Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Агата Кристи
Человек в коричневом костюме
Пролог
Надина, русская танцовщица, в одночасье завоевавшая Париж, выходила под гром аплодисментов и кланялась, кланялась… В знак одобрения французы продолжали хлопать и после того, как занавес с шелестом опустился, скрыв причудливые красно-синие декорации.
Танцовщица в развевающихся оранжево-голубых одеждах прошла за кулису. Бородатый джентльмен в восторге обнял ее. Это был импресарио.
– Прекрасно, крошка, прекрасно! – вскричал он. – Сегодня ты превзошла себя.
И импресарио с привычной галантностью поцеловал ее в обе щеки.
Мадам Надина, давно привыкшая к похвалам, непринужденно приняла очередную порцию комплиментов и прошла в уборную, заваленную цветами и завешанную прелестными футуристическими костюмами, в воздухе витал запах лилий, изысканных духов и разгоряченного тела. Костюмерша Жанна, переодевая Надину, тараторила без умолку, обрушивая на нее потоки неприкрытой лести.
Ее словоизлияния прервал стук в дверь. Жанна пошла открывать и вернулась с чьей-то визитной карточкой.
– Мадам примет?
– Дай-ка взглянуть…
Танцовщица рассеянно протянула руку, но, увидев надпись «граф Сергей Павлович», неожиданно встрепенулась, в ее глазах промелькнул интерес.
– Я приму его. Принеси мой желтый пеньюар, и поживее. Впустишь графа и можешь быть свободна.
– Хорошо, мадам.
Жанна принесла пеньюар из роскошного золотистого шифона, отделанного мехом горностая. Надина накинула его, улыбнулась каким-то своим мыслям и села за туалетный столик. Ее длинные белые пальцы легли на черную мраморную столешницу…
Граф не замедлил воспользоваться оказанной ему честью. Роста он был среднего, очень стройный, элегантный, бледный и чрезвычайно усталый. Внешне он ничем особенно не выделялся, такие лица обычно не запоминаются. Граф с преувеличенной учтивостью склонился над рукой танцовщицы.
– Мадам, вы доставили мне истинное наслаждение.
Это было все, что смогла услышать Жанна, закрывая за собой дверь. Когда Надина осталась наедине со своим гостем, улыбка ее чуть-чуть изменилась.
– Хотя мы с вами и «соотечественники», думаю, нам не обязательно говорить по-русски, – сказала она.
– Думаю – да, – усмехнулся визитер.
Едва они по обоюдному согласию перешли на английский, стало понятно, что это родной язык графа. Павлович удобно расположился в кресле напротив Надины и чуть расслабился.
– Вы правда были сегодня в ударе, – заметил граф. – Поздравляю.
– И все же, – вздохнула женщина, – мне как-то не по себе. Мое положение уже совсем не то, что раньше. Подозрения, вспыхнувшие во время войны, так до конца и не рассеялись.
– Но ведь обвинение в шпионаже вам так и не было предъявлено?
– Нет, конечно, наш шеф слишком осторожен.
– Да здравствует Полковник! – улыбнувшись, провозгласил граф. – Удивительно, что он решил уйти на покой, правда? На покой, как врач, мясник, водопроводчик…
– …или какой-нибудь делец, – подхватила Надина. – Впрочем, мы не должны удивляться. Полковник всю жизнь был прекрасным дельцом. Он организовывал преступления, как кто-нибудь другой организовал бы, скажем, работу обувной фабрики. Оставаясь в тени, он задумал и довел до успешного конца целый ряд крупных операций в самых разных областях своей, если можно так выразиться, «профессиональной деятельности». Кража драгоценностей, подделка документов, шпионаж (весьма выгодный бизнес в военное время), саботаж, тайные убийства – чем он только не занимался! Мудрейший из мудрецов, наш Полковник знает, когда нужно остановиться. Дело попахивает керосином? Что ж, он изящно выходит из игры… причем сколотив себе огромное состояние!
– Гм-м, – задумчиво протянул граф, – все это звучит для нас довольно неутешительно. Похоже, мы окажемся без работы.
– Но с очень даже приличным выходным пособием, – молвила Надина с какой-то затаенной издевкой в голосе. Мужчина бросил на нее быстрый взгляд. Надина тихонько улыбалась, и что-то в этой улыбке возбудило его любопытство. Однако он не подал виду.
– Да, Полковник всегда щедро расплачивался с подчиненными, – дипломатично заметил граф. – По-моему, его успех во многом объясняется именно этим… этим и тем, что он всегда заранее подыскивает подходящего козла отпущения. Да, Полковник, несомненно, великий ум, несомненно! Кроме того, он свято придерживается принципа «Залог безопасности – личное неучастие». Так что теперь мы полностью в его власти. У Полковника на нас компромата хоть отбавляй, а у нас на него – полный ноль.
Граф выдержал паузу; казалось, он ждал, что Надина возразит ему, но она промолчала, все так же улыбаясь своим мыслям.
– Мы бессильны против него, – задумчиво произнес граф. – И все же, скажу я вам, старик суеверно чего-то боится. Насколько мне известно, много лет назад он ходил к гадалке, и она напророчила ему удачу, но предупредила, что в конце концов ему суждено пасть жертвой некой женщины.
Последние слова заинтриговали Надину. Она с жадным любопытством взглянула на графа.
– Странно, очень странно… Вы говорите, женщины?
Граф улыбнулся и пожал плечами:
– Так ведь, уйдя на покой, он обязательно женится. Выберет себе какую-нибудь юную светскую красавицу, которая растранжирит его миллионы куда быстрее, чем бедняга их накапливал.
Надина покачала головой:
– Нет-нет, так дело не пойдет. Знаете что, мой друг? Я завтра же еду в Лондон…
– А как же ваш здешний контракт?
– Я уеду всего на одну ночь. Отправлюсь инкогнито, как какая-нибудь царственная особа. Никто и не узнает, что я покинула Францию. Угадайте, зачем я поеду?
– Ну, наверно, не для развлечения. В январе там погода прескверная, сплошные туманы. Думаю, поездка деловая, не так ли?
– Совершенно верно. – Надина поднялась с кресла и повернулась к графу, всем своим видом выражая горделивое высокомерие. – Вы сказали, что ни у кого из нас нет компромата на шефа. Так вот, вы ошиблись. У меня – есть! У меня – у женщины! – хватило ума и мужества, потому что без мужества тут не обойтись. Я перехитрила Полковника. Помните историю с алмазами «Де Бирс»?
– Помню. Вроде бы она произошла в Кимберли прямо перед войной, да? Я не имел к ней отношения и не знаю подробностей. Почему-то дело замяли, так? Здорово же удалось поживиться грабителям!
– Да уж, камни тянули на сотни тысяч фунтов. Мы обстряпали все вдвоем… конечно, под руковод-ством Полковника. Тогда я и решила, что вот он, мой шанс… Понимаете, в наши планы входило заменить часть алмазов «Де Бирс» другими, вывезенными из Южной Америки, их добыли два молодых старателя, которые как раз оказались тогда в Кимберли. На них-то и должно было пасть подозрение.
– Полковник всегда действует с умом. Так вот, я сделала то, что полагалось… и еще кое-что в придачу. Полковник этого не предусмотрел. Я оставила у себя несколько южноамериканских камешков… парочка из них просто уникальны, можно легко доказать, что они никогда не проходили через фирму «Де Бирс». Пока эти алмазы у меня, наш глубокоуважаемый шеф в моей власти. Как только будет доказана невиновность тех молодых людей, подозрение падет на него. Все эти годы я молчала, довольствуясь тем, что держу, так сказать, камни за пазухой, но теперь обстоятельства переменились. Я хочу получить причитающуюся мне долю, и немалую… Я бы даже сказала: умопомрачительно большую!
– Потрясающе! – воскликнул граф. – Вы, конечно же, с этими алмазами никогда не расстаетесь?
Он как бы невзначай окинул взором неприбранную комнату.
– Ни в коем случае! – тихонько рассмеялась Надина. – Я же не идиотка. Алмазы спрятаны в надежном месте, никому и в голову не придет искать их там.
– Я никогда не считал вас идиоткой, моя дорогая, но позвольте заметить, что сейчас вы действуете довольно-таки безрассудно. Полковника шантажировать опасно.
– Я его не боюсь, – усмехнулась танцовщица. – Я вообще боялась в своей жизни только одного человека. Но теперь он мертв.
Мужчина поглядел на нее с любопытством и небрежно проронил:
– Будем надеяться, что он не оживет.
– Что вы имеете в виду? – вскрикнула танцовщица.
Граф сделал немного удивленное лицо.
– Я просто хотел сказать, что, воскресни он, вы оказались бы в затруднительном положении, – объяснил он. – Это была всего лишь глупая шутка.
Надина облегченно вздохнула:
– О нет, он точно мертв. Его убили на войне. Этот человек когда-то любил меня.
– Там, в Южной Африке? – небрежно спросил граф.
– Да, если вас это интересует. В Южной Африке.
– То есть на вашей родине, не так ли?
Она кивнула. Граф встал и потянулся за шляпой.
– Что ж, решайте сами, конечно, но я бы на вашем месте боялся Полковника куда больше, чем обманутых любовников. Таких людей довольно часто… м-м… недооценивают.
Надина язвительно усмехнулась:
– Как будто я его не успела изучить за эти годы?!
– А вдруг? – мягко заметил граф. – Я иногда очень даже в этом сомневаюсь.
– О, я далеко не глупа! И действую не в одиночку. Завтра в Саутгемптон прибывает почтовый пароход из Южной Африки, и на его борту будет человек, который приедет специально ради меня и готов выполнять мои приказания. Так что Полковнику придется иметь дело с двумя противниками.
– Вы считаете это умным ходом?
– Необходимым.
– А вы уверены в своем напарнике?
На губах танцовщицы заиграла многозначительная улыбка.
– Я в нем совершенно уверена. Толку, правда, от него мало, но доверять ему можно целиком и полностью, – сказала Надина и, выдержав паузу, добавила равнодушным тоном: – Видите ли, он вообще-то мой муж…
1
Анна начинает рассказ
Меня со всех сторон осаждали просьбами описать приключившуюся со мной историю: и сильные мира сего (в лице лорда Нэсби), и «маленькие люди» (такие, как наша бывшая служанка Эмили, с которой мы виделись во время моего последнего приезда в Англию. «Ах, боже мой, мисс, что за шикарную книгу вы могли бы написать… Все прямо как в кино!»).
И действительно, кое-какие основания для этого имеются. Все происходило у меня на глазах, с самого начала и до победного конца я была в гуще событий. Ну а некоторые пробелы, к счастью, можно заполнить дневниковыми записями сэра Юстаса Педлера, которые он любезно предоставил в мое распоряжение.
А раз так, то – вперед! Анна Беддингфелд начинает повесть о своих приключениях…
Я всегда мечтала о приключениях. Ведь моя жизнь была такой однообразной, сущий кошмар! Папа, профессор Беддингфелд, считался крупнейшим в Англии специалистом по первобытным людям. Он был просто гений, это все признают. Мысленно он пребывал там, в эпохе палеолита, но тело его, увы, обитало здесь, в современном мире, и это составляло для папы главное жизненное неудобство. Современные люди его совершенно не интересовали. Папа даже человека эпохи неолита презирал, считая его обыкновенным пастухом. Нет, мой отец воодушевлялся только тогда, когда докапывался до мустьерского периода.
Но, к несчастью, совсем отгородиться от современников невозможно. Хочешь не хочешь, а нужно общаться с мясниками и булочниками, молочниками и зеленщиками. И поскольку папа жил, погрузившись в прошлое, а мама умерла, когда я еще лежала в пеленках, мне пришлось взвалить на себя все бытовые заботы. Честно говоря, я ненавижу людей эпохи палеолита, будь то человек ориньякской, мустьерской, шеллской или какой-нибудь другой культуры. И хотя я перепечатывала и правила почти всю папину рукопись под названием «Неандерталец и его предки», я этих неандертальцев терпеть не могу и очень рада, что они в незапамятные времена вымерли.
Не знаю, догадывался ли папа о моих чувствах по отношению к предметам его обожания. Наверное, нет. Впрочем, ему это в любом случае было бы безразлично. Он чужое мнение ни в грош не ставил. Пожалуй, такую особенность действительно можно считать признаком гениальности… Так же наплевательски папа относился и к бытовым заботам. Он всегда послушно съедал поднесенный ему обед, отличался безукоризненными манерами, но, похоже, расстраивался всякий раз, когда возникал вопрос об оплате. Мы вечно сидели без денег. Папина известность не приносила дохода. Хотя он являлся членом всех мало-мальски серьезных научных обществ и на его имя приходили пачки писем, широкая публика толком не знала о его существовании, а папины увесистые ученые труды, вносившие важный вклад в копилку человеческих знаний, не имели популярности в массах. Только однажды папа вдруг оказался в центре внимания. Он сделал доклад в каком-то научном обществе, речь шла о детенышах шимпанзе. Суть доклада сводилась к тому, что у маленьких детей обнаруживаются антропоидные черты, а детеныши шимпанзе похожи на людей гораздо больше, чем взрослые особи. Судя по всему, полагал мой отец, это означает, что если наши предки во многом обезьяноподобны, то предки шимпанзе стояли на эволюционной лестнице выше своих нынешних потомков. Иными словами, шимпанзе – выродки. Шустрые газетчики из «Дейли Баджет», охотившейся за сенсациями, тут же тиснули крупный заголовок: «Неужели не мы произошли от обезьян, а обезьяны от нас? Известный профессор утверждает, что шимпанзе – это деградировавшие люди». Вскоре после публикации к папе явился репортер и попытался убедить его написать несколько популярных статей на эту тему. Редко я видела папочку в таком гневе… Он весьма нелюбезно выставил репортера за дверь, чем вызвал мое тайное сожаление – ведь мы в ту пору были совсем на мели! Ей-богу, в какой-то момент я была готова догнать молодого человека и сказать ему, что отец передумал и согласен прислать нужные статьи. Я вполне могла бы написать их сама, и папа никогда не узнал бы о подлоге, поскольку не читал «Дейли Баджет». Однако этот вариант пришлось отвергнуть как слишком рискованный, и, надев свою самую нарядную шляпку, я уныло поплелась на переговоры с зеленщиком, который справедливо точил на нас зуб.
Репортер из «Дейли Баджет» был единственным молодым человеком, когда-либо переступавшим порог нашего дома. Я подчас остро завидовала Эмили, нашей миниатюрной служанке, которая при каждом удобном случае «ходила прошвырнуться» с верзилой-матросом, сделавшим ей предложение. Ну а в перерывах, чтобы (как она выражалась) «не терять форму», гуляла с подручным зеленщика и с младшим аптекарем. Я же с грустью думала о том, что мне «поддерживать форму» не на ком. Папины друзья были пожилыми профессорами, обычно почему-то длиннобородыми. Однажды, правда, профессор Петерсон нежно обнял меня и, заявив, что у меня «ладненькая фигурка», попытался поцеловать. Но само это заявление говорило о том, что профессор Петерсон безнадежно устарел. Я с колыбели усвоила, что никакая уважающая себя женщина не стремится иметь «ладненькую фигурку».
Я мечтала о приключениях, о любви и о романтике, а в жизни меня, похоже, ждали только серые будни. Неподалеку от нашего дома имелась библиотека, где было навалом затрепанных бульварных романов, и я упивалась чужими рассказами о любви и об опасностях, а во сне видела суровых, молчаливых родезийцев, сильных мужчин, которые всегда «сражают врага одним ударом». У нас вряд ли кто-нибудь мог «сразить врага», неважно, одним ударом или несколькими.
Еще у нас крутили кино, каждую неделю шла очередная серия «Приключений Памелы», Памела была потрясающей девушкой. Ничто ее не пугало! Она вываливалась из самолета, плавала на подводной лодке, забиралась на крышу небоскреба и не моргнув глазом опускалась на самое «дно» общества. Умом Памела, правда, не блистала, и главарь преступного мира всякий раз ловил ее. Но, поскольку ему было неинтересно просто стукнуть ее по голове – и все, он либо приговаривал бедняжку к смерти в канализационной трубе, либо изобретал еще какие-нибудь новые удивительные способы, и к началу следующей серии герою обязательно удавалось освободить Памелу. Я выходила из кинотеатра, и голова у меня шла кругом от бредовых фантазий, но, вернувшись домой, я обнаруживала извещение газовой компании: она грозилась отключить нам газ, если мы не погасим задолженность!
И все же, хоть мне это и было невдомек, приключения приближались…
Вероятно, мало кто слыхал, что в Северной Родезии, в шахте Броукен-Хилл, обнаружили череп первобытного человека. Однажды утром я застала папу в таком волнении, что его в любую минуту мог хватить удар. Он тут же выложил мне все новости:
– Понимаешь, Анна? Этот череп, конечно, похож на тот, что нашли на Яве, но сходство поверхностное, чисто внешнее! Нет, здесь мы имеем дело с предшественником неандертальцев, я всегда так считал! Ты думаешь, «гибралтарский череп» самый древний из найденных неандертальских черепов? Но почему? Колыбель человечества находится в Африке. Оттуда неандертальцы пришли в Европу…
– Папа, не надо намазывать селедку повидлом! – торопливо перебила я, поймав отцовскую руку, рассеянно блуждавшую по столу. – Так о чем ты сейчас говорил?
– Они явились в Европу на… – Отец отправил в рот костлявый кусок, подавился и закашлялся.
– Мы выезжаем немедленно! – провозгласил папа в конце обеда, поднимаясь из-за стола. – Времени терять нельзя. Нам совершенно необходимо очутиться на месте, я уверен, что мы найдем там массу интересного! Любопытно, фауна там тоже типичная для мустьерского периода? Сдается мне, что мы обнаружим останки примитивных бизонов, а вовсе не шерстистых носорогов. Да, скоро туда отправится небольшая экспедиция. Но мы должны опередить их! Ты сегодня же пошлешь письмо в компанию Кука. Хорошо, Анна?
– А как насчет денег, папа? – деликатно намекнула я.
Отец посмотрел на меня с укоризной.
– Одно расстройство мне с тобой, дитя мое! Ну, что у тебя за взгляды? Мы обязаны быть бессребрениками. Да-да, если занимаешься наукой, надо быть бессребреником!
– Но, по-моему, компания Кука так не считает, папа.
На отцовском лице появилась страдальческая гримаса.
– Моя милая Анна, ты заплатишь им наличными!
– У меня нет наличности, папа.
Отец вскипел от негодования.
– Дитя, я не могу вникать в эти вульгарные денежные вопросы!.. Вчера пришло письмо из банка… управляющий пишет, что у меня есть двадцать семь фунтов.
– Насколько я понимаю, речь идет о превышении твоего кредита.
– Ах, но у меня есть деньги, есть! Свяжись с моими издателями!
Я не стала спорить, хотя меня одолевали сомнения. Папины книги приносили больше славы, чем барышей. Но вообще-то идея поехать в Родезию мне очень даже приглянулась. «Суровые молчаливые мужчины», – в экстазе прошептала я… и заметила, что папа выглядит довольно экзотично.
– Да ты обулся в разные ботинки, папа! – воскликнула я. – Сними, пожалуйста, коричневый и надень черный. И не забудь кашне, сегодня холодно.
Через несколько минут папа был уже как следует обут и укутан и отправился на улицу.
Вернулся он поздно, и я в ужасе увидела, что ни шарфа, ни пальто на нем нет.
– Послушай, Анна, а ведь и правда! Я снял их перед тем, как залезть в пещеру. Там было так грязно…
Я с пониманием кивнула, вспомнив, как однажды папа вернулся, перепачкавшись глиной в буквальном смысле слова с головы до пят.
Кстати сказать, мы и поселились-то в Литтл-Хэмпсли в основном из-за того, что по соседству с поселком располагалась пещера, где было сделано много находок, относящихся к ориньякской культуре. У нас в поселке даже устроили маленький музей, и его хранитель вместе с папой целыми днями торчал под землей, извлекая на свет божий кости шерстистых носорогов и пещерных медведей.
…Весь тот вечер папа заходился в кашле, а наутро у него поднялась температура. Я послала за доктором.
Бедный папочка, ему не суждено было поправиться. Он заболел двусторонним воспалением легких и умер через четыре дня.
2
Ко мне все были очень добры. Я оценила это, несмотря на свое оглушенное состояние. Нет, я не очень убивалась. Ведь папа никогда меня не любил, и я это прекрасно знала. Если бы он относился ко мне с любовью, я бы платила ему взаимностью… Но невзирая на отсутствие любви, мы были друг к другу привязаны, я заботилась об отце и втайне восхищалась его ученостью и беззаветной преданностью науке. И мне было больно, что папа умер как раз тогда, когда его интерес к жизни достиг своего апогея. Я бы с легкой душой похоронила его в пещере рядом с наскальными рисунками, изображавшими оленя и кремневые орудия, но под давлением общественного мнения мне пришлось согласиться на аккуратненький холмик с мраморным надгробьем на унылом кладбище при нашей церкви. Викарий от чистого сердца пытался меня утешить, но тщетно.
Я не сразу осознала, что наконец обрела вожделенную свободу. Я осиротела и осталась почти без средств к существованию, но зато стала свободной. В то же время меня глубоко тронула удивительная доброта моих соседей-односельчан. Священник из кожи вон лез, убеждая меня, что его жене срочно нужна компаньонка. Крошечной местной библиотеке неожиданно понадобился дополнительный работник. Ну а в довершение всего ко мне нагрянул доктор, который долго бекал, мекал, забавно оправдывался, говоря, что, конечно, он нарушает правила этикета… а потом предложил мне выйти за него замуж.
Его предложение меня безумно удивило. Доктору давно перевалило за тридцать, дело уже близилось к сорока. Это был кругленький, бочкообразный толстячок, совсем не похожий на героя из «Приключений Памелы» и уж тем более на сурового и молчаливого родезийца. Немного поразмыслив, я спросила, почему он решил жениться именно на мне. Доктор пришел в еще большее замешательство и пробормотал, что жена – хорошее подспорье для практикующего врача. Это выглядело еще менее романтично, но все же меня почему-то тянуло принять его предложение. Ведь мне предлагалась спокойная жизнь! Спокойная жизнь и уютный дом. Вспоминая теперь ту сцену, я думаю, что поступила несправедливо по отношению к маленькому толстячку. Он был искренне влюблен в меня, однако из-за ошибочных представлений о деликатности не афишировал свою любовь… Но тогда моя алкавшая романтики душа взбунтовалась.
– Вы удивительно добры ко мне, – сказала я, – но это невозможно. Я выйду замуж только за того, в кого влюблюсь до беспамятства.
– Значит, вам кажется, что вы…
– Нет, не влюблена, – жестко отрезала я.
Доктор вздохнул.
– Но что вы намерены делать, моя милая девочка?
– Я мечтаю увидеть мир, хочу приключений! – ответила я без тени колебаний.
– Мисс Анна, вы еще сущий ребенок! Вы не понимаете…
– Какие трудности встретятся на моем пути? О нет, я прекрасно все понимаю, доктор. Я не сентиментальная школьница, а очень практичная и, кстати, сварливая особа. Если бы вы на мне женились, я бы вам показала…
– О, если бы вы передумали…
– Нет, не могу.
Он вздохнул еще раз.
– Тогда у меня к вам другое предложение. Моей тете – она живет в Уэльсе – нужна помощница по хозяйству, молодая леди. Как вы на это смотрите?
– Отрицательно, доктор. Я поеду в Лондон. За приключениями надо ехать в Лондон! Я буду смотреть в оба, и – помяните мое слово! – что-нибудь да произойдет! В следующий раз я пришлю вам весточку из Китая или из Тимбукту.
Вслед за доктором меня посетил мистер Флемминг, папин адвокат из Лондона. Он специально приехал, чтобы повидаться со мной. Флемминг обожал антропологию и высоко ценил папины научные труды. Роста он был высокого, худощав, узколиц и седовлас. Когда я вошла в комнату, он встал и, взяв мои руки в свои, ласково пожал их.
– Бедное дитя! О, мое бедное, бедное дитя!
Я неосознанно начала входить в роль обездоленной сиротки. Это на меня мистер Флемминг подействовал. Он излучал доброту, теплоту и отеческую заботу… И был совершенно уверен, что я глупенькая маленькая девочка, оставшаяся один на один с жестокосердным миром. Я сразу поняла, что переубеждать его бесполезно. И, судя по всему – как показал дальнейший ход событий, – сделала правильно, что не стала его переубеждать.
– Мое милое дитя, можете ли вы выслушать меня? Мне бы хотелось вам кое-что разъяснить.
– А… хорошо.
– Как известно, ваш отец был выдающийся человек. Потомки его оценят. Но, к сожалению, он не обладал деловыми качествами.
Я знала это, пожалуй, даже лучше мистера Флемминга, но от комментариев воздержалась.
Он продолжал:
– Вряд ли вы разбираетесь в подобных вопросах, так что я постараюсь говорить как можно понятней.
Мистер Флемминг начал вдаваться в ненужные подробности, из которых в конце концов стало ясно, что мне приходится вступать в жизнь, имея в кармане восемьдесят семь фунтов семнадцать шиллингов и четыре пенса. Сумма была весьма неубедительной. Я ждала продолжения разговора с некоторым трепетом, боясь, что у мистера Флемминга найдется где-нибудь в Шотландии тетушка, которой позарез нужна молоденькая компаньонка. Однако тети у адвоката не оказалось.
– Вопрос в том, – продолжал мистер Флемминг, – как устроить ваше будущее. У вас ведь нет родственников?
– Нет, я одна на свете, – сказала я и снова поразилась своему сходству с какой-нибудь киногероиней.
– А друзья у вас есть?
– Да, ко мне все были очень добры, – с благодарностью в голосе ответила я.
– Еще бы! Разве можно вести себя иначе с такой юной и очаровательной девушкой? – галантно заметил мистер Флемминг. – Ладно-ладно, моя дорогая, мы что-нибудь придумаем.
Мистер Флемминг слегка поколебался, но потом сказал:
– А что, если вам немного пожить у нас?
Я даже подпрыгнула – Лондон! Средоточие всяческих приключений!
– Как вы добры ко мне, – пробормотала я. – Неужели вы серьезно? Я побуду у вас только первое время, пока не осмотрюсь. Нужно же самой зарабатывать на хлеб, не правда ли?
– Да-да, мое милое дитя. Я вас понимаю. Мы подыщем вам что-нибудь… э-э… подходящее.
Я инстинктивно почувствовала, что наши с мистером Флеммингом представления о «подходящей работе» существенно различаются. Однако спорить было неуместно.
– Итак, решено. Кстати, почему бы вам не поехать со мной сегодня?
– О, благодарю, но как отнесется к моему появлению миссис Флемминг?..
– Жена будет рада.
Полагаю, мужья сильно заблуждаются, считая, что знают психологию своих жен. Я бы жутко разозлилась, если бы мой муж без предупреждения привел домой бедную юную сиротку.
– Мы пошлем миссис Флемминг с вокзала телеграмму, – продолжал адвокат.
Мои скудные пожитки были упакованы в мгновение ока… Я печально воззрилась на свою шляпу, никак не решаясь ее надеть. Подобные шляпы я называю «кухаркиными». По-моему, в них только прислуге на прогулку выходить… но даже кухарки этого не носят! Черная соломенная шляпа давно потеряла какую бы то ни было форму, поля уныло провисли… Но вдруг мне пришла в голову гениальная идея: я стукнула по шляпе кулаком, потом как следует «намяла ей бока», приплюснула донышко и прицепила нечто схожее с кубистскими фантазиями на тему морковки. Получилось просто шикарно. Затем я отцепила морковку и принялась сглаживать следы своих злодеяний. В результате «кухаркина шляпа» обрела первоначальную форму, но стала еще более потрепанной и жалкой, мне хотелось как можно точнее соответствовать расхожему образу несчастной сиротки. Я побаивалась, что миссис Флемминг окажет мне не очень радушный прием, однако надеялась обезоружить ее своим видом.
Мистер Флемминг тоже нервничал. Я почувствовала это, когда мы поднимались по лестнице большого дома, стоявшего на тихой Кенсингтонской площади. Миссис Флемминг поздоровалась со мной вполне любезно. Она оказалась симпатичной дородной женщиной, таких обычно считают прекрасными женами и матерями. Проведя меня в спальню, стены которой были обиты чистеньким, без единого пятнышка ситцем, миссис Флемминг выразила надежду, что я ни в чем не буду испытывать нужды, и сообщила, что через пятнадцать минут ждет меня к чаю. А затем оставила меня в одиночестве.
Я слышала, как она спустилась в гостиную на первом этаже и сказала, слегка повысив голос:
– Генри, но почему, с какой стати…
– Я с тобой полностью согласна! Она действительно прехорошенькая.
Ну что за кошмарная жизнь! Мужчины третируют девушку, если она дурнушка, а женщины, наоборот, не выносят хорошеньких.
Глубоко вздохнув, я принялась сооружать себе прическу. Волосы у меня красивые: не темно-каштановые, а черные-пречерные, я обычно ношу их распущенными, но тут я недрогнувшей рукой собрала их в пучок. Уши у меня вообще-то ничего, не оттопыренные, но сегодня открывать их совсем немодно, тут сомнений быть не может. Когда мой туалет был закончен, я стала невероятно похожа на одну из тех сироток, что гуськом плетутся на прогулку в маленьком капоре и красной пелерине.
Спустившись в гостиную, я заметила, что миссис Флемминг посмотрела на мои уши, и ее глаза подобрели. Что же касается мистера Флемминга, то он был явно озадачен. Ручаюсь, он сидел и думал: «Что с собой сотворила малышка?»
Остаток дня прошел хорошо. Мы договорились, что я немедленно примусь за поиски работы.
Перед сном я придирчиво рассмотрела свое лицо в зеркале. Неужели я действительно прехорошенькая? Честно говоря, мне так не казалось. Природа не наделила меня ни прямым греческим носом, ни алыми, словно роза, губами, ни еще какими-нибудь достоинствами, которыми должна обладать писаная красавица. Правда, однажды викарий сказал, что у меня глаза как «солнечные лучи, заточенные в глухой, непроходимой чаще»… Но священники буквально напичканы цитатами и сыплют ими, не особенно вникая в их смысл. Эх, были бы у меня глаза голубые, как у ирландок, а вовсе не темно-зеленые с желтыми крапинками! Впрочем, зеленый – вполне подходящий цвет для искательницы приключений!
Я туго замоталась в черный кусок ткани, обнажив руки и плечи. Потом распустила и зачесала назад волосы, вновь прикрыв ими уши. Затем густо напудрила лицо, так что оно стало еще белее, чем раньше. Потом долго искала и наконец нашла какую-то старую губную помаду и жирно-прежирно накрасила губы. После чего подвела жженой пробкой глаза, перекинула через голое плечо алую ленту, воткнула в волосы красное перо, а сигарету сдвинула в угол рта. Выглядело впечатляюще, я осталась довольна.
– Авантюристка Анна! – громко провозгласила я, кивая своему отражению в зеркале. – Авантюристка Анна. Глава первая. Кенсингтонский особняк.
Ну и дурехи эти девчонки!
Джордж Гордон Байрон
СЭРУ ВАЛЬТЕРУ СКОТТУ, БАРОНЕТУ
эта мистерия о Каине посвящена
его преданным другом
и покорным слугой.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Нижеследующие сцены названы «мистерией», потому что в старину драмы на подобные сюжеты носили название «мистерий» или «моралитэ». Автор, однако, вовсе не так свободно обращался со своим сюжетом, как это принято было прежде, в чем читатель может убедиться, ознакомившись с такого рода драмами - вполне светского характера - на английском, французском, итальянском и испанском языках. Автор старался, чтобы каждое действующее лицо мистерии говорило соответствующим ему языком, и когда он брал что-нибудь из Священного писания - очень редко, впрочем, - то сохранял, насколько позволял стих, подлинные слова библейского текста.
Читатель, наверное, помнит, что в книге «Бытия» не сказано, что Еву соблазнил дьявол, а говорится о змие, и то потому, что он «самая хитрая из полевых тварей». Какое бы толкование ни давали этому раввины и отцы церкви, я беру эти слова в их непосредственном смысле и отвечаю, как епископ Уатсон в подобных случаях, - когда он был экзаменатором в кембриджских школах и ему возражали, приводя отцов церкви, он говорил: «Посмотрите, вот Книга!» и показывал Библию. Так поступаю и я.
Нужно также помнить, что мой сюжет не имеет ничего общего с Новым заветом, и всякий намек на него был бы в данном случае анахронизмом. Поэм на эти сюжеты я в последнее время не видал. Мильтона я не читал с двадцатилетнего возраста, но тогда я так часто его перечитывал, что вполне его помню и теперь. Гесснеровскую «Смерть Авеля» я читал в восемь лет, в Эбердине, и помню только, что был в восторге от нее. Относительно содержания у меня осталось только в памяти, что жену Каина звали Магалой, а жену Авеля Тирсой. У меня они названы Адой и Селлой - это самые ранние женские имена, встречающиеся в книге «Бытия»; так звали жен Ламеха. Имена жен Каина и Авеля не приводятся. Ввиду общности сюжета, может быть, есть и сходство в изложении моей мистерии и поэмы Гесснера; я этого не знаю, и это меня мало интересует.
Прошу читателя помнить (об этом часто забывают), что ни в одной из книг Моисея, так же как во всем Ветхом завете, нет никаких намеков на грядущую судьбу мира. О причинах этого странного упущения читатель может справиться в «Divine Legacy» Уарбуртона. Удовлетворительно ли его объяснение или нет, лучшего до сих пор не было дано. Я поэтому представил его новым для Каина, чем, полагаю, не исказил смысла Священного писания.
Что касается языка Люцифера, то, конечно, он говорит не как пастор о подобных сюжетах, но я сделал все, что мог, чтобы удержать его в границах духовной вежливости.
Если он отрекается от того, что соблазнял Еву в образе змия, то только потому, что в книге «Бытия» нет ни малейшего намека на что-либо подобное и в ней говорится только о змие с его змеиными свойствами.
Примечание. Читатель заметит, что автор отчасти следует теории Кювье, предполагавшего, что мир был несколько раз разрушен до сотворения людей. Эта гипотеза основана на том, что найдены останки огромных и неведомых животных в разных геологических пластах, и мнение это не противоречит учению Моисея, а даже скорее - подтверждает его. В этих пластах не найдено человеческих останков, но есть рядом с неведомыми животными также известные нам. Слова Люцифера о том, что предшествовавший Адаму мир был населен разумными существами, превосходившими умом людей и по своей мощи пропорциональными мамонту, и т. д., конечно, поэтический вымысел, имеющий целью помочь ему доказать свою правоту.
Я должен также прибавить, что существует «tramelogedia» Альфьери под заглавием «Abele». Я никогда ее не читал, так же как не читал ничего из посмертных произведений этого писателя, за исключением его биографии.
МистерияЗмий же бе мудрейший всех зверей сущих на земли, ихже сотвори господь бог.
DRAMATIS PERSONAE:
Адам.
Каин.
Авель.
Ангел господень.
Люцифер.
Селла.
АКТ ПЕРВЫЙ
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Местность близ рая. - Восход солнца. Адам, Ева, Каин, Авель, Ада, Селла - на молитве. АдамИегóва, вечный, мудрый, бесконечный!
Ты, кто воззвал единым мощным словом
Из мрака свет - хвала тебе и слава!
На утре дня - хвала тебе и слава!
Иегóва! Ты, кто дал нам день, и утро
Впервые отделил от тьмы, и воды
С водами разлучил, и назвал небом
Твердь между вод - хвала тебе и слава!
Авель
Иегóва! Ты, кто разделил стихии
На землю, воду, воздух и огонь,
Кто, сотворив светила дня и ночи,
Создал и тех, которые могли бы
Любить тебя, любить твои созданья
И ликовать - хвала, хвала тебе!
Иегóва, бог! Отец всей сущей твари,
Создавший человека всех прекрасней,
Достойней всех земной любви, дозволь мне
Любить его! - Хвала, хвала тебе!
Селла
Иегóва! Ты, кто, все благословляя,
Все сотворив и все любя, дозволил
Войти в Эдем и погубить нас змию,
Храни нас впредь! Хвала тебе и слава!
Мой первенец, а что же ты молчишь?
Что делать мне?
Молись.
Ведь вы молились.
От всей души.
И громко: я вас слышал.
Как и творец, надеюсь я.
Авель
Но ты молчишь, сын Каин.
Каин Адам
Скажи ясней.
Мне не о чем молиться.
И не за что быть благодарным?
Но ты живешь?
Чтоб умереть?
О, горе!
Плод древа запрещенного созрел.
И мы опять должны его вкусить.
Зачем, о боже, дал ты древо знанья?
Зачем ты не вкусил от древа жизни?
Тогда б он не страшил тебя.
О Каин!
Не богохульствуй: это речи змия.
Что ж, змий не лгал! Дало же древо знанье,
Другое - жизнь дало бы. Жизнь есть благо,
И знание есть благо. Как же может
Быть злом добро?
Мой сын, ты говоришь,
Как я, свершая грех свой, говорила:
Не дай его мне видеть возрожденным
В твоем грехе. Я примирилась с небом.
Не дай мне зреть, здесь, за вратами рая,
Свое дитя в той сети, что сгубила
В раю его родителей. Доволен
Будь тем, что есть: довольствуйся мы раем,
И ты б теперь доволен был. О сын мой!
Молитва наша кончена, идемте
К своим трудам урочным, не тяжелым,
Но все ж необходимым: нивы щедро
Нам воздают за малый труд.
Сын Каин,
Смотри, как он покорен и как бодр:
Бери пример.
Брат, не гневи печалью
Предвечного: печаль бесплодна.
Каин,
Ты и на Аду хмуришься?
Нет, Ада!
Но я один побуду. Авель, мне
Не по себе; но это ненадолго.
Иди же, брат. И вы идите, сестры.
Не должно нежность грубостью встречать:
Я буду вслед за вами.
Если ж нет,
Я за тобой вернусь сюда.
Авель
Да будет
Мир над тобою, брат!
И это жизнь!
Трудись, трудись! Но почему я должен
Трудиться? Потому, что мой отец
Утратил рай. Но в чем же я виновен?
В те дни я не рожден был, - не стремился
Рожденным быть, - родившись, не люблю
Того, что мне дало мое рожденье.
Зачем он уступил жене и змию?
А уступив, за что страдает? Древо
Росло в раю и было так прекрасно:
Кто ж должен был им пользоваться? Если
Не он, так для чего оно росло
Вблизи его? У них на все вопросы
Один ответ: «Его
святая воля,
А он есть благ». Всесилен, так и благ?
Зачем же благость эта наказует
Меня за грех родителей?
Но кто-то
Идет сюда. По виду это ангел,
Хотя он и суровей и печальней,
Чем ангелы: он мне внушает страх.
Он не страшнее тех, что потрясают
Горящими мечами пред вратами,
Вокруг которых часто я скитаюсь,
Чтоб на свое законное наследье -
На райский сад взглянуть хотя мельком,
Скитаюсь до поры, пока не скроет
Ночная тьма Эдема и бессмертных
Эдемских насаждений, осенивших
Зубцы твердынь, хранимых грозной стражей;
Я не дрожал при виде херувимов,
Так отчего ж я с трепетом встречаю
Того, кто приближается? Он смотрит
Величественней ангелов; он так же
Прекрасен, как бесплотные, но, мнится,
Не столь прекрасен, как когда-то был
Иль мог бы быть: скорбь кажется мне частью
Его души, - хотя доступна ль скорбь
Для ангелов? Но он подходит.
Люцифер (приближаясь)
Смертный!
Кто ты, о дух?
Люцифер
Я повелитель духов.
Но если так, зачем ты их покинул
Для смертного?
Люцифер
Я знаю мысли смертных
И сострадаю смертным.
Как! Ты знаешь,
Что мыслю я?
Люцифер
Да, это мысли всех
Достойных мысли; это говорит в вас
Бессмертие.
Бессмертие? О нем
Не знаем мы: безумием Адама
Мы лишены плодов от древа жизни,
Меж тем как мать вкусила слишком рано
Плода от древа знанья - нашей смерти.
Люцифер
Ты будешь жить, - не верь им.
Я живу,
Но лишь затем, чтоб умереть, и в жизни
Я ничего не вижу, что могло бы
Смерть сделать ненавистною мне, кроме
Врожденной нам привязанности к жизни,
Презренной, но ничем не победимой:
Живя, я проклинаю час рожденья
И презираю самого себя.
Люцифер
Но ты живешь и будешь жить: не думай,
Что прах земной, что плоть твоя есть сущность.
Прах твой умрет, а ты вовек пребудешь
Тем, чем ты был.
Чем был? Но и не больше?
Люцифер
Быть может, ты подобен будешь нам.
Люцифер
Мы вечны.
Счастливы?
Люцифер
Могучи.
Я говорю, вы счастливы?
Люцифер
Мы - нет.
А ты?
Взгляни!
Люцифер
Я несчастен.
А ты с твоим могуществом - кто ты?
Люцифер
Тот, кто дерзал с твоим творцом равняться
И кто тебя таким не сотворил бы.
Да, ты глядишь почти что богом. Ты…
Люцифер
Но я не бог и, не достигнув бога,
Хочу одно: самим собой остаться.
Он победил, - пусть царствует!
Кто - он?
Люцифер
Творец земли, творец людей…
И неба,
И сущего на небе. Так поют
Архангелы, так говорит родитель.
Люцифер
Они поют и говорят лишь то,
Что им велят. Их устрашает участь
Быть в мире тем, чем мы с тобою стали:
Ты - меж людей, я - меж бессмертных духов.
А мы с тобой - кто мы?
Люцифер
Мы существа,
Дерзнувшие сознать свое бессмертье,
Взглянуть в лицо всесильному тирану,
Сказать ему, что зло не есть добро.
Он говорит, что создал нас с тобою -
Я этого не знаю и не верю,
Что это так, - но, если он нас создал,
Он нас не уничтожит: мы бессмертны!
Он должен был бессмертными создать нас,
Чтоб мучить нас: пусть мучит! Он велик,
Но он в своем величии несчастней,
Чем мы в борьбе. Зло не рождает благо,
А он родит одно лишь зло. Но пусть
Он на своем престоле величавом
Творит миры, чтоб облегчить себе
Ни с кем не разделенное бессмертье,
Пусть громоздит на звезды звезды: все же
Он одинок, тиран бессмертный. Если б
Он самого себя мог уничтожить,
То это был бы лучший дар из всех
Его даров. Но пусть царит, пусть страждет!
Мы, духи, с вами, смертными, мы можем
Хоть сострадать друг другу; мы, терзаясь,
Мучения друг другу облегчаем
Сочувствием: оно весь мир связует;
Но он! в своем величии несчастный,
В несчастии не знающий отрады,
Он лишь творит, чтоб без конца творить!
Ты говоришь о том, чтó хоть неясно,
Но уж давно в моем уме носилось:
Я никогда не мог согласовать
Того, что видел, с тем, что говорят мне.
Мать и отец толкуют мне о змие,
О древе, о плодах его; я вижу
Врата того, что было их Эдемом,
И ангелов с палящими мечами,
Изгнавших нас из рая; я томлюсь
В трудах и думах; чувствую, что в мире
Ничтожен я, меж тем как мысль моя
Сильна, как бог! Но я молчал, я думал,
Что я один страдаю. Мой отец
Давно смирился; в матери угасла
Та искра, что влекла ее к Познанью;
Брат бдит стада и совершает жертвы
Из первенцев от этих стад тому,
Кто повелел, чтоб нам земля давала
Плоды лишь за тяжелый труд; сестра
Поет ему хвалы еще до солнца,
И даже Ада, сердцу моему
Столь близкая, не понимает мыслей,
Меня гнетущих: я еще не встретил
Ни в ком себе сочувствия! Тем лучше:
Я с духами в сообщество вступлю.
Люцифер
Ты этого сообщества достоин.
Иначе ты не видел бы меня:
Довольно было б змия.
А! Так это
Ты соблазнитель матери?
Люцифер
Ничем,
Помимо правды, я не соблазняю.
Ведь вы вкусили знания, ведь были
Плоды на древе жизни? Разве я
Давал запрет вкушать от них? И я ли
Растил плоды запретные к соблазну
Существ, душой невинных, любопытных
В своей святой невинности? Я б создал
Богами вас, а он лишил вас рая,
«Чтоб вы от древа жизни не вкусили
И не были, как боги». - Таковы
Его
слова.
Ты прав. Я это слышал
От тех, кому они звучали в громе.
Люцифер
Так кто ж злой дух? Тот, кто лишил вас жизни,
Иль тот, кто вам хотел дать жизнь, и радость,
И знание?
Им нужно было оба
Сорвать плода иль не срывать совсем.
Люцифер
Один уж ваш; стремитеся к другому.
Но как?
Люцифер
Сопротивляясь. Угасить
Ничто не может духа, если хочет
Дух быть самим собой и средоточьем
Всего, что окружает дух; он создан,
Чтоб царствовать.
Не ты ли соблазнил
Отца и мать?
Люцифер
Я? Жалкий прах! Зачем мне
Вас соблазнять? И как?
Мне говорили,
Что змий был дух.
Люцифер
Кто это говорит?
Не жалкое ль тщеславье человека,
Что силится свалить свое паденье
На нас, на духов? Змий был змий, не больше,
Но и не меньше тех, что соблазнились.
Он тоже прах, но он мудрее их,
Затем, что победил их. Разве стал бы
Я принимать подобье смертной твари?
Но тварь в себе скрывала злого духа.
Люцифер
Нет, тварь его лишь разбудила в тех,
С кем говорил язык ее коварный.
Я говорю, что змий был только змий:
Спроси у херувимов, стерегущих
Запретный плод. Когда века веков
Пройдут над вашим прахом безглагольным,
Потомки ваши баснею украсят
Ваш первый грех и мне припишут образ,
Который презираю я, как все,
Что пред творцом склоняется, создавшим
Все сущее в живых для поклоненья
Перед его бессмертием угрюмым.
Но мы - мы знаем истину и станем
Провозглашать лишь истину. Адам
Пленен был пресмыкающейся тварью.
Но дух не пресмыкается: чему
Завидовать в пределах тесных рая
Владыке беспредельного пространства?
Но я с тобою речь веду о том,
Чего ты, несмотря на древо знанья,
Не можешь знать.
Но укажи мне то,
Чего я не хотел бы знать, не жаждал?
Люцифер
Дерзнешь ли ты взглянуть на смерть?
Ее
Никто еще не видел.
Люцифер
Испытать же
Придется всем.
Отец мой говорит
О ней как о чудовище; мать плачет
При слове «смерть»; брат Авель к небесам
Возводит очи; Селла потупляет
Свои к земле, шепча молитву; Ада
Глядит в мои.
Люцифер
Когда я слышу
Об этой всемогущей и, как видно,
Ничем не отвратимой смерти, думы
Несметные в моем уме теснятся
И жгут его. Возможно ль с ней бороться?
Я мальчиком со львом боролся в играх
И так сжимал в объятиях его,
Что он ревел и обращался в бегство.
Люцифер
Смерть не имеет образа, но все,
Что носит вид земных существ, поглотит.
Я смерть считал за существо. Что может
Столь злостным быть, помимо существа?
Люцифер
Спроси у разрушителя.
Какого?
Люцифер
Иль у творца - зови его как хочешь.
Ведь он творит затем, чтоб разрушать.
Я этого не знал еще, но думал
Почти что то же самое, как только
Я услыхал о смерти. Я не знаю,
Что значит смерть, но смерть мне представлялась
Всегда ужасным чем-то. Я нередко
Вперял свой взор во тьму пустынной ночи,
Ища ее; я видел чьи-то тени
У райских стен, во мраке, где пылают
Мечи в деснице ангелов, и жадно
Следил за тем, что мне казалось смертью,
Весь трепеща от страха и желанья
Увидеть то, пред чем мы все трепещем.
Но мрак был пуст, и я свой взор усталый
От стен родного рая отвращал
К светилам горним, к синему эфиру,
К его огням, столь нежным и прекрасным.
Ужели и они умрут?
Люцифер
Быть может;
Но надолго всех вас переживут.
Я рад. Но смерть! Смерть мне внушает трепет.
Она есть нечто грозное: но что же?
Она нам всем, виновным и невинным,
Как зло была объявлена: какое?
Люцифер
Вновь прахом стать.
Стать неподвижным прахом
Еще не зло; но только бы не быть
Ничем иным!
Люцифер
Презренное желанье!
Презренней, чем желания Адама:
Тот хоть стремился к знанью.
Но не к жизни;
Иначе почему он не вкусил
От древа жизни?
Люцифер
Изгнан был из рая.
Ужасная ошибка! Он был должен
Сперва сорвать плод жизни, но, не зная
Добра и зла, не ведал он и смерти,
Увы! Я смерть узнал еще так мало,
Но уж страшусь… того, чего не знаю.
Люцифер
А я, познавший все, уж не страшусь
Ни перед чем. Вот истинное знанье.
Наставь меня.
Люцифер
С условием.
Люцифер
Пади и поклонись мне, как владыке.
Ты разве бог?
Люцифер
Не бог.
Так равный богу?
Люцифер
О нет, я не имею ничего
С ним общего - и не скорблю об этом.
Я соглашусь быть чем угодно - выше
Иль даже ниже - только не слугою
Могущества Иегóвы. Я не бог,
Но я велик: немало тех, что сердцем
Чтут власть мою, - их будут сонмы; будь же
Из первых - ты.
Я никогда еще
Пред божеством отца не преклонялся,
Хотя нередко Авель умоляет,
Чтоб мы свершали жертвы богу вместе.
Зачем же мне склоняться пред тобой?
Люцифер
Ты никогда пред ним не преклонялся?
Ты разве не слыхал меня? И разве
Ты сам не знал об этом? Ты всеведущ.
Люцифер
Но не поклонник бога - мой поклонник.
Я не хочу сгибаться ни пред кем.
Люцифер
Ты все же мой: непоклоненье богу
Есть поклоненье мне.
Скажи яснее.
Люцифер
Ты сам поймешь - со временем.
Открой
Мне тайну моего существованья.
Люцифер
Иди за мной.
Мне нужно на работу.
Я обещал…
Люцифер
Что обещал?
Для жертвы
Набрать плодов.
Люцифер
Не ты ли говорил,
Что пред творцом ни разу не склонялся?
Но Авель упросил меня. Ведь жертву
Свершу не я - скорее он. И Ада…
Люцифер
Чем ты смущен?
Она моя сестра,
Мы рождены одним и тем же чревом
В один и тот же день: она слезами
Исторгла обещанье у меня.
Я все готов перенести для Ады,
Я преклонюсь пред чем угодно, лишь бы
В слезах ее не видеть.
Люцифер
Так иди
Вослед за мной.
Дух, я иду.
Ада (входя)
Брат Каин!
Я за тобой: уж полдень, - наступает
Час отдыха и радости, и нам
Недостает тебя. Ты не работал,
Но я твой труд исполнила; созрели
Твои плоды и блещут точно солнце.
Идем.
Иль ты не видишь?
Вижу - ангел.
Мы видим их нередко. Он разделит
Час нашего полдневного досуга?
Он не похож на ангелов, которых
Мы видели.
Есть разве и другие?
Но и ему мы будем рады - так же,
Как и другим: те не гнушались нами.
Каин (Люциферу)
Идешь ли ты?
Люцифер
Иди за мной.
Я должен
Идти за ним.
И нас покинуть?
И даже Аду?
Так позволь мне
Идти с тобой!
Люцифер
Нет, он пойдет один.
Кто ты, разъединяющий так властно
Сердца людей?
Он бог.
А кто об этом
Тебе сказал?
Он говорит, как бог.
Так говорил и лживый змий.
Люцифер
Нет, Ада,
Змий вам не лгал: дало же древо знанья
Познание.
На горе нам!
Люцифер
О да.
Но это горе - знание, и, значит,
Змий вам не лгал; он истиной прельстил вас,
А истина, по существу, есть благо.
Но истина несет нам только беды:
Изгнание из нашего приюта,
Тяжелый труд, душевный гнет и страх,
Томление о прошлом и надежды
На то, что не вернется. Не ходи
За этим духом, Каин! Примирись
С своей судьбой, как мы с ней примирились,
Люби меня, как я тебя люблю.
Люцифер
Сильней отца и матери?
Сильнее!
Но разве это тоже смертный грех?
Люцифер
Пока - не грех; но будет им - в грядущем,
Для вашего потомства.
Как! Ужели
Любить Эноха дочь моя не будет?
Люцифер
Не так, как Ада - Каина.
О боже!
Ужели они не будут ни любить,
Ни жизнь давать созданьям, что возникли б
Из их любви, чтоб вновь любить друг друга?
Но разве не питаются они
Одною грудью? Разве не родился
Он, их отец, в один и тот же час
Со мной от лона матери? И разве
Не любим мы друг друга и любовью
Не множим тех, что будут так же нежно
Любить, как мы их любим? - как люблю я
Тебя, мой брат? Нет, не ходи за ним
За этим духом: это дух - нам чуждый.
Люцифер
Но я не говорил тебе, что ваша
Любовь есть грех: она преступной будет
В глазах лишь тех, что вас заменят в жизни.
Так, значит, добродетель и порок
Зависят от случайности? Тогда
Мы все - рабы.
Люцифер
Рабами даже духи
Могли бы стать, не предпочти они
Свободных мук бряцанию на арфах
И низким восхвалениям Иегóвы
За то, что он, Иегóва, всемогущ
И не любовь внушает им, а ужас.
Кто всемогущ, тот и всеблаг.
Люцифер
Таким ли
Он был в раю?
Враг! Не смущай меня
Своею красотою; ты прекрасней,
Чем демон змий, но так же лжив.
Люцифер
Правдив.
Спроси у вашей матери, у Евы,
Солгал ли змий?
О мать! Твое паденье
Для чад твоих губительнее было,
Чем для тебя; ты провела хоть юность
В Эдеме, в беззаботном и блаженном
Общении с блаженными; а нас,
Не ведавших Эдема, обступают
Враги, что лишь присвоили себе
Слова творца и соблазняют наши
Мятущиеся души нашей жадной,
Неутоленной мыслью, как тебя
Змий соблазнил на лоне беззаботных,
Невинных, юных радостей твоих!
Бессмертному, стоящему пред нами,
Я не могу ответить, не могу
Проклясть его; я с сладостной боязнью
Любуюсь им - и не могу бежать:
В его глазах - таинственная прелесть,
И я не в силах взора отвести
От этих глаз; в груди трепещет сердце,
Мне страшно с ним, но он влечет меня,
Влечет к себе все ближе… Каин! Каин!
Спаси меня!
ПРЕДИСЛОВИЕ
Нижеследующие сцены названы "мистерией", потому что в старину драмы на подобные сюжеты носили название "мистерий" или "моралитэ". Автор, однако, вовсе не так свободно обращался со своим сюжетом, как это принято было прежде, в чем читатель может убедиться, ознакомившись с такого рода драмами - вполне светского характера - на английском, французском, итальянском и испанском языках. Автор старался, чтобы каждое действующее лицо мистерии говорило соответствующим ему языком, и когда он брал что-нибудь из Священного писания - очень редко, впрочем, - то сохранял, насколько позволял стих, подлинные слова библейского текста.
Читатель, наверное, помнит, что в книге "Бытия" не сказано, что Еву соблазнил дьявол, а говорится о змие, и то потому, что он "самая хитрая из полевых тварей". Какое бы толкование ни давали этому раввины и отцы церкви, я беру эти слова в их непосредственном смысле и отвечаю, как епископ Уатсон в подобных случаях, - когда он был экзаменатором в кембриджских школах и ему возражали, приводя отцов церкви, он говорил: "Посмотрите, вот Книга!" и показывал Библию. Так поступаю и я.
Нужно также помнить, что мой сюжет не имеет ничего общего с Новым заветом, и всякий намек на него был бы в данном случае анахронизмом. Поэм на эти сюжеты я в последнее время не видал. Мильтона я не читал с двадцатилетнего возраста, но тогда я так часто его перечитывал, что вполне его помню и теперь. Гесснеровскую "Смерть Авеля" я читал в восемь лет, в Эбердине, и помню только, что был в восторге от нее. Относительно содержания у меня осталось только в памяти, что жену Каина звали Магалой, а жену Авеля Тирсой. У меня они названы Адой и Селлой - это самые ранние женские имена, встречающиеся в книге "Бытия"; так звали жен Ламеха. Имена жен Каина и Авеля не приводятся. Ввиду общности сюжета, может быть, есть и сходство в изложении моей мистерии и поэмы Гесснера; я этого не знаю, и это меня мало интересует.
Прошу читателя помнить (об этом часто забывают), что ни в одной из книг Моисея, так же как во всем Ветхом завете, нет никаких намеков на грядущую судьбу мира. О причинах этого странного упущения читатель может справиться в "Divine Legacy" Уарбуртона. Удовлетворительно ли его объяснение или нет, лучшего до сих пор не было дано. Я поэтому представил его новым для Каина, чем, полагаю, не исказил смысла Священного писания.
Что касается языка Люцифера, то, конечно, он говорит не как пастор о подобных сюжетах, но я сделал все, что мог, чтобы удержать его в границах духовной вежливости.
Если он отрекается от того, что соблазнял Еву в образе змия, то только потому, что в книге "Бытия" нет ни малейшего намека на что-либо подобное и в ней говорится только о змие с его змеиными свойствами.
Примечание. Читатель заметит, что автор отчасти следует теории Кювье, предполагавшего, что мир был несколько раз разрушен до сотворения людей. Эта гипотеза основана на том, что найдены останки огромных и неведомых животных в разных геологических пластах, и мнение это не противоречит учению Моисея, а даже скорее - подтверждает его. В этих пластах не найдено человеческих останков, но есть рядом с неведомыми животными также известные нам. Слова Люцифера о том, что предшествовавший Адаму мир был населен разумными существами, превосходившими умом людей и по своей мощи пропорциональными мамонту, и т. д., конечно, поэтический вымысел, имеющий целью помочь ему доказать свою правоту.
Я должен также прибавить, что существует "tramelogedia" Альфьери под заглавием "Abele". Я никогда ее не читал, так же как не читал ничего из посмертных произведений этого писателя, за исключением его биографии.
КАИН
Мистерия
Змий же бе мудрейший всех зверей сущих на земли, ихже сотвори господь бог.
DRAMATIS PERSONAE:
Адам.
Каин.
Авель.
Ангел господень.
Люцифер.
Селла.
АКТ ПЕРВЫЙ
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Местность близ рая. - Восход солнца.
Адам, Ева, Каин, Авель, Ада, Селла - на молитве.
Иегóва! Ты, кто дал нам день, и утро
Впервые отделил от тьмы, и воды
С водами разлучил, и назвал небом
Твердь между вод - хвала тебе и слава!
Иегóва! Ты, кто разделил стихии
На землю, воду, воздух и огонь,
Кто, сотворив светила дня и ночи,
Создал и тех, которые могли бы
Любить тебя, любить твои созданья
И ликовать - хвала, хвала тебе!