В своём произведении «Антоновские яблоки» Бунин раскрыл одну из основных вечных тем человечества - тему природы. В рассказе нет захватывающего сюжета, а просто прекрасное и нежное описание природы в осеннюю пору и времяпрепровождения дворян. Но именно эти описания заслуживают пристального внимания читателя.
Внимательно вчитываясь в рассказ, можно заметить, что автор показывает нам каждую деталь, каждую мелочь окружающей обстановки, вплоть до звуков и запахов. Говоря о запахах, стоит отметить их особую красоту и неповторимость: «тонкий аромат опавшей листы и - запах антоновских яблок, запах мёда и осенней свежести», «крепко пахнет от оврагов грибной сыростью, перегнившими листьями и мокрой древесной корою». В ходе рассказа меняются настроения, меняются запахи, меняется жизнь.
Очень важную роль в картине окружающего мира играет цвет. Как и запах, он заметно изменяется на протяжении рассказа. В первых главах мы видим “багровое пламя”, “бирюзовое небо”; “бриллиантовое семизвездие Стожар, голубое небо, золотистый свет низкого солнца” - здесь мы видим даже не сами цвета, но их оттенки, благодаря чему автор раскрывает нам свой внутренний мир. Но с изменением мироощущения меняются и цвета окружающего мира, из него постепенно исчезают краски: “Дни стоят синеватые, пасмурные... Целый день я скитаюсь по пустым равнинам”, “низкое сумрачное небо”, “посеревший барин”.
Это произведение, пропитанное тонким ароматом антоновских яблок, переносит нас в переломную пору - расцвета дворянства и его стремительного упадка. Постепенно проходит «золотой век» дворянства: «Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб... Перемёрли старики на Выселках, умерла Анна Герасимовна, застрелился Арсений Семёныч...” Угасающий дух помещиков поддерживает только охота. Автор вспоминает обряд охоты в доме Арсения Семеновиҹа, особенно приятный отдых, когда случалось проспать охоту, тишина в доме, чтение старых книг в толстых кожаных переплетах, воспоминания о девушках в Дворянских усадьбах… Но всё это в прошлом, и герой понимает, что его не вернуть.
В рассказе можно проследить лёгкое чувство грусти и ностальгии по ушедшему времени. Грусть об уходящих в прошлое дворянских гнездах. Она выражена через описание осени и через картины упадка крупнопоместного хозяйства. Умирает не просто прежний уклад жизни, но целая эпоха русской истории, дворянская эпоха. Но для героя "…хороша и эта нищенская мелкопоместная жизнь!", открывающая перед автором новые чувства, воспоминания и ощущения.
Обобщая вышесказанное, можно сделать вывод, что Бунин сумел передать все свои воспоминания о дворянской жизни, погрузив нас в атмосферу той эпохи с помощью звуков, цветов и запахов, передающих тончайшие оттенки чувств.
В этом году произведению «Антоновские яблоки» Бунина И.А. исполняется 115 лет!
Антоновские яблоки - рассказ написанный Буниным в 1900 году в цикле русской деревенской прозы. Современного читателя ориентируют чаще всего на другие рассказы писателя, чтобы познакомить с его творчеством, а этот рассказ остается несколько в тени. И совершенно незаслуженно! В нем есть все, чем славится во всем мире русская проза. Редкая художественная тонкость писателя накладывается на душевные переживания интеллигентного человека!Поначалу Бунин писал в форме стихотворений, где отражал, в первую очередь, свою любовь к родине. Но постепенно писатель начал думать о создании прозаических произведений, наподобие «Антоновских яблок». Желание писателя передать всю жизнь российского среднего и высшего классов на селе впервые была отражена в «Антоновских яблоках», которые по праву считаются достойными пера Бунина. Приблизительное время их написания относится к концу 1890-х, а первая их публикация состоялась в 1900 году.
Их сюжет в целом представляет описание воспоминаний главного героя, причём в каждой из четырёх глав текста они различны (хотя и имеют общий смысл). Так, в первой части описывается торговля мещан знаменитыми «антоновскими» яблоками в августе, во второй — осень, дворянский дом, где жил главный герой и его родственники. В третьей описывается охота его со своим шурином, Арсением Семёнычем, а также наступление зимы. В четвёртой — описывается ноябрьский день мелкопоместных людей.
Из сюжета выделяется патриотизм самого Бунина, описывающего среднее (и частично высшее) сословие в русском селе, а из стиля написания — особенности художественного слова автора.
Антоновские яблоки цитаты, афоризмы
«Неужели вы еще не знаете, что в семнадцать и семьдесят лет любят одинаково? Неужели вы еще не поняли, что любовь и смерть связаны неразрывно»;
«Гете говорил, что он за всю жизнь был счастлив всего лишь семь минут. Я все-таки, пожалуй, наберу, наберу счастливых минут на полчаса — если с детства считать»;
««Ядреная антоновка — к веселому году». Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась: значит, и хлеб уродился…»;
«Войдешь в дом и прежде всего услышишь запах яблок, а потом уже другие: старой мебели красного дерева, сушеного липового цвета, который с июня лежит на окнах…»;
«Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб. Эти дни были так недавно, а меж тем мне кажется, что с тех пор прошло чуть не целое столетие»;
«Бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему со скал Гибралтара, с каменистых ворот двух миров, за уходившим в ночь и вьюгу кораблем. Дьявол был громаден, как утес, но громаден был и корабль, многоярусный, многотрубный, созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем»;
«Странный город! — говорил я себе, думая об Охотном ряде, об Иверской, о Василии Блаженном. — Василий Блаженный — и Спас-на-Бору, итальянские соборы — и что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах…»;
«Русская провинция везде довольно одинакова. Одно только там ни на что не похоже - сама Волга»;
«Каждая весна есть как бы конец чего-то изжитого и начало чего-то нового».
...Вспоминается мне ранняя погожая осень. Август был с теплыми дождиками, как будто нарочно выпадавшими для сева, с дождиками в самую пору, в середине месяца, около праздника св. Лаврентия. А «осень и зима хороши живут, коли на Лаврентия вода тиха и дождик». Потом бабьим летом паутины много село на поля. Это тоже добрый знак: «Много тенетника на бабье лето — осень ядреная»... Помню раннее, свежее, тихое утро... Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и — запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести. Воздух так чист, точно его совсем нет, по всему саду раздаются голоса и скрип телег. Это тархане, мещане-садовники, наняли мужиков и насыпают яблоки, чтобы в ночь отправлять их в город, — непременно в ночь, когда так славно лежать на возу, смотреть в звездное небо, чувствовать запах дегтя в свежем воздухе и слушать, как осторожно поскрипывает в темноте длинный обоз по большой дороге. Мужик, насыпающий яблоки, ест их сочным треском одно за одним, но уж таково заведение — никогда мещанин не оборвет его, а еще скажет: — Вали, ешь досыта, — делать нечего! На сливанье все мед пьют. И прохладную тишину утра нарушает только сытое квохтанье дроздов на коралловых рябинах в чаще сада, голоса да гулкий стук ссыпаемых в меры и кадушки яблок. В поредевшем саду далеко видна дорога к большому шалашу, усыпанная соломой, и самый шалаш, около которого мещане обзавелись за лето целым хозяйством. Всюду сильно пахнет яблоками, тут — особенно. В шалаше устроены постели, стоит одноствольное ружье, позеленевший самовар, в уголке — посуда. Около шалаша валяются рогожи, ящики, всякие истрепанные пожитки, вырыта земляная печка. В полдень на ней варится великолепный кулеш с салом, вечером греется самовар, и по саду, между деревьями, расстилается длинной полосой голубоватый дым. В праздничные же дни около шалаша — целая ярмарка, и за деревьями поминутно мелькают красные уборы. Толпятся бойкие девки-однодворки в сарафанах, сильно пахнущих краской, приходят «барские» в своих красивых и грубых, дикарских костюмах, молодая старостиха, беременная, с широким сонным лицом и важная, как холмогорская корова. На голове ее «рога», — косы положены по бокам макушки и покрыты несколькими платками, так что голова кажется огромной; ноги, в полусапожках с подковками, стоят тупо и крепко; безрукавка — плисовая, занавеска длинная, а понева — черно-лиловая с полосами кирпичного цвета и обложенная на подоле широким золотым «прозументом»... — Хозяйственная бабочка! — говорит о ней мещанин, покачивая головою. — Переводятся теперь и такие... А мальчишки в белых замашных рубашках и коротеньких порточках, с белыми раскрытыми головами, все подходят. Идут по двое, по трое, мелко перебирая босыми ножками, и косятся на лохматую овчарку, привязанную к яблоне. Покупает, конечно, один, ибо и покупки-то всего на копейку или на яйцо, но покупателей много, торговля идет бойко, и чахоточный мещанин в длинном сюртуке и рыжих сапогах — весел. Вместе с братом, картавым, шустрым полуидиотом, который живет у него «из милости», он торгует с шуточками, прибаутками и даже иногда «тронет» на тульской гармонике. И до вечера в саду толпится народ, слышится около шалаша смех и говор, а иногда и топот пляски... К ночи в погоду становится очень холодно и росисто. Надышавшись на гумне ржаным ароматом новой соломы и мякины, бодро идешь домой к ужину мимо садового вала. Голоса на деревне или скрип ворот раздаются по студеной заре необыкновенно ясно. Темнеет. И вот еще запах: в саду — костер, и крепко тянет душистым дымом вишневых сучьев. В темноте, в глубине сада — сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша багровое пламя, окруженное мраком, и чьи-то черные, точно вырезанные из черного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням. То по всему дереву ляжет черная рука в несколько аршин, то четко нарисуются две ноги — два черных столба. И вдруг все это скользнет с яблони — и тень упадет по всей аллее, от шалаша до самой калитки... Поздней ночью, когда на деревне погаснут огни, когда в небе уже высоко блещет бриллиантовое созвездие Стожар, еще раз пробежишь в сад. Шурша по сухой листве, как слепой, доберешься до шалаша. Там на полянке немного светлее, а над головой белеет Млечный Путь. — Это вы, барчук? — тихо окликает кто-то из темноты. — Я. А вы не спите еще, Николай? — Нам нельзя-с спать. А, должно, уж поздно? Вон, кажись, пассажирский поезд идет... Долго прислушиваемся и различаем дрожь в земле, дрожь переходит в шум, растет, и вот, как будто уже за самым садом, ускоренно выбивают шумный такт колеса: громыхая и стуча, несется поезд... ближе, ближе, все громче и сердитее... И вдруг начинает стихать, глохнуть, точно уходя в землю... — А где у вас ружье, Николай? — А вот возле ящика-с. Вскинешь кверху тяжелую, как лом, одностволку и с маху выстрелишь. Багровое пламя с оглушительным треском блеснет к небу, ослепит на миг и погасит звезды, а бодрое эхо кольцом грянет и раскатится по горизонту, далеко-далеко замирая в чистом и чутком воздухе. — Ух, здорово! — скажет мещанин. — Потращайте, потращайте, барчук, а то просто беда! Опять всю дулю на валу отрясли... А черное небо чертят огнистыми полосками падающие звезды. Долго глядишь в его темно-синюю глубину, переполненную созвездиями, пока не поплывет земля под ногами. Тогда встрепенешься и, пряча руки в рукава, быстро побежишь по аллее к дому... Как холодно, росисто и как хорошо жить на свете!II
«Ядреная антоновка — к веселому году». Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась: значит, и хлеб уродился... Вспоминается мне урожайный год. На ранней заре, когда еще кричат петухи и по-черному дымятся избы, распахнешь, бывало, окно в прохладный сад, наполненный лиловатым туманом, сквозь который ярко блестит кое-где утреннее солнце, и не утерпишь — велишь поскорее заседлывать лошадь, а сам побежишь умываться на пруд. Мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом небе. Вода под лозинами стала прозрачная, ледяная и как будто тяжелая. Она мгновенно прогоняет ночную лень, и, умывшись и позавтракав в людской с работниками горячими картошками и черным хлебом с крупной сырой солью, с наслаждением чувствуешь под собой скользкую кожу седла, проезжая по Выселкам на охоту. Осень — пора престольных праздников, и народ в это время прибран, доволен, вид деревни совсем не тот, что в другую пору. Если же год урожайный и на гумнах возвышается целый золотой город, а на реке звонко и резко гогочут по утрам гуси, так в деревне и совсем не плохо. К тому же наши Выселки спокон веку, еще со времен дедушки, славились «богатством». Старики и старухи жили в Выселках очень подолгу, — первый признак богатой деревни, — и были все высокие, большие и белые, как лунь. Только и слышишь, бывало: «Да, — вот Агафья восемьдесят три годочка отмахала!» — или разговоры в таком роде: — И когда это ты умрешь, Панкрат? Небось тебе лет сто будет? — Как изволите говорить, батюшка? — Сколько тебе годов, спрашиваю! — А не знаю-с, батюшка. — Да Платона Аполлоныча-то помнишь? — Как же-с, батюшка, — явственно помню. — Ну, вот видишь. Тебе, значит, никак не меньше ста. Старик, который стоит перед барином вытянувшись, кротко и виновато улыбается. Что ж, мол, делать, — виноват, зажился. И он, вероятно, еще более зажился бы, если бы не объелся в Петровки луку. Помню я и старуху его. Все, бывало, сидит на скамеечке, на крыльце, согнувшись, тряся головой, задыхаясь и держась за скамейку руками, — все о чем-то думает. «О добре своем небось», — говорили бабы, потому что «добра» у нее в сундуках было, правда, много. А она будто и не слышит; подслеповато смотрит куда-то вдаль из-под грустно приподнятых бровей, трясет головой и точно силится вспомнить что-то. Большая была старуха, вся какая-то темная. Панева — чуть не прошлого столетия, чуньки — покойницкие, шея — желтая и высохшая, рубаха с канифасовыми косяками всегда белая-белая, — «совсем хоть в гроб клади». А около крыльца большой камень лежал: сама купила себе на могилку, так же как и саван, — отличный саван, с ангелами, с крестами и с молитвой, напечатанной по краям. Под стать старикам были и дворы в Выселках: кирпичные, строенные еще дедами. А у богатых мужиков — у Савелия, у Игната, у Дрона — избы были в две-три связи, потому что делиться в Выселках еще не было моды. В таких семьях водили пчел, гордились жеребцом-битюгом сиво-железното цвета и держали усадьбы в порядке. На гумнах темнели густые и тучные конопляники, стояли овины и риги, крытые вприческу; в пуньках и амбарчиках были железные двери, за которыми хранились холсты, прялки, новые полушубки, наборная сбруя, меры, окованные медными обручами. На воротах и на санках были выжжены кресты. И помню, мне порою казалось на редкость заманчивым быть мужиком. Когда, бывало, едешь солнечным утром по деревне, все думаешь о том, как хорошо косить, молотить, спать на гумне в ометах, а в праздник встать вместе с солнцем, под густой и музыкальный благовест из села, умыться около бочки и надеть чистую замашную рубаху, такие же портки и несокрушимые сапоги с подковками. Если же, думалось, к этому прибавить здоровую и красивую жену в праздничном уборе, да поездку к обедне, а потом обед у бородатого тестя, обед с горячей бараниной на деревянных тарелках и с ситниками, с сотовым медом и брагой, — так больше и желать невозможно! Склад средней дворянской жизни еще и на моей памяти, — очень недавно, — имел много общего со складом богатой мужицкой жизни по своей домовитости и сельскому старосветскому благополучию. Такова, например, была усадьба тетки Анны Герасимовны, жившей от Выселок верстах в двенадцати. Пока, бывало, доедешь до этой усадьбы, уже совсем обедняется. С собаками на сворах ехать приходится шагом, да и спешить не хочется, — так весело в открытом поле в солнечный и прохладный день! Местность ровная, видно далеко. Небо легкое и такое просторное и глубокое. Солнце сверкает сбоку, и дорога, укатанная после дождей телегами, замаслилась и блестит, как рельсы. Вокруг раскидываются широкими косяками свежие, пышно-зеленые озими. Взовьется откуда-нибудь ястребок в прозрачном воздухе и замрет на одном месте, трепеща острыми крылышками. А в ясную даль убегают четко видные телеграфные столбы, и проволоки их, как серебряные струны, скользят по склону ясного неба. На них сидят кобчики, — совсем черные значки на нотной бумаге. Крепостного права я не знал и не видел, но, помню, у тетки Анны Герасимовны чувствовал его. Въедешь во двор и сразу ощутишь, что тут оно еще вполне живо. Усадьба — небольшая, но вся старая, прочная, окруженная столетними березами и лозинами. Надворных построек — невысоких, но домовитых — множество, и все они точно слиты из темных дубовых бревен под соломенными крышами. Выделяется величиной или, лучше сказать, длиной только почерневшая людская, из которой выглядывают последние могикане дворового сословия — какие-то ветхие старики и старухи, дряхлый повар в отставке, похожий на Дон-Кихота. Все они, когда въезжаешь во двор, подтягиваются и низко-низко кланяются. Седой кучер, направляющийся от каретного сарая взять лошадь, еще у сарая снимает шапку и по всему двору идет с обнаженной головой. Он у тетки ездил форейтором, а теперь возит ее к обедне, — зимой в возке, а летом в крепкой, окованной железом тележке, вроде тех, на которых ездят попы. Сад у тетки славился своею запущенностью, соловьями, горлинками и яблоками, а дом — крышей. Стоял он во главе двора, у самого сада, — ветви лип обнимали его, — был невелик и приземист, но казалось, что ему и веку не будет, — так основательно глядел он из-под своей необыкновенно высокой и толстой соломенной крыши, почерневшей и затвердевшей от времени. Мне его передний фасад представлялся всегда живым: точно старое лицо глядит из-под огромной шапки впадинами глаз, — окнами с перламутровыми от дождя и солнца стеклами. А по бокам этих глаз были крыльца, — два старых больших крыльца с колоннами. На фронтоне их всегда сидели сытые голуби, между тем как тысячи воробьев дождем пересыпались с крыши на крышу... И уютно чувствовал себя гость в этом гнезде под бирюзовым осенним небом! Войдешь в дом и прежде всего услышишь запах яблок, а потом уже другие: старой мебели красного дерева, сушеного липового цвета, который с июня лежит на окнах... Во всех комнатах — в лакейской, в зале, в гостиной — прохладно и сумрачно: это оттого, что дом окружен садом, а верхние стекла окон цветные: синие и лиловые. Всюду тишина и чистота, хотя, кажется, кресла, столы с инкрустациями и зеркала в узеньких и витых золотых рамах никогда не трогались с места. И вот слышится покашливанье: выходит тетка. Она небольшая, но тоже, как и все кругом, прочная. На плечах у нее накинута большая персидская шаль. Выйдет она важно, но приветливо, и сейчас же под бесконечные разговоры про старину, про наследства, начинают появляться угощения: сперва «дули», яблоки, — антоновские, «бель-барыня», боровинка, «плодовитка», — а потом удивительный обед: вся насквозь розовая вареная ветчина с горошком, фаршированная курица, индюшка, маринады и красный квас, — крепкий и сладкий-пресладкий... Окна в сад подняты, и оттуда веет бодрой осенней прохладой.III
За последние годы одно поддерживало угасающий дух помещиков — охота. Прежде такие усадьбы, как усадьба Анны Герасимовны, были не редкость. Были и разрушающиеся, но все еще жившие на широкую ногу усадьбы с огромным поместьем, с садом в двадцать десятин. Правда, сохранились некоторые из таких усадеб еще и до сего времени, но в них уже нет жизни... Нет троек, нет верховых «киргизов», нет гончих и борзых собак, нет дворни и нет самого обладателя всего этого — помещика-охотника, вроде моего покойного шурина Арсения Семеныча. С конца сентября наши сады и гумна пустели, погода, по обыкновению, круто менялась. Ветер по целым дням рвал и трепал деревья, дожди поливали их с утра до ночи. Иногда к вечеру между хмурыми низкими тучами пробивался на западе трепещущий золотистый свет низкого солнца; воздух делался чист и ясен, а солнечный свет ослепительно сверкал между листвою, между ветвями, которые живою сеткою двигались и волновались от ветра. Холодно и ярко сияло на севере над тяжелыми свинцовыми тучами жидкое голубое небо, а из-за этих туч медленно выплывали хребты снеговых гор-облаков. Стоишь у окна и думаешь: «Авось, бог даст, распогодится». Но ветер не унимался. Он волновал сад, рвал непрерывно бегущую из трубы людской струю дыма и снова нагонял зловещие космы пепельных облаков. Они бежали низко и быстро — и скоро, точно дым, затуманивали солнце. Погасал его блеск, закрывалось окошечко в голубое небо, а в саду становилось пустынно и скучно, и снова начинал сеять дождь... сперва тихо, осторожно, потом все гуще и, наконец, превращался в ливень с бурей и темнотою. Наступала долгая, тревожная ночь... Из такой трепки сад выходил почти совсем обнаженным, засыпанным мокрыми листьями и каким-то притихшим, смирившимся. Но зато как красив он был, когда снова наступала ясная погода, прозрачные и холодные дни начала октября, прощальный праздник осени! Сохранившаяся листва теперь будет висеть на деревьях уже до первых зазимков. Черный сад будет сквозить на холодном бирюзовом небе и покорно ждать зимы, пригреваясь в солнечном блеске. А поля уже резко чернеют пашнями и ярко зеленеют закустившимися озимями... Пора на охоту! И вот я вижу себя в усадьбе Арсения Семеныча, в большом доме, в зале, полной солнца и дыма от трубок и папирос. Народу много — все люди загорелые, с обветренными лицами, в поддевках и длинных сапогах. Только что очень сытно пообедали, раскраснелись и возбуждены шумными разговорами о предстоящей охоте, но не забывают допивать водку и после обеда. А на дворе трубит рог и завывают на разные голоса собаки. Черный борзой, любимец Арсения Семеныча, взлезает на стол и начинает пожирать с блюда остатки зайца под соусом. Но вдруг он испускает страшный визг и, опрокидывая тарелки и рюмки, срывается со стола: Арсений Семеныч, вышедший из кабинета с арапником и револьвером, внезапно оглушает залу выстрелом. Зала еще более наполняется дымом, а Арсений Семеныч стоит и смеется. — Жалко, что промахнулся! — говорит он, играя глазами. Он высок ростом, худощав, но широкоплеч и строен, а лицом — красавец цыган. Глаза у него блестят дико, он очень ловок, в шелковой малиновой рубахе, бархатных шароварах и длинных сапогах. Напугав и собаку и гостей выстрелом, он шутливо-важно декламирует баритоном:Пора, пора седлать проворного донца
И звонкий рог за плечи перекинуть! —
И громко говорит:
— Ну, однако, нечего терять золотое время! Я сейчас еще чувствую, как жадно и емко дышала молодая грудь холодом ясного и сырого дня под вечер, когда, бывало, едешь с шумной ватагой Арсения Семеныча, возбужденный музыкальным гамом собак, брошенных в чернолесье, в какой-нибудь Красный Бугор или Гремячий Остров, уже одним своим названием волнующий охотника. Едешь на злом, сильном и приземистом «киргизе», крепко сдерживая его поводьями, и чувствуешь себя слитым с ним почти воедино. Он фыркает, просится на рысь, шумно шуршит копытами по глубоким и легким коврам черной осыпавшейся листвы, и каждый звук гулко раздается в пустом, сыром и свежем лесу. Тявкнула где-то вдалеке собака, ей страстно и жалобно ответила другая, третья — и вдруг весь лес загремел, точно он весь стеклянный, от бурного лая и крика. Крепко грянул среди этого гама выстрел — и все «заварилось» и покатилось куда-то вдаль. — Береги-и! — завопил кто-то отчаянным голосом на весь лес. «А, береги!» — мелькнет в голове опьяняющая мысль. Гикнешь на лошадь и, как сорвавшийся с цепи, помчишься по лесу, уже ничего не разбирая по пути. Только деревья мелькают перед глазами да лепит в лицо грязью из-под копыт лошади. Выскочишь из лесу, увидишь на зеленях пеструю, растянувшуюся по земле стаю собак и еще сильнее наддашь «киргиза» наперерез зверю, — по зеленям, взметам и жнивьям, пока, наконец, не перевалишься в другой остров и не скроется из глаз стая вместе со своим бешеным лаем и стоном. Тогда, весь мокрый и дрожащий от напряжения, осадишь вспененную, хрипящую лошадь и жадно глотаешь ледяную сырость лесной долины. Вдали замирают крики охотников и лай собак, а вокруг тебя — мертвая тишина. Полураскрытый строевой лес стоит неподвижно, и кажется, что ты попал в какие-то заповедные чертоги. Крепко пахнет от оврагов грибной сыростью, перегнившими листьями и мокрой древесной корою. И сырость из оврагов становится все ощутительнее, в лесу холоднеет и темнеет... Пора на ночевку. Но собрать собак после охоты трудно. Долго и безнадежно-тоскливо звенят рога в лесу, долго слышатся крик, брань и визг собак... Наконец, уже совсем в темноте, вваливается ватага охотников в усадьбу какого-нибудь почти незнакомого холостяка-помещика и наполняет шумом весь двор усадьбы, которая озаряется фонарями, свечами и лампами, вынесенными навстречу гостям из дому... Случалось, что у такого гостеприимного соседа охота жила по нескольку дней. На ранней утренней заре, по ледяному ветру и первому мокрому зазимку, уезжали в леса и в поле, а к сумеркам опять возвращались, все в грязи, с раскрасневшимися лицами, пропахнув лошадиным потом, шерстью затравленного зверя, — и начиналась попойка. В светлом и людном доме очень тепло после целого дня на холоде в поле. Все ходят из комнаты в комнату в расстегнутых поддевках, беспорядочно пьют и едят, шумно передавая друг другу свои впечатления над убитым матерым волком, который, оскалив зубы, закатив глаза, лежит с откинутым на сторону пушистым хвостом среди залы и окрашивает своей бледной и уже холодной кровью пол. После водки и еды чувствуешь такую сладкую усталость, такую негу молодого сна, что как через воду слышишь говор. Обветренное лицо горит, а закроешь глаза — вся земля так и поплывет под ногами. А когда ляжешь в постель, в мягкую перину, где-нибудь в угловой старинной комнате с образничкой и лампадой, замелькают перед глазами призраки огнисто-пестрых собак, во всем теле заноет ощущение скачки, и не заметишь, как потонешь вместе со всеми этими образами и ощущениями в сладком и здоровом сне, забыв даже, что эта комната была когда-то молельной старика, имя которого окружено мрачными крепостными легендами, и что он умер в этой молельной, вероятно, на этой же кровати. Когда случалось проспать охоту, отдых был особенно приятен. Проснешься и долго лежишь в постели. Во всем доме — тишина. Слышно, как осторожно ходит по комнатам садовник, растапливая печи, и как дрова трещат и стреляют. Впереди — целый день покоя в безмолвной уже по-зимнему усадьбе. Не спеша оденешься, побродишь по саду, найдешь в мокрой листве случайно забытое холодное и мокрое яблоко, и почему-то оно покажется необыкновенно вкусным, совсем не таким, как другие. Потом примешься за книги, — дедовские книги в толстых кожаных переплетах, с золотыми звездочками на сафьянных корешках. Славно пахнут эти, похожие на церковные требники книги своей пожелтевшей, толстой шершавой бумагой! Какой-то приятной кисловатой плесенью, старинными духами... Хороши и заметки на их полях, крупно и с круглыми мягкими росчерками сделанные гусиным пером. Развернешь книгу и читаешь: «Мысль, достойная древних и новых философов, цвет разума и чувства сердечного»... И невольно увлечешься и самой книгой. Это — «Дворянин-философ», аллегория, изданная лет сто тому назад иждивением какого-то «кавалера многих орденов» и напечатанная в типографии приказа общественного призрения, — рассказ о том, как «дворянин-философ, имея время и способность рассуждать, к чему разум человека возноситься может, получил некогда желание сочинить план света на пространном месте своего селения»... Потом наткнешься на «сатирические и философские сочинения господина Вольтера» и долго упиваешься милым и манерным слогом перевода: «Государи мои! Эразм сочинил в шестом-надесять столетии похвалу дурачеству (манерная пауза, — точка с занятою); вы же приказываете мне превознесть пред вами разум...» Потом от екатерининской старины перейдешь к романтическим временам, к альманахам, к сантиментально-напыщенным и длинным романам... Кукушка выскакивает из часов и насмешливо-грустно кукует над тобою в пустом доме. И понемногу в сердце начинает закрадываться сладкая и странная тоска... Вот «Тайны Алексиса», вот «Виктор, или Дитя в лесу»: «Бьет полночь! Священная тишина заступает место дневного шума и веселых песен поселян. Сон простирает мрачныя крылья свои над поверхностью нашего полушария; он стрясает с них мрак и мечты... Мечты... Как часто продолжают оне токмо страдания злощастнаго!..» И замелькают перед глазами любимые старинные слова: скалы и дубравы, бледная луна и одиночество, привидения и призраки, «ероты», розы и лилии, «проказы и резвости младых шалунов», лилейная рука, Людмилы и Алины... А вот журналы с именами: Жуковского, Батюшкова, лицеиста Пушкина. И с грустью вспомнишь бабушку, ее полонезы на клавикордах, ее томное чтение стихов из «Евгения Онегина». И старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою... Хорошие девушки и женщины жили когда-то в дворянских усадьбах! Их портреты глядят на меня со стены, аристократически-красивые головки в старинных прическах кротко и женственно опускают свои длинные ресницы на печальные и нежные глаза...IV
Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб. Эти дни были так недавно, а меж тем мне кажется, что с тех пор прошло чуть не целое столетие. Перемерли старики в Выселках, умерла Анна Герасимовна, застрелился Арсений Семеныч... Наступает царство мелкопоместных, обедневших до нищенства!.. Но хороша и эта нищенская мелкопоместная жизнь! Вот я вижу себя снова в деревне, глубокой осенью. Дни стоят синеватые, пасмурные. Утром я сажусь в седло и с одной собакой, с ружьем и с рогом уезжаю в поле. Ветер звонит и гудит в дуло ружья, ветер крепко дует навстречу, иногда с сухим снегом. Целый день я скитаюсь по пустым равнинам... Голодный и прозябший, возвращаюсь я к сумеркам в усадьбу, и на душе становится так тепло и отрадно, когда замелькают огоньки Выселок и потянет из усадьбы запахом дыма, жилья. Помню, у нас в доме любили в эту пору «сумерничать», не зажигать огня и вести в полутемноте беседы. Войдя в дом, я нахожу зимние рамы уже вставленными, и это еще более настраивает меня на мирный зимний лад. В лакейской работник топит печку, и я, как в детстве, сажусь на корточки около вороха соломы, резко пахнущей уже зимней свежестью, и гляжу то в пылающую печку, то на окна, за которыми, синея, грустно умирают сумерки. Потом иду в людскую. Там светло и людно: девки рубят капусту, мелькают сечки, я слушаю их дробный, дружный стук и дружные, печально-веселые деревенские песни... Иногда заедет какой-нибудь мелкопоместный сосед и надолго увезет меня к себе... Хороша и мелкопоместная жизнь! Мелкопоместный встает рано. Крепко потянувшись, поднимается он с постели и крутит толстую папиросу из дешевого, черного табаку или просто из махорки. Бледный свет раннего ноябрьского утра озаряет простой, с голыми стенами кабинет, желтые и заскорузлые шкурки лисиц над кроватью и коренастую фигуру в шароварах и распоясанной косоворотке, а в зеркале отражается заспанное лицо татарского склада. В полутемном, теплом доме мертвая тишина. За дверью в коридоре похрапывает старая кухарка, жившая в господском доме еще девчонкою. Это, однако, не мешает барину хрипло крикнуть на весь дом: — Лукерья! Самовар! Потом, надев сапоги, накинув на плечи поддевку и не застегивая ворота рубахи, он выходит на крыльцо. В запертых сенях пахнет псиной; лениво дотягиваясь, с визгом зевая и улыбаясь, окружают его гончие. — Отрыж! — медленно, снисходительным басом говорит он и через сад идет на гумно. Грудь его широко дышит резким воздухом зари и запахам озябшего за ночь, обнаженного сада. Свернувшиеся и почерневшие от мороза листья шуршат под сапогами в березовой аллее, вырубленной уже наполовину. Вырисовываясь на низком сумрачном небе, спят нахохленные галки на гребне риги... Славный будет день для охоты! И, остановившись среди аллеи, барин долго глядит в осеннее поле, на пустынные зеленые озими, по которым бродят телята. Две гончие суки повизгивают около его ног, а Заливай уже за садом: перепрыгивая по колким жнивьям, он как будто зовет и просится в поле. Но что сделаешь теперь с гончими? Зверь теперь в поле, на взметах, на чернотропе, а в лесу он боится, потому что в лесу ветер шуршит листвою... Эх, кабы борзые! В риге начинается молотьба. Медленно расходясь, гудит барабан молотилки. Лениво натягивая постромки, упираясь ногами по навозному кругу и качаясь, идут лошади в приводе. Посреди привода, вращаясь на скамеечке, сидит погонщик и однотонно покрикивает на них, всегда хлестая кнутом только одного бурого мерина, который ленивее всех и совсем спит на ходу, благо глаза у него завязаны. — Ну, ну, девки, девки! — строго кричит степенный подавальщик, облачаясь в широкую холщовую рубаху. Девки торопливо разметают ток, бегают с носилками, метлами. — С богом! — говорит подавальщик, и первый пук старновки, пущенный на пробу, с жужжаньем и визгом пролетает в барабан и растрепанным веером возносится из-под него кверху. А барабан гудит все настойчивее, работа закипает, и скоро все звуки сливаются в общий приятный шум молотьбы. Барин стоит у ворот риги и смотрит, как в ее темноте мелькают красные и желтые платки, руки, грабли, солома, и все это мерно двигается и суетится под гул барабана и однообразный крик и свист погонщика. Хоботье облаками летит к воротам. Барин стоит, весь посеревший от него. Часто он поглядывает в поле... Скоро-скоро забелеют поля, скоро покроет их зазимок... Зазимок, первый снег! Борзых нет, охотиться в ноябре не с чем; но наступает зима, начинается «работа» с гончими. И вот опять, как в прежние времена, съезжаются мелкопоместные друг к другу, пьют на последние деньги, по целым дням пропадают в снежных полях. А вечером на каком-нибудь глухом хуторе далеко светятся в темноте зимней ночи окна флигеля. Там, в этом маленьком флигеле, плавают клубы дыма, тускло горят сальные свечи, настраивается гитара...Первое, на что обращаешь внимание при чтении рассказа, - это на отсутствие сюжета в привычном понимании, т.е. отсутствии событийной динамики. Первые же слова произведения «…Вспоминается мне ранняя погожая осень» погружают нас в мир воспоминаний героя, и сюжет начинает развиваться как цепь ощущений, связанных с ними. Запахом антоновских яблок, который будит в душе рассказчика самые различные ассоциации. Меняются запахи – меняется сама жизнь, но смена ее уклада передана писателем как смена личных ощущений героя, смена его мировосприятия.
Обратим внимание на картины осени, данные в разных главах. В первой главе: «В темноте, в глубине сада – сказочная картина: точно в уголке ада, пылает шалаша багровое пламя. окруженное мраком, и чьи – то черные, точно вырезанные из черного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням». Во второй главе: «Мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом небе. Вода под лозинами стала прозрачная, ледяная и как будто тяжелая… Когда, бывало, едешь солнечным утром по деревне, все думаешь о том, что хорошо косить, молотить, спать на гумне в ометах, а в праздник встать вместе с солнцем…». В третьей: «Ветер по целым дням рвал и трепал деревья, дожди поливали их с утра до ночи… ветер не унимался. Он волновал сад, рвал непрерывно бегущую из трубу людскую струю дыма и снова нагонял зловещие космы пепельных облаков. Они бежали низко и быстро – и скоро, точно дым, затуманивали солнце. Погасал его блеск, закрывалось окошечко в голубое небо, а в саду становилось пустынно и скучно, и все чаще начинал сеять дождь…». И в четвертой же главе: «Дни синеватые, пасмурные… Целый день я скитаюсь по пустым равнинам…».
Описание осени передано рассказчиком через цветковое и звуковое ее восприятие. Осенний пейзаж от главы к главе меняется: меркнут краски, меньше становится солнечного света. По существу, в рассказе описана осень не одного года, а нескольких, и это постоянно подчеркивается в тексте: «Вспоминается мне урожайный год»; «Эти были так недавно, а меж тем кажется, что с тех пор прошло чуть не целое столетие».
Картинки – воспоминания возникают в сознании рассказчика и создают иллюзию действия. Однако и сам рассказчик пребывает как будто в разных возрастных ипостасях: от главы к главе он словно становится старше и смотрит на мир то глазами ребенка, подростка и юноши, а то и глазами человека, перешагнувшего зрелый возраст. Но время как будто не властно над ним, да и течет оно в рассказе как-то очень странно. С одной стороны, оно вроде бы идет вперед, но в воспоминаниях рассказчик все время обращается назад. Все события, происходящие в прошлом, воспринимаются и переживаются им как сиюминутные, развивающиеся на его глазах. Такая относительность времени является одной из черт бунинской прозы.
Одним из главных образов-лейтмотивов, вероятно, является в произведении образ запаха, сопровождающий всё повествование от начала и до конца. Помимо главного лейтмотива, пронизывающего всё произведение, – запаха антоновских яблок – здесь присутствуют и другие запахи: “крепко тянет душистым дымом вишнёвых сучьев”, “ржаной аромат новой соломы и мякины”, “запах яблок, а потом уже и другие: старой мебели красного дерева, сушёного липового цвета, который с июня лежит на окнах...”, “славно пахнут эти, похожие на церковные требники книги... Какой-то приятной кисловатой плесенью, старинными духами...”, “запах дыма, жилья”...
Буниным воссоздаются особая красота и неповторимость запахов сложных, того, что называют синтезом, “букетом” ароматов: “тонкий аромат опавшей листы и – запах антоновских яблок, запах мёда и осенней свежести”, “крепко пахнет от оврагов грибной сыростью, перегнившими листьями и мокрой древесной корою”.
Особая роль образа запаха в сюжете произведения обусловлена ещё и тем, что с течением времени характер запахов меняется от тонких, едва уловимых гармоничных природных ароматов в первой и второй частях рассказа – к резким, неприятным запахам, кажущимся каким-то диссонансом в окружающем мире, – во второй, третьей и четвёртой его частях (“запах дыма”, “в запертых сенях пахнет псиной”, запах “дешёвого табаку” или “просто махорки”).
Меняются запахи – меняется сама жизнь, её основы. Смена исторических укладов показывается Буниным как смена личных ощущений героя, смена мировосприятия.
Зрительные образы в произведении максимально отчётливы, графичны: “чёрное небо чертят огнистыми полосками падающие звёзды”, “мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом небе”, “холодно и ярко сияло на севере над тяжёлыми свинцовыми тучами жидкое голубое небо, а из-за этих туч медленно выплывали хребты снеговых гор-облаков”, “чёрный сад будет сквозить на холодном бирюзовом небе и покорно ждать зимы... А поля уже резко чернеют пашнями и ярко зеленеют закустившимися озимями”. Подобная “кинематографичность” изображения, построенного на контрастах, создаёт у читателя иллюзию действия, происходящего на глазах или запечатлённого на полотне художника: “В темноте, в глубине сада, – сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша багровое пламя, окружённое мраком, и чьи-то чёрные, точно вырезанные из чёрного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням. То по всему дереву ляжет чёрная рука в несколько аршин, то чётко нарисуются две ноги – два чёрных столба. И вдруг всё это скользнёт с яблони – и тень упадёт по всей аллее, от шалаша до самой калитки...”
Очень важную роль в картине окружающего мира играет цвет. Как и запах, он является сюжетообразующим элементом, заметно изменяясь на протяжении рассказа. В первых главах мы видим “багровое пламя”, “бирюзовое небо”; “бриллиантовое семизвездие Стожар, голубое небо, золотистый свет низкого солнца” – подобная цветовая гамма, построенная даже не на самих цветах, а на их оттенках, передаёт многообразие окружающего мира и его эмоциональное восприятие героем. Но с изменением мироощущения меняются и цвета окружающего мира, из него постепенно исчезают краски: “Дни стоят синеватые, пасмурные... Целый день я скитаюсь по пустым равнинам”, “низкое сумрачное небо”, “посеревший барин”. Полутона и оттенки (“бирюзовый”, “лиловатый” и другие), в изобилии присутствующие в первых частях произведения, сменяются контрастом чёрного и белого (“чёрный сад”, “поля резко чернеют пашнями... забелеют поля”, “снежные поля”). На чёрно-белый фон Бунин-живописец неожиданно наносит весьма зловещий мазок: “убитый матёрый волк окрашивает своей бледной и уже холодной кровью пол”.
Но, пожалуй, наиболее часто встречающимся является в произведении эпитет “золотой”: “большой, весь золотой... сад”, “золотой город зерна”, “золотые рамы”, “золотистый свет солнца”.
Семантика этого образа чрезвычайно обширна: это и прямое значение (“золотые рамы”), и обозначение цвета осенней листвы, и передача эмоционального состояния героя, торжественности минут вечернего заката, и признак изобилия (зерна, яблок), некогда присущего России, и символ юности, “золотой” поры жизни героя.
При всём многообразии значений можно констатировать одно: эпитет “золотой” относится у Бунина к прошедшему времени, являясь характеристикой дворянской, уходящей России. У читателя этот эпитет ассоциируется ещё с одним понятием: “золотой век” российской жизни, век относительного благополучия, изобилия, основательности и прочности бытия.
Таким видится И.А.Бунину век уходящий.
Чувственное восприятие мира дополняется в “Антоновских яблоках” образами осязательными: “с наслаждением чувствуешь под собой скользкую кожу седла”, “толстая шершавая бумага” – и вкусовыми: “вся насквозь розовая варёная ветчина с горошком, фаршированная курица, индюшка, маринады и красный квас – крепкий и сладкий-пресладкий...”, “...холодное и мокрое яблоко... почему-то покажется необыкновенно вкусным, совсем не таким, как другие”.
Таким образом, отмечая мгновенные ощущения героя от соприкосновения с внешним миром, Бунин стремится передать всё то “глубокое, чудесное, невыразимое, что есть в жизни” 1.
С максимальной точностью и выразительностью мироощущение героя “Антоновских яблок” выражено словами: “Как холодно, росисто, и как хорошо жить на свете!” Герою в молодости свойственно острое переживание радости и полноты бытия: “жадно и ёмко дышала моя грудь”, “всё думаешь о том, как хорошо косить, молотить, спать на гумне в омётах...”
Однако, как отмечают большинство исследователей, в художественном мире Бунина радость жизни всегда соединяется с трагическим сознанием её конечности. 3. И в “Антоновских яблоках” мотив угасания, умирания всего, что так дорого герою, является одним из главных: “Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб... Перемёрли старики на Выселках, умерла Анна Герасимовна, застрелился Арсений Семёныч...”
Умирает не просто прежний уклад жизни – умирает целая эпоха русской истории, дворянская эпоха, опоэтизированная Буниным в данном произведении. К концу рассказа всё более отчётливым и настойчивым становится мотив пустоты и холода.
С особенной силой это показано в образе сада, когда-то “большого, золотого”, наполненного звуками, ароматами, теперь же – “озябшего за ночь, обнажённого”, “почерневшего”, а также художественных деталях, выразительнейшей из которых является найденное “в мокрой листве случайно забытое холодное и мокрое яблоко”, которое “почему-то покажется необыкновенно вкусным, совсем не таким, как другие”.
Вот так, на уровне личных ощущений и переживаний героя, изображает Бунин происходящий в России процесс вырождения дворянства, несущий с собой невосполнимые потери в духовном и культурном отношении: “Потом примешься за книги – дедовские книги в толстых кожаных переплётах, с золотыми звёздочками на сафьянных корешках... Хороши... заметки на их полях, крупно и с круглыми мягкими росчерками сделанные гусиным пером. Развернёшь книгу и читаешь: “Мысль, достойная древних и новых философов, цвет разума и чувства сердечного”... и невольно увлечёшься и самой книгой... И понемногу в сердце начинает закрадываться сладкая и странная тоска...
А вот журналы с именами Жуковского, Батюшкова, лицеиста Пушкина. И с грустью вспомнишь бабушку, её полонезы на клавикордах, её томное чтение стихов из “Евгения Онегина”. И старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою...”
Поэтизируя прошлое, её “век минувший”, автор не может не думать и об её будущем. Этот мотив появляется в конце рассказа в виде глаголов будущего времени: “Скоро-скоро забелеют поля, скоро покроет их зазимок...” Приём повтора усиливает грустную лирическую ноту; образы голого леса, пустых полей подчёркивают тоскливую тональность концовки произведения.
Будущее неясно, оно вызывает тревожные предчувствия. Символичен образ первого снега, покрывшего поля: при всей его многозначности он часто ассоциируется у учащихся с новым чистым листом бумаги, а если учесть, что под произведением поставлена дата “1900”, то невольно возникает вопрос: что напишет новый век на этом белом, незапятнанном листе, какие следы оставит на нём? Лирической доминантой произведения звучат эпитеты: “грустная, безнадёжная удаль”...
Цикл рассказов под названием «Темные аллеи» посвящен извечной теме любого вида искусства – любви. О «Темных аллеях» говорят, как о своеобразной энциклопедии любви, которая вместила в себя самые различные и невероятные истории об этом великом и зачастую противоречивом чувстве. Само словосочетание, что послужило названием для сборника, было взято писателем из стихотворения «Обыкновенная повесть» Н. Огарёва, которое посвящено первой любви, у которой так и не случилось ожидаемого продолжения.
В самом же сборнике есть рассказ с таким названием, но это не говорит о том, что этот рассказ – основной, нет, это выражение – олицетворение настроения всех рассказов и повестей, общий неуловимый смысл, прозрачная, почти невидимая ниточка, связывающая рассказы между собой.
Особенностью цикла рассказов «Темные аллеи» можно назвать моменты, когда любовь двух героев по каким-то причинам не может больше продолжаться. Зачастую палачом пылких чувств героев Бунина становится смерть, порой непредвиденные обстоятельства или несчастья, но самое главное – любви никогда не дано осуществиться.
В этом и состоит ключевая концепция представления Бунина о земной любви между двумя. Он желает показывать любовь на пике ее расцвета, он желает подчеркнуть ее настоящее богатство и наивысшую ценность, то, что ей нет надобности превращаться в жизненные обстоятельства, как свадьба, брак, совместная жизнь…
Особое внимание стоит уделить необычным женским портретам, которыми так богаты «Темные аллеи». Иван Алексеевич выписывает образы женщин с таким изяществом и оригинальностью, что женский портрет каждого рассказа становится незабываемым и по-настоящему интригующим.
Мастерство Бунина состоит в нескольких точных выражениях и метафор, которые мгновенно рисуют в сознании читателя описываемую автором картину с множеством цветов, оттенков и нюансов.
Рассказы «Руся», «Антигона», «Галя Ганская» являются образцовым примером различных, но ярких образов русской женщины. Девушки, истории которых созданы талантливым Буниным, отчасти напоминают те истории любви, которые они переживают.
Можно сказать, что ключевое внимание писателя направлено именно на два этих элемента цикла рассказов: женщины и любовь. И истории любви такие же насыщенные, неповторимые, порой – роковые и своевольные, порой – до такой степени оригинальные и невероятные, что в них тяжело поверить.
Мужские образы в «Темных аллеях» слабовольные и неискренние, и это тоже обуславливает роковое течение всех историй о любви.
Рассказы «Темных аллей» раскрывают не только тему любви, они раскрывают глубины человеческой личности и души, и само понятие «любви» представляется, как основа этой непростой и не всегда счастливой жизни.
И любовь не обязательно должна быть взаимной, чтобы приносить незабываемые впечатления, любовь не обязательно должна превращаться во что-то вечное и неустанно продолжающееся, чтобы радовать и делать человека счастливым.
Бунин проницательно и тонко показывает лишь «мгновения» любви, ради которых и стоит переживать все остальное, ради которых стоит жить.
Рассказ «Чистый понедельник» - это загадочная, и не до конца понятная история любви. Бунин описывает пару молодых влюбленных, которые, казалось бы, внешне идеально подходят друг другу, но загвоздка состоит в том, что их внутренние миры не имеют ничего общего. Образ молодого человека прост и логичен, а образ его возлюбленной – недосягаемый и сложный, поражающий ее избранника своей противоречивостью. Однажды она говорит о том, что хотела бы уйти в монастырь, и у героя это вызывает полное недоумение и непонимание.И конец этой любви так же сложен и непонятен, как сама героиня. После близости с молодым человеком она молча покидает его, затем – просит его ни о чем не спрашивать, а вскоре он узнает, что она ушла в монастырь.Решение она приняла в Чистый понедельник, когда произошла близость между возлюбленными, и символ этого праздника – символ ее чистоты и мук, от которых она хочет избавиться.
Рассказ «Темные аллеи» дал название всему одноименному сборнику И. А. Бунина. Написан он был в 1938 году. Все новеллы цикла связывает одна тема – любовь. Трагичность и даже катастрофичность природы любви открывает автор. Любовь – дар. Она неподвластна человеку. Казалось бы банальная история о встрече пожилых людей в молодую пору горячо любивших друг друга. Простой сюжет рассказа – богатый молодой красавец-помещик обольщает, а затем бросает горничную. Но именно Бунину удается поведать с помощью этого незамысловатого художественного хода о простых вещах волнующе и впечатляюще. Короткое произведение - мгновенная вспышка памяти об ушедшей молодости и любви.
Всего лишь три композиционные части рассказа:
- стоянка на постоялом дворе убеленного сединами военного,
- внезапная встреча с бывшей возлюбленной,
- размышления военного в пути спустя несколько минут после встречи.
Картины унылой повседневности и обыденности предстают в начале рассказа. Но вот в хозяйке постоялого двора Николай Алексеевич узнает красавицу горничную Надежду, которую тридцать лет назад он предал: «он быстро выпрямился, раскрыл глаза и покраснел» . С тех пор прошла целая жизнь, и у каждого своя. И оказывается, что оба главных героя одиноки. Николай Алексеевич имеет социальный вес и устроенность, но несчастен: жена «изменила, бросила меня еще оскорбительней, чем я тебя» , а сын вырос негодяем «без сердца, без чести, без совести» . Надежда из бывшей крепостной превратилась во владелицу «частной горницы» при почтовой станции «ума палата. И все, говорят, богатеет, крута…» , но так и не вышла замуж.
И все же, если герой устал от жизни, то по-прежнему красива и легка, полна жизненных сил его бывшая возлюбленная. Он отказался когда-то от любви и всю оставшуюся жизнь провел без нее, а значит и без счастья. Надежда же весь свой век любит его одного, кому отдала «свою красоту, свою горячку» , кого когда-то «Николенькой звала» . По-прежнему любовь живет в ее сердце, но она не прощает Николай Алексеевича. Хотя и не опускается до обвинений и слез.
Иван Алексеевич Бунин глубоко и искренне любил свою Родину. Все его произведения пронизаны трогательным чувством щемящей грусти, любви к природе и Родине. Одним из таких ярких произведений великого русского писателя является рассказ «Антоновские яблоки», где писатель сожалеет об уходящем прошлом. Предлагаем ознакомиться с анализом произведения.
Краткий анализ
Год написания — 1900 г.
История создания — Идею написания рассказа автору навеял аромат созревших яблок, который он почувствовал, когда гостил в поместье брата.
Тема — Основная тема произведения — сожаление о дворянском сословии, постепенно уходящим в прошлое, и большая тема любви к природе.
Композиция — Рассказ состоит из четырех частей, в которых отражены периоды жизни России, ее прошлое, настоящее и будущее.
Жанр — Повествование относится к жанру рассказа, составленного из нескольких частей в виде монолога.Направление — Реализм.
История создания
Проводя в «Антоновских яблоках» анализ произведения, необходимо упомянуть его историю создания, которая и придала основную мысль этому рассказу.
Писатель гостил в поместье своего брата, в окружении фруктовых садов. Он был выходцем из дворянского сословия, в поместьях которых обязательно подразумевались сады, как признак дворянства.
Однажды писатель вышел из дома брата, и его затопил аромат антоновских яблок. Этот сладкий и ароматный запах вызвал в писателе ностальгию по прошлому времени, навеял воспоминания об ушедшей молодости. Писателя пронзила грусть по уходящему времени, и ему в голову пришла мысль выразить свои ностальгические чувства о былом на бумаге. Мысль крепко засела в душу писателя, но свою задумку о написании этого рассказа, он воплотил в жизнь только через девять лет. Так был создан рассказ Бунина «Антоновские яблоки», и от замысла до воплощения прошло девять лет, год написания — 1900. Ностальгическое произведение посвящено воспоминаниям об уходящем дворянстве.
Тема
В смысл названия своего рассказа писатель вкладывает грусть и печаль об уходящем времени. Запах яблок, сладкий, и вместе с тем терпковатый, воплощает в замысле писателя состояние его поэтической души. Его воспоминания имеют — такой же оттенок, порой они сладкие и счастливые, когда автор вспоминает о прошлом. О том времени, когда дворянство жило в полном расцвете, чистой и праведной жизнью. Все было занято заботами и работой, не было места вредным привычкам и скуке.
Горчинку воспоминаниям придает тот момент, когда писатель осознает, что дворянство постепенно пришло в упадок, уже нет той спокойной и размеренной жизни, и общество начало погрязать в пороках.
Перед глазами рассказчика проходят воспоминания и о людях, которых он, когда — то знал. Герои его воспоминаний так же близки и дороги поэту, как и все его прошлое. Наступившие проблемы разорения и опустошения дворянских родовых гнезд, проходят через все повествование автора.
Своими выразительными художественными средствами, автор мастерски сумел разбудить в каждом читателе дорогие его сердцу воспоминания.
Смысл произведения в том, чтобы показать ровную и безмятежную картину прошлого, идеализируя и приукрашивая его, обходя острые углы действительности. Затронуть потаенные уголки души читателя, чтобы эти воспоминания несли лишь созидательный характер, очищая от скверны и злобы.
Анализ рассказа приводит к выводу, что это произведение ведет к высоким нравственным мыслям, позволяет читателям отречься от всего грязного и непотребного, ведет к истинному очищению души, и порождает стремление к высоким идеалам. Проблематика рассказа не только в сожалении о б уходящем в прошлое дворянстве. Глубоко развита в произведении и тема природы. Автор по праву считается непревзойденным поэтом, воспевающим родную природу. Бунин не только любит природу, он ее хорошо понимает и знает. Ни один писатель не сравнится с ним в описании природы. Это тот эмоциональный и глубоко чувствующий человек, так сильно любящий природу, что даже один запах яблок позволяет ему создать гениальное произведение.
Композиция
Интересно композиционное построение рассказа, особенности композиции включает в себя многоточие как в начале, так и в конце произведения. Между этими многоточиями — четыре главы рассказа. Такие особенности несут в себе то, что у рассказа как бы нет начала, и не конца. Это просто кусок жизни, взятый с какого — то момента, и ничем не заканчивающийся, а дающий пищу для размышлений о грядущем будущем.
В композиции текста наблюдается как бы отсутствие сюжета, в нем нет динамического развития. Весь рассказ имеет форму монолога.
Рассказ, этот внутренний монолог писателя, разделен на четыре части. Каждая из частей составляет определенную картину прошлого, и все вместе они образуют одно целое. Все четыре части произведения подчинены одной теме. Используя художественные средства, особенности композиции, в каждой из этих частей, автор обрисовывает жизнь и быт дворянского сословия, его культуру. Он описывает и расцвет дворянства, и его увядание. С легкой грустью, в каждой из четырех глав, писатель говорит о прошлом, наталкивая на мысль о неизбежности нового будущего. В каждой из этих частей, в каждой строчке, он призывает читателя не забывать о прошлом, помнить свою родину и предков, беречь традиции, и только тогда можно построить новое счастливое будущее.
Композиция произведения заканчивается словами песни, иносказательный смысл автора которой выражается в том, что история неизбежно идет вперед, заметая свое прошлое.
Жанр
Произведение Бунина относится к жанру рассказа. Бунин, певец природы и поэт, использовал поэтические мотивы в своем повествовании, и «Антоновские яблоки» можно с уверенностью назвать поэтическим рассказом, лирической повестью реалистического направления.
Критика была неоднозначна в своих суждениях о произведении, о его гениальности говорит факт, что рассказ стал классикой.