
Уже наступила зима, и многие мои одноклассники начали всё чаще ходить на каток. Я не была очень большим любителем фигурного катания (вернее, больше предпочитала смотреть), но наш каток был таким красивым, что мне нравилось просто там бывать. Он устраивался каждую зиму на стадионе, который был построен прямо в лесу (как и большая часть нашего городка) и обнесён высокой кирпичной стеной, что издалека делало его похожим на миниатюрный город.
Уже с октября там наряжалась большущая новогодняя ёлка, а вся стена вокруг стадиона украшалась сотнями разноцветных лампочек, отблески которых сплетались на льду в очень красивый сверкающий ковёр. По вечерам там играла приятная музыка, и всё это вместе создавало вокруг уютную праздничную атмосферу, которую не хотелось покидать. Вся ребятня с нашей улицы ходила кататься, ну и, конечно же, ходила с ними на каток и я. В один из таких приятных тихих вечеров и случилось то, не совсем обычное происшествие, о котором я хотела бы рассказать.
Обычно мы катались в цепочке по три-четыре человека, так как в вечернее время было не совсем безопасно кататься в одиночку. Причина была в том, что по вечерам приходило много «ловящих» пацанов, которых никто не любил, и которые обычно портили удовольствие всем вокруг. Они сцеплялись по несколько человек и, катаясь очень быстро, старались поймать девочек, которые, естественно, не удержавшись от встречного удара, обычно падали на лёд. Это сопровождалось смехом и гиканьем, что большинство находило глупым, но, к сожалению, почему-то никем из того же «большинства» не пресекалось.
Меня всегда удивляло, что среди стольких, почти что взрослых, ребят не находилось ни одного, кого эта ситуация бы задела или хотя бы возмутила, вызывая хоть какое-то противодействие. А может, и задевала, да только страх был сильнее?.. Ведь не даром же существует глупая поговорка, что: наглость – второе счастье… Вот эти «ловители» и брали всех остальных простой неприкрытой наглостью. Это повторялось каждую ночь и не находилось никого, кто хотя бы попробовал остановить наглецов.
Именно в такую глупую «ловушку» в тот вечер попалась и я. Не владея катанием на коньках достаточно хорошо, я старалась держаться от сумасшедших «ловцов» как можно дальше, но это не очень-то помогло, так как они носились по всей площадке как угорелые, не щадя никого вокруг. Поэтому, хотела я того или нет, наше столкновение было практически неизбежным...
Толчок получился сильным, и мы все упали движущейся кучей на лёд. Ушибиться я не ушиблась, но вдруг почувствовала, как что-то горячее течёт по лодыжке и немеет нога. Я кое-как выскользнула из барахтающегося на льду клубка тел и увидела, что у меня каким-то образом жутко порезана нога. Видимо, я очень сильно столкнулась с кем-то из падающих ребят, и чей-то конёк меня так сильно поранил.
Выглядело это, надо сказать, весьма неприятно... Коньки у меня были с короткими сапожками (достать высокие в то время у нас было ещё невозможно) и я увидела, что вся моя нога у лодыжки перерезана чуть ли не до кости… Другие тоже это увидели, и тут уже началась паника. Слабонервные девочки чуть ли не падали в обморок, потому что вид, честно говоря, был жутковатый. К своему удивлению, я не испугалась и не заплакала, хотя в первые секунды состояние было почти что шоковое. Изо всех сил зажав руками разрез, я старалась сосредоточиться и думать о чём-то приятном, что оказалось весьма не просто из-за режущей боли в ноге. Через пальцы просачивалась кровь и крупными каплями падала на лёд, постепенно собираясь на нём в маленькую лужицу...
Естественно, это никак не могло успокоить уже и так достаточно взвинченных ребят. Кто-то побежал вызывать скорую помощь, а кто-то неуклюже пытался как-то мне помочь, только усложняя и так неприятную для меня ситуацию. Тогда я опять попробовала сосредоточиться и подумала, что кровь должна остановиться. И начала терпеливо ждать. К всеобщему удивлению, буквально через минуту через мои пальцы не просачивалось уже ничего! Я попросила наших мальчишек, чтобы помогли мне встать. К счастью, там находился мой сосед, Ромас, который обычно никогда и ни в чём мне не противоречил. Я попросила его помочь мне подняться. Он сказал, что если я встану, то кровь наверняка опять «польётся рекой». Я отняла руки от пореза... и какое же было наше удивление, когда мы увидели, что кровь больше не идёт вообще! Выглядело это очень необычно – рана была большой и открытой, но почти что совершенно сухой.
Когда наконец-то приехала скорая помощь, осмотревший меня врач никак не мог понять, что же такое произошло и почему у меня, при такой глубокой ране, не течёт кровь. Но он не знал ещё и того, что у меня не только не текла кровь, но я также не чувствовала никакой боли вообще! Я видела рану своими глазами и по всем законам природы должна была чувствовать дикую боль... которой, как ни странно, в данном случае не было совсем. Меня забрали в больницу и приготовились зашивать.
Когда я сказала, что не хочу анестезию, врач посмотрел на меня, как на тихо-помешанную и приготовился делать обезболивающий укол. Тогда я ему заявила, что буду кричать... На этот раз он посмотрел на меня очень внимательно и, кивнув головой, начал зашивать. Было очень странно наблюдать, как моя плоть прокалывается длинной иглой, а я, в место чего-то очень болезненного и неприятного, чувствую всего лишь лёгкий «комариный» укус. Врач всё время за мной наблюдал и несколько раз спросил всё ли у меня в порядке. Я отвечала, что да. Тогда он поинтересовался, происходит ли подобное со мной всегда? Я сказала, что нет, только сейчас.
Не знаю, то ли он был весьма «продвинутым» для того времени врачом, то ли мне удалось его каким-то образом убедить, но, так или иначе, он мне поверил и больше никаких вопросов не задавал. Примерно через час я уже была дома и с удовольствием поглощала на кухне тёплые бабушкины пирожки, никак не наедаясь и искренне удивляясь такому дикому чувству голода, как если бы я была не евшая несколько дней. Теперь я, естественно, уже понимаю, что это просто была слишком большая потеря энергетики после моего «самолечения», которую срочно требовалось восстановить, но тогда я, конечно же, ещё не могла этого знать.

(1875-03-10 ) Место смерти

Биография

Свои первые музыкальные впечатления получил от матери Варвары Петровны Гольденвейзер, обладавшей тонким художественным вкусом и любившей петь и играть на фортепиано. В пять лет, научившись разбирать ноты под руководством старшей сестры Татьяны, стал самостоятельно понемногу играть на фортепиано. Когда ему исполнилось восемь лет, семья переехала в Москву, где начались его серьёзные занятия музыкой с В. П. Прокуниным , собирателем русских народных песен, одним из учеников П. И. Чайковского .

Преподавательскую деятельность начал в 1895 году. В 1895-1917 годах - преподаватель фортепиано Николаевского сиротского, и Екатерининского женских институтов, в 1904-1906 - Музыкально-драматического училища Московского филармонического общества (ныне ). Преподавал также на Пречистенских рабочих курсах , в Народной консерватории , Алфёровской гимназии (история искусств)

С 1901 года выступал как музыкальный критик в печати, сотрудничал в газете «Курьер », журнале «Музыкальный мир» и других изданиях (под псевдонимами: А., А, Борисов, Г. Г-р), был членом редакции журнала «Музыкальный труженик», вёл просветительскую работу .

С 1932 по 1934 годы - заместитель председателя Московского отделения Союза советских композиторов СССР .

Семья

  • Отец - Борис Соломонович Гольденвейзер (1839-1916), юрист, адвокат, публицист.
  • Мать - Варвара Петровна Гольденвейзер (урожд. Щекотихина, 1848-1898).
  • Брат - Николай Борисович Гольденвейзер (1871-1924), юрист, переводчик, преподаватель истории Московского императорского лицея в память цесаревича Николая , пушкинист (его жена - Надежда Афанасьевна Гольденвейзер (1869-1934), педагог, сотрудник Румянцевского музея).
  • Сестра - Татьяна Борисовна Софиано (1869-1955), была замужем за братом Анны Алексеевны Гольденвейзер Константином Алексеевичем Софиано (1891-1938).
  • Сестра - Мария Борисовна Гольденвейзер (1873-1940), пианистка, была замужем за литературоведом, пушкинистом Михаилом Осиповичем Гершензоном (1869-1925).
    • Племянник - Сергей Михайлович Гершензон (1906-1998), генетик, микробиолог.
    • Племянница - Наталья Михайловна Гершензон-Чегодаева (1907-1977), искусствовед, жена искусствоведа, профессора Андрея Дмитриевича Чегодаева (1905-1994), мать искусствоведа Марии Андреевны Чегодаевой (1931-1916).
  • Первая жена (с ) - Анна Алексеевна Гольденвейзер (урожд. Софиано , 1881-1929), дочь генерала А. С. Софиано , пианистка, музыкальный педагог, выпускница Московской консерватории по классу В. И. Сафонова (1905), в переводе А. А. Гольденвейзер в 1929 году были отдельной книгой опубликованы письма Ф. Шопена .
  • Вторая жена - Елена Ивановна Гольденвейзер (урожд. Грачёва, 1911-1998), пианистка, ученица А. Б. Гольденвейзера, директор Музея-квартиры А. Б. Гольденвейзера .

Братья отца:

  • Александр Соломонович Гольденвейзер (1855-1915) - юрист-цивилист. Его сыновья (двоюродные братья А. Б. Гольденвейзера):
    • Александр Гольденвейзер (1880-1940), антрополог, специалист в области антропологии ирокезов ;
    • Эммануил Гольденвейзер (1883-1953), экономист и статистик, начальник статистического отдела Федеральной резервной системы США (1926-1945), президент Американской ассоциации экономистов;
    • Алексей Гольденвейзер (1890-1979), юрист, еврейский общественный деятель в Киеве , Берлине и Нью-Йорке , издатель, публицист.
  • Моисей Соломонович Гольденвейзер (1837/1838-1921), юрист, юрисконсульт банка Л. С. Полякова , библиофил, литературовед и историк (в его доме в Москве, в Гранатном переулке в 1910-е годы проживали родители А. Д. Сахарова). Его сын:
    • Николай Моисеевич Гольденвейзер , юрист, драматург и прозаик.
  • Владимир Соломонович Гольденвейзер (1853-1919), дворянин, публицист, инженер путей сообщения. Его дети:
    • Елена Владимировна Гольденвейзер (1881-1958), жена правого эсера В. Л. Утгофа ;
    • Лев Владимирович Гольденвейзер (1883-1959), адвокат, театральный режиссёр-постановщик, драматург, прозаик, переводчик, в 1927-1937 годах - заведующий литературным отделом Госкино , отец учёного в области теоретической механики Алексея Львовича Гольденвейзера (1911-2003).
  • Яков Соломонович Гольденвейзер (1862 - после 1919), адвокат, литератор, жил в Киеве.

Память о Гольденвейзере, Старике, как мы его называли, для меня священна. Поэтому я обязан описать конкретные события, свидетелями которых был я и десятки, а возможно, и больше людей, живущих по сей день в России или эмиграции.

Из всех музыкантов времен сталинизма самым мужественным, самым прямым был А. Б. Гольденвейзер. У людей старшего поколения осталась стенограмма знаменитого совещания у Жданова - позорный документ, позднее «исчезнувший» из библиотек СССР. В нем - вступительная директивная речь Жданова с призывом создавать «мелодичную, изящную» музыку и выступления издерганных, измученных, перепуганных людей. Исключение составлял лишь А. Б. Гольденвейзер. В качестве примера современной музыки он назвал последние сонаты Скрябина. Говорил об их достоинствах, гордился, что первый исполнял их. И это - после речи Жданова! Есть ли больший антипод музыке «мелодичной, изящной»? Притом Гольденвейзер полностью разделял взгляды Сергея Рахманинова. Он не увлекался современной музыкой и не скрывал этого. Однако в его классе звучали Игорь Стравинский, Сергей Прокофьев, Дмитрий Шостакович и другие композиторы. Речь Гольденвейзера на совещании Жданов или не понял, или проглотил.

Старик никогда не заигрывал с властями. На похоронах К. Н. Игумнова он стоял с влажными глазами, как бы – уйдя в себя, и крестился. Замечательный пианист, ученик Игумнова Наум Штаркман рассказал мне, что из тюрьмы его вытащил Гольденвейзер, хотя к нему никто не обращался за помощью. Но Старик добился своего.

А вот смешной эпизод, дополняющий образ Гольденвейзера. Учился у нас на факультете чудаковатый студент К. На одном из важных собраний фортепианного факультета консерватории в присутствии всех пианистических знаменитостей и какого-то пришлого начальства, когда утвердили повестку дня и председатель открыл было рот, К. встал и громко, четко сказал: «Товарищи, предлагаю почтить вставанием память одного из ближайших соратников товарища Сталина, лучшего друга и наставника музыкантов Андрея Александровича Жданова». И все мгновенно, как по команде, молча поднялись. Когда сели и председатель собрался начинать, К. снова поднялся и так же громко и четко произнес: «Товарищи, предлагаю почтить вставанием память руководителя московских большевиков, одного из ближайших соратников товарища Сталина товарища Щербакова». У присутствующих не то шок, не то замешательство. Одни поднялись, другие сделали вид, что сейчас поднимутся, но чего-то ждут... Всем ясно: если парня не остановить, дело дойдет до декабристов. Но как? Ведь Сталин жив, и кто предугадает последствия?

Все словно воды в рот набрали. Напряженная тишина... И вдруг послышался писк Гольденвейзера: «Я не понимаю, что происходит?» Сидящий рядом с ним Григорий Гинзбург ответил: «Здесь не спрашивают». Эти слова как бы вывели всех из состояния оцепенения. На парня зашикали, чтобы он умолк. Счастливый председатель сказал: «Приступим к повестке дня». Никто даже не улыбнулся. До смеха ли, когда господствует страх? Смеялись после собрания. К слову, когда Гольденвейзер бывал раздражен, его голос поднимался почти до писка.

Не помню, перед войной или после, в Риме проходил международный толстовский конгресс. Гольденвейзер был ближайшим другом Толстого. Он подписал его завещание. Он не отходил от умиравшего на станции Астапово Толстого и до последней минуты держал его за руку. Кому, как не ему, следовало бы возглавить советскую делегацию. Но Гольденвейзер наотрез отказался ехать в Рим. Па него было оказано большое, очень большое давление. Но не было силы, способной сломить его сопротивление. Он бы охотнее принял смерть, чем стал бы говорить об «ошибках» Толстого, чьи взгляды не соответствовали революционным и постреволюционным настроениям.

Главная заслуга Гольденвейзера - спасение Московской консерватории. Огромный, я бы сказал, исторический подвиг.

Однажды утром мы увидели в газете проект нового здания Московской консерватории на Ново-Арбатской улице. А старое здание на улице Герцена было решено снести. Тогда была мода сносить. Один Бог знает, сколько ценных архитектурных сооружений исчезло по всей стране. Пришел черед консерватории. Газеты пестрели «письмами трудящихся» с благодарностью «за развитие», «только в нашей стране» и т. д. Выражали благодарность и некоторые деятели искусств. Эта «забота» партии и «самого мудрого, великого» глубокой болью отозвалась в сердцах музыкантов, и особенно консерваторцев.

Начались хождения к Старику. Он сам заметно осунулся. Необходимо было принимать срочные меры. Поток писем «трудящихся» не иссякал. Каждый упущенный день мог оказаться роковым. Надежда была только на Гольденвейзера. И он пошел на самый верх с прошением отменить очередную милость. Мне рассказывали, что когда он благополучно возвратился, его сестра прослезилась.

Старик запросил приема у Молотова. Молотов направил его к Жданову. И консерватория была спасена. «Трудящиеся», как по команде, перестали писать благодарственные письма, а консерваторцы от мала до велика облегченно вздохнули. Самые черные дни гонений и травли ученых, литераторов, музыкантов и других так называемых «работников идеологического фронта» пришлись на послевоенные годы. Механизм был прост. Сверху спускались имена жертв, а партийные организации на местах проводили открытое собрание с обязательным присутствием всех и заранее рас­пределяли роли основного громилы и подпевал. Иногда, в порядке личной инициативы, выступали всякие карьеристы-подхалимы. Не было случая, чтобы на таком собрании кто-то встал на защиту избиваемого, - таково общее мнение. Но такой случай был. О нем свидетельствует Д. Папернов своей книге «Записки московского музыканта».

Перескажу коротко. Мутная волна докатилась до Московской консерватории. Выгнали выдающегося музыковеда, профессора Л. А. Мазеля. За ним И. Я. Рыжкина, В. Д. Копен, Б. В. Левика - всех не упомнить. Наконец, на показную экзекуцию собрали пианистов, то есть фортепианный факультет. По заранее подготовленному сценарию на трибуну поднялся «громила». Это был некий Симонов, профессионально - абсолютное ничтожество. Тогда они один за другим процветали на ниве искусств и вершили судьбами людей, были проводниками сталин­ской партийной линии. Симонов обрушился на старейшего, уважаемого профессора Марию Соломоновну Неменову-Лунц. В студенческие годы она была лучшей ученицей и близким другом Александра Скрябина. Талантливая пианистка (ее имя значится на «Золотой доске» в Малом зале консерватории), она до войны довольно ча­сто выступала на радио. У нее была типично русская внешность, а говорила она с красивым старым московским акцентом. Культуре ее речи мог позавидовать каждый. На студенческих капустниках она иногда рассказывала с эстрады остроумные, смешные прибаутки, которые сопровождались хохотом всего зала. Далеко не все знали, что эти прибаутки сочинялись ею. За всю свою жизнь (а мне уже семьдесят три) я не встречал женщины более блестящего ума, чем Неменова-Лунц. Естественно, что в пору торжества творческих ничтожеств и откровенных бездарностей ей, да еще при отчестве Соломоновна, не было места. Кроме Марии Соломоновны были намечены еще три жертвы. Подготовленные «громилы» ждали своего выхода. Но после Симонова поднялся на трибуну Гольденвейзер. Сказал возмущенно: «Слушая Симонова, я потерял 15 минут...» - и в заключение назвал его «сплетником».

Гром аплодисментов сотряс зал. Очередные «громилы» поджали хвосты. Сценарий провалился. Но Старик знал, что спектакль не окончен, и пошел в Комитет по делам искусств. Как ни парадоксально, сила Гольденвейзера таилась в самой природе Советской власти. Известно, что Сталин по-хамски разговаривал со своими подчиненными, всячески унижал их. Его так называемые соратники в подражание хозяину так же вели себя с министрами и другими руководителями. Но это не распространялось на видных деятелей искусств. Их принимали без хамства, с уважением. Вот типичный пример. Когда Сталин после прослушивания гимнов приказал повысить, и очень существенно, зарплату оркестру Большого театра, возник вопрос о других равноценных оркестрах. После скандала с оперой Мурадели «Великая дружба» главным дирижером Большого театра был назначен Н. С. Голованов, кажется, самим Сталиным. При этом он оставался руководителем Большого симфонического оркестра Всесоюзного радио. Желая повысить зарплату оркестру, он обратился к председателю Комитета Всесоюзного радиовещания товарищу Месяцеву. Решили идти к Маленкову, второму человеку после Сталина (до войны им был Молотов).

Голованов пригласил И. С. Козловского - для подкрепления. Тот охотно согласился. И вот появились они в приемной Маленкова. Выходит секретарь и говорит: «Георгий Максимилианович приглашает товарищей Голованова и Козловского пройти в кабинет, а Месяцев пусть идет работать». Обычная партийная оплеуха вышестоящего подчиненному.

Итак, Гольденвейзер пошел в Комитет по делам искусств. Он сказал им: «Или вы обещаете не трогать людей, или я пойду выше». Там знали, что Гольденвейзера в верхах примут и выслушают, а им плюнут в физиономию. Поэтому его слова сработали.

В те годы запретили исполнять произведения замечательного русского композитора Николая Метнера, и Гольденвейзер обратился в ЦК партии, чтобы добиться отмены этого запрета. Кажется, это был единственный случай, когда он ушел ни с чем.

В то же время стали исполнять произведения запрещенного в тридцатые годы эмигранта Рахманинова. Советская пропаганда любит мертвых. Мертвые молчат. О каждом из них спокойно можно писать: «Хотя допускал отдельные ошибки, но...» В Союзе не раз печатались мемуары Федора Шаляпина, только в них никогда не входила глава «Под большевиками». Ее как раз и отнесли к разряду «допущенных ошибок». А Метнер еще был жив. Он умер в 1951 году.

В годы так называемой оттепели запрет на произведения Метнера был снят. Эмиль Гилельс сразу же записал на пластинку одну из его сонат. Стали выпускать на зарубеж­ные гастроли ведущих исполнителей, но с сопровождением. Святослава Рихтера сопровождал директор Московской филармонии Белоцерковский, а Гилельса – другой начальник, с дипломом Московской консерватории, некто В. Приходят они в Лондоне к вдове Метнера, чтобы подарить пластинку с записью сонаты ее мужа. Звучит фортепиано, и В. умиленно говорит: «Какая гениальная музыка!» Он, бедняга, думал, что соната занимает всю пластинку, и поставил сторону, на которой была Соната Бетховена до мажор ор. 2. Этот вершитель судеб музыки и музыкантов не смог отличить раннего Бетховена от Метнера...

Гольденвейзер действительно был незаурядной личностью. Женился он на Анне Алексеевне Софиано, дочери генерала царской армии, которую беззаветно любил всю жизнь. В конце двадцатых или начале тридцатых годов она умерла. Ученики старшего поколения, присутствовавшие на отпевании в церкви, рассказывали, что А. Б. был неузнаваем. После смерти жены он прожил более тридцати лет. Каждую неделю он приезжал на ее могилу (рядом было приготовлено место и для него). Все знали, что посещение могилы жены - часть его жизни, как работа, сон или еда. Кстати, как толстовец, он никогда не ел мяса. Самыми дорогими людьми стали для него сестры покойной жены. Веру - дочку одной из них, оставшейся без мужа, он официально удочерил. Был у него и приемный сын, великий пианист Григорий Гинзбург, который воспитывался в семье Гольденвейзера с шести лет. Своих детей у Анны Алек­сеевны и Александра Борисовича не было.

Одна из сестер Анны Алексеевны вышла замуж за физика Д. Сахарова, по учебнику которого мое поколение изучало в школе физику. Они были родителями будущего академика Андрея Сахарова, чьим крестным отцом стал Гольденвейзер. Об этом я узнал уже здесь, из выступления по радио писателя Льва Копелева, близкого друга покойного академика.

В общении с людьми Гольденвейзер был прост, благожелателен и остроумен. До войны была очень популярна солистка Большого театра Валерия Барсова. Ее муж, появляясь в учреждениях, представлялся; «Я - муж Барсовой». Гольденвейзер спросил как-то: «А что он днем делает?»

После революции Александр Борисович несколько раз был ректором и проректором консерватории. В конце двадцатых годов имена старых большевиков присваивали всему, что попадалось под руку. Консерваторию переименовали в Высшую музыкальную школу имени Феликса Кона. Никакого отношения к музыке Кон не имел. Но он был большевиком. Когда Гольденвейзеру предложили стать проректором этой школы, он ответил: «Я проректором конской школы не буду». И консерватория снова стала консерваторией. И еще одна важная подробность: он никогда не бывал скучным. Я был свидетелем, как он с честью выдержал сравнение с Григорием Коганом. В 1939 или 1940 году оба были оппонентами диссертации о Листе, Обоим предстояло выступление минут на пятнадцать-двадцать. За Коганом утвердилась слава блестящего лектора. Я сидел, переживал, нервничал, не представляя, как будет выглядеть Старик рядом с Коганом. Но вот он заговорил, и тревога исчезла. Все с интересом слушали. Самым скучным оказался диссертант.

Гольденвейзер не пропускал ни одной новой программы цирка, посещал стадионы, прекрасно играл в шахматы. На этой почве и завязалась его дружба с Толстым, Толстой любил шахматы. Старик рассказывал, что вначале он держал в кармане карандаш и бумагу и умудрялся записы­вать ходы Толстого, но тот заметил и воспротивился. Часто Гольденвейзер играл в шахматы с Ойстрахом и Прокофьевым. К слову, в 1936 году проходил матч «Ойстрах - Прокофьев». Вход был платный, и сборы шли в пользу Дома работников искусств, где и проходил матч (к сожалению, не знаю, чем он закончился).

Алекса́ндр Бори́сович Гольденве́йзер ( —) — русский и советский , . (). (). Лауреат первой степени ().

Биография

Свои первые музыкальные впечатления получил от матери Варвары Петровны Гольденвейзер, обладавшей тонким художественным вкусом и любившей петь и играть на фортепиано. В пять лет, научившись разбирать ноты под руководством старшей сестры Татьяны, стал самостоятельно понемногу играть на фортепиано. Когда ему исполнилось восемь лет, семья переехала в Москву, где начались его серьёзные занятия музыкой с , собирателем русских народных песен, одним из учеников .

Преподавательскую деятельность начал в 1895 году. В 1895—1917 годах — преподаватель фортепиано Николаевского сиротского, и женских институтов, в 1904—1906 — Музыкально-драматического училища (ныне ). Преподавал также на , в , (история искусств)

С 1901 года выступал как музыкальный критик в печати, сотрудничал в газете « », журнале «Музыкальный мир» и других изданиях (под псевдонимами: А., А, Борисов, Г. Г-р), был членом редакции журнала «Музыкальный труженик», вёл просветительскую работу .

С 1932 по 1934 годы — заместитель председателя Московского отделения .

Семья

  • Отец — (1839—1916), юрист, адвокат, публицист.
  • Мать — Варвара Петровна Гольденвейзер (урожд. Щекотихина, 1848—1898).
  • Брат — Николай Борисович Гольденвейзер (1871—1924), юрист, переводчик, преподаватель истории , (его жена — Надежда Афанасьевна Гольденвейзер (1869—1934), педагог, сотрудник ).
  • Сестра — Татьяна Борисовна Софиано (1869—1955), была замужем за братом Анны Алексеевны Гольденвейзер Константином Алексеевичем Софиано (1891—1938).
  • Сестра — Мария Борисовна Гольденвейзер (1873—1940), пианистка, была замужем за литературоведом, пушкинистом (1869—1925).
    • Племянник — (1906—1998), генетик, микробиолог.
    • Племянница — (1907—1977), искусствовед, жена искусствоведа, профессора (1905—1994), мать искусствоведа (1931—1916).
  • Первая жена (с ) — Анна Алексеевна Гольденвейзер (урожд. Софиано , 1881—1929), дочь генерала , пианистка, музыкальный педагог, выпускница Московской консерватории по классу (1905), в переводе А. А. Гольденвейзер в были отдельной книгой опубликованы письма .
    • Дочь — Вера (сестра жены, которую А. Б. Гольденвейзер удочерил). Своих детей не было.
    • Сын (приёмный) — (1904—1961), пианист, заслуженный деятель искусств РСФСР (1946) .
    • Племянник жены и крёстный сын — (1921—1989), физик и правозащитник.
  • Вторая жена — Елена Ивановна Гольденвейзер (урожд. Грачёва, 1911—1998), пианистка, ученица А. Б. Гольденвейзера, директор .

Братья отца:

  • (1855—1915) — юрист-цивилист. Его сыновья (двоюродные братья А. Б. Гольденвейзера):
    • (1880—1940), антрополог, специалист в области антропологии ;
    • (1883—1953), экономист и статистик, начальник статистического отдела (1926—1945), президент Американской ассоциации экономистов;
    • (1890—1979), юрист, еврейский общественный деятель в , и , издатель, публицист.
  • Моисей Соломонович Гольденвейзер (1837/1838—1921), юрист, юрисконсульт банка , библиофил, литературовед и историк (в его доме в Москве, в в 1910-е годы проживали родители А. Д. Сахарова). Его сын:
    • , юрист, драматург и прозаик.
  • (1853—1919), дворянин, публицист, инженер путей сообщения. Его дети:
    • Елена Владимировна Гольденвейзер (1881—1958), жена правого эсера ;
    • (1883—1959), адвокат, театральный режиссёр-постановщик, драматург, прозаик, переводчик, в 1927—1937 годах — заведующий литературным отделом , отец учёного в области теоретической механики (1911—2003).
  • Яков Соломонович Гольденвейзер (1862 — после 1919), адвокат, литератор, жил в Киеве.

Творчество

Музыкальные сочинения

  • оперы — «Пир во время чумы» (по , 1942), «Певцы» (по И. С. Тургеневу, 1942—1943), «Вешние воды» (по , 1946—1947)
  • «Свет Октября» (сл. Ю. Стремина, 1948)
  • для оркестра — увертюра (по , 1895—1997), 2 Русские сюиты (1946)
  • камерно-инструментальные произведения — струнный квартет (1896; 2-я ред. 1940), Трио памяти (1953)
  • для скрипки и фортепиано — Поэма (1962)
  • для фортепиано — соната (1890-е гг.), 2 экспромта (1890-е гг.), 12 миниатюр (1890-е гг.), 24 пьесы, 4 тетради (1930), 14 революционных песен (1932), Контрапунктические эскизы (2 тетр., 1932), 15 фугетт (1933), сб. «Из детской жизни» (1954), Полифоническая сонатина (1954), Соната-фантазия (1959)
  • для голоса с фортепиано — 6 песен на сл. (1936), 6 песен на сл. (1946), 3 вокализа (1948), 6 песен на сл.