Астафьев печальный детектив читать онлайн. Астафьев «Печальный детектив» – анализ. Сильные стороны произведения

18.03.2019

Дорогие друзья, программа «Сто лет — сто книг» добралась до 1986 года, до маленького романа Виктора Астафьева «Печальный детектив».

Надо сказать, что как было у России две оттепели, условно говоря, 1953-1958 и 1961-1964, так было и две перестройки, советская и постсоветская. Условно говоря, их делят на перестройку и гласность, или даже есть другое деление — гласность и свобода слова. Сначала перестройка была объявлена, гласность наступила только потом. Сначала осторожно начали возвращать забытых русских классиков, Гумилева, например, стали печатать «Несвоевременные мысли» Горького, письма Короленко, потом постепенно стали касаться и современности. И вот первыми двумя текстами о современности, нашумевшими и многое определившими, были повесть Распутина «Пожар» и роман Астафьева «Печальный детектив».

Надо сказать, что роман Астафьева сыграл в его судьбе довольно печальную роль. Одна из лучших его книг, а по моим ощущениям, так и лучшая, до романа «Прокляты и убиты», была какое-то время, не скажу, что травима, не скажу оклеветана, но дала повод для очень печальных и очень мрачных эпизодов, почти до травли, которой Астафьев подвергался. Причина была в том, что в рассказе «Ловля пескарей в Грузии» и, соответственно, потом в «Печальном детективе», находили ксенофобские выпады. Рассказ про ловлю пескарей, или карасей, сейчас я точно не припомню, считался грузинофобским, антигрузинским, а роман «Печальный детектив» содержал упоминание «еврейчат», которое историку Натану Эйдельману не понравилось, и он написал Астафьеву яростное письмо.

Письмо было корректным, ярость там таилась в глубине. Они вступили в переписку, переписка эта широко ходила по рукам, и Астафьев в ней предстал, может быть, несколько раздражительным, может быть, хватающим через край, но в общем, он там выглядел антисемитом, которым он в жизни, конечно, не являлся. Настоящие антисемиты радостно этим воспользовались, пытались Астафьева притянуть к себе, но ничего из этого не вышло. Астафьев остался тем абсолютно честным и одиноким художником, который, в общем, ни к кому не примыкал и до конца жизни продолжал говорить вещи, ссорившие его то с одними, то с другими. Но во всяком случае, сделать из него такого русопята-антисемита не получилось.

Конечно, «Печальный детектив» — это книга никак не о еврейском вопросе и не о перестройке, это книга о русской душе. И вот в чем ее удивительная особенность: тогда, в начале первой перестройки, Советский Союз еще искал пути спасения, он не был еще обречен, никто не считал его однозначно проигравшим, однозначно подлежавшим, скажем так, исторической утилизации, стояли на доске неочевидные варианты продолжения. Кто бы что сегодня ни говорил об обреченности советского проекта, я хорошо помню, что в 1986 году эта обреченность еще была не очевидна. Вот в 1986 году Союз еще не отпевали, не хоронили, никто не знал, что ему осталось пять лет, а пытались найти пути спасения. И Астафьев, со своим уникальным чутьем, был единственным человеком, предложившим образ нового героя — героя, который может как-нибудь удержать на себе эту расползающуюся страну.

И вот его главный герой, этот Леонид Сошнин, этот печальный детектив, милиционер, которому 42 года, и который со второй группой инвалидности отправлен на пенсию, он начинающий писатель, пытается какие-то рассказики в Москве в тоненьких милицейских журналах печатать, сейчас у него, может быть, выйдет книга на родине. Он живет в Вейске, он однажды чуть не потерял ногу, когда от пьяного водителя грузовика спасал население родного города, мчался этот грузовик, и многих успел сбить, и он с трудом принял решение о ликвидации, решение о том, чтобы пристрелить этого водилу пьяного, но тот успел толкнуть милицейский грузовик, и герою чуть не ампутировали ногу. Потом, после этого, кое-как он вернулся в строй, его долго мучают дознаниями, почему он стрелял, хотя стрелял его напарник, оправдано ли было применение оружия.

Он еще какое-то время служит, а потом в результате он спасает старух, которых запер в избе местный алкоголик и грозит поджечь сарай, если они ему не дадут десять рублей на опохмелку, а у них нет десяти рублей. И тогда этот Леонид врывается в эту деревню, бежит к сараю, но поскальзывается на навозе, и тогда алкаш успевает всадить в него вилы. После этого его чудом откачали, и, конечно, после этого он служить не может, отправлен на пенсию со второй группой инвалидности.

Еще у него есть жена Лерка, с которой он познакомился, когда с нее за киоском снимали джинсы, он чудом ее успел спасти. Есть дочь Ленка, которую он очень любит, но Лерка после очередной ссоры от него уходит, потому что денег нет в доме. Потом она возвращается, и заканчивается все почти идиллически. Ночью этого Леонида будит дикий ор девчонки с первого этажа, потому что ее бабка-старуха померла, но не от передоза, а от перепоя, и на поминках по этой бабке возвращаются Лерка с Ленкой. И в жалкой хибаре, в жалкой квартире этого Сошнина они засыпают, а он сидит над листом чистой бумаги. Вот этой довольно жалкой идиллией заканчивается роман.

От чего гибнут в этом романе люди, постоянно? Не только от пьянства, не только от несчастных случаев, от небрежения собственной жизнью, не только от дикой взаимной злобы. Гибнут они от того, что озверение всеобщее, утрата смысла, они дошли до апогея, жить незачем. Незачем друг друга беречь, незачем работать, незачем все делать, вот это…

Понимаете, я сейчас тут недавно посмотрел на одном кинофестивале большую подборку современных российских картин. Все это выглядит как прямая экранизация эпизодов из «Печального детектива». У нас был кратковременный период, когда вместо «чернухи» стали снимать истории про бандитов, потом мелодрамы, потом сериалы, сейчас опять вот эта дикая волна «чернухи». Я не в претензии, потому что, слушайте, а что еще показывать?

И вот Астафьев впервые развернул перед читателем всю панораму перестроечных сюжетов. Там спились, здесь выгнали с работы, здесь инвалиду нечем прирабатывать, здесь одинокая старуха. И страшная мысль там, которую этот Леонид все время думает: почему же мы друг другу настолько звери? Это то, что у Солженицына было высказано потом, спустя многие годы, в книге «Двести лет вместе» — «мы, русские, друг другу хуже собак». Почему это так? Почему полностью отсутствует вот эта, какая бы то ни было, внутренняя солидарность? Почему нет ощущения, что живущий рядом с тобой человек, он твой все-таки соплеменник, сверстник, сродник, он брат твой, в конечном итоге?

И, к сожалению, остается надеяться только на совесть таких людей, как этот Леонид, этот бывший оперативник. Откуда она у него там, не очень понятно. Он рос сиротой, отец не вернулся с войны, мать заболела и умерла. Воспитывает его тетя Липа, которую он называет тетей Линой. Потом посадили ее по ложному обвинению, она недолго после этого прожила, когда освободилась. И в результате он достался другой тетке, а эту, другую тетку, младшую сестру в семье, когда он уже был молодым оперативником, ее изнасиловали четверо подонков пьяных, он хотел их перестрелять, но не дали ему. И она, вот поразительный эпизод, когда их посадили, она плачет, что сломала жизнь четырем молодым парням. Вот эта, такая несколько юродивая доброта, как у солженицынской Матрены, которую этот герой совершенно не может понять, он все обзывает ее старой дурой, когда она по ним плачет.

Вот, может быть, на этом странном пересечении доброты, доходящей до юродства, и чувства долго, доходящего до фанатизма, которое сидит вот в этом герое, наверное, вот на этом пересечении и удерживается русский характер. Но книга Астафьева о том, что этот характер погиб, что его убили. Книга эта воспринимается, как ни странно, не как надежда, а как реквием. И Астафьев, в одной из последних записей в своем, наверное, духовном завещании, говорил: «Я пришел в мир добрый, полный тепла и смысла, а ухожу из мира полного холода и злобы. Мне нечего сказать вам на прощание». Вот это страшные слова, я позднего Астафьева видел, знал, говорил с ним, и вот это чувство отчаяния, которое в нем сидело, нельзя ничем было замаскировать. Вся надежда, все упование было вот на этих героев.

Кстати говоря, я его спросил тогда: «“Печальный детектив” производит впечатление все-таки некоторого сгущения, некоторого преувеличения. Ужель такое было?». Он говорит: «Там нет ни единого эпизода, которого не было. Все, в чем меня упрекают, все, что говорят, я выдумал, это было на моих глазах». И действительно, да, это, наверное, было, потому что некоторых вещей не выдумаешь.

Астафьев напоследок, в последние свои годы, это очень редкий случай, достиг невероятной творческой высоты. Он написал все, о чем мечтал, что хотел, он сказал всю правду и о времени, и о народе, среди которого жил. И, к сожалению, я боюсь, что его диагноз сегодня подтверждается, сегодня тот Леонид, на котором все держится, тот печальный детектив, дважды раненный, едва не убитый и всеми брошенный, он продолжает еще удерживать на себе, на единственной, кстати, реальной вертикали, продолжает удерживать на себе всю тяжесть русской жизни. Но насколько его хватит, я не знаю, кто придет ему на смену, пока непонятно. Есть какая-то надежда на новое прекрасное поколение, но связывают ли они с Россией свою жизнь, сказать очень трудно.

О чем нельзя не упомянуть здесь, так это невероятная пластика, невероятные изобразительные силы этого астафьевского романа. Когда его читаешь, то вот это зловоние, этот риск, этот ужас ощущаешь всей кожей. Там сцена есть такая, когда Сошнин приходит домой из издательства, где его только что чуть не бортанули, но сказали, что, может, будет у него книга, он идет в отвратительном настроении есть свой холостяцкий обед, и на него нападают трое глумящихся пьяных подростков. Они именно глумятся, они говорят, что ты, невежливый, извинись перед нами. И это выбешивает его, он вспоминает все, чему его учили в милиции, и начинает их молотить, и одного отшвыривает так, что тот отлетает башкой об угол батареи. И звонит он сам в милицию и говорит, что там, похоже, у одного черепушка раскололась, злодея не ищите, это я.

Но оказалось, что там ничего не раскололось, кончилось для него все сравнительно благополучно, но описание этой драки, этих глумящихся типов… Вот потом, когда Астафьев написал рассказ «Людочка», про эту же глумящуюся пьяную сволочь, которой столько расплодилось, я думаю, что и Распутин такой силы и ярости не достигал. Но эта книга, которая вся просто сияет от белого каления, от внутренней дрожи, ярости, ненависти, которая в ней есть, потому что это человек, действительно, воспитанный добрыми людьми, людьми долга, и вдруг перед ним те, для кого вообще никаких нравственных правил нет, для каких есть только одно наслаждение — демонстративно хамить, глумиться, переступать все время границу, отделяющую зверя от человека. Вот этот цинизм дикий и этот постоянный запах дерьма и рвоты, который преследует героя, это долго потом не отпускает читателя. Это написано с такой силой изобразительной, что поневоле задумаешься.

Понимаете, принято ведь такое представление о русской литературе как о доброй, любящей, несколько сусальной, такой, как писал, помните, Георгий Иванов, «сентиментальное онанирующее русское сознание». На самом деле, конечно, русская литература лучшие свои страницы писала кипящей желчью. Это было у Герцена, это было у Толстого, это было у страшного, ледяного насмешника Тургенева, у Салтыкова-Щедрина. Уж сколько этого было у Достоевского, чего и говорить. Сама по себе доброта — хороший стимул, но ненависть, когда она подмешана в чернила, она тоже придает литературе какую-то невероятную силу.

И до сих пор свет этого романа, надо сказать, он до сих пор идет и доходит. Не только потому, что эта книга все-таки умеренно оптимистичная, все-таки в ней есть борющийся герой, но главное в ней то, что она несет в себе радость, вы не поверите, от долгого молчания, наконец разрешившегося речью. Человек терпел, терпел, и наконец сказал то, что чувствовал себя обязанным сказать. В этом смысле «Печальный детектив» — высшее достижение перестроечной литературы. И потому так жаль, что надежды Астафьева, связанные с его героем, оказались разбиты уже в самое ближайшее время, а может быть, разбиты не до конца.

Ну, а о литературе 1987 года и о романе «Дети Арбата», который отделяет гласность от свободы слова, мы поговорим в следующий раз.

Виктор Астафьев

ПЕЧАЛЬНЫЙ ДЕТЕКТИВ

Глава первая

Леонид Сошнин возвращался домой в самом дурном расположении духа. И хотя идти было далеко, почти на окраину города, в железнодорожный поселок, он не сел в автобус - пусть ноет раненая нога, зато ходьба его успокоит и он обдумает все, что ему говорили в издательстве, обдумает и рассудит, как ему дальше жить и что делать.

Собственно, издательства, как такового, в городе Вейске не было, от него осталось отделение, само же издательство перевели в город более крупный, и, как, наверное, думалось ликвидаторам, более культурный, обладающий мощной полиграфической базой. Но «база» была такой же точно, как в Вейске, - дряхлое наследство старых русских городов. Типография располагалась в дореволюционном здании из крепкого бурого кирпича, прошитого решетками узких оконец по низу и фасонно изогнутыми по верху, тоже узкими, но уже вознесенными ввысь вроде восклицательного знака. Половина здания вейской типографии, где были наборные цехи и печатные машины, давно уж провалилась в недра земли, и хотя по потолку сплошными рядами лепились лампы дневного света, все равно в наборном и печатном цехах было неуютно, зябко и что-то все время, будто в заложенных ушах, сверчало или работал, закопанный в подземелье, взрывной механизм замедленного действия.

Отделение издательства ютилось в двух с половиной комнатах, со скрипом выделенных областной газетой. В одной из них, окутавшись сигаретным дымом, дергалось, елозило на стуле, хваталось за телефон, сорило пеплом местное культурное светило - Сыроквасова Октябрина Перфильевна, двигая вперед и дальше местную литературу. Сыроквасова считала себя самым сведущим человеком: если не во всей стране, то в Вейске ей по интеллекту равных не было. Она делала доклады и отчеты о текущей литературе, делилась планами издательства через газету, иногда, в газетах же, и рецензировала книги здешних авторов, к месту и не к месту вставляя цитаты из Вергилия и Данте, из Савонаролы, Спинозы, Рабле, Гегеля и Экзюпери, Канта и Эренбурга, Юрия Олеши, Трегуба и Ермилова, впрочем, и прах Эйнштейна с Луначарским иногда тревожила, вождей мирового пролетариата вниманием тоже не обходила.

Все уже давно с книгой Сошнина решено. Рассказы из нее напечатаны пусть и в тонких, но столичных журналах, разочка три их снисходительно упомянули в обзорных критических статьях, он пять лет простоял «в затылок», попал в план, утвердился в нем, осталось отредактировать и оформить книгу.

Назначив время делового свидания ровно в десять, Сыроквасова явилась в отделение издательства к двенадцати. Опахнув Сошнина табачищем, запыхавшаяся, она промчалась мимо него по темному коридору - лампочки кто-то «увел», хрипло бросила «Извините!» и долго хрустела ключом в неисправном замке, вполголоса ругаясь.

Наконец дверь рассерженно крякнула, и старая, плотно не притворяющаяся плица пустила в коридор щель серого, унылого света - па улице вторую неделю шел мелкий дождь, размывший снег в кашу, превративший в катушки улицы и переулки. На речке начался ледоход - в декабре-то!

Тупо и непрерывно ныла нога, жгло и сверлило плечо от недавней раны, долила усталость, тянуло в сон - ночью не спалось, и опять он спасался пером и бумагой. «Неизлечимая это болезнь - графоманство», - усмехнулся Сошнин и, кажется, задремал, но тут встряхнуло тишину стуком в гулкую стену.

Галя! - с надменностью бросила в пространство Сыроквасова. - Позови ко мне этого гения!

Галя - машинистка, бухгалтер да еще и секретарша. Сошнин осмотрелся: в коридоре больше никого не было, гений, стало быть, он.

Эй! Где ты тут? - ногой приоткрыв дверь, высунула Галя коротко стриженную голову в коридор. - Иди. Зовут.

Сошнин передернул плечами, поправил на шее новый атласный галстук, пригладил набок ладонью волосы. В минуты волнения он всегда гладил себя по волосам - маленького его много и часто гладили соседки и тетя Лина, вот и приучился оглаживаться. - «Спокойно! Спокойно!» - приказал себе Сошнин и, воспитанно кашлянув, спросил:

Можно к вам? - Наметанным глазом бывшего оперативника он сразу все в кабинете Сыроквасовой охватил: старинная точеная этажерка в углу; надетая на точеную деревянную пику, горбато висела мокрая, всем в городе примелькавшаяся рыжая шуба. У шубы не было вешалки. За шубой, на струганом, но некрашеном стеллаже расставлена литературная продукция объединенного издательства. На переднем плане красовались несколько совсем недурно оформленных рекламно-подарочных книг в ледериновых переплетах.

Раздевайтесь, - кивнула Сыроквасова на старый желтый шкаф из толстого теса. - Там вешалок нет, вбиты гвозди. Садитесь, - указала она на стул напротив себя. И когда Сошнин снял плащ, Октябрина Перфильевна с раздражением бросила перед собой папку, вынув ее чуть ли не из-под подола.

Сошнин едва узнал папку со своей рукописью - сложный творческий путь прошла она с тех пор, как сдал он ее в издательство. Взором опять же бывшего оперативника отметил он, что и чайник на нее ставили,и кошка на ней сидела, кто-то пролил на папку чай. Если чай? Вундеркинды Сыроквасовой - у нее трое сыновей от разных творческих производителей - нарисовали на папке голубя мира, танк со звездою и самолет. Помнится, он нарочно подбирал и берег пестренькую папочку для первого своего сборника рассказов, беленькую наклейку в середине сделал, название, пусть и не очень оригинальное, аккуратно вывел фломастером: «Жизнь всего дороже». В ту пору у него были все основания утверждать это, и нес он в издательство папку с чувством неизведанного еще обновления в сердце, и жажду жить, творить, быть полезным людям - так бывает со всеми людьми, воскресшими, выкарабкавшимися из «оттуда».

Беленькая наклейка сделалась за пять лет серенькой, кто-то поковырял ее ногтем, может, клей плохой был, но праздничное настроение и светлость в сердце - где все это? Он видел на столе небрежно хранимую рукопись с двумя рецензиями, на ходу написанными бойкими здешними пьяницами-мыслителями, подрабатывающими у Сыроквасовой и видевшими милицию, которая отражена была в его творчестве в этой вот пестренькой папке, чаще всего в медвытрезвителе. Сошнин знал, как дорого обходится всякой жизни, всякому обществу человеческая небрежность. Что-что, это усвоил. Накрепко. Навсегда.

Ну-с, значит, дороже всего жизнь, - скривила губы Сыроквасова и затянулась сигареткой, окуталась дымом, быстро пролистывая рецензии, все повторяя и повторяя в раздумчивой отстраненности: - Дороже всего… дороже всего…

Я так думал пять лет назад.

Что вы сказали? - подняла голову Сыроквасова, и Сошнин увидел дряблые щеки, неряшливо засиненные веки, неряшливо же сохлой краской подведенные ресницы и брови - мелкие черные комочки застряли в уже очерствелых, полувылезших ресницах и бровях. Одета Сыроквасова в удобную одежду - этакую современную бабью спецовку: черную водолазку - не надо часто стирать, джинсовый сарафан поверху - не надо гладить.

Я думал так пять лет назад, Октябрина Перфильевна.

А сейчас так не думаете? - Язвительность так и сквозила в облике и словах Сыроквасовой, роющейся в рукописи, словно в капустных отбросах. - Разочаровались в жизни?

Еще не совсем.

Вот как! Интересно-интересно! Похвально-похвально! Не совсем, значит?..

«Да она же забыла рукопись! Она же время выигрывает, чтоб хоть как-то, на ходу ознакомиться с нею вновь. Любопытно, как она будет выкручиваться? Очень любопытно!» - Сошнин ждал, не отвечая на последний полувопрос редакторши.

Я думаю, разговора длинного у нас не получится. Да и ни к чему время тратить. Рукопись в плане. Я тут кое-что поправлю, приведу ваше сочинение в Божий вид, отдам художнику. Летом, я полагаю, вы будете держать свое первое печатное детище в руках. Если, конечно, дадут бумагу, если в типографии ничего не стрясется, если не сократят план и тэ-дэ и тэ-пэ. Но я вот о чем хотела бы поговорить с вами, на будущее. Судя по прессе, вы упорно продолжаете работать, печатаетесь, хотя и не часто, но злободневно, да и тема-то у вас актуальная - ми-ли-цейс-кая!

Человеческая, Октябрина Перфильевна.

Что вы сказали? Ваше право так думать. А если откровенно - до человеческих, тем более общечеловеческих проблем вам еще ой как далеко! Как говорил Гете: «Уннерайхбар ви дер химмель» - «Высоко и недоступно, как небо».

Что-то не встречал Сошнин у великого немецкого поэта подобного высказывания. Видать, Сыроквасова в суетности жизни спутала Гете с кем-то или неточно его процитировала.

Вы еще не усвоили толком, что такое фабула, а без нее, извините, ваши милицейские рассказики - мякина, мякина с обмолоченного зерна. - Понесло Сыроквасову в теорию литературы. - А уж ритм прозы, ее, так сказать, квинтэссенция - это за семью печатями. Есть еще форма, вечно обновляющаяся, подвижная форма…

Что такое форма - я знаю.

Что вы сказали? - очнулась Сыроквасова. При вдохновенной проповеди она закрыла глаза, насорила пепла на стекло, под которым красовались рисунки ее гениальных детей, мятая фотография заезжего поэта, повесившегося по пьянке в гостинице три года назад и по этой причине угодившего в модные, почти святые ряды преставившихся личностей. Пепел насорился на подол сарафана, на стул, на пол, да еще сарафан пепельного цвета, и вся Сыроквасова вроде бы засыпана пеплом или тленом времени.

Я сказал, что знаю форму. Носил ее.

Я не милицейскую форму имела в виду.

Не понял вашей тонкости. Извините. - Леонид поднялся, чувствуя, что его начинает захлестывать бешенство. - Если я вам более не нужен, позволю себе откланяться.

Да-да, позволяйте, - чуть смешалась Сыроквасова и перешла на деловой тон. - Аванс вам в бухгалтерии выпишут. Сразу шестьдесят процентов. Но с деньгами у нас, как всегда, плохо.

Спасибо. Я получаю пенсию. Мне хватает.

Пенсию? В сорок лет?!

Мне сорок два, Октябрина Перфильевна.

Какой это возраст для мужчины? - Как и всякое вечно раздраженное существо женского рода, Сыроквасова спохватилась, завиляла хвостом, пробовала сменить язвительность тона на полушутливую доверительность.

Но Сошнин не принял перемен в ее тоне, раскланялся, выбрел в полутемный коридор.

Я подержу дверь открытой, чтоб вы не убились, - крикнула вослед Сыроквасова.

Сошнин ей не ответил, вышел на крыльцо, постоял под козырьком, украшенным по ободку старинными деревянными кружевами. Искрошены они скучающими рукосуями, будто ржаные пряники. Подняв воротник утепленного милицейского плаща, Леонид втянул голову в плечи и шагнул под бесшумную наволочь, словно в провальную пустыню. Он зашел в местный бар, где постоянные клиенты встретили его одобрительным гулом, взял рюмку коньяку, выпил ее махом и вышел вон, чувствуя, как черствеет во рту и теплеет в груди. Жжение в плече как бы стиралось теплотою, ну а к боли в ноге он как будто привык, пожалуй что, просто примирился с нею.

«Может, еще выпить? Нет, не надо, - решил он, - давно не занимался этим делом, еще захмелею…»

Он шел по родному городу, из-под козырька мокрой кепки, как приучила служба, привычно отмечал, что делалось вокруг, что стояло, шло, ехало. Гололедица притормозила не только движение, но и самое жизнь. Люди сидели по домам, работать предпочитали под крышей, сверху лило, хлюпало всюду, текло, вода бежала не ручьями, не речками, как-то бесцветно, сплошно, плоско, неорганизованно: лежала, кружилась, переливалась из лужи в лужу, из щели в щель. Всюду обнаружился прикрытый было мусор: бумага, окурки, раскисшие коробки, трепыхающийся на ветру целлофан. На черных липах, на серых тополях лепились вороны и галки, их шевелило, иную птицу роняло ветром, и она тут же слепо и тяжело цеплялась за ветку, сонно, со старческим ворчаньем мостилась на нее и, словно подавившись косточкой, клекнув, смолкала.

И мысли Сошнина под стать погоде, медленно, загустело, едва шевелились в голове, не текли, не бежали, а вот именно вяло шевелились, и в этом шевелении ни света дальнего, ни мечты, одна лишь тревога, одна забота: как дальше жить?

Ему было совершенно ясно: в милиции он отслужил, отвоевался. Навсегда! Привычная линия, накатанная, одноколейная - истребляй зло, борись с преступниками, обеспечивай покой людям - разом, как железнодорожный тупик, возле которого он вырос и отыграл детство свое в «железнодорожника», оборвалась. Рельсы кончились, шпалы, их связующие, кончились, дальше никакого направления, никакого пути нет, дальше вся земля сразу, за тупиком, - иди во все стороны, или вертись на месте, или сядь на последнюю в тупике, истрескавшуюся от времени, уже и не липкую от пропитки, выветренную шпалу и, погрузившись в раздумье, дремли или ори во весь голос: «Сяду я за стол да подумаю, как на свете жить одинокому…»

Как на свете жить одинокому? Трудно на свете жить без привычной службы, без работы, даже без казенной амуниции и столовой, надо даже об одежонке и еде хлопотать, где-то стирать, гладить, варить, посуду мыть.

Но не это, не это главное, главное - как быть да жить среди народа, который делился долгое время на преступный мир и непреступный мир. Преступный, он все же привычен и однолик, а этот? Каков он в пестроте своей, в скопище, суете и постоянном движении? Куда? Зачем? Какие у него намерения? Каков норов? «Братцы! Возьмите меня! Пустите к себе!» - хотелось закричать Сошнину сперва вроде бы в шутку, поерничать привычно, да вот закончилась игра. И обнаружилась, подступила вплотную житуха, будни ее, ах, какие они, будни-то, у людей будничные.

Сошнин хотел зайти на рынок, купить яблок, но возле ворот рынка с перекосившимися фанерными буквами на дуге «Добро пожаловать», корячилась и привязывалась к прохожим пьяная женщина по прозванию Урна. За беззубый, черный и грязный рот получила прозвище, уже и не женщина, какое-то обособленное существо, со слепой, полубезумной тягой к пьянству и безобразиям. Была у нее семья, муж, дети, пела она в самодеятельности железнодорожного ДК под Мордасову - все пропила, все потеряла, сделалась позорной достопримечательностью города Вейска. В милицию ее уже не брали, даже в приемнике-распределителе УВД, который в народе зовется «бичевником», а в старые времена звался тюрьмой для бродяг, не держали, из вытрезвителя гнали, в Дом престарелых не принимали, потому что она была старой лишь на вид. Вела она себя в общественных местах срамно, стыдно, с наглым и мстительным ко всем вызовом. С Урной невозможно и нечем бороться, она, хоть и валялась на улице, спала по чердакам и на скамейках, не умирала и не замерзала.

А-ах, мой весссе-олай смехВсегда имел успех… -

хрипло орала Урна, и моросью, стылой пространственностью не вбирало ее голоса, природа как бы отделяла, отталкивала от себя свое исчадье. Сошнин прошел рынок и Урну стороной. Все так же текло, плыло, сочилось мозглой пустотой по земле, по небу, и не было конца серому свету, серой земле, серой тоске. И вдруг посреди этой беспросветной, серой планеты произошло оживление, послышался говор, смех, на перекрестке испуганно кхекнула машина.

Виктор Астафьев

ПЕЧАЛЬНЫЙ ДЕТЕКТИВ

Глава первая

Галя! - с надменностью бросила в пространство Сыроквасова. - Позови ко мне этого гения!

Эй! Где ты тут? - ногой приоткрыв дверь, высунула Галя коротко стриженную голову в коридор. - Иди. Зовут.

Я так думал пять лет назад.

Повесть эта (автор назвал её романом) – из самых общественно насыщенных произведений Астафьева . Она выпукло рисует нам нравственное состояние целой эпохи в жизни русской провинции, какой она была к концу эпохи советской (нашлось место и для замученного колхоза) – и на переходе к «перестроечной», с её обновлёнными признаками искажения. Эпитет «печальный» в заголовке – слаб для главного персонажа Сошнина и слишком слаб для всей удручающей окружающей обстановки – в густой массе расстроенной, расхлебавшейся, искорченной жизни, во множестве примеров того, живописных случаев и характеров.

Уже в то время «блатной» лагерный дух – победоносно вторгся в бытие советской «воли». Удачно для наблюдений над тем выбран герой – милиционер по угрозыску. Тянется, тянется цепь преступлений, уголовной резни. Городские парадные, внутренние лестницы – беззащитны от воровского присутствия, пьянок и грабежа. Целые бои на этих лестницах, типы хулиганов и свинячество. Юный сопляк заколол троих невинных – и тут же, рядом, с аппетитом ест мороженое. Соответственно весь город (немалый, с институтами) содержится в распустейшестве и грязи, и вся городская жизнь в распущенности. Веселящиеся «отряды» молодёжи насилуют женщин, даже и глубоко пожилых, кто подвернётся пьяному. Пьяные угонщики машин, а то и самосвалов сшибают и давят народ десятками. А «продвинутая» в нравах и модах молодёжь щеголяет в перехваченном стиле по мусорным улицам. – Но с особенной болью, часто, и с наибольшим вниманием пишет Астафьев о загублении малых детей, уродливом воспитании их, и особенно в расстроенных семьях.

Порой (как и в других своих текстах) Астафьев обращается с прямым нравственным обращением к читателю, с вопрошением о природе человеческого зла, то – с трёхстраничным монологом о значении семьи, заканчивающем эту повесть.

К сожалению, и в этой повести автор разрешает себе беспечную вольность в порядке выбора изображаемых эпизодов: в общем строении повести не воспринимаешь цельности, даже и во временном порядке следования её, возникают как бы произвольные перепрыги и перекосы эпизодов и персонажей, мелькают мимоходные, неотчётливые, сюжеты дробно разрываются. Этот недостаток усугубляется ещё и частыми побочными отступлениями, анекдотическими (тут и рыболовные анекдоты, конечно) отвлечениями (и уж просто несмешными анекдотами) или ироническими фразами, в разнотон с текстом. Это дробит и ощущение жестокой угрюмости всей обстановки и нарушает цельность языкового потока. (Наряду с ядрёным блатным жаргоном, народными присказками – вдруг обильные цитирования из литературы – и безнадобные, засорительные выражения из письменной речи – вроде: «ни на что не реагирует», «изъять из трудового коллектива», «приводить к конфликтам», «большую драму пережили», «тонкости педагогического характера», «ждёт милости от природы».) Не создаётся авторского стиля, подхватывается язык какой придётся.

Сам Сошнин – боевой оперативник, едва не потерянная нога в одной схватке, едва не умерший от ржавых вил бандита в другой и, один против двоих, безоружно одолевший двух крупных бандитов, – это при мягком характере и добрых чувствах, – он очень хорошо виден и нов в нашей литературе. Но совсем неприкладно добавил ему Астафьев – начинательное писательство да и чтение Ницше по-немецки. Не то чтоб это было невозможно, но – не органично родилось: в пере, мол, Сошнин разогнался из-за многочисленных объяснительных записок, а там, смотришь, поступил на заочное отделение филфака пединститута. Да, душа его стремится к свету, но слишком перегружена мерзостями текущей жизни.

Но, уже воистину анекдотически, эта причастность Сошнина к филфаку – дорого обошлась автору. В мимоходной фразе упомянуто о Сошнине, что он на филфаке «маялся вместе с десятком местных еврейчат, сравнивая переводы Лермонтова с первоисточниками» – добродушнейшее сказано! – но благополучный столичный исследователь пушкинской эпохи Натан Эйдельман – изобретательно вывинтил из этой строчки и огласил на весь Советский Союз (а дальше это загремело и на Западе), что Астафьев сказался тут как гнусный националист и антисемит! Но повёл профессор умело: сперва, конечно, с боли за оскорблённых грузин , а следующим переступом – на эту ужасающую строчку.

Отрывок очерка о Викторе Астафьева из «Литературной коллекции», написанной

Цели урока: дать краткий обзор жизни и творчества писателя; раскрыть проблемы, поставленные в романе; заинтересовать учащихся творчеством В.П.Астафьева; вырабатывать умение вести дискуссию.

Оборудование урока: портрет и выставка книг писателя, фотографии.

Предварительное задание: подготовка индивидуальных заданий (сообщение, выразительное чтение отрывков).

Ход урока

Вступительное слово учителя

Творчество любого писателя невозможно рассматривать отдельно от его биографии, потому что без жизненных трудностей, без опыта, без печалей и радостей не взрастает ни один художник. Та среда, в которой родился и жил человек, несомненно, накладывает отпечаток на его характер, мировоззрение, а у творческой личности – на его произведения. Виктор Петрович Астафьев – один из ярких представителей русской литературы второй половины XX века, чья писательская деятельность постоянно соприкасалась с его судьбой.

Сообщение учащегося

Виктор Петрович Астафьев родился в Сибири, в селе Овсянка Красноярского края в ночь на второе мая 1924 года. Он рано лишился матери (она утонула в Енисее), воспитывался в семье бабушки и дедушки, затем в детском доме. Он убегал оттуда, скитался, голодал…Мальчик оказался сиротой при живом отце, который после гибели жены вскоре завел другую семью и о сыне не заботился. Годы детства и отрочества Астафьева были схожи с судьбами его сверстников. Душу спасали книги, которые подросток читал запоем. Об этом писатель расскажет в повестях “Кража” и “Последний поклон”.

Незадолго до Великой Отечественной войны он окончит школу ФЗО, будет работать на железнодорожной станции, а осенью 1942 года уйдёт на фронт. Трижды раненный, контуженный, он всё же выживет, создаст семью. О тяжёлых послевоенных годах он расскажет в повести “Весёлый солдат”. В эти тяжёлые годы В.П.Астафьев с семьёй живёт на Урале – там легче было найти работу.

Свой первый рассказ он написал, коротая ночное дежурство на колбасном заводе. Рассказ о судьбе связиста Моти Савинцева похвалили и напечатали в газете “Чусовской рабочий”. Произошло это в 1951 году. И с этого момента всю свою жизнь В.П.Астафьев посвятил писательскому труду, о котором он скажет так: “Писательский труд – беспрестанный поиск, сложный, изнуряющий, доводящий порой до отчаяния. Лишь посредственности, привыкшей пользоваться “вторичным сырьём”, - живётся легко и вольготно. Я же автор рассказов, повестей, среди которых есть и получившие признание читателей, переведённые на многие языки, всякий раз со страхом приступаю к новой вещи, потом уж “разгоняюсь, вхожу” в неё, пока не закончу, - никакого покоя не знаю”.

Такое отношение к своему труду свидетельствует о высокой ответственности.

Проза Виктора Астафьева развивалась на классических традициях русской литературы Л.Н.Толстого, Ф.М.Достоевского. Философское осмысление жизни, роль человека на земле, любовь к родине и родному дому, добро и зло по отношению к миру, особенно к его беззащитным представителям – детям, женщинам, старикам, зверью, природе, роль семьи – вот те далеко не все нравственные вопросы, которые Виктор Астафьев решает в своих произведениях.

У поэта Н.Новикова есть такие стихи:

Никогда ничего не вернуть,
Как на солнце не вытравить пятна,
И, в обратный отправившись путь,
Всё равно не вернётся обратно.
Эта истина очень проста,
И она, точно смерть, непреложна,
Можно в те же вернуться места,
Но вернуться назад
Невозможно…

Да, невозможно вернуть бездумно погубленную природу – дом человека. Она отплатит опустошением души. Виктор Астафьев прекрасно это осознаёт и желает предупредить о надвигающейся катастрофе. Это желание – боль писателя, его тоска и горькая тревога. Послушайте отрывок из заключительной главы “Нет мне ответа” романа “Царь-рыба”.

Выступление ученика

“Мана! Я поискал глазами рыжий гребешок Манского быка. Нету! Гидростроители смахнули. И сама красавица река ощетинена торосами сплавленного леса. Через Ману проложен мост. Когда в устье реки бурили грунт под опоры, на восемнадцатиметровой глубине попадалась в пробы древесина. Утопленный и зарытый лес, всё больше лиственница – она в воде почти не гниёт. Может, потомки благодарить ещё нас будут за хотя бы таким вот хитрым образом сделанные для них запасы древесины?
Прощай, Мана! И прости нас! Мы истязали не только природу, но и себя, и не всегда по дурости, больше по нужде…
Переменилась моя родная Сибирь. Всё течёт, всё изменяется – свидетельствует седая мудрость. Так было. Так есть. Так будет.
Всему свой час и время всякому делу под небесами;
Время родиться и время умирать;
Время насаждать и время вырывать насаженное;
Время убивать и время исцелять;
Время разрушать и время строить;
Время плакать и время смеяться;
Время разбрасывать камни и время собирать камни;
Время молчать и время говорить.
Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем? Нет мне ответа”.

Каждое время рождает свои вопросы, на которые должны ответить именно мы. И мучиться этими вопросами и отвечать на них должны мы сегодня для того, чтобы сохранилась жизнь. Об этом говорится и в романе “Печальный детектив”.

Сообщение ученика

“Печальный детектив” был опубликован в 1-ом номере журнала “Октябрь” за 1986 год. Атмосфера тех лет – это начало перестройки. Власть взяла курс на гласность во всех сферах общественной жизни. Во многих произведениях было обращение к материалу современной жизни и невиданная для литературы предшествующих лет активность, даже резкость в выражении авторской позиции. Перед читателем раскрывались неприглядные картины современного быта и духовное обнищание человека. Такой материал обусловил и жанр “Печального детектива” - вариант публицистического обличительного дневника. Именно в публицистике 80-х годов 20 века ярко проявились приметы новой литературно-общественной ситуации. Разве можно считать случайным то обстоятельство, что стилистика романа Астафьева “Печальный детектив” перекликается с принципами письма писателей-шестидесятников 19-го века, которые провозгласили своей целью и назначением литературы воспитание в человеке свободы, ответственности и сознательности. Вот почему роман “Печальный детектив” требует вдумчивого чтения и глубокого осмысления.

Аналитическая беседа

Попробуйте передать эмоциональное восприятие этого произведения. Какие чувства у вас возникли?

(Чувство тяжести, подавленности из-за вереницы бессмысленно жестоких поступков, из-за того, что попирается человеческое достоинство).

Как Вы понимаете название романа, почему это печальный детектив? С чем связана печаль автора?

(С тем, что разрушаются жизни дорогих ему людей, умирают деревни, что жизнь в городе и в деревне ограниченная и замкнутая. Печально оттого, что рушатся устои, на которых извечно держалась доброта человека).

Во многих произведениях Астафьева герои выражают его эстетический идеал и нравственную позицию? Есть ли такие герои в романе “Печальный детектив”?

(Да, прежде всего это Леонид Сошнин, бывший оперуполномоченный милиции. Горестное его повествование о собственных злоключениях и бедах окружающей среды подтверждает емкую значимость заглавия романа. Леонид Сошнин – человек неравнодушный, честный, принципиальный, бескорыстный. Он противостоит злу по совести, а не по службе.

Учащиеся отмечают и таких героев, как тетя Граня, тётя Лина, Маркел Тихонович, Паша Силакова. Приводя примеры из текста, делают выводы, что эти герои для Астафьева – идеал человека, отмечают, что тётя Граня – идеал доброты и сострадания. Скольким детишкам заменила она мать, привила любовь к труду, честности, доброте. А ведь сама жила очень скромно, без достатка. Да и детей своих не имела, но от её доброты рождалась только доброта. Когда жестокие люди обидели тётю Граню, а она их простила, Леонид Сошнин мучился болью от несправедливости совершённого. Ему хотелось всякий раз бежать за тётей Граней и кричать на весь народ, чтобы она его простила “и всех нас”).

В наше сложное время тоже много сирот и детских домов. Правильно ли поступают те люди, которые помогают детским домам, берут на воспитание детей? Это могут сделать только люди с достатком?

(Отвечая на этот злободневный вопрос, ребята приводят примеры из своих жизненных наблюдений (беспризорники, состояние детских домов, продажа детей за границу и т.п.). Решая непростой вопрос, они, естественно, мыслят позитивно, понимая, что дело не в материальном положении тех людей, кто хочет отдать теплоту своего сердца ребёнку. Смогут ли они когда-нибудь поступить так? Ответа однозначного нет. Но разговор, который состоялся, - это зёрнышко добра, брошенного в их души).

Почему, ценя доброту и великодушие тёти Грани, автор утверждает: “Вольно…удобно живётся преступнику среди такого добросердечного народа”?

(Пожалуй, это один из самых сложных вопросов в романе. Это попытка и писателя, и читателей осмыслить с беспощадной правдой русскую душу. Становится горько оттого, что доброта перерастает во всепрощенчество. Многие критики упрекали Астафьева в том, что он неуважительно отзывается о русском характере, что всепрощенчество идёт от широты души русского человека. Но это не так. Устами своего героя Леонида Сошнина писатель говорит, что загадку души мы придумали сами и что всепрощенчество идёт от неумения уважать себя. Писатель прав, утверждая, что нельзя праздновать Пасху, не пережив поста. Трезвость авторского взгляда не умаляет сострадания к тем, кто по своей и по нашей вине оказался на краю пропасти. В романе остро поставлена проблема деформации добра и зла. В.П.Астафьев ценит добросердечие, душевную чуткость, готовность защищать слабого, утверждает, что нужно оказывать активное противостояние злу).

Но как сделать так, чтобы не было возможности зреть человеческому злу?

(Эта мысль очень важна для писателя. Отвечая на этот вопрос, учащиеся отмечают, что, в основе взаимоотношений людей должны быть любовь, доброта, уважение, а совесть будет напоминать об ответственности за всех живущих рядом. Человек, умеющий предотвратить зло добротой, - вот идеал писателя).

Астафьев писал: “Как часто мы бросаемся высокими словами, не вдумываясь в них. Вот долдоним: дети - счастье, дети – радость, дети – свет в окошке! Но дети – это ещё и мука наша! Дети – это наш суд на миру, наше зеркало, в котором совесть, ум, честность, опрятность нашу – всё наголо видать”. Как вы понимаете слова писателя? Можно ли сказать, что тема семьи в романе тоже одна из главных?

(В результате рассуждений приходим к мысли о том, что писатель с большой горестью рассказывает о случаях семейного разлада, ущербности человеческих отношений. Он обращает наше читательское внимание на то, как воспитывают и чему учат в семье, на “дух” семьи).

Как воспитывают своих детей Октябрина Сыроквасова, алкоголичка Урна, тёща Леонида Сошнина, жена Сошнина, как воспитывают Юльку мать и бабка Тутыщиха?

(Учащиеся рассказывают эпизоды из романа, анализируют их и приходят к мысли, что Астафьев пишет об опасном типе женщин, стремящихся уподобиться мужчинам. Отвратительна Октябрина Сыроквасова, деятельница от культурного фронта, которая считает, что только она способна выбирать, чьи произведения печатать, а чьи нет. Отвратительна алкоголичка Урна. Она, к сожалению, явление нашей действительности. Женщина-пьяница страшнее мужчины. Отвратительны и те, кто заменяют духовное воспитание материальным благополучием).

Слушая ваши ответы, хочу заметить, что В.П.Астафьев во многих своих произведениях говорит о женщине-матери с особой чуткостью. Оставшись сиротой, он с собой любовью пронёс через всю жизнь её светлый образ. В своей автобиографической статье “Сопричастный всему живому…” писатель призывает и нас, читателей, бережно относиться к женщине, к матери. О матери он напишет прекрасную повесть “Последний поклон”.

Выступление ученика (отрывок из статьи В.П.Астафьева “Сопричастный всему живому…”)

“…Иногда я плакал от умиления, охватившего меня, неосознанно сожалея, что нет моей мамы и не видит она всего этого мира живого и не может радоваться ему вместе со мной.

Если бы мне дано было повторить жизнь – я бы выбрал ту же самую, очень насыщенную событиями, радостями, победами и поражениями, восторгами и горестями утрат, которые помогают глубже чувствовать доброту. И лишь одно я просил бы у своей судьбы – оставить со мной маму. Её мне не хватало всю жизнь и особенно остро не хватает сейчас, когда возраст как бы сравнивает меня со всеми пожившими людьми, и наступает то успокоение, которого терпеливо ждут матери, надеясь хотя бы в старости прислониться к дитю.

Берегите матерей, люди! Берегите! Они бывают только раз и никогда не возвращаются, и никто их заменить не может. Это говорит вам человек, который имеет право на доверие – он пережил свою мать”.

Почему в конце романа В.П.Астафьев написал с заглавной буквы только два слова “Земля и Семья”?

(О семье в романе говорится как о фундаменте не только государства, но и цивилизации. Эти два семейных дома нельзя разрушать. Если разрушить семью, разрушится дом Земля, и тогда человек погибнет. Мир семьи и мир природы всегда пребывают в вечном, неразрывном, хотя и противоречивом единстве, нарушение которого грозит вырождением и гибелью).

Эту мысль Астафьев разовьёт в своём романе “Царь-рыба”, с которого мы начали разговор о творчестве писателя. Таким образом, Виктор Петрович Астафьев помогает нам задуматься над многими нравственными проблемами, а главное, он говорит о бездуховности не в смысле отсутствия культурных интересов (хотя и об этом), а в смысле отсутствия ответственности, когда человек забывает спросить с самого себя и перекладывает ответственность на всех: школу, коллектив, государство.

Домашнее задание по выбору

Сочинение на тему “Тема семьи в романе В.П.Астафьева “Печальный детектив”.
Сочинение на тему “Как раскрывается тема добра и зла в романе В.П.Астафьева “Печальный детектив”?”
Сочинение на тему “Какие переклички с русской классикой вы заметили в романе “Печальный детектив”?”
Прочитать одно из названных произведений Астафьева и дать краткий отзыв о нём.

Литература

Астафьев В.П. Повести. Рассказы. М.: Дрофа, 2002 (Библиотека отечественной классической художественной литературы).
Астафьев В.П. “Сопричастный ко всему живому…” // Литература в школе. 1987, №2 .
Русская литература 20 века. 11 класс, в двух ч. Под редакцией В.В.Агеносова. М,: Дрофа, 2006.
Зайцев В.А., Герасименко А.П. История русской литературы второй половины 20 века. М., 2004.
Ершов Л.Ф. История русской советской литературы. М.: Высшая школа, 1988.
Егорова Н.В., Золотарёва И.В., Поурочные разработки по русской литературе 20 века. 11 класс. М.: Вако, 2004.
Петрович В.Г., Петрович Н.М. Литература в основной и профильной школе. 11 класс: Книга для учителя. М.: Сфера, 2006.